Когда матрос уходит домой после срочной службы, или, говоря на военном жаргоне, уходит на дембель, он делает альбом с фотографиями, который принято называть дембельским. Изготовление такого альбома - дело чести. Без него нельзя показаться дома перед любимой девушкой. Фотографии эти отражают этапы службы моряка в трудных штормовых и боевых условиях. Иногда матрос, прослуживший все три года службы на берегу и провозивший на подводе молоко в войсковую часть, подводник, так сказать, ухитрялся фотографироваться в таких неожиданных местах, что при просмотре его альбома создавалось впечатление, будто он бороздил моря и океаны на боевом крейсере. Представляете, какое впечатление это производило на девушек в его родной деревне...

Нередко дембельский альбом - это целое произведение переплетного и оформительского искусства. При его создании изобретательный моряк использовал много элементов родного корабля. Чаще всего - это бронзовые пластины, на которых выбиты важные данные об аппаратуре, установленной на наружных палубах. Особенным успехом пользовался светонакопитель со шкал навигационных приборов, без которого в темноте ходовой рубки не разглядеть необходимые показания.

Часто эти альбомы были головной болью особистов, потому что в своей простоте матросики фотографировали себя, любимых, на фоне секретных объектов, которые не только снимать, а даже упоминать в разговоре не рекомендовалось. В результате альбом, по мнению представителей комитета государственной безопасности, становился источником информации для агентов ЦРУ.

Свои наброски я назвал дембельским альбомом. Даже затрудняюсь сказать, почему. Наверное, потому, что тоже использовал если уж не детали родного парохода, то детали судовой жизни - точно. Конечно, я давно уже снял погоны, но то воспитание кадрового офицера, которое я получил в стенах Военно-медицинской академии, а потом на флоте, будет со мною всегда. Чем дальше уходит офицерская юность, тем ярче мне видятся дни моего прошлого и представляются землей обетованной. Мне снова и снова хочется уйти в эту пору моей жизни и хоть на миг ощутить то беззаботное состояние души юного морского офицера, у которого впереди открытие мира, дальние страны и синие моря - весь земной шар на ладони.

Последние десять лет я прожил, как и вся страна, в какой-то суете, погоне за деньгами, успехом и удачей. Прием больных, телевидение, руководство медицинским центром, и все это в каком-то непрерывном калейдоскопе. Чем становлюсь старше, тем все отчетливей понимаю, что все время проходишь мимо чего-то главного. И хотя время моей службы не было идеальным, в нем было то, что мы утратили сейчас - там поступки и чувства не мерялись на деньги. И, наверное, не потому, что денег было мало. Дружба и честь офицера не были для многих из моих товарищей пустым словом. Особенно остро я почувствовал это, когда меня предал партнер по бизнесу, соблазнившись копеечной выгодой, предал человек, которому я безраздельно доверял, потому что был воспитан в среде, где свои не предавали.

Наверное, Бог наказал меня за то, что я на много лет потерял из виду моих морских товарищей и перестал поддерживать дружбу с офицерами, разделившими со мной ...тяготы и лишения военной службы.... Когда они узнали о случившемся со мной несчастье, я по-настоящему ощутил, как святы узы дружбы, которая давно-давно связала юных морских лейтенантов. Они мне протянули руку помощи. Один товарищ мне нашел деньги, чтобы открыть новый медицинский центр, другие - помогли связями, участием в работе, нашли помещение, а главное, они щедро отдали мне тепло своих душ, дав понять, что я не один на свете, что пока жив хоть один из нас, в трудную минуту он протянет руку помощи другу. Не продаст и не предаст. И мне захотелось написать заметки, им посвященные.

Морская байка уже давно превратилась на флоте в самостоятельный жанр. В те далекие годы, когда телевизор был один на весь пароход и работал только вблизи берегов, а видеомагнитофон еще был большой редкостью и элементом капиталистической сладкой жизни, любимым развлечением моряков была морская травля. Так назвал ее профессиональный моряк и писатель Виктор Викторович Конецкий - основоположник морской байки как литературного жанра. Между короткими заходами в дальние страны, между фантастическими впечатлениями от экзотики тропических берегов тянулись долгие будни повседневной корабельной жизни. Размеренный распорядок дня оставлял времени для досуга даже больше, чем хотелось.

Вокруг - бесконечный и безбрежный океан, постоянно одни и те же лица моряков. Через пару месяцев начинало казаться, что только это - единственная реальность жизни, а дом, семья - все было в давнем сне. Привычной становится даже постоянная качка. Ее просто перестаешь замечать и реагируешь лишь на резкие броски судна, да и то тем, что совершенно рефлекторно подхватываешь самый ценный предмет. У доктора - это, естественно, бутыль со спиртом .

Вот в это-то время и наступает состояние души, когда в ней словно гаснет огонь, зажженный на родном берегу, и наступает Большая Морская Тоска. Моряку все кажется скучным и неинтересным, его движения становятся вялыми, а мысли заторможенными. Он начинает задумчиво стучать в дверь собственной каюты и ожидать разрешения войти - а это уже первые признаки шизофрении. От этого всего спасало одно средство, о котором говорил еще Бомарше - смех. Он снова будил душу и помогал ей не поддаться депрессии.

Долгими океанскими вечерами в моей просторной, по корабельным меркам, каюте собирались офицеры попить чайку. Однажды даже на ее дверях появился плакатик с надписью: Чайхана “В гостях у Демократа”. Его написал помощник командира Сережа Барсов. Плакатик намекал не только на офицерские посиделки, но и на безграмотность замполита с одного из наших судов, считавшего, что именно так звали отца медицины, древнегреческого врача Гиппократа. Иногда, чтоб не охватила нас вдали от дома Большая Морская Тоска, я наливал боевым товарищам по чуть-чуть. Спирт оказывал волшебное действие. И прямо на наших глазах рождались морские истории, оттачивались, превращались в искрящиеся отграненные алмазы, заставляя снова пережить события, которые уже прошли, и рассмеяться, расставаясь с прошлым .

Вымысел в этих историях нередко вышивал затейливые узоры по полотну правды, и часто трудно было отделить их друг от друга. К сожалению, язык морского фольклора не всегда можно было назвать печатным, и он, верно, мог заставить покраснеть любого тогдашнего цензора.

Уже нет на свете героев некоторых моих баек. Вояки живут меньше гражданских, даже если и не гибнут на войне. Земля им пухом. Они со мной и всегда живы в моей памяти. Эти сумбурные записки я посвящаю их памяти, и тем, кто сейчас живет и здравствует. Всем, кто со мной разделил Большую Морскую Тоску и дальнюю-дальнюю дорогу океанских рейсов. Я не создавал идеальных героев. Я написал их такими, какими они были и есть. Да они и не нуждаются в украшениях.

А начиналось все так...

Часть первая

(короткая)

На суше

Глава 1. Основы флотской службы

- Поздравляю вас, лейтенант, вы идете на полюс, - такими словами встретил меня заместитель начальника отдела кадров Ленинградской военно-морской базы .

Похоже, судьба снова сделала крутой поворот. Всю жизнь мечтал быть гражданским человеком, а после школы вдруг решил поступать в Военно-медицинскую академию, но, правда, с твердым намерением на сухопутный факультет и стать, тихо- мирно, врачом какого-нибудь пехотного полка. Но именно в этот, 1978 год, начальник морского факультета, молодой, подающий надежды генерал, выбил себе право произвести набор на свой факультет первым, право первой ночи, так сказать. И всем, кто отлично сдал экзамены, предложили выбор: или в моряки, или на все четыре стороны. Потом годы учебы постепенно сгладили грусть по зеленому мундиру, и для себя я решил: далеко постараюсь не ехать, ведь и на берегу много мест для флотского офицера. В мыслях всегда старался быть практичным человеком. Мне тогда казалось, что умею предвидеть и планировать будущее.

Перед распределением были пущены в ход семейные связи. А что делать - такие были времена, и мне было твердо обещано, что служить буду в Ломоносове в Океанографической Атлантической экспедиции, аббревиатура ОАЭ, где как раз и служили офицеры, назначенные исключительно по семейным связям.

О семейных связях

Отступление

Покойный командир экспедиции, старый мудрый капитан первого ранга Бочковский, бывало, говаривал:

-У нас, в Экспедиции, простые люди не служат. Поэтому стараюсь лишний раз не наказывать лейтенантов. Неизвестно, откуда потом могут позвонить.

И это были не пустые слова. В нашей славной экспедиции все до одного офицеры были, что называется, блатные. Инвалиды, так сказать, - это когда сам здесь, а рука в Москве. Связи имелись самые разнообразные. Подавляющее большинство являлись потомственными гидрографами, как Сергей Зима, дед и отец которого не только служили в русской и советской гидрографической службе, но и внесли большой вклад в науку об океане. Другие имели родственные связи с руководителями Вооруженных сил, как, скажем, один наш лейтенант, который иногда, забывшись, называл Министра обороны дядькой. Или другой, фамилия которого совпадала с фамилией известного адмирала, именем которого было даже названо океанографическое судно. Да что далеко ходить за примером - в Севастопольской экспедиции служил легендарный Петя Горшков, внук командующего ВМФ. Некоторые же, кому не повезло с родственниками, приобретали эти связи перед распределением за счет женитьбы на дочерях и родственницах важных начальников. Но последняя разновидность связей была чревата тем, что при разводе она, подобно разорвавшемуся тросу при швартовке, могла и покалечить.

Я помню, как один офицер, который распределился в нашу контору благодаря родственникам жены, через пару лет после начала службы решил развестись, потому что встретил и полюбил другую женщину. Житейская, в общем-то, история. Ушел, как и положено офицеру, взяв лишь чемодан с формой. Никаких разделов квартиры и нажитого совместно имущества. По поводу подобных разводов, а так разводились, к их чести, большинство офицеров, начальник морской инженерной службы (МИС), в ведении которой находилось строительство жилья и распределение квартир, очень переживал. На всех собраниях он со сцены топал ногами, кричал, брызгая слюной, и договаривался до того, что надо запретить разводиться офицерам, если они не представили справку, что за ними сохранилась жилплощадь.

- Мы строим и даем квартиры, а у нас после каждого развода растет очередь офицеров на жилье. Надо запретить, чтобы они бабам всю квартиру оставляли! Пусть занимают положенную площадь. Чтоб ни шагу назад! - такими словами, прямо-таки панфиловскими, завершал он свою речь. Но призывы его, как правило, оставались без внимания. И продолжали офицеры оставлять свои квартиры.

Но вернемся к нашей истории. Жена со связями, сильно обидевшись на мужа, решила, подобно гоголевскому Тарасу Бульбе, убить то, что породила за счет родственников. Но не пошла она в политотдел с криком: Сохраните семью!, как это делали большинство офицерских половин в таких ситуациях.

Политорганы обожали в те времена сохранять семьи. Они в годы безраздельной власти КПСС обладали большой силой. Любая дура-жена могла поломать карьеру мужу- офицеру, поскольку какой-нибудь строгий выговор надолго, а то и навсегда, закрывал доступ последнему к поступлению в академию или к продвижению по служебной лестнице. Рушились карьера, не росли зарплата и благосостояние семьи. Офицер, по- русской традиции, начинал пить горькую. Зато мужик был при ней, пусть даже злой и пьяный, чтоб жену не видеть. Как говорил мой начальник курса: Хоть м...дак, да свой! Поэтому большинство офицеров, способных без страха лечь на амбразуру вражеского ДОТа или уйти в бушующее море, смертельно боялись жалобы жены в политотдел. Был даже анекдот:

-На вас поступила в политотдел жалоба от жены, что вы не вступаете с ней в супружеские отношения!

-Да поймите же, товарищи, после аварии на подлодке я стал импотентом!

-Это не оправдание. Вы, прежде всего, коммунист!

А еще чаще вспоминалась фраза одной старпомовской жены с Северного флота, которая была сказана мужу, попытавшемуся уйти налево: Ты уйдешь от меня голый и без партбилета!

Жена же нашего сослуживца, оказавшегося, как и все мужики, подлецом, в политотдел не пошла. Нет, она поступила иначе. Она написала жалобу своей дальней родственнице - Валентине Терешковой - первой женщине-космонавту и председателю комитета советских женщин. Та, в свою очередь, направила на официальном бланке письмо начальнику экспедиции с приказанием сурово наказать офицера-изменщика и разрушителя семьи. Я слышал, что потом, анализируя содержание письма космонавта, командование экспедиции пришло к выводу, что, судя по духу, в котором оно было написано, самой председателю комитета советских женщин тоже пришлось встретиться в личной жизни с мужиком-негодяем. Момент же получения послания от главной женщины страны начальником экспедиции мне в красках описал капитан-лейтенант Леха Токарев, который в тот момент находился в приемной. Попробую дословно привести его рассказ, смягчив лишь самые яркие обороты специфической офицерской лексики:

-Ну че, сидим в приемной у Бочковского, травим за жизнь. Я пришел рапорт на квартиру пропихнуть. Дверь не закрыта в кабинет, потому что секретарша шефу почту понесла. Вдруг слышим вопль: Это она мне, боевому командиру, приказывает!!! Да она что, б... такая, ох...ела!!!. Думает, дала всему политбюро, чтоб космонавткой стать, так уже и мной командовать может!. Мной ни одна баба никогда не командовала! - Из кабинета вылетела секретарша, вся красная, дверь за собой закрыла, плюхнулась на свое место и затихарилась. Мы тоже пригнулись, молчим, осторожно переглядываемся. - Сам знаешь, когда начальство шумит, лучше переборки задраить. Только думаем: Чтобы Боча так орать начал, надо было небу упасть. Сам знаешь, он же всегда спокойно говорит, даже если наказывает, а тут такое! - Вдруг дверь из кабинета распахивается, появляется шеф, морда красная, злая, и бросает секретарше бумажку: Напишите ей, что офицера примерно наказали. Что я лично его расстрелял на заднем дворе! Пусть она это себе засунет... Но куда засунет, не сказал. Просто повернулся и ушел в кабинет. Но мы-то, конечно, догадались, куда! - удовлетворенно закончил Леха.

Говорят, потом наш мудрый начальник остыл и просто отписал на официальном бланке, что поведение такого-то разобрано на офицерском собрании и всеми осуждено, как недостойное. Все стороны остались довольны. А виновнику скандала задержали на год звание.

Кронштадт и Рамбов

Когда я услышал от заместителя начальника отдела кадров, что буду служить на полюсе, я похолодел, но, сохраняя остатки мужества, как и подобает боевому офицеру, внезапно осипшим голосом спросил:

-Полюс Северный или ...?

Кадровик, ожидавший, что я, согласно флотской традиции, отвечу молодцевато: Прошу разрешения убыть к новому месту службы, несколько растерялся, и, придя в себя, буркнул под нос, что Полюс - это название парохода*, на котором я буду служить.

Позже, когда кадровик убедился, что у меня восстановились дыхание и пульс, он буднично объяснил мне, что судно стоит в Кронштадте, но прибыть мне сначала следует в Ломоносов, где находится штаб Океанографической Атлантической экспедиции. Я мужественно убыл к месту прохождения дальнейшей службы.

Итак, моим первым постоянным местом службы стали одновременно город Кронштадт и город Ломоносов, или, как чаще его называли местные жители, Рамбов.

* Пароходом моряки называют все плавающие механические средства, независимо от размера и силовой установки на них; этот жаргон уже так въелся в мою речь, что я и дальше все суда и корабли буду называть пароходом.

Кронштадт

Трудно было найти в тогдашнем Советском Союзе человека, который не слышал бы имени славного детища Великого Петра. Позволю себе чуть-чуть загрузить читателя историческими фактами. Этот город неприступных бастионов и казематов достоин памяти даже в наше время, когда школьники путают Толстого с Пушкиным. Здесь шло становление русского военно-морской флота, отсюда уходили и уходят мореплаватели в далекое плавание вот уже триста лет.

Итак, немного истории. Остров Котлин привлек внимание царя Петра еще во время его первого плавания по Финскому заливу. Остров был лесист, а залив непроходим со стороны Финляндии для больших судов из-за мелей и камней. Тогда и появилась у Петра I мысль построить на острове сильную крепость, чтобы надежно защитить строящийся в дельте Невы город. Но сначала на отмели с южной стороны построили крепость, названную при освящении Кроншлот. Это было в мае 1704 года. Руководство постройкой крепости было поручено князю Меншикову.

Из записок полковника Александра Гордона: Сделали из бревен огромные ящики 10 фут в вышку, 30 фут в длину и 15 вершков толщиною и опустили в воду. Ящики забили камнями. На этом фундаменте возвели трехэтажную башню и другие укрепления, которые могли вмести до 3000 человек гарнизона и до 70 орудий.

Бревенчатые ящики стали не только основанием Кроншлотских башен. Ими же перегородили и фарватер, оставив лишь проходы, которые были впоследствии пристреляны из пушек Кронштадских фортов. Когда, уже в наши дни, началось строительство дамбы, то была обнажена часть дна финского залива возле острова Котлин.

И мы все с интересом ходили смотреть на ряжи - дубовые клети, которые были погружены в воду русскими фортификаторами. Я помню, что всех поражало то, как ровно, словно по линейке были поставлены эти громоздкие сооружения из бревен.

На месте же будущего Кронштадта были возведены лишь земляные укрепления. Но уже в первый год они успешно отбили атаки шведов.

С победой России в войне со шведами началось активное строительство Кронштадтской крепости, гавани, фортов на окрестных островах. Но строились не только крепости, но и жилые дома, казармы для моряков, храмы. Был заложен Петровский парк. При строительстве, заботясь о будущем облике города, царь требовал сохранять деревья от бессмысленной вырубки:

Все улицы ныне прорубить и велеть строитца. Оставливая деревия на дворах такие, какие на канал растут. Оставливать у стен всякого строения и у забора и на огородах несколько. В указе также сделано предписание о месторасположении зданий: Где назначены каналы, тут отводить офицерам, торговым людям, вольным домам, знатным мастеровым, а где Литеры А - отводить матросам, а где В - отводить солдатам.

Город Кронштадт, как и Севастополь - гордость русских моряков. Он никогда не был для меня местом уюта и покоя, местом, к которому бы я стремился прийти из дальних странствий. Он всегда казался мне слишком суровым. Но сколько себя помню офицером, отдавал дань уважения городу-воину, городу-крепости, городу, на гранит мостовых которого ни разу не ступала нога завоевателя, ни разу над его мрачными бастионами не поднимался вражеский флаг.

Конечно, историческим, идеологическим и архитектурным центром Кронштадта всегда была Якорная площадь. Когда-то, в очень давние времена, она служила свалкой якорей с отслуживших свое кораблей. Ее второе рождение вызвала к жизни Русско- японская война. На матросские пятаки и офицерские рубли, собранные по всей России, на площади поставили памятник морякам, что погибли от разрывов японских снарядов на Варяге, ушли на дно на Стерегущем под развевающимся Андреевским флагом, взорвали себя вместе с Корейцем. Их подвиг увековечил памятник адмиралу Степану Осиповичу Макарову, воздвигнутый перед Морским собором, который одновременно был построен в центре Кронштадта, на самой высокой точке острова Котлин. Первым главой комитета по строительству Храма был главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Макаров.

Громада собора, по замыслу архитектора повторяющая в своих обводах Собор Святой Софии в Константинополе, не давит на пространство площади и не ограничивает ее. Собор торжественно вплывает, как могучий крейсер, на простор Якорной площади, вымощенной железной кружевной плиткой, отлитой из старых боевых якорей. И никогда тень от собора не падает на памятник русскому адмиралу, могилой которого стал броненосец Петропавловск.

Правый угол площади вздымается бронзовой волной, которая обрушивается на подножие скалы. Волна стилизованно изображает японского дракона. На ней стоит Степан Осипович Макаров. В застегнутом наглухо адмиральском пальто, в надвинутой на лоб морской фуражке, словно на мостике броненосца среди разрывов японских снарядов. Этот памятник выполнен с необычайной экспрессией. Кажется, слышишь вой ветра, который треплет полы пальто адмирала. И грезится, что адмирал сделает шаг и пройдет быстрой и решительной походкой по качающейся палубе.

Постаментом памятнику стала огромная полуобработанная гранитная глыба. Есть легенда, что она поднята со дна рейда Штандарт на Балтике. На подножии памятника бронзовые буквы: Помни войну! И еще строки эпитафии:

Твой гроб - броненосец,

Могила твоя - холодная глубь океана,

И верных матросов родная семья -

Твоя вековая охрана.

Делившие лавры, отныне с тобой

Они разделяют и вечный покой.

Каждый раз, когда я читал их, у меня сжималось горло, и рука тянулась к козырьку офицерской фуражки. Я отдавал положенные воинские почести спокойному бесстрашию и мужеству русских моряков. Каждый раз спрашивал себя, а смог бы я также достойно принять судьбу? И не находил ответа. Это ужасно, что мое поколение выросло в грубом атеизме. К Вере и Богу мы идем сквозь тернии сомнений своей души, и тяжек этот путь.

Странно, но в этой новой своей жизни я чаще вспоминаю другие слова Великого Адмирала: Судно должно тонуть на ровном киле! Для человека, далекого от флота, это прозвучит полной абракадаброй, но для моряка в них огромный философский, и, если хотите, мистический смысл. Эта фраза означает, что до самого последнего мгновения моряки должны бороться за живучесть своего корабля. И только когда уже некому биться с морем, врагом и огнем - судно тонет. Эти слова стали для меня спасательным кругом. Когда хотелось опустить руки, когда казалось, что уже нет сил бороться с превратностями судьбы, во мне вдруг звучали слова: Судно должно тонуть на ровном киле!. Казалось, что суровый адмирал сквозь время и океан смотрел на павшего духом морского офицера и по праву старшего приказывал ему не сдаваться. Приходила холодная ярость, которая заставляла не сдаваться и бороться до самой последней возможности.

Ломоносов, он же Рамбов

Ломоносов был совсем другим: тихий, уютный городок, с чудесными запущенными парками, с грязноватыми улицами, с неторопливыми прохожими. В нем ничего не было от суровой и строгой военной красоты Кронштадта.

В Ломоносове (Ораниенбауме), а по местному - Рамбове, располагался штаб нашей экспедиции, и иногда в течение дня приходилось бывать по несколько раз в Кронштадте и Рамбове.

Штаб экспедиции занимал центральную часть Большого Ораниенбаумского дворца, известного более как дворец Меншикова. Слова Ораниенбаумский дворец в Ломоносове сразу вызывали в памяти известный анекдот:

Сарра спрашивает мужа (ясное дело, Абрама):

-Абрам, а что, правда, что все великие ученые были евреями?

-Конечно, вспомни Энштейна!

-А как же Ломоносов?

- Так это он таки сейчас Ломоносов, а раньше был Ораниенбаум.

Дорога ко дворцу вела через тихий парк с заросшими тропинками, погнутыми оградами и затянутыми у берегов ряской прудами. Помню, что если даже шел на разнос к начальству, то все равно обо всем забывал, когда не спеша проходил мимо пруда, в водах которого отражался дворец. Шел и восхищался тем, что российские архитекторы всегда считали воду неотъемлемой частью архитектурного сооружения и, по сути, творили, как важную архитектурную деталь, отражение здания, то зеркально-неподвижное, когда можно рассмотреть каждый завиток капители на колоннах, то зыбкое и загадочное, словно мираж в пустыне, когда отражаются лишь колеблющиеся контуры. Умиротворяющая осенняя красота старого парка примиряла офицера с тяготами и лишениями военной службы и давала возможность забыть о мелочах, о неустроенности быта, о грубости начальства и глупости матросов. Вечная красота, сотворенная природой и человеком, водворяла мир в душе. Способному увидеть ее она помогала остаться человеком.

Начало карьеры

Несмотря на то, что я закончил заведение, выпускающее кадровых морских офицеров, представление о корабельной службе у меня было смутное. Первое мое знакомство с корабельным бытом состоялось после второго курса, когда я проходил практику на учебном корабле Перекоп. Из корабельной практики я вынес главное для будущего настоящего моряка - годен. Я с удивлением узнал, что морская болезнь у меня вызывает лишь зверский аппетит и только очень тянет на солененькое, совсем как при токсикозе первой половины беременности.

Второе знакомство с корабельной или, как чаще принято было говорить корабля...ской жизнью, случилось уже после пятого курса, во время стажировки на Камчатке. Там я узнал основополагающий постулат теории и практики жизни корабельного офицера: Любовь к морю у офицера воспитывается созданием ему невыносимых условий жизни на суше.

Зная этот главный постулат, офицер уже не боится ничего в жизни и смело идет в смертный бой за Родину с готовностью ...не пожалеть крови и самой жизни!.. - как гласят слова присяги.

А начиналась моя докторская карьера на судне, которое уже давно стояло у стенки и готовилось уйти в моря лишь через пять месяцев. Именно тогда, в Кронштадте, во мне и начала формироваться любовь к морю, поскольку условия существования на берегу медленно, но верно становились невыносимыми.

Ода береговому начальству ...

Самый большой вклад в формирование любви к морю у офицера вносило береговое командование. Для меня всегда флотское офицерство делилось на две неравные части: корабельные офицеры - профессиональные моряки, с одной стороны, и береговые начальники, часто демонстрирующие беспредельную неграмотность и такое же самодурство, с другой. Во всяком случае, они искренне не позволяли скучать офицеру на корабле.

Каждодневная корабельная служба у причальной стенки монотонна. Романтику в ней может увидеть только лишь очень восторженный юноша. Тебя вечно донимают какие-то проверяющие, которым скучно сидеть в штабе, и они приходят под видом идиотской проверки маркировки гальюнных швабр или нумерации унитазов выпить на пароходе казенного спирта. При этом они никогда не могли сказать прямо, зачем пришли; начинали злиться, как все пьяницы, у которых горит душа, кричать, что швабры не маркированы, документация по ним полностью запущена, а лейтенанта надо расстрелять на юте (палуба на корме), где на Потемкине малодушные офицеры- интеллигенты так и не смогли расстрелять матросов, не любивших макароны по-флотски. Потом, как мы знаем, несколько лет спустя пролетарии-матросы легко расстреляли офицеров-интеллигентов. И поделом - нечего на военной службе делать умное лицо и изображать гуманиста.

Когда незваные гости с берега слышали сакраментальную фразу: Пройдемте в мою каюту и посмотрим остальные документы, их лица светлели. А увидев в каюте у доктора на столе запотевшую, из холодильника, бутылку со слегка разведенным спиртом, начинали задумчиво говорить, что, похоже, у лейтенанта не все плохо с документацией по службе, и вообще, судя по всему, занятия с боевыми санитарами проводятся регулярно. Именно боевые санитары и накрывали на стол, пока я вешал комиссии лапшу на уши в санчасти.

Уже через месяц молодого офицера, пришедшего посвятить себя всего службе

Родине, охватывало чувство полной бессмысленности в отношении многого из того, что

происходит вокруг. Да, наверное, это и не случайно, ведь уже наступила эпоха, когда начало рушиться коммунистическое государство с его предписанной и навязанной моралью. И, устав от бессмыслицы происходящего, офицеры начинали жить по уже выверенным до них флотским принципам:

-не делайте умное лицо, вы же офицер;

- стоящее дело само сделается, а не стоящее и делать не стоит;

-не спеши выполнять приказание, может быть команда отставить

и бессмертное:

-куда матроса не целуй, у него везде ж...па .

Если разносило начальство, то следовало постараться не воспринимать начальствен-

ный бред всерьез, а думать о чем-нибудь приятном. Как говорится, расслабьтесь и получите удовольствие. Точнее всех об этом говорил боцман Витя: Наше дело телячье - обоср....ся и стой. Я частенько выдавал в таких случаях офицерам две таблетки триоксазина - препарата, подавляющего отрицательные эмоции. Они становились просто непробиваемыми для любого начальственного гнева.

В результате моей врачебной антиначальственной деятельности наш старпом (старший помощник командира), человек очень эмоционально нестабильный, однажды выпил сразу шесть таблеток этого препарата, правда, без моего ведома. Приведя тем самым себя в состояние прямо-таки космического равновесия и покоя, он во время очередной проверки довел начальника штаба ЛенВМБ до сердечного приступа. Надо было видеть, как на глазах ничего не понимающих наших экспедиционных начальников маленький адмирал прыгал вокруг высокого и упитанного старпома Лени и кричал, срываясь на петушиный крик:

-Вы что, идиот!!! Вы идиот, или! вы!! Где!!!?

Леня смотрел на адмирала с благожелательной и безмятежной улыбкой, как взрослый смотрит на капризного ребенка.

Он потом вспоминал: Так мне интересно было смотреть, как адмирал скачет вокруг, что я только боялся, как бы не засмеяться. А главное, мне казалось, что и себя, и адмирала я вижу вообще со стороны. От этого еще смешней было.

Правда, я горжусь тем, что начало приступа у адмирала началось от общения с доктором. Нахальный старший лейтенант медицинской службы не захотел дипломатично признать, что познания адмирала в медицине очень глубоки, как в том его убеждала свита штабных офицеров. Адмирал относился к той породе начальников, которые искренне верили уверениям подчиненных в том, что товарищ начальник все знают, все умеют и везде-то были. Помните анекдот про Никиту Сергеевича Хрущева, когда он, попав со свитой в темное место, недовольно восклицает:

- Темно, как у негра в ж...пе!,

А один из его льстецов тут же прогибается и елейно говорит:

- Все-то вы, Никита Сергеевич знаете, везде-то вы побывали!

Так вот и доктор, по молодости, конечно, вместо того чтобы прогнуться, взял да и, как дважды два, доказал, что адмирал в медицине - полный дурак, и что в лазарете на сломанную ногу накладывается гипсовая повязка, а не шина Дитерихса, как он настаивал, которую накладывает медицински неграмотный санитар на поле боя. В этот момент за моей спиной стояли десять боевых санитарок - все наши корабельные женщины, и поэтому на их глазах я не мог позволить какому-то береговому начальнику- невеже быть умнее меня.

Гангут

Среди будней, наполненных каждодневными усилиями флотского начальства по формированию у офицеров неистребимой любви к морю, случались иногда и веселые времена. Особенно удачными считались дни, когда кому-нибудь удавалось испортить настроение береговым начальникам.

Долго потешался весь Кронштадт над тем, как комендоры (артиллеристы) учебного корабля Гангут заставили поседеть целого адмирала. Этот пароход стоял борт к борту с нашим Полюсом. Одним ясным осенним утром мы сидели за поздним завтраком в кают-компании и травили за жизнь, вместо того чтобы уже давно расползтись по своим заведованиям и приступить к проворачиванию механизмов - есть такая команда в корабельном расписании. По ней обычно кто-нибудь глубокомысленно замечал, что хорошо замполиту по этой команде: сначала язык вынул, потом убрал, и проворачивание рабочего механизма закончил. Старпом, который, кстати, должен был разогнать нас по нашим постам и заведованиям, сидел здесь же и рвения служебного никак не проявлял. Словом, полная идиллия. И как водится - неизбежные байки о флотском прошлом в назидание лейтенантам...

Изредка, правда, старпом вспоминал о своих руководящих обязанностях и пытался обозначить раздачу ценных указаний:

-Слушай, помуха, скажи боцману, чтобы он концы на швартовой обтянул получше, а то мастер вчера ругался! Ж....пу ведь водит!

-Скажу, Саныч, - преданно глядя на старпома и даже не делая хотя бы условного движения в сторону швартовой палубы, отвечает помощник командира, на всех флотах страны называемый помуха.

Он мудро рассудил про себя, что на то он и мастер (командир), чтобы ругаться по разным поводам, а швартовые концы (канаты) на корме, именно ее старпом назвал таким ласковым словом ж...па, вполне прилично натянуты, и, вообще, куда он, этот пароход уплывет? Только если на дно?

-Да, механик, а ты КИПы собрал у всех БЧ? - теперь уже старпом обращается к старшему механику Вите Волкову, которого назвать по-корабельному дед язык не поворачивается - Вите всего двадцать шесть лет.

-Обижаете, Сан Саныч! - с искренней обидой отвечает механик, думая про себя, что действительно, надо не забыть сегодня же собрать у командиров боевых частей (БЧ) контрольно-измерительные приборы (КИП) и сдать в мерительную лабораторию, а то старпом, точно, шею намылит, поскольку КИПы надо было сдать еще дней десять назад.

Убедившись во всеобщей готовности к службе, начальство расслабляется, и, снова приготовившись слушать очередную байку, даже изволит пошутить:

-И шприцы у доктора забери, пусть на них деления проверят, а то уколет еще нас неправильной дозой. Помрем ведь, а один-то он сразу пароход потопит. Ему же плевать на казенное имущество. Он только за свои таблетки отвечает.

Все изображают подобострастный смешок на начальственную шутку, только доктор, опять же по-молодости, откликается:

-Вить, я тебе лучше подкладное судно дам, пусть на нем метки нанесут, чтобы уровень фекалиев и мочи правильно определять.

-Тфу - давится старпом бутербродом, - шуточки у тебя доктор, прямо к столу.

И вдруг раздается грохот выстрела, причем очень и очень близко. И выстрела отнюдь не из штатного офицерского пистолета Макарова, а из корабельного орудия главного калибра. Куски бутерброда застревают в горле теперь не только у старпома, но и у всех остальных. После немой сцены офицеры гурьбой вывалили на палубу и увидели (рис.8) на соседнем Гангуте совершенно обалдевших лейтенанта и матроса. Они, обмерев и боясь пошевелиться, стояли возле носовой орудийной башни, из которой медленно выползал сизый пороховой дым. Дальше появилась динамика в развитии сюжета - стали появляться новые действующие лица: отец-командир и замполит, который всегда должен быть там, где трудно. С полчаса на глазах всей Кронштадской гавани о лейтенанта вытирали ноги, затем велели башню запереть и никого к ней не допущать, потому что во избежание...

Корабельный распорядок написан один для всего флота, а старпом на Гангуте, видимо, был большим служакой, чем наш, и вовремя разогнал офицеров по боевым постам проворачивать механизмы. По этой команде молодой лейтенант, командир носовой орудийной башни, дал приказ матросу провернуть башенные механизмы. Матрос честно нажал на все рычаги, башня честно провернулась и вдруг с грохотом выбросила из орудийного ствола сноп огня и порохового дыма. К счастью, пушка выстрелила не боевым снарядом, а лишь учебной болванкой, которая, как потом выяснилось, ударила по стреле башенного крана на Кронштадском морском заводе и насмерть перепугала крановщика. Потом ходила байка, что он позорно пытался выкинуть белый флаг.

Факт меткой артиллерийской стрельбы по крану от высокого начальства скрыть не удалось. В тот же день после обеда на Гангут прибыла серьезная комиссия во главе аж с целым контр-адмиралом. Экипажи соседних кораблей столпились на палубах и, разинув от восторга рты, следили за интересным зрелищем. Все бинокли, какие были на борту, смотрели на артиллерийскую башню. Словом, публика забила и партер, и ложи, и даже галерку. И башня не обманула надежд зрителей!

Для разминки извлекли на свет лейтенанта и вытерли об него ноги уже всей комиссией, а затем велели показать, как все было. Тот сам показывать не рискнул, а кликнул опять матроса. Моряк прибыл и бесстрашно нажал на все рычаги. Раздался оглушительный грохот выстрела, и клубы дыма вновь окутали всю группу возле башни. Восторгу зрителей не было предела. Комиссия постояла в остолбенени, а затем, забрав лейтенанта, который, наверное, уже видел себя на вечной службе на Курильских островах, скрылась где-то в недрах боевого крейсера. Матрос задумчиво посмотрел вслед комиссии, закрыл башню и тоже пошел по своим делам, причем видно было, что настроение его заметно поднялось от осознания того, что он подложил лейтенанту колоссальную свинью.

К вечеру уже весь Кронштадт из сообщений сарафанного радио знал, что же произошло. Оказывается, Гангут накануне ходил на учебные стрельбы и вернулся поздно вечером. Конечно, по инструкции, командиру башни следовало бы проследить, чтобы снаряды из ствола и с элеватора - механической ленты, подающей снаряды в пушку - убрали и сложили в орудийные погреба. Лейтенант дал соответствующие указания матросу и убыл домой, к молодой жене, забыв золотое правило офицерской мудрости о том, что куда матроса ни целуй, у него везде ж...па. Матрос, в свою очередь, зная твердо, что дембель (демобилизация) неизбежен, как крах империализма, и что утро вечера мудренее, завалился спать. Естественно, утром пушка и выстрелила тем снарядом, который оставался с вечера у нее в стволе, а исправный элеватор подал в ствол новый. А поскольку командир приказал башню закрыть и никого не пущать, то к моменту прихода комиссии ее ждал в стволе орудия новый заряд. Именно им матрос и отсалютовал высокому береговому начальству, когда ему велели показать, как все было.

Интересно, что этот случай для флота далеко не единичный. Не так давно, во время очередной встречи боевых друзей за столом, один мой сослуживец, Юра Бирюков, проведший молодые годы в Балтийске (бывший Пилау) - столице ДКБФ (Дважды Краснознаменного Балтийского флота), рассказал почти похожую байку:

-У нас на одном МПК - малом противолодочном корабле - во время проворачивания

выстрелила РБУшка - установка, стреляющая реактивными снарядами. И удачно так матрос пальнул, что положили болванку прямо во дворе комендатуры. Но никого не убили. Шум, конечно, поднялся. На пароход пришла комиссия из штаба, во главе - адмирал. Старенький такой. Показывай, - говорит, - сынок, как все было. Это он старлею, командиру МПК. Тот сам за все решил ответить и нажал там на какой- то рычаг. РБУшка как пальнет опять. И снова по двору комендатуры. Все, кто на пароходе был, затихли, как перед грозой. Приссали, понятно. И только старичок-адмирал пожевал так задумчиво губами, да и говорит: А что, кучно снаряды легли. На этом дело закрыли, командира списали на берег, в Таллин. Тогда это у нас считалась дыра- дырой.

Легенда о главном корабельном тормозе

Иногда доведенные до отчаяния самоуверенной неграмотностью разных инспектирующих лиц корабельные офицеры решались даже на розыгрыш очень высокого берегового начальства. История о том, как разыграли генерала, стала флотской легендой о главном корабельном тормозе. Легенда гласит, что во время совместных учений сухопутных и морских сил на Балтийском театре военных действий на флагманский крейсер села группа наблюдателей, в состав которой входил важный генерал из Москвы. Корабль вышел в море, все как положено - вахта стоит, командиры боевых частей на боевых постах, командир корабля на ГКП (главный командный пост), иными словами на мостике. Генерал со свитой тоже болтается по мосту и путается у всех под ногами.

Шугануть с главного командного поста старшего по званию, да еще из самой Москвы, командиру не позволяло кадровое военное воспитание. А надо для нашей истории отметить, что на этом проекте крейсера локация (радарная установка) управлялась педалью в уголке рубки. И замечает командир, что педалька очень приглянулась генералу, и тот иногда нажмет на нее, потом отпустит, нажмет опять, опять отпустит и радуется при этом, как ребенок .

Командир потому и стал в молодые годы командиром крейсера, что умел принимать решения за доли секунды, как положено в современном морском бою. И он незаметно звонит механику вниз и тихонечко по телефону говорит:

-Слушай меня, дед, и ничего не спрашивай: Стоп машина! - после чего, дождавшись, когда пароход стал слегка сбавлять ход, громко начал кричать:

-Кто нажал на главный корабельный тормоз?

Штурман и старпом, люди сообразительные, сразу врубаются в ситуацию, начинают метаться по мостику и с серьезным видом оправдываться, утверждая, что тормоз они не трогали, потому, как не первый год служат и понятие о дисциплине имеют. И весь их вид действительно говорил о том, что без команды такую серьезную вещь, как главный корабельный тормоз, они ни в жисть не тронут. Не сухопутные, чай, какие- нибудь. Генерал из Москвы был мужественным и справедливым человеком и сразу же признался, что трогал тут одну педальку, но злого умысла при этом не имел. Корабельные офицеры зашумели, что это и есть главный тормоз, и что атака чуть из-за этого не завалилась.

Крейсер снова дал ход. Московский генерал извинился, очень сконфузился и бочком-бочком ушел с моста, свита, конечно же, за ним. В течение всех последующих учений генерал и свита дальше кают-компании не вылезали, видно опасаясь, что опять что-нибудь нажмут и корабль потопят.

Ученья успешно закончились, командира крейсера генерал лично рекомендовал представить к досрочному званию, после чего сам вернулся в Москву для решения

важных оборонных вопросов Родины. Через пару дней в курилке он рассказал этот случай в качестве назидательного примера того, как надо быть осторожным в незнакомом месте. Но, на беду, среди слушателей оказался понимающий человек, который и разъяснил товарищу генералу, что никаких тормозов на пароходах нет, и что моряки над ним просто посмеялись. Генерал, видимо, очень обиделся, потому что не поленился пустить в ход все свои военные связи и таки задержал командиру крейсера на год звание, к которому его представили досрочно за смелые и грамотные действия в период учений.

О замполитах

Кроме начальства строевого, активное участие в формировании у корабельных офицеров любви к морю принимали политработники. Они были проводниками политики правящей партии в армии и на флоте. Замполиты, то есть заместители командира по политической части, старались регламентировать все стороны жизни моряка в свете партийных решений. Во времена моей юности был анекдот:

В коммунистическую партию принимают молодого человека и с ним строго и

вдумчиво беседуют члены партийного бюро:

-Смотри, теперь больше не пей и не кури, коммунисту этого нельзя, понял?

-Понял, не буду.

-Смотри, и женщин теперь ни-ни.

-Раз надо, значит, не буду - послушно соглашается будущий молодой коммунист.

-А вот если жизнь надо будет отдать за партию и за Родину, отдашь? - суровея лицом, задает вопрос председатель партийного бюро.

Молодой коммунист, не задумываясь, отвечает:

-Конечно, отдам! Не пей, не кури, да на хрен такая жизнь нужна!

Политическая направленность вообще была главной особенностью тогдашнего советского образования. В медицинских кругах в те годы ходил такой анекдот:

Идет государственный выпускной экзамен в медицинском институте. Преподаватель, отчаявшись получить от студента-двоечника хоть какой-нибудь ответ, подводит его к двум скелетам и уже со слезой в голосе спрашивает:

-Чьи это скелеты?

Студент тупо на них смотрит и молчит.

-Ну, посмотрите, у одного - мелкие кости и широкий таз, а у другого - массивные кости, а таз узкий, - преподаватель уже явно намекает на различия мужского и женского скелета. - Ну ведь чему-то вас шесть лет учили, - уже с отчаянием говорит экзаменатор.

При этих словах будущий врач оживляется и восклицает:

-Дак так бы и сказали сразу, что это Карл Маркс и Фридрих Энгельс!

Партия коммунистов за время своего пребывания у власти главным идеологическим врагом всегда считала хилую прослойку интеллигенции и старательно ее уничтожала физически и идеологически. Поэтому замполитов подбирали по принципам классовой ненависти сельского и городского пролетария к гнилому интеллигенту. У нашей экспедиции была еще дополнительная особенность, состоявшая в том, что все офицеры были из семей потомственных гидрографов, из ученых семей. В связи с этим замполитов к нам в экипажи партия назначала не только из пролетариата, но еще обязательно из бывших мичманов, сохранивших в своей среде кристально чистую, незамутненную матросско-пролетарскую ненависть к офицерству. Замполит на судне всегда находился в изоляции от остальной офицерской среды, остро это ощущал и старался ответить максимальным количеством гадостей. Отторжение замполита вряд ли было связано с какими-то особенностями политической идеологии офицерской среды, поскольку нам вообще до лампочки были все идеи развитого социализма, которыми нас пытались пичкать. Думаю, главная причина была в том, что средний уровень образованности офицеров экспедиции был во много раз выше образованности произведенного в офицеры мичмана, закончившего заочно высшую школу культуры профсоюзов. Говорить с таким собеседником после принятого внутрь стакана было просто не о чем.

Один наш замполит так и не смог выучить слово велосипед и произносил лисапед, за что и имел такую же кличку. Он обожал гостям нашего научного лайнера показывать вертолетный ангар и говорить, причем совершенно серьезно, следующую фразу, которая, похоже, казалась ему вершиной ораторского искусства:

-А здесь у нас ветролетный амбар, он такой большой, что в ём можно ездить на лисапеде!

Часто за гостями увязывались даже вахтенные офицеры ради того, чтобы услышать эту единственную сакраментальную фразу и испытать эстетическое наслаждение. Другим перлом Лисапеда было объявление по судовой трансляции:

-Кто хочет глядеть кино, гляди на доску объявлений возле дежурного!

Или из беседы с доктором:

-И не надо мне тут клятву вашего Демократа приплетать! Плевал я на него! Чтоб мне обо всех больных докладывали! - Очевидно, замполит имел в виду клятву Гиппократа.

Но самую яркую и проникновенную речь политработника я слышал во время стажировки на Камчатской флотилии подводных лодок. Экипажи лодок были построены на пирсе по поводу какого-то воспитательного мероприятия. Сначала перед ними держал речь командующий флотилии, который указал на имеющиеся недостатки и выразил надежду на их исправление. Это была нормальная речь большого военачальника, не желающего унижать офицеров в присутствии матросов. Но тут перед строем буквально вылетел начальник политотдела флотилии и взорвался фонтаном бессвязных слов. Эту речь я запомнил навсегда. Она звала, клеймила и выжигала и очень напоминала примеры из учебника психиатрии в разделе, посвященном резонерскому бреду при различных формах шизофрении:

- Покуда на Западе беснуются разные там Кукрыниксы (наверное, он имел в виду не

группу советских художников, а Ку-Клус-Клан), на лодках, на хрен, все оборвато и ничего не объяснено. А в это время командиры с замами (замполитами) ходят по пирсу под мышку (очевидно, под ручку), а матросы тем временем пьянствуют водку!

Другой наш замполит во время проведения политзанятий с офицерами, был искренне потрясен, узнав, что декабристы и участники декабрьского восстания 1905 года в Москве- это совершенно разные люди. Я подозреваю, что в душе он нам так до конца не поверил, и по сей день по-прежнему считает, что именно этому пролетарскому событию Пушкин посвящал свои стихотворения.

Хотя в семье не без урода. Я встречал в своей флотской жизни двух замполитов, которые выпадали из их общего числа и лишь подтверждали правило, будучи исключениями, поскольку отторгались и средой политработников. Один, Владимир Александрович Патраков, был уважаем нами за то, что это был сильный, умный, образованный, а главное, что являлось, в принципе, невозможным для замполита, порядочный человек. Я знаю от общих знакомых, что он и сейчас добился многого в жизни и пользуется уважением тех, кто с ним работает. Другого просто любили. Он закончил не школу профсоюзов, а исторический факультет ЛГУ, был горький пьяница и талантливый художник. Пил он, по-моему, из-за постоянных разногласий со своим политическим начальством, так как органически не мог доносить и вообще делать гадости людям, с которыми вместе ходил в океан, в отличие от других политических коллег.

Дорога домой и на службу

Помимо строевых и политических начальников, фактора, так сказать, объективного, был еще и субъективный фактор, воспитывавший любовь к морю у офицеров Ленинградской военно-морской базы, живших в Ленинграде, а служивших в Кронштадте- это дорога домой и на службу.

В те годы дамбы к острову Котлин, где стоял Полюс, еще не было, и сообщение с Кронштадтом осуществлялось по Финскому заливу. До конца сентября еще было терпимо - ходили Метеоры от Тучкова моста, и за сорок минут можно было приехать в Кронштадт. Но когда наступала глубокая осень, дорога до службы занимала почти три часа в один конец, поскольку надо было ехать на электричке до Ломоносова, затем автобусом до парома, и уж только потом на пароме-ледоколе. Для этого приходилось вставать в полшестого утра. Недосыпание носило хронический характер. В электричке боевое офицерство спало. Спало, как уставший пролетариат, стараясь использовать для сна каждую возможность. Здесь явно сказывался богатый курсантский опыт. Вообще в экономии минут для сна некоторые кадровые офицеры проявляли просто удивительную изобретательность. Так, старпом Крузенштерна, мой сосед по Купчину, гордился тем, что спит на полчаса больше меня, хотя ехать нам по времени было одинаково. Он достигал этого за счет тщательно продуманных, подготовленных и отработанных длительными тренировками действий. Это выглядело так: утром, не умываясь и не бреясь, он всовывал по звонку будильника руки в заранее приготовленный блок из рубашки, тужурки и шинели, впрыгивал в брюки, затем в ботинки, и, застегивая на ходу рубашку, тужурку, брюки и шинель, выходил из дома. Чистил зубы, брился и пристегивал форменный галстук он уже на пароходе. Время от подъема до выхода из дверей подъезда занимало у него не больше пяти минут. Покажите мне гражданского, способного на такую четкую организацию жизни!

К моменту выхода из электрички народ просыпался и готовился к штурму автобуса от поезда до парома. Можно было, конечно, идти пешком, всего пять минут, но влезть в единственный автобус, который подавался к электричке, было делом чести для настоящего офицера. Как правило, побеждала молодость. Моряки в звании старше капитан-лейтенанта даже и не пытались ехать автобусом, потому что они не могли устоять под решительным натиском молодых лейтенантов.

Зато возвращение домой, особенно в конце недели, часто превращалось в праздник, а иногда и в широкое масленичное гулянье. По пятницам, отъезжая домой на выходные, офицеры старались скрасить тяжести службы прошедшей недели тем, что, сойдя с парома и придя на платформу электрички в Ломоносове, перед отъездом посещали щель. Речь идет совсем не о заведении, аналогичном купринской Яме, что многие могли бы подумать. Это была всего лишь узкая часть вокзального буфета, имевшая выход прямо на платформу электропоезда. Обстановка там была самая спартанская. Поперек прохода стоял оцинкованный прилавок, на котором стояли двухсотграммовые стаканы и вазочка с самой дешевой карамелью. Господа офицеры подходили к стойке, получали стакан водки и карамельку из рук продавщицы с необъятными формами и отходили в сторону, чтобы истово, не спеша, выпить его и просветлеть лицом, прислушиваясь к тому, что происходит там, внутри себя. Было обязательно ощутить то блаженное состояние, когда Боженька босыми ножками по Душе прошел, столь необходимое славянской православной природе. Этот настрой духа примирял в тот миг задерганного за неделю разными придирками начальства вояку со всем миром, позволял ему увидеть все величие мироздания и всю мелочность и суетность его повседневной жизни на службе и дома. Хотелось постоять на платформе электрички, вдохнуть холодный, сырой осенний воздух с Финского залива и не спеша закурить, чтобы чуть-чуть придать изысканную горечь табака букету пьянящего осеннего вина .

Во всем чувствовалась военная четкость и организованность, чем-то даже эта сцена напоминала времена парусного флота, когда матросы перед обедом дисциплинированно подходили по-очереди к вестовым получить свою порцию водки. Часто, поразмыслив о смысле жизни и о службе, офицеры приходили к выводу, что зарасти оно все г....ом, и снова вставали в конец очереди, повторяя все сначала. Иногда совершалось до пяти-шести подобных кругов, и некоторые добирались домой за полночь.

Летом, за неимением щели на пристани Метеоров, офицеры брали с собой с парохода на дорожку. Обычно удобно разместившись в креслах кормового салона и поставив на дипломат бутылку со спиртом, господа офицеры наслаждались жизнью. От широты русской души они часто вовлекали в свой круг других пассажиров, иногда не только людей, но и братьев меньших. Мой сослуживец Саша Толкачев вспоминает:

-Едем как-то домой Метеором, ну, ясно, на дипломате закусь, по одной уже приняли. Настроение, сам понимаешь, расслабленное. И тут в салон входит мужик, а на плече у него сидит мартышка. Мы обрадовались, загоготали: Макака, макака! Мужик улыбнулся и отвечает: Не макака, а мартышка. Ну, мы сразу решили ее угостить, стали ей совать закуску. Мужик руками замахал и как закричит: Не надо ее кормить, наестся, потом будет гадить, где попало! Тут механик говорит: А может тогда выпьет?, и в шутку протягивает ей бутылку со спиртом. А мартышка ее как схватит, у механика из рук вырвала, и давай пробку зубами выгрызать. Механик обалдел, мужик пытается у макаки бутылку отобрать, ругается, а та не отдает. Ну, потом бутылку все-таки отобрали, сели, еще по одной приняли, мужику с макакой, понятно, налили. Он рассказал, что работает на КМОЛЗе (морской завод в Кронштадте), мартышку привез еще моряком из рейса, жена сейчас на даче, обезьяну терпеть не может. Вот и приходится домашнее животное возить с собой на работу. Самое трудное в дороге - это не дать морякам накормить мартышку всякой дрянью. А иногда и напоить. Говорит: Боюсь, что совсем сопьется.

Глава 2. Пароход по частям и службам

Медицинская служба: на суше

Женевская конвенция - документ, который, в частности, определяет гуманное отношение к военнопленным, так трактует отношение к взятым в плен военным врачам. Их определяют словом no combat, то есть невоенный. Или, как говорили наши штурмана, которые на судне исполняли нагрузку специалистов по международному праву - некомбатант. Так вот, по этому пакту народов пленные доктора работают в госпиталях для военнопленных, могут проживать вне лагеря и даже, в некоторых случаях, им может быть сохранено личное оружие. Таким образом, хотя военные врачи и носили офицерские погоны, но в полной мере боевыми офицерами не являлись, а несли в себе некое светлое, гуманное начало на суровой военной службе. И первая реакция на нарушение Устава у него должна была быть не строевая, а гуманистическая. Помните, когда в квартиру к профессору Преображенскому ввалилась группа жилтоварищей во главе со Швондером, он сделал им следующее замечание:

-Вы напрасно, господа, ходите без калош. Во-первых, вы простудитесь, а во-вторых, вы наследите мне на коврах.

Это по-докторски. Когда я учился на первом курсе, мы стояли дневальными на КПП в родной академии. И вот, как-то глубокой ночью нес там вахту один мой однокурсник Витя Лысенко. Сидя за столом в дежурном помещении, Витя неторопливо резал присланное с родины сало и наслаждался жизнью, как и положено украинскому хлопчику. Но самое главное, что резал он сало штык-ножом, извлеченным из ножен на поясе, что категорически не допускалось инструкциями по несению дежурно-вахтенной службы. И в этот момент входит с проверкой дежурный по академии - целый полковник. Побледневший Витя вскочил, ожидая разноса за столь грубое попирание Устава. И услышал, буквально, следующее:

-Вы с ума сошли, товарищ слушатель! Что вы себе позволяете? Ведь нож грязный!!

Мои военно-морские коллеги всегда насмерть отстаивали свое право на свободное положение в экипаже. Здесь врачи экспедиции выступали сплоченным фронтом. Врач на пароходе, стоящем у причальной стенки, как правило, был на нем редким гостем. Сколько помню, доктора всегда находили предлог отъехать на несколько дней в медицинский отдел ЛенВМБ или в госпиталь. В госпиталь мы ходили на самом деле, поскольку нужна была хирургическая практика, а вот медицинский отдел посещали раза три в год, когда получали лекарства и другое медицинское имущество. Но тем не менее мы все время поддерживали у начальства мнение, что медицинский отдел базы нам нужен почти каждый день, иначе мы не сможем подготовить пароход к выходу в море. В результате кропотливой работы нескольких поколений врачей экспедиции у командования сложилось мнение, что медицинский отдел ЛенВМБ - это черная дыра, куда на несколько дней пропадают их начальники медицинских служб, и в этой дыре корабельных врачей прессуют, подавляют и унижают разные злые медицинские чиновники. Большинство офицеров отдела были наши однокашники по Академии, и они всегда были готовы подтвердить алиби другу.

Когда я только пришел на Полюс и еще не знал всех этих тонкостей, то я, по молодости и глупости, конечно, начал прибывать на службу каждый день, вызывая некоторое удивление и даже беспокойство командира. Где-то через неделю ко мне приехал на пароход мой медицинский начальник - флагманский врач экспедиции Игорь Георгиевич и укоризненно покачивая породистым кавказским носом, интеллигентно указал мне на недопустимость такого поведения:

- Что ж это вы, доктор, делаете. Я слышал, что вы даже на подъем флага приезжаете. Это уже полная х...ня, батенька, скажу я вам, и ни в какие ворота не лезет. Немедленно доложите командиру, что вам не менее трех раз в неделю надо с утра до вечера бывать в медицинском отделе. Можете ходить куда угодно, хоть, как Ленин, в библиотеку, но на пароходе каждый день торчать ни в коем случае нельзя. Ведь у других командиров могут тогда появиться нездоровые вопросы к их докторам. Коллеги ваши могут обидеться. Так что исправляйтесь, исправляйтесь!

У каждого из нас в каюте хранился экземпляр Корабельного Устава, заложенный закладкой на статье, которая определяла, что начальник медицинской службы не привлекается к несению корабельных вахт. Эта статья вызывала глубокое возмущение командира Полюса, который искренне считал, что докторов надо ставить на все вахты, заставлять проводить строевые занятия с матросами и привлекать ко всем корабельным работам. Если он вдруг узнавал, что какое-то из наших судов не может вовремя выйти в океан из-за нехватки врачей, он громогласно заявлял:

-Докатились! Из такой хе...ни, как доктор, дефицит сделали.

Мастер не имел трепетного отношения к Корабельному Уставу, поскольку заканчивал не военное, а гражданское заведение, и все время пытался творчески подойти к статье, которая не разрешала врачей привлекать к несению вахт. Его, как командира и

начальника, раздражало наличие на пароходе офицера, которого нельзя было назначить дежурным по пароходу или поставить в море вахтенным без его согласия. Возмущение свое по этому поводу мастер выражал в констатации прискорбного факта: У нас докторов только в ж...пу целовать можно! Он периодически пытался давить на меня, чтобы я начал изучать обязанности вахтенного офицера, и в перспективе смог бы стоять вахты наравне с другими. Конечно, это было несложно изучить, но дело было в принципе. Сегодня согласишься на вахту, завтра скажут, что учись штурманскую прокладку вести, а послезавтра?..

Иногда у него не хватало терпения апеллировать к совести наглого лейтенанта медицинской службы, и тогда он срывался и применял насильственные методы. Так, однажды он приказал мне провести строевые занятия с матросами. Ну что ж, приказ есть приказ, дело для офицера святое. Закончив заведение, выпускающее кадровых военных, я легко мог провести обучения строевым приемам в движении и на месте, но я понимал, что тогда на меня повесят постоянное участие в этих мероприятиях. Поэтому я сыграл сценку Пацифист на военной службе. Я начал давать сбивчивые указания, типа стой здесь, иди сюда!. Кроме того, я беспомощно разводил руками, наблюдая как матросы сбивались с ноги и ломали строй, и вместо определенных Уставом команд говорил мягким интеллигентным голосом, что-то в духе: А теперь, пожалуйста, налево! Матросы, по-моему, догадались, что здесь играется спектакль и с восторгом мне подыгрывали. Мастер, наблюдавший весь этот цирк на причальной стенке с борта корабля, выдержал минут пятнадцать. Он единственный принял все за чистую монету, потому что мои действия не расходились с его представлениями о военных врачах как об офицерах. Хохот моряков с других пароходов вывел его из себя окончательно, и он даже не закричал, а завопил из глубины души:

-Доктор!!! Чему вас в академии шесть лет учили?! Немедленно! Прекратите!! Занятия!!! И уведите матросов на пароход! И чтоб вас больше никогда не было на строевых занятиях!! Никогда!!!

Я изобразил на лице детскую обиду, чтобы скрыть ликование души, увел разочарованных матросов на пароход и больше ни один командир не привлекал меня к проведению строевых занятий.

На несколько месяцев мастер оставил мысль сделать из меня полноценного офицера. Но потом его воображение и обида на создателей корабельного устава опять разыгрались. Он решил привлечь меня в качестве дублера вахтенного офицера к проходу узкости! Эта затея чуть не кончилась печально.

Полюс возвращался с ходовых испытаний перед отплытием в Грецию. Пароход проходил уже ворота Купеческой гавани - довольно узкое место, проход которого требует очень точных действий судоводителей. Я в этот момент торчал в углу ходового мостика, поскольку меня уже взяла тоска от безделья в каюте. И тут мастер меня увидел, и, видимо от напряжения, его осенила бредовая идея - поставить меня на телеграф передавать команды в машинное отделение. Я изобразил готовность на лице и начал старательно тыкаться во все углы ходовой рубки.

-Что вы ищете, доктор! - прорычал командир, на миг отвлекаясь от прохода узкости.

-Телеграф, товарищ командир, - ответил я и чистым преданным взглядом посмотрел в суровые глаза начальства, хотя прекрасно знал, где стоит и как выглядит машинный телеграф. Просто на его принцип я решил выставить свой.

Командир так обомлел от вида морского офицера, никогда не видевшего телеграфа, что даже утратил дар речи и перестал совсем следить за происходящим за бортом, создав тем самым аварийную ситуацию. Только чудом неуправляемый пароход прошел ворота гавани, не наскочив на гранит мола. Когда все спохватились, на мостике началась суета и о докторе сразу забыли. Я тихо ретировался с моста, испытывая шестое чувство советского человека - чувство глубокого и полного удовлетворения. Больше меня мастер не пытался привлечь к несению вахт. И только когда мы пришли в Грецию, он пригласил меня к себе в каюту, предложил чаю и, немного помолчав, устало сказал:

-Я понимаю, док, что не могу вам приказывать стоять вахту у трапа, но я прошу вас помочь, потому что офицеров не хватает; мы, как вы знаете, пошли в ремонт уменьшенным составом и если вы тоже будете с ними стоять вахты, то у них появится немного больше времени для отдыха.

В тот момент мое уважение к нему сразу возросло. В его словах прозвучала неподдельная забота командира о подчиненных. Конечно же, я не раздумывая ответил согласием. Ведь это был особый случай.

Воспоминания об ALMA MATER ...

Я часто в дальнейшем буду упоминать заведение, которое сделало из обычного школьника военно-морского доктора. И не только доктора. Я считаю, что Военно- медицинская академия сделала из меня то, что я есть сейчас, со всеми моими достоинствами и недостатками.

Академия, как и наша экспедиция, была блатным заведением, поступление в нее тоже зависело от пресловутых семейных связей. Принципиальным отличием Военно- медицинской академии от гражданского медицинского ВУЗа было даже не ношение военной формы и нахождение заведения в системе Министерства обороны. Нет. Главным был подход к учебному процессу. Ни малейшего намека на студенческую свободу от сессии до сессии здесь не было. Как только юноша-школьник одевал форму слушателя Академии, ему сразу разъяснялось:

Ї Здесь всю жизнь проработали Боткин, Сеченов, Павлов, Пирогов, Бехтерев и множество других столпов российской медицинской науки.

Ї Все они подчинялись военной дисциплине.

Ї Обучение только принудительное, в соответствии с требованиями воинской дисциплины. И чтоб никаких иллюзий.

В годы нашего детства был лозунг у комсомола, которым декларировалось отношение коллектива к отстающим в учебе: Не можешь - научим, не хочешь - заставим! Армия подходила более радикально к этому вопросу, и в условиях военного учебного заведения лозунг обычно звучал так: Не можешь - заставим, не хочешь - научим!. Он более точно соответствовал подходу командования ведущего медицинского учреждения СССР к обучению будущих докторов. Система обучения была основана на лишении ряда иллюзий.

Иллюзия первая: есть известная поговорка: Студенту весело от сессии до сессии, а сессия бывает всего два раза в год! В Академии этот номер не проходил. Для начала слушатель лишался иллюзии, что можно не учить уроки каждый день. Дело в том, что размер учебной группы колебался от 5 до 8 человек. За четыре, а то и шесть часов практических занятий преподаватель мог, не спеша разобрав новый материал, также не спеша опросить каждого слушателя и выяснить всю глубину его знания, а чаще незнания. Об этом на каждом занятии делалась отметка в учебном журнале группы. Затем сведения из журнала ежедневно поступали начальнику курса, подобно сводкам с фронтов, и он принимал по ним различные решения - от неувольнения домой на выходные до нарядов на службу вне очереди.

Особо стойких лишали каникулярного отпуска с назначением на ремонтные работы на период каникул. Система сбоев не давала. Уже к окончанию первого курса исчезали самоубийцы, которые пытались хотя бы раз не выучить домашнее задание или прогулять занятие. При такой системе обучения сессии начинали казаться отдыхом, потому что в день сдачи экзамена учиться не заставляли.

Иллюзия вторая: при описанном подходе к системе обучения могла возникнуть иллюзия, что слушателю создавали все условия - только учись. Это не так. Возможность погрузиться в изучение медицины была наградой. Тебе все время мешали. То ставили в наряд, и ты целые сутки мыл полы в казарме, то раз в месяц посылали на кухню мыть зал в столовой, чистить котлы и отмывать жир с тарелок. А уж про непрерывные спортивные мероприятия с обязательной явкой я и говорить не хочу. В то же время от отбоя до подъема заставляли спать, чтобы твой молодой организм набрался сил для нового сумасшедшего дня, как того требовали гуманные специалисты с кафедры военной гигиены. И при этом еще с тебя требовали глубоких медицинских знаний. Тогда мы все, по молодости, возмущались таким с нами обращением, с такими талантливыми детьми из потомственных интеллигентских семей. Это я сейчас понимаю и испытываю благодарность к тем, кто создал и разработал эту систему воспитания. Чтобы уйти от кошмара повседневности, мы жадно набрасывались на знания, и качество усвоения материала возрастало во много раз. Мы хватались за медицину, как за спасательный круг. Результатом был гигантский рост успеваемости. Работала система! Медицинская эрудиция слушателей академии была притчей во языцех среди студентов медицинских ВУЗов нашего города. Знали бы они, чего она стоила.

Иллюзия третья: на четвертом курсе всех отпускали по домам и частным квартирам и даже платили по 97 рублей пособия ежемесячно (студент гражданского ВУЗа получал в те годы стипендию 40 рублей). И у слушателя возникало обманчивое ощущение, что вот она, наконец, свобода. Как я сейчас оторвусь за все! Как начну водку пить и с девчонками дружить! Не тут-то было! За три года закладывался и формировался мощный условный рефлекс на учебу. Не случайно учение об условных рефлексах Иван Петрович Павлов разработал в тот период, когда он возглавлял кафедру физиологии нашей академии. Видно, на слушателях он эти рефлексы и изучал. И вместо того, чтобы после школы выпить рюмку и пойти по девочкам, ты, в силу уже ставшего безусловным рефлекса на учебу, бежал домой и, как Ленин, учился, учился, учился.

Один мой однокашник после начала перестройки ушел в торговый бизнес, далекий от медицины. Он в нем уже лет пятнадцать. Во время встречи боевых друзей кто-то из практикующих докторов спросил его:

-А ты помнишь нормальные клинические параметры крови и мочи, бизнесмен?

И тут все ощутили глубину рефлекса на медицинские знания, заложенного более двадцати лет назад в стенах нашей Alma Mater. У бизнесмена вдруг остекленел взгляд, и он сомнамбулически выдал все не только клинические, но и биохимические параметры мочи и крови.

О самой Академии можно рассказывать бесконечно. Я всегда испытывал гордость, что мне посчастливилось учиться в ней и окончить ее. Я навек благодарен ей за знание медицины, за медицинскую эрудицию, так щедро отмеренную мне в ее стенах, за поистине кропотливый труд профессоров и преподавателей по превращению вчерашних шалопаев-школьников во врачей. И, посмею сказать, врачей неплохих. О людях, которые за двести лет существования Академии стали столпами Российской медицины, и о славном пути русских врачей, прошедших все войны, которые за эти два века вела Россия, написано много книг. Я не буду об этом говорить, поскольку на скорую руку об этом толком не расскажешь.

И еще за одно я благодарен Военно-медицинской академии. В тех условиях постоянного пресса и строгости со стороны командования и жесткости военной системы мы, вчерашние школьники, жили бок о бок в одной казарме. Эти поистине экстремальные условия роднили нас. Невозможным было предать и обмануть товарища. Попавшему в беду протягивали руку помощи все.

И это осталось с нами. Мы держимся друг друга. По сей день считается последним делом не помочь однокашнику. Если мог помочь, но не помог, рискуешь потерять расположение тех, с кем учился. Нередко, когда мы снимаем сюжеты для нашей медицинской передачи Будьте здоровы!, я сталкиваюсь с выпускниками нашего заведения. И хоть мы и не были знакомы в годы учебы, начинаются радостные воспоминания: А помнишь? А ты помнишь?. Возникает чувство, что встретил старого друга, которого не видел много лет. И не удивительно. Ведь нас растила одна система. Растила и роднила.

Электромеханическая часть.

Это самая важная часть судна. На судовом языке тех, кто в ней служит, называли маслопупы. На всех флотах необъятной Родины стармеха называют дед. И не только потому, что он чаще всего старше других судовых и корабельных начальников. В это обращение вкладывается уважение к тому огромному бремени ответственности, которая на нем лежит. Не случайно даже должность старшего механика была на одно звание выше, чем у других командиров судовых частей и начальников служб.

Посудите сами. В заведовании механиков находится сердце парохода - его двигатели, без работы которых он мертв. А кроме того - все системы обогрева судна в высоких широтах и охлаждения - в низких; хранение продуктов в холодильниках; мытьевая и питьевая вода; все электроснабжение, и, наконец, бесперебойная работа всех пароходных гальюнов - кто не знает, так на флоте называют туалет. У кого-то из морских классиков, есть фраза: ...это звонкое, как колокольчик, матросское слово гальюн. Проще говоря, все системы жизнеобеспечения судна в руках деда. Все удобства и весь уют. И, естественно, на всех здесь угодить невозможно. Всегда найдутся недовольные тем, что в тропиках из каютного кондиционера дует горячий воздух, а в Северном море - холодный. Или кого-то может не устроить график подачи воды для мытья. Претензии, естественно, к деду. Поэтому механики всегда стоят в оппозиции ко всему экипажу. Когда начальники служб собирались в море на мосту на различные совещания, стармех всегда заклинивался спиной в угол ходовой рубки, словно готовился отражать нападение большого количестве врагов. Наверное, это было уже рефлекторное действие.

Постоянные претензии, обвинения и жалобы со стороны моряков на плохие условия жизни и быта неизбежно влияли на характер деда и его подчиненных. Они становились сварливыми, готовыми к ежесекундному отпору по любому вопросу. Один наш штурман говорил, что механиков говнистости учат еще в училище.

Самые яркие воспоминания оставил у меня дед с теплохода Аджария капитан второго ранга Колесник. Он всегда стоял насмерть за интересы своей части. Всегда умел доказать, что собеседник сам дурак и ничего не умеет, особенно пользоваться краном в душе или кондиционером в каюте. А таким и воду давать не стоит.

Помню, что дед, подобно многим украинцам, был убежденным антисемитом. Он, например, утверждал, что евреи-архитекторы специально строят в новых районах дома по основной розе ветров. Поэтому в них всегда холодно. Это делается с целью уничтожения русской нации под корень путем вымораживания. Спорить с ним было бесполезно. Еще он очень любил розыгрыши. Однажды он разыграл мичмана Леху, обмерив его тело и убедив, что, по словам доктора, дела мичмана очень плохи.

А еще стармех был крупнейшим спиртовладельцем на пароходе, хотя количество спирта на душу личного состава в службе у доктора было больше.

Служба связи. Радисты

Русский язык очень многозначен. Недавно одна телепродюссер рассказала, что она сделала заказ на установку двери с кодовым замком в подъезде. В назначенный срок к ней в дверь позвонил мужчина в рабочем комбинезоне, и когда она открыла, он поздоровался и спросил буквально следующее:

-Подъезд з а к а з ы в а л и ?

Продюссерша шарахнулась, было, в сторону, но потом сообразила, что это не убийца-заказник, а всего лишь пришли устанавливать дверь в подъезд.

Таким же многозначным был и плакат на переборке в радиорубке, изданный отделом наглядной агитации Воениздата: матрос с дебильно-угрюмым лицом, в наушниках, на фоне бушующего моря призывал: За связь без брака! Радисты почитали это своим главным лозунгом.

Я помню, что командир судовой части связи Вова Поботаев всегда умел блестяще объяснить, почему связь плохая. У меня сложилось устойчивое впечатление, что весь путь наших пароходов пролегал через сплошные радиоямы. Именно там мы и оказывались, когда надо было срочно связаться с Родиной. При этом все командиры Вову, по-моему, боялись. Его служба была единственной, в которой служили матросы срочной службы. Их было четыре человека, и Вова почитал себя самым военным на борту, в отличие от всех нас, у которых в подчинении были только гражданские специалисты. Поэтому Вова был слуга царю и отец солдатам. Всякую попытку обвинить его моряков в чем-либо он воспринимал как личное оскорбление, каменел лицом, стекленел взглядом и сурово спрашивал:

-Вас что-то не устраивает в моей работе?

Тон вопроса был таким, что язык присыхал к гортани, и было ясно, что он будет биться до последнего патрона. Поэтому все сразу соглашались, что их все устраивает. Даже командиры.

Штурманская боевая часть

Штурманы или, как чаще с легкой руки Петра I - штурмана, являли собой белую флотскую кость и голубую кровь со времен открытия Навигацкой школы. Когда-то, в Морской кадетский корпус принимали только детей знатных дворянских фамилий. Этим подчеркивалось, что только офицеры, получившие навыки кораблевождения, могут впоследствии стать крупными флотскими начальниками, в отличие от разных там докторов и механиков. Эти славные традиции Высшего Военно-морского училища имени Фрунзе (ВВМУ) - бывший Морской кадетский корпус, пронесло сквозь все бури революции, социализма и даже перестройки.

Постоянно действующим штурманом на этих страницах будет Сева, яркий продукт ВВМУ имени Фрунзе.

Еще в годы учебы в Военно-медицинской академии у нашего взвода был офицер- наставник, все наставничество которого сводилось к байкам о службе на корабле. Капитан первого ранга Вячеслав Абросимов был выпускником самого престижного в те годы ВВМУ имени Фрунзе, которое выпускало штурманов - будущих командиров кораблей и командующих флотами. Он очень гордился тем, что принадлежит к командной касте, и говорил об этом так:

-Мы, на х... б..., штурмана, б... - флотская, б..., интеллигенция, на х... б...! Не

какие-нибудь, там, на х... б..., маслопупы. У нас, на х... б..., всегда белые манжеты. Мы папочку под мышку, на х... б..., манжетики поправили и домой, всегда, б..., чистенькие, всегда, на х... б..., с манжетиками.

Потом он снисходительно смотрел на нас и добавлял, разрешая и нам принадлежать к

какой-то части флотской, на х..., б..., интеллигенции, б...:

-Ну, доктора, на х... б..., тоже вроде интеллигенции, б..., на флоте, поэтому мы с

ними, обычно, на х... б..., дружим.

Об особенностях флотской речи

Автор одной из юморесок в исполнении Ефима Шифрина предполагает, что после распада Советского флота на флота бывших союзных республик, а ныне независимых государств, моряки не перестанут понимать друг друга, потому что будут общаться на объединяющем флот языке - матерщинном. И он попал в самую точку. Действительно, как только морской волк попадает в привычную корабельную среду, речь его приобретает некоторые специфические черты. В ней появляется множество слов, которые принято относить к разряду непечатных.

На Камчатке, в поселке Рыбачий (но не где скалистые горы, тот на Севере), я впервые начал постигать многие яркие обороты флотской командной речи.

На лодке, где я стажировался, проходили практику курсанты Краснознаменного учебного отряда подводного плавания (есть такой на Васильевском острове). Хочу сделать небольшое отступление по поводу курсантов, будущих мичманов. Как-то я, уже будучи офицером, симулировал почечную колику в 1-м Военно-морском госпитале на Фонтанке, и со мной в палате лежал капитан третьего ранга, командир роты из этого Краснознаменного отряда. Будучи человеком образованным и интеллигентным, он рассказал мне содержание одной объяснительной записки будущего мичмана, так сказать золотого фонда Вооруженных Сил (это не я придумал, это фраза из статьи в журнале Коммунист Вооруженных Сил). Записка гласила:

...Я опоздал из увольнения, потому что меня задержал патруль на станции метро имени Василия Островского....

Так вот, эти будущие мичмана очень досаждали старпому своей глупостью и полным нежеланием, да и неспособностью учить устройство подводной лодки. Выстроив их как-то вечерком на пирсе после вечерней поверки, он произнес перед ними речь, которая потрясла мою юную и неокрепшую докторскую душу своей силой и выразительностью:

-Вы что? Думаете, что вы квинтэссенция флотского общества?! Ошибаетесь. Вы - г...но! И я лично вас раком в трюма поставлю, так, что одна ж...па торчать будет! А кто не доволен, того прямо щас по п....де мешалкой!

Помню, что потом группа курсантов все оставшееся время практики являла собой образец дисциплинированного воинского коллектива. Из разговоров с ними я понял, что больше всего их потрясли две вещи - квинтэссенция и загадочная мешалка.

Когда одному моему сослуживцу кто-нибудь делал замечание, что так ругаться матом нехорошо, он искренне удивлялся и отвечал:

-На флоте матом не ругаются. На флоте матом разговаривают.

И это была чистая правда. Речь моряка состояла на треть из слов, которые, чаще всего, не несли никакой смысловой нагрузки, а были лишь призваны улучшить продвижение мысли, которая в данный момент высказывалась. Как правило, общаясь с мирным населением, офицеры старались контролировать свою речь, чтобы не сказать чего такого, что могло бы оскорбить слух граждан. В результате их речь становилась скучной, невыразительной и какой-то разорванной, видимо, из-за отсутствия необходимых связок между словами. Отсюда, наверное, так популярные среди гражданских пародии на высказывания военных командиров: Вы ...в строю..., или

....вы ....кто? Вы... солдат..., или ... вы... где? Ничего в этом смешного нет. Это просто сухие, дерущие горло офицеру слова, который вынужден контролировать приличность речи. Поэтому она и утрачивает всякий смысл как для того, кто говорит, так и для того, кто слушает. А поставьте-ка вместо многоточий что-нибудь для связки. А, как? Фраза сразу зазвучит, как песня, в ней даже появится этакий одесский юмор и богатство интонаций. И она обязательно дойдет до сердца каждого солдата и матроса.

В среде родных моряцких лиц и родных корабельных переборок морской волк сбрасывал навязанные общественной моралью оковы, так называемой, приличной речи и она, вырвавшись на свободу, становилась плавной, напевной и, даже, изысканной. Если кто-нибудь слышал, как боцман распоряжается швартовкой судна, то он смог бы сравнить это с ариями из выдающихся оперных произведений. Удивительно точные формулировки, масса информации, способная передаваться в одном-двух словах. И потрясающая проникновенность в душу каждого моряка боцманской команды. Жаль, что ни одно из этих слов я не могу здесь привести. Даже речь корабельных дам, очевидно, от постоянного общения с моряками, подчас приобретала те же специфические черты. Но как изящно, порой, звучали в их прекрасных устах некоторые обороты родного языка:

-Представляете, доктор, - это из беседы с завпродом Ларисой в дальнем океанском рейсе. - Девчонки совсем, е... твою мать, обалдели от безделья. Вчера сели по маленькой выпить у меня в каюте, а Людка-техник (Людмила - техник гидрологической лаборатории, была женщиной под пятьдесят, но, что называется, в самом соку, и имела у мужиков большой успех в море) рюмку держит, эдак мизинчик отогнула, интеллигентка х...рова и заявляет: А знаете девочки, я только вчера обнаружила, что у второго механика ... толще, чем у третьего! А, доктор, каково?

И, действительно, каково? На наших судах хотя бы соблюдалось табу на объявления по корабельной трансляции. В них не допускалось никаких отступлений от правил приличной речи. А вот во время прохождения стажировки на подводной лодке я своими ушами слышал объявление командира по трансляции примерно следующего содержания:

-Всем х...ям в седьмом отсеке! Не слышу доклада о готовности! Немедленно доложить в ЦП ( центральный пост)!

Или чего стоил такой глубокомысленный перл флотского фольклора:

Гладко выбрит и поглажен,

К ж...пе пистолет прилажен,

Не какой-нибудь там х...р,

А д е ж у р н ы й офицер!

Иногда привычка думать матом приводила к курьезам. В городе Балтийске, столице Балтийского флота, один командир малого противолодочного корабля подвергся наказанию за моральное разложение, поскольку водил на пароход женщин. Комиссия из морально чистых политработников прибыла на его корабль и потребовала у всех моряков написать объяснительные записки по данному вопросу. Офицеры, как и положено, написали, что знать ничего не знают, и ведать не ведают. Матрос же вестовой (вестовой - флотский вариант денщика) на вопрос комиссии честно нацарапал следующее. Пусть простят меня читатели, но здесь я вынужден привести текст без купюр, иначе вы не сможете ощутить всю мощь, силу и глубину фразы: Командир женщин на корабль водил, но что с ними делал, не знаю. Наверное, еб.

Глава 3. Особая

О гидрографии

Эта глава стоит особняком в моих записках. И мне даже рекомендовали исключить ее. Но я все-таки решил оставить. Скажем, как информацию о том, зачем суда, на которых служили герои моих историй, выходили в океан, да еще так надолго. Прошу прощения за некоторую пафосность изложения истории отечественной гидрографии. Я по сей день помню о том, что меня воспитывали русским офицером, и не могу не гордиться огромным вкладом, внесенным Россией в науку об Океане. Я рад, что и мои товарищи внесли в него свою лепту. А если кому-то эта глава покажется скучной, что вполне вероятно, то не мучьте себя - переходите сразу ко второй части.

Итак, суда, на которых я служил, выходили в океан, чтобы его изучать. Они назывались океанографическими, или в просторечии - гидрографами. Прекрасные белые лебеди от 7 до 10 тысяч тонн водоизмещением, с комфортабельными, по военно-морским меркам, условиями жизни, даже с коврами на палубе офицерских кают и с красным деревом мебели в кают-компании.

Гидрографическую службу, как и весь флот Российский, создал Петр Великий. Он прекрасно понимал, что при создании гаваней для базирования растущего флота нужны специалисты, которые бы проводили промер глубин, следили бы за состоянием маяков и буев на фарватерах, осуществляли бы лоцманскую проводку. А еще... царь не хотел выгонять на улицу потерявших на службе здоровье моряков, считал, что их опыт должен быть направлен на службу Отечеству. В указе, посвященном созданию гидрографической службы, есть такие слова: ...морских служителей, кои по состоянию к службе корабельной не годны, посылать в службу береговую или в гидрографию...

В архивах сохранились документы, свидетельствующие о гидрографических работах на Каспийском море. В середине XVII века, например, была создана первая навигационная морская карта в России - карта Каспийского моря. Огромный вклад в начала русской гидрографии внесли Семен Дежнев, Ерофей Хабаров и многие другие русские землепроходцы.

Но по-настоящему планомерное издание карт и гидрографические исследования начались только при Петре I. В разгар войны со Швецией проводились промер и съемка Балтийского побережья и Каспийского моря. По итогам работ было издано 12 навигационных карт при личном участии царя, и за карту Каспийского моря он был принят почетным членом Парижской Академии наук. Петром I была организована экспедиция на Тихий океан, которую возглавил капитан-командор Витус Беринг. Экспедицией было доказано, что Россию и Америку разделяет пролив. По итогам плавания были составлены первые карты тихоокеанского побережья России, основанные на астрономических пунктах. Это была первая попытка научного картографирования российского побережья Тихого океана.

В конце первой половины XVIII века состоялось несколько экспедиций русских офицеров-гидрографов и штурманов. Штурманы, кстати сказать, не относились тогда к офицерам, они были, скорее, специалистами, вроде лоцманов. Есть в архивах ВМФ знаменитый указ Петра 1, где написаны по-петровски лаконичные и сочные строки, которые всегда обожали цитировать выпускники штурманского факультета училища имени Фрунзе, бывшего морского кадетского корпуса: ...штурмана - отродье хамское, до вина и баб охочи, а потому допускать их в кают-компанию не велено... . В результате труднейших походов были описаны берега Северного океана. Многие из первых русских гидрографов заплатили за это жизнью, но их имена навеки остались на русских навигационных картах - мыс Прончищевых, мыс Челюскина, море Лаптевых.

Развитие мореплавания, торгового и военного, требовало от гидрографов совершенствования приборов для определения места корабля, оборудованных гаваней, развития лоцманской службы, установки маяков.

Великий Михайло Ломоносов тоже внес немалый вклад в гидрографию. Он изобрел ряд штурманских приборов, в частности, квадрант, явившийся прообразом современного секстана. В начале XIX века на Адмиралтейском Ижорском заводе начался серийный выпуск морских инструментов. Много сил отдал строительству и организации маячно-лоцмейстерского дела помощник директора балтийских моряков Николай

Бестужев - будущий декабрист.

В 1827 году указом Николая I от 24 августа было учреждено Управление Генерал-гидрографа, на которое было возложено руководство всем комплексом мероприятий по навигационно-гидрографическому обеспечению ВМФ. С этого дня начинается официальная история русской гидрографической службы.

Началось планомерное научное исследование морей и океанов, омывающих берега великой империи. На навигационных картах снова стали появляться имена русских гидрографов - адмирала Литке, капитана-лейтенанта Невельского, капитанов первого ранга Врангеля и Вилькицкого. Они не только открывали новые страны и составляли карты их берегов для мореплавателей. Они поднимали русский флаг на неведомых землях и расширяли границы Российской земли.

Когда начались первые кругосветные плавания, среди офицеров на кораблях Крузенштерна, Лисянского, Лазарева и Беллинсгаузена были гидрографы. Именно они составили детальное описание стран и берегов, куда заходили русские моряки; ими были составлены и откорректированы карты океанов, они первые составили карту берегов Антарктиды.

Огромный, качественный скачок русская гидрография совершила благодаря усилиям адмирала Степана Осиповича Макарова. По его указаниям и под его руководством было построено первое океанографическое судно Витязь, на котором адмирал совершил кругосветное путешествие. Результаты проводимых во время плавания исследований легли в основу создания и развития основных направлений науки об океане - гидрологии, метеорологии, картографии. Если Петра I можно считать отцом гидрографии, то адмирал Макаров смело может быть назван его сыном, продолжившим дело отца. Не оборвись так трагически судьба Степана Осиповича, он, наверное, еще немало успел бы сделать для флота Российского. Но даже много лет спустя после гибели Петропавловска идеи и замыслы адмирала продолжали воплощать в жизнь. Немного не дожил он до того, как были построены по его рекомендациям гидрографические суда ледокольного типа - Таймыр и Вайгач. С момента их выхода во льды Северного ледовитого океана в 1914 году заканчивается история открытия Северного морского пути, которая началась с отправления Петром экспедиции командора Витуса Беринга, чтобы проверить слова казака Семена Дежнева и утвердиться в том, что ... едина ли Российскя земля с Новым Светом, или проливом разделена....

Адмирал Макаров очень ратовал за выход российских морских ученых в океан и за создание флотилии, состоящей из специально построенных для этой цели исследовательских судов. Но прошло полвека, прежде чем эта идея воплотилась в жизнь.

В защиту большевиков следует сказать, что они понимали значение флота и, в частности, гидрографической службы. Поэтому уже с 1918 года снова стали направляться экспедиции на моря, волны которых плескались теперь уже у берегов Советской России. Они даже шагнули дальше, и в жизнь воплотили один из замыслов адмирала Макарова - были созданы на каждом из флотов управления по безопасности кораблевождения. В дальнейшем они превратились в те пять экспедиций - Атлантическую, Черноморскую, Тихоокеанскую, Североморскую и Балтийскую, которые существуют и по сей день, и, наверное, будут существовать, пока есть Флот Российский, если, конечно, Россия не раздаст щедрой рукой свои морские берега бывшим своим народам, как когда-то были отданы политые кровью русских моряков Порт-Артур и Крым.

Советская гидрография продолжала изучение берегов родной страны вплоть до Великой Отечественной войны. Занималась корректурой карт, производила прибрежный промер, осуществляла оборудование гаваней и мест стоянок. Шло дальнейшее освоение Северного морского пути. На картах появились новые имена: Шмитт, Папанин, Крылов. Была проделана поистине титаническая работа, и к началу войны флот имел не только точные навигационные карты без белых пятен, но и прекрасно оборудованные гавани для базирования.

В войну гидрографы воевали, как все. Как все, платили жизнями за Победу. Они обеспечивали проводку конвоев союзников, постановку минных заграждений, высадку десантов. К высадке десантов гидрографы готовили точные карты места нанесения удара. Они высаживались на берег первыми для установки средств навигационного обеспечения, проще говоря, фонарей, чтобы указать в темноте и тумане курс десантным катерам. Наверное, могли бы быть написаны повести, и сняты фильмы о том, как перед высадкой десанта в Феодосию в ее порт прорвался сторожевой катер с группой гидрографов, которую возглавлял лейтенант Александр Вейнблат. Они с боем захватили маяк, зажгли огонь для ориентиров десантных кораблей и, удерживая его, вели корректуру артиллерийской стрельбы крейсеров Черноморского флота.

После войны гидрографическая служба продолжала делать то, что она и делала раньше. Измеряла глубины, корректировала карты берегов, обеспечивала проводки военных кораблей и торговых судов. В общем, негероическая и незаметная работа.

Но уже приближался звездный час гидрографов - оснащаемый оружием чудовищной разрушительной силы подводный флот начал выходить в океан. В начале шестидесятых в океан на боевое дежурство стали выходить атомные подводные лодки. Они представляли собой стартовую площадку для запуска ракет с ядерным зарядом. И оказалось, что для стрельбы надо точно знать место этой площадки в мировом океане. Определение координат субмарины, идущей под водой по счислению, уже не удовлетворяло требованиям технического века. Командующий ВМФ адмирал Горшков потребовал от гидрографов дать константу, то есть некую величину, которая была бы неизменна для каждой точки океана. К тому времени была популярна теория о том, что соленость воды Мирового океана индивидуальна в каждой точке, и значение это неизменно. Этой теории придерживались многие ведущие мировые ученые, работающие в области океанографии. Было решено составить карту морских течений и солености воды в каждой точке океана. Предполагалось, что дополнительно к координатам, определенным по счислению, лодка будет определять под водой место по картам течений и по определению концентрации соли в морской воде, данные о которой тоже будут привязаны к навигационным картам. Была идея оснастить каждую лодку прибором для определения солености воды.

Итак, гидрографам приказали выйти в океан. Они ответили Есть!. Но на чем? На промерных катерах на просторы Атлантики не выйдешь, равно как и на просторы Тихого океана. Говорил адмирал Макаров, что надо строить океанские корабли для научных целей... Не слушали.

До постройки первых океанских научных лайнеров гидрографам выделили учебные парусники Седов и Крузенштерн. Точнее, это были парусно-моторные суда. Им была присвоена очень красивая аббревиатура ЭОС - экспедиционное океанографическое судно. Российские гидрографы вышли на просторы Атлантики, Тихого и Индийского океанов. Начался период гидрологических исследований. Суда выходили в океан, ложились в дрейф, то есть вырубали двигатели и плыли по течениям Мирового океана, измеряя соленость воды. В течение нескольких лет были получены данные, которые полностью опровергли теорию о том, что соленость воды постоянная величина в каждой точке Мирового океана. Оказывается, медленно, но верно, течения перемешиваются и меняют состав воды.

Мир снова вспомнил о российском флоте. Раз в месяц Седов и Крузенштерн заходили в порты дальних стран. Жители портовых городов приходили посмотреть на самые крупные в мире парусники. Приход таких судов был целым событием для любого портового города. Люди всех наций фотографировались на фоне белоснежного корпуса Седова и черных бортов Крузенштерна.

В первой половине шестидесятых годов со стапелей верфей в Германской Демократической Республики сошли друг за другом два научных судна, заказанные для

гидрографов - Балхаш для Тихоокеанской экспедиции и Полюс для Атлантической. Парусники вернули в мореходные школы, а в океан вышли специально построенные для этой цели океанографические суда. Началось освоение русскими гидрографами Мирового океана.

Ставка на гидрологию оказалась неудачной. И тут вспомнили о геофизике. Уже полвека геологи применяли метод маятниковой съемки, проще говоря по размаху и периоду качания маятника в определенной точке земной поверхности определяли ускорение свободного падения. Колебания его величины зависят от залегания различных руд. И в каждой точке эта величина всегда индивидуальна и неизменна.

Результаты измерений, проводимых на на шельфе океана (в прибрежной зоне), привели к возникновению нового направления в геофизике - морской геофизике. Именно к ней обратили взоры военные океанографы. Были разработаны и созданы приборы для определения величины ускорения свободного падения с точностью до восьмой цифры после запятой.

Параллельно шло строительство научных судов, сначала в Германии, а потом и в Польше. На каждом флоте в дивизионах ОИС (океанографических исследовательских судов) насчитывалось от пяти до семи больших судов водоизмещением до 10 тысяч тонн - примерно две Авроры, с лабораториями и комфортабельными по тем временам каютами. И даже с огромной санчастью из нескольких помещений, поскольку, по замыслу создателей, на случай войны эти пароходы могли быть легко превращены в госпитальные суда. В их названиях была отдана дань памяти великим гидрографам. На белоснежных бортах появились славные имена: Вилькицкий, Невельской, Академик Крылов, Коврайский - последний был построен для Северного флота, имел ледокольный корпус - воплощение идеи Степана Осиповича Макарова. Из группы судов берегового промера Гидрографическая служба превратилась в мощную самостоятельную структуру. Служить в ней стало почетно и престижно.

Грустно, что сейчас эти белые пароходы отправили досрочно на металлолом. Ощущаешь чувство вины перед памятью тех, чьи имена носили корабли. Говорят, у флота нет денег, чтобы содержать даже атомный флот, а не только какую-то науку. Как врач я понимаю, что мы все сейчас находимся в фазе выздоровления, мы переходим в новую для нас общественную формацию. Я хочу верить, что она более прогрессивна, чем та эпоха, из которой мы уже ушли. И поэтому же хочу верить и в то, что общество, выздоровев, снова вспомнит о людях, которые, изучая море и океан, служили России ...не славы ради, а пользы для.... И опять поплывут к новым чудесам океана белые корабли науки.

Мне повезло. Я пришел в гидрографию, когда она была на вершине своего расцвета. Пароходы нашей экспедиции занимались геофизической съемкой в Атлантическом океане. Теперь подводники Северного флота - а Атлантика была их вотчиной - могли быть спокойны. Ракета, оснащенная аппаратурой для измерения ускорения свободного падения и компьютером, в который вводились необходимые точки, теперь летела, куда надо, и уже не могла перепутать Ист-сайд с Вест-сайдом. Но главным, все-таки, было не это. Самым важным было то, что исследования наших кораблей раздвинули границы знаний человечества о Мировом океане.

Правда, первый мой вояж был не с целью помочь родному атомному флоту и человечеству в изучении морских загадок. Первый раз я просто поплыл в ремонт. Такая вот проза.

Часть вторая

(долгая)

Океан

Предисловие к части второй

Океан - сцена, на которой будут появляться герои моих историй. В старых книгах можно часто встретить написание слова Океан с большой буквы. В этом чувствуется уважение и поклонение моряка мощи и силе вод морских и тому философскому началу, которое заложено в безбрежности этих вод. Мэтр морской прозы Виктор Викторович Конецкий, книги которого были в каюте каждого моряка, от командира до матроса, как-то, наверное, в минуту раздражения, сказал, что непонятно, что Айвазовский находил в унылости и однообразности морского пейзажа.

Океан прекрасен. Прекрасен в покое, прекрасен в гневе. Как можно назвать унылым пейзаж из двух сияющих цветов - голубого и ярко синего. Синь воды такая, что мне всегда казалось - если я опущу руку в воду, то на ней останутся сияющие капли синей краски. Один раз в сутки Океан в тропических широтах устраивал для моряков представление из буйства красок. И у него не было недостатка в благодарных зрителях. Это закат. Я даже не буду пытаться описать красоту и грандиозность этого зрелища. Могу сказать одно - оно потрясало. На него любовались молча, затаив дыхание, чтобы не пропустить малейших изменений красок и полутонов.

У Гомера есть описание морского пейзажа:

...Остров есть Крит, посреди виноцветного моря, прекрасный...

Не подумайте, что я большой любитель Илиады и Одиссеи, но в море с удовольствием читаешь произведения, которые на берегу, в суете повседневности, могут показаться скучными. И это еще один дар Океана.

Когда я впервые увидел остров Крит на закате, я испытал удивление, поняв, что строки Гомера не отвлеченная гипербола, а констатация навигационного факта - действительно, багрянец заката красит синие волны в цвет бордового густого вина.

Даже сейчас, перешагнув порог сорокалетия и огрубив душу борьбой за выживание в том жестком мире, в котором сейчас живу, я по сей день благоговейно вспоминаю Океан и иногда, хотя все реже и реже, вижу во сне сверкающую синь воды и слышу шорох волн под бортом корабля. И мне никогда не забыть то восторженное состояние души юного лейтенанта, который впервые пошел в Океан за неведомыми чудесами.

Глава I. Мой первый морской поход

Мой первый морской поход был в Грецию, где нашему пароходу и нам вместе с ним предстояло прожить полгода и, говоря казенным языком, обеспечить ремонт судна. До греческих верфей идти нам было три недели и это были первые в моей жизни недели морского рейса. Поэтому, чтобы я осознал значение и важность происходящих событий, меня разыграли господа офицеры.

К вечеру Полюс прошел Балтийские проливы и вышел в Северное море. Когда совсем стемнело, мне в каюту позвонил штурман Сева и нейтральным голосом сообщил, что если я хочу увидеть Гринвичский меридиан, идущий в виде светящейся полосы по океану, то мне надо выйти на палубу, чтобы не пропустить это необычное зрелище. Видно, я имел самый восторженный настрой в связи с первым выходом в океан, потому что, не взирая на свое академическое образование, я купился на эту шутку. Вот уж офицеры повеселились, когда я бегал с борта на борт и высматривал Гринвичский меридиан, а они этот бесплатный цирк наблюдали с моста. В ответ я, со злости, разыграл их тем, что рассказал грустную историю, как на качке разбилась бутыль со спиртом, и что пить им больше нечего. Сжалился я над ними только через две недели.

О розыгрышах

Большое отступление

Розыгрыши на флоте известны с давних времен. Скука длительных рейсов неизбежно приводила к желанию у членов экипажа прогнать Большую Морскую Тоску. Один из главных способов изгнания тоски и стал розыгрыш кого-нибудь из товарищей по службе. Как правило, разыгрывают новичков или гостей парохода, которые плохо ориентируются в тонкостях корабельных традиций. Самые хрестоматийные примеры розыгрыша молодых матросов или курсантов-практикантов широко известны из книг и кинофильмов. Чаще всего - это приказания заточить лапы у якорей или просьба радиста поразгонять помехи шваброй возле радиорубки .

Не менее известны случаи продувания макарон во время работ новичков на камбузе (кухне) для выдувания из них пыли, которая могла там скопиться за время хранения .

Иногда молодого матроса посылают пригласить боцмана попить чайку на клотик, а для знающих людей известно, что клотик - это верхний фонарь на мачте судна. Описаны во флотском фольклоре случаи, когда розыгрыши кончались печально для корабельного имущества. Так, широко известна история, когда корабельные шутники от имени боцмана велели матросу отпилить ножовкой толстенную чугунную лапу якоря. Предприимчивый моряк раздобыл автоген у корешей из механической части и отрезал кусок якоря в мгновение ока, о чем радостно и доложил боцману за минуту до того, как тот рухнул в обморок .

Отто Скорцени - лучший моряк Балтики

Конечно, разыгрывать офицеров сложнее, чем матросов. Во-первых, высшее образование, а во-вторых, его же не пошлешь якоря затачивать или макароны продувать. Устав не велит. Офицера надо разыгрывать тонко, интеллигентно, а главное, неожиданно, чтобы не успел вспомнить про образование и эрудицию.

У нас служил доктор по фамилии Партенко, который обладал талантом имитировать голоса. Как-то Полюс вышел на неделю на ходовые испытания в Балтику с целой толпой политработников из штаба. Наверное, они хотели, по бедности, получить денежную морскую надбавку. Всегда у береговых считалось, что на пароходе служить выгоднее, чем на берегу, хотя при этом я не помню ни одного штабного, который бы рвался на постоянную службу в плавсоставе. Был даже анекдот:

Министр обороны на совещании с офицерами плавсостава спрашивает:

- Падает престиж корабельной службы, как его повысить. Может, корабельным зарплату прибавить?

- Да вы что, - зашипел кадровик, - береговые все от зависти лопнут!

Услыхав его слова, какой-то зачуханный и затраханный службой корабельный офицер стал тянуть руку, прося слова. Министр обороны барственно ему кивнул и разрешил говорить:

-А можно я, я, я !

-Что я, говорите яснее, - раздраженно бросает министр.

-А можно я на место первого лопнувшего! - с отчаянной надеждой наконец проговаривает моряк.

Разыграть береговых было святое дело. Вечером обычно показывали какое-нибудь кино в столовой команды. Этим доктор и воспользовался. Позвонив вахтенному офицеру, он голосом замполита, ответственного за культмассовую работу, сказал:

-Объявите, что через пять минут в столовой команды начнется демонстрация фильма Отто Скорцени - лучший моряк Балтики.

Вахтенный офицер, замотанный за день капризами всей этой начальственной оравы, так и объявил на весь пароход и, только повесив микрофон, задумался, почему это известный диверсант и генерал СС - лучший моряк нашей Советской Балтики. Аполитично получается. А на пароходе уже шум. Политработники кричат о политической диверсии. Офицеры веселятся, некоторые отпускают непатриотичные шутки, типа наконец, наши в городе. Доктора, конечно, вычислили и примерно наказали. Но сама идея внезапности и неожиданности, заложенная в основу этого розыгрыша, получила дальнейшее развитие .

Желание выпить - тоже повод для розыгрыша

Однажды я наблюдал розыгрыш, цель которого была откровенно меркантильной - товарищей офицеров вело желание выпить. Служил на нашем пароходе Аджария офицер по имени Паша. И взял он в один дальний рейс бутылку хорошего коньяка, чтобы выпить его на свой день рождения, который должен был состояться в самом конце плавания. Но терпеть до конца рейса его боевым друзьям-офицерам не хотелось, да и не моглось. Паше за коньяк чего только не обещали - сулили спирт и клялись, что в день его рождения сами ему накроют стол. Но Павел был неумолим. И тогда решили путем розыгрыша у него коньяк выманить. Сделали это так: при нем на мосту стали спорить о том, кто играл главную женскую роль в фильме Экипаж - Яковлева или Андрейченко? И спорили так яростно, что втянули в спор и Пашу. Он стал также яростно доказывать штурману Сереже Барсову, что он точно помнит, что там играла Александра Яковлева. Барсов, якобы войдя в раж, предложил пари - пол-литра его технического спирта против Пашиного коньяка. Уверенный в своей правоте, Павел согласился. Барсов тут же предложил:

-Пошли к радисту и уговорим его послать радио на Ленфильм.

Пошли к начальнику службы связи, который тоже, конечно, участвовал во всем этом мероприятии, и попросили его послать радиограмму от моряков теплохода Аджария с просьбой ответить, кто снимался в главной женской роли в фильме Экипаж. Главный радист парохода для начала поломался, но потом заказ принял. Паша готовился торжествовать победу.

На следующий день на мост радист принес радио на официальном корабельном бланке: По просьбе моряков т/х “Аджария” сообщаем, что в главной женской роли в фильме “Экипаж” снялась актриса Наталья Андрейченко. Счастливого плавания. Администрация студии Ленфильм. Паша был раздавлен. Но делать было нечего. Коньяк пришлось извлечь и выпить с группой товарищей, сокрушаясь о том, как подводит память. К чести боевых друзей следует сказать, что стол на день рождение ему накрыть помогли, и выпивка на нем была в достаточном количестве. По возвращению Паша по телевизору просмотрел фильм Экипаж. И каково было его удивление, когда он увидел,

что главную женскую роль играет все-таки Александра Яковлева. Но он был мужественный офицер и честно признал, что розыгрыш был гениально организован. Поэтому морду штурману он бить не стал.

Я - подводная лодка!

Еще одна веселая история, точнее история, повеселившая группу подвыпивших офицеров, случилась уже в Бискайском заливе. Наш начальник службы связи, Лева, царствие ему небесное, человек хронически опальный и в возрасте тридцати с лишним лет имевший звание лишь старший лейтенант, имел в жизни две проблемы: абсолютное неуважение к начальству и абсолютное уважение к алкоголю. Сочетание этих взаимоисключающих уважений и было главной причиной всех задержанных воинских званий, которые ему была должна Родина, хотя свое радистское дело он знал блестяще. Об этом любимом деле и пойдет речь. Сразу хочу дать понять читателю, что Лев трепетно относился к добросовестному исполнению служебных обязанностей. Периодически, сильно выпив, он призывал в свою каюту подчиненных - вольнонаемных гражданских радистов и, глядя на них ясным голубым взглядом, требовал, чтобы все они тут же, в океане, написали заявления на увольнение об уходе по собственному желанию. При этом он требовал стоять смирно и равняться. Гражданские радисты молча писали заявление и, получив команду разойдись, уходили из каюты начальника. Утром, протрезвев и поняв, что погорячился, Лев призывал их обратно, и со словами: Я знаю, что вы рас...дяи! Но я вам верю! Но, в последний раз! рвал заявления и отпускал с миром. Так, в течение рейса, он делал почти через день-два. Гражданских, говорят, это очень веселило.

Однажды Лева в очередной раз собрал в своей каюте офицеров, естественно с целью выпить спирт в нарушение Устава. После очередной дозы коктейля, очень популярного во времена моей юности на флоте под названием шило-кола (спирт с пепси-колой, пятьдесят на пятьдесят), Лева сказал, что козла командира и не меньшего козла начальника штаба нашего дивизиона он хочет малость взбодрить. В это время оба упомянутых козла сидели в лоцманских креслах на мосту и в приятном расслаблении, приняв по рюмке коньяка, говорили за жизнь. Это мы узнали со слов штурмана, который только что сменился с вахты и жаждал своей порции выпивки. Тут-то Лева и показал, что прекрасно владеет техникой радиосвязи. Открыв окно каюты (каюты офицеров были на той палубе, где окна, а не иллюминаторы) он, используя рацию вельбота (спасательной шлюпки) на 16-м канале (канале терпящих бедствие) связался с мостом и встревоженным голосом сообщил :

-Судно, идущее прямо на меня. Я, советская подводная лодка К-19 , потерявшая управление, я, советская подводная лодка, потерявшая управление. Судно, идущее прямо на меня, вам грозит столкновение.

Со слов вахтенного матроса в этот миг начальство сорвалось с мест и кинулось к радиостанции, пытаясь связаться с подводной лодкой, терпящей бедствие.

-Подводная лодка К-19, подводная лодка К-19, немедленно обозначьте себя огнями - понеслись из рации встревоженные голоса отцов-командиров.

Дальше беседа продолжалась в том же духе. Периодически, когда он отвечал мостику,

Лева просил нас заткнуться, чтобы не шокировать начальство развеселыми комментариями офицеров с тонущей лодки, которые могли до них доноситься из динамика радиостанции в ходовой рубке.

В последующий за этим час протрезвевшие начальники безуспешно пытались добиться ответа от лодки К-19, но все было тщетно. В это время мы наслаждались их криками, несущимися из вельботной рации, где они упрашивали нас, то есть лодку, терпящую бедствие, ответить им взаимностью, и пили спирт. А наши нелюбимые начальники до утра вглядывались в даль в тщетной надежде увидеть лодку К-19, которая совсем не могла управляться и больше так и не приняли ни рюмки.

Спасите мужчину!

Сделать пакостный розыгрыш сослуживцу, чтобы заставить его избавиться от некоторых вредных для экипажа привычек - святое дело. Не так давно, во время застольной встречи боевых друзей, наш сослуживец Саша Селезнев рассказал историю из своей молодости, когда он после окончания Высшего военно-морского училища подводного плавания служил на атомной подводной лодке. В одну из автономок, как на жаргоне подводников называют длительное автономное плавание, на их лодку был прикомандирован начальником секретной части мичман из Москвы с многозначительной фамилией Бугай. На самом деле он был прапорщик, который хотел пораньше уйти на пенсию, да еще и заработать денег. Вот его по блату к Саше на субмарину и сунули. Мичман оказался очень активным и за первые недели плавания надоел всем тем, что непрерывно отслеживал соблюдение секретности в самых неподходящих случаях. Приставал к матросам, надоедал офицерам, наушничал командиру обо всех, кто неправильно обращался с секретными документами или вел секретные разговоры в неположенном месте. Куда могли просочиться военные тайны с лодки, плывущей уже почти месяц под водой, мичман Бугай не задумывался. Не положено, и все тут. И так он всем надоел, что решили его слегка проучить.

Бывший прапорщик, а теперь мичман Бугай очень переживал о том, как скажется плавание на атомной подводной лодке на его мужских способностях, и не ослабнут ли они от воздействия излучения ядерного реактора. Моряки старательно поддерживали в нем эти опасения, убеждая его, что если он не будет быстрым шагом пробегать седьмой отсек, где на этом проекте лодки был установлен атомный агрегат, то все, хана. Женщины уже точно перестанут быть его первой необходимостью.

И вот в один прекрасный день мичман Бугай, внутренне содрогаясь от неприятных опасений, пошел в седьмой отсек, чтобы быстро глянуть - нет ли там каких нарушений секретности и утечки государственной тайны. Как только он пролез в люк между шестым и седьмым отсеком, матрос-вахтенный этого отсека тихонечко закрыл люк на кремальеру, проще говоря - запер со своей стороны и сразу же позвонил вахтенному восьмого отсека, чтобы тот сделал то же самое. Когда мичман-секретчик наскоро убедившись в том, что в седьмом отсеке нет утечки информации, попытался выйти обратно в шестой, он с ужасом понял, что люк не открыть. В страшном волнении он метнулся к люку, ведущему в восьмой отсек, но и там его ждала неудача. Мичман заметался по проходу через отсек под взглядом стоящей в нем телекамеры. В это время в Центральном посту группа офицеров с восторгом следила по монитору за метаниями бдительного мичмана. Наконец, когда стало ясно, что клиент дошел до кондиции, старший механик - главный организатор этого циркового представления - включив корабельную трансляцию только на седьмой отсек, громко объявил:

-Аварийная тревога! Угроза разгерметизации реактора! Всем надеть форму ноль!

Форма ноль была полной бессмыслицей и самостоятельным, для данного случая, изобретением стармеха. Но мичман, не знавший тонкостей флотской жизни, принял все за чистую монету, и еще быстрее забегал по реакторному отсеку, пытаясь прикрыть ладонями наиболее уязвимые перед проникающей радиацией части тела. Невозможно передать восторг, который охватил в эти минуты Центральный пост. Офицеры, изнемогая от смеха, висли на креслах, на приборах, на перископе и просто друг на друге. Боцман, забыв, что должен управлять рулями глубины, в изнеможении сползал по переборке, предоставив лодке свободно парить в океанских глубинах.

Наконец, Бугай, видимо на миг разорвав туман безумия, охвативший его слабый мичманский мозг, сообразил, что надо позвонить в Центральный пост по телефону, висящему на переборке. Трубку взял механик, а остальные участники шутки забились по углам, и, зажав рот руками, только тряслись от беззвучного смеха. Между механиком и насмерть перепуганным за свою потенцию мичманом произошел следующий диалог:

-Центральный, центральный, это мичман Бугай! Я в седьмом отсеке, не могу выбраться! Люки заклинило! Помогите!!!

-Что вы там делаете в седьмом отсеке, кто вам разрешил там находиться!

-Да я... да я...

- Что я? Что я? Немедленно убирайтесь оттуда!

-Да не могу я! - в отчаянии завопил Бугай. - Люки не открыть!

-Да-а-а-, многозначительно потянул механик, - похоже, давление в отсеке выросло. Наверняка реактор разгерметизировался. Значит так, слушайте сюда: видите вон там плиту броневой защиты?

-Вижу, - всхлипывая, ответил мичман, хватаясь за стальную плиту весом килограммов около тридцати.

-А теперь, - суровым волевым голосом продолжил механик, - ложись на спину, клади плиту на я...ца и ползи на спине к шестому отсеку, а мы попробуем открыть люк с другой стороны.

Перо отказывается описать то, что творилось в центральном отсеке, когда присутствующие там моряки наблюдали на мониторах, как мичман полз на спине к люку через весь отсек, старательно прижимая к самому уязвимому месту плиту броневой защиты. Непонятно, как они там все не поумирали!

Когда мичмана Бугая в состоянии полной прострации вытащили через люк в шестой отсек, у него смогли только с огромным трудом отобрать кусок железа, которым он пытался спасти свою мужскую честь и достоинство. Но на этом его мытарства не кончились. Когда у него отобрали плиту, ему передали требование стармеха срочно явиться в Центральный пост. Там его ждал разнос:

-Где вас носило, когда я перед выходом в море выдавал форму ноль? - грозно спросил механик. - Небось, по бабам шастали на берегу, а? У нас там еще комплект формы остался? - спросил стармех кого-то из своих подчиненных.

-Майки не осталось, трусы только, - совершенно серьезно ответил лейтенант из электромеханической части.

-Принести, - коротко бросил дед.

Через минуту принесли обычные подводницкие одноразовые трусы, к которым в самых стратегических местах были пришиты кусочки свинцовых пластин от аккумулятора. И не лень же было кому-то сидеть и их пришивать!

-Вы их сейчас при мне наденете и будете носить до конца похода! - грозно приказал старший механик.

Совершенно деморализованный мичман, как сомнамбула, зашел за перископ и исполнил приказание начальства. Когда он появился в середине Центрального поста в трусах до колен, которые приходилось держать руками, иначе они сразу спадали под тяжестью свинцовых пластин, то здесь народ уже не выдержал. Офицеры стали сползать от смеха по переборкам. Многие из них уже не могли смеяться и издавали только какие-то хрюкающие звуки. Мичман Бугай, затравленно озираясь по сторонам, быстро натянул штаны и ретировался, а вслед ему неслись взрывы смеха, сдавленные хрюканья и всхлипывания офицеров. Говорят, что оставшийся месяц он так и носил форму ноль, приспособив к ней подтяжки. А весь экипаж вздохнул спокойно, поскольку мичман- секретчик утратил всякий интерес к сохранению военных тайн и боялся лишний раз выйти из каюты, чтобы не подвергнуть свои самые уязвимые органы опасности радиоактивного облучения.

Когда шутки кончаются плохо

Не всегда розыгрыши заканчивались безобидно для тех, кто стал их главным героем. Часто организаторы шутки судят по себе о тех, кого хотят разыграть, не понимая, что подчас у людей восприятие чужого юмора может быть даже очень болезненным.

На нашем судне служил один мичман. Он очень любил писать статьи в кронштадтский Советский моряк о том, как моряки бороздят просторы ...и в дождь, и в слякоть.. (это его оригинальный текст). Особенный восторг вызывала у нас фраза в одном из его опусов про то, как свинцовая усталость сковала тело замполита, поскольку всем было известно, что замполиты - официальные штатные бездельники на пароходе, и устать им негде. Наш мичман в юности не получил образования, которого хотел, и считал себя непризнанным гением, с которым жизнь обошлась несправедливо и сурово, в связи с чем комплексов имел очень много, а море терпеть не мог и даже боялся.

Однажды в рейсе Леша - так звали мичмана, заболел обыкновенным ОРЗ. Я выдал ему необходимые рекомендации и велел лежать три дня в каюте, чтобы он по пароходу не шастал и народ не заражал. Раз в день я его навещал с очень серьезным выражением лица, изображая обход больных профессором. Когда я навестил его в третий раз, я слегка испугался. Передо мной был человек в истерическом состоянии. Он хватал меня за руки, у него текли по щекам слезы, он просил меня сказать всю правду о той смертельной болезни, которой он на самом деле неизлечимо болен.

-Доктор! Только не скрывайте от меня правду - стенал Леша.

После моих словесных успокоений, подкрепленных лекарственными средствами, он, наконец, смог внятно объяснить, что же произошло. Виной всему оказался розыгрыш. Оказывается, к нему в гости зашел старший механик, по-корабельному дед, чтобы проведать больного. Увидев того в грустном состоянии, дед решил его развлечь, и, вынув из кармана складной метр, стал с самым серьезным видом обмерять лежащего на койке Лешу сначала вдоль, а потом и поперек. На все тревожные вопросы испуганного мичмана дед отвечал, что волноваться не надо, что все сделают в лучшем виде, что запас цинка у него большой. Затем притворно вздохнул, сделал скорбное лицо, подлец, и грустно поведал, что видел доктора и тот рассказал ему всю правду. После чего попрощался и ушел. За последующие полчаса до моего визита Леша окончательно убедил себя в том, что его положение безнадежно, а доктор, очевидно из гуманных соображений, скрывает это. Так до конца рейса мне и не удалось убедить его в обратном. Нервы его сильно пошатнулись, и, по возвращению с моря, он был списан на берег

Над Лешей любили подшучивать. Да и как не любить, когда человек искренне верит любому бреду. Помню, однажды к нему подошел сосед по каюте Андрей Вышинский и с честным выражением глаз сообщил, что ему надо получить паек на три дня и встать на вахту на гидрологический буй, который будут ставить сегодня.

-А че, Леха, все мичмана по очереди будут стоять, так всегда делается. И, кстати, получи у боцмана страховочный конец, чтобы с буя не смыло. Будешь мерять соленость воды и записывать в Журнал наблюдений, - оставаясь совершенно серьезным, поведал мичман Вышинский.

Леха впал в панику. Очевидно, он представил, что он один на скользком, качающемся буе, один во всем океане. А кругом акулы. С зубами. Не знал ведь он, сердешный, что гидрологический буй просто выбрасывают за борт в воду и через некоторое время забирают, а аппаратура, установленная на буе, сама записывает соленость воды, ее температуру, скорость течений и еще множество разных сведений об океане, которые так интересуют гидрографов. Всего этого мичман-журналист не знал. Он кинулся к командиру. Рыдая, Леша сообщил ему, что сильно укачивается, а главное, боится акул. Мастер ничего не понял только в первый момент. Но во второй уже сообразил, что мичмана разыграли. Сделав соответствующее суровое лицо, он грозно спросил, в душе давясь от смеха:

-А чем вы лучше других? Ничего, подежурите трое суток на буе, потом вас сменят.

Горе Леши было настолько искренним, что командир сжалился и милостиво разрешил:

-Ну ладно, можете сказать боцману, что я вас освободил от несения вахты на гидрологическом буе. Но за это вы простоите в Корке три дня помощником дежурного, дадите другим мичманам отдохнуть, тем, которые будут стоять за вас вахту на буе.

Леша счастливый выскочил от мастера и через месяц радостно отстоял бессменно три дня в Ирландии, так и не поняв, что три мичмана получили возможность вдоволь, на халяву, погулять на берегу, пока он сидел на пароходе и искренне считал, что совершил выгодную сделку .

Позже мичман Вышинский рассказал, что Леху наказали за дело. Оказывается, еще в Кронштадте, за несколько недель до отхода в рейс, офицерам и мичманам выплатили какие-то долги по надбавкам - так называемые морские - рублей двести или около того. Выплатили неожиданно, и жены, естественно, об этих деньгах не знали и на них не рассчитывали. В маленьком городке жены моряков с одного парохода были, в своей основной массе, знакомы между собой. Поэтому мичманы решили на общей сходке о деньгах женам не говорить, а потратить неожиданный доход на полезное дело - пропить как-нибудь вечерком в местном кабаке, который почему-то назывался в народе Три кокоса. Но не успели. Штрейкбрехером оказался Леха - он в припадке раскаяния рассказал своей половине о неожиданных деньгах и честно сдал их все в семейный бюджет. На следующий день Лехина жена, встретив на местном рынке жену мичмана Вышинского, упомянула о деньгах, полученных мужем. Та приняла к сведению полученную информацию, и вечером ее мужа дома ждал неприятный сюрприз - ему предложили добровольно сдать деньги в доход семьи. После допроса с пристрастием припертый к стенке неопровержимыми фактами мичман Вышинский сломался и передал в семейный бюджет все, что получил от Родины за непорочную службу. В течение двух дней и у остальных мичманов женами были изъяты заначки. Ведь Кронштадт город маленький - слухи распространяются быстро. Леха лишь чудом избежал темной от товарищей по оружию. Его поведение было подвергнуто резкой критике со стороны экипажа. На какое-то время с ним даже перестали общаться. И как только представлялась возможность, его обязательно, подчас довольно жестоко, разыгрывали.

Тонем!!!

Иногда друзья, сами того не желая, могут поступить жестоко, когда разыгрывают товарища.

Однажды я был участником розыгрыша, после которого мне еще долго было неловко перед офицером, которого мы пытались разыграть. Дело было, конечно же, в океане. Чудесная жаркая погода экваториальной Атлантики, полный штиль, монотонный распорядок судна, ведущего научные изыскания, и целая группа молодых офицеров, не знающих, чем заняться и мающихся от безделья. Где-то в середине рейса мы узнаем о гибели пассажирского парохода Михаил Лермонтов, к счастью, без жертв кораблекрушения.

Естественно, моряки с живым интересом стали обсуждать это событие в кают- компании. Высказывались различные версии катастрофы, вплоть до самых невероятных. И, в частности, прозвучала версия, что в корпусе старого парохода, наверное, были трещины, из-за чего открылась течь в трюме, и судно затонуло. Кто-то из офицеров сказал:

-А помните, мужики, что у нас в ремонте в Польше тоже разные мелкие трещины в корпусе нашли. Может, не все их хорошо заделали?

Начальник гидрографической лаборатории, капитан-лейтенант по имени Володя, человек доверчивый, испуганно спросил:

-Это что, мужики, правда?

Этим вопросом он приговорил себя к тому, чтобы стать объектом очередного розыгрыша. Идея мгновенно завитала в воздухе над головами морских волков, давно страдающих от безделья, поэтому реакция на его слова тоже была мгновенной, как и положено у настоящих офицеров. Все сразу заговорили, что уже слышали об этом, а поляки, известные, кстати, халтурщики, заварили трещины явно плохо. Да вот и боцман сколько раз говорил, что в трюме вода постоянно скапливается и приходится ее откачивать мотопомпами (насосами). Боцман, который ничего такого в жизни не говорил, покивал головой с многозначительным видом, так как сразу понял, что готовятся кого-то разыграть.

В течение всей последующей недели в Володином присутствии рассуждали лишь о морских катастрофах. Постепенно стала убедительно вырисовываться картина, что в трагедиях Титаника, Куин Мэри и Андреа Дориа главная вина лежала на неких мифических трещинах, плохо заделанных на верфи и сильно ослабивших корпус судна. При этом шли серьезные ссылки прежде всего на экспертов всемирно известной английской морской страхововой компании Ллойд. Где-то дней через пять боцман сообщил, что один его матрос видел Володю, который во время ночной вахты с фонариком лазил по трюму и пытался осмотреть борта судна изнутри, очевидно в поисках трещин.

Стало ясно, что клиент созрел и готов должным образом проглотить все, что ему предложат. Теперь следовало разыграть финальную сцену. Ее сценарий разрабатывался инициативной группой офицеров, собравшихся для конспирации в корабельном лазарете. После употребленного литра спирта, сценарий приобрел стройный вид; место и действие каждого участника было расписано до малейшего движения и слова. Мы учли все. Все, кроме эффекта, который произведет на Вову наша шутка.

Исполнение финальной сцены было назначено на время, когда Володя стоял на ходовом мосту вахтенным офицером. Стоял один, поскольку судно лежало в дрейфе посреди Атлантики и встречных и поперечных судов здесь отродясь не плавало. И старпом, и командир отдыхали по каютам. Розыгрыш начался с команды по трансляции.

Здесь надо сделать небольшое отступление. Корабельная трансляция представляет собой систему репродукторов в каждом судовом помещении. А вот сделать сообщение по системе корабельной трансляции можно лишь из нескольких мест: ходового мостика, расположенной рядом с ним штурманской рубки, рубки дежурного и из каюты командира. Но это еще не все. Из любого из управляющих мест можно послать сообщение изолированно в любое корабельное помещение, при этом человек в этом месте не знает, только ли у него звучит репродуктор в данный момент, или по всему судну.

Так вот, помощник командира, тоже активный участник нашего мероприятия, включает трансляцию из штурманской рубки только в ходовую, где в это время Вова наслаждался тишиной и покоем тропического океана, и кричит предельно тревожно: Боцману срочно прибыть в первый трюм! Володя подпрыгивает и пытается осмыслить происходящее, но он уже не в состоянии - ведь слово трюм у него давно ассоциируется с понятием течь. В душе вахтенного офицера начинает нарастать паника. Он начинает осознавать, что судно тонет, и все сейчас покинут пароход, а его бросят, потому что он не сможет без команды оставить пост, как тот мальчик из детского рассказа. Может быть, если бы на этом все прекратилось, Вова бы в панику и не впал, но то, что он увидел дальше, полностью лишило его самообладания и в панику все-таки повергло. Да и как не впасть в панику, когда мимо него с одного крыла моста на другой в спасательных жилетах стали пробегать офицеры: кто с медицинской сумкой, как доктор, например, а кто и с аварийными клиньями для заделки пробоин в корпусе судна. Володя заметался, как загнанный зверь, по ходовой рубке, натыкаясь то на локацию, то на рулевую машину. При этом он причитал что-то совершенно невнятное. Смысл причитаний, наверное, был в том, что все бегут с судна, а его приносят в жертву океану. И в это время на мост поднимается командир, прекрасно выспавшийся после ночной вахты, в самом безмятежном состоянии духа. Это было именно то, что мы не учли в наших планах. Увиденная мастером картина рыдающего вахтенного офицера повергла его в изумление, но не в панику, потому что он был старым морским волком и все сразу понял, а потому крикнул хорошо поставленным командным голосом:

-Отставить!

Володя же, увидев командира, кинулся к нему на шею и в состоянии крайней паники закричал:

-Тонем!

Мы сразу поняли, что шутки кончились, и быстро смылись с моста, теряя на ходу аварийные клинья и стаскивая с себя спасательные жилеты.

Дальше все было уже не очень весело. Разъяренный командир обвинил участников шутки в создании аварийной ситуации на судне и наградил различными наказаниями. А вот с Вовой получилось неловко. Он так на нас всех обиделся, что до конца рейса отказался общаться с такими придурками. Но кто ж знал, что он так отреагирует. Мы-то думали, что потом посмеемся все вместе.

Доктор на пароходе (в океане)

После выхода в океан положение доктора на пароходе меняется. Он становится значительной фигурой даже в глазах командира, считающего, что врачей надо ставить на все вахты, поскольку иной пользы от них нет. И причина вовсе не в том, что экипаж начинает заботиться о своем здоровье и пытается расположить к себе врача на весь полугодовой рейс. Главная причина любви экипажа - это то, что начальник медицинской службы является единоличным владельцем 20 кг очень качественного медицинского спирта. Такого богатства не имеет никто, включая командира. И даже командир в критических ситуациях вынужден просить доктора дать спирт, а отнюдь не приказывать.

В море доктор абсолютно ничего не делает. Вахт, как я уже говорил, не стоит, в исследовательских работах не участвует. Он мается от безделья и лечит отдельных редких больных. Поэтому доктора самые изобретальные в экипаже люди в проведениии досуга. Я, например, много рисовал. Один мой коллега делал переплеты ко всяким кипам вырезок из журналов. Другой ремонтировал собственноручно санчасть раз пять за рейс. Не случайно, по возвращению из океана, доктора шли на работу в госпиталь, чтобы не забыть при такой службе всю медицину. И в то же время ни на секунду нельзя позволить себе расслабиться. А вдруг сейчас что-то случится, и надо будет срочно оказать квалифицированную помощь. Даже лишней рюмки с друзьями не выпить.

Мне достались спокойные рейсы. У меня не было тяжелых травм, даже банальный

аппендицит не удалось никому вырезать. Да оно и к лучшему. Больного надо оперировать в нормальных больничных условиях, а не под местной анестезией на качающейся палубе. Это страдания и врачу, и пациенту. Но когда врач выполняет профессиональные обязанности, то уж тут всем стоять! Никто, включая командира, вмешаться не рискует. Ведь очень грустно делать одному то, что делают два врача в больнице, да еще с помощью медсестры. Поэтому доктор в такие минуты злой, как собака.

Помню, во время стоянки в Греции у нас упал за борт механик. Сломал руку и сорвал кусок кожи с черепа. Вместе с доктором с соседнего парохода мы его загипсовали и пришили кожу на место, поочередно исполняя роль то врачей, то медсестры, то санитарки. Сочувствующих, естественно, сразу выставили из амбулатории, чтоб не путались под ногами. И вдруг, в разгар работы, я вижу прямо в ране нос командира, который зашел узнать, как дела. Ну, он и узнал, когда прослушал от нас обоих, что если всякий м...дак будет в рану нос совать, то она загноится, и, вообще, было сказано, чтоб ни один придурок сюда не лез, пока не разрешили. Видимо, в наших словах была такая искренняя ярость и злость, что мастер, сохраняя уже не достоинство, а целость своего организма, пулей вылетел из амбулатории с выражением неподдельного испуга на лице. Кстати, когда он стал командиром уже другого парохода - Ивана Крузенштерна, то там он тоже сунулся узнать, как идут дела во время операции аппендэктомии (удаления аппендицита), которую проводил доктор Саша Морозов. Когда мастер прямо в теплой куртке с наружной палубы ввалился в санчасть со словами: Ну, как, доктор, будет больной жить?, то доктор, даже не оборачиваясь, швырнул ему прямо в физиономию корнцанг - тяжелый зажим, который попался ему под руку в этот момент. Мастер, уже наученный горьким опытом на Полюсе, быстро выскользнул обратно, и больше в амбулаторию не совался. Видно, это была его судьба. И правильно, докторов надо любить.

На моей памяти был случай, когда у одного из наших докторов случился аппендицит в море. А стояли они в такой точке Атлантического океана, что до ближайшего порта любой страны было идти не менее пяти суток. И доктора могли потерять. Сначала мастер предложил ему самому себя оперировать, ссылаясь на опыт врача с антарктической станции. Но Володя, так звали доктора, сказал, что он русский офицер, а не самурай какой, чтоб себе живот резать. К счастью, рядом работал другой наш пароход, на котором плавал мудрый майор медицинской службы из нашей же экспедиции. Назначили точку рандеву на следующий день с утра. Пока шли, по указаниям стонущего доктора с аппендицитом приготовили операционную. Друзья-офицеры старались его морально поддержать и все время намекали, что он должен сделать, пока еще не поздно, последние распоряжения насчет спирта, хранящегося в медицинской кладовой.

Вскоре на судно поднялся его коллега, операция прошла успешно, пациента положили в лазарет, а сами поднялись наверх, в каюту доктора. И пока Володя два дня лежал брошенный всеми в лазарете, в его каюте за его здоровье выпили все те 20 кг спирта, судьба которого так волновала его друзей-офицеров. И оставшуюся половину рейса Вова был самым бедным доктором на просторах Атлантики.

Когда-то на кораблях флота Российского плавали священники. Они утешали души морских служителей, помогая им переносить долгую разлуку с берегом. Потом их упразднили, заменили замполитами. Но они не стали людьми, к кому бы шли с душевной болью моряки в дальнем океанском рейсе. Такой дежурной жилеткой экипажа стал врач. Я помню, что ко мне, 24-летнему юнцу-лейтенанту, шли пожилые гражданские моряки и советовались по поводу каких-то семейных проблем, или просто приходили излить и облегчить душу. Сначала это меня поражало и очень смущало, что от меня ждут совета люди, которые старше меня на целое поколение. Но потом я понял, что они не видят мой возраст. Они видят во мне доктора, который может их выслушать и по долгу врачебному не разгласить тайны. В их глазах раз врач получил образование, то он обязан был знать жизнь. Я перестал уклоняться от таких разговоров, понял, что этим тоже лечу моих больных. Как мог, пытался их поддерживать, вел долгие разговоры с моряками, помогая вскрыть им те нарывы в душе, которые возникали в долгой разлуке с домом и семьей. И если я видел, что в глазах моряка, излившего душу, загорался огонек жизни и из них уходила тоска, то считал, что поступил согласно долгу врачебному и человеческому.

О морских болезнях

...Труд моряка относится к разряду тяжелого.. - это строки из Руководства по гигиене морского труда. Представители любой профессии имеют свои специфические заболевания. Грузчики - остеохондроз и алкоголизм, доярки - контрактуру Де-Пюитрена, водолазы - кессонную болезнь, чиновники - изъязвление языка от постоянного вылизывания известных мест у вышестоящих начальников.

Моряки тоже имеют свои профессиональные болезни. Главная профессиональная болезнь - это болезнь морская. Ею страдает человечество с тех пор, как оно стало плавать по волнам. Говорят, что адмирал Нельсон так и не привык к корабельной качке и всегда на мостик, во время всех его победоносных сражений, ему ставили ведро.

Морская болезнь или укачивание, возникает, как вы догадываетесь, при корабельной качке. Подавляющее большинство моряков к ней привыкает быстро и перестает замечать. Особенно, если заняты каким-нибудь полезным, а часто даже бесполезным делом. Это знает любой боцман, и как только он замечает у матроса признаки морской болезни, сразу дает ему какую-то работу, вроде чистки медяшки или вязания морских узлов. Очень помогает. Если матрос стонет, что не может даже встать, то боцман, в дополнение к работе, дает ему в лоб. Это всегда очень помогает и быстро излечивает от всех остаточных явлений болезни. Соленые огурцы или соленая рыба очень неплохо помогают при укачивании. Я помню, что все наши корабельные дамы при первых признаках морской болезни бежали к завпродше и просили у нее соленый огурчик. При этом они острили, что, похоже, все корабельные тетки хором залетели, раз так на соленое потянуло.

Для того чтобы справиться с морской болезнью очень важен психологический настрой человека. На Крузенштерне с нами плавала повариха Верка, женщина береговая, пошедшая в сорок лет в первый в своей жизни океанский рейс. Уже в Балтийском море она почувствовала все признаки тяжелой морской болезни. Тошнота, рвота, нежелание есть, пить, и, вообще, жить. Она пыталась честно работать на камбузе, но толку от нее было мало. Никакие общепринятые средства лечения не помогали - ни супрастин, ни внутривенное введение содового раствора, ни фиксация взгляда на горизонте, ни какие другие рекомендации из учебника Морской терапии. Бледная и осунувшаяся, Верка лежала в каюте, и лишь периодически ползала к умывальнику, мучимая позывами рвоты. Хоть я твердо знал, что от морской болезни не умирают, но ее состояние уже начало вызывать у меня беспокойство, и я с нетерпением ждал захода в Марокко, который должен был состояться лишь через двадцать дней. Экипаж навещал больную, давались самые различные советы. Чаше всего советовали мужика, но Верка слабо отмахивалась даже от самых заманчивых предложений.

Наконец, Крузенштерн зашел в Марокко. И здесь я в очередной раз убедился, что морская болезнь внезапно начинается и еще более внезапно заканчивается. Как только пароход встал у стенки, на палубу вышла сияющая повариха без каких либо признаков морской болезни. Совершенно безмятежное состояние! Неделю она гуляла по Африканскому берегу, и ей стало казаться, что ее муки больше не повторятся. В последний день стоянки, накупив, как водится, всякого ненужного барахла, Верка заявила, что теперь она не боится никакой морской болезни. Заявление оказалось очень опрометчивым. Как только судно вышло за волнорез и встало на волну, бедная повариха со стоном метнулась к раковине умывальника. Все началось сначала.

Следующий заход в Сенегал был по плану лишь через двадцать пять дней. И все это

время Верка опять провела в обнимку с раковиной. От отчаяния и собственной беспомощности я решился на запугивание пациента. Накануне захода я пришел к ней и совершенно серьезно сообщил, что принято решение сдать ее на берег в местную больницу, где она и будет жить до оказии на Родину. Верка лишь слабо отреагировала на мои слова, поскольку лежала обессиленная и равнодушная ко всему. Начни мы прямо сейчас тонуть, наверное, и это даже не вывело бы ее из состояния безразличия.

В Сенегале все повторилось, как в Марокко. Верка сразу выздоровела и радостно сошла на берег. За день до отхода в море повариху пригласили в каюту старпома и ей официально было объявлено, что завтра придется покинуть судно и сдаться в местную больницу. Вера была женщина необразованная и очень доверчивая. Она поверила. Поверила и зарыдала. Стала умолять, чтобы ее не сдавали этим страшным неграм, что она никогда больше не будет болеть морской болезнью. Минут пятнадцать старпом не соглашался, мы с ним грозно хмурили брови, наконец, Никита вышел из каюты, якобы посоветоваться с командиром. Вернувшись, он сурово сказал, что ей оказывают высокое доверие в последний раз. Счастливая повариха убежала в каюту. Она плавала потом на наших судах много лет. Больше у нее не было ни разу приступа морской болезни.

Еще у моряков бывает белая горячка. Правда, есть немало других профессий, при которых случается этот недуг. Плавала на Аджарии кастеляншей смазливая блондинка лет тридцати Света. И случилась у нее любовь с замом по науке. А зам по науке - третий по значимости спиртовладелец на пароходе после доктора и механика. Этот научный спирт они со Светой вдвоем в рейсе потихоньку и потребляли. На Восьмое марта они тоже не сделали исключения и, уединившись в каюте, мирно пили казенный спирт. Демонстрировали, так сказать, изнеженность нравов. И тут Света потребовала, чтобы ее собутыльник по приходу из рейса на ней женился, как обещал, когда соблазнял ее год назад. А что мужик не пообещает, когда хочет соблазнить женщину. Даже луну с неба. Тот ответил, как и все мужики в подобной ситуации, что, дескать, любит он, понятное дело, только ее, Светика, но не может уйти сейчас из семьи, в которой живет исключительно ради детей. Глаза у Светы налились кровью, она не стала дослушивать собеседника, а просто треснула его бутылкой по голове. К счастью, она была слабая женщина, поэтому удар не получился и никакого вреда голове подлого обманщика не нанес.

В состоянии гнева и неконтролируемой ярости, кастелянша прибежала в свою каюту и с горя допила оставшийся спирт. Тем временем по пароходу распространился слух, что Светка свободна и сидит в каюте одна. Этим решил воспользоваться с далеко идущими целями молодой матрос боцманской команды по имени Володя. Взяв бутылку свежесваренной бражки и свою гордость - магнитофон Сони с отстегивающимися мощными колонками, он постучался к ней в каюту. Уж не знаю, как они там отдыхали, но, выпив все, что у них было, Света через некоторое время начала звереть, и, видимо, увидев в ни в чем не повинном матросе подлеца-мужика, треснула его по голове, как и предыдущего своего собутыльника. Но в этот раз ей под руку попался Володин магнитофон. Голова боцманенка оказалась крепче, а вот техника не выдержала и развалилась. В ужасе матрос метнулся к двери из каюты. Схватив отвалившуюся колонку и занося ее для нового удара, Света с ревом бросилась за ним. Выскочив в коридор, насмерть перепуганный матросик вцепился в ручку каютной двери, пытаясь удержать ее, потому что с другой стороны в дверь с силой раненой тигрицы билась кастелянша. От страха Володя стал звать на помощь. Прибежал дежурный мичман, и они уже вдвоем вцепились в дверную ручку. Надо отметить, что главный виновник приступа ярости так и не появился. Предпочел отсидеться в каюте. Естественно, сбежавшиеся на крики моряки первым позвали доктора. К этому времени удары в дверь уже прекратились. Видно, ярость обманутой женщины пошла на убыль. Делать нечего, надо было посмотреть на больного.

-Давай, открывай дверь, - приказал я мичману.

Он открыл передо мной дверь Светкиной каюты и сочувственно напутствовал меня:

-Если что, доктор, я тут, за дверью.

Испытывая внутри себя некоторые опасения, тем не менее я вошел в каюту твердым решительным шагом, поскольку офицер не может показывать страх в присутствии подчиненных. Кастелянша сидела, забившись в угол между столом и шкафом, и озиралась вокруг какими-то совершенно безумными глазами. У меня даже создалось впечатление, что она прислушивалась к чьим-то голосам, которые раздавались, как ей казалось, из всех углов каюты.

-Ты кто? Зачем пришел? - посыпались ее возбужденные, горячечные вопросы.

Помню, меня охватила острая жалость к этой молодой, с неустроенной личной судьбой, женщине, которая не от хорошей жизни пошла в море, оставив у матери на полгода свою дочь. Мы все знали, что Света очень болезненно переживала об оставленных ей на берегу единственных для нее близких людях. Наверное, ее измученной душе просто хотелось немного человеческого тепла, и она хотела найти его в любви к мужчине. И, как многие женщины до нее, не нашла.

Постепенно она успокоилась и агрессия сменилась потоком слез. Я долго говорил с ней о ее дочери, рассказывал о своей, и, наконец, она успокоилась настолько, что согласилась принять снотворное и заснула, свернувшись калачиком прямо на диване, оборвав на полуслове очередную историю из жизни своей маленькой дочки.

Надо отдать должное деликатности экипажа, что при ней никто никогда не вспомнил об этом случае. А главный виновник произошедшего навсегда оставил у меня чувство неприязни, граничившего с отвращением.

Греция

Сведения из лоции Эгейского моря об острове Сирос (Греция):

Берегa острова Сирос сильно изрезаны открытыми с моря бухтами и бухточками. На восточной стороне острова находится гавань Сирос, к которой примыкает город Эрмуполис. Берега острова большей частью приглубы, лишь местами окаймлены отмелями. Вблизи острова лежат островки и скалы.

Гавань Сирос находится в бухте, вдающейся в восточный берег острова Сирос. Северная часть гавани с глубинами до 24 м защищена небольшим полуостровом и молом. Вход в гавань между этим мысом и оконечностью мола имеет ширину около 5 кбт. Глубины во входе в среднем 40 м. У берега, ограничивающего гавань, оборудованы набережные. Грунт в гавани якоря держит плохо, и при крепких ветрах суда, стоящие на якоре, могут дрейфовать.

Приметные пункты. При подходе к гавани Сирос ориентирами являются две церкви и белые дома города Эрмуполис, находящиеся на конусообразных холмах севернее гавани. Строения города расположены как на низком берегу вблизи гавани, так и на склонах холма. Непосредственно к западу от города на другом холме находятся развалины древнего города Сирос.

Гидрометеорологические сведения: Морозов в районе гавани почти не бывает. Снег выпадет обычно один-два раза в три или четыре года и сразу же тает.

Ввоз и вывоз. Главными предметами ввоза являются кожа, зерно, льняное масло, различные промышленные товары, вывозят фрукты, овощи, табак, наждак, мрамор, пряжу.

Пресной воды в городе не хватает даже для снабжения населения, поэтому для питья употребляют дождевую воду, собираемую в цистерны. Эта вода мягкая, хорошего качества.

Как Сева проходил Гибралтар

В греческий город Эрмуполис на греческом же острове Сирос мы пришли, когда было уже тепло, хотя стоял только месяц январь. Резкое, непривычное для нас январское тепло (+18 С) мы почувствовали еще в Гибралтарском проливе. Это удивительное место. Удивительное тем, что одновременно видишь профили двух древних континентов - Европы и Африки - двух колыбелей человеческой культуры и цивилизации. Гибралтарский пролив порождает такое чувство, словно древние боги все еще властвуют над ним. Когда синие бурные волны Атлантики вдруг, в одно мгновение, сменяются тихими изумрудными водами Средиземного моря, начинаешь верить, что здесь не властны законы природы, а правит воля высших существ.

Надо сказать, что проход пролива между Европой и Африкой, с навигационной точки зрения, менее сложен, чем прохождение, скажем, зоны Балтийских проливов, поэтому на крыльях моста, пользуясь хорошей погодой, болтаются несколько корабельных бездельников, вроде доктора и замполита, жаждущих увидеть две вертикальных скалы на выходе из пролива, - знаменитые столбы, поставленные Гераклом, чтобы обозначить край земли.

Прохождение судном Гибралтарского пролива у меня ассоциируется еще и с историческими словами нашего штурмана Севы. Когда Полюс уже почти прошел пролив, Сева попросился у командира в гальюн, сославшись на то, что съел вчера что-то совершенно ненужное. Поскольку навигационная обстановка была спокойная, мастер разрешил Севе отлучиться. Вернулся он очень воодушевленный и, встав посреди моста и весь светясь от внутреннего восторга, изрек:

-Представляете, мужики, я только сейчас понял, что горшок в офицерском гальюне ориентирован по килевой оси {т.е. по продольной оси судна)! - он сделал паузу, чтобы мы до конца поняли всю значимость этого наблюдения.

-И что, тебя на бортовой качке с горшка скидывает, что ли? - не понял значения Севиного открытия старпом,

-Да нет, Саныч, - отмахнулся он, - просто я сейчас на нем сидел и вдруг осознал, что

одна. половина ж..пы у меня в Европе, а другая - в Африке. А я посередине, на вершине мира, как на Олимпе!

Как Севе делали ректороманоскопию

небольшое отступление

Истории старшего штурмана, связанные с функционированием его организма и неожиданными ассоциациями, возникающими в эти мгновения, мы слышали нередко. Помню, возвращались в пятницу домой из Кронштадта, естественно, после очередного посещения щели. Сева, разомлевший в тепле электрички, внезапно, без всякой связи с предыдущим разговором, начал:

-Слышь, Пилюлькин, все- таки вы, доктора, говнюки, и святого у вас нет ничего. Я понимаю, что вы нас лечите, но все-равно мы для вас кролики. У меня тут летом, еще до твоего прихода к нам, брюхо заболело. Пошел к пилюлькину, типа тебя, в поликлинику. Там сказали, что колит. Ну, дали таблеток и велели, чтоб через две недели пришел. Я их частью поел, частью в унитаз - что ж мне, себя травить. Через две недели пришел, как сказали. Тот пилюлькин, что меня принимал, ушел в отпуск, а вместо него докторица сидит. Симпатишная-я-я... Я ей, конечно, хи-хи, ха-ха, комплементы разные... Думаю, как бы после работы ее проводить, ну ты понимаешь... - Надо отметить, что Сева был рослый, красивый мужчина, потомственный интеллигент. Он умел очень элегантно носить морскую форму и у женщин всегда имел огромный успех. - Она мне тоже вроде как глазки строит, словом, все на мази! И тут она мне говорит, что надо сделать какую-то скопию. Ну скопию, так скопию. Мы с ней пошли в другой кабинет, Я ее в коридоре под локоток, она в ответ хихикает, ну, думаю, дело ладится. Она открывает дверь, и мы входим в кабинет. Там стол, кушетка с простыней - все как обычно. Она тут мне и говорит, ласково так: Вставайте на кушетку на четвереньки. Я встаю, при этом все продолжаю острить, даму развлекаю, как положено настоящему офицеру. А она продолжает: Спустите штаны и трусы. Я как-то немного растерялся, но дисциплинированно подчинился, решил, что она укол хочет сделать, только, помню, думаю при этом: Зачем раком-то ставить? Впервые вижу, чтоб в такой позе в зад кололи. Но достоинство сохраняю и продолжаю у нее выяснять, до какого часа она работает, на предмет, понятно, продолжения знакомства. Говорю, и вдруг чувствую, что она мне не укол делает, а что-то в задницу засунула и там поворачивает, а при этом еще и приговаривает, змея: Потерпите больной, сейчас закончим. Тут-то я и заткнулся, потому как в стеклянном шкафу вдруг увидел себя со стороны: стоит раком элегантный капитан-лейтенант, в белой фуражке на голове - я ее на голову одел от неожиданности, когда она эту штуку мне в ж .. пу засунула. Галстук форменный впереди болтается. Дипломат, как дурак, под мышкой держу - вцепился в него, как в спасательный круг. А из-под края тужурки торчит моя бедная задница и в нее симпатичная докторица смотрит через какую- то трубку. Даже нос мне в ж..пy воткнула, так ей интересно. И стало мне грустно- грустно. Понял, что как мужик, я ей неинтересен, а интересна ей только моя бедная задница, как объект наблюдения.

Ну чего, посмотрела она и говорит: Все в порядке, больной, одевайтесь, вы здоровы. И смеется, стерва: Ну что, зайдете вечером? - спрашивает. А я штаны застегиваю, на нее не смотрю и бормочу в том смысле, что я дежурным заступаю, что завтра тоже стою, и, вообще, меня навсегда назначили дежурным. A сам-то боком- боком - и деру оттуда. Так что, Пилюлькин, гнусные вы люди, доктора. Вам человеку в задницу залезть, что мне плюнутъ, - с печальным вздохом закончил свою новеллу Сева .

О политической бдительности

Всю жизнь прожив в северной стране, я воспринял зимнее тепло Средиземного моря, как волшебный сон. Это потом я привык к таким чудесам природы и стал воспринимать жару зимой в тропических широтах, как само собой разумеющееся. Ведь в те славные годы нашей истории выезд куда-либо дальше Крыма был очень проблематичным.

В те далекие годы каждый гражданин, которого заносило куда-нибудь за рубежи любимой Родины, обязательно знакомился со множеством инструкций о том, что там можно, что нельзя, как пел Высоцкий. Нельзя было все, если быть кратким. Можно и нужно было лишь одно - быть бдительным. В связи с этим нам был придан для поддержания бдительности на высоком уровне офицер особого отдела Равиль Закирович Хасанов, изображавший из себя чекиста старой закалки с взглядом Дзержинского. В течение всего перехода Полюса до Греции он рассказывал нам жуткие шпионские истории. Уже через неделю мы твердо знали, что именно в городе Эрмуполисе на острове Сиросе (население 15 тысяч человек), куда мы шли в ремонт, находится центр мирового

шпионажа, а все работники верфи по основной специальности агенты ЦРУ.

Согласно его прогнозам, стоит только нам кинуть швартовые концы, как все эти высокооплачиваемые агенты под видом социально близких советским людям работяг хлынут на борт и начнут предлагать продать Родину. Нам, ясное дело, следовало вежливо отказаться, опять же по Высоцкому - ...от подарков их сурово отвернисъ, мол добра у нас такого завались. Забегая вперед, скажу, что в каждом из морских портов трех континентов, где я был, всегда оказывался центр мирового шпионажа, если верить словам нашего корабельного офицера госбезопасности. Самое обидное, что ни одна империалистическая сволочь в этих центрах мирового шпионажа не подошла и не предложила мне продать Родину, хотя бы по дешевке. Уж я бы с ними поторговался. Он у меня Родину задаром не получил бы.

В связи со шпиономанией нашего особиста был поставлен вопрос о том, как учесть всех рабочих верфи (они же платные агенты ЦРУ), которые будут работать у нac на борту. От штатного борца за политическую бдительность поступили две рекомендация: во- первых - бдительная вахта у трапа, которую стоять будут только офицеры и гражданские, потому что матросу срочной службы доверять нельзя, так как он точно знает, что дембель неизбежен, как кpах империализма, и все в гробу давно видел, а во-вторых...

Рашен компьютер

...Во-вторых, уже на подходе к Сиросу особист собрал нас в кают-компании и продемонстрировал, светясь изнутри от гордости, действительно гениальное изобретение. До сих пор мы не знаем, возникла ли идея этого изобретения в недрах какой-то из интеллектуальных служб КГБ, или родилась бессонными ночами во время перехода в ремонт в перерывах между истреблением корабельных запасов спирта в голове у Хасаныча. Материализованная, она представляла собой квадратный кусок фанеры сантиметров тридцать на тридцать, в котором ровными рядами были просверлены 100 пронумерованных дырочек, а сбоку был привязан леской болтик. Особист разъяснил нам, удивленным и даже потрясенным нестандартностью идеи, как пользоваться загадочным устройством. Скажем, пришло 10 греков, значит, вахтенный продвигает болтик на 10 дырок, а если при этом, например, 3 грека ушли через час, то вахтенный переставляет болтик обратно на 3 дырки. Просто и гениально. Правда, как потом, оказалось, было одно но. Вахтенного у трапа постоянно куда-нибудь отвлекали, и к вечеру получалось, что или выходили под конец смены с парохода лишние греки, или, наоборот, кто-то из них оставался ночевать. В таких случаях вахтенные офицеры, делая озабоченно- сочувствующие лица, с удовольствием сообщали об этом особисту, чтобы тот до позднего вечера, вместо прогулки по городу, лазил по всему пароходу и искал там затаившихся агентов империалистических разведок. Мне всегда было интересно: сам-то он верил во всю эту чушь или действовал лишь в интересах поддержания духа высокой бдительности у членов экипажа Полюса. А может, он делал это из патологической паранойяльной подозрительности, с которой я сам сталкивался у некоторых знакомых представителей восточных народов.

Долгое время греки не могли понять, чем это развлекаются у русских весь день вахтенные у трапа, я даже, думаю, что они сначала принимали гениальное изобретение представителя КГБ за какую-то нашу национальную игрy. Но потом кто-то из них догадался, что их считают по головам, и восторгу рабочих верфи Неорион не было предела. Они радовались, как дети, когда им самим разрешали передвинуть болтик. В этих случаях особист очень ругался, очевидно, опасаясь, как бы скрытые агенты ЦРУ не исказили показания рашен компьютера - ведь именно так греки окрестили наш счетный агрегат .

Как я изменял Родине

Не успев приплыть в страну, входящую в блок НАТО, я, советский офицер, сразу же изменил Родине, причем - дважды. Точнее изменил один раз, а второй раз лишь создал ситуацию для возникновения политической провокации - это из официальной речи Хасаныча на партийном собрании.

Первая измена случилась так. На второй или третий день я познакомился с греческим инженером по имени Никос. Дело в том, что я и старпом оказались единственными из всего экипажа, кто мог сносно объясняться по-английски. Этот факт моей биографии всегда настораживал особиста. Бывало он, бдительно глядя мне в глаза, спрашивал: А зачем, доктор, вы так старательно изучали английский с первого класса, а? Я думаю, он усматривал в этом подготовку к измене Родине, задуманную мною еще в начальной школе. Сам-то он с большим трудом говорил даже по-русски. Меня постоянно звали, когда возникала необходимость объясниться с кем-нибудь из рабочих или инженеров верфи. Особист при этом всегда оказывался рядом, прислушивался и делал многозначительный вид, показывая, что он все понимает, о чем говорят, но по конспиративным соображениям скрывает свое знание иностранных языков. Так мы и познакомились с инженером-механиком Никосом, когда наш механик Витя не мог выяснить какой-то технический вопрос из-за языкового барьера.

Никосу не терпелось узнать, как живет у нас народ, что явно указывало на то, что он состоял платным агентом ЦРУ. По этому поводу мы напились с ним в моей каюте, где я ответил ему на все вопросы, которые его интересовали, хотя про план всей войны, я точно помню, молчал, помня о присяге и долге перед Родиной.

Когда мы вышли к трапу, поддерживая друг друга, нас встретил особист. По его лицу я понял, что меня ждет масса вопросов после того, как я провожу своего греческого собутыльника. И я не ошибся - их было действительно много. По содержанию вопросов я догадался, что уже давно нахожусь под колпаком и свой кредит политического доверия в глазах представителя КГБ утратил окончательно. Даже, конечно спьяну, мелькнула мысль, что как бы не пришлось просить политического убежища в Греции. Последующие визиты Никоса ко мне на пароход с целью продолжения совместного распития спиртных напитков, и мои встречи с ним в городских кафе, с той же, кстати, целью, по-моему, окончательно убедили нашего чекиста в том, что я рассказываю греку тщательно охраняемые секреты об устройстве нашего парохода, построенного немцами еще в 1962 году. У Никоса была своя маленькая винодельня, и поэтому, как вы понимаете, с алкоголем у нас проблем не было. Я по сей день подозреваю, что Хасаныча просто мучила зависть.

Выход в город моряков бдительного нашего очень волновал. Проще, конечно, было запретить сход на берег. Но за полгода стоянки народ мог и взбунтоваться, и, опять же, перед иностранными державами зазорно. Мы же тогда были дети свободной коммунистической страны. Поэтому ему пришлось примириться с тем, что после рабочего дня, да и днем тоже, моряки, свободные от вахт, болтались по городу, сидели по ресторанчикам, купались и загорали на пляже, а самое страшное - постоянно общались с жителями центра мирового шпионажа и тем самым подвергались угрозе вербовки в шпионы. По началу он пытался нас инструктировать: как держать себя в капиталистическом городе, у него был в этом вопросе очень богатый опыт (он всю жизнь прослужил на Северном флоте на подводной лодке). Но потом перестал давать инструкции, обидевшись на слова нашего гражданского радиста Серафимыча. Евгений Серафимыч за 20 лет работы на наших судах обошел, в прямом смысле слова, весь белый свет и смысл жизни для себя давно постиг. А потому всегда держал в крови необходимый для душевного равновесия уровень алкоголя. Во время очередного инструктажа Серафимыч дал простой и гениальный совет:

- Хасаныч! Если уж ты так боишься, что мы не туда куда надо зайдем, то засунь каждому в задницу по гранате-лимонке, отмерь сколько надо веревки и привяжи к чеке. Как кто-то отошел дальше положенного, так дергай за веревку, да и дело с концом!

Особист так обиделся на наш гогот, которым сопровождался совет радиста, что перестал проводить инструктажи. А умным советом так и не воспользовался - видимо не было у него столько лимонок.

Именно во время выхода в город я создал провокационную ситуацию, как это прозвучало потом в официальных сообщениях. Дело было так. Я прогуливался с матросами, которых мне навесил замполит, по греческому городу Эрмуполису, и вдруг на наших глазах старый грек падает на мостовую и разбивает в кровь голову. Жуткая картина. Моряки кинулись поднимать старика, у которого, судя по перекошенному лицу, случился инсульт. Пока мы его поднимали, один из матросов остановил проезжавшую мимо машину, и водитель, загрузив больного на заднее сиденье, заверил нас, что отвезет старика в госпиталь, который здесь недалеко. Мы продолжили прогулку по городу, обсуждая происшествие, и лишь к вечеру вернулись на пароход. Через полчаса ко мне в каюту позвонил особист и настойчиво попросил зайти к нему в гости. Причем просил прийти не в жилую каюту, а в пыточную. Так моряки называли запасную каюту особиста, где он беседовал с провинившимися. Кстати, там же он принимал и свою агентуру. Моряки - народ наблюдательный. Прослеживая посетителей, они достаточно быстро вычислили слабое звено в экипаже. По тону, которым меня пригласили, я сразу догадался, что опять изменил Родине. И не ошибся. Мне было сурово разъяснено, что я должен был пройти мимо, не обращая внимания на прикинувшегося больным грека (ясное дело, платного агента ЦРУ), потому что это была политическая провокация. Мои возражения, что я, как врач, не мог пройти мимо, во внимание не были приняты. Многозначительно глядя на меня пронзительным взглядом Дзержинского, Хасаныч добавил, что по возвращению домой ко мне будет еще много вопросов в том ведомстве, которое он представляет, на что я в ответ подумал, что теперь на его вопрос: Доктор, может, нальешь спирта?, придется отвечать отрицательно. Думаю, за пару недель это отрезвит бойца невидимого фронта. Забегая вперед, скажу, что хватило всего пяти дней, чтобы Хасаныч сломался, ибо никакой греческий коньяк не мог, в отличие от родимого шила, снять с утра защитнику интересов безопасности Родины похмельный синдром. И тогда он был вынужден честно признать, что был не прав, обвиняя доктора в попытках продать все военные секреты, которые тот знает. Тут он не кривил душой - я действительно не знал ни одного военного секрета, конечно, кроме того, что у тогдашнего министра обороны синдром Дауна, но похоже, для ЦРУ это не было тайной.

Греция и Россия

Отступление

Греция... Волшебная Страна, имя которой мы узнаем еще до того, как начинаем говорить считалку ...ехал грека через реку..., а потом, познав тайны чтения, открываем для себя чудесный мир мифов и героической истории Греции, так щедро подарившей миру то, что мы зовем человеческой культурой. Став старше, начинаем осознавать единство веры со страной на другом краю Европы. Греки нередко спрашивали нас, словно пароль: Ортодокс?, и, услышав в ответ отзыв, что ортодокс, то есть православный, расплывались в счастливой улыбке, словно говоря, что мы теперь братья. Греки, куда в большей степени, чем мы, осознают единство православной веры с русским народом. Но они еще и помнят, в отличие от нас, родства не помнящих, как это ни грустно, что русские и греки плечом к плечу бились со многими врагами, и что русское государство поддерживало эту маленькую страну с бесстрашным народом. Народ этой Великой маленькой страны обливался кровью, но не уступил всем попыткам омусульманить себя, храня пятьсот лет в магометанском аду чистоту своей православной веры, не продав ее за жизнь и хлеб, как соседняя Албания. Российская империя была тогда первой из немногих держав, которая не только предоставляла приют грекам, но и, не задумываясь, протянула им сильную руку военной помощи.

Я помню, что всю работу нашего особиста, направленную на предупреждение того, что греки хотят нас куда-то завербовать, и что они враги, воспринималась экипажем сначала с глухим сопротивлением и раздражением, а затем и с нескрываемой неприязнью. Политически неграмотный матрос боцманской команды Филимонов из глухой рязанской деревни даже высказал крамольное предположение, что особист-мусульманин хочет поссорить нас с братьями по православной вере. Я помню, что в качестве аргумента враждебных намерений местного населения Хасаныч упорно приводил такой исторический факт, что Греция признала Советский Союз в 1928 году, уже после всех стран мира. Греки по этому поводу рассказывают такую ответную байку, что в начале двадцатых годов Греция собрала силы и решила рассчитаться с Турцией за все свои страдания. Турки-мусульмане не считали православных греков за людей и пятьсот лет резали их, не делая различия детям, женщинам и старикам.

Армия греков подступила к самым границам Турции и готовилась начать массированное наступление на эту страну, которая в тот момент была в состоянии тяжелого экономического кризиса. Российские большевики, которым и русская, и православная идея были глубоко безразличны и даже враждебны, очень хотели дружить с Кемалем Ататюрком, турецким лидером, и плевали они и на чувства русского народа и, уж тем более, на греков, с которыми когда-то рядом погибали за свободу Греции русские солдаты, матросы и офицеры. Советское правительство щедро помогло Турции военными советниками, оружием и деньгами в войне с греками. По слухам, военную миссию Советов в Турции возглавлял Михаил Фрунзе. Бог его за это потом наказал. Помощь была эффективной, и грекам пришлось отступить. Греки утверждают, что они были деморализованы тем, что их вечные и верные союзники - русские, совершили столь чудовищную измену. Они долго не могли пережить этого и отказывались признать коммунистическую Россию до тех пор, пока уже все страны Европы не вступили с ней в дипломатические отношения.

Рассказывали они нам и другую байку, что якобы в Греции установлен где-то бюст Буденного, хотя правда это или нет, утверждать не берусь. Бюст поставлен только лишь потому, что однажды отряд Первой конной армии, которой тот командовал, ворвался в Туркестане в какой-то аул и в запале порубил всех, кто до шашки доставал. А в этом ауле жили и доставали до пролетарской шашки в основном этнические турки. Когда весть об этом славном деянии дошла до Греции, Семена Михайловича провозгласили в этой стране персоной грата, так сказать, и даже решили отметить это событие памятником герою .

В подобных попытках напоить наших моряков особист так же усматривал стремление скрытых агентов ЦРУ завербовать доверчивого русского моряка. Кстати, греки, уже примерно зная состав экипажа, по опыту общения с моряками с предыдущих советских судов, очень быстро вычислили, чем, в действительности, занимался этот человек на судне. Вычислили и прозвали его полицай. И практически сразу как-то перестали с ним общаться, а уж о том, чтобы оплатить его выпивку в кабаке, и речи не могло быть. Я думаю, за это он не любил их больше всего, потому что сам был очень склонен к злоупотреблению алкоголем на халяву.

О национальном вопросе

Отступление

И эту главу меня многие отговаривали писать. Предупреждали, что столь тонкая материя, как национальный вопрос, может быть мною неправильно освещена. Дело в том, что партнер по бизнесу, предавший меня, был по национальности татарин, и многие мои друзья опасались, что мои рассуждения по национальному вопросу на флоте могут пройти через призму моего отношения к нему. Но я все-таки решился написать о столь тонкой материи, потому что без этого трудно представить некоторые аспекты обстановки на флоте эпохи развитого социализма.

Очень много было написано в последние годы о мягком восточном подбрюшье Советского Союза, то есть о республиках Средней Азии и Закавказья. Но еще в годы, казалось бы, несокрушимой власти социализма многие западные аналитики предсказывали, что распад Советской империи начнется с отложения именно восточных провинций. И решающую роль в этом сыграют исламские движения.

Армия - опора государственной власти. И власть не могла себе позволить чрезмерно разбавить свою опору представителями народов, в недрах которых зреет стремление к отложению. Поэтому любому верблюду было легче пролезть в игольное ушко, чем представителю народа, исторически исповедующего мусульманство, попасть в военный ВУЗ, а потом сделать военную карьеру. К примеру, на нашем курсе из ста с лишним человек было лишь два представителя упомянутых народов. Причем один из них - житель Казани по имени Рустам, был отчислен на шестом курсе за то, что вечером избил на Невском проспекте двух девушек, не пожелавших с ним знакомиться. Причем бил, согласно милицейскому протоколу, ...по голове ногой, обутой в ботинок.... Согласитесь, несколько странное поведение для будущего врача-гуманиста. Впрочем, женщина на Востоке всегда находилась в сложном положении по отношению к мужчине.

На пути выходцев с восточных окраин, желающих стать кадровыми офицерами, стояли отделы кадров, простите за каламбур. Они просто не принимали дел от военкоматов под самыми разными предлогами, а тех, чьи дела были приняты, заваливали на медкомиссии. Как-то, еще офицером, я пьянствовал в одной компании вместе с офицерами отдела кадров. Решал свой кадровый вопрос. Когда доза опьянения дошла до располагающей к полной откровенности, я спросил одного из них:

-А что, правда черных у вас стараются тормозить?

Немногословный, как все кадровики, он только кивнул. Но я был, как всякий пьяный русский, настойчив:

-А почему?

Он поднял на меня прозрачные голубые глаза, вгляделся в меня долгим, бессмысленным взглядом и проронил с расстановкой:

-Н е н а д е ж н ы...л е г к о...п р е д а ю т...р у с с к и х...п р и... с л у ч а е...

Но не только с помощью особых отделов и отделов кадров поддерживался национа-

льный состав Вооруженных сил. Исподволь, незаметно, в процессе формирования офицера, в него закладывался, пусть подсознательно, даже при официально заявленном в государстве равенстве народов, русский шовинизм, и, в конце-концов, в армии и на флоте всегда присутствовал славянский национализм даже в среде образованных, казалось бы, офицеров.

В нашей экспедиции служил флагманский штурман, очень эрудированный, бывалый человек, который, приняв иногда рюмку другую, любил порассуждать на сложные философские темы. Меня он нередко избирал своим собеседником. Рассуждения по национальному вопросу были частой темой его монологов. Как сейчас, представляю его крупную голову с сильно поредевшими волосами. И характерные особенности речи, задумчивое вытягивание губ и частенько употребляемое обращение к собеседнику старик. Он явно считал себя одним из последних шестидесятников.

-Понимаешь, старик, я думаю, что истинно русский национализм - самый оскорбительный, поскольку только в русском государстве есть понятие национальное меньшинство. Представители народов, которых относят к этому понятию, всю жизнь ощущают, что чтобы они не делали, как бы они не пыжились, они всегда останутся меньшинством. Русский народ всегда будет смотреть на них сверху, с усмешкой, без всякой злобы и ненависти реагируя на все отчаянные выходки меньших народов, которые тоже хотят быть такими же великими, как и он. После этого удивляться, старик, что русских ненавидят все народы мира, не приходится. Какому народу приятно, что на него все время смотрят сверху вниз, как на нашалившего пацана, и на все попытки добиться признания себя равным, лишь добродушно усмехаются и только говорят: ишь ты, какой!.

Подчас русские даже не осознают, что они глубоко обижают эти пресловутые национальные меньшинства. Помню, на первом курсе переходим с кафедры на кафедру по улице Лебедева мимо штаба родной академии. Мороз градусов двадцать. Впереди вприпрыжку бегут какие-то негритята-слушатели: то ли из Анголы, то ли из Мозамбика, словом, заграничное национальное меньшинство. Крепкая российская тетка в оранжевом жилете, счищающая лед с тротуара ломом, увидев совсем замерзших полутораметровых негритят, пожалела их на всю улицу словами:

-Что, черножоп...е, замерзли?

При этом в ее интонации было лишь только горячее сочувствие к замерзающему меньшому брату. Хорошо, что негры еще плохо знали русский, иначе, наверное, сильно бы обиделись.

Еще одно из рассуждений флагманского философа.

-Знаешь, доктор, когда я слышу крики русских националистов, что всех черных надо истребить, я понимаю, что это никакой не русский национализм, а непонятно чей. К инородцу, старик, русский может испытать лишь раздражение, но ненависть никогда. Ненавидеть можно лишь равного себе. Поэтому я даже не собираюсь забивать себе голову тонкостями национальных различий, к которым так трепетно относятся меньшие народы. Для нас все народы, которые южнее и восточнее, - черные, будь то мордва, башкиры, татары или народы Средней Азии.

Я думаю, что подвыпивший флагманский специалист кое в чем делал несколько крайние выводы, но насчет нежелания забивать голову тонкостями национальных различий, тут он, пожалуй, прав. Я помню, у нас служил офицер из народов Закавказья. Однажды наш командир, просматривая по телевизору в кают-компании какие-то новости, где говорили про Осетию, спросил его с совершенно доброжелательной интонацией:

-А вы ведь у нас, кажется, тоже, осетин?

Тот, обидевшись, ответил:

-Я лезгин.

Командир, искренне удивившись, заметил:

-А что, есть разница?

Бедный офицер чуть не заплакал от такой обиды и гордо, как и положено горцу, ушел, оставив мастера в полном недоумении.

Но следует признать, что русские всегда, даже в эпоху государственного атеизма, тепло относились к православным народам Грузии, Армении, Болгарии, ощущая, наверное, ту незримую нить единой греческой веры, которая вот уже тысячелетие связывала их. И нет ничего удивительного в той глубокой взаимной симпатии, которую стали испытывать друг к другу русские моряки и жители маленького греческого городка.

О флотских алкогольных традициях

К сожалению, чрезмерная симпатия греков иногда выливалась в формы любви, которые создавали проблемы командованию. Я имею в виду неуемное стремление греческих граждан угостить русского моряка чем-нибудь горячительным. Ну а какой русский (и, кстати, народы пресловутых цивилизованных стран тоже) не любит выпить на халяву. Все любят.

Я потом был во многих странах, и хочу отметить, что нигде не видел такого количества качественной и доступной выпивки, как в Греции. Эта страна на деле оправдывает славу родины Диониса - бога виноделия. Этот факт отмечали все советские моряки. И воздавали ему должное, в смысле ей, выпивке.

В Грецию мы пришли с отрицательным алкогольным балансом. Дело в том, что командиру на весь рейс Родина выдавала лишь двадцать бутылок водки Московская или Столичная. Она предназначалась для угощения иностранных гостей, сотрудников консульств и посольств нашей страны в портах захода. Командир, будучи нормальным флотским офицером, выпивал водку в кругу командиров боевых частей и начальников служб в первую же неделю плавания, сетуя вместе с ними на то, что на верху сидят какие-то идиоты и назначают нормы, несовместимые со здоровьем, честью и достоинством флотского офицера.

Накануне захода в Грецию мастера вдруг осенило, что водки-то и нет, а придут представители Судоимпорта, и что мы им выставим. Не чаем же их поить. Были собраны все корабельные начальники, поскольку они были в разной степени причастны к отсутствию, так сказать, штатной, водки на пароходе. На оперативном совещании было единодушно принято решение: изготовить водку из спирта. Произведенные расчеты показали, что необходимо около пяти литров этой основной флотской валюты. Высокое офицерское собрание здесь же обратилось к главным держателям спирта на судне - доктору и механику. Мы для порядка слегка поломались, но, осознавая важность престижа Родины, быстро согласились. Чем-то это собрание, с его деловитой обстановкой, напоминало известный армейский анекдот:

Идет в пятницу совещание штаба пехотного полка. Командир:

-Слово для информации имеет начальник штаба.

Встает подполковник, начальник штаба:

-Товарищи офицеры, завтра выезд на рыбалку. Какие будут предложения?

Согласно традиции, встает самый младший - лейтенант, командир взвода:

-Предлагаю пять.

Начальник штаба:

-В прошлом месяце брали пять - и потеряли сети.

Встает один из командиров рот - капитан:

-Предлагаю шесть.

Начальник штаба:

-Две недели назад брали шесть и не нашли дорогу к автобусу.

Встает майор - командир одного из батальонов:

-Предлагаю семь.

Начальник штаба информирует:

-На прошлой неделе брали семь - потеряли замполита.

Поднимается командир - седой полковник:

-Принимаю решение: на рыбалку едем в субботу, возьмем по восемь бутылок водки на человека; сети не брать, замполита не брать, из автобуса не выходить.

Для осуществления процесса приготовления водки и для сохранения необходимой чистоты и стерильности продукта была избрана судовая амбулатория. Главным исполнителем был назначен механик, помощником - доктор. Отдать спирт в чужие руки мы с ним не решились.

Это ведь только необразованные люди считают, что достаточно разбавить по- быстрому спирт водой - и будет водка. Ужасное заблуждение. Интеллигентный человек приготовляет водку не спеша, с соблюдением всех канонов технологии процесса.

Прежде всего, спирт надо очистить от сивушных масел. Причем чистится не только изначально плохо очищенный технический спирт, но и соответствующий пищевому ГОСТу медицинский. Очистка осуществляется в строгой последовательности, в три этапа.

Первый этап в народе называют изгнанием злого духа - бутылка со спиртом энергично встряхивается несколько раз, при этом горлышко бутылки следует заткнуть с помощью большого пальца руки. После встряхиваний палец убирают и к горлышку бутылки быстро подносят зажженную спичку. На мгновение вспыхивает синий огонек и раздается хлопок. Такую процедуру следует повторить раз 10-15. Моряки свято верят, что это мероприятие резко снижает уровень содержания сивушных масел.

Второй этап - это одно-двухкратное для медицинского и пяти-шестикратное для технического спирта фильтрование через несколько слоев стерильных марлевых салфеток, где каждый слой пересыпан порошком из активированного угля. Именно этот процесс резко улучшает вкусовые качества будущего напитка. К сожалению, у нас не было платиновых и серебряных сеток с различными сортами березового угля, а то мы бы и на Смирновскую замахнулись.

Далее следовал третий этап - непосредственное изготовление водки. Он опять отдавал некоторой моряцкой мистикой: по канонам флотской технологии полагалось не вливать воду в спирт, а лить спирт в горячую воду, при этом, как утверждали специалисты, самые последние остатки вредных примесей улетучивались.

После получения необходимого разведения напиток был разлит по старательно сохраненным бутылкам Столичной; в каждую бутылку влили по двадцать грамм сорокапроцентного раствора глюкозы для внутривенного введения исключительно для придания напитку неповторимого вкуса и по две капли глицерина, опять же, как утверждалось специалистами, для мягкости. Далее напиток оставалось охладить и подавать к столу. Вечером инициативная группа экспертов опробовала полученный продукт, поскольку несколько бутылок были приготовлены сверх плана, и признала его годным к употреблению. Даже раздавались смелые голоса дегустаторов, утверждавшие, что корабельная водка лучше той, которая раньше была налита в эти бутылки. Оставшиеся бутылки с напитком были заперты в санчасти в медицинской кладовой с железной дверью, причем ключ от кладовки командир положил в свой личный сейф рядом с пистолетом.

Во время приема ни греки, ни представители нашего Судоимпорта так и не заподозрили, что они пьют не Столичную водку, а напиток местного, судового, розлива. Пили с удовольствием и отмечали на всех языках: Хорошая водка. Мы с ними соглашались - продукт получился удачный.

Употребление алкоголя в избытке не является какой-то привилегией русской нации. Этот порок международный. Я видел очень пьющих греков, а об ирландцах у меня сложилось впечатление, что без стакана они на работу не выходят. В Ирландии, например, нас со штурманом перепил мирный ирландский бизнесмен, наш ровесник. Про финнов я просто не говорю - там пьют, по-моему, даже дети.

Грустные воспоминания о том, как талант великого человека сгубило пьянство, я своими ушами слышал на Кубе от старого седого лоцмана, который заводил нашу Аджарию в кубинский порт Сьен-Фуэгос. Его помощник командира Серега Барсов утащил к себе в каюту, чтобы традиционно, после заводки судна, угостить рюмочкой водки и поговорить за жизнь. Старенький, лет семидесяти, седой пайлот, раскис от рюмки-другой и вдруг стал рассказывать о том, как еще совсем юным помощником лоцмана заводил яхту Хемингуэя, когда тот давал радио с моря и просил завести его посудину. В этот момент Серега позвал меня по телефону к себе в каюту, сказав, что я не пожалею. И мы вдвоем, затаив дыхание, слушали страницу биографии Великого Человека, рассказанную очевидцем. Оказывается, Хемингуэй вызывал лоцмана вовсе не потому, что он не знал тонкостей проводки и местных мелей, а просто потому, что он был банально пьян, как это ни грустно. Лоцман вспоминал, что много раз заводил великого писателя, и всего раз или два видел его трезвым. Мы стали подливать в лоцманскую рюмку и расспрашивать о подробностях. Он старался, как мог, ответить. Рассказал, что Хемингуэй пьяным песни не пел, не буянил, не веселился. Сидел мрачным в кресле в рубке и молчал. Когда пришвартовывались, писатель расплачивался с помощником лоцмана, благодарил, и оставался ночевать на своей яхте. Он был очень несчастный, всегда невеселый. Никогда не видел, чтобы он смеялся. Улыбался тоже редко. Грустно улыбался. Было очень жалко. Слова лоцмана звучали лаконично. В глазах даже блеснула слеза, когда он сказал, что великий писатель всегда был на яхте один. Ни друзей, ни женщин. Говорит, что когда узнал о том, что Хемингуэй застрелился, даже поплакал и выпил за помин души великого человека .

Грустный получился рассказ. И в то же время было ощущение, что ты прикоснулся к самой Истории. Приходит удивительное чувство, когда Бог дозволяет тебе быть причастным.

Все пропьем, но флот не опозорим!

Отступление

На флот во все времена брали только сильных и здоровых физически и психически. Для всех других флотская служба слишком тяжела. А, кроме того, для слабых и хилых гражданских непосильно за одну среднюю флотскую пьянку не только выпить один или полтора литра водки, но при этом еще и сохранить готовность к защите интересов Родины от супостата. Конечно, и среди гражданского населения есть богатыри, которые могут потягаться со средним морским волком, но здесь это единицы, а на флоте - массовое явление, как и героизм. Как врач, могу заверить, что способность к приему больших доз крепкого алкоголя прямо пропорционально зависит от крепости здоровья.

Мое знакомство с флотским пьянством началось еще в стенах Военно-медицинской академии, где мы, зеленые юнцы, слушали, разинув рот, рассказы начальника нашего курса о том, как он служил доктором на подводной лодке Северного флота. Создавалось впечатление, что не только экипаж, но и сама субмарина плавала на спирте. При этом трезвым мы своего начальника курса почти не видели, он всегда был слегка под шафе, как и положено настоящему боевому офицеру. Мы все его любили, как отца родного, царствие ему небесное.

Мне запомнились ярко два случая. Первый - когда один береговой и совершенно нетренированный офицер пришел в гости к нашему начальнику и был через три часа унесен нами, по просьбе руководства курса, в машину в бессознательном состоянии. Наше начальство шло вполне бодро сзади и рассуждало на тему о том, что берут кого попало на флот, а потом служить не с кем.

Второй случай, как я думаю, оставил в душе моего начальника курса тяжелую психическую травму. Один мой однокашник уже в шестнадцать лет был способен принять достаточно большую дозу спиртного. Однажды он был задержан в городе патрулем комендатуры, которому показался подозрительным блеск глаз слушателя-первокурсника и его несколько раскованные манеры. Когда его доставили в академию, наш начальник курса грозно спросил о том, сколько тот выпил. Юноша честно признался, что выпил пол-литра водки один, но на закуску денег не было, почему от него и пахло. Заинтересованное начальство пожелало узнать: сколько же вообще надо ему, чтобы напиться? Леша Крохалев, так звали молодого человека, ответил, что пару бутылок водки он выпьет, если закуска будет хорошая.

-И упадешь мордой в салат? - с робкой надеждой поинтересовался начальник курса, поняв, что его доза, которой он так гордился, может быть побита молодым поколением. Ответ был самым скромным:

-Нет, я после этого могу пойти служить дальше, а чтобы упасть, я еще не проверял, сколько надо.

Леху с треском выкинули из кабинета, а вдогонку ему летело:

-Совсем нюх потеряли, уже больше меня пить начали! Я для вас что? Я для вас кто? Все равно вам больше меня не выпить!

Начальник курса очень долго и болезненно переживал этот факт, и так расстраивался, что коллектив курса даже попросил Лешу воздержаться от пития хотя бы месяц, чтобы старик немного примирился с трагедией утраты первенства в таком важном вопросе. Светлой души был человек. Очень любил в воспитательной работе различные

аллегории.

Как-то группа слушателей 10-го взвода во главе все с тем же легендарным Лешей Крохалевым во время работ на камбузе (слушательской столовой) все-таки выпила ту дозу, которую Леша до этого не мерил. Последствия были печальные. Основная группа участников рухнула там же, где и пила, но двое, один из них Алексей, влекомые инстинктом, поползли, в прямом смысле слова, в общежитие, причем на Лехе из одежды была шинель, уставные синие трусы и кеды на босу ногу. А дело было в конце декабря. Как потом вспоминал теперь уже уважаемый доктор Крохалев ему очень не давался переход, а точнее, переполз гигантской водопроводной трубы, брошенной какими-то козлами-строителями на улице Боткинской. Лишь потратив на это минут тридцать, он все-таки добрался до койки в комнате общежития. И все бы было хорошо, но второй товарищ, вышедший, а точнее, выползший вместе с Лехой, оказался послабее и, сбившись с курса, заснул возле решетки штаба Военно-медицинской Академии. Там он и был вскорости найден и спасен от смерти от переохлаждения дежурным по академии, старым седым полковником-хирургом .

В алкогольном бреду он сообщил, что таких, как он, много в столовой. Дальше разразился скандал. Наш начальник курса побывал на ковре у начальника академии, где ему внятно и кратко разъяснили недопустимость подобного поведения для военнослужащих. Придя в расположение курса в соответствующем настроении, начальство приказало дежурному всех построить.

И вот картина: строй слушателей с интеллигентными лицами (дети рабочих и крестьян практически не попадали в академию), преданно поедающих глазами своего начальника курса. Самый чистый и преданный взгляд, естественно, у Лехи. Молча пройдя перед строем, начальник курса сорвал с головы форменную фуражку и, сунув ее под нос Крохалеву, с непередаваемой горечью простонал:

-Нате, нате, ср...те мне на голову! А может, тебе, сынок, в фуражку удобней пос...ть?

Это было впечатляюще!

Однажды, помню, он применил другую аллегорию: еще на первом курсе кто-то набросал газет, пардон, в унитаз и тот, ясное дело, забило. Построив курс, начальник вышел перед строем, вызвал самого мелкого и худого из нас, поставил его спиной к строю и, встав рядом с ним, а был он мужчиной очень внушительных размеров, требовательно спросил:

-У кого ж....па больше?

-У вас, товарищ майор, - подобострастно загудел строй.

-А вот мне - трамвайного билета хватает! - победоносно закончил товарищ майор.

Следующее более яркое впечатление от флотского пьянства я получил уже во время стажировки на Камчатской флотилии подводных лодок после окончания пятого курса. Там господа офицеры пили спирт, причем постоянно. Некоторые пробовали его разводить по минимуму, а большинство же просто предпочитало не портить хороший продукт водой. Самое сильное потрясение вызывал у меня один старший лейтенант, который раз в день приходил к доктору в амбулаторию и говорил: Док, плесни немного. Доктор наливал ему граненый стакан спирта, и тот задумчиво выпивал его, глядя в зеркало, делал выдох, и, лучезарно улыбаясь, говорил: Ну, пойду, послужу Родине. Когда позже мой сослуживец по экспедиции старший лейтенант Саша Толкачев проделывал то же самое, я уже не так сильно поражался, но тогда, в первый раз, такие человеческие способности меня ошеломили. Остальная часть офицеров современного атомохода, способного уничтожить одним залпом половину Соединенных Штатов, тоже к вечеру была в самом приподнятом настроении. Они объясняли, что это просто для защиты от радиации атомного реактора.

Когда я пришел на научное судно Полюс, я был уверен, что уж здесь-то пьянства нет, все офицеры интеллигенты, водку не пьют, а пьют коньяк с лимоном по праздникам. Я жестоко ошибался. В первый же день старпом доброжелательно сказал: Ну что, доктор, надо бы прописаться. Я уже знал, что это означает организацию небольшой пьянки для офицеров экипажа, в котором мне предстояло служить. Я, боясь обидеть своих новых товарищей чем-либо низменным, купил коньяк, шампанское и пригласил всех к себе в каюту. Они с интересом посмотрели на поставленную выпивку, быстро ее выпили и потрясли мою юную душу словами: Ну, давай, док, неси шило. Шилом в Вооруженных Силах называют спирт. Есть, кстати, байка, что Тур Хейердал искал доктора для очередного плавания и в одном НИИ, куда он был приглашен на встречу с сотрудниками, он увидел идущего с огромной осторожностью молодого капитана медицинской службы в обнимку с пятилитровой бутылью, в которой плескалась прозрачная жидкость. Великий путешественник остановил его и спросил через переводчика о том, что это тот несет. Удивленный таким глупым вопросом доктор по имени Юрий Сенкевич ответил кратко: Шило. Когда Хейердалу перевели оба значения слова, он пришел в необычный для холодного норвежца восторг и заявил, что именно такого врача-юмориста он и искал для своего путешествия, хотя Сенкевич, говорят, не обладал каким-то повышенным чувством юмора. Так шило вывело в люди скромного выпускника нашей Военно-медицинской академии.

Услышав о шиле, я с горечью понял, что традиции во всех флотских коллективах одинаковы. Поэтому я молча достал из холодильника приготовленный и заранее охлажденный спирт, поскольку в глубине души ожидал подобного развития событий. И мы его весь выпили, а я утратил остатки иллюзий.

В дальнейшем я познакомился со многими выдающимися людьми в этой сфере флотской жизни, узнал о напитке под названием шило-кола, т. е. смеси в равных пропорциях пепси-колы и спирта. Только пытливый русский ум, стремящийся получить максимум удовольствия с минимумом затрат, мог создать такой коктейль! Этот пятидесятиградусный газированный напиток валил с ног нетренированных людей с одного стакана, но при этом во флотских кругах считался более изысканным, нежели банальный пролетарский коктейль Северное сияние, сиречь пиво с водкой. У настоящего офицера всегда присутствовала определенная алкогольная эстетика, и даже в самых суровых полевых условиях считалось дурным тоном пить, что попало. А уж если пришлось пить одеколон, то следовало позаботиться о том, чтобы этикетка на нем была хотя бы приличной и чистой.

В океане выпивка приобретает особую ценность в связи с тем, что на полгода много водки не наберешь. Владельцы спирта в море становятся главными людьми на пароходе. Их обхаживают, их любят, им угождают. За каждую каплю их спирта идет бой. Однажды, в дальнем океанском рейсе, начальник экспедиции пообещал за успешное окончание исследовательских работ выкатить в конце плавания пятилитровую бутыль спирта группе из двух десятков научных сотрудников. И обещание свое сдержал, но в момент передачи бутыли судно качнуло, и емкость со спиртом выскользнула из слабых ученых рук и разбилась на красном ковре в каюте начальника экспедиции. Глубину горя этих людей береговому человеку никогда не понять. Но это были закаленные в штормах и ураганах высокообразованные люди. Они смахнули скупую мужскую слезу и сглотнули голодную слюну, после чего принялись за дело .

Во-первых, всех удалили с ковра, убрали с него осколки стекла и, аккуратно свернув, стали выжимать в заботливо приготовленный чистый тазик. Выжимали долго, до капли, как в известном анекдоте про кота. Помните, когда женщина решила отучить мужа от пьянства и, бросив, прошу прощения, дохлого кота, в кастрюлю с водкой, поставила все это перед мужем. Сама, естественно, вышла, чтобы не видеть безобразия. Когда она через час вернулась в кухню, муж сидел над пустой кастрюлей и, выкручивая кота, молил: Котик, ну еще капельку!

Наконец, деятели отечественной науки получили около трех литров красной, как портвейн три семерки, жидкости в цвет начальственного ковра. Литр спирта начальник добавил от себя и поклялся женой и партийным билетом, что больше у него нет. Нет и не надо. Жидкость с помощью сложной системы фильтров, активированного угля и еще каких-то реактивов, ведь среди ученых были и профессиональные химики, удалось очистить до слабо розового цвета. При органолептическом, то есть на запах и вкус, исследовании она была признана экспертами годной к употреблению и сразу же употреблена. На утро всех участников мероприятия, посвященного успешному окончанию океанографических работ, слегка тошнило. Особо слабых молодых ученых даже рвало. Но морская наука не понесла безвозвратных утрат - выжили все. С тех пор в экспедиции появились расхожие фразы, которыми отмечали степень крепости напитка: Почти, как “половиковка”, или Нет, эта послабее будет, куда ей до “половиковки”.

Греция - родина Диониса

Полюс был третьим пароходом нашей экспедиции, который был отправлен в ремонт именно на эту верфь в Греции.

В связи с этим мы туда пришли с подробными инструкциями от товарищей, которые были здесь раньше. В них подробно рассказывалось о том, где дешевле всего выпить. У некоторых были даже карты города с нанесенными на план питейными объектами. Первым номером на всех планах Эрмуполиса шел кабачок сразу за воротами порта, который все называли У бабы Ути. Вообще-то, хозяйку звали Зэспина, но старушка произносила традиционное греческое приветствие Ясос! с таким необычайным прикрякиванием, да еще и ходила вперевалку, что ее очень скоро окрестили ласково бабой Утей, и это прозвище передавалось по наследству от экипажа к экипажу. Русских моряков она любила как родных детей. Прежде всего потому, что своему процветанию кабачок бабушки был обязан исключительно одному очень важному факту - за последние пять или шесть лет на верфи ремонтировалось двадцать пять советских судов, мы были двадцать шестым. Поэтому русские моряки платили за вино у нее меньше, чем греки.

Привлекательным было еще и то, что в одну из стен были вмазаны бочки с вином и местным коньяком, и бабушка охотно наливала на вынос. При этом двухлитровая пластиковая бутылка с разливным местным коньяком Метакса стоила, в пересчете на наши деньги, около десяти деревянных рублей, столько, сколько в России стоили пол-литра коньяка. А уж местный виноградный самогон Олд бренди, безумно популярный среди мичманов, обходился и того дешевле. Но у него был крупный недостаток - если на ночь выпить больше литра, то утром головную боль мог снять только стакан спирта, который надо было выпрашивать у доктора. Патентованный Седалгин не помогал даже горстями.

В кабаке у бабули была самая спартанская обстановка. Это было заведение для настоящих мужчин. Столы, стулья, бочки в стене с торчащими из них кранами и никаких излишеств в виде стойки бара и, уж тем более, кухни. Пили, как правило, без закуси, либо что-нибудь приносили с собой. Подобная демократическая обстановка была очень привлекательна. Как-то раз закончилась закуска, а выпивки было еще очень много, и баба Утя, очевидно испугавшись, что русские могут перепиться и помереть, что бросит тень на ее бизнес, пошла куда-то в задние комнаты и через некоторое время вышла с гигантской яичницей, которой она совершенно безвозмездно накормила моряков

Бабуля часто и сама была не прочь пропустить стаканчик в компании русских друзей. Сюда частенько захаживали рабочие и мастера с верфи и с удовольствием подсаживались к русскому столу. Нередко попойки приобретали широкие интернациональные масштабы. Это очень беспокоило особиста, поскольку именно такая обстановка создавала условия для вербовки советских моряков в пособники мирового империализма. Надо сказать, что греки в основной своей массе народ очень малопьющий, но многие работники верфи после общения с таким большим количеством русских моряков, перестали относиться к этой категории. Их сгубила взаимная тяга русских и греков друг к другу и стремление закрепить дружбу. Дружбу для крепости заливали крепкими напитками. Я лично общался с одним немолодым мастером с верфи, который пил, причем наравне, с нашими мичманами неразбавленный спирт, и после каждого стакана весь передергивался и восторженно восклицал: О! Шилё-ё-ё.... В смысле Шило.

Иногда для греков распитие алкоголя с русскими заканчивалось временной утратой здоровья и трудоспособности, что в стране волчьих капиталистических отношений могло угрожать потерей работы - так нам разъяснял политэкономически подкованный замполит. На Пасху нас со старпомом пригласил в гости один наш греческий друг Илья с очаровательной, на наш слух, фамилией Херувим. Я помню, что замполит с особистом долго муссировали вопрос: могут ли коммунисты участвовать в пасхальном застолье? Традиционно посоветовали не ходить, поскольку могут быть провокации со стороны агентов ЦРУ, которыми естественно, является вся семья Херувима, включая трехлетнюю дочь. Конечно, принимать подобный бред всерьез никто не стал, и идти пришлось без благословения от комиссара.

По поводу празднования Пасхи прямо при нас на каменной террасе дома был зажарен козленок и выставлен на стол в компании с бочонком вина и множеством разной вкусной еды, украшенной зеленью. Мы сначала выпили с хозяином и его семьей этот бочонок, потом он еще достал коньяк, потом он еще достал ликеры. Все это сопровождалось разговорами на нескольких языках и совместным хоровым пением Катюши на русском и греческом языках одновременно. На каком-то этапе мы начали опасаться за здоровье хозяина и стали уговаривать его остановиться в потреблении своих алкогольных запасов, но он вошел в раж и решил непременно от русских не отставать. И не отстал. Когда мы уходили, нас провожала его жена, поскольку сам Илья Херувим говорить не мог и вообще никаких признаков жизни, кроме прерывистого дыхания и неконтролируемых движений глазными яблоками, не подавал. Мы же были лишь в прекрасном настроении, и не больше. Бедный Илья вышел на работу только через четыре дня, весь бледный и несчастный. Он потом еще долго рассказывал соотечественникам душераздирающую историю о том, как он пил с русскими моряками и чуть не умер. Я думаю, что эту пьянку он вспоминает и по сей день.

Стремление угостить русского друга в кабачке у греков носило какой-то совершенно неуемный характер. Часто бывало, что когда мы просили счет, выяснялось, что за нас уже заплатил кто-то из работников верфи, оказавшийся в этом заведении в данный момент. Естественно, мы уже не могли просто так уйти и приглашали греческого друга за наш столик, заказывали в ответ выпивку, и вечер проходил в обстановке дружбы и полного взаимопонимания. Быстро исчезали языковые барьеры. Нашим православным душам, русским и греческим, было тепло и уютно вместе. Почти всегда к нам присоединялись греки из-за соседних столиков. Начинали подниматься тосты за дружбу народов и вообще за мир во всем мире. Нередко, если позволяло место, исполнялся известный танец Сиртаки большим интернациональным коллективом.

Человек за бортом!

Эта чрезмерная дешевизна алкоголя чуть трагически не повлияла на судьбу одного из моряков Полюса. Как-то, в один не очень прекрасный вечер, наш четвертый механик Саша после того, как основательно посидел у бабы Ути, зашел в гости на советское судно Кубань, которое было пришвартовано к нам одним бортом, и между нашими пароходами был перекинут трап. Он зашел туда навестить знакомого механика, естественно, не пустой, а с предусмотрительно купленной у бабки в кабаке двухлитровой пластиковой бутылкой коньяка. Судя по всему, встреча друзей удалась, поскольку, возвращаясь к нам на борт, Саша рухнул в воду где-то с восьмиметровой высоты. Время было темное, никто этого сразу и не заметил. А дальше события развивались уже по сценарию черной комедии. В момент падения механика за борт в рубке дежурного в уютном тепле сидели, курили и травили флотские байки боцман, штурман и доктор. В разгар очередной истории дверь рубки открылась и в нее как-то бесплотно скользнул матрос Филимонов из боцманской команды, тихонечко встал в уголке и задумчиво закурил. Мы решили, что матрос зашел погреться - вечер был довольно прохладный и ветреный - и продолжили разговор. Подумав минут пять, матрос Филимонов вдруг совершенно сомнамбулически, без всяких эмоций сказал в пространство рубки перед собой:

- Там человек за бортом.

Мы потрясенно уставились на него. Боцман первый опомнился и ответил своему подчиненному:

-Не фиг тут по-идиотски шутить, а лучше пройди вдоль борта. Проветрись, а заодно посмотри, все ли там ладно.

Матрос дисциплинированно пошел на обход. А все это время механик под бортом продолжал бороться со стихией и цепляться за отвесный борт родного парохода. Мы поговорили немного о матросах вообще и о Филимонове в частности, и боцман нам пожаловался, что этот матрос уже давно сидит у него в циррозной печени со своей медлительностью. Потом штурман начал какую-то очередную байку и мы снова отвлеклись от службы - я стоял вахтенным у трапа, а штурман - дежурным по судну. Минут через пятнадцать снова зашел Филимонов. Постояв скромно в углу, он опять повторил старую шутку: Там человек за бортом. В ответ мы почти хором послали его

вместе с его идиотскими шуточками. Матрос поразмыслил минут пять и задумчиво вышел. А под бортом Саша из последних сил пытался уцепиться за ставший вдруг таким чужим борт родного парохода .

И лишь когда в третий раз матрос Филимонов вошел в рубку и сказал с каким-то тихим отчаянием:

-Там уже с Кубани говорят, что у нас человек за бортом! - мы все же решили выйти и посмотреть, чего там всем этим придуркам не сидится в тепле. Вышли и обалдели - за бортом медленно тонул, устав бороться со стихией, наш четвертый механик. Дальше все было как положено: дежурный офицер - штурман Сева, громким командным голосом объявил:

-Человек за бортом!

И кинулся организовывать подъем утопающего. Механик был спасен. Вместе с доктором с соседнего парохода мы провозились до полуночи с раненым бойцом, поскольку Саша ухитрился сломать себе плечо и сорвать лоскут кожи с головы. А виновным во всем признали матроса Филимонова, поскольку он вовремя не доложил о человеке за бортом. Но потом его тут же и простили, решив, что все равно, куда матроса ни целуй, у него, известное дело, везде ....

Как боцман наблюдал мираж

Кстати о Кубани - судне, возвращаясь с которого нас чуть не осиротил четвертый механик, а он очень значительная фигура в судовой жизни, поскольку в его ведении находится водоснабжение всех гальюнов на пароходе.

Кубань было госпитальным судном ВМФ; порт приписки Севастополь. Это был белый пароход тысяч семь водоизмещения, как и наш Полюс. Достаточно комфортабельные каюты, большая санчасть - все это было предназначено для перевозки раненых в военное время, а в мирное - судно перевозило сменные экипаж подводных лодок в точку боевого дежурства субмарины. Есть известная байка про то, как одному экипажу привезли жен с другого экипажа. Говорят, сначала был скандал, но потом все остались довольны - и жены, и офицеры - не возвращаться же назад не солоно хлебавши. Скорее всего эта байка - чистый бред, но при том флотском бардаке, который я видел на практически всех уровнях, возможно было все. Когда на таких судах проводятся учения, то на них садится госпиталь, где в штате, кроме всего прочего, еще и два-три десятка медсестер. Поэтому в подобных учениях моряки всегда участвуют с огромным удовольствием.

Мы стояли на греческой верфи уже месяца полтора, когда стало известно, что через несколько дней госпитальное судно Кубань, приписанное к Черноморскому флоту, пришвартуется рядом с нами и встанет вторым корпусом, т. е на берег они будут ходить через наш пароход. Все по-разному отнеслись к этому известию. Особист, помню, заволновался, что надо будет в два раза увеличить количество дырок на компьютере. Главное, что его взволновало - это сложность определения отличия наших греков от кубанских. Кто-то из офицеров, в ответ на его опасения, даже посоветовал ему метить греческих работяг разной краской. Своеобразно отреагировал боцман. Он подошел ко мне и осторожно осведомился:

-А что, доктор, правда, на госпитальных судах теток много?

Не моргнув глазом, я ответил:

-Да там одних только медсестер никак не меньше двух-трех десятков!

Боцман был человек бывалый, но наивный. Он принял все за чистую монету, потому

что очень страдал от отсутствия женского общества.

В день прихода Кубани группа офицеров, не участвующих в швартовке, стояла на верхней палубе и с ленивым интересом наблюдала за происходящим внизу. Я уже проинформировал их об интересе боцмана к медсестрам, и нам была очень интересна его реакция. Результат, как принято говорить, превзошел все ожидания. Ни до, ни после я больше никогда в жизни не видел ни одного боцмана, который бы в таком виде руководил швартовкой. Обычно на это довольно тяжелое и грязное мероприятие боцмана выходят одетыми во что попроще и погрязнее, а здесь ...

... Идеально отглаженный черный двубортный костюм, ослепительно белая рубашка со строгим галстуком и, самое главное, какие-то невероятно элегантные черные кожаные перчатки, видимо купленные где-то в дальней заморской стране. У командира и старпома от этого зрелища, невероятного для советского флота, отвисли на время челюсти, и они даже начали давать сбивчивые и противоречивые приказания .

В течение всей швартовки боцман Витя был великолепен. Он возникал одновременно на баке и на юте, он волевым командным голосом руководил матросами, он отодвинул на задний план и старпома, и даже командира. Он швартовал Кубань так артистично, словно эта швартовка была его последней, лебединой песней. И вдруг, когда все швартовые концы уже были заведены к нам на борт, Витя осознал, что женщин-то на пришедшем судне нет за исключением двух поварих лет шестидесяти, которые вышли поглазеть на Грецию и нашего боцмана прямо с камбуза, как были, в грязных, заляпанных соусами фартуках, обтянувших тугие животы.

- А что, медсестры по каютам сидят? - с тайной, последней надеждой спросил он через борт седого боцмана с Кубани. Тот сначала не сообразил, о чем идет речь, потом понял и, сопоставив необычный внешний вид боцмана с его вопросом, расхохотался и ответил:

-Да ты че, паря, кто ж в ремонт гошпиталь берет! На их валюты не напасешьси.

Потрясенный Витя резко обернулся и понял по нашим лицам, что все это мы знали с самого начала. Пароход, набитый молодыми медсестрами, оказался миражом. Кое-как, уже без всякого намека на артистизм, он закончил швартовку и установку трапа и тяжело стал подниматься к нам наверх. Мы сразу же сделали сочувствующие лица в соответствие моменту. Штурман отодвинулся от меня, на всякий случай, и высказал предположение:

-Похоже, док, тебе сейчас боцман или морду набьет, или тра...нет за всех кубанских баб.

На какой то миг я даже поверил в возможность наступления этого события, но все обошлось.

-Сволочь ты, доктор, - как-то совсем буднично, словно просто констатируя факт, сказал, поднимаясь по трапу, Витя. - А я тебя еще шило-колу делать научил.

Боцман дулся на меня с неделю, и только когда мы распили с ним пол-литра знаменитого флотского напитка, простил меня и отпустил все грехи.

Мучачос, кабальеро!

Отступление

Интересно устроена память. Одно событие, по каким-то неведомым ассоциациям, вдруг напоминает о другом. Когда упомянул о поварихах с Кубани, вспомнил совсем другую байку.

Панамским каналом наши военные пароходы не ходили. Но как-то, в начале восьмидесятых годов, одно из судов нашей экспедиции, небольшой, в три тысячи тонн водоизмещением, гидрограф, кажется, Персей, сподобился участвовать в международном научном проекте Полимоде. Проект, в частности, был посвящен, исследованию Бермудского треугольника. Отработав в Карибском море, вся международная армада двинулась в сторону Панамского канала, чтобы продолжить исследования в Тихом океане. Пошел туда и наш пароходик.

Как положено, перед входом в канал подошел лоцманский катер и Персей принял на борт лоцмана. Начали движение. И вдруг, прямо на ходу, к ним причаливает какая-то расписная баржа и местный кабальеро дает понять, что надо спустить шторм- трап (веревочная лестница). Растерявшийся боцман, естественно, выполняет просьбу, и по трапу, с ловкостью обезьян, на борт начинают взбираться две или три размалеванных девицы в самом легкомысленном наряде. К штормтрапу пулей прилетает замполит и, раскинув руки, пытается не пустить на борт столь нахальных особ. Девицы, то ли мулатки, то ли негритянки, болтаются на трапе и понять ничего не могут: вверх их не пускает офицер, снизу в зад толкает панамец. Словом, немая сцена, правда, с какой-то совершенно отчаянной латиноамериканской жестикуляцией.

Лоцман, глядя на всю эту суету вокруг трапа, долго хохотал, но, в конце концов, прояснил ситуацию. Оказывается, поскольку прохождение канала занимает почти сутки, то местные владельцы публичных домов, идя, так сказать, навстречу пожеланиям трудящихся, стали доставлять девиц прямо на входящие суда на катере, а потом другой катер их снимает на выходе и пересаживает на пароход, идущий обратно. Словом, наша родимая идея предприятия с непрерывным циклом работы с поправкой на нещадную капиталистическую эксплуатацию человека человеком.

Слабо разбирающийся в политике владелец плавучего борделя был потрясен. Он никак не мог понять, чем плохи девицы, которых он привез, и про какой такой моральный облик ему толкуют. Он даже стал пытаться на ломаном англо-испанском объяснять, что если эти не устраивают, он сейчас привезет других, главное, чтобы клиент был доволен. Удовлетворен, так сказать.

-Кабальеро, кабальеро, - зазывал он, - мучачос вайт о блэк!- он пытался соблазнить советских моряков широким ассортиментом товара.

-Ноу - твердо и сурово говорил замполит, еще шире расставляя руки.

-Компаньеро! (товарищ) - теперь он уже апеллировал к классовым чувствам советских моряков. - Мучачос! Мучачос!

-Ноу - вновь был суровый пролетарский ответ.

Все это время девицы продолжали терпеливо висеть на штормтрапе, никак не выражая своего отношения к происходящему, и с безразличным выражением на смуглых лицах жевали резинку. Предохранялись от кариеса, наверное. Наконец, до панамца начинает доходить, что эти странные моряки вообще отказываются от женщин, и в голову к нему начинают, видимо, закрадываться разные нехорошие мысли о сексуальной ориентации экипажа.

-Ноу мучачос? - озадаченно спрашивает панамец и вдруг расплывается в хитрой улыбке - О! Мучачос ноу, ю вонт бойз, - и покачивает, подлец, ладонью, изображая международный жест, означающий измененную сексуальную ориентацию у мужчин.

-Ноу! - В это единственное знакомое ему иностранное слово замполит гневно вложил все свое возмущение по поводу грязного подозрения, которое высказал панамец в адрес высокоморальных советских моряков.

И тут на палубу вылезают, привлеченные шумом, две наших тетки лет под шестьдесят, растрепанные, в засаленных передниках, прямо-таки с рубенсовскими пропорциями. Увидев их, хозяин борделя теряет дар речи, а потом знаками и ломанными английскими словами задает вопрос:

-Ю ол ф...к зем? - Даже традиционно не знающий языков замполит понял вопрос и,

печально вздохнув, ответил криком души:

-Тебя бы, черножо...ый, на полгода в море загнать, так они тебе Белоснежками покажутся!

Когда баржа отчаливала, увозя невостребованный высоконравственными советскими моряками товар, на грустных девиц, гордо водрузив роскошные бюсты на леерные ограждения, взирали сверху повариха и буфетчица. Они всем своим видом показывали превосходство советского человека над человеком мира капитализма.

Глава 2. Мои другие походы

После Греции я был еще во многих странах за синими морями. Некоторые не оставили в памяти яркого следа. Другие... глубоко затронули душу. Об этих других я и хочу рассказать.

Марокко

Сведения из лоции: Порт Сафи второй по значению порт Марокко после порта Касабланка.

На берегу вершины бухты раскинулся город Сафи (Safi) в котором имеются два госпиталя, оснащенные современным медицинским оборудованием; госпитали принимают на лечение моряков всех национальностей.

Против северной части города оборудована защищенная молами гавань. Хорошими ориентирами при подходе к порту Сафи служат здания города Сафи и высокие каменные стены, которыми обнесен город. Наиболее приметными являются белая гробница Сиди-Бу-Зид, расположенная на берегу, и минарет.

Гидрометеорологические сведения. В районе порта с апреля по октябрь господствуют северные ветры, скорость которых изредка достигает 14 м/с. Зимой ветры более умеренные.

Ввоз и вывоз. В порт ввозят цемент, лесоматериалы, строительные материалы, серу, жидкий аммиак и зерновые; вывозят фосфаты, руду, сельскохозяйственные продукты, минеральные удобрения и рыбные продукты.

Предупреждения. При сильных западных ветрах в гавани порта Сафи наблюдается волнение, поэтому при усилении западного ветра нужно завести дополнительные швартовы или выйти в море.

Африканская страна Марокко в первый миг показалась мне удивительно знакомой, хотя я был здесь впервые. И только немного позже понял - почему. Передо мной была чудесная страна арабских сказок 1001 ночи. Только это были не декорации к фильму о Шехерезаде. Здесь все было настоящим, и все равно - волшебным. В кварталах горшечников часами можно было стоять и смотреть, как на твоих глазах создается чудо - удивительные кувшины, чаши и лампы. Время здесь словно остановило свой бег. Наверное, если бы из-за угла кривой улочки вдруг неспешной походкой вышел халиф Гарун ар Рашид в расшитом золотом атласном халате, сопровождаемый своим верным визирем Джафаром, то это представилось бы совершенно обычным для этого места. А вот эту лампу, наверное, достаточно потереть, чтобы из нее в клубах разноцветного дыма появился джин и, приложив руку ко лбу и сердцу, торжественно произнес: Слушаюсь и повинуюсь!

Восточные лавки с проемами вместо дверей, которые завешены яркими коврами и водоносы в звенящих начищенной медью декоративно-архаических одеждах - это лицо Марокко. В воздухе носится удивительное и волшебное, характерное только для Востока, сочетание запаха пряностей с запахом хорошо выделанной кожи. Только на Востоке умеют выделывать кожу так мягко и так нежно. Только здесь она самая дешевая в мире. Поэтому моряки покупали кожаные изделия в Марокко, а точнее, в двух портах этой страны - Саффи и Танжере. И только здесь можно встретить над лавками самостоятельно написанные на русском языке рекламные плакаты: Каждому русскому м...даку по кожаному пиджаку. Очевидно, какой-то доморощенный судовой юморист сделал образец этой надписи марокканскому купцу и получил за это скидку на товар. Сами арабы быстро схватывают на лету иностранные слова и можно услышать от купца, зазывающего в лавку: Русский, заходи, посмотри, не г...вно

К восточной назойливости, которая так раздражает многих, надо относиться философски. Это часть их торговой культуры и традиций. Надо спокойно, без раздражения относиться к хватаниям за руки, зазываниям в лавки, выкрикам прямо над ухом. Не следует обижать хозяина, и если вы никуда не спешите, не поленитесь зайти в лавку, похвалить товар, скажите, что еще походите и, возможно, зайдете к нему. Для восточного человека - это бальзам на душу. Если же вы торопитесь, а зазывалы уж слишком назойливы, советую не злиться, а, широко улыбаясь, посылать их всех подальше - громко и внятно. Это понимают даже на Востоке и сразу отстают, видимо догадываются, что человек спешит.

Очень сильно досаждают водоносы. Они выглядят экзотически - бурнус, расшитый какими-то невероятными узорами и медными бляхами, на широкой портупее через плечо множество сияющих медных чашек и мех с водой, который тоже увешан звенящей бахромой. Все это гремит и бренчит, да кроме того сам водонос, иногда совершенно внезапно, прямо над ухом выкрикивает что-то совершенно непотребное. Главный заработок этого экзотического создания Аллаха - позировать перед фотоаппаратами туристов. Делает он это предельно назойливо, стараясь внезапно влезть в кадр, а потом начать орать, что ему надо за это бакшиш. Наверное, у западных туристов этот номер и проходит, но чтоб наш моряк за здорово живешь расстался с кровной валютой! Я помню, как меня попросил сфотографировать на память для семейного альбома на фоне Саффи начальник геофизической лаборатории Саша Толкачев. И не успел я навести на него фотоаппарат, как вижу в видоискатель, что в кадр нахально лезет водонос и уже кричит что-то про бакшиш. Я прекратил снимать и стал пытаться вежливо просить марокканца отойти в сторону. Но тут ему внятно все объяснил Саша. Давно небритый офицер мрачно посмотрел на водоноса с высоты своего почти двухметрового роста и прорычал:

-Вали отсюда, чернож...пый, вот тебе шиш, а не бакшиш. У нас таких немытых, как ты, целая Средняя Азия, причем бесплатно!

Водонос понял, что здесь денег не дадут и тихо отвалил, как и просили.

Не рекомендуется женщинам ходить без мужчин. Надо иметь хотя бы одного мужика на всех. Тогда это означает, что дамы - его собственность, а собственность здесь уважают. Нет, на них никто нападать не будет, боже упаси, но обязательно почти все встречные марокканцы начнут назойливо предлагать им деньги и просить провести с ними время. Тогда еще все советские женщины возмущенно отказывались от таких предложений.

По-настоящему я увидел и впервые попробовал дары моря в Марокко. Устрицы в живом виде, жареные осьминоги и хвост лангуста. Вечером рыбаки сгружали свою добычу прямо на камни причала. Рыбу они сортировали в ящики, и ее тут же забирали оптовые покупатели, а вот единичные экземпляры морских обитателей, попавшие в сети, откладывались отдельно; было очень интересно посмотреть на огромных омаров и лангустов, на осьминогов и на большие необычные раковины моллюсков. Мы как-то купили устриц на пристани. Нам нагрузили морской деликатес в корзину с виноградными листьями, и мы их съели живьем под лимонный сок и спирт вместо шампанского. Я ничего вкуснее еще не ел.

Марокканцы очень трепетно относятся к обычной человеческой благодарности. Если вы оказали услугу арабу, пусть даже самую незначительную, он не успокоится, пока в ответ что-нибудь вам не подарит. Когда Крузенштерн стоял в марокканском порту Саффи, ночью меня разбудил телефонный звонок, и вахтенный у трапа попросил меня подойти к нему, поскольку тут полицейский умоляет позвать доктора. Когда я пришел, там действительно стоял портовый полицейский, который протягивал вахтенному какую- то коробочку и непрерывно бормотал Чиф-полисмен, доктор... Коробка оказалась из- под ректальных свечей, причем нашего производства. Как я понял, начальника портовой полиции скрутил геморрой, и он послал подчиненного на русский пароход за лекарством, а коробочку дал в качестве образца. Я думаю, что он уже не раз обращался за помощью на наши суда и, наверное, уже знал, что вот этого добра у нас навалом. Я выдал полицейскому целый мешок свечей, заверив его:

-Этого хватит вставить в задницу всей полиции вашего города.

На следующий день, уже под вечер, возвращаясь из города, я увидел опять этого же полицейского у трапа. Увидев меня, он радостно кинулся мне навстречу. Я удивился и спросил:

-Что, размер свечей к начальственной ж...пе не подошел?

Оказалось, нет. Он показал на стоявший у трапа неимоверных размеров мешок с неимоверных же размеров апельсинами и сообщил крайне почтительно, что это презент от чиф-полисмена, и что свечи, конечно же, подошли по размеру к начальственной заднице. После чего он с достоинством удалился.

Апельсины мы съели узкой группой офицеров. Особист - все тот же, с которым мы были в Греции, апельсинов не получил и, узнав от информаторов о происшедшем, заявил нам, что это провокация, а апельсины, скорее всего, были отравлены с целью выкосить на пароходе лучшие офицерские кадры. Мы потом долго переживали, что не дали ему попробовать первому. А вдруг они и вправду были отравлены?

В Саффи я был дважды. Когда время первой стоянки подошло к концу, ко мне в санчасть, почти перед отходом судна, зашел шипшандлер - портовый человек, обеспечивающий поставки продуктов питания заходящим судам, и попросил дать ему бинтов, йода и перекиси. Я насыпал ему мешок, как и чиф-полисмену, и он счастливый ушел. Через час мы отчалили тоже. Через год, уже на другом пароходе, я снова был в этом же порту. Как обычно, пришли представители порта. Я занимался с санитарным врачом, который быстро подписал мне необходимые бумаги, за что он, получив бутылку водки и два килограмма шоколадных конфет, ушел радостный и счастливый. Через некоторое время ко мне пришел помощник командира Серега и с таинственным видом сказал, что в его каюте сидит местный шипшандлер и требует доктора, с которым, как он утверждает, уже давно знаком. Он действительно оказался тем шипом, которому я насыпал медицинского имущества год назад. Он торжественно вручил мне огромный расписной керамический кувшин и блюдо и долго извинялся, что не успел подарить мне это все в прошлый раз, потому что мы уже отчалили.

Сенегал

Сведения из лоции Западного побережья Африки:

Порт Дакар (Dakar) оборудован у западного берега бухты Горе между мысом Дакар и отстоящим на 1,8 мили к cеверу от него мысом Бель-Эр. К порту примыкает город Дакар (Dakar) - столица Республики Сенегал.

Течения. В районе молов порта наблюдается постоянное течение, направленное против часовой стрелки. Обычно суда, идущие от входа в порт в сухой док, у пирса Гран сносятся течением влево; как только нос судна зайдет за оконечность этого пирса, течение сносит судно вправо. В 2 милях от северо-восточной оконечности Северного мола лежит затонувшее судно с глубиной над ним менее 20 м.

Другое затонувшее судно с глубиной над ним менее 20 м, положение которого сомнительно, лежит приблизительно в 2,8 кбт от северо-восточной оконечности Северного мола.

Санитарно-карантинная служба. Связь судов с берегом осуществляется только после разрешения санитарных властей порта.

Ввоз и вывоз. В порт Дакар ввозят металлические изделия, жидкое топливо, уголь, хлопчатобумажные изделия, зерно, рис, вина и сахар; вывозят из порта цемент, фосфаты, золото, каучук, кожу, жмых, арахис, муку и пищевые жиры.

Об опасностях африканского берега

Черная Африка в Сенегале поражает европейца экзотикой. Сразу вспоминаются строки популярной песни моего детства: В Сенегале, братцы, в Сенегале, я такие видел чудеса.... Жара, сложная смесь запахов, местное население необычного вида в необычной одежде - все это оставляет неизгладимое впечатление.

Самые ленивые в мире - это негры. Во всяком случае, те, которых я видел в африканских странах. Это, по-моему, ясно осознавали, кроме советских моряков, только американские плантаторы. Не случайно, для того чтобы заставить одного негра работать, надо было содержать несколько белых надсмотрщиков. Наверное, поэтому и рухнула экономика рабовладельческого Юга, и он проиграл в Гражданской войне с Северными штатами. Сенегальские негры в отношении к работе - не исключение среди всех негров мира. У меня сложилось устойчивое впечатление, что все африканцы активно трудятся, только когда что-нибудь воруют или меняют. Помню, мне рассказывал командир нашего дивизиона, что когда еще был командиром парохода Академик Крылов, он в Мозамбике испытал кошмар, поскольку не знал, как поступить с незаконно появившимся на мирном научном судне автоматом Калашникова с полным рожком боеприпасов. А дело было так...

Ночью, во время стоянки в Мапуту (порт в республике Мозамбик), к вахтенному у трапа подошел негр в полевой военной форме и попросил знаками что-нибудь поесть. С широтой русской натуры наш вахтенный попросил негра постоять у трапа, а сам пошел на камбуз, где только что ночные коки выпекли хлеб, и принес черному брату горячую буханку белого. Чернокожий схватил хлеб и в восторге убежал. Вахтенный остался размышлять под африканскими звездами на философские темы о том, что проклятый колониализм довел бедных негров до полной нищеты и голода. Его раздумья были внезапно прерваны возвращением голодающего африканского жителя. Тот подбежал к вахтенному матросу и восторженно крича и распевая что-то, типа Бандьеро росса, вручил ему автомат Калашникова, явно из партии оружия, переданной мозамбикским товарищам Советским Союзом для борьбы с поработителями-колонизаторами. Вручил и растворился в темноте африканской ночи, что негру, понятное дело, раз плюнуть - он ведь черный. Насмерть перепуганный гражданский вахтенный матрос, сжимая в побелевших от страха пролетарских руках АК-74, доложил командиру о новом приобретении экипажа парохода Академик Крылов, полученном в обмен на обычную буханку хлеба. Командир был настоящий офицер, а потому не растерялся. Он приказал положить автомат на пирс и сделать вид, что он не наш. Так пароход на следующий день ранним утром, пока никто не видел, и отчалил от мозамбикского берега, на котором мирно осталась лежать гордость нашего военно-промышленного комплекса - автомат Калашникова с полным боезапасом.

Вообще, надо отметить, что опасный оказался бережок-то. Когда Академик Крылов еще только швартовался в ихнем Мапуту, то он чуть не снес пирс вместе с послом и сопровождавшими его лицами. В момент швартовки все вахтенные офицеры судна во главе с командиром не могли после четвертого месяца рейса оторвать биноклей от стоящей на пирсе жены одного из советников посольства, которая была в совершенно прозрачном белом комбинезоне, под которым, по утверждению очевидцев, абсолютно ничего не было. Боцмана, глядя на нее, тоже держались отнюдь не за швартовые концы. Говорят, что потом, чудом уцелевший, посол сделал серьезное внушение ее мужу .

Черные пираты

Наш Иван Крузенштерн встал вечером на границе территориальных вод Сенегала перед заходом в Дакар - столицу и главный порт Сенегала. Экипаж собрали на традиционное собрание в кают-компании, где особист традиционно же рассказал нам, что именно здесь и находится центр мирового шпионажа. Заодно, в качестве примера, рассказал о том, что доктор кидается поднимать всяких упавших на улице, как уже было в Греции, не задумываясь о том, что это может быть провокация. Похоже, мой рейтинг в экипаже резко поднялся после этой информации. Затем перед народом встал заместитель командира по науке Феликс Юн - казахский кореец, и рассказал леденящую душу историю, как лет десять назад пароход нашей экспедиции Полюс уже заходил в Дакар и так же стоял у границы территориальных вод. Ночью к нему подплыли негры на пироге, срезали и унесли все швартовые концы с кормы. При этом, как потом с ужасом рассказывал вахтенный моторист, вышедший подышать свежим воздухом на палубу и случайно увидевший похитителей, совершенно черный негр (интересно, какой он еще мог быть) замахнулся на него огромным мачете. Отдавать жизнь за имущество, числящееся на боцмане, моторист не решился и тихонько ретировался обратно в машину .

Рассказ заместителя по науке имел успех, но только как очередная морская байка. Особенно невероятно было то, что до парохода надо было плыть около 150 миль (около 280 км). Дело в том, что Сенегал - единственная в мире страна, у которой границы территориальных вод не 12 миль, как у всех нормальных, а 150. И перед заходом суда ложатся в дрейф на этой отметке и запрашивают разрешения на вход в порт. Это, видимо, очень льстит униженным и оскорбленным потомкам черных рабов. Этакая негритянская мания величия. Яркое проявление политики Сенегальского негритюда - негритянского расизма. Бывалые моряки сошлись на том, что негры слишком ленивы, чтобы грести 150 миль на пироге за какими-то швартовыми концами. Поэтому вахты боцман не выставил и бдительности не проявил, поскольку, как и все, решил, что 150 миль от берега - это уже

открытый океан. Кто там приплывет? И зря он так решил.

Утром весь пароход очень рано проснулся от страшных матерных выкриков старшего боцмана, причем многие высказывания носили откровенно расистский характер. Самым мягким и интеллигентным в его речи было слово чернож...пый. И даже не выходя на палубу, большинство из нас сразу догадалось - срезали-таки концы мерзавцы-негры, не поленились проплыть 280 км на утлой пироге. Феликс Юн целую неделю ходил героем, а старик-боцман навсегда стал убежденным расистом, потому что стоимость швартовых концов еще долго вычитали из его жалования.

Санитарный врач - он и в Африке санитарный

Первое яркое впечатление от Дакара - это приход на борт портовых властей. Я такого количества чиновников в одном месте больше ни разу не видел ни в одном порту мира. Их было человек пятнадцать, поскольку каждый портовый чиновник приволок за собой еще по две-три темных, в прямом смысле слова, личности, или, как он их назвал, ассистента. Чиновники всех слаборазвитых стран одинаковы. Сначала они предъявляют невыполнимые требования, а затем намекают, что вопрос может быть улажен, если проявить некоторую щедрость. Причем намекают это не сами, а через ассистентов. Я теперь знаю, для чего у наших чиновников и депутатов так много помощников. Санитарный врач с двумя помощниками тоже не был исключением. Он гордо вошел ко мне в санчасть, потребовал предъявить все медицинские сертификаты и как начал цепляться к каждой букве! Поскольку санитарный врач опоздал немного, и портовые власти уже без него открыли границу, то я не стал ждать конца его выступлений и прямо спросил, чего он хочет, поскольку я тороплюсь на берег. Для начала он попросил провести его в салон командира, где обычно подписываются все бумаги портовыми властями. Когда он увидел, что все уже ушли, а бумаги подписаны и их держит в руках старпом, задержавшийся в салоне, горю его не было предела. И тут он увидел на столе блюдо с остатками канапе - маленькие бутерброды с печеночным паштетом и копченой колбасой. Не спрашивая нас, он ринулся к нему и стал обеими руками запихивать канапе в рот, просто урча от удовольствия .

При этом дисциплинированные ассистенты стояли и, глотая слюну, преданно смотрели в рот начальнику. Я хочу сказать, что сенегальский санитарный врач здорово мне напомнил некоторых наших выпускников Санитарно-гигиенического института, поскольку те тоже никогда не брезговали ресторанными объедками. Мы со старпомом остолбенели, глядя на эту сцену. Он первым пришел в себя и шепнул мне:

-Слушай, док, возьми у завпрода кило конфет, дай негру и гони его в три шеи, а то он еще начнет переборки жевать, смотри, какой голодный.

Когда портовый санитарный инспектор получил кулек конфет и, от щедрот наших, еще две банки тушенки, он счастливый ссыпался по трапу на берег вместе с ассистентами, и я его больше не видел. Санитарная граница была нам тоже открыта.

Шапка давай!

Впервые увидел широкомасштабный ченч, так моряки называют меновую торговлю от аналогичного английского слова, которое переводится, как обмен. Офицеры в этом безобразии, запрещенном, кстати, законами всех стран (и отдельно, инструкцией ЦК КПСС), участвовали не сами, а только через подчиненных им гражданских моряков. Зато те ченчили во всю. Выменивали в основном маски и статуэтки местного производства из так называемого красного или черного дерева - местная пальма или завезенная на судах из Европы в качестве тары сосновая доска, окрашенные в нужный цвет.

У негров огромным успехом пользовались три вещи. Первая из них - хозяйственное мыло. Как я потом убедился в других портах Африки строго определенных размеров куски мыла служат эквивалентом валюты. Вторая - одеколон Шипр. Он имел не менее грандиозный успех - сенегальцы его нюхали, как клей Момент нюхает наша молодежь.

Но особенный успех имел третий объект обмена - офицерская зимняя шапка. Поскольку Родина их выдавала раз в год, то у многих бывалых офицеров этого добра скапливалось в каюте немеряно. За одну единицу (шапка зимняя, мутоновая, с верхом из хромовой кожи) давали сразу несколько масок и статуэток и иногда даже мелкие изделия из слоновой кости. Негры на полном серьезе убеждали, что это и взаправду слоновая кость .

Сенегальцы с утра до вечера бесновались под бортом и на разные лады выкрикивали: Русский, шапка давай, давай шапка! Непонятным было только одно: на фига им меховая шапка, когда здесь в феврале ночью +30, а днем +50! Ответ оказался на удивление прост - в зимней шапке с опущенными ушами очень удобно спать на асфальте: и мягко, и свои уши не пачкаются. Здесь жизнь многих проходит на улице. Здесь их работа, здесь их дом.

Очень много прокаженных. Они сидят вдоль всех улиц Дакара, хватают прохожих за одежду и просят милостыню. От зрелища кистей и стоп без пальцев и раздувшихся лиц (а сенегальские негры и так не красавцы) становится жутковато. Постоянно свербит мысль, что при контакте проказа может легко передаваться. Приходя на пароход, сразу бегу в душ, а руки и лицо обязательно протираю спиртом. То же заставляю делать и весь экипаж. Не хватало мне еще вспышки проказы в открытом океане! Народ не доволен тем, что спирт тратят на протирку кожи. Большинство считает, что надо принимать спирт внутрь и тем самым истреблять заразу в зародыше.

Из этих историй, рассказанных нам греческими рабочими и инженерами, ясно следует, что греки, мягко говоря, недолюбливали турок, хотя уже полтораста лет Греция была свободной от мусульманского ига. Однажды наш замполит Матвеич бывший мичман (школа культуры профсоюзов - заочно, ныне Гуманитарный университет) пытался что-то объяснить греческому работяге, при этом он искренне считал, что если говорить громко по-русски, то все будет понятно, но грек, однако, никак не мог понять, чего от него хочет этот русский, и лишь застенчиво улыбался. Замполит, возмущенный таким непониманием, бросил: Ну, ты, это, совсем тупой, как турок!. А вот это грек понял. Он с такой детской обидой посмотрел на собеседника и вдруг стал что-то сбивчиво говорить, размахивая руками. Похоже, он призывал Бога в свидетели. Потом он сорвался с места и побежал к командиру. Через какое-то время мастер вызвал меня в качестве переводчика и попросил перевести, чего грек хочет. Оказалось, что тот просил объяснить всему экипажу, что он не турок, а грек, православный человек, а не магометанин какой. Командир горячо заверил его, что никто и в мыслях не имел даже подумать о том, чтобы честного человека принять за турка, и добавил, что за двадцать лет службы еще ни разу не встречал умного замполита, но потом одумался и попросил этого не переводить.

-Это наша национальная проблема, зачем им-то об этом знать, - задумчиво пробормотал он.

Второй антитурецкий демарш был более серьезным. 21 февраля вся Греция праздновала день, когда было поднято национальное восстание против Турции. А подняли его, как известно из учебников по истории, два брата-грека Ипсилантисы, которые к тому же были русскими офицерами. По этому поводу греки пригласили наш экипаж принять участие в празднике, но политически бдительные особист и наш замполит закричали, что могут быть провокации. Пришлось пойти без их благословления, да и смешно православному человеку было бы спрашивать разрешения у лица магометанской национальности напиться вина с братьями по вере. Опять же, мусульманам и Коран запрещает пить. А за два дня до этого на верфь пришел турецкий сухогруз с пробоиной в борту длиной 12 метров. Где он так приложился, один ихний Аллах знает, но его приняли в ремонт - коммерция есть коммерция; опять же - ведь не топить его в греческих водах. Однако при этом греки-рабочие посоветовали туркам с борта лишний раз не шастать, чтобы чего не вышло, а особенно 21 февраля. Греки народ горячий, и всякое может быть. Но один турок не внял предупреждениям и пошел гулять по праздничному городу. А почти все мужчины маленького города Эрмуполиса работали на верфи, поэтому турка опознали сразу. В результате его изрядно поколотили, и он чуть живой добрался до родного парохода. Кстати, когда турецкий пароход уходил, греки-рабочие, лучезарно улыбаясь, как только могут улыбаться одни греки, выразились в том смысле, что неизвестно, дойдут они до своего Босфора или при первом же волнении у них отвалится столь старательно наложенная на пробоину заплата.

Русские в Африке

Дакар - одна из основных баз советского рыболовного флота на Атлантике. Сдав улов, рыбаки заводят сюда свои МэРээСы (МРС - малый рыболовный сейнер) для отдыха экипажа и мелкого ремонта судна. За неделю стоянки они пропивают все, в буквальном смысле, до нитки. Периодически рыбаки заявлялись ко мне и предлагали обменять спирт на рыбные консервы или какие-нибудь морские редкости: раковины, акульи челюсти или кораллы. Но мне приходилось отказывать, так как я понимал, что мои боевые друзья- офицеры не переживут такой утраты - я имею в виду утрату шила, которое они по праву дружбы с доктором считали своим.

Особенно ярко мне запомнился наш рыбак в одних шортах и домашних тапочках на босу ногу, встреченный нами в портовом магазине. Глянув на нас мутным взглядом и опознав соотечественников, он оживился, приветственно поднял руку с нашей родимой авоськой, в которой уже булькало несколько бутылок явно дешевого виски, и поздоровался следующими словами:

-Мужики, это пойло здесь самое дешевое, а в город не ходите, там все бухало дорогое!

После чего снова как-то сник и побрел в сторону родного МРС .

Впервые увидел, как русский человек страдает без черного хлеба и селедки пряного посола только в Африке. К нам в гости напросились сотрудники Советского посольства. Видимо, их взяла тоска сидеть взаперти в русской колонии, а к рыбакам в гости не приедешь, они все время пьяные и разговаривают только матом. И вдруг родной научный лайнер с интеллигентными питерскими офицерами. Они матерно ругаться не будут, значит, можно прийти детям и женщинам. Прямо с утра посольские приехали к нам целыми семьями - полный автобус. Дети радостно лазили и носились по всему пароходу, чувствуя себя в полной безопасности среди таких родных русских моряков и, ощущая полную безнаказанность, висли на нас, пытались штурмовать мачту и трубу, плясали какие-то туземные пляски на вертолетной палубе. Моряки пытались изображать суровость на лицах, делать строгие замечания особо расшалившимся озорникам, но детские крики радости будили в душах морских волков воспоминания о доме, и их души таяли и умилялись.

Так удивительно было видеть, как вдруг в детской счастливой улыбке расплывалось лицо главного боцмана, на котором, на моей памяти, всегда лежала, словно маска, печать усталости и озабоченности судовыми проблемами: швартовкой, покраской, уборкой и т.д. И вдруг такая метаморфоза. Неужели это слеза блеснула в глазу моряка, а может - это слишком яркое солнце Африки или ветер из пустыни заставили прослезиться старого морского волка?

И большим и маленьким гостям очень не хотелось уходить домой, опять в тесноту русской колонии, за высокий забор с охранником, в скучный, размеренный и замкнутый быт в такой далекой и чужой африканской стране, где так мало было родных русских лиц. Тогда командир обратился к офицерам с просьбой разобрать семьи посольских по каютам и угостить их чаем, кофе, печеньем и вообще всем, что Бог послал (имелись в виду различные настойки на спирту корабельного производства). Как-то, совершенно интуитивно, мы попросили завпродшу Эллу принести в наши каюты по буханке черного хлеба и по несколько селедок, которая поступала к нам на пароход в больших деревянных бочонках. Принести просто так, для русской экзотики. И экзотика состоялась, но уже для нас. Увидев селедку и черный хлеб, посольские жадно накинулись на них, оставив без внимания и кофе, и печенье. Было удивительно смотреть, как холеные посольские дамы руками с маникюром и в перстнях рвали на куски селедку и черный хлеб далекой Родины. У некоторых в глазах стояли слезы. С набитыми ртами они пытались рассказать, что кто два, а кто три года уже не пробовал такого деликатеса. Разъезжались гости уже затемно, и многие уносили тщательно упакованные кусочки селедки русского пряного посола и черного хлеба, как величайшую драгоценность, как вкус России.

На следующий день мы нанесли ответный визит в русскую колонию. Нас принимали, как родных. Растащили по квартирам, старались окружить домашним уютом, чтобы мы хоть на немного почувствовали себя на суше, чтобы морские бродяги забыли на миг о дальней океанской дороге. Естественно, старались угостить, чем покрепче. Пару бочонков сельдей и несколько пакетов со свежевыпеченным черным хлебом, привезенных нами с собой в дар соотечественникам, посол принял, как великую драгоценность и сказал, что он лично будет распределять все это между сотрудниками посольства в виде премий.

Расизм и апартеид

Каждый день посол предоставлял нам автобус для поездки на пляж. Мы купались, если так можно сказать, у самого острия Зеленого Мыса. На эту крайнюю западную точку Африки даже в не очень ветреную погоду накатываются с ревом огромные тяжелые волны Атлантики - океанский накат. Но нас возили в удивительно тихую бухточку с прекрасным песчаным пляжем, куда докатывались уже усмиренные валы. И лишь два раза в день в нее врывалась высокая приливная волна. Для настоящего моряка было делом чести прыгнуть в этот вспененный вал, который был почти в два раза выше роста человека, и затем быть безжалостно вышвырнутым на берег мордой в песок. Совершенно незабываемые переживания испытываешь в этот миг.

В одну из таких поездок экипаж Ивана Крузенштерна стал невольным свидетелем трагедии. Как-то к нам подошел молодой сенегалец и предложил на прокат акваланг. Мы были морские офицеры и неплохо умели пользоваться этим снаряжением. Состояние акваланга сразу вызвало сомнения. Мало того, что он был весь какой-то ободранный, на нем даже не было манометра. Интересно, как они определяют, сколько воздуха остается в баллонах? На звук, что ли? Или на вдох? Поэтому мы посоветовали негру самому в нем тонуть, если он так хочет. Ужасно, но слова оказались пророческими. Поняв, что нас не соблазнить, сенегалец надел акваланг и нырнул, видимо, рассчитывая по-всему, найти какую-нибудь раковину или коралл и нам продать. Мы же продолжили купаться и загорать.

Где-то через час на нас набежала толпа оборванных негров, очевидно родственников ныряльщика, и стали возбужденно показывать нам что-то в море. Там, метрах в пятидесяти от берега, то появлялся, то исчезал в волнах желтый баллон акваланга. Как мы поняли, нас просили помочь и посмотреть, что случилось. Сами они почему-то в воду лезть боялись. Двое офицеров поплыли к ныряльщику. Видно было, как они подплыли к желтому аквалангу, задержались на какое то время, а потом погребли назад. Когда они подплыли поближе, стало видно, что они тащат с собой аквалангиста, стараясь держать его голову над водой. К ним на помощь кинулось еще несколько моряков. Соединенными усилиями негра вытащили на песок. Я растолкал толпу и протиснулся к телу. Сенегалец был мертв. Мертв не меньше получаса. Попытки откачать утопленника ничего не дали. Массаж сердца и искусственное дыхание успеха не имели. Видимо, причиной потери сознания под водой стало кислородное голодание. Оно развилось, скорее всего, из-за низкого давления воздуха в баллоне акваланга, а уж потом ныряльщик захлебнулся. Запомнилась такая деталь: когда я вывинтил его водолазный нож из ножен и попытался разрезать резиновый костюм аквалангиста, чтобы удобней было давить на грудь при откачивании воды из легких, родственники негра тут же отобрали у меня оружие с криками, из которых я понял, что они против того, чтобы портить дорогую вещь. Ведь при их бедности этот костюм мог еще кому-нибудь пригодиться.

Через некоторое время приехала элегантная Амбьюланс - машина скорой помощи. Видимо, ее вызвал из ближайшего военного французского госпиталя кто-то из родственников погибшего аквалангиста. Из машины выскочил не менее элегантный, чем сам автомобиль, доктор с бородкой-эспаньолкой в белых шортах и белой рубашке с военными погонами. За ним выскочили два бравых санитара в отглаженной военной форме с никелированными носилками, покрытыми хрустящей белой простыней. Я не случайно описываю так подробно свои впечатления от бригады скорой помощи, поскольку за этим последовала очень неприятная сцена расизм и апартеид в действии. Подбежав к лежащему на песке телу и, увидев, что это негр, а не белый, доктор и санитары с носилками опешили. Надо было видеть выражение их лиц. Это было удивление, смешанное с глубоким возмущением, как если бы вы проехали на красный свет и предложили гаишнику только десять рублей. Я подошел и представился, что я врач с русского научного судна. Француз мгновенно просиял и выразил огромную радость от встречи с белым коллегой в сердце Черной Африки. Но когда я начал говорить о том, что пытался откачать утонувшего, он меня перебил и, пренебрежительно махнув рукой в сторону группы негров, снимавших аквалангистский костюм со своего погибшего родственника, сказал, что, скорее всего, родня утопленника не будет сильно расстроена, поскольку избавилась от лишнего рта. И действительно, особых признаков горя у негров, только что потерявших родственника, не наблюдалось. Один из них подошел к нам и стал, как я понял, просить доктора забрать тело. Доктор изумленно воззрился на него и резко объяснил, что такие носилки не для каких-то грязных негров. Так и сказал: Dirty negro! Это же мнение выразили и санитары. После чего он лучезарно мне улыбнулся, попрощался и уехал. Минут через тридцать приехала ...пожарная машина, из нее вышли два чернокожих в пожарных касках с какими-то драными носилками, молча загрузили на них тело и так же молча уехали. Родственники, галдя и смеясь, побрели по берегу, унося с собой акваланг и сохраненный в целости неповрежденный костюм аквалангиста.

Попугай - преступник

В Марокко я уже убедился, что на восточном рынке можно увидеть самый неожиданный товар. Рынок в сенегальской столице не уронил репутацию африканских рынков. Какой только экзотики на нем не продавалось! Самая непонятная, часто довольно неприглядного вида еда, морские дары, фрукты, маски и статуэтки, подчас довольно жутковатые и эротичные, если не сказать хуже. Назначение многих предметов продажи просто оставалось загадочным - то ли оружие колонизаторов, то ли, вообще, набор для мазохистов. Старик боцман мрачно шутил, что где-нибудь здесь, среди лабиринта лавочек, он обязательно найдет свой манильский трос, который негры срезали на рейде Дакара с нашего парохода.

На рынке в Дакаре штурман соблазнился, не устоял и купил большого зеленого сенегальского попугая. Купил, естественно, без всякого сертификата, тайно пронес на пароход и спрятал его в одной из своих кладовок. Весь оставшийся рейс, около двух месяцев, о попугае никто не знал. Но накануне прихода в родной Кронштадт кто-то из мелкого судового начальства пронюхал о попугае и поднял шум. Когда мы пришвартовались, на борт поднялась внушительная компания из высокого экспедиционного руководства и сразу же прошла в каюту бедного штурмана. Через некоторое время туда пригласили и меня.

На столе стояла клетка с попугаем. Вокруг нее с серьезными и напряженными от сознания важности момента лицами стояла толпа капитанов различных рангов и среди них - бледный и растерянный штурман. Начальство нервничало, потому что вахтенные из последних сил не пускали на борт толпу родственников, шумевшую на пирсе у трапа Ивана Крузенштерна и требовавшую воссоединения со столь долго ожидаемыми отцами, сыновьями и мужьями. В низах тоже назревал бунт. Моряки с не меньшим возмущением требовали воссоединения с семьями. Но командование экспедиции медлило - не ясно было, а не заразил ли подлый попугай весь экипаж какой-нибудь страшной

тропической болезнью. Может, надо всех на карантин?

Самое чудесное настроение среди всей этой компании было у попугая. Он весело щебетал, стрелял глазами, чесал лапой под крылом, кувыркался на жердочке. Ему было глубоко плевать на то, что он попирал в данный момент все международные законы, запрещавшие его существование на свете без соответствующих бумаг. Как только я вошел, ко мне сразу же кинулся начальник отдела кадров Серега Кузьмин и, сунув мне в руку кухонный нож, сказал суровым, волевым голосом, что я должен истребить попугая, чтобы исчерпать инцидент. Я слегка обалдел от неожиданности и ответил:

-Ты что, Васильич, совсем ох...ел! Нашел палача.

-Но ты же доктор, ты сколько собак перерезал, пока учился, а у нас рука не поднимается - жалобно заканючил Кузьмин.

Я ответил:

-Я, конечно, резал собак в академии, но делал это во имя науки и светлого будущего, а убивать ни в чем не повинную птицу даже не собираюсь. Могу, если хотите, зарезать штурмана, который это все заварил. Штурмана не жалко.

Пока мы решали его судьбу, попугай резвился вовсю. Наконец было сделано то, что надо было сделать с самого начала - посмотреть руководящие инструкции. Раскопали у замполита таможенные правила, и выяснилось, что вся история не стоила выеденного яйца. Оказывается, попугая надо было отвести в порт, в ветеринарную службу где после карантина на него следовало оформить необходимую бумагу. Только-то и всего.

Штурман оформил все положенные бумаги на многострадальную птицу и гордо принес ее домой. На следующий день штурманова жена выставила мужа вместе с попугаем из дома и пернатое снова пришлось поселить на пароходе. Как выяснилось, попугай всю ночь веселился и орал так, что не спала не только вся семья штурмана, но и жильцы соседних квартир, а накрывание клетки одеялом не дало никакого эффекта.

Ирландия

Сведения из лоции острова Ирландия.:

Порт Корк (Соrк) расположен в бухте Корк и в устьевой части реки Ли, впадающей в эту бухту. Большая часть бухты занята отмелями и островами, а среди них пролегает несколько ограждаемых фарватеров.

Гидрометеорологические сведения. Южные и особенно юго-восточные ветры могут повышать уровень воды в порту Корк на 1 м относительно среднего уровня.

Ввоз и вывоз. В порт ввозят: зерно, корма, лес, мелассу, удобрения, магнезит, соль, марганцевую руду, уголь, нефть, газ, кислоты, цемент, стальные листы, машины и продукты питания, а вывозят из него: скот, масло, сухое молоко, магнезит, шлак, нефтепродукты, аммиак и автомобили.

Город в каменном кружеве

Корк - очень старый город. Одна из его достопримечательностей - остатки крепостных стен VI века. Сохранившийся кусок стены сложен из огромных блоков серого известняка. Плиты действительно выглядят седыми и древними.

Время источило и избороздило морщинами эти камни. Жители города утверждают, что фундамент стен еще древнее и заложен римлянами до Рождества Христова. Город Корк знаменит в христианских хрониках тем, что от причалов его порта отплыл в VII веке на поиск новых святых земель ирландский епископ Иоанн. Легендарную землю пресвитера Иоанна потом, много веков спустя, искали моряки Колумба, а вслед за ними - конкистадоры Фернана Кортеса и Энрике Писсаро. Предполалось, что острова, открытые ирландским епископом, находятся в районе Кубы и Гаити и, естественно, богаты золотом. Но земля эта так и осталась терра инкогнито. Доплыл ли до островов блаженных душ пресвитер Иоанн или его и всех его спутников поглотила пучина океана - История молчит. Некоторые исследователи считают, что легенды индейцев Южной Америки о белых богах из-за моря имеют прямое отношение к путешествию ирландского епископа. Много позже путь пресвитера Иоанна повторил в наше время выдающийся английский исследователь Тим Северин, воссоздав корабли, на которых ирландский епископ со своими спутниками отправился в путь, доказав, что на судах, построенных кельтскими корабелами в VII веке возможно переплыть Атлантический океан. Лодки, как и много столетий назад, строились на верфях в порту Корк, и отсюда же они поплыли в рискованное плавание.

Самая зрелищная часть захода в Корк - это проход в порт через узкую бухту Корк, а затем вверх по реке Ли, в дельте которой и стоит сам город. Речка не очень широкая, и оба ее берега неплохо видны. Двухчасовое путешествие вверх по реке после бескрайней скуки и однообразия океанских просторов вызывает огромный интерес у всех моряков. Ради этого события многие встают в шесть утра, чтобы не лишить себя удовольствия. В ясный день берег виден очень отчетливо. Все на нем кажется каким-то маленьким и совершенно нереальным. Игрушечные домики. Игрушечные поезда. Игрушечные машинки. Уже на подходе к городу река делает небольшой изгиб и образует широкую излучину, в которую вдается низкий мыс. На нем стоит древний замок. Когда- то он защищал город от набегов пиратов. Прошли века, и он утратил военное значение и превратился в мирную гостиницу, но по-прежнему сохранил воинственный и грозный

вид .

Мы почти всегда приходили в Корк в апреле. И всегда угадывали к цветению вишни. Удивительного цвета светло-сиреневые цветы необычайно украшали город и создавали настроение праздника. Фоном цветению вишен служил перезвон колоколов многочисленных храмов древнего ирландского города.

Ирландия - католическая страна, оплот католической церкви, такой же, как Италия или Испания. Количество соборов в Корке поражает воображение. Говорят, что в нем, где всего 100 тысяч населения, не менее тысячи соборов и церквей. Это настоящий заповедник готической архитектуры. Город в каменном кружеве. Я любил в субботний или воскресный день бесцельно гулять по Корку, и, как в огромном музее, любовался тем, как от столетия к столетию менялась готика, не изменяя при этом своей главной идее и оставаясь вечной музыкой в камне, рвущейся ввысь к небесам. В такие дни не работали магазины и офисы, не было суеты, и город был напоен колокольным звоном. Удивительный покой опускался на душу... и уходила прочь Морская Тоска (рис.58).

На аккуратно стриженной лужайке стоит скромная стелла с бронзовой доской, где написано, что некий Патрик О' Нил основал этот парк для жителей своего родного города Корк. Я подумал, что этот человек, подаривший людям радость, уже заслужил вечное спасение. Ведь он потратил деньги не на то, чтобы пустить пыль в глаза дорогой машиной или богатым домом. Он оплатил вперед детский праздник. Что может быть прекраснее на свете.

Ирландцы - народ, который очень близок русским в общем пороке - пьянстве. И вообще, они, как принято сейчас говорить, без башни. Напившись, горланят песни на улице. Драки в общественных местах между собой и даже с полицией - нередкое дело. Становится сразу понятно, почему боевики ИРА (ирландской республиканской армии) - одни из самых агрессивных террористов в мире, хотя основная масса ирландцев действия ИРА, во всяком случае, на словах, осуждает. И в то же время ирландцы - истинные католики и богобоязненные люди, истово соблюдающие христианские традиции. Как все это в них совмещается - приходится только диву даваться.

Внешность ирландцев примечательна. Среди них действительно очень много рыжих. Как известно, большое количество рыжих - признак вырождения народа. Это особенно часто встречается у островных наций. И лишь небольшая часть нации жгучие брюнеты. Наверное, это и есть облик настоящих древних кельтов.

Как мы чуть не опозорили флот

Все пропьем, но флот не опозорим. Это всегда было девизом русских моряков. Но, как оказалось, не только русских. Навсегда запомнилось распитие водки с ирландским бизнесменом. Он смог перепить двух молодых советских офицеров.

В Корке моряки обычно покупали две вещи - музыкальную аппаратуру и водку, поскольку для нас на эти товары распространялся закон о TAX-FREE. Поэтому город Корк был очень популярным местом захода судов нашей экспедиции. Не то чтобы радиоаппаратура там стоила дешево. Она была сделана известными мировыми производителями, а не являла собой дешевую китайскую подделку, которой торговали в портах Африки. А закон о TAX-FREE позволял нам покупать все это очень дешево. Водка же Romanoff была так себе, к тому же 37 градусов, но на этикетке был очень красивый двуглавый орел. Она была незаменима для подарков родственникам и для взяток береговым начальникам.

Обычно, покупая аппаратуру, мы приходили к хозяину магазина и сообщали, что наши моряки хотели бы купить у него 70-80 единиц разной музыкальной техники. Для небольшого магазинчика это был огромный заказ. Поэтому хозяин брал на себя все проблемы с оформлением TAX-FREE и доставкой товара на судно.

В очередной наш заход, когда нам привезли на судно музыкальную аппаратуру, заказанную моряками, хозяин магазина, раздав товар покупателям согласно списку, заявился к помощнику командира Сереже Барсову и потребовал у него пригласить доктора. Дело в том, что мы с Серегой осуществляли переговоры по закупке техники как единственные офицеры, способные связать пару слов по-английски, если так можно назвать язык, на котором изъясняются жители Ирландии, кровно ненавидящие англичан. Когда я пришел в каюту помощника, там уже сидел хозяин магазина радиоаппаратуры по имени Патрик, молодой рыжий человек, лет двадцати семи, наш с Барсовым ровесник. Увидев меня, он радостно заявил, доставая литровую бутылку водки Romanoff, что, дескать, надо вспрыснуть столь крупную сделку в соответствии со старым ирландским обычаем. Мы согласились сразу, заметив, что древние обычаи кельтов имеют явно общие корни с обычаями русского народа. Получилась офицерская пьянка, то есть из закуски были только рукава форменных кителей офицеров и рукав гражданского пиджака торгового гостя. По мере убывания бутылки беседа становилась все оживленней, благо языковый барьер был незначительный. Когда водка неожиданно быстро закончилась, мы выставили в ответ 0,7 Сибирской. Крепкую, 45-градусную водку ирландец оценил по достоинству. И тут мы с Серегой малость опозорили флот российский. Нет, мы не рухнули под стол, но мы не уложили под стол и гостя. А ведь уже привыкли, что в Греции собутыльники падали задолго до того, как мы начинали чувствовать первые признаки опьянения. Мало того, нам стало ясно, что если я или Барсов еще принесем водки, то неизвестно, кто первее рухнет - советский морской офицер или классово чуждый ирландский бизнесмен-мироед. Поэтому решили не рисковать. К трапу шли, сохраняя достоинство, обняв с двух сторон нашего иностранного собутыльника, хотя при этом было непонятно, как утверждали отдельные злоязычные очевидцы, мы его ведем или он поддерживает нас. Я думаю, что они просто завидовали.

В Корке, кстати, я, в очередной раз, совершил грубое нарушение советских таможенных законов, а именно: продал этюд города, написанный маслом во время одного

из заходов в Корк за сумасшедшую для меня сумму в 20 фунтов, примерно 22 доллара. Деньги были честно пропиты в портовом пабе с группой офицеров. Потом, в трудную финансовую минуту, мне приходилось не раз продавать мои картины, но тогда, по словам Сереги Барсова, это было первое признание.

Зоопарк

Поехали на экскурсию по городу и по окрестностям Корка. Пришлось быть переводчиком, поскольку замполит традиционно сэкономил на расходах на культмассовые мероприятия. Разговорились с водителем по имени Лим, в смысле Уильям. Ему было страшно интересно, как живут в Советском Союзе. Особенно его интересовал вопрос о том, правда ли, будто у нас все женщины тоже работают, как и мужчины. Дело в том, что в Ирландии, где вся контрацепция и аборты запрещены католической церковью, в семьях обычно по семь-восемь детей. Женщинам там приходится довольствоваться ролью домохозяек. Потом, по требованию замполита, я с пристрастием допросил Лима о том, что он знает о Советской державе. Поколебавшись, тот осторожно ответил, что Советский Союз - это, кажется, развивающаяся страна. Я непатриотично рассмеялся, вспомнив, что не так давно Маргарет Тэтчер, премьер-министр Англии, обозвала в сердцах СССР Верхней Вольтой с ядерными ракетами. Когда я перевел ответ замполиту, он надулся, замкнулся в своей обиде и только гордо, от имени великой державы, пробурчал под нос, что этот Лим сам дурак, а его Ирландия - маленькая аграрная страна, которая лижет ж...пу Англии. На этом политический инцидент был исчерпан и нас повезли в зоопарк.

Впервые в жизни увидел зоопарк, где только самые опасные животные сидят за

оградой, а остальные на свободе.

Особенно восхитили лемуры, которые, как белки в Царскосельском парке, сновали под ногами и требовательно попрошайничали, протягивая черные лапки с пятью пальчиками и хватая прохожих за одежду, чтобы те не проходили мимо просто так.

Отказать животным с такими умильными мордочками было невозможно. Они это осознавали и вели себя предельно нагло. На входе в парк служители обращали внимание посетителей на то, что не надо кормить лемуров чем попало, иначе они от конфет и шоколада могут погибнуть. Если кто хочет их угостить, то в магазинчике при входе можно купить орешки и скормить попрошайкам. Это лакомство им, очевидно, было более привычным.

Все мужики подлецы

В связи с покупкой радиоаппаратуры в Корке мне запомнился один случай.

В одном из рейсов на Аджарии механикам оказывала знаки расположения дневальная - уборщица Галина Мусаевна. Женщина она была дикая и необычайно серая, но как все татары - практичная. Когда механики предложили ей в Марокко купить магнитофон за оказанные коллективу интимные услуги, она расчетливо предложила купить ей эту технику в Корке, который был по плану следующим портом захода. Механики поняли, что им дешево не отделаться, но, повздыхав, согласились. Однако, как это часто бывает, задушила их жаба, и они, когда пароход пришел в Корк, начали тянуть с покупкой подарка. Уже заканчивались дни стоянки в ирландском порту, и почему дочь татарского народа решила избрать меня ходатаем за ее поруганную честь, один ее Аллах знает, но в один прекрасный день она ворвалась ко мне на прием в амбулаторию и возмущенно заявила буквально следующее:

-Доктор, что же это делается? Механики меня весь рейс пользовали, никому не

отказывала! Маслопупы обещали за это магнитофон в Корке взять, так уже один день до отхода домой остался, а они все, как тараканы, от меня попрятались. Думаете, легко мне было весь день тряпкой махать и ведра таскать, а потом с каким-нибудь рефом до утра трах ... ться (рефом на внутрисудовом языке называли механика по рефрижераторным установкам)? Потолкуйте с ними, они вас уважают.

Я сначала, конечно, опешил от страсти и напора, но, немного придя в себя, вынужден был признать, что в таком режиме действительно тяжело жить и работать слабой татарской женщине. Это только русская может коня на скаку...

Чтобы Мусаевна от меня отвязалась, я и вправду вечерком зашел к деду и изложил ему претензии возмущенной дневальной. Поскольку для начала беседы мы с дедом приняли по рюмке, то стармех подошел к вопросу более чем серьезно. Он вызвал рефа и третьего механика, которые в рейсе наиболее активно соблазнялись на прелести Галины Мусаевны и потребовал от них:

-Мужики, за любовь надо платить. У нас ведь как - спробовал - женись! Вас же

двадцать человек вместе с мотористами. Что, по два фунта не скинуться? А ну как она в политотдел пойдет? Татары чернож...пые - народ дурной, а она еще и баба. Визы же всем позакрывают, м...даки, - закончил речь механик чисто моряцким соображением.

И тут-то и открылась причина, почему вопрос о покупке магнитофона в подарок Мусаевне завис в воздухе машинного отделения и растворился в шуме и выхлопе дизельных двигателей родного парохода. Оказывается, не все моряки электромеханической судовой части в равной мере пользовались интимными услугами женщины Востока. Некоторые лишь изредка вкушали усладу услад, а круг постоянных пользователей на деле был очень узким. И, естественно, когда возник вопрос о том, чтобы скинуться на подарок любимой женщине механиков по паре фунтов, раздались возмущенные голоса обделенных, что, дескать, кто больше всех получал, тот пусть больше всех и отдает. Или, как говорят в народе: Кто е..., того и мясо! Возникла неразрешимая пикантнаяя ситуация, хотя и типичная в жизни - мужики оказались подлецами, как и все мужики на свете. Так бедная дочь татарских степей Мусаевна и не получила обещанного. Уже по дороге домой, разбирая ситуацию, она глубокомысленно заметила:

- Ошибалась я, дура. Надо было всем поровну давать или уж совсем никому. И

брать надо было вперед! - с твердой убежденностью закончила она.

Женский вопрос в море

Отступление

О сенсорной депривации

Суть женского вопроса в море кратко сформулировали, я думаю, еще финикийские мореходы: женщина на корабле - к несчастью. За прошедшие тысячелетия смысл формулировки не изменился. И в наше просвещенное время женщина может стать проблемой как для одного моряка, так и для всего экипажа .

Но про женщин на корабле я начну несколько издалека, с рассуждений о сенсорной депривации. Иногда кажется удивительным, что в море люди могут поверить явной нелепице и воспринять ее совершенно неадекватно ситуации. Это касается восприятия не только розыгрышей, но и других событий судовой жизни в длительном океанском рейсе. Ученые придумали даже умное слово - сенсорная депривация, что означает ограничение чувственных впечатлений. В дальнем океанском рейсе люди лишены многих привычных внешних раздражителей, которые они постоянно получают на берегу. Они на длительный срок замыкаются в тесном мирке корабля, и мелкие события судовой жизни постепенно начинают приобретать вселенское значение, подчас целиком поглощая все внимание моряка.

На некоторых наших судах в длительных рейсах периодически возникали проблемы

с мытьевой, то есть предназначенной для мытья технической водой. Воду начинали экономить и давать лишь помыть руки перед едой да умыться утром. Душевые, ясное дело, закрывались. И возникали сложности быта. Экипаж начинал пахнуть, пардон, дурно.

На одном из гидрографических судов нашей экспедиции Зодиаке буфетчица и повариха, женщины чистоплотные, приспособились соблюдать личную гигиену на камбузе, где вода в краны подавалась круглосуточно. Поскольку подходящего тазика они не нашли, то в качестве биде использовали низкую широкую кастрюлю, лагун, в которой в обеденное время они же подавали суп морякам в столовой команды.

Как впоследствии выяснилось, за ними подглядывал один моторист через некую дырку в камбузной переборке. Однако вместо того чтобы быть благодарным за получаемое наслаждение от столь пикантного зрелища, он в середине рейса, очевидно под воздействием сенсорной депривации, явился в профсоюзный комитет и потребовал призвать повариху и буфетчицу к ответу по всей строгости советских законов. Именно так и сказал.

И еще выразился в том смысле, что они в суповом бачке неизвестно что полощут, а мы потом из этого едим. Для прояснения вопроса о том, что полощут в суповом бачке недисциплинированные члены экипажа буфетчица и повариха, состоялось серьезное судовое собрание с ведением протокола и выборами президиума - все как положено. На бедных женщин обрушился гнев моряков. Больше всех возмущался старший механик - дед, он же председатель профкома, по указанию которого были закрыты душевые. Наконец, иссякнув, он напоследок, грозно сдвинув брови, спросил забившихся в угол теток:

-Ну, как вы посмели так плюнуть в лицо экипажу?

-Мы сначала пошли к боцману и попросили у него обрез (таз), но он раскричался, что не позволит в его чистых обрезах ж...пу полоскать, потому что из них палубу моют, - робко стала объяснять буфетчица.

-И правильно, - встрял с места главный борец за чистоту на пароходе старший боцман. - Они какую-нибудь заразу занесут, а мы ее потом по палубе будем размазывать?

-Ну вот, нам и пришлось поэтому лагун взять, но мы его потом с порошком каждый раз мыли, - продолжала оправдываться робкая буфетчица.

Но тут ее оправдания прервал возмущенный крик души более решительной поварихи:

-Да че ты их слушаешь, козлов вонючих, им впятером в одном помойном ведре полоскать можно, а наш орган нежный и ухода требует. А если еще выступать будете,

то никому вообще до конца рейса не дадим, даже и не просите!

Довод обвиняемых, что наш орган нежный и ухода требует во внимание, как оправдание, не приняли, но в протокол эти слова тоже записали. Затем начались прения. Сначала поступило несколько предложений о том, чтобы повесить теток на рее, но, в конце концов, остановились на строгом выговоре обеим. По слухам, тетки обиделись всерьез, и действительно, в оставшиеся месяцы рейса не дали даже командиру, чем еще более усугубили тяжесть морально-политического состояния экипажа. Когда, через несколько месяцев, судно вернулось домой, и экипаж отошел от последствий сенсорной депривации, то все моряки ходили к женщинам извиняться и лишь удивлялись, как это на них нашло такое затмение, что они всерьез на собрании обсуждали такую глупость.

Все мужики - кобели

Многие из моих знакомых женщин, имеющих реальный взгляд на жизнь, сходятся в одном - все мужики подлецы и кобели. Причем не просто кобели, а кобели без ошейника и поводка. Поэтому и женский вопрос в море надо рассматривать через призму этого постулата. Мужчина, вырвавшийся на свободу из семьи на некоторое время, всегда будет интересоваться другой женщиной. Иначе - он не мужчина. И здесь важна новизна, а не внешность, потому что каждый настоящий мужик знает: нет некрасивых женщин, а есть мало водки. А в рейсе, длящемся полгода, не надо даже и водки - через месяц любая корабельная дама начинает казаться Белоснежкой. Я уже упоминал об этом, когда рассказывал о встрече нашего замполита в Панамском канале с капиталистическим плавучим борделем. И главная причина здесь вовсе не в сенсорной депривации, описанной выше, а в непреложной истине, что все мужики - кобели. За свою жизнь я услыхал только от одной женщины, что не все мужики кобели - она была с измененной сексуальной ориентацией, и ей мужики были совершенно индифферентны.

Все знают хрестоматийный пример, когда из-за женщины, Елены Прекрасной (хотя кто это видел) вспыхнула Троянская война. Но любой участковый милиционер сможет привести, я уверен, множество других примеров того, как войны из-за женщин возникают и в более мелких масштабах, и даже очень часто. Особенно если мужикам хватило водки. И в море во все времена моряки знали, что появление женщины на корабле могло привести к дракам, поножовщине и даже бунту экипажа, возжелавшего даму.

Как-то с нами в дальний рейс пошла одна смазливая молодая техник гидрологической лаборатории по имени Ирина. Глаз на нее положили многие, но победу одержали механики, поскольку девушка любила выпить, а у механиков было много технического спирта. Народ на пароходе сильно переживать не стал, поскольку не одна она в море с нами пошла. И вообще - у настоящего морского волка руки еще не отсохли. И все бы было ладно, но Ирка, как большинство молоденьких и симпатичных женщин, оказалась девицей ветреной и нестойкой в своих привязанностях к мужчинам, которые могут налить. С удовольствием употребляя спирт в механической судовой части, она не упускала из поля зрения и боцманскую команду, которая готовила в трюмах, вдали от начальства, какую-то необыкновенную брагу.

Надо сказать, что большинство матросов боцманской команды блестяще умело готовить брагу в огнетушителях, что они освоили еще матросами на срочной службе. Большая часть из них служила срочную службу в нашей экспедиции на Полюсе, где и постигала это искусство. Я помню, что однажды очередная комиссия приказала механику привести в действие огнетушитель, который висел у каюты аж самого командира. Механик Витя лихо сорвал пломбу и нажал на рычаг. Удивлению авторитетной комиссии и самого механика не было предела, когда из сопла агрегата полилась вполне созревшая бражка. Некоторые члены комиссии даже выразили сожаление о том, что нельзя так неэкономно расходовать народное добро. Даже были требования прекратить лить на пол брагу и немедленно принести посуду. Конфуз стоил командиру литра спирта, поскольку за меньшее комиссия из штаба ЛенВМБ не хотела забыть божественный запах свежеприготовленного напитка.

И вот, наконец, когда брага созрела, боцмана шепнули Ирке: Заходи, подруга, вечерком, не пожалеешь. Подруга Ирка вечерком зашла и не пожалела. Пароход - это маленькая деревня. Уже через полчаса все, кому не лень, похихикали над механиками, что, дескать, любовь за спирт не купишь, она хорошей бражки стоит. При этом многие с притворным сочувствием говорили, что, по слухам, Ирка не только брагу с боцманами пьет, но и выказывает им явные знаки личного расположения. Этого маслопузые выдержать уже не могли и заявились в боцманскую каюту целой делегацией с требованием вернуть им Ирку, которой они владеют по праву влитого в нее за месяц казенного спирта. Боцмана грудью встали на защиту с таким трудом обретенной подруги, заявив, что она свободная женщина и выбор ее - добровольный. При этом Ирка сидела в углу каюты, спрятавшись за плечом боцмана Петра, и с интересом наблюдала за происходящим. А происходила в этот момент могучая драка, поскольку палуба (боцмана) исторически, уже лет сто, враждовала с машиной (мотористами). И те, и другие просто сладострастно отводили душу, разбивая друг другу морду.

В итогах драки разбираться пришлось командиру и другим судовым начальникам, включая доктора. Я залечивал враждующим сторонам боевые раны. А тем временем Ирка сдружилась с особистом, который правдами и неправдами, вплоть до шантажа, добывал ей спирт у командиров судовых частей. Их любовь закончилась печально. По приходу в Питер Ирке закрыли визу - разрешение на уход в море, а его сослали на Северный флот, на подводную лодку. А еще говорят, что мужики подлецы, а бабы - дуры. А, по-моему, это мужики - дураки, хоть, конечно, и подлецы.

Особенности судовой любви

Все корабельные романы имели строго определенную длительность и силу, и их делили на любовь до Скагена и на любовь до Толбухина. Любовью до Скагена (Скаген - мыс на входе в проливы из Северного моря в Балтийское) занимались запуганные женами мужики, которые боялись, что их драгоценные половины догадаются о том, как они сил не берегли. Хотя, по мнению боевых корабельных подруг, эти мужики сил на женщин и так не имели. Были слабаки, не способные порадовать даму раз пять за ночь. Поэтому, начиная от Скагена, они прекращали всякое общение с любимой судовой женщиной, чтобы за оставшуюся неделю накопить сил в организме на жену. Подобное поведение считалось недостойным настоящего моряка и единодушно осуждалось женским коллективом парохода. К чести морских офицеров подобные явления наблюдались только среди гражданских лиц. Как я уже говорил, на флот хилых не брали. Во всех отношениях.

Существует байка, как одна буфетчица наказала трусливого возлюбленного, который бросил ее у Скагена. Когда пароход уже стоял у причальной стенки и мужик в каюте, пуская сопли, рассказывал жене о том, как он по ней скучал полгода и все силы любви хранил лишь для нее, родной и единственной, в дверь постучали. Услыхав разрешение войти, вошла буфетчица и с очаровательной улыбкой, глянув на помертвевшего мужика и удивленную жену, промурлыкала:

-Ох, простите! Я не знала, что у вас гости. Но я только возьму кое-что, вчера ночью забыла.

С этими словами она извлекла из-под подушки на койке изящный кружевной бюстгальтер и, еще раз очаровательно извинившись, вышла. Не требуется особой фантазии, чтобы описать, что было потом в каюте бедного моряка. Говорят, что он после

этой истории долго замаливал грехи перед женой - в дальних странах не ходил даже пива выпить, а всю валюту тратил на подарки разгневанной супруге, придурок. Такие только позорят флот и весь мужской пол. А из кают-компании он попросился перевестись в столовую команды, потому что от буфетчицы, проходившей мимо него с гордым видом и независимо взмахивающей юбкой, его тошнило.

Зато уж до Толбухина - маяка на входе в Кронштадтскую гавань, любили настоящие мужчины. Уже жена вместе с другими встречающими поднимается на борт, а они с корабельной пассией еще только торопливо выпрыгивают из койки и судорожно разбирают одежду - где чья. Таких хватало и на жен, и на возлюбленных, и все оставались довольны - и жены, и любимые женщины! Это были настоящие моряки и настоящие мужчины, и я, молодой лейтенант, всегда старался брать с них пример, и они, как мне кажется, могли гордиться в те годы достойным учеником!

Если женщина хочет...

Конфликты на судне между женщинами были редкостью - мужиков-то на всех хватало, и даже в избытке. Хотя, на моей памяти был один случай. Когда я служил на Аджарии, работала у нас буфетчицей дама по имени Оля. Женщина она была высокая, фигуристая, крашеная блондинка, слегка за сорок пять. А все нормальные мужчины знают, что в этом возрасте баба ягодка опять, в смысле, она думает, что в последний раз и такое вытворяет в койке... Но характер ягодка имела такой скандальный, что даже после нескольких месяцев рейса мужики к ней не приставали, опасаясь непредсказуемых последствий. Это ее раздражало, и она очень своеобразно мстила корабельным особям мужского пола, истерзанным неудовлетворенными порывами за невнимание к ней, как к женщине, готовой на все. Чаще всего она одевала для этого предельно декольтированный топик. А, надо сказать, формы она имела очень объемистые, и, войдя в столовую команды, замирала в величественной позе, давая всем морякам рассмотреть ее формы. Кто-нибудь из поварих обязательно смущенно шептал:

-Оля, ты что, здесь же мужчины, а ты так одета!

В ответ Оля обводила презрительным взглядом всех обедающих мужиков и громко, чтобы все слышали, произносила с непередаваемым презрением:

-Где вы видите здесь мужчин?

Мужики тихо утыкали глаза в тарелки и не рисковали что-нибудь ответить, а из столовой уходили лишь тогда, когда Оля, наконец, соизволяла освободить выход.

Иногда, для большей убедительности, она клеила на открытые участки бюста мелко нарезанный елочный дождик. Когда это случалось, все мужчины высокого роста, а именно таких особенно предпочитала Оля, начинали прятаться по каютам, потому что понимали, что девушка вышла на тропу войны. Единственные, кто по достоинству оценил ее выдумку, были негритянские женщины в Сьерра-Леоне. Когда Оля вышла в город, ее, прямо у ворот порта, окружила толпа местных красавиц, и они стали знаками и звуками выражать свой восторг по поводу елочного дождика на груди северной дивы. Оля щедро поделилась со своими африканскими подругами блестящими кусочками фольги. Негритянки тоже украсили открытые части бюста нарезанным дождиком для новогодней елки и, распевая от счастья, разбежались прочь, очевидно, чтобы поразить своих мужчин новыми веяниями в европейской моде.

Никогда не забуду нашу с ней первую встречу, когда она принесла медицинскую книжку. Она задала единственный вопрос:

-Сколько в вас роста, доктор.

-Сто восемьдесят два - испуганно ответил я.

Оля посмотрела на меня оценивающим взглядом и отметила почти про себя:

-Ну что ж, это не плохо, пригодится.

В тот миг я искренне испугался. Она была из тех женщин, которым легче было дать, чем объяснить, почему нельзя. А я все-таки был лейтенант - молодой и неопытный.

Так вернемся к нашим баранам. В кают-компании плавала буфетчицей очень симпатичная женщина по имени Вера. Она была всегда спокойна, уравновешенна и приветлива со всеми. Мягкая и безотказная. Очень романтичная. Искренне верила, что офицер - тоже человек и женщину не обманет. Больше я ни разу не встречал таких наивных. Самое интересное, что мы ее ни в чем не обманывали, хоть и были офицерами - подлецами в отношении женщин. У гражданских мужиков на пароходе она тоже имела не менее грандиозный успех. Олю этот факт всегда приводил в бешенство. Оно и понятно, на паре глупых лейтенантов далеко не уедешь, даже в койке. И вот однажды...

Машинка для нарезки хлеба стояла в помещении буфетной, рядом со столовой команды. Каждое утро, перед завтраком, Вера спускалась туда и нарезала хлеб для подготовки завтрака в кают-компании. Так было и в это раннее тропическое утро. Когда она уже заканчивала резать хлеб, в буфетную ввалилась Оля, с утра глубоко не в духе, поскольку подлые, как все мужики в мире, лейтенанты, стали успешно обхаживать других женщин, и, увидев ненавистную счастливую соперницу, сразу на нее взъелась:

-Шляешься тут, мусоришь, убирай потом за тобой!

-Оля, что ты, я же всегда сама за собой убираю,- кротко и рассудительно ответила Вера, продолжая нарезать хлеб. Этот мирный ответ окончательно вывел Олю из себя, и она взорвалась:

-Ах ты, б...... такая! Еще и огрызаешься!

-Да,- оскорбленная в лучших женских чувствах, Вера с достоинством повернулась к ней и, оглядев ее презрительным взглядом, сказала.- Я б...., меня на пароходе все мужики любят, а на тебя они даже по-пьяне смотреть не хотят, готовы лучше себе морским узлом завязать.

Эти слова чуть не стоили Верке жизни, потому что с нечеловеческим ревом Оля - буфетчица столовой, врезала увесистым кулаком в глаз конкурентке из кают-компании. Счастье Веры, что на крик прибежали поварихи, подняли шум, позвали доктора, то есть меня. Я с трудом оттащил разъяренную фурию от ее жертвы. Вера же отделалась разбитым носом и губой за правду.

Олю осудил коллектив моряков на собрании, но характер ее не улучшился. Она закатила такую истерику, что командир, опасаясь за последствия, собрал лейтенантов- подлецов и настойчиво просил их проявить понимание и принять меры. Им пришлось трудится по-переменно два дня, чтобы успокоить и удовлетворить разъяренную женщину и выполнить пожелание (читай - приказ) командира. Но она так и осталась грозой всех мужиков. Один раз ее не взяли в рейс, поскольку мастер боялся, что она разнесет пароход. Оля отомстила, как всегда, очень своеобразно. Она пришла на пирс встречать пароход, с которого ее ссадили. Когда после всех формальностей командир спускался по трапу навстречу жене, вперед вырвалась опальная буфетчица и, с натуральной слезой, повисла у него на шее, причитая:

-Милый, как я по тебе соскучилась, мне тебя так не хватало!

После чего, одарив его несколькими жаркими поцелуями, скромно отошла в сторону. Говорят, мастер долго потом доказывал жене свою невиновность, но больше Олю с парохода списывать не рискнул, опасаясь, что она создаст ему новые семейные и служебные проблемы.

Немножко о Кубе

Сведения из лоции острова Куба:

ПОРТ СЬЕНФУЭГОС. Порт Сьенфуэгос (Cienfuegos) занимает большую часть акватории бухты Сьенфуэгос (Cienfuegos), вход в которую расположен между мысом Лос-Колорадос и находящимся в 1,2 мили от него мысом Сабанилья. Бухта является хорошей естественной гаванью, сообщающейся с морем узким проходом. Берега прохода высокие и крутые, большей частью, покрытые лесом.

На северо-восточном берегу бухты расположен город Сьенфуэгос - один из важных экономических центров Кубы. Берега бухты Сьенфуэгос окаймлены отмелями, которые местами выступают от береговой линии на большое расстояние. На этих отмелях много банок, скал и рифов. В южной части бухты около берега имеется несколько островков.

Гидрометеорологические сведения. Гидрометеорологические условия на подходах к порту Сьенфуэгос в целом благоприятны для плавания: постоянно здесь удерживается хорошая видимость, сильные штормы редки, течения и колебания уровня существенного влияния на условия плавая не оказывают.

Ввоз и вывоз. Ввозятся топливо, удобрения и генеральные грузы навалом и в контейнерах. Вывозятся сахар, меласса, цемент и цитрусовые.

Когда мы стояли на Кубе, в Сьенфуэгосе, кубинские офицеры-гидрографы, многие из которых учились в Питере, организовали нам ежедневные поездки на пляж с пивом и бутербродами. А пляжи на Кубе - самые лучшие в мире. К тому времени я уже купался на пляжах Греции, Марокко, Сенегала, Гвинейского залива, Канарских островов. И с уверенностью могу сказать, что Куба - климатический и природный рай на земле. Жаль только, что этот рай кубинские коммунисты, конечно же, под мудрым руководством коммунистической партии Советского Союза, превратили в ад террора и нищеты. Пляжи Острова свободы (воистину, в этом названии проявился беспредельный цинизм и черный юмор коммунистов) - это белый мелкий песок. Они плавно переходят в мелководье, и на глубине полутора метров все это великолепие расцветает коралловыми садами, среди которых плавают рыбки самых немыслимых расцветок, в своем большинстве совершенно безобидные для человека.

Кстати о мелководье. Опять отвлекаюсь, но тема уж очень актуальная. Кубинцы, а особенно, кубинки - очень сексуальная нация. Еще во времена диктатора Батисты почти все женщины острова занимались древнейшей профессией, на которую был высокий спрос среди американских туристов. Мужья же кубинок зарабатывали на семейный бюджет другой, не менее древней профессией - они состояли сутенерами при своих женах. Социалистическая революция решила покончить с этим пережитком капитализма и запретила древнейший промысел. К тому же и американские туристы перестали ездить на остров свободы и социализма. И пришлось бедным кубинским сутенерам предлагать своих женщин морякам в порту. Если это были моряки из стран капитализма, то заработать, как правило, удавалось. Иногда же, не разобравшись в классовых тонкостях, они, по ошибке, предлагали своих дам советским морякам с их высоким, несмотря на пятый или шестой месяц рейса, моральным обликом, который поддерживался неусыпной

бдительностью замполита.

Как-то раз вахтенному офицеру одного нашего гидрографа по названию Зодиак кубинец предложил в Гаванском порту женщину. А дальше...

Я постараюсь стенографически передать рассказ капитана третьего ранга Сереги Птахина, тогда еще старшего лейтенанта, которому это предложение поступило:

-Ну что, доктор, подходит этот негр к трапу и начинает предлагать свою бабу, мулатку какую-то! Кричит при этом, чернож...пый, что хочет одеколона (негры Кубы, подобно неграм Сенегала, тоже нюхали тройной одеколон - токсикоманили по- маленьку). Я, понятно, врезал ему про облико морале, а сам на бабу стараюсь не смотреть. Она, стерва, в короткой юбке и вот такие сиськи из майки вываливаются, - Серега изобразил из двух рук круг, чтобы показать размер бюста у кубинки, - а я уже пятый месяц в море, сам понимаешь. Ну, компаньерос (товарищ по-испански) еще немного поклянчил и отошел, а я отвернулся и тут чувствую, что вахтенный матрос меня тянет за рукав и, слышу, шепчет: Товарищ старший лейтенант, смотрите, что они творят- то!. Я поворачиваюсь и такое вижу...

Короче, этот чернож...пый телку свою отвел в тенек и давай ее тра...ть на наших глазах, наверное, чтоб товар не пропадал без дела, да и сама она рабочий навык не теряла. А мы пятый месяц в море, я тебе уже говорил. Она, сука, натурально, стонет и повизгивает, а нам никуда не уйти - мы тут на вахте, пароход наш долбанный, пропади он пропадом, стережем! У нас, ясное дело, ноги к палубе, а пальцы к фальшборту приросли. Так до конца всю эту порнуху и досмотрели. Я думал, меня кондрат из-за жары хватит. Но ничего, стерпел. Так что, налей, доктор, стакан, а то я до сих пор вздрагиваю, как на Кубу прихожу, хотя уже столько лет прошло!

Так вот, помнится, я начал о мелководье, но немного отвлекся. Кубинцы, оказывается, считают лучшим контрацептивом - противозачаточным средством, морскую воду. И любовью заниматься предпочитают прямо на пляже, зайдя в воду по грудь дамы, или по бюст, как кому больше нравится. Все это происходило на глазах советского моряка, который пришел насладиться красотой морских садов, а вместо этого на пятом месяце рейса вынужден смотреть безобразие и пережиток капитализма, поскольку у нас в те годы в стране секса официально не было. Часто, чтобы лучше рассмотреть и правильно осудить чуждое явление, офицеры брали с собой на пляж двенадцатикратные морские бинокли .

Но кроме опасностей со стороны растлевающих мораль чуждых явлений, советского моряка подстерегали на мелководье кубинских пляжей и опасные морские животные.

Наши моряки всегда расценивали Кубу как источник добычи морских редкостей - раковин и кораллов. Если бы социализм не закончил существование в нашей стране и не прекратились массовые заходы наших торговых судов и боевых кораблей на Остров свободы, то советские моряки разобрали бы большой барьерный риф вокруг Кубы. Это могло привести только к одному - толпа голодных акул хлынула бы на кубинские пляжи. Но до этого было далеко, и в те времена Барьерный риф продолжал защищать пляжи Кубы и позволял советскому моряку истреблять фауну братской страны социализма совершенно безнаказанно. Мы всегда старались сочетать удовольствие от купания с поиском морских редкостей. Было очень интересно плавать в маске среди коралловых садов и собирать ракушки. А многие из них были удивительно ярких расцветок и самых

необычных форм.

В сумрачных глубинах океана есть и немало страшных и жутких обитателей, вызывающих ужас своей чужеродностью всему земному и человеческому. Страх перед ними, подчас, не поддается контролю и может, словно паника, охватить все твое существо

Вот так, однажды плавая среди этих подводных садов, я увидел красивую ракушку и потянулся к ней загребущими руками, предвкушая пополнение своей, уже не малой, коллекции. И вдруг, прямо на меня, из-под края кораллового рифа начала быстро расти темно-зеленая плоская водоросль, извиваясь, как я решил в первый момент, от волнения воды. На ближнем ко мне конце водоросли открылась пасть... и тут я начал понимать, что это вовсе не водоросль, а мурена - рыба с очень неприятными повадками. Правда, то, что это мурена, я осознал уже на песчаном кубинском берегу, куда добежал по воде, аки по-суху, даже не успев толком испугаться. Долго потом меня не оставляло чувство гадливости и отвращения к уродливому и агрессивному морскому хищнику. Теперь мне никто не сможет доказать, что мурена совсем безобидна и нападает только тогда, когда защищается. Пусть лучше это ей расскажут! А лучше - при личной встрече.

Океанская кулинарная книга

Большое отступление

Очень большая креветка

Море, океан - это стихия, в которой существует своя жизнь со своими загадочными обитателями. Они чужеродны человеку. Многие из них могут оказаться для него смертельно опасными.

Но есть еще и другой угол зрения для настоящего моряка - съедобность морских обитателей. В скуке корабельной жизни выловить что-нибудь экзотическое, зажарить и съесть - это целое событие. А уж если есть чем запить беднягу - подводного жителя, то это уже не событие, а широкое масленичное гуляние. Лов морских даров не оставляет равнодушным ни одного члена экипажа.

Когда пароход выключает силовые установки, проще говоря, глушит двигатель и ложится в дрейф, на палубе начинают появляться моряки с лицами, на которых так и написано предвкушение удовольствия, сначала от ловли, а потом от поедания пойманного. Экипаж начинает делиться на две неравные группы: меньшая - те, кто будет ловить, и большая - те, кто будет есть.

Сначала, с озабоченным видом, появляются представители первой группы - рыбаки со снастями. Они ревниво бросают взгляды на удочки друг друга, стараясь при этом сохранять независимый вид, чтобы, не дай бог, не подумали, что они завидуют. Но зависть есть. Все завидуют капитан-лейтенанту Мише Маевскому, который все еще холост и может себе позволить купить за сто с лишним фунтов в Корке (Ирландия) удилище, на котором нанесена скромная надпись Шекспир. Говорят, круче его нет и рыба, как только узнает, что ее ловят на удочку имени великого драматурга, сама встает в очередь, чтобы заглотить крючок.

Вокруг каждого рыбака формируется свита поклонников - группа поддержки. Это те, с кем потом он будет жарить и есть свою добычу. Из группы возбужденных лиц зрителей лица рыбаков выделяются своей серьезностью и сосредоточенностью и, как я уже сказал, суровостью. Они осознают возложенную на них коллективом ответственность - накормить всю эту ораву бездельников, которая слоняется вокруг них по палубе и дает советы. Знаете, когда спрашивают: Почему нельзя овладеть женщиной

на Невском проспекте? Ответ звучит так: Советчиков много.

Свежевыловленные обитатели моря, как я уже сказал, расцениваются моряками однозначно - по вкусу. И любой морской волк вам скажет, пуская слюну, что на первом месте идут лангусты - огромные океанские креветки.

Как-то наш мирный гидрограф Аджария лег в дрейф недалеко от Кубы над банкой (отмелью) Пикл. Вода Карибского моря удивительно прозрачна. Такую прозрачную воду я видел до этого лишь один раз - в Эгейском море. Но богатство подводного мира Карибов не идет ни в какое сравнение с аскетичным миром обитателей прибрежных вод Греции. Карибское море - это какой-то праздник жизни и буйства красок. Разноцветные кораллы соперничают в яркости раскраски с рыбами, и трудно

отдать кому-либо из них предпочтение.

Экипаж, как обычно, разбился на уже установившиеся макрогруппы помощников вокруг микрогрупп рыбаков и приступил к лову: точнее - одни ловили, другие - советовали и готовили сковородки. Удовольствие от наблюдения за рыбной ловлей было огромное.

Шел, в основном, морской окунь. Рыба для моряков обыкновенная. Да и вы все ее в магазине не раз видели. Всеобщее восхищение вызвал, однако, один экземпляр морского окуня, которого моряки иногда называют каменным за серую шкуру, по которой разбросаны пятна, напоминающие морскую гальку. Окунь был толстенный и не меньше метра в длину. Выловил его признанный мастер морской рыбалки - боцман Петя, главный конкурент Миши Маевского. Петьке пришлось даже сесть на свою добычу верхом, чтобы прижать бьющуюся рыбину к палубе и вытащить у нее из пасти крючок, так была она велика и сильна.

Ловили рыбу пока не стемнело. И тут раздается команда по трансляции:

-Убрать снасти из-за борта, судно через пятнадцать минут дает ход!

По этой команде все погрустнели и разочарованно начали вытягивать лески через фальшборт - в море обычно ловят на банальную закидушку - леску с грузилом и крючком. Голодная и агрессивная морская живность хватает то, что шевелится, колеблется и блестит. И только попав на крючок, пытается проанализировать - что же она проглотила, но часто это уже бывает поздно.

Так вот, среди этой всеобщей грусти вдруг раздается раздраженное восклицание капитана-лейтенанта Беляева:

-Вот, б...дь такая, за кораллы зацепилась!

И действительно, его леска прочно держалась за что-то в воде и отказывалась вытягиваться на поверхность. И тут снова команда:

-Капитан-лейтенанту Беляеву срочно прибыть на ГКП (главный командный пост)!

Помянув недобрым словом отца-командира, бедный каплей побрел на мост, бросив

последний прощальный взгляд на свою удочку. Кто-то из мичманов, людей тороватых, вороватых и запасливых (мичмана, бывало, говорили, что будут служить, пока руки носят), заявил:

-Раз Беляеву не нужна, нам пригодится, вытащим, сколько сможем, остальное отрежем.

И начал тянуть леску. К всеобщему удивлению, она стала медленно подаваться. Вокруг загалдели. Стали высказываться мнения о том, что, скорее всего, леска зацепилась за коралл, и что, может быть, сейчас кусок коралла тащится наверх. Предположение было более чем абсурдным, так как кусок коралла обычно удавалось отломать только с помощью небольшого лома и никак иначе.

Вдруг все смолкли, как по команде. Из-за фальшборта стали появляться усы. Эти усы иначе как гигантскими назвать было нельзя. Мичман, тянувший леску, чуть не отпустил ее от неожиданности обратно в океан, потому что никак не мог подозревать у куска коралла наличия таких огромных усов с шипами. Да еще шевелящихся и стригущих со свистом, как ножницы, во все стороны. Когда прошла первая оторопь, моряки кинулись на помощь, и нашими совместными усилиями на борт был вытащен действительно гигантский лангуст! Я даже не представлял, что этот морской деликатес может достигать таких размеров. Представьте себе обычную креветку всю утыканную острыми шипами (а лангуст - это океанская креветка), только длиной в метр с лишним, да еще усы не меньше метра. Зрелище довольно жутковатое. В довершение всего лангуст во все стороны размахивал своими усищами с острыми наростами, стараясь не подпустить никого из нас к себе, и грозно лупил твердым хвостом по деревянной палубе, стараясь отпугнуть своих земных врагов - боролся за жизнь, бедняга. Но разве мог какой-то, пусть даже гигантский, лангуст испугать бесстрашного советского моряка, у которого от всего происходящего лишь разыгрался аппетит. И, хотя сейчас грустно об этом вспоминать, морской деликатес был сварен и съеден большой группой офицеров, и не просто съеден, а еще и запит спиртом, а из его панциря капитан-лейтенант Беляев сделал чучело и гордо повесил его дома на стенку.

Ровесница динозавров

Моряки во все времена не любили акул. Говорят, что у настоящего моряка эта ненависть существует почти на генетическом уровне, впитывается с молоком матери, так сказать. Ненависть усугубляется тем, что акула с аппетитом ест моряка, оставаясь сама при этом несъедобной, за исключением спинного плавника, который, по-слухам, умеют приготавливать только китайцы. Поэтому ловлю акулы следует расценивать, прежде всего, как акт мести за загубленные ею и ее собратьями безвинные моряцкие души.

Ловят акул на здоровенный крюк для подвешивания мясных туш, выпрошенный, а чаще банально украденный у завпрода. На крюк насаживают кусок сырого мяса. Непосредственно процессом лова занимаются только профессионалы - моряки из боцманской команды. Посторонние на этот Олимп не допускаются. Это связано с тем, что морскую зверюгу длиной в два с половиной - три метра на обычной удочке, даже если это Шекспир, не вытянешь, а вытянуть ее можно только на лебедке, находящейся в ведении боцманов. Поэтому все посторонние участвуют только как зрители, сопровождая смешанным гулом и криками процесс ловли морского хрящевого хищника, ровесника первых динозавров.

Акул ловят, когда судно ложится в дрейф. За борт забрасывается металлический трос с крюком, на который надет кусок оттаявшего мяса из судового морозильника и поплавком из куска пенопласта. Обязательно выставляется дозорный. Это, чаще всего, кто-нибудь из мающихся от безделья матросов. Дозорный бдительно следит за поплавком и при появлении среди океанских волн острого плавника, который начинает ходить кругами вокруг куска белого пенопласта, начинает истошно орать, как недорезанный:

-Акула! Акула!

По этому крику со всех сторон начинают выскакивать из люков и сыпаться по трапам все корабельные бездельники, торопясь успеть увидеть зрелище, как акула берет наживку.

Зрелище это действительно увлекательное. Походив немного кругами, акула, в какой-то ей одной понятный момент, вдруг переворачивается на спину и, показав жуткой мертвенной белизны брюхо, стрелой подлетает к мясу и заглатывает его, часто вместе с поплавком. А затем стремительно уходит с добычей во тьму океанских глубин, точнее пытается уйти, да трос не дает! Трос превращается в металлическую струну, начинает резко натягиваться и дергаться в разные стороны. В том месте, где скрылась акула, океан бурлит мириадами пенных брызг. Восторгу экипажа в такие мгновения нет предела. Попалась, сука! - самое интеллигентное из выражений, которыми комментируют моряки это зрелище.

Через несколько минут рыба перестает биться и замирает почти на поверхности воды. Видимо, она начинает понимать, что попалась и старается обдумать, если эта машина для убийства вообще способна думать, как вырваться на свободу. Этот момент затишья боцмана используют для того, чтобы перебросить трос через блок лебедки и начать подтягивать хищника к борту. Почувствовав, что ее хотят вытащить из родной стихии, морская тварь снова начинает биться и опять вокруг нее закипает океан. Зрители уже не комментируют события, а, затаив дыхание, следят за происходящим. Это самый ответственный момент поимки морского хищника. Дело в том, что за крюк, проткнувший челюсть акулы, ее не вытащить, потому что на воздухе весь вес трехметровой рыбины хрящевая челюсть не удержит и разорвется. Поэтому акулу поднимают за хвост.

Это ювелирная работа - завести на хвост бьющейся в океанской пене акулы петлю металлического троса и затянуть ее. На нашем судне это умел делать только один человек - боцман Петя. В такой момент, стоя на швартовой палубе с тросом, опущенным за борт, он казался нам каким-то эпическим героем. Как минимум, Гераклом. Казалось, он бросал вызов самому Посейдону, отнимая у него добычу. Сурово сведенные брови на красивом русском лице, неизменная беломорина в зубах, руки в брезентовых рукавицах выполняют какие-то удивительно пластичные и музыкальные движения, вращая в кипящей воде металлический трос со скользящей петлей на конце, ловя тот единственный миг, когда акулий хвост скользнет в металлический круг. И вдруг Петя резко дергается, откидывается назад и одновременно с этим, кричит:

-Тяни!

По этой команде матрос запускает лебедку и трос начинает медленно наматываться на барабан. Зрители издают вздох облегчения и начинают что-то восторженно кричать и галдеть, перебивая и не слушая друг друга. Толкаясь, толпа начинает сыпаться вниз, на швартовую палубу, куда уже вытягивают бьющуюся и извивающуюся огромную акулу. Наконец хищница подвешивается над швартовой палубой и становится доступной всеобщему обозрению. Акула замирает, перестает биться и извиваться, и у зрителей возникает обманчивое ощущение, что рыба уснула и можно подойти к ней и потрогать ее. Это очень опасный самообман! Акула удивительно живуча и коварна. Однажды я был очевидцем того, как мичман Стас Чибриков так и попытался поступить. Подошел и хотел потрогать акулью спинку. Я думаю, что этот кошмар до сих пор снится ему по ночам. Трехметровая белая смерть в мгновение ока ожила и попыталась его цапнуть, продемонстрировав все четыре ряда совершенно жутких, и, одновременно с этим, великолепных белоснежных зубов. Мичмана спасла реакция, которая возникла, я думаю, как проявление животного испуга. Он прыгнул, причем с места, назад и вверх, встав ногами мне на плечи. Я от неожиданности стал рушится на палубу, а Стас, оттолкнувшись ногой от моей головы с высшим образованием, взлетел по трапу на палубу выше, и только потом оглянулся, подлец, чтобы проверить, не гонятся ли за ним акула или доктор.

Несмотря на почти полную несъедобность акульего мяса, она не совсем уж непригодна в хозяйстве. Акульи челюсти, довольно жутковатый сувенир, достается только тому настоящему мужчине, кто собственноручно вырежет их у бедной рыбины. У нас это рисковал делать только боцман Петя. Обычно он производил эту тонкую хирургическую операцию у еще клацающей зубами ровесницы динозавров, не испытывая к старушке никакого уважения. Кроме зубов и спинного плавника, идущих на сувениры, шкура акулы - это наждачная бумага разных номеров. Боцмана всегда тщательно ее высушивали и успешно сбывали по возвращении питерским краснодеревщикам. Не забивающаяся и практически нестирающаяся наждачка, которую можно промыть и высушить, а потом снова использовать, всегда имела среди мастеров огромный успех.

Братья по разуму

Дельфины или как часто их называли моряки - морские клоуны, самые частые спутники людей в океане. Когда вокруг изо дня в день лишь бескрайний простор, нагоняющий тоску на моряцкую душу, кувыркания дельфинов вокруг парохода очень даже поднимают настроение. Начинаешь ощущать, что в этой океанской пучине, такой враждебной для человека, есть существа, которые дружелюбны людям, единственные братья по разуму на планете Океан.

Обычно дельфины начинали формировать эскорт наших судов при выходе из Ла- Манша. Трудно сказать, одна и та же стая нас сопровождала или они передавали нас друг другу по мере продвижения судна в океан, но они всегда были рядом. Каждое утро мы встречали вместе со стаей дельфинов, которая кувыркалась под бортом, и каждый закат мы провожали вместе с ними.

Любимое развлечение дельфинов - катание на пенной волне, которую перед собой отбрасывает нос корабля.

Они в строгой очередности садятся на нее спиной и пытаются удержаться на кипящей пенной струе. Если кто-то из них слишком долго занимает место под носом судна, то другой, стоящий в очереди дельфин, его сталкивает и пытается занять место, чтобы тоже получить свою долю удовольствия. Моряки готовы были часами наблюдать эти игры; иногда мы даже начинали различать и узнавать отдельных дельфинов и пытались подбадривать их криками одобрения. Бывалые моряки утверждают, что дельфины смеются, когда играют, и, если прислушаться, то сквозь шум волн можно услышать этот тоненький задорный смех. Особенное умиление экипажа вызывает то, что мелким молодым дельфинятам не разрешается играть в рискованную игру под носом корабля. Как-то раз, на наших глазах, один непослушный хулиганистый дельфин- подросток попытался запрыгнуть на носовую волну без разрешения старших, но тут же два взрослых дельфина, как мне показалось, с возмущенным хрюканьем, согнали его оттуда и даже, на всякий случай, отогнали подальше от борта Аджарии.

Но однажды мы все испытали настоящее потрясение от разумных действий

дельфинов. Я знаю, что многие из нас теперь свято верят, что эти обаятельные морские жители - наши братья по разуму. Что они - мыслят! Что они - друзья! И никто никогда нам уже не сможет доказать обратное.

Наше научное судно готовилось зайти в порт Фритаун (Сьерра-Леоне, Африка). Как всегда, с вечера легли в дрейф, запросили у местных негритянских властей добро на заход и приступили к любимому развлечению советского моряка - лову морских деликатесов. В данном случае, деликатесом выступала летучая рыба. Она очень популярна у моряков в вяленом виде, но неплохо идет и жареная, особенно, если есть чем запить. Она хороша еще и тем, что для ее ловли не надо искать отмели - ведь промысловая рыба ниже 50 м глубины практически не живет. Летучка - вечный странник открытых морей. Ее серебристые стайки можно встретить над гребнями волн на всех широтах океана. Она - основная пища дельфинов, и часто можно видеть, как их стая гоняет стайку летучих рыб. Зрелище это если не фантастическое, то уж феерическое точно - такой переливчатой радуги, как на крыльях, а, точнее, на огромных грудных плавниках стаи летучек, я не видел больше нигде.

Летучую рыбу ловят так: вечером за борт вывешивается люстра (прожектор), и через какое-то время в освещенный круг начинают залетать, словно тридцатисантиметровые мотыльки, летучие рыбки. Залетают - и падают на поверхность воды, на какой-то миг оставаясь в неподвижности, поскольку нуждаются в отдыхе после прыжка. В этот момент ее, бедняжку, и ловят сачком с очень длинной ручкой.

В тот вечер рыба ловилась что-то уж очень плохо. Совсем не хотела идти на свет. Промучившись так около часа, рыбаки собрались, было, сматывать удочки, точнее, сушить сачки, и вдруг началось такое!.. В круг, как из раскрывшегося мешка, с шелестом посыпалась летучая рыба, сверкая в лучах люстры всеми цветами радуги на огромных плавниках. От неожиданности моряки сначала опешили, а потом, придя в себя, начали в диком азарте хватать с поверхности воды сачками рыбок.

Когда безумие рыболовного азарта стало немного проходить, мы начали понимать причину происходящего, увидев, как по краю освещенного круга замелькали дельфиньи спины с острыми плавниками. Оказывается, они широким полукругом составили цепь и погнали к борту нашего судна большую стаю летучей рыбы. Хозяева океана щедро делились добычей с хозяевами суши! Они принимали нас в своей стихии, как дорогих гостей. Когда стая летучих рыб иссякла, дельфины, очевидно решив, что мы насытились, напоследок прошлись хороводом вокруг светлого пятна от прожекторов на воде и с плеском, и, как многие теперь утверждают, с пронзительным веселым смехом, ушли во тьму тропической ночи. Я помню, что моряки долго не расходились, курили и задумчиво, с каким-то детским и мечтательным выражением лиц, молчали или негромко разговаривали, словно боясь спугнуть это волшебное наваждение. У всех нас было удивительно светлое радостное настроение. Нам казалось, что кто-то Великий и Неведомый приоткрыл перед нами еще одну из великих тайн Бытия и позволил нам, грешным, прикоснуться к ней. Воистину, безгранична милость Божия.

Дай ему плюнуть!

Кальмары - самое популярное лакомство советского моряка! - это можно даже написать как лозунг и повесить на пароходе. (Типа лозунга в радиорубке - За связь без брака!) Часто кальмар бьет рекорд популярности даже перед лангустом. Стоит судну лечь в ночной дрейф, как мающийся бессонницей и бездельем экипаж начинает традиционно делиться на микрогруппы вокруг владельцев так называемых кальмарниц, так же, как это происходит вокруг рыбаков. Хотя, чаще всего, это одни и те же лица.

Кальмарница - это специальная снасть для лова морского моллюска - кальмара. Некоторые фанаты охоты на кальмара покупали ее в дальних заморских странах за кровно заработанную валюту, как, например, лучший рыбак нашей экспедиции Миша Маевский, но большинство умельцев делали ее сами и, надо сказать, не хуже зарубежных аналогов. Снасть представляет собой металлическую болванку длиной 8 см и диаметром 1 см, на которую снаружи нанесен светонакопительный слой, в просторечье - фосфор. На фирменных кальмарницах - это пленка с фосфоросодержащим веществом, а на шедеврах корабельных умельцев - незаконно экспроприированный светонакопитель со шкал многих очень важных навигационных приборов. Так сказать, лозунг социализма в действии: Ты здесь хозяин, а не гость, тащи с завода каждый гвоздь! Кроме светонакопительного слоя, ценность кальмарницы определяется количеством и остротой шипов из стальной проволоки, торчащих из нее во все стороны. Именно на них и напарывается несчастный кальмар, когда кидается на всю эту хитрую снасть, приняв ее в темноте морских глубин за соблазнительно съедобную рыбешку.

Кальмаров ловят в темноте, когда потерявший бдительность моллюск начинает подниматься на поверхность, чтобы поужинать. Здесь-то ему и подсовывают вместо рыбки светящуюся кальмарницу на крепкой леске и вытягивают из родной стихии. Когда в круге света от люстры появляется кальмар, прицепившийся к снасти, сильно смахивающий на серое полуметровое полено, то крик общего восторга предваряется всегда отчаянным воплем боцмана:

-Только не плюй на борт, м...дак!!!

Этот крик одновременно обращен и к кальмару, и к рыбаку, вытащившему его. Дело в том, что несчастный кальмар, понявший, наконец, что это не съедобная рыбка, пытаясь скрыться от врага, выплевывает черную жидкость, похожую на чернила. На основе этой жидкости, когда-то, в древние времена, китайцы делали тушь, которая не выцветает на их рисунках вот уже несколько столетий. Очень стойкая красочка, надо сказать. И закрасить потом пятно на белоснежном борту научного лайнера от плевка кальмара уже не сможет никакая выданная Родиной белая эмаль. Созданное природой побеждает сотворенное человеком развитого социализма. Поэтому, чтобы потом боцман не отравил тебе существование, надо подержать морской деликатес на весу и дать ему сплюнуть в море тушь, и только лишь потом втягивать на борт. Ну, а далее - все по отработанной схеме с характерной для флота четкостью организации - в сковородке в каюте доктора растапливается сливочное масло и в нее бросается порезанный на соломку капюшон - так моряки называют мантию, внешнюю оболочку кальмара. В кипящем масле этот деликатес приготавливается в течение несколько минут, а потом, под слегка разведенный спирт, успешно употребляется той самой микрогруппой, о которой я уже упоминал. Поверьте на слово - свежевыловленный кальмар очень отличается по вкусу от магазинного, замороженного в одна тысяча девятьсот тринадцатом году .

Очень короткое послесловие...

Я благодарю читателей, у которых хватило терпения дочитать до конца эти бессвязные записки. Может быть, когда-нибудь я продолжу их, если хватит терпения и времени. А пока, наверное, мне следует попрощаться.

Самое трудное - выйти из разговора. Примерно так говорил великий Штирлиц. Сложная задача - вовремя поставить точку или хотя бы многоточие...

Есть такой вид психотерапии, когда пациентов просят описать на бумаге свое состояние и тем самым, выплеснуть все, что накопилось в душе. Говорят, после этого становится легче. Наверное, и мне действительно стало легче на душе. Я подвел итог самому светлому периоду в своей жизни. Я знаю, что это не повторится никогда. Но из той жизни со мной остались друзья, разделившие со мной грусть и радость Океана.

Когда эти записки были почти окончены, пришло трагическое известие о гибели подводной лодки Северного флота Курск. У моего товарища по службе Саши Селезнева там погиб однокашник по военно-морскому училищу - командир лодки Геннадий Лячин. Мы, конечно, обсуждали этот случай, представляя ужас последних мгновений жизни моряков, когда в тихий, уютный, казавшимся таким безопасным мир корабля с ревом ворвались ледяные волны Баренцева моря.

Было горько вспоминать о погибших товарищах и об унижении, которое пережил весь Флот Российский, доведенный нищетой до состояния полной неспособности помочь гибнущим морякам. Как, верно, было больно офицерам-североморцам знать, что рядом гибнут их друзья, а они ничем не могут помочь. Им оставалось только сжимать от безысходности руками планширь и стискивать зубы. Ощущение бессилия - что может быть тяжелее для мужчины.

Противно было потом смотреть и слушать, как высокие начальники пытались оправдаться за безвинно загубленные моряцкие души. Горько было осознавать, что тот флот, на который я когда-то пришел и который создавался на протяжении трехсот лет, канул в небытие за какое-то десятилетие...

Трагедия Курска нового ничего не открыла. Погибли профессиональные моряки, а их начальство старательно отмыло со своих рук моряцкую кровь. Так было всегда на всех флотах мира. И, к сожалению, никогда не будет иначе. Профессия моряка останется опасной, и морские волки всегда будут поднимать третий тост За тех, кто в море! с мистической верой в то, что отведут этим беду от своих собратьев на просторах Океана.

Но я верю, что Россия переживет суровое время. Бывали в ее истории времена и похуже. Стране снова понадобятся сильные Армия и Флот. Тогда опять на моряков с интересом начнут смотреть женщины. И не только из-за того, что морской мундир всегда считался элегантным, а еще и потому, что морским офицерам опять хорошо начнут платить, как было в годы моей службы. Вот тогда строки песни моей флотской юности опять обретут глубокий мистический смысл:

На нем фуражка с “ крабом”

он нравится всем бабам / ..

Ибо ради чего еще живет и служит Родине настоящий офицер. А потому: За тех, кто в море, на вахте и гауптвахте!