М. рассказывал, что когда он был женат, у него была долговременная любовница. У этой любовницы была подруга. Однажды М. повез эту подругу (которая к нему была неравнодушна) в ресторан, с надеждой на продолжение. Однако до ресторана они не доехали, потому что заглядевшись на проходящую мимо короткую юбку, М. въехал в другую машину. Нет предела жажде познания.
* * *
По моему, большинство французов жестокие, неопрятные, поверхностные люди с непомерно раздутым самомнением и отвратительным вкусом. Но я их люблю не за это.
* * *
Книгу нужно начинать так: "В молодые годы я жил в Париже, любил красное вино и каждый вторник трахал Жаннету Шереметьеву, похожую на сиамскую кошку мулатку, дочь американского дезертира и русской княгини". Всем все сразу понятно.
* * *
В состав нашего сверходтельного суперзанятого подотдела по протирке штанов входят два полковника, подполковник, два майора (один - женщина), капитан и я. Счастливой службы, товарищ сержант.
* * *
Положение человека в нашей структуре можно определить по дверям и окнам. В самом низу находятся те, у кого нет ни того, ни другого. Они либо сидят за столами, огороженными таким барьерчиком, либо вообще стоят. Следующая ступенька - люди с дверью, но без окна. А уж те, кто с окном - это крутые. Между собой различаются размером окна и видом из оного.
* * *
На языке моего товарища М. (спортсмен, алкоголик, плэйбой, сволочь и умница) выражение "маленькая, толстая и в очках" означает женщину без единого достоинства. По-моему, он ошибается, но никакого конкретного примера, доказывающего это, у меня нет.
* * *
Один из героев книги Леонарда Коэна "Прекрасные придурки" говорит: "Я перестал трахать лица, когда мне было 16". Когда я об этом думаю, мне кажется что я никогда не трахал лица. Интересно, как это?
* * *
Мы пили горячее пиво. Было, наверное, за 40, пробки радостно слетали с бутылок и горячее пиво текло по рукам. Оно было горьким. Мы пытались укрыться в тени сгоревшего двумя днями раньше грузовика, но тени почти не было. Мигель вытер грязный лоб рукавом, твердым от засохшей крови Толстого. С далекого моря, не на секунду не ослабевая, дул горячий и влажный ветер.
--
* * *
- Ты не понимаешь - Жан помотал головой. - Белые точки сварки сожгли мой мозг. Каждый день, ты понимаешь, видеть это каждый день в течение двух лет, эти звезды, эти огромные стальные конструкции, подвешенные в воздухе, эту сгорающую дугу моста. Ты не понимаешь - повторил он и жадно затянулся. Выкуренная до предела сигарета обожгла, и Жан, выругавшись, швырнул окурок на платформу.
* * *
М. спросил однажды женщину, которая сказала, что она любит интеллектуально развитых мужчин, кого бы она предпочла: слабоватого в постели интеллектуала или безмозглого жеребца. Она засмеялась и сказала: Тебя. С тех пор он ходит задумавшись...
* * *
М. был однажды на какой-то презентации. Там он познакомился с девушкой и записал ее телефон на обратной стороне своей визитной карточки. Потом он познакомился с другой девушкой, которая телефон ему давать не хотела. Он, особо ни на что не надеясь, дал ей все-таки свою визитку. Как выяснилось позже, ту самую, с телефоном на обороте. Он был очень расстроен.
* * *
М. рассказывал, что у него однажды был роман с женщиной - снайпером из частей специального назначения. Они познакомились на стрельбище. М. был сержантом и "замком", он только что выбил 1800 из 2000 и очень гордый стоял перед своим взводом, блестя значками и поигрывая челюстно-лицевой мускулатурой. Она подошла и сказала, что в его беспомощности есть что-то трогательное и что она хочет с ним дружить.
* * *
Иногда страшно жалею, что у меня нет хвоста. Столько эмоций. Это все ерунда, что хвост нужен собакам для баланса. Просто если бы у них не было хвоста, они бы умирали от радости каждый раз, когда хозяин приходит домой. Собаки умнее людей, они все время помнят, что он ведь может и не прийти.
* * *
Раньше магнитофонов не было. Поэтому жену искали красивую, умную и чтоб пела хорошо.
* * *
Слушай, ну как же я вернусь, если ты мне не даешь уйти?
* * *
Я сидел в самолете, бился головой об стенку и подвывал. Подвывал я совсем тихонько, а бился изредка и несильно, чтобы не испугать сидящую рядом женщину. Но, по-моему, она все равно как-то нервничала.
* * *
Иногда откуда-то приходит такая чистая детская обида - Ну почему? Ну неужели непонятно, что мы нужны друг другу? Ну как этого можно не понимать? Буквально ждешь, что все люди на Земле вдруг проникнуться и выстроятся наподобие коридора, и мы по нему полетим друг другу навстречу. Мда.
* * *
И вот опять я жду вечера. Вечером прилетит ведьмочка. Она усядется в нижнем правом уголке экрана, глянет на меня еще не открывшимися после сна глазами, тряхнет копной перепутанных волос и, широко улыбаясь, скажет "Утро!".
У нее сейчас утро. У ведьмочек - у них там все наоборот. Потом она посмеется над моими гастрономическими привычками, может быть споет песню или устроит стриптиз. Она ведь ведьмочка - они еще и не то могут. Потом она улетит заниматься своими делами, а я побреду домой, размышляя как мне найти ведущий в ее страну туннель и прилетит ли она завтра.
* * *
Плечи - это первое что приходит мне в голову когда я думаю о ней. Остренькие и блестящие, идеально подходящие под форму моих ладоней. Глаза - умные, внимательные, доверчивые... никто в целом мире не умеет слушать меня так, как она. Если она раздета, то это перестаешь замечать через минуту - настолько она естественна. Если она одета - это абсолютно не важно, ее тело обладает свойством делать любую одежду практически прозрачной, и я точно знал, как она выглядит без одежды с первой секунды нашей первой встречи. Если мы идем по улице, и она берет меня за руку, мне кажется, что у меня есть маленькая дочь. Она любит ходить по дому в одних плавках и присаживаться на корточки, широко расставив ноги. В такие моменты, меня неудержимо тянет изо всех сил прижать свою ладонь к напряженным бугоркам под натянутой кожей, там, где мускулы бедер переходят в тросики сухожилий, где кожа чуть темнее и мягче, чем вокруг, где под тонкой тканью, коротенькими волосиками и складками кожи спрятан ход в прошлое и будущее, туда тянет мою голодную ладонь непреодолимая сила. Прижать, и почувствовать тепло и влажность, ощутить толчок потока энергии и присутствие миллиардов просящихся быть реализованными возможностей, в который раз застыть в изумлении перед настоящим чудом - этим маленьким сильным телом, вместившим в себя тысячи вселенных.
* * *
Мы снова несем потери, но это уже ничего не изменит, мы уже покинули свои базы, где мы ржавели много лет, мы уже на марше, и пусть нас ждет неизвестное и страшное, пусть с оставленных баз кричат об измене и о том, что наступаем мы не в ту сторону, пусть. Возможно, я вообще разобью это дурацкое радио и никогда больше не услышу, что они там кричат. Это трудно сделать, ведь там полно любимых людей, которые ни в чем не виноваты. Виновата ли стрела в том, что ее выпустили? А в том, что она пробивает грудную клетку и втыкается в сердце ребенка? Виноват ли лучник, которому приказали стрелять? Виноват ли его командир, который ничего не знал про ребенка? И давайте не будем забывать самого ребенка, который зачем-то оказался в таком неподходящем месте. Виноват ли он? Или это все часть Плана, и тогда никто ни в чем не виноват кроме автора Плана? Мы никогда этого не узнаем, да нам уже и поздно пытаться извлечь из этого знания хоть какую-то пользу - волна атаки уже несет нас вперед, хриплый рев раздирает нам рты и бомбы ответного удара превращают в пыль навсегда оставленные нами города, где было так красиво весной, когда в парках зацветала сакура и дети в ярких одеждах запускали в синее-синее небо разноцветных змеев.
* * *
Это был, вполне возможно, самый счастливый месяц в моей жизни. Мы жили в маленькой квартирке в центре Москвы, и каждое утро она провожала меня пару кварталов до бульвара, где я ловил машину. Московский сезон "грязная весна" был в самом разгаре, мы шли по тротуару, вросшие друг в друга, и освещали черно-белую улицу сиянием своих лих. Навстречу шли хмурые черно-белые люди, по сторонам стояли грязные черно-белые дома, и я буквально мог видеть, где заканчивается цветной круг, центром которого были мы. Люди смотрели на нас, и я мог видеть их мысли, летящие к нам в виде строчек текста. Строчки долетали до границы цветного круга и с легким звоном падали на землю. Они не могли коснуться нас - зависть, пошлость, злость не могли нас даже затронуть, потому что пока мы держались друг за друга, мы были в своем собственном мире, который эта грязь испачкать не могла, как не может рука стряхнуть букву со страницы книги. Во всяком случае, так нам казалось, мы в этого сильно верили, и этого часто вполне достаточно, с чем скоро согласилась и Дженис Джоплин, улыбнувшаяся нам из разделенной на двоих пары наушников.
* * *
Звонил М. Рассказал, как однажды он лежал рядом с девушкой, с которой они только что занимались любовью, когда она вдруг начала от души хохотать. Слегка обеспокоенный М. осведомился о причине веселья. Девушка пояснила, что до нее дошло, что она даже не знает его фамилии. М. был очень удивлен, что же тут смешного или странного? Я предположил, что у нее, вероятно, несколько более строгий подход к отбору партнеров, чем у него. М. согласился, добавив, что любой менее строгий подход был бы элементарно непрактичным.
* * *
- Мужчина, что вы вылупились?
- Да я вообще-то...
- Что, красивого женского тела не видел? Иди вон Плэйбой купи, извращенец!
- Да нет, вы не так поняли...
- Ага, конечно. "Не так поняли..." Вот как дала бы по роже твоей противной, алкоголик. Ты думаешь, это я для тебя лифчик три часа выбирала и два застегивала? Для тебя в солярии жарилась? Для тебя в спортзале потела? Да разве ты способен понять, что такое красота? Мужлан! Дубина! Нет, не способен. Способен ты понять мою тонкую душу? Нет! Всем вам только одного надо. Вот и нечего таращиться! Врун, изменщик, гадина! А зачем мне тебя знать - все вы одинаковые. Иди отсюда! Щас милицию вызову! А ну... а ну... Эй, ты куда? Ну куда пошел то? Стой, мужик, стой! Мужчина... вернитесь... ну что ж они все такие какие-то.... Ужас какой... И как тут, спрашивается, спутника жизни искать?... Эх, наверное, накрасилась плохо...
* * *
Когда я был маленьким, я однажды услышал, как тетя по радио пела "и даже в краю наползающей тьмы, на грани смертельного круга". "Мама - спросил я - это про Америку?" Мама долго смеялась.
* * *
Он смотрит на меня чистым взглядом ребенка. Он искренне удивлен, что его, зайку такого, можно не любить. В чистом взгляде ожидание - ведь кто-нибудь когда-нибудь придет и поменяет мокрую пеленку, не так ли? Ему почти 60 лет и его увольняют, потому что за 3 месяца он ни разу не сделал ничего правильно.
* * *
В детстве я был в гостях у своего друга, и его бабушка, в разговоре с кем-то, упомянула какого-то ребенка, который умер, когда ему не было еще месяца. Я был в ужасе. Ведь дети не умирают, умирают только старые. Дети, чистенькие и розовенькие, лежат в родильных домах, а над ними склоняются заботливые врачи. Дети кушают из смешных маленьких баночек тертые фрукты и пьют молоко из бутылочек. Дети... короче, это надо было выяснить.
Я спросил у нее про ребенка. Оказалось, что это был ее собственный сын. Я никогда раньше ни видел людей, у которых кто-то умер. Я спросил, от чего он умер. Она задумалась и какое-то время молчала, как будто готового ответа на этот вопрос у нее не было. Потом сказала:
- Родился он не вовремя, деточка. Нас как раз эвакуировали тогда. Ехали в поезде два месяца, еды не было, воды не было, холодно, а у меня еще Борька и Галка, мамка его (она мотнула головой в сторону моего друга) были маленькие. Вот он и умер. А если б попозже родился, так и жил бы, наверное. Иди, деточка, играй.
* * *
Те, кто нам завидуют, просто не видят как и чем мы за это платим. Хотя они, конечно, правы, что завидуют.
* * *
Натягивая плавки и коготки, она продолжила:
- Это ужас какой-то, а не муж! Ревнует меня к каждому столбу!
- Действительно, ужасно. - Согласился я, затягиваясь. Столбик пепла угрожающе шевельнулся и, потянувшись к пепельнице, я почувствовал, что вторая подушка все еще хранит тепло ее тела.