Геннадий степенно засучил рукав замшевой куртки и по локоть засунул руки в кучу пшеницы на полу.
-Огненная, - пробормотал он.
- И здесь, и здесь, - тракторист тут же пробежался вокруг зерна.
Грузчик попытался сам пощупать пшеничный жар и пошевелил рукой сухие семена.
-Э, ты в перчатках не почувствуешь. Попробуй голой рукой.
На начальник тут же кинул молодому совковую лопату, велев разгрести зерно по бетонке ангара. Запахло пылью, сухим полем; ядрышки тихо шуршали по металлу, соскальзывая на затоптанный пол.
-Смотри-ка, жарит, - выпрямился тракторист.
Грузчик еще раз махнул лопатой и, нагнувшись в очередной раз, увидел синеватую дымку над гребнем кучи. Пахнуло домом... чем-то теплым, душистым, как будто разом открыли несколько чугунков с топленым молоком.
Зерно грело. Грело, не дождавшись, превращения в муку, не дождавшись, чтобы ему отдали тепло руки человека, замесив в благородный белый хлеб. По человеческому недомыслию пшеница сгорала, отдавала в сумрак огромного ангара частички июля.
-Сырой бункер был, - отвечая сам себе, сказал Геннадий, и было непонятно - была это жалость к пропадающим плодам или утекающим деньгам.
По крыше уже вовсю молотил частый холодный дождь, и по ангару бродил сырой сквозняк. Разворошенная куча медленно остывала под его порывами, и уже не пахло солодом, летом...Положили ребенка на бетон и развернули теплые пеленки.
-Давай телегу подтолкнем! - крикнул Миша.
Колесо тракторной тележки - комок глины - медленно проехало по краю гурта, жадно вминая в чернозем золотые крапины. За ним следом протопали ботинки, набивая в протекторы хлебные зерна.
Молчала пшеница, раздавленная и сгоревшая. Над ней не стелилась синеватая дымка, не пахло теплым, сонным жильем.
За многотонной дверью ангара поднималось политое дождями не по-осеннему ярко-зеленое озимье.