В этом маленьком, обласканным солнцем приморском городке они казались пришельцами из другого мира. Они и были пришельцами, двое людей в какой-то мало кому здесь известной военной форме, один высокий, с мрачным красивым лицом и автоматом через плечо; другой - пониже ростом и, судя по всему, помоложе, со связанными за спиной руками.
Почти прямо у их ног спускалась к морю узкая, облицованная гранитом лестница с блестящими на солнце ступенями; в воздухе яркими всполохами серебристого света проносились чайки, описывая над морской гладью редкие концентрические круги; пахло йодом и солью, а маленькие пенистые волны набегали на покрытый крупной галькой пляж, у самой кромки которого играли дети.
- Спустимся вниз, - бесстрастно бросил тот у которого был автомат.
- Пожалуйста, развяжи мне руки,- попросил его спутник. - Я не буду сопротивлятьсяю
Он был бледен и двигался как во сне, с видимым трудом преодолевая тошноту и головокружение. В голове у него, один другого бессвязнее, вспыхивали искаженные страхом, болезненно - навязчивые образы и обрывки мыслей, от которых тошнота и слабость еще больше усиливались, становясь практически непереносимыми. "Это какая-то дикость, бред, кошмарный сон... Куда мы идем? Здесь так много людей вокруг... А бежать все равно некуда..."
Высокий шагнул к нему, перочинным ножом перерезал веревки и, словно угадав его мысли, презрительно усмехнулся.
- Если ты рассчитываешь, что кто-нибудь придет тебе на помощь, то лучше не надейся. Всем этим людям глубоко наплевать и на тебя, и на меня, и на все это дерьмо вместе взятое. Я могу спокойно прикончить тебя прямо у них на глазах и - даю тебе слово - никого это не смутит. Разве что, слегка оскорбит их эстетические чувства. Кстати, как твое имя? Мне кажется, я уже когда-то раньше тебя встречал. Меня ты наверняка знаешь.
Он, действительно, знал. Это был Авигдор Шакед из особого подразделения ХХХ.
- Менахем Лихтенштейн. Палач коллекционирует имена своих жертв?
О, на твоем месте я бы воздержался от риторических вопросов, - легкая, но многообещающая усмешка скользнула по тонким губам Авигдора. - Я всего лишь исполняю приказ. Приказы военного времени не обсуждаются, ты ведь знаешь.
Менахем на мгновение замер; застыл с широко открытыми глазами, словно вслушиваясь во что-то неслышимое, и вдруг резко, рывком метнулся в сторону. Но ему удалось пробежать не больше пяти шагов, оступаясь и скользя по гладкой, осыпающейся под подошвами его сапог гальке, когда сильный удар сбил его с ног - реакция Авигдора оказалась быстрее.
Действительно, никто из отдыхающих на пляже даже не обернулся, когда Авигдор с размаху ударил беглеца прикладом, а потом, уже лежашего, несколько раз пнул его ногой. Залитый солнцем и пестрый от разноцветных бикини и ярких надувных матрацев морской берег оставался бесстрастным,как театральная декорация. Менахем скорчился на земле, пытаясь прикрыть голову руками.
- Вставай, - последовал короткий приказ.
Менахем с трудом поднялся на колени, затем, пошатываясь, встал.
- К стенке!
Он отступил к шероховатой серой стене, мысли вдруг разом оборвались, только кровь отчаянно билась в висках, наполняя голову невыносимым шумом. Авигдор, не тороясь, снял с плеча и вскинул автомат...
В этот момент к ним подошла средних лет дама в пятнистом купальном халатике и, с плохо скрываемой неприязнью глядя на двух совершенно не по-пляжному экипированных мужчин, сказала: "То, что вы собираетесь делать, конечно, ваше личное дело, но вам следовало бы выбрать для этого менее людное место." И уже помягче добавила: "Дети могут испугаться."
А потом они долго брели по выбеленной солнцем литорали - узкой полоске земли, зажатой между морем и бетонной набережной, один - страдая от немыслимой жары, другой - трясясь в ознобе и обливаясь холодным потом; и Менахем спросил: "Почему ты непременно хочешь расстрелять меня возле этого проклятого моря?", а Авигдор ответил ему: "Так романтичнее." Галька под их ногами сменилась скользскими, отполированными морем валунами, и идти становилось все труднее. Здесь уже не было видно отдыхающих, купающихся и загорающих людей, только вдали, почти у самого горизонта, маячил среди волн одинокий катер береговой полиции.
- Стой! - скомандовал, наконец Авигдор. - Они остановились. - Я думаю, здесь вполне подходящее место. Ты готов? Может быть, хочешь помолиться или что-нибудь сказать на прощание?
Менахем только отрицательно качнул головой.
- Ну что ж, тогда... - Авигдор плавно поднял автомат, целясь приговоренному прямо между глаз.
- Только не стреляй в голову! - не выдержав, взмолился Менахем.
- Но почему? - удивился Авигдор. - Так будет гораздо быстрее, а следовательно и менее болезненно. Или, может быть, ты боишься быть обезображенным даже после смерти? - поинтересовался он с издевкой. - Не беспокойся, смерть отвратительна в любом ее проявлении; даже самое красивое лицо становится омерзительным, покрываясь трупными пятнами. А уж после того, как ты пролежишь три дня под этим южным солнцем, сомневаюсь, что еще отыщутся охотники полюбоваться твоей смазливой внешностью.
- Разве ты меня не похоронишь?
- Это не входит в мои обязанности, - ответил Авигдор сухо.- Думаю о тебе, вернее о твоих бренных останках, позаботятся муниципальные власти. Они, конечно, достаточно либеральны по отношению к любому проявлению инакомыслия, но не настолько же, чтобы терпеть прямо у себя под носом гниющий труп. Ну, а если нет - с тобой прекрасно управятся крабы. Ты заметил, как их тут много? Впрочем, не бери в голову, когда их клешни вопьются в твою плоть, ты уже ничего не будешь чувствовать.
Менахем на секунду отвел глаза от направленного ему прямо в лицо дула и, скользнув взглядом по каменистой отмели, содрогнулся: теплая мутно-зеленая вода у самого берега шевелилась и буквально кишела черными, похожими на гигантских пауков, крабами, самые крупные из которых были величиной с ладонь.
- О Боже! - невольно вырвалось у него. - Ладно, давай поскорее кончать с этим! - он нетерпеливо махнул Авигдору рукой.
Глухо щелкнул курок, но выстрела не последовало. Осечка. Авигдор пожал плечами и снова прицелился. Прошло еще несколько мучительных секунд. Опять сухой щечок и опять осечка, у Менахема вырвался сдавленный вздох...
- Не пойму, что с ним сегодня случилось? - Авигдор присел на валун и, не спеша, принялся разбирать автомат. - Наверное, патроны отсырели. Здесь очень влажный климат, ты обратил внимание? Почти, как в тропиках, влажно и жарко, да и растительность немного смахивает на тропическую..., всякие там лианы..., впрочем, я не биолог. Да и ты, бьюсь об заклад, никогда там не был. Ты хоть что-нибудь успел повидать за свою жизнь?
Менахем хранил молчание.
- Ну ладно, давай попробуем еще раз.
И снова, точно в замедленном кино, темный, матово поблескивающий ствол, не спеша, поднимается на уровень лица, палец ложится на спусковой крючок, щелчок - и Менахем медленно осел на землю.
Очнувшись, он увидел склонившегося над ним Авигдора. Пару минут они молча смотрели друг другу в глаза, потом Авигдор отстегнул от пояса флягу с водой и протянул ее Менахему.
- Ты, похоже, перегрелся на солнце? - поинтересовался он с фальшивым участием. - Послушай, у меня есть предложение: если ты не очень торопишься на тот свет, может быть, сходим перекусить в ближайшее кафе? Я уже не помню, когда ел в последний раз; полагаю, и ты тоже.
- Нет, уж лучше закончим все сейчас, - пробормотал с трудом приходящий в после обморока Менахем. С видимым усилием он приподнялся и сел, опираясь спиной на парапет. - Прошу тебя, не будем терять время понапрасну.
Авигдор взглянул на него в некотором замешательстве.
- Сожалею, но ничем не могу помочь. Видимо, мне придется приобрести новые патроны, эти совершенно никуда не годятся. - он демонстративно развел руками. - Не понимаю, куда ты так спешишь? У тебя что, свидание на том свете назначено? Я, конечно, мог бы прикончить тебя штыком, или ножом перепилить сонную артерию, или булыжником размозжить голову, ... но тебя ведь приговорили к расстрелу, а не чему-то иному, разве не так?
- Ну хорошо, - смирился Менахем. - Тогда купи мне чего-нибудь выпить.
В маленьком приморском кафе оказалось неожиданно прохладно, приятно и, почти по-домашнему уютно. Они расположились на просторной, увитой цветущим плющем веранде за покрытым белоснежной скатертью столиком. Столик украшал аккуратный букетик из засушенных трав и колосьев, а в глиняной плошке плавала крошечная свечка из бледно-голубого воска, похожая одновременно и на экзотическое водное растение и на тающий в бокале с шампанским кубик льда.
- Судак в винном соусе и две бутылки "Кармеля", - кивнул Авигдор официанту и, откинувшись на стуле, неторопливо, с видимым наслаждением закурил.
Менахем терпеть не мог "Кармель", но сейчас ему было просто необходимо хоть чем-нибудь задурманить голову. Он пил, почти не ощущая вкуса, отчаянно надеясь, что в такой жаркий летний день даже легкое вино способно опьянить, и точно: уже после третьего бокала нервная дрожь понемногу улеглась и даже его бледные щеки слегка порозовели.
- Тебе лучше? - спросил Авигдор почти участливо, вглядываясь в его лицо.
- Зачем ты меня мучаешь? - отозвался Менахем, не поднимая глаз, сосредоточенно разглядывая свои тонкие, потемневшие от въевшейся грязи и копоти пальцы. - Зачем превращаешь казнь в развлечение? Что плохого я сделал лично тебе?
- Я тебя мучаю? - удивился Авигдор. - Это как же, интересно?
- Зачем ты притащил меня сюда, в этот неизвестно где находящийся город? Почему не застрелил сразу, на месте, как и должен был по уставу? Что, вообще, мы делаем здесь?
- Я хотел, - с расстановкой произнес Авигдор, - чтобы ты хоть раз, хотя бы на прощание увидел жизнь такой, какой она должна быть. Такой, какой ты ее не застал, и какой она, наверное, когда-нибудь станет, только, увы, уже после твоей смерти.
- Это жестоко. - прошептал Менахем.
- Вовсе нет. - возразил Авигдор. - Жестоко уводить человека из жизни, так и не показав ему, как он мог бы жить, сложись все иначе. Нереализованная реальность, Менахем, так же реальна, как и та, которую мы в данный момент проживаем. Все зависит только от того из какой точки пространства-времени ты на нее смотришь...
Менахем вздрогнул, услышав свое имя, и поднял голову:
- Я не просил мне ничего показывать! Я вовсе не хотел знать..., - он запнулся. - Скажи, ты всегда поступаешь так?
- Всегда? - переспросил Авигдор с легким оттенком изумления. - Ты думаешь, я каждый день расстреливаю людей?
- А что, это первый раз?
- Ну, может быть, и не первый... - грустная, чуть заметная улыбка скользнула по губам Авигдора, но Менахем не заметил ее. А если и заметил, то, наверняка, неправильно истолковал. - А тебе приходилось когда-нибудь... расстреливать?
Менахем только покачал головой.
- Господи, да ведь мы каждый день друг в друга стреляем! Хотя это, конечно не совсем одно и то же... Здесь и сейчас происходит что-то совсем другое, я чувствую это, хотя и не знаю почему... - он беспомощно и растерянно взглянул на Авигдора, словно ища у него подсказки. - Послушай, та женщина на пляже, действительно, понимала, что ты собирался со мной сделать?
- Можешь не сомневаться. - ответил Авигдор жестко. - Уж не думаешь ли ты, что эти люди должны были за тебя вступиться? В их глазах ты преступник.
- Я не совершил никакого преступления.
- Ты дезертир и предатель.
- Я никого не предал.
- Я знаю. - Авигдор загасил сигарету и теперь медленно, с деланным безразличием потягивал красное, до отвращения сладкое вино. Он сидел в густой тени, и только до краев наполненный бокал, преломляя пляшущий свет свечи, отбрасывал тревожные рубиновые блики на его лицо. - Однако и приговор тебе вынес не я. Но я обязан его исполнить.
Менахем встал так стремительно, что едва не опрокинул столик; вода в плошке плеснула, и крохотный плавучий огонек погас.
- Ладно, пойдем же, наконец, купим твои чертовы патроны или что там тебе нужно, чтобы меня прикончить.
Авигдор расплатился с официантом, и они вышли.
Своей западной окраиной город упирался в море, восточной плавно переходил в выжженую солнцем, поросшую колючим низкорослым кустарником степь ( что, кстати опровергало предположение Авигдора о тропической природе здешнего климата ), ну, а в самом сердце его располагался базар. Настоящий яркий южный базар, гудящий тысячью возбужденных голосов, пахнущий рыбой, пряностями и переспелыми фруктами, пестрящий безвкусными нарядами, экзотическими тканями, украшениями и безделушками, и Бог знает, чем еще. Некоторые торговали с лотков, другие в маленьких закрытых лавочках, третьи, а их было большинство - разложили свой товар прямо на земле. Непривыкший к мирной людской суете Менахем чувствовал себя неуютно в этой оживленной, шумной толпе. От страха, жары и выпитого натощак вина его слегка мутило, глаза болели от нестерпимого обилия ярких цветов; и, оставив всякую мысль о побеге, он потерянно жался к Авигдору, взглядами, нетерпеливыми жестами торопя его: давай скорее купим то, зачем пришли и уйдем отсюда! К морю, к крабам, раз уж все равно этого не избежать; давай же, наконец, покончим со всем этим...
Но Авигдор, казалось, никуда не спешил. Он медленно шел между рядами торгующих, с удовольствием разглядывая людей и товары; автомат свободно болтался у него на плече, словно ненужный элемент театральной декорации.
- Постой-ка, - он внезапно тронул Менахема за рукав. - Послушай.
Прямо в нескольких шагах от них, на красноватом обломке гранитной породы сидела совсем юная, светловолосая девушка в простом бежевом платье, уронившая к ногам целую россыпь разноцветных ракушек, и, ни на кого не глядя, тихо пела.
Менахем невольно замедлил шаг и остановился, такой неожиданно красивой и как будто смутно знакомой вдруг показалась ему песня.
- Она не в своем уме, - сказал Авигдор. - Но это не имеет значения.
Они стояли , обтекаемые со всех сторон гладким, безликим потоком людей, словно вырванные из обычных пространства и времени; и все трое даже не заметили, как потускнели краски дня, как длиннее сделались тени. Стремительно клонящееся к горизонту солнце залило неестественно- оранжевым светом рыночную площадь, и резкие черные силуэты птиц потянулись к побережью, перечеркивая небосвод широкой черной полосой, будто стелящийся из гигантской трубы смолянисто-угольный дым.
Первым очнулся Авигдор.
- Пойдем. - сказал он и слегка подтолкнул Менахема прикладом. - Скоро наступит ночь.
В южных широтах сумерки длятся недолго, а закатный час мимолетен, как промелькнувший по небу метеорит. Природа еще билась в предвечерней агонии, истекая зловещим, с каждой минутой меркнущим красным свечением; а море уже потемнело и по всему берегу поднялся холодный, пронизывающий ветер. Даже крики чаек изменились: стали протяжными и гулкими, словно доносящиеся откуда-то глубоко из-под земли человеческие голоса.
А Авигдор тем временем извлек из кармана маленькую, продолговатую коробочку и, открыв, брезгливо заглянул в нее.
- Опять этот старый торгаш продал мне какое-то барахло вместо патронов. Этим только ворон пугать. - он вздохнул. - Мне не хотелось бы понапрасну тебя мучить, но боюсь, с первого раза застрелить тебя не получится... - он помедлил, словно раздумывая. - Придется стрелять раз семь или восемь, но, честное слово, это не моя вина.
- Я не видел, как ты их покупал. - с все возрастающим ужасом прошептал Менахем.
- Меня это не удивляет. - заметил Авигдор, деловито перезаряжая автомат. - По-моему, ты уже и камней под своими ногами не видишь... И, вообще, я не понимаю, почему ты так боишься? Страшнее смерти ведь все равно ничего не будет.
Он улыбнулся какой-то немного странной, отстраненной улыбкой.
- Я стольких людей проводил до этой черты.
- И что же там, за чертой? - внутренне содрогаясь, спросил Менахем.
- Я этого не знаю. - ответил Авигдор спокойно. - Это ведь только от тебя самого зависит... Ну, что, ты готов, я полагаю? Или все еще нет?
Он непринужденно держал в руках заряженный автомат, испытующе, внимательно разглядывая свою дрожащую, скорчившуюся от мучительного страха жертву. Но Менахем уже почти не видел его: слезы застилали ему глаза. На побережье стало еще темнее. Звезды начали зажигаться над их головами. Где-то далеко, сквозь плотный черный туман стремительно опускающейся ночи смутно и тревожно замерцали тусклые, манящие огни.
- Ну чего ты от меня хочешь, в конце концов? - почти простонал Менахем. Почему ты опять не стреляешь? Ты будешь стрелять или нет?
- Буду, но только когда ты прекратишь истерику.
- Но почему? - прошептал Менахем, почти теряя рассудок. - Я не понимаю...
- Боюсь, тебе придется понять. - сказал Авигдор, снова закидывая автомат на плечо. - Пойдем, переночуем в гостинице. У тебя будет достаточно времени до завтрашнего утра.
А потом они долго брели сквозь ночь по черной, подсвеченной слабым светом звезд степи; город словно куда-то исчез, только вдалеке, у самого горизонта, призрачно вырисовывались мрачные прямоугольные силуэты домов. Менахем постоянно спотыкался и несколько раз чуть не упал: земля под его ногами была неровной, вся в выбоинах и ямах; идти по ней было трудно, но манящие вдали огни влекли его, а Авигдор подталкивал сзади прикладом, лишь только он замедлял шаг.
Гостиница вынырнула перед ними прямо из темноты - уродливое черно- красное здание, освещенное тускло-серым светом подвесных фонарей, большое и страшное. Менахему не хотелось заходить, но Авигдор взял его за руку и увлек внутрь.
Во время шикарного ужина в гостиничном ресторане они не обменялись и парой слов. Менахем ел все подряд, не поднимая глаз от тарелки и практически не различая вкуса блюд. Ему хотелось напиться и наесться до бесчувствия. Он смутно осознавал, что они одни в огромном зале, что длинный по- праздничному накрытый стол буквально ломится от обилия деликатесов, что только для них двоих играет целый оркестр, искусно скрытый тяжелым бархатным занавесом, что легкая, пьянящая, практически неощутимая, словно прозрачный летний ветерок музыка наполняет воздух. Он смутно догадывался о вопиющей абсурдности происходящего; но, возможно, к счастью для него, его способность критически воспринимать реальность сильно пострадала за последние несколько часов.
- Не беспокойся об этом, Менахем, - вдруг неожиданно мягко произнес Авигдор, слегка коснувшись кончиками пальцев его безвольно лежащей на столе руки, и Менахем поднял голову. Странная, неуловимая музыка, непринужденно порхающая по залу, переливалась всеми мыслимыми и немыслимыми цветами и оттенками, кружила голову, отнимала разум, заставляла прощать и забывать. Они пили красное вино и смотрели друг другу в глаза.
А потом, уже полупьяные, они с трудом добрались до своего номера. Менахем несколько раз упал на лестнице, ступеньки были ужасно скользкие, словно от пролитой крови или вина; и Авигдор, сам еле держась на ногах, втащил его в комнату и забросил на кровать.
Глаза Менахема сомкнулись сами собой - и мир исчез. И снова они на этом жутком побережье, усеянном уродливыми, неправильной формы камнями, и в море копошатся уже не крабы, а гигантские водяные пауки. Их черные щупальца вздымаются и опадают в такт набегающим волнам, так что не очень внимательный сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, принять их за водоросли. Но Менахем видит, как они открывают свои голодные рты, как дрожат от нетерпения, готовые в любую минуту броситься на убитого или смертельно раненого человека.
А Авигдор целится, уже не в голову, а в живот приговоренному. Выстрел - и Менахем согнулся, едва сдерживая вопль боли и ужаса, из-под его пальцев, которыми он инстинктивно пытается зажать рану, течет кровь. Еще выстрел - и он упал на колени. Камни в радиусе почти двух метров от него быстро краснеют, наливаясь кровью, словно голодные клещи, привлеченные запахом смерти; из воды начинают медленно выползать отвратительные морские чудовища. Охваченный ужасом и смертельной тоской, Менахем поднимает глаза - и тут его взору предстало нечто такое, чего он никак не ожидал здесь увидеть.
А увидев это, он закричал...
Он кричал и кричал, пока не почувствовал, как кто-то трясет его за плечи. Он услышал прямо над собой ласковый голос Авигдора:
- Тише, успокойся; это был всего лишь сон. Только сон. не надо шуметь.
Менахем с трудом приоткрыл глаза, из которых еще не успели исчезнуть ни ужас, ни боль, но теперь в них появилось и что-то другое - понимание.
- Авигдор, - прошептал он чуть слышно. - Авигдор, кто ты? Ведь ты никакой не Авигдор Шакед, ведь нет же? Послушай, я знаю, кто ты такой: ты - Ангел Смерти, который должен проводить меня до ворот ада или рая... Скажи, это правда?
Авигдор придвинулся к нему еще теснее и слегка обнял его одной рукой - но не проронил ни слова. Его губы казались серебряными в тусклом зеленоватом свете луны. В оконное стекло глухо бился ветер.
- Пожалуйста, Авигдор, скажи, что это так, - снова зашептал Менахем. - Или скажи хоть что-нибудь, только не молчи, мне страшно... И все-таки, что же там будет в конце пути? Ах да, я помню, ты говорил, что не знаешь, что это от меня самого зависит. Но как это может от меня зависеть, если моя жизнь уже окончена? Ведь фактически я уже мертв, да Авигдор? Я сейчас как бы с тобой, в этой гостинице, но на самом деле мое мертвое тело с прострелянной головой осталось где-то в другом, реальном мире, в котором холодно и идет дождь, распростертое на скользких, обледеневших ступенях лестницы. Я знаю , что это так; я почти помню это...
Авигдор медленно покачал головой.
- Ты не можешь этого помнить.
- Я видел это во сне, в последнее мгновение моего сна.
- Ты бредишь, Менахем. - Авигдор встал и взял с прикроватной тумбочки наполовину наполненный какой-то темной жидкостью стакан. - На, выпей-ка лучше.
Менахем осушил стакан одним глотком.
- А что, в чистилище все пьют только "Кармель" ? - спросил он Авигдора и засмеялся.
На следующее утро ни один из них не сделал попытки возобновить ночной разговор. За завтраком Менахем был сосредоточен и бледен, но держался почти спокойно. И снова они сидели одни в огромном, богато декорированном зале, вся гостиница будто вымерла ( а может быть, в ней никого никогда и не было, кроме них? ), и даже музыка смолкла. Высокие зеркала на стенах излучали странное желтоватое сияние, словно поверхность осеннего озера в спокойный, бессолнечный день. Они были холодны и пусты, и практически ничего не отражали. Все звуки, краски, движения и образы перестали существовать, только изредка тишину нарушало тихое позвякивание дорогой фарфоровой посуды, или неизвестно откуда взявшийся солнечный зайчик лениво пробегал по столу.
Они позавтракали в молчании и вышли из прохладной гостиницы в удушливо-жаркий летний день.
Все, вроде бы, выглядело обычно, и жизнь ( или это была лишь ее искусная имитация? ), казалось, шла своим чередом. От города не осталось и следа, исчезли и дома вдали. На сколько хватало глаз, до самого горизонта, простиралась однообразная, поросшая низкорослым колючим кустарником степь, выжженная и серая. И только высоко в небе кружил казавшийся с земли диковинной хищной птицей вертолет.
"Интересно, в какой стороне море?" - подумал Менахем, с недоумением и тревогой озираясь по сторонам. Что, конечно же не укрылось от внимания Авигдора.
- Ты что-нибудь ищешь? - спросил он резко.
- Я просто не могу понять, куда мы идем, - ответил Менахем после минутного замешательства.
Ему не хотелось злить своего палача (кем бы тот в действительности ни был); впрочем, терять ему тоже было нечего.
- Куда идем? Да никуда конкретно, - Авигдор вытянул руку и указал на заросли кустарника в нескольких метрах от них. - Посмотри, степь горит.
И правда, часть кустов была охвачена огнем. К счастью, ветра не было, иначе сухой кустарник вспыхнул бы и выгорел до тла в считанные секунды. Медленно, точно живое, пламя ползло по зеленым веточкам, прямо на глазах превращавшимся в черные, мертвые, и пожирало их дюйм за дюймом. Зрелище отдаленно напоминало библейский несгораемый куст, из которого, более двух тысячилетий назад, Бог говорил с Моисеем в пустыне.
- Что это такое? - искренне удивился Менахем.
- Самовозгорание, я думаю, - ответил Авигдор так, словно говорил о чем-то само собой разумеющемся. - Давай поторопимся; возможно, мы еще успеем что-нибудь сделать.
Он бросился к кустам, сорвал с себя рубашку и принялся сбивать ею пламя. Помедлив пару минут, Менахем последовал его примеру. Горящие ветви ярким дождем опадали на землю, и они затаптывали их своими тяжелыми солдатскими сапогами. Под их ногами уже начала гореть сухая трава, жар становился нестерпимым, в лицо летели колючие, обжигающие искры.
Хотя Менахем и не видел никакого особенного смысла в том, что они делали, мысль погибнуть в огне ему нравилась. Сгореть дотла, чтобы ничего не осталось; разве что жалкая горстка пепла, которую разнесет потом по степи горячий ветер. Не умереть, а выжечь свою жизнь прочь из сознания Земли; и это будет так, как будто он никогда и не появлялся на свет. Как будто он никогда не бродил под этим ослепительно синим небом, или под другим - тяжелым и неуютным, обложенным черными, холодными тучами. Никогда не убивал и не был убит.
Почти с радостью наблюдал Менахем, как безмолвно разрастается пламя, как замыкается вокруг них огненный круг. А потом - от жары ли, от дыма, или от невыносимо яркого света у него закружилась голова, он пошатнулся и закрыл глаза. И сразу все исчезло - запах гари, обжигающее дыхание огня, тихое, зловещее потрескивание горящих веточек. И Менахем уже почему-то не стоял, а лежал на земле, вдыхая свежий , с запахом моря (к которому теперь явственно примешивался аромат каких-то диких цветов) воздух и ощущая на своих волосах, щеках, шее чьи-то бережные, почти неощутимые прикосновения. Да, кто-то осторожно гладил его; как мать, которая не в силах сдержать своей нежности, ласкает уснувшего ребенка, боясь разбудить его или испугать во сне. Менахем с трудом приподнял отяжелевшие веки. Над ним, на неправдоподобно синем фоне южного неба плавно покачивались ветви цветущей акации. И никого не было рядом, кроме...
- Авигдор... - прошептал Менахем. - Авигдор, мне только что приснился странный сон. Мне снилось, будто степь горела.
- Она и сейчас горит, - сказал Авигдор, стоящий на коленях подле своего распростертого на земле спутника. - Ты потерял сознание и я вынес тебя из огня.
- Я не верю... - пробормотал Менахем, приподнимаясь.
- Во что не веришь?
- Все это только мираж, иллюзия: гостиница, где мы ночевали, рынок, беседка... Степной пожар... Он исчез, стоило мне только закрыть глаза.
- Нет, произнес Авигдор мягко. - Мы ушли оттуда. Я нес тебя на руках. Сейчас мы находимся совсем в другом месте.
Но Менахем только упрямо покачал головой.
- Нет никаких других мест. Место всегда одно и то же, только декорации меняются. Как только я отворачиваюсь или отвожу взгляд, весь мир в одно мгновение рушится и воссоздается заново. Все, что я вижу сейчас, существует только до тех пор, пока я не перестану на это смотреть. А потом просто исчезнет, растворится, станет ничем... или чем-то другим.
- Надо же, - удивился Авигдор, - я и раньше слышал, что некоторые от ожидания смерти сходят с ума, но своими глазами наблюдаю это впервые.
- Ну и как, интересно? Неправда ли, занятно наблюдать, как человек, целиком отданный в твою власть, медленно теряет рассудок от страха? Ты хочешь сказать, что у меня поехала крыша..., ну и что с того? - Менахем равнодушно пожал плечами. - Пристрели меня, наконец, и дело с концом.
Улыбка сбежала с лица Авигдора. Он поднялся на ноги, отряхнул налипший на брюки песок и презрительно сплюнул.
- Ты ничтожество, - сказал он жестко. - Я вывел тебя из горящего города. Я привел тебя в самое прекрасное место, которое только знал, где нет ни войны, ни вечной промозглой сырости. Где всегда тепло и светит солнце. Я устроил для тебя настоящий праздник жизни, с ресторанами, цветами, вином и музыкой. А ты только ходишь и хнычешь: пристрели меня, добей меня! Видно, ты и в самом деле очень хочешь умереть... хотя я и не понимаю, почему. Ну что ж, - он нагнулся и поднял с земли небрежно валяющийся в стороне автомат. - пойдем, на этот раз осечли не будет.
И они прошли по песчаному, безжизненному пустырю, на котором не росло ничего, кроме нескольких кустиков полузасохшей травы. Потом по узкой городской улочке, зажатой между глухими стенами домов. Потом по пустынной бетонно-серой набережной. И за все время пути им не повстречался ни один человек, не проскочила мимо ни одна собака, не пролетел по небу ни один самолет, в воздух не поднялась ни одна птица... Не было больше ни жары, ни ветра, и даже южное летнее солнце светило как-то тускло из-за матово-серых, неподвижных облаков. Весь мир, еще недавно такой оживленный и полный движения, сделался вдруг странно-пустым. Словно уже частично перешагнул за грань небытия. Или ему просто надоело так долгл притворяться живым.
По крутой каменной лестнице они спустились на пляж. Авигдор остановился, Менахем прошел еще несколько шагов вперед и повернулся к нему лицом.
Он искоса бросил быстрый взгляд в сторону моря и со вздохом отвернулся. Вода стала такой же мертвой, бесцветной, без единой капли синевы, невыразительной, как и все вокруг. В ней равнодушно отражалось перевернутое, блекло- серое небо.
Некоторое время они стояли молча. Наконец, Менахем поднял глаза.
- Ну, что же ты? - спросил он тихо.
Авигдор нервно оглянулся через плечо. Должно быть, и ему было немного не по себе из-за этой неотвратимо сомкнувшейся вокруг них всепоглощающей пустоты и неподвижности. Он выглядел неуверенным и слегка растерянным. "Разве Ангелы могут испытывать растерянность? - аппатично подумал Менахем. - Наверное, да; во всяком случае те из них, которым по долгу их службы приходится общаться с людьми. Очевидно, для этого в них самих должно быть много человеческого."
"Что он теперь должен делать?- размышлял Менахем, без малейшей неприязни, со спокойствием бесстрастного зрителя взирающий на своего палача. - Ведь я уже готов, в моей душе больше не осталось ни страха, ни сожаления... Так почему же он медлит?"
- Неужели ты так до сих пор ничего и не понял? - спросил Авигдор, пристально вглядываясь в побледневшее, осунувшееся лицо своей жертвы.
- Что я должен был понять?
- Что я не хочу тебя убивать.
Менахем только слегка улыбнулся слабой, безвольной улыбкой.
- Но ведь у тебя есть приказ.
"Приказ, Авигдор, - добавил он про себя, - которого ты не смеешь ослушаться. Потому, что исходит он не от людей, а от Того, чьи приказы не подлежат обсуждению. Потому, что ты всего лишь Исполнитель."
- Послушай, Менахем, - произнес Авигдор негромко и настойчиво; так, словно хотел достучаться до его ослабевшего, угасающего разума. - Мы здесь только вдвоем, и нас никто не знает. Я достану тебе фальшивые документы, и мы растворимся, затеряемся среди местных жителей.Станем одними из них. Нас никто не будет искать, а через несколько лет мы, наверное и сами забудем, кто мы и откуда пришли...
- Нет, - прошептал Менахем, в ужасе заслоняя лицо рукой. - Это не правда... я не верю тебе...
Но слишком поздно, зло уже свершилось. Краски медленно, но неотвратимо возвращались в мир. Море стало синеть, неподвижные облака дрогнули и поплыли по внезапно наполнившемуся светом небу. И легкая серебристая фигурка чайки, непринужденно скользя в потоке теплого воздуха, по причудливой спирали снижалась к заигравшей солнечными переливами поверхности воды.
- Нет, - повторял он в бессильном отчаянии, тщетно пытаясь удержать в сознании ускользающую прочь успокоительно-мертвую картину. - Ты издеваешься надо мной. Ты хочешь заставить меня снова на что-то надеяться... Сейчас, когда я уже от всего отстранился и мог бы почти безболезненно умереть...
- Мы будем жить в гостиницах и обедать в маленьких уютных ресторанчиках на берегу моря, - продолжал Авигдор, словно не слыша его, - мы с тобой. Мы будем гулять по тихим, затопленным солнцем улицам и покупать фрукты и рыбу на городском рынке. А когда опустится вечер, город заснет, и мы останемся вдвоем...
- Не понимаю, - нетерпеливо перебил его Менахем. - Ты хочешь сбежать и поселиться здесь... Что ж, я могу себе это представить. Но при чем тут я?
Авигдор усмехнулся.
- Без тебя все это не имеет смысла. Я хочу быть с тобой, разве тебе не ясно? Тебе ведь уже не двенадцать лет.
- Я не... - начал Менахем, но тут же запнулся. Он уже понял.
И внутренне сжался, поник, точно его ударили. Такого он не ожидал. Этот похотливый, жадный огонь в глазах Авигдора, его грубые, бесцеремонные прикосновения, слишком неумело замаскированные под сочувствие и заботу. Так неужели, - Менахем судорожно сглотнул, пытаясь отделаться от неприятного привкуса во рту, - неужели ему предстоит пройти еще и через это?
Он ни минуты не сомневался, что Авигдор все равно его убьет, после того, как надругается над ним.
- И еще мне показалось, - говорил между тем Авигдор, лаская его горячим, нетерпеливым взглядом, - что и ты тоже неравнодушен ко мне. Но тебе мешал твой страх. Или, может быть, я ошибся? Неправда ли, я тебе тоже нравлюсь? - спросил он неожиданно вкрадчиво, но Менахему в его тоне послышалась плохо скрытая издевка. - Скажи, не бойся, теперь уже нечего бояться.
- Ты заблуждаешься, - бессильно пытался протестовать Менахем.
Но Авигдор улыбался уверенно и спокойно.
- Нет, это ты заблуждаешься, мой дорогой. Ты видишь вещи такими, какими они в твоем представлении должны быть. Но это только твои иллюзии. Отбрось их прочь, и ты разглядишь то единственное, что на самом деле находится перед тобой. Кстати, - спросил он вдруг, - что ты видел вчера, когда мы шли от моря к гостинице?
Менахем уже с трудом понимал, что говорит Авигдор, но видел, что его лицо снова неуловимо изменилось. В его жестких чертах проступило что-то смутно-знакомое... Еще не узнанное пока, но будившее странные, тревожные предчувствия. Какие-то полузабытые ощущения на грани воспоминания и сна.
Менахем неуверенно пожал плечами.
- Полагаю, то же самое, что и ты... Черную дорогу, черные ямы в земле, уродливые дома и тусклые огни вдали, за горизонтом.
- Это дорога в Ад, - сказал Авигдор.
- В ад? Но почему же? - Менахем попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой. - Я не сделал в своей жизни ничего особенно плохого. Что ж, я убивал, но ведь на войне иначе нельзя...
- Не в этом дело, - покачал головой Авигдор. - В твой душе нет мира, в нее не проникает свет любви. Это дорога в Ад.
Менахем несколько минут молчал, обдумывая его слова, потом кивнул, соглашаясь. Он стоял, опустив глаза и разглядывая грязно-серые камни у себя под ногами. Не решаясь поднять взгляд на Авигдора, боясь увидеть выражение его лица. Боясь увидеть вдалеке, в тумане, тускло-серый, зовущий огонь маяка. Наконец он решился.
- Хорошо, Авигдор, покажи мне другой путь, - прошептал он чуть слышно. - Если еще не слишком поздно...
- Так ты этого хочешь? - в голосе Авигдора теперь звучало почти нескрываемое торжество. - Тогда подойди сюда, - скомандывал он. - Подойди ближе.
Медленно, точно загипнотизированный, Менахем приблизился. Он поднял голову и застыл, изумленный. Авигдор смотрел на него, слегка улыбаясь, и глаза его были не стального серого цвета, как раньше, а теплые и карие, как у самого Менахема. И уже не похоть увидел он в них, а любовь, такую безграничную, что в ней хотелось раствориться... сорваться в ее уютную глубину, как звезда в глубокий колодец. А его улыбка... Менахем словно заглянул в зеркало и увидел там самого себя. Но не униженного, измученного и испуганного, а совсем другого, гораздо старше и мудрее.
Ангел с его собственным, Менахема, лицом смотрел на него сострадательно и печально.
"Это иллюзия, - подумал Менахем, в последней отчаянной попытке отогнать безумное наваждение. - Фантасмагория, порождение моего больного ума."
Он призвал на помощь всю свою ослабевшую волю, изо всех сил стараясь вернуть рассыпающуюся реальность. Не дать ей окончательно соскользнуть в черную пропасть безумия.
Но реальность не возвращалась. Мираж не развеивался. Ангел с лицом Менахема еще больше приблизился и положил руки ему на плечи. Еще мгновение, и Менахем содрогнулся, почувствовав прикосновение его губ к своим губам. Поцелуи Авигдора были печальными и светлыми, с едва ощутимым привкусом горечи. И почему-то воскрешали в памяти картины ранней осени, когда деревья стоят тихие, неподвижные и золотые. А утренний туман пахнет гарью костров и пряной сладостью догнивающих в мокрой, опавшей листве яблок. "А ведь я еще ни разу ни с кем не целовался, - грустно удивился Менахем. - Как бездарно прошла жизнь..." У него все больше и больше кружилась голова.
Наконец, Авигдор отстранился и слегка оттолкнул его от себя. Когда он заговорил снова, голос его прозвучал неожиданно жестко, почти грубо.
- Я, разумеется, мог бы взять тебя силой, но это не в моих правилах. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да, - ответил Менахем.
Он и в самом деле понимал. " Воссоединение, - мелькнула в сознании четкая, словно кем-то подсказанная мысль. - Он - это я, а я - это он, и мы должны воссоединиться..." У него уже не было больше сил сопротивляться.
- То, что сейчас произойдет между нами, должно произойти добровольно, - сказал Авигдор.
- Да, - снова ответил Менахем.
- И что ты скажешь?
- Что я должен сказать? - он пожал плечами. - Делай то, что считаешь нужным, мне все равно.
- Нет, тебе не должно быть все равно.
- Ну, хорошо, - Глаза Менахема вдруг сверкнули. - Мне не все равно.
- Вот так-то лучше, - прошептал Авигдор, с силой сжимая его в объятиях и увлекая за собой на землю.
И снова мир исчез. Краткие мгновения боли сменились долгими минутами небытия. Менахем потерял сознание.
И словно вернулся в продолжение своего сна. Он увидел, как он сам, Менахем, падает, раскинув руки, точно подбитая птица, плавно и беззвучно, как в замедленном кино. Ударяется головой о ступени лестницы, и лежит неподвижно, в мучительно-неестественной позе, не в силах вырваться из цепких объятий смерти. И холодный дождь хлещет ему в лицо, смешиваясь с кровью.
А потом он понял, что это не кровь, а слезы: слезы боли и невероятного облегчения. Он плачет, сидя на каменистом пляже, в пяти шагах от моря. А рядом стоит Авигдор, снова,как всегда подтянутый и бесстрастный, и смотрит на него внимательно, испытующе. Смотрит и смотрит, не отрываясь.
- Мне очень жаль, Менахем, - говорит он, наконец, - но ты был прав. Все-таки мне придется тебя убить.
- Я знаю, что я был прав, - шепчет Менахем, глядя на него сквозь зыбкую пелену слез.
И он, действительно, знал. И это был уже не психоз и не истерика. Потому,что он своими глазами видел то, что произошло потом. Видел так же реально, как море, как теплые камни под ногами, как раскаленное солнце над головой. Он видел, как Авигдор одной рукой поднял автомат, а другую протянул вверх, и чайка села на его раскрытую ладонь.