Себастьян в задумчивости протёр глиняный стаканчик, плеснул туда немного льняного масла, и комната сразу же наполнилась знакомым запахом. Мастер любил этот аромат, он предвещал работу. Привычно смочив кисть, Себастьян подцепил немного краски, растёр её о старый палетерум и отшагнул от холста, ещё раз охватывая взглядом всё пространство. Что-то не складывалось. Полотно было заполнено цветом, композиция выстроена в соответствии со всеми канонами, но чего-то не хватало.
Себастьян сощурил глаза.
Потемневшее у горизонта небо. Правый угол кармели ещё белоснежный, но левый -уже окунается в вечерний фиолет. Над большими воротами не столько читается, сколько считывается текст "Moniales Ordinis Carmelitarum" и угадываются три шестиконечные звёзды.
На переднем плане сидит очень молодая монашка с потупленным взором. Складки её одежды создают ощущение только-только завершённого движения, словно юная дева лишь на мгновение опустилась передохнуть. В сложенных на коленях руках заметен аккуратный букетик из маргариток. Пальцы длинные, красивые, он трудился над ними почти неделю.
Чего же недостаёт? Себастьян вовсе прикрыл веки. Возможно, работе не хватает интриги, она ощущается чрезмерно пасторальной? Кроме того, похоже, немного провисает правый нижний угол, зрительно правило третей кажется нарушенным.
Для написания лица художник использовал академическую карнацию, но в этом освещении овал воспринимался самую малость светлее, чем хотелось бы. Себастьян выдохнул, взял в левую руку муштабель и приступил к работе. Немного затемнил валёр лба и носа и, удовлетворившись результатом, перевёл взгляд на куст в правом углу. И вдруг понял, что ему нужно. Мазок за мазком он проявил в этом месте прячущегося за листвой пастушка, скрытно наблюдающего за монашкой. Тёмные оттенки одежды уравновесили картину и гармония стала чуть ближе. Родился туманный намёк на интригу.
...Когда через несколько часов Себастьян откинулся на табурете, оказалось, что пришёл вечер.
***
Утро ворвалось в помещение вместе с безумным Анри. Приятель, как всегда, проигнорировал попытки слуги сообщить, что хозяин почивает, и в свойственной ему манере заорал с самого порога.
- С первым снегом, соня!
С Анри Себастьян был знаком почти 30 лет, то есть, считай, всю сознательную жизнь, поэтому товарищу многое прощалось. Себастьян приоткрыл один глаз, недовольно скривился и собрался было натянуть на голову одеяло, однако Анри так резко замолчал и остановился, глядя куда-то на пол, что художник поднял голову, а затем и вовсе уселся в кровати.
- Что это?! Опять?! - Анри нагнулся и поднял с пола лепесток.
- Не может быть! Наверное, ветром занесло, - Себастьяну никогда не нравилось пристрастие Анри к оккультизму и выявление мистики там, где её не должно быть, но иногда игнорировать его замечания было невозможно.
Приятель бросил взгляд на закрытые окна и пожал плечами.
- Каким таким ветром? И вообще, ноябрь на дворе! - обведя взглядом комнату, Анри сделал два шага к картине и склонился, подслеповато рассматривая детали.
- А, ну понятно...
Себастьян тяжело вздохнул. Любитель масонов, теорий заговора и всякого мистицизма, Анри неоднократно заводил разговор о том, что любой творец - в некоторой степени демиург, способный влиять на реальность, в зависимости от его возможностей. Определенные события прошлых лет позволили ему предположить, что даром или наказанием для Себастьяна стало умение рисовать только правдивые картины. Анри был убежден и настойчиво пытался уверить в этом Себастьяна: все, что в живописных работах художника не соответствовало истине, как бы "выпадало" из написанного маслом мира в этот. Отваливалось от той реальности, как нежизнеспособное и ложное, в текущую. Как, например, нынешний лепесток. Однажды даже, скорее всего, в шутку, приятель предложил Себастьяну изобразить на картине мешочек с золотыми монетами в квартире бедняка, предполагая, что вскорости тот окажется на полу у мастера.
- Я тебе уже говорил, - Анри чуть не уткнувшись носом в мазки, исследовал картину, - твои работы слишком реалистичны, стремление к исторической достоверности чрезмерно, а символизм слишком конкретен.
- Что ты имеешь в виду?
Себастьян спустил ноги на пол, по ледяным половицам проследовал к мольберту, это помогло ему окончательно проснуться. Взял из пальцев Анри скукоженный листик, положил на ладонь и поднес к глазам. Определенно, цветочный лепесток.
- Маргаритки. Ты же нарисовал их, чтобы обозначить, чистоту, невинность и девственность монашки, так? Кстати, я принёс тебе труд достопочтенного Рауля Шонте про тот исторический период, как ты просил, - Анри поковыряться в своей безразмерной кожаной сумке и изъял оттуда фолиант, - ну, прости, прости, с небольшой задержкой.
- Угу, полуторамесячной. Я уже работу практически закончил. Пришлось отталкиваться от описаний Герула из "Истории церквей земель Малийских", а они частенько грешат выдумками и событиями, созданными воображением автора. Так при чём здесь символизм? - Себастьян положил книгу на стол и принялся натягивать на ноги чулки.
- Когда я был у тебя в прошлый раз, этого юноши тут не было. Ведь так? - Анри ткнул пальцем в пастушка.
- Ну.
- Думаю, она подарила ему поцелуй, - Анри махнул ладонью на монашку.
- И-и-и-и?
- И её невинность стала чуть меньше правдой, чем была, когда ты писал картину. Что нам отчётливо и показывает этот лепесток. Возможно, пока не будет поставлена твоя подпись под работой, ты ещё успеешь не один раз подмести пол, собирая гербарий. И вообще, давай, собирайся! Возле рынка я встретил Марту с Викторией, и они согласились лепить с нами снеговика. А потом можно будет выпить глинтвейну и прогуляться по парку. А пото-о-ом...
- Анри, прости, я не могу. Ты же знаешь, пока я не закончу, я не могу думать ни о чем другом. Я еще даже не завтракал!
***
Когда Анри ушёл, Себастьян ещё раз изучил полотно и, посмеиваясь над собой, в несколько мазков дорисовал виднеющиеся за стенами монастыря головы монашек, ухаживающих за цветами. Не оставлять же невинную девицу рядом с этим коварным соблазнителем.
После, решив совместить приятное с полезным, Себастьян пододвинул треногу с холстом ближе к столу, опустился на табурет и снял салфетку с принесённого слугой обеда. Пища была простой, но Себастьян никогда не был привередлив. Отломив от лепёшки немалый кус, он окунул его в мисочку с маслом, затем макнул в соль, с наслаждением откусил и, жуя, снова принялся изучать картину. Долго, пока не заболели глаза.
Да, работу можно было считать законченной. Как только доест, сделает последний шаг - поставит подпись.
Себастьян закрыл глаза и с наслаждением, до хруста, потянулся.
Что в комнате происходит что-то не то, он понял по звуку. Странный шелест наполнил зал. Художник распахнул веки и окаменел. Вокруг него летали сотни разноцветных истерзанных маргариток. Лепестки, бутоны, веточки, все носились по воздуху в диком танце. Изломанные цветы кружились вокруг стола, как безумные насекомые и это порождало даже не тревогу, а почти истерику. Себастьян словно бы находился в центре бури. В оке тайфуна маргариток.
В комнате возник запах сначала дыма, а затем и гари, темные струйки потянулись с полотна в комнату, присоединяясь к круговороту.
- Что... что происходит?! - зашептал мастер и принялся креститься. А затем его взгляд упал на книгу.
Судорожно перелистнув несколько страниц, Себастьян нашел нужный ему период из истории монастыря и, стараясь не отвлекаться на происходящее вокруг, зашевелил губами.
"Дня четырнадцатого года Выдры солдаты армии Шоя совершили последний бросок, однако остановили марш и вместо того, чтобы идти на город, ворвались в женский монастырь босых кармелиток, где учинили многия бесчинства и насилия. Ор и крики наполнили стены обители, что на долгие годы после сего стала юдолью печали".
Через мгновение, пальцы художника соскользнули с раскрытых страниц фолианта, сознание покинуло его, а сам он грузным мешком рухнул на пол.