Лена проснулась, против обыкновения, в очень дурном настроении.
На всякий случай, вместо того, чтобы сразу встать с постели, она полежала, прислушиваясь к своему телу. Может быть, она подхватила грипп или в её теле завёлся другой непорядок? Но тело было простым, ясным, знакомым - двадцатидевятилетним.
В зеркале в ванной Лена заметила, что хмурится. Совсем немного, но и это пугало.
Может быть, ей предстояло сделать что-то неприятное, о чём она забыла? Лена потянулась к дисплею возле унитаза и быстро пролистала на центральном домашнем компьютере ежедневник и почту. Ничего необычного.
Душ не желал бодрить. Тело стало напряжённым, но никак не энергичным.
Маршрут утренней пробежки пролегал через сосновую рощицу; Лене всегда это очень нравилось. Но не сегодня. Каждый раз, как соседи, тоже вышедшие на пробежку, окликали её, она вздрагивала, как нашкодивший ребёнок от голоса родителя. Потом, спохватываясь, здоровалась в ответ на приветствия. К концу пробежки напряжение стало пугающим.
Завтрак Лена всегда готовила сама. Но сегодня этого, наверное, делать не стоило: и нужные цифры в плиту забила не с первого раза, и молоко умудрилась пролить, и овсяных хлопьев насыпала слишком много. А потом ещё оказалось, что вечером не купила ягод. Пришлось есть хлопья так: жёсткими и почти безвкусными.
По-хорошему, стоило, наверное, позвонить на работу, извиниться и отправиться в клинику. Лена немного подумала над этим вариантом, а потом решила ехать трамваем, а не на велосипеде: что-то вроде компромисса между признанием себя здоровой и заболевшей.
Утренний сбор неуловимо раздражал и особенно, отчего-то, мозаичное панно на одной из стен кабинета редакторши: обычная социальная реклама, очень мило выполненная.
И только сев в свою рабочую капсулу и включив компьютер, Лена вспомнила. Интервью.
В качестве фона на экране компьютера в редакции тоже стояла социальная реклама: напоминающая о главном долге журналиста - информационно объединять людей. Лене она всегда казалась симпатичной, но сегодня... Всё из-за вчерашнего интервью. Ей, собственно, предстояло его сейчас приводить в читаемый вид. (Пожалуй, если бы не интервью, СМИ для чтения вообще отошли бы в прошлое - не всем удаётся говорить красиво и плавно, не у всех приятный голос; текст же не передаёт тембра голоса или странных движений, текст можно красиво отредактировать, даже немного меняя формулировки).
Лена открыла расшифровку речи, выполненную программой, и уставилась в неё. Всякий, кто взглянул бы на картинку камеры наблюдения, увидел, что молодая журналистка находится в творческом процессе.
Лена думала о том, что услышала вчера... нет, не на интервью. После. Потому что само интервью было более, чем обычно. Молодой актёр средней известности, бывший фотомодель - рекламировал джинсы и плавки; второй муж губернаторши, красивый, атлетичный и радостно-наивный. Все снимки "в домашней обстановке" были сделаны заранее, за день до интервью, но улыбался и двигался актёр так, словно на него по-прежнему был направлен объектив.
- Я очень ценю семейные ценности, - с почти ликующим вдохновением говорил он. Лена кивала. Дом губернаторши просто кричал о социальной полезности хозяев. Пространства было - на пятерых. Актёр радушно предложил журналистке бутерброды с натуральной рыбьей икрой и отличный кофе; вкус лакомств сочетался довольно странно, но Лена вежливо ела и пила.
- В человеке, в конце концов, всё должно быть прекрасно, - вещал актёр.
В середине интервью явилась губернаторша: чуть грузная, статная, бодрая женщина лет сорока. Вежливо кивнула и исчезла в коридорах дома.
Лена до сих пор не могла взять в толк, что её дёрнуло, выйдя из санузла, нырнуть в коридоры следом за хозяйкой. Какое-то, наверное, не очень здоровое любопытство; тут ещё и актёр отвлёкся - громко болтал по видеофону с каким-то Толиком бог весть о чём, о всякой ерунде; когда Лена прошла мимо дверного проема гостиной, актёр даже не оглянулся.
В коридорах висели картины; странно, но не было ни одного плаката с социальной рекламой. Лена вспомнила, что и в гостиной был только один. Как раз о семейных ценностях.
Почти все проёмы были закрыты дверьми. За одной из них Лена услышала лёгкое покашливание, шаги. Она повернула ручку, входя в комнату; губернаторша обернулась рассеянно и не сразу поняла, кого видит. Государственная дама уже переоделась в домашний костюм, просторный и удобный, и, похоже, бродила по - кабинету? не может быть, снова ни одной социальной рекламы; - по комнате, засунув руки в карманы жакета.
- Простите, - сказала Лена. Она уже смутилась своей бестактности. - Я... хотела попрощаться.
В этот момент глаза её остановились на странном плакате за спиной губернаторши: грубом, агрессивном, аляповатом. Неестественно широко улыбающийся мужчина указывал на пылающую надпись: "ЕСТЬ ИДЕЯ? ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!" Рядом что-то было написано маленькими чёрными буквами, но Лена не смотрела, не могла отвести взгляда от красным выведенных слов, и только пятилась и пятилась крохотными шажочками назад, повторяя дрогнувшим голосом:
- Простите... Простите... Простите...
За секунду до того, как плоскость двери толкнулась журналистке в спину, хозяйка дома протянула руку к пульту на столе и с мягким звуком ударила пальцем по одной из клавиш. Замок в двери щёлкнул, и Лена поняла, что заперта. Наедине с плакатом и его владелицей.
- Прежде всего, - сказала губернаторша звучным альтом, - давайте успокоимся. Сядьте в кресло. Сядьте же.
Кресел в комнате было три; одна за столом и два слева от Лены, в углу, с журнальным столиком между ними. Самые простые, обтянутые грубоватой тканью в красную и кремовую полоску. Лена на негнущихся ногах подошла к журнальному столику и села в одно из кресел. Её взгляд упал на почти стёршуюся от времени и небрежного обращения обложку толстой бумажной книги, лежащей на столике. Из книги высовывался раздвоенный узкий язычок закладки. От названия девушке стало почти что дурно; она помнила это название из школьного курса истории. "Капитал" Карла Маркса.
Губернаторша не даст ей просто увидеть всё и выйти отсюда. Лену запрут. Или ещё что-нибудь. Что-то очень плохое.
Вместе с ужасом поднималось болезненное любопытство; перед чем-то ещё хотелось узнать, вобрать в себя больше, больше информация. Взгляд заметался по стенам, по шкафам со стеклянными дверцами. На корешках книг читалось - "1984", "Моя борьба", "Священная книга оборотня", "В.И.Ленин. Избранное", "Утопия", ""ОПУМ", "Новый завет"; что-то смутно вспоминалось, что-то выглядело незнакомым, но Лена не сомневалась, о чём все эти книги. Плакаты почти все рекламировали неизвестные ей фильмы.
Губернаторша с не меньшим любопытством глядела на журналистку. В углах полных губ таилась улыбка.
- Нечего скрывать, вы попали в моё маленькое гнездо порока, - сказала она вдруг со смешком. - Хотите ещё кофе? У меня аппарат стоит.
- Чашечку, если можно, - чужим голосом просипела Лена. "Последнее желание приговорённого," панически замерцала в мозгу мысль. - С сахаром.
Хозяйка спокойно повернулась к гостье спиной, подставляя чашку и постукивая пальцами по сенсорной панели кофеварки, которая, действительно, стояла возле письменного стола на тумбочке.
- У каждого из нас есть постыдные слабости, - мягко и чуть весело говорила губернаторша. - У кого-то поменьше, у кого-то побольше. Они могут шокировать; но чем они опасны для людей, пока заперты в крохотной комнатке, пока их не выносят на свет бесстыже и агрессивно? Скажите, вы и правда верите, что я для кого-то опасна? По-серьёзному опасна, могу причинить вред здоровью, лишить жизни? Разве хоть один волосок с головы ребёнка...
Чашка наполнилась; дама крепко взяла её за толстую фарфоровую дужку, повернулась и пошла на Лену, неторопливо, немного грузно, совершенно спокойно.
- ... упадёт от того, что немолодая женщина прочтёт на досуге книгу?
Чашка стукнула донцем рядом с "Капиталом". Лена не шевельнулась; губернаторша встала напротив, сложив руки на животе, чуть расставив полные белые ноги в уютных шерстяных носках, нависая над сидящей девушкой и рассматривая её с любопытством.
- Но это же... это другое. Вы ведь понимаете, что говорите об идеях? Когда вы знакомитесь с ними так... так близко, в можете заразиться. И, чтобы заразить остальных, вам не надо раздавать им эти книги. Вирус всегда будет с вами. Ирина, подумайте. Вам необходимо лечение. Вы не можете этого не понимать. Всё, что в этой комнате... Любая идея может показаться вам прекрасной. И даже если вы не начнёте её воплощать, вы можете перенести её на кого-то, кто воплотит.
- Пейте кофе, Лена, - посоветовала дама. - Он не слишком горяч. Кофе разгоняет мысли, они становятся очень, очень быстрыми. Скорость - плохая замена глубине; но хотя бы разговор не будет идти слишком медленно. Вы не станете понимать меня лучше, но слова мои понимать будете быстрее.
Кофе, наверное, был вкусным. Девушка чувствовала лишь то, что он горяч и сладок.
- То есть, вы разделяете общую идею о том, что идеи опасны в любых количествах?
Лена уставилась на неё в шоке.
- Это совсем другое. Не идея! Знание! И к этому знанию прогрессивное человечество шло веками!
- Вас так учат, верно? Пока человек не имел знания, он руководствовался идеями; они появлялись только как замена знаниям. Они приносили взаимную ненависть, несчастья, жестокость и массовые убийства. Лена, а вас не смущает, что на летучках в редакции вас всех просят что-то придумать? То есть - сотворить идеи?
- Никто не просит идей. Это называется - предложения.
- Если я назову себя не читательницей запретных книг, а снеговиком, я перестану быть читательницей?
- Какая-то глупая аналогия. Простите.
- Вы помните, как распространяли идеи двадцатом веке? Люди вешали плакаты в каждом доме и на каждой улице. "Вперёд, к коммунизму" или "Лови шпиона коммунистов", "Германия превыше всего" или "Пусть цветут все цветы". Лена, когда вы заходите в комнату или выходите на улицу, вы видите плакаты?
- Это другое. Обычная социальная реклама. Она помогает нам не забывать важных вещей, думать о них чаще.
- Но почему всё то, что написано в рекламе, выглядит совершенно так же, как если бы это были идеи?
Губернаторша отошла к одному из шкафов, открыла; вынула огромную и толстую книгу.
- Вы читали "Войну и мир" в школе, не так ли?
Тёмно-жёлтые страницы зашелестели под пухлыми белыми пальцами. Потом замолкли. Хозяйка поднесла раскрытую книгу близко к Лене.
- Читайте.
Лена читала и не могла понять, что читает. Том второй начинался другими словами.
- Это полный вариант, Лена. Без адаптации. Он намного объёмнее того, что вы знаете, потому что Толстой в начале каждого тома и каждой части писал свои идеи. Я могу вам показать много книг, которые вы знаете в детстве. Показать их такими, какими они вышли при жизни автора, с оригинальным текстом. Почти везде, где вы привыкли видеть "Вы знаете, что делать?" обнаружится вопрос - "Есть идеи?" "Идея!" восклицают там, где сейчас напечатано - "Знаю!" Потому что то, что вы называете предложениями, и есть идеи. Так устроен мир, Лена. Это знают все политики. Господин президент тоже. Я даже думаю, у него есть своя крохотная комнатка с идеями. Представляете, Лена, что будет, если вы откроете России глаза и каждый житель её поймёт, что видит идеи каждый день, что на работе выдвигает идеи, что в мозгу у него загораются идеи, а никакое не знание, что самые святые писатели имели идеи? Вы разрушите их мир, Лена.
- Я всё равно думаю, что вы говорите глупости, - упрямо повторила девушка. - Не может знание быть идеей. Если вам лично зачем-то очень нужны идеи... и вы держитесь, не распространяя их... то пусть это будет вашей проблемой. Не надо обвинять в своих грехах остальных. Это и нездорово, и глупо смотрится. Я понимаю, что вы не хотите, чтобы я кому-то рассказала о вашей стыдной комнатке. Я не расскажу. Я считаю, что вы неопасны, а у меня, кажется, есть на такое журналистский нюх. Но мне, мне вы можете сказать, что вы находите во всём этом? Если вы не собираетесь воплощать в жизнь всё разом или по одной идее? Вы представляете, как претворяете всю эту гадость в жизнь, что ли?
Губернаторша мягко положила Толстого на Маркса, покачала с улыбкой головой.
- Большинство старых человеческих идей давно никуда не годятся, или не годились с самого начала, или немного годятся, но сами по себе отвратительны, и вовсе не потому, что являются идеями. Лена... Мне просто жалко. Жалко того, что человечество отказалось от идей, заменив их знанием, впечатываемым хорошим шрифтом в плакаты социальной рекламы, и предложениями не весомей темы номера. Знаете, буквальный перевод слова "идея" есть - "мысль". Мне очень жаль, что человечество снова научилось знать, а не мыслить. Как тысячу раз раньше. Может быть, оно пришло в одном из своих самых естественных и счастливых состояний... Но как мне заманчива мысль... идея, Лена, идея - что человечество создано для другого. Идите, я открою вам. Найдите выход, пожалуйста, сами.
День прошёл, как тысяча других последних дней рабочей недели; впереди ждали три выходных дня, позади были три дня упоительного общественно полезного труда. Журналисты, редакторы, корректоры в своих капсулах пребывали ныне в промежуточном состоянии: ленивом рабочем процессе и радостно-напряжённом ожидании отдыха.
Лена закончила и сдала текст строго за пятнадцать минут до вечернего собрания. Впереди была дорога домой - на трамвае, необременительный ужин, разговор с родителями по видеофону, вечерняя прогулка, ночной фильм и нездоровый поздний сон. Пока же приходилось сидеть на собрании, слушать дежурную болтовню, скользить взглядом по плакатам социальной рекламы... и отгонять, отгонять от языка готовую сорваться с него фразу:
"А у меня есть идея! Давайте называть предложения идеями!"