Аннотация: Москва семидесятых годов, два непослушных мальчишки-сорванца попадают в драматические истории. Их преследует странный человек. Что ему надо?
В нашем дворе жил некрасивый человек. Все его знали, но почему-то не хотели его замечать. Стоит ли о нём писать? Не знаю. Но вот пишу...
Щелчок выключателя и началось движение. Во всех окошках моего двора появились любопытные лица. Они смотрят со всех сторон, спрашивают: "Да, точно, стоит ли о нём писать? Может, лучше не вспоминать о нём вообще?"
Ну, успокойтесь, успокойтесь, мои дорогие читатели и смотрители моего канала. Не уходите от окошек. Вы сами все красивые, добрые, интересные. Вам нравятся мои рассказы. Пожалуйста, хоть сегодня о нём.
По окошкам пронёсся вздох "ух". Слышу недовольный шёпот домохозяек, детишек, папаш, мамаш. Кажется, даже кошки зашипели недовольно.
- Да, ну его, нашёл, о чём говорить, лучше бы о любви, о приключениях, о подвигах!
Они правы, кому нравится читать о неинтересном? Представляю, в кинотеатре название "Скучный фильм". Кто бы на него пошёл? Да, я неудачно начал. Я чуть было не начал переписывать начало, но потом понял, что меня поймут те, кто интересуется жизнью, а жизнь - она не всегда красивая, она всякая бывает, но любая жизнь - это драгоценность.
Автор поднял глаза к небу и увидел миллионы открытых окошек, форточек, много-много глаз и очаровательных, красивых ушей. Даже на крышах, на недосягаемой высоте сидели мальчишки и готовились слушать. Или читать? По губам, наверное...
Итак, я, автор, встал, поднял глаза к небу и начал: "В нашем дворе... В вашем дворе... Все готовы? В нашем дворе жил, жил... Некрасивый человек".
- Фу!
Все обитатели окошек стали чертыхаться, побросали семечки, окурки и пошли по своим делам, на кухню. Я слышу, как они шепчут: "Испортил весь вечер. Лучше бы телевизор, доминошки или газета на ночь!" Окошки стали закрываться. Форточки захлопываться. Я хотел кричать, что, мол, люди, послушайте, вы его знали, но как писатель может кричать шариковой ручкой? Молчать - он не может, говорить - это значит писать, а вот кричать - трудно. Поэтому автор выбрал интернет. Здесь даже шёпот может стать криком. Говорить автор научился раньше, чем писать. Поэтому я расскажу о нём.
Итак... Начинаю. Захлопнулись все окна нашего двора. Остались гореть поздним вечером только два окошка. Одно - у меня на первом этаже в первой квартире, и одно - на пятом, в противоположной пятиэтажке, в квартире номер 40. У рыжего Юрки. И я продолжил...
В нашем дворе жил некрасивый человек. Серый какой-то, обыкновенный, молчаливый. Его не любили? Нет, он же не был плохим - за что его не любить?
Все здоровались с ним, он тоже здоровался, но я не запомнил его голос. Его игнорировали, не замечали, отворачивались, но не считали противным - просто человек. Как камешки на берегу - бывают интересные, а бывают просто камешки. Может, всё дело в его одежде? Ну какая там одежда в советские времена? У всех одинаковая.
Может, он нечистый, грязный, плохо пахнет? Нет, его никто не нюхал. Да и кому придёт в голову нюхать человека? Он что, цветок что ли?
И, вообще, откуда такой интерес к некрасивому и неинтересному человеку? Весь двор гулял, играл в шахматы, домино, сплетничал, отмечал новый год, первое мая, грыз семечки и давал друг другу в долг, а потом требовал долг обратно. Много было событий, интересов... Кто-то болел за Спартак, кто-то за ЦСКА, Динамо, Зенит или просто за наших. Кто-то верил в светлое будущее, кто-то в инопланетян. В общем, у всех были интересы. Но странно, что никто не интересовался этим странным некрасивым и неинтересным человеком. Замечать - замечали, но не интересовались. Во всяком случае, придворные детективы - бабушки - должны были заинтересоваться. Почему никому неинтересно интересоваться неинтересным человеком?
Ведь он - единственный такой из шести сот человек нашего двора. Четыре дома по двести человек, из них большая часть - это женщины и дети, ну и ещё примерно сто человек мужчин. Мужчины - они тоже люди, хотя большую часть времени они проводят на лавочке и играют в это самое домино. Им также свойственно курить папиросы, употреблять крепкий портвейн и доказывать своё мужское главенство, особенно после крика из окошка: "Ты чего не слышишь, козёл? Иди домой, дети спят, завтра на завод".
Заводы - их много в Москве. Простые люди, тяжёлая работа, грязные цеха. Зато эти люди пользовались уважением. Даже те, кто употреблял, пользовались поощрениями, премиями, бесплатными путевками от профсоюза и уважением своих жён в конце месяца. После зарплаты.
Двор - самый обычный, даже были качели и лавочки, и росло там, по крайней мере, десяток деревьев: тополей и яблонь.
Ещё в нашем дворе жили два пацаненка: рыжий Юрка и обыкновенный Сашка. Два мальчонка, которых очень любили мамы, но они никогда их не слушались. Они прогуливали школу, дразнили девчонок, играли в войнушку, а также лазили через забор в парк за яблоками и кидались ими через решётку в студентов, которые возвращались из своих институтов в свои общежития. Студенты, уже как взрослые, курили дорогие длинные сигареты, смеялись и, конечно же, летали в облаках.
Они все мечтатели, в их ладонях ладошки вчерашних школьниц. Впереди - светлое будущее, открыты все дороги. Ярко светят фонари, свежий ветер, сигареты, возвышенные чувства - мы им завидовали, кидались в них из-за решетки парка и смеялись. Ведь они не могли нас догнать.
Два мальчонка иногда подбирали брошенную сигарету и убегали внутрь парка, чтобы докурить её, кашляли, плевались, зато потом хвастались перед другими: "А мы вчера курили". Им казалось, что они самые крутые.
Семидесятые годы. Юрка и Сашка прыгали по крышам гаражей, лазали по чердакам, дразнили бабулек во дворе, жгли спички и кидались огрызками по прохожим из окна Юркиной квартиры на Оболенском переулке, дом 50, квартира 40.
В общем, это были обычные советские детишки. И обычные развлечения десятилетних сорванцов.
Ой! Вот опять идёт этот чудной человек.
Юрка не любил этого человека, ведь он серый, некрасивый какой-то. Он всегда там, где он не нужен. Почему он здесь живёт?
Однажды Сашка и рыжий Юрка скучали, бродили по переулку и вдруг увидели, что на складе около магазина открыто окно чердака... Молниеносная оценка архитектуры здания, правильный расчёт расстояния, прыжок - и вот два друга в окошке чердака и через секунду на складе.
Склад стеклотары, и ещё там были картонные коробки. Мы рассчитывали на конфеты, на игрушки, но там ящики с пустыми бутылками и коробки. Никакой романтики, никаких приключений, своровать и то нечего. Юрка и Сашка не нашли ничего интересного на чердаке склада и начали просто кричать на прохожих: "Дядя, ты дурак, ты нас не видишь, а мы тебя видим". Прохожие внизу оглядывались, пожимали плечами и шли дальше. Иногда они сердились, но не собирались гоняться за малышами-хулиганами. В общем, скукотища. Вот тут вот у кого-то появились спички из кармана. Да, малыши всегда воровали спички и носили их с собой, так, на всякий случай. Юрка поджёг коробку, хотел развести маленький костёр, но коробка тлела, дымила и разгораться не хотела. Мы затоптали наш костёр ногами. Ну хоть какое-то приключение! Дым нас не смущал. Нам было очень весело, мы прыгали по чердаку, смеялись, дразнили прохожих внизу, но вдруг мы начали кашлять и чихать. Едкий дым стал жечь глаза.
Это картонки не потухли, а начали разгораться и дымить. Загорелись и другие коробки. Надо спасаться. Стало страшно, ничего не видно. Окошко на склад одно. Внизу прохожие, которых мы дразнили. Надо прятаться, спасаться, но некуда!
Вот тут чуть было не случилось непоправимое, стало очень страшно, так страшно, что мы начали кричать... Но всё обошлось. В окошке появилась лестница, большие руки пожарных нас выхватили из дыма и опустили вниз.
Милиция, дворники, зеваки - какой позор. Целый переулок наполнился людьми. То ли знакомые, то ли незнакомые. Очень стыдно.
Юрка трясся от страха, а Сашке было и страшно, и стыдно. Но страх этот не тот страх, который мобилизует все силы и даёт мощный выброс адреналина, а тот, который подгибает колени и заставляет потеть. Нет, мы осознавали, что убегать бесполезно и сопротивляться тоже.
И куда убегать? Конечно, милиция - это очень страшно, но придут родители и спасут, заберут домой, но вот кто спасет от родителей, от их гнева? Вдруг всё поплыло перед глазами, или глаза куда-то поплыли. Захотелось поскорее домой, хотя домой попасть хуже смерти. Меня приведут домой, а там родители. А как было бы хорошо, если бы родителей не было дома. Если бы их вообще не было, меня бы отругали грозные дяди и страшные тёти и отпустили бы. Я бы помылся и лёг спать. А утром всё как всегда, как будто ничего и не было.
Но, увы, всё было. Все были дома. Спасение и тепло превратилась в кошмар. Какой-то клубок переживаний, ответственности, страха, оправданий, слёз и безнадёжности. Сначала меня и Юрку отвели по нашим домам, и там было разбирательство, угрозы, нравоучения. Потом отвели в милицию и там сказали, что мы чуть не сожгли склад, что в нём на три тысячи рублей макулатуры и стеклотары. Родители будут расплачиваться всю жизнь. И, вообще, нас отправят в школу для умственно отсталых (тридцатая школа).
Потом дяди милиционеры сказали, что на первый раз прощают. Родители вынесли мне приговор - не общаться больше с Юркой вообще, никогда! Сидеть дома, делать уроки. Спички не брать. Будут двойки - особый смертный приговор. Никакого телевизора. Никакого кино в воскресенье!
Да, мы совершили плохой поступок. Но если бы ничего не произошло, если бы нас не поймали? Совесть в нас не проснулась бы, и мы бы ничего не поняли.
Или, наоборот, мы могли сгореть на чердаке и не вспомнить и не узнать, что нас ожидает за это. Снова вспоминаю, как нас заплаканных ведут домой, долго, до подъезда нашего дома, через весь двор. Только бы не встретить знакомых и других наших соседей, чтобы о нашем позоре узнало как можно меньше людей. Особенно наших друзей.
Меньше всего я бы устыдился того странного человека, ему какое дело? Всё равно он ни с кем не разговаривает и никому ничего не расскажет.
И вдруг я почувствовал его взгляд. Я обернулся и увидел его возле подъезда. Хотя и было немного стыдно, но не так как перед родителями. Он не такой страшный, его взгляд даже успокаивал.
Он уже не казался таким некрасивым. Лучше бы он нас поймал, отчитал и отпустил - зачем нам взбучка от родителей? И вдруг я подумал, может, это он вызвал пожарных, ведь он всегда рядом, каким-то непостижимым образом всегда в курсе всех наших дел?
Юрка даже не заметил его. Юрку не волновала репутация, его волновало только наказание. Тот эпизод забылся, мы с Юркой опять хулиганили, прыгали по гаражам, воровали спички, поджигали ящики на помойке и всегда успевали убежать. И смеялись, что нас не поймали. Наверное, мы привыкли к тому, что есть какое-то везение и что мы дети, нам ничего не будет.
Воровство.
Однажды мы научились воровать. Воровать - это нехорошо. В школе на уроке мы так бы и ответили, но нас учили быть честными те люди, которые сами поступали неправильно.
Да, все должны быть братьями, товарищами, а брать у товарища - это позор. У братьев брать - себя обокрасть, но мальчишки во дворе говорили по-другому: "Всё у нас советское, всё у нас моё".
В общем, брать или не брать, брат или не брат, а другие берут - туман какой-то, а у ребёнка такой чистый ум, что работает без задержек, он не перегружен вирусами и ненужными приложениями. Он видит то, что нужно. Ему нужно.
Итак, брать. Но брать так, чтобы никто не увидел, и чтобы никого не обидеть. Быстрый расчёт, немного вычислений, и вот новая схема готова. Мы придумали, как воровать сырки и шоколадки в магазине самообслуживания. Товары лежат на витринах, на полках. Собираешь их и идёшь на кассу. По дороге кладешь чего-нибудь в рукав или за пазуху. У кассы оставляешь корзинку и говоришь, что забыл деньги и придешь в следующий раз. Никаких камер видеонаблюдения, никаких охранников, все советские люди - честные.
В соседнем дворе мы делили сырки, конфеты. Это наше с Юркой изобретение. Жаль, мы не могли его запатентовать.
Мы наслаждались промыслом, мы точно знали, как выжить в этом мире и не просто выжить, а сладко жить. Мы не жадничали, не пробовали что-то продать или поменяться с кем-то. Мы брали столько, сколько можно съесть. А как хотелось бы отнести всё это домой, но кто из родителей оценит нашу предприимчивость?
Это было каждый вечер, но это было недолго. Однажды мы отоварились вкусняшками и шли по тёмной улице домой. Мы хохотали во весь голос. Мы чувствовали себя хозяевами жизни, нам очень нравилось, что мы всех хитрее. Мне в тот раз удалось вынести в рукаве большой пакет с конфетами. По-моему, это были батончики. Их очень много, так много, что мы задумались, куда можно спрятать остальные конфеты, которые мы сегодня не съедим? Если раздать другим, то придётся объяснить, откуда мы их взяли. А это опасно. Половина наших друзей спокойно проболтаются. Нас заберут в милицию. Нет! Но куда же их спрятать? На чердаке или в подвале? Там страшно и темно. Но всё же, какие мы везунчики!
Мы шли по улице и смеялись. Вдруг сзади цепкая ладонь схватила за рукав меня и Юрку и потащила, поволокла нас на свет. Это соседка по двору баба Валя: "А ну, отдай кулёк! Признавайтесь, я вас видела в магазине. Глазам своим не поверила! Как вам не стыдно?! И маму твою я знаю. Как же так можно?"
Сердце и в самом деле может куда-то опустится, и я это почувствовал. И коленки подогнулись и живот задрожал.
- Где конфеты?
- Вот они...
Мы так сильно испугались, что признались, что это мы их украли.
Баба Валя приказала: "Отдайте их обратно в магазин, иначе я отведу вас в милицию". Как в магазин? Мы боимся, мы не пойдём в магазин. Мы отдали всё ей и просили, уговаривали нас отпустить. Мы больше так не будем, нам стыдно. Простите нас. Соседка нас простила и сказала, что сама отнесет их в магазин. Она нас отпустила. Мы подавленные, со слезами на глазах, пошли домой.
Вроде, пронесло, только холодно и неспокойно на душе... А вдруг она потом всё равно расскажет о нас? Вроде, нужно радоваться, ведь мы герои. И никто ничего не узнает. Но в сердце холодок. Ну всё, пока, Юрка. Пока, Сашка. Юрка пошёл к себе, а я к себе.
Около подъезда слабый фонарь. Там стоит кто-то. Я прошмыгнул мимо и у дверей обернулся. Кто же он? О, это он! Это некрасивый человек. Он одет в своё серое пальто. Я не вижу его лица, но понимаю, что он всё знает. Ну почему он всегда не кстати? Почему он в своём сером пальто? У меня, например куртка, красивая зимняя куртка с большими рукавами, не то что у пальто - прямые рукава и нет резинки, всё выпадет. Он не сможет воровать. Может он мне завидует? И поэтому следит за нами? Тьфу! Почему я вдруг так подумал?
Да, просто пронесло! Ох, как пронесло, не буду больше воровать. Никогда!
Как же хорошо, что он никому не расскажет, ведь он ни с кем не разговаривает! Человек как будто успокоился, что мы вернулись, постоял еще немного, потом содрогнулся от вечернего осеннего холода, развернулся и ушёл.
На следующий день мы сидели с Юркой в теплом подъезде, вспоминали и переживали, вызовут в милицию или нет, скажет баба Валя родителям или не скажет? Юрка жаловался: "Ну конечно же, он, всегда он, всё из-за него, он противный, чего он ходит, чего он хочет?"
Сиди дома, кому ты здесь нужен? Ты некрасивый, ты ненужный. Уйди. Всё из-за тебя. И так после этих приключений Юрка стал ненавидеть этого человека. А я, Сашка, был помягче, ну прямо маменькин сыночек, искал причину оправдать его. Сашка искал что-то хорошее во всех людях, и этот человек - ведь он неплохой человек. Он не ругал нас, не сдавал в милицию. Я, то есть Сашка, искал что-то хорошее в этом человеке.
Иногда я пробовал поставить себя на его место. Вот, допустим, я такой же некрасивый, ненужный, одинокий. Мне становилось жалко того человека. Ну и зачем Юрка пристал к этому некрасивому человек, чего все к нему пристают? Это простой, обыкновенный человек. Ну не все же такие уважаемые и красивые. И, вообще, у нас во дворе немного известных и интересных людей. Из ста мужчин только наши папы и папы наших друзей интересные люди. Остальные не интересны нам, да и мы им совершенно безразличны. Как деревья во дворе - их замечают, только если они мешают жить, загораживают солнце или мешают играть в домино.
Всем людям во дворе, знакомым или не очень, всем попросту безразлична наша жизнь. Только наши отцы играют с нами и заботятся о нас, остальные девяносто процентов - реквизит в нашем дворе. Мне стало обидно, Я думал об этом и вдруг начал понимать, что этот чудной, странный, некрасивый человек - он есть, он существует. А остальные девяносто процентов - воздух, их нет. Они как девяносто процентов наполнителей в колбасе. Они просто наполняют двор, наполняют жизнь, но их нет в нашей жизни. Мы проходим мимо, мы их не замечаем, и им нет дела до нас. Курим ли мы? Горим? Воруем? Тонем? Они этого не замечают, проходят мимо.
Но вот этот неинтересный, ненужный человек - он существует, он есть в нашей жизни. И если наши соседи - дяди, папы, тёти - стараются нас воспитывать, любить и устрашать, и давить на совесть, то он один спасает нас, подает руку, переживает за нас. Почему мы для него интересны, кто он такой?
Странно, почему он не схватил меня и Юрку за руку? Почему не помешал нам воровать? Он видел нас везде в наших детских шалостях, знал всё о нас, но он не препятствовал и не тащил нас в милицию.
Я думал, что это хорошо, это плюс. Мы сами развиваемся, выбираем себе дорогу. Это наш путь, мы сами познаём мир. Не наши родители всё решили за нас. Я уже создался, я есть. У меня весь набор чувств и желаний. Я сам хочу решать, куда мне идти. Хочу попробовать всё, а потом решить, нужно оно мне или не нужно. Что полезно, что вредно - я сам разберусь. Всё моё детское сознание голосовало против родителей, учителей и всяких воспитателей.
Но всё же требовалось прикрытие, чтобы кто-то вовремя был рядом, поэтому я как-то встал вдруг на сторону этого странного, непонятного, но нечужого человека. Хоть первое впечатление и мнение других не в его пользу, но он, а не другие, был свой по-настоящему.
Юрка был не такого мнения, он любил грубо шутить, насмехаться, хулиганить.
Я был другой не такой. И у меня был свой, личный взгляд на мир. Я считал, что живу в этом мире, слушаюсь и подчиняюсь его законам, но я умнее его. Я превосхожу его. Я другой. Я молчу, я скрываю свои способности. Мне не страшен этот мир, я мирюсь с ним, но, когда будут затронуты мои главные интересы, я сделаю небольшое усилие и сотру этот мир, заставлю его подчиняться моим законам. Мне сегодня неудобно? Ну и ладно, я потерплю, как джентльмен, Но если меня это начнёт раздражать, то я просто встану, отряхнусь от этого мира и пойду дальше без него. Если он захочет, то пусть пойдёт рядом со мной, может научиться чему-то. Наверное, поздно начинать преобразовывать и лечить этот мир, пусть существует себе сам по себе, пусть не трогает меня. Это и есть моя сила, превосходство и индивидуальность. И так Сашка, взрывной человек, жил со всеми, терпел больших и сильных, иногда неприятных людей. Он не терял достоинства, он знал, что он атомная бомба, он может взорваться когда-то и показать свой внутренний атомный мир. Это придавало спокойствия. Зачем мне спорить, отстаивать свою точку зрения? Живи, Санёк, поступай, как хотят родители и прочие руководители. Хотите себе на здоровье, я буду согласен со всеми или буду делать вид, что согласен, а сам просто буду терпеть.
Что такое предательство? Предположим, меня приняли за дурачка и собираются использовать. Я понял это и делаю вид, что всё идёт по их плану. На меня поставили ставку и потирают руки: "Вот, парнишка - молодец, сейчас мы заработаем на тебе, ты наш хороший, давай, твой выход!" Вот тут-то и есть мой выход. Я встал и ушёл.
-Ты куда? Ты что?! Мы надеялись подставить тебя, а ты слинял! Да ты предатель, а мы думали, ты друг.
Юрка всегда был моим другом, я жить без него не мог. Я всегда был на его стороне, даже если он использовал меня и предавал меня.
Предательство
В третьем или в четвёртом классе мой отец вернулся с Севера. Он был в экспедиции, начальник партии, жил с эвенками, чукчами. У него, как начальника, был револьвер, ведь по сопкам ходили белые медведи или бурые, не помню. Разнимал драки вахтовиков - они часто буянили, особенно, когда привозили спирт. Это геологи, разведчики. Условия суровые, но есть своя, северная романтика. Ели оленину, списанных коней и, конечно, пили спирт. Иногда еду - ящики с овощами и консервы - скидывали прямо в снег, ну, это когда вертолёт не мог приземлиться. За это, вроде, получали большие деньги, но мы их никогда не видели. Моя мама с трудом выбила алименты, и ещё один раз нам передали его друзья трёхлитровую банку красной икры и по почте прислали десять килограмм копчёной кеты. Я помню, как с трудом на кухне мы разбивали деревянный ящик, потом запах ... Прямо с самолёта свежая копчёная рыба. Все десять килограмм мы не съели, раздали родным. Наелись надолго. Папа вернулся к нам, весёлый, с отмороженной ногой, с трофической язвой. Без денег. Для меня, третьеклассника, ни горя, ни радости. Вернее, подарок, перочинный ножик с пятью лезвиями, этакий мультитул советской разливки. А для малыша семидесятых годов, с деревянным, так сказать, мечом - это богатство. Ни с чем несравнимое счастье. Как новый незаслуженный айфон. Весь день я хвастался в школе. Все завидовали. "Это мне папа привёз с севера!" Еле дождались последнего урока и побежали изучать ножик.
- Что же, круто, супер, зекинский ножик, а зачем четыре лезвия, ножницы? Ножницы и так есть дома. А вот лезвие ножа? Оно острое и красивое, из нержавейки.
Мы резали ветки, бумагу, втыкали его в землю, играли в ножечки, всё хорошо, но неинтересно. Ближе к вечеру мы втроём: я, Юрка и новый друг ножик. Залезли в пустой троллейбус около нашего троллейбусного парка. Юрка сообразил, зачем всё-таки нужен ножик. Он такой острый - секунда, и он воткнулся в упругое сиденье. Одно движение - и сиденье с треском вспорото. Длинный прямой, очень ровный разрез. Мне стало не по себе. Зачем? Хотелось убежать. Но как, без ножа и без Юрки? Почему он так сделал? Сейчас мы уйдём, пойдем играть во двор, играть в ножички. Куча мыслей: "Мы поступаем неправильно. Люди ездят, а мы портим. Совесть, страх, надо уходить, нас могут поймать. И, вообще, неприятно, не по себе. Юрка наоборот, как будто бы получил удовольствие. Совести - ноль. Жажда подвига. Он начал резать другие сиденья, он резал спинки, сиденья. Его не остановить. Короткая мысль: "Он меня зарежет?" Нет. Я кричу Юрке: "Хватит, убегаем!" Мы выскочили из троллейбуса. Но их десятки, вдоль стены троллейбусного парка на Пироговке (улица Пирогова). Я не побежал за ним. Пошёл, как на убой. Слева на троллейбусе есть створка, как на бензобаке. Открываешь её, и там тумблер - открыть дверь. Срабатывает не всегда. Но в тот вечер открывались все троллейбусы, мы открывали, пробегали по ним, Юрка резал сиденья, мы выбегали, забегали в следующий троллейбус, и так было, пока мы не увидели много людей, которые показывают на нас пальцем. Мы споткнулись и побежали в разные стороны. Встретились мы в парке Мандельштама и спрятали ножик под камень в клумбе. Страшно. Нас не догнали. Стресс. Посидели, подумали... А чего страшного? Пошли по домам. Я понял, что дружить с Юркой нельзя. Права моя мама и ещё теперь и папа.
В этот же день, ещё позднее, раздаётся звонок. Резкий такой, пугающий. В дверях участковый, за спиной бабки со двора. Странно. Меня ведут в милицию. За руку держит настоящий милиционер. Сзади - мои родители. В детской комнате милиции уже сидит Юрка и его мама. В общем, какой-то водитель залез в свой троллейбус, увидел разрезанные сиденья и пошел в контору. В конторе уже была какая-то женщина, видевшая нас в этих троллейбусах, и пришла предупредить, что детишки бегают и хулиганят. Эта женщина знала Юрку, он во всём признался. Всё рассказал... А кто виноват остался? Я и мой ножик. И мой папа. Ведь это он утром приехал с Севера подарил мне ножик. Резал Юрка, а виноват я? Мне было страшно и стыдно. Я впервые сказал нет. Я сказал правду. Да, ножик мой, но я ничего не резал. Юрка сверкнул на меня своим рыжим глазом - ведь он весь рыжий - он разозлился, что я выгораживаю себя. Но я и не хотел этого делать. Он меня не спрашивал. А я просто не мешал ему. Может, боялся, а может просто был другого мнения и знал, что есть какой-то взгляд сверху, который знает мои мысли, знает мои мотивы. Он всё видит и не даст меня в обиду. Я не мог мешать Юрке - он мой друг. Но и отвечать за него я не буду. Нас милиционер и родители повели под ручки туда, где мы спрятали ножик. Но его там не было... Только Юрка знал, куда мы его спрятали.
Ну всё. Это первый день, когда мой папа вернулся домой, первый раз я завладел невероятным подарком, и это был день, когда я испугался очень сильно.
Я услышал много упреков, я много угроз. Например, чтоб с Сашкой больше тебя не видели, или, наоборот, с Юркой больше гулять не будешь. Никто не знал, а где же ножик? Нашим родителям грозил штраф. Нас уже пугали детдомом, тюрьмой. Но, к счастью, тётя, которая заявила на нас в милицию, работала в троллейбусном парке. Она была знакомой Юркиной мамы. Порчу списали, нас просили и пожалели. Дома очень всё плохо, но родители не помнят наших грехов вечно. Всё когда-то прошло и забылось. Нет. Не всё.
Я в этой истории не помню того лишнего некрасивого дядю. Он что, не был рядом? Не заступался за нас в милиции? Не мешал нам? Его не было в этот день вообще. Он, наверное, не хотел, чтобы мы заподозрили его в том, что он настучал на нас в милицию. В то же время, я ему одному был готов рассказать всю правду и мои переживания. Я начал доверять ему, он стал как отец.
Но куда же пропал этот злополучный нож? Были я и Юрка. И вот нет ножа. Так кто кого предал? Предательство как нож в спину. Мы забыли это. Мы росли дальше.
Седьмой класс, воспитание семидесятых годов. Как вести себя в присутствии девочек? Шутить, драться, совершать подвиги или просто быть умным, читать стихи, получать пятёрки?
Некоторые мальчишки имели крутых родителей, они могли похвастаться часами, радиоприемниками, джинсами и жвачками. Юрка не имел таких родителей. Его мама умерла к тому времени. Но он был крут. Он не спасал никого от рук бандитов, как супергерой, в этом не было потребности, но он умел прославиться своим безрассудством. Жаль, что девчонки не знали об этом и не ценили. А нам, мальчишкам, было всё равно. Да мы и боялись геройствовать, как он. Я и другие мальчишки во дворе, например, не решались залезть на березу до второго этажа и потом спуститься мягко вниз, держась за вершину. Берёзка молодая не ломалась, а страху, адреналину! Это круче, чем сноуборд. Или лед. Он ещё свежий, тонкий, идёшь, а он трещит - трэш. Я не был авантюристом, не хотел стать супергероем и прославиться перед семиклассницами. А Юрка мог. Итак, риск - вот отличие настоящего парня. Безрассудство - оно очень влияет на рассудок других и заставляет их рассудок рассуждать, хорошо это или плохо. В итоге рассудок наблюдателей становится более рассудительным.
Безрассудство.
Темно, парк Мандельштама, пруд, зима, тонкий свежий лёд. Холодно, беспонтово, на берегу фонарь, несколько ребятишек на скамейках. Несколько пар разновозрастных девчачьих глазёнок. Глупые рассказы, смех. Всем скучно, но домой идти ещё скучнее. Юрка решил всех удивить - он прыгнул на лёд. Повезло. Лёд захрустел, но не раскололся. Юрка медленными шагами отошёл на глубину, прыгнул и побежал, лёд стал трескаться, но Юрка бежал быстрее. Всех охватил страх. Девчонки покрутили пальцем у виска и ушли. Подростки ушли вслед за ними, но Юрка, окрылённый своим бесстрашием, бегал и прыгал по льду. Он так и не понял, что никто не видит. Остался лишь я. Все ушли, а я стоял на высоком бетонном берегу и наблюдал за этим пустым геройством сверху. Последний забег и лед проломился. Юрка по пояс в воде. Фонарь выключился. Холодно, темно. Я не могу дотянуться до него рукой - высоко. Он около берега, но тяжёлое промокшее пальто не даёт ему подтянуться на парапете. Если я прыгну, я его не спасу, сам буду в воде и так же не вылезу наверх. Юрка это понял и не обиделся на меня. Я пошёл в парк, почти уже в темноте искать помощь. Из темноты вышел какой-то человек и прыгнул вниз. Он вытолкал Юрку на бетонный берег пруда, вылез сам и сказал: "Бегите домой, а то заболеете".
Домой? Да вы что, там родители! Мы примчались в школу, в нашу, родную, сороковую. Там ещё занималась группа продлённого дня. Зашли в туалет, и там Юрка грелся. Пальто на батарее, он в трусах выжимал одежду. Мы успокоились и потом ушли по домам. Никто не восхищался Юркиным подвигом. В общем-то, Юрка и не хотел этого. Юрка всё время мучил кого-то своими подвигами, но другие либо терпели, либо вообще их не замечали. Кто спас Юрку в этот вечер? Я? Нет. Я позвал какого-то дядю. В темноте неизвестного, тёмного, и он спас Юрку. Был ли это наш странный человек? Не знаю.
Странно, я всегда молчал и шел на поводу у своего друга, но вдруг стал замечать, что Юрка меня уважает, защищает, и, хотя и предаёт, у нас какая-то связь. Я выхожу во двор, где Юрка, и знаю, что его встречу. Знаю места, где он обитает. Мы всё делим, хотя иногда я замечал, что Юрка ворует. Даже у меня. Мы были безбашенные, хулиганили, курили, воровали вино в магазинах самообслуживания, лазили по карманам родителей и соседей. У нас было столько сил! Всё впереди. В наших карманах - ключи от коммуналки, ключи от всех дверей, немного мелочи, окурки, в голове - девчонки и детские мечты. Обязанности? Никаких. Просто жить, окончить школу, поступить работать. Учиться - это такая сладкая песня для родителей, отмазка перед милицией, репутация у одноклассников. Да, в общем-то, наплевать. Просто жить и знать, что детство никогда не кончится.
Однажды мы сидели на плитах вечной стройки Дворца молодёжи на Комсомольском проспекте. Курили, у нас была бутылка вина, и мы вспоминали о наших подвигах в прошлом, хвастались, что станем когда-то богатыми, знаменитыми, у нас будет всё. И вдруг мы вспомнили нашего некрасивого человека. Юрка спорил, что он плохой, я защищал его, вспоминал, как он нас спасал, что вообще он был хороший, нужный. Ну и что, что он некрасивый, всё вокруг некрасивое: и эти плиты на долгострое, и этот пруд в парке, который весь загадили, и девчонки, глупые, связались не с тем мальчишками, в общем, не с нами. И мы. Чего мы имеем? Только нашу молодость, понимание, что весь мир заботится о нас, он весь для нас. Но это на самом деле? Мы ему нужны? Юрка понимал, что со смертью матери о нём заботится не отец, а соседи, учителя, милиция. Подул ветер, вино перестало играть, исчезло спокойствие. Исчезла бравада. Сигареты "Прима" горькие. Во рту грязь какая-то. Делать нечего, идти, в общем-то, некуда. Так, скучно очень. Бутылку мы допили и пошли в парк на скамейку. Особо идти некуда. Домой? Придется.
Вдруг стало тихо, деревья перестали шуметь. Вроде как, лёгкий дождь, пасмурно. По алле идёт одинокая женщина. Заметить ее просто невозможно. Она какая-то сильная, она уважаемая. Красивая? Не знаю. Строгая какая-то. Юрка выбросил окурок и попробовал пошутить чего-то, подерзить в её адрес. Я очень не хотел, чтобы Юрка совершил какую-то свою выходку, я почему-то понял, что она идёт к нам. Почему когда пасмурно, то холодно? А может, мимо идёт. Юрка опустил голову, я тоже, сейчас пройдёт мимо. У неё властная поступь, она делает резкие движения. Мы ее уже боимся. Она вдруг останавливается впереди и большими сильными ладонями берёт нас за головы: большой палец на лбу, два на затылке. Она поднимает наши головы к тебе и смотрит нам в глаза.
Она нагибается ко мне, к Юрке. Она заглядывает в душу. Хочется вырваться и убежать из этих цепких твёрдых рук. Глазам больно. Она отпустила нас и села рядом. Мы с Юркой шепчемся. Мы не виноваты, убежим. Чего ей надо? Маньячка. Мы ощутили страх хуже, чем смерть. Мы не можем бежать. Юрка пробует проявить героизм, отталкивает ее руку и кричит: "Бежим! Она сумасшедшая!" Женщина встает, нагибается и бьёт по губам. Молчите. Слушайте. Пришло ваше время. Пришла я. Я некрасивая, я большая, я сильная, меня все боятся, меня ненавидят, меня любят. Но я есть, и все со мной считаются. Мне есть дело до всех. Мне все небезразличны. Я пришла к вам. Я дождалась этого. Я буду рядом всегда. Я буду мучить, жечь. Я не буду заступаться за вас, как тот добрый, некрасивый человек. Он спасал вас, исправлял ошибки, он не давал вам делать зло. Вы его не любили, но вы его замечали. Вы стеснялись его, а значит, вы его чувствовали. Он был всегда с вами, чтобы с вами не случилась беда, он всегда расплачивался за ваши поступки, он вас оберегал, учил, он не наказывал вас, не тащил вас в милицию, наоборот, он скрывал улики, хотел, чтобы вы сами выбрали правильный путь. К сожалению, ваши сердца очерствели, так бывает с юношами. Вас трудно учить. Тот человек ждал, пока вы повзрослеете и у вас появится совесть. Он ушёл, он справился со своим делом. Он всё хорошо сделал. Теперь вы мои. Вы стали взрослыми, мои детки.
Теперь вы в ответе за себя. Я пришла к вам, теперь я продолжу вас учить, спасать, наказывать. Я буду вас мучать, жечь. Но вы небезразличны мне. Я буду вам неудобной. Я ваша вторая мать, я ваш учитель. Я ваша совесть. Да, детки, сядьте, успокойтесь. Теперь вы ничего от меня не скроете, я всё вижу, помню всё. Теперь, малыши, оставим детство, позабудем того некрасивого человека, забудем ваши детские глупости.
Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него.
Некрасивый человек - это ваши детские книжки, это мой брат, мой помощник, он был бы красивым, если бы вы не огорчали его. Он похож на вас, он ваше зеркало. Либо хорошее, либо плохое, либо красивое, либо не очень. Как вы его называли? Некрасивый. Это вы, ваше отражение. Либо красивое, либо нет. Он появился вместе с вами, и он защищал вас от детских глупостей, чтобы вы не стали плохими, чтобы не курили, не дрались, не хулиганили, не научились воровать, чтобы имели честь. Он следил за вами, вызывал пожарных, милицию, Не позволял встать на скользкий путь. Он учил отличать плохое от хорошего, он давал шанс начать взрослую жизнь с чистой совестью. И он справился. Я пришла. Женщина протянула к нам белые чистые руки. Ее лицо излучало свет, добрый свет. Это шанс, эта новая жизнь чистого листа. Все забудут ваши ошибки. Она не казалась больше страшной, некрасивой.
Мы поняли, что если бы мы полюбили того человека, он перестал бы быть некрасивым. Если бы устыдились его, то он стал бы красивым, добрым. Мы бы не хулиганили, он стал бы улыбаться и начал говорить. Он бы перестал молчать, он бы рассказывал, что эти два парнишки - Сашка и рыжий Юрка - они хорошие, они послушные. Он всегда был бы рядом. Красивая женщина улыбнулась нам. Да, он ушёл, но я ваш второй шанс. Он воспитатель несовершеннолетних, и он ушёл к другим детишкам. Он будет или красивым, или некрасивым. Я позволяю вам начать жизнь с чистого листа. Я не помню ваших детских шалостей. Но вы не забывайте. Я пока что красивая, добрая женщина, но я строгая. Я неудобная. Я могу стать страшной и властной. Но у вас, у каждого из вас, у тебя, Сашка, у тебя, Юрка мой хороший, родной рыжий Юрка, - пока вы живы - есть последний шанс. Это я. Ваша совесть. Женщина перестала смотреть на Юрку, она повернулась лишь только ко мне. Она взяла меня за подбородок посмотрела в мои глаза, я - в её, там была жизнь. Там были страницы новой книги.
- У тебя, Сашок, нет выбора. У тебя нет и никогда не будет другой. Я рядом, я буду наказывать тебя, буду помогать. Всё в твоих руках. Ты в праве ударить меня по рукам, закричать ночью "Уйди, я ненавижу тебя". Но я тебя не брошу, я буду грызть тебя по ночам, я не буду прощать тебя, буду возвращаться к тебе вновь и вновь. Я не твой враг, я вторая мать. Я твой защитник. Некрасивый человек (ты же его прекрасно запомнил) всегда протягивал руки и спасал тебя, хоть от пожара, хоть от наводнения. На своих руках он относил тебя к твоим родителям. Я не буду носить тебя на руках, я подниму и поставлю тебя на ноги. Тебе будет больно. Ты будешь ненавидеть меня. Но я возьму тебя за руку и поведу дальше. Ты начнёшь слушаться меня. Наконец, ты полюбишь меня. Я буду молчать и радоваться за тебя. Тебе есть ещё куда идти в этой жизни. Я не предам тебя никогда. Но если ты отречешься от меня, нет, я не умру. Я уйду. А умрешь ты.
Юрки, рыжего Юрки нет. Сашка ещё жив.
Р.S. Я Сашка. Я обычный человек. Так хочется увидеть те дворы, те лужи, те скамейки. Но всё очень далеко. Оно только в памяти. Я давно живу в другом городе, имею другую семью, но трудно поверить, что прошлое исчезло. Я приехал туда однажды. Те же дома, но всё остальное - не то. Ничего нет, только название улиц. Где рыжий Юрка, где его голос, где детство? Где мой отец, строгий, но добрый и надежный, где друзья, где враги, где лужи, где деревья, где гаражи, где всё? Плохое, хорошее? Все кажутся родными: друзья, враги... Они есть. Они в моей памяти. Другого детства не будет. Я помню обо всех и не хочу их забывать. Они во мне. Это я.
Растёт дерево, ствол становится выше, толще. Не всегда он прямой. Лесной пожар, ураган могут повредить его, искривить в каком-то месте, сделать некрасивым, уродливым. Но дерево растёт дальше, вверх и, наконец, расцветает. Всем на счастье. Но возможно ли отпилить, убрать тот некрасивый кусок, часть того неудачного времени? Как хотелось бы убрать тот кусок жизни! Но что случится? Дерево перестанет расти. Вместо цветов будет пень.
Я прошёлся по тому двору, между четырьмя. Нет, уже двумя пятиэтажками. Я увидел на асфальте двух малышей: один светлый, другой рыженький. Они что-то чертили на асфальте, писали какие-то нехорошие слова. Когда я подошёл ближе, они встрепенулись как воробьи, вскочили и упорхнули. Ветер донёс улетающий детский смех, и что-то знакомое: "Какой некрасивый дядя, чего ему надо?".
