В гостях
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Рэй-Йарр-Тарр-Лэй
Повести про учеников Коронной школы имени государя Таннара
Рэй -- Райачи Арнери
Йарр -- Амингер Байнобар
Тарр -- Таррига Винначи
Лэй -- Ландарри Дайтан
Часть вторая
1094 -- 1095 гг.
В гостях
Лэй
Благородный Ландарри Дайтан
У нас в крепости, когда Новый год, из пушек всегда палили. И щас, говорят, палят, просто я уже пятый раз его не дома встречаю. Мать утку в печи пекла и картошку со шкварками. Запах -- на весь дом! Но до рассвета ничего не давала. Потому как это -- только на праздник.
А тут Таррина бабушка с господином Арнери условилась ночью на набережной встретиться и на мост пойти -- новогодний рассвет встречать. Заодно, сказала, на фонарики полюбуемся.
Она, таррина бабка, малость чудная. Как госпожа Гарчибонго, только толще и командовать больше любит. Поэтому, небось, и дед такой тихий. Моему-то деду попробуй скажи чего поперек -- враз по уху огребешь. А этот сам со всем соглашается.
На улице, где они живут, стройка идет. Только она от их дома в самый конец улицы переехала. Мы сбегали поглянуть -- яма там здоровская. Я уже совсем туда спуститься хотел, да нас госпожа Рудо обедать позвала. Но это ничего, потом еще сбегаем.
Дом тоже основательный. Особенно лестницы и перила. Такие уж точно не сразу поломаются, не то что в школе у нас, широкие.
Полотенца раздали, чтоб не уделаться. Суп по тарелкам разлили. Я хлебнул -- а он несоленый совсем. Тарри было соли спросил, а бабка ему:
-- Соль вредно. Суставы заболят.
-- А от сахара -- зубы, -- говорю я в шутку.
А она:
-- Ах, до чего же разумный молодой человек! Не то что...
Кто именно -- не сказала, но и так понятно, что Тарри с дедом. Так что пришлось есть эту преснятину.
В квартире самое ценное -- это, конечно, ванна. Ежели в нее воды налить, можно кораблики будет запускать. А вообще -- тесновато и играть негде. Вот кабы отсюда с пяток сундуков-то повыкинуть, тогда еще ничего выйдет. Особенно тот, в прихожей, откуда на весь дом старым мылом воняет.
Зато в комнате, где нас поселили, есть кривое зеркало в шкафу. Тарри говорит, там рожи можно корчить, когда никто не увидит. Иначе госпожа Рудо заругает.
Рожи мы стали строить после обеда, когда нас спать уложили. Сказали: ночью на праздник идти, надо выспаться. Есть у иных взрослых дурная такая привычка: всех спать укладывать, когда им самим спать хочется. Что значит "иначе потом устанешь"? Вот когда устану, тогда и засну!
-- Тарри, слышь? А вы давно благородные?
В школе про это спрашивать не положено. Так мы сейчас и не в школе. И даже кафтаны казенные на стуле развешены. Тарри садится на сундуке, кутаясь в одеяло:
-- Давно, наверное. Не так, как Нарвари или Илонго, но еще до войны. Мне папа, а потом еще дедушка рассказывали, что наш предок на Чаморрской войне даже героем был. Он сначала четвертьсотником служил, а потом его разжаловали.
-- За геройство?!
-- Нет. Дедушка правда говорит, что это тоже геройство, но вообще-то за незаконный поединок с командиром.
Ох, ни фига ж себе!
-- А расскажи!
-- Ну, я тоже только со слов... Там у них командир был злой и жадный. Он солдат обкрадывал и голодом морил. Они хотели взбунтоваться против него. А он велел их повесить. И господин Винначи за них вступился. Он был четвертьсотником, а его начальник -- сотником, и они стреляли друг в друга даже. Был полевой суд. Признали, что тот сотник неправ, и его перевели в другую часть. А господина Винначи разжаловали. Но это всё-таки хорошо. Потому что если бы сотник оказался прав, то Винначи бы вообще казнили. А так он остался служить. Был разведчиком. И однажды первым занял очень важный завод. Там газовые шашки делали. Он его не просто нашел, а договорился, чтобы заводские без боя сдались. Потому что если бы тот завод обстреляли, там бы всё рвануть могло. А господина Винначи за это обратно в четвертьсотники вернули. И потом он еще долго служил.
-- Здорово. И он молодец! А господа Рудо -- давно?
Окна завешены, так что здесь темнотень полная. Видно только, как Тарри головой вертит. Будто ищет что-то в комнате.
-- А я даже не знаю. Тут раньше шкатулка стояла. Маминой бабушки. А сейчас она делась куда-то. И мама рассказывала про свою бабушку, что она там письма хранила. До самой смерти. От одного моряка. Она его любила очень, а замужем была за другим.
-- Ну так развелась бы!
-- Наверное, нельзя было. Она как раз за благородным замужем была. А моряк был простолюдин. Он ей писал, обещал, что увезет. А сам уплыл и больше не вернулся.
-- Утонул, что ли?
-- Может быть, просто не захотел связываться. А мамина бабушка его письма долго-долго берегла. А после смерти даже велела сжечь. Я не знаю, почему их не сожгли.
-- Так, может, сожгли, раз шкатулки нет?
-- Мне кажется, это сразу надо было. Наверное. А про дедушку я вообще мало знаю совсем. Знаю только, что он тоже в нашей школе учился. Но это давно очень, лет сорок назад.
Тарри прислонился к стене, руками себя за коленки обнял. Я тоже сажусь. Вот, дурная же это штука -- любовь всякая. Только людей несчастными делает.
-- Ладно, -- говорю. -- Теперь моя очередь. Чтоб по-честному. У меня дед -- сапожник на мануфактуре. Сапоги для войска делает. И батя тоже бы стал. А у него друг был один. Самый лучший. И еще они в одну и ту же девицу повлюблялись. А был войсковой призыв, и жребий на этого друга указал. Ну, что ему, значит, в солдаты идти. А та девица решила, что он ей как раз больше нравится, чем батя. Отец, стало быть, подумал-подумал. Обиделся, конечно, даже рожу другану своему набил, а затем и говорит: "Раз так, то вы оставайтесь, а я вместо тебя, Ча, пойду". И пошел. И даже денег не взял. Вот дед с той поры на Корону и осерчал. Представляешь, каких он сапог для войсковых натачает? И батю видеть не хочет. А батя, раз уж ему и возвращаться-то было некуда, остался в войске и до четвертьсотника дослужился.
Тарри вздыхает:
-- Значит, ты своего дедушку ни разу не видел?
-- Не, почему? Видал! Мы к нему ездили два года назад. И раньше. Они с батей замирились потом. У меня дед -- знаешь, какой? Чуть чего не по нём -- врежет так, что добавки не надо!
-- Это хорошо... Ой!.. Хорошо, что помирились.
Тарри улыбается. Это не видно, но по голосу слыхать. Потом добавляет:
-- У тебя папа хороший очень. Он нам с дедушкой очень понравился.
-- Это да... Знаешь, мне батя про твоего отца тоже рассказывал. Он тоже правильный... Хороший, короче, человек был. Батя говорил: побольше б таких!
Тарри отвечает очень тихо, я даже не разобрал сперва:
-- Мне кажется, я его голоса не помню. Что говорил -- помню, а как -- нет. И об этом уже не спросишь. Папа с виду на дедушку похож был. А похожи ли у них голоса, я не знаю. Не могу вспомнить.
-- Ты тоже на деда похож. Того, из конницы.
-- Спасибо. Мне многие так говорят. А здешнему дедушке, по-моему, немножко обидно...
Да, Новый год в большом городе, это красиво, конечно. На улице -- ночь, народу кругом -- тьма тьмущая. Во всей Ариматте, небось, столько сразу не живет. И фонарики повсюду. Вдоль улиц на столбах, на домах, на извозчиках. И даже на деревья навешены.
Ежели глаза чуть-чуть прикрыть и сквозь ресницы смотреть, видно несколько широких лент с подсветкой -- это улицы и набережная. А за нею -- темная лента, без фонарей -- Юин. А на том берегу -- опять светятся полосы, только меньше. Амингер говорит, там каналов много. Они там с Ячи гулять любят. Надо нам будет тоже сходить.
Мы встали возле моста -- Ячи с отцом и Амингером дожидаться. А люди мимо валят и валят. Этак они весь мост займут, и нам места не останется! Вдруг, нам рассвета не видно будет? Погано это. Ежели новогоднего рассвета не встретишь, считай, весь год псу под хвост. Я так целых три новых года пропустил, пока мелким был. Вот за те годы ничего про себя и не помню.
Мы стоим нарядные, как последние дураки. Это таррина бабка нам одежку подобрала. С рюшками и цветочками. Она ее для Тарри шила к Новому году, а он взял и не вырос. Зато на меня годится. Бабка поругалась немного, что он не подрос, а потом мне отдала. И сказала, что ничего смешного, что все так носят. А для Тарри нашла чего поменьше, но тоже дурацкое. Будто бы из девчоночьей сорочки в рубашку переделанное.
Господа Рудо с какой-то теткой с зонтиком заболтались. Пора бы уже и Ячи прийти. Ага!
-- Здрасстье, господин Арнери... Ой, нет!
Это к нам один господин подошел. На ячиного отца совсем похож, только со второго взгляда видно, что притворяется.
-- Ну, почему же? Здравствуйте. А Вы Таррига или Ландарри?
-- Мы и тот и другой вообще-то. А Вы -- не он. А настоящий господин Арнери где?
-- Я тоже настоящий. Ну, или, может, мы оба искусственные. Но я -- райачин дядя.
-- А-а, тогда ничего. Похоже. Я -- Ландарри, а Таррига -- он.
Господа Арнери, оказывается, тоже близнецы. Как мы про Гарругачи когда-то думали. Только по ячиному отцу видно, что все плохо кончится, а по дяде -- что, может, и плохо, да ничего. И еще на нем аинг моряцкий, сине-зеленый.
-- Арнери-сухопутные сейчас подойдут. А это... -- Арнери-водоплавающий по сторонам заозирался, -- Рамичи и Райкири.
Рядом с ним два парня. Как Дарри годами, но тоже в аингах. Ага, это Ячи говорил, двоюродные его. Из надрибуловой школы.
-- Только не на мосту! -- шипит им водяной Арнери.
-- Так не видно же будет ничего! -- спорит тот, что повыше.
-- Э-эх! Раз не видно, значит, не стыдно?
-- А чего стыдно? Мы не свалимся! -- добавляет второй.
И потом еще на нас с Тарри смотрит, будто выбирает, кто им больше подойдет. Вообще-то, я подойду. Только скажите, для чего!
-- Я могу! -- говорю я на всякий случай.
-- Только сам держись. И крепко! -- кивает низкий. -- Сейчас, отец отвернется... Мичи, давай!
Он меня подхватывает и на плечи себе сажает -- как для конного боя. Только это еще не всё. Потому что сам тоже запрыгивает на плечи. К другому брату, тот как раз нагнулся. И так поднимается. Ух ты!
Теперь не только весь мост, теперь другой берег даже видать! И даже корабли в порту. Не все корабли, лишь мачты с фонариками, но тоже здоровско! И где-то совсем далеко -- маячный огонь, как у нас в крепости.
-- Вы что делаете?! -- настоящий господин Арнери всё же нашелся, к нам бежит. За ним Аминга с Ячи.
Кири спрыгивает, ссаживает меня. Говорит Амингеру с ухмылкой:
-- Вот видишь? Зря ты возмущался.
-- Ежели вам охота, -- отвечает Аминга зло, -- лучше в куклы играйте, а не в живых людей!
-- Да ему понравилось, -- кивает Мичи на меня. -- Чего, плохо разве?
-- Зашибись! Честно!
Аминга с Ячи, может, и сердятся, а по Тарри видать: он бы тоже не отказался б так. Взрослые все пошли друг с другом знакомиться, а Кири и Мичи нам пока рассказывали, что они так в своей школе всегда делают. В смысле: с ребятами на плечах по снастям лазают. Для сноровки. А у нас только на дерево или крышу можно залезть. Ну что, спрашивается, за радость?
А как они закончили рассказывать, так я поглянул -- а рассвет-то уже начинается! Вон, за тем берегом слабые-слабые отблески появляются. И кругом уже не так темно, а серо-розово. И сыро еще.
-- Тихо! -- говорю я всем. -- Новый год наступает.
Мичи с Кири переглядываются.
-- Сейчас с кораблей когда станут палить, тогда и наступит, -- объясняет мне Мичи.
-- Наоборот, -- поправляет его Аминга. -- Когда наступит, тогда и стрелять начнут.
-- А вот и нет, -- не соглашается Кири. -- Палят для чего? Чтобы узнали и поздравлять начали. А если не выстрелить, никто не узнает, поздравлять и радоваться не начнут -- и зачем тогда Новый год?
Я решил, что это он прав. Кому нужны праздники, коли им не радоваться?
И тут над самым ухом ка-ак грохнет!
-- А-а-ай! -- вскрикнула госпожа Рудо.
Нет, это еще не стреляют, это Мичи хлопушку взорвал. И на нас бумага цветными кусочками посыпалась. Ячин отец посмотрел на ячиного дядю. А тот руками разводит:
-- Праздник же...
И тотчас по всему мосту что-то затрескало, зашумело. Все остальные, небось, тоже решили, что уж пора. Кое-кто, у кого хлопушек не оказалось, бутылками стали хлопать. Пивной бутылкой так тоже можно, чтоб с бабахом. И пена идет.
Здоровско! Вот бы и мне в школе такую же хлопушку! Идет, допустим, господин Гарругачи по лестнице, а я к нему сзади как подкрадусь, ка-ак хлопну!..
Так рассвет и пришел. За всем этим шумом мы даже не сразу поняли, что с кораблей стреляют. И все заорали:
-- С Новым годом!
А потом полезли обниматься.
-- Пошел вон, наглец! -- это один дядька подвыпивший какую-то тетку обнять хотел, а ей не понравилось.
Мы еще постояли немного, чтоб совсем рассвело, а затем в храм пошли. Арнери и Рудо посовещались сперва, и решили, что в храм Семи богов, а к Безвидному -- в другой день. Купили только по дороге жареных луковых колец. Нам вообще-то больше хотелось мороженого, но таррина бабка сказала: вредно!
Завтракали дома. Кашею с тыквой, морковью с луком и грибами и пирогом, его госпожа Рудо вчера пекла. Хорошо хоть мед туда положила и сушеных яблок. И чего она удивляется, что Тарри совсем не растет? Ежели его дома так же кормят, странно, что он вообще теленком не стал.
А после завтрака бабка вдруг как-то обмякла и сказала:
-- Ну вот и хорошо, а теперь -- спатеньки!
Как это -- "спатеньки"? Я ей говорю:
-- Так утро ж еще!
-- А мы всю ночь гуляли, -- отвечает она. -- Устали...
Ничего себе! Мы ж за эту ночь еще вчера отоспали! Что же теперь -- опять?
Госпожа Рудо постель из сундука достаёт и приговаривает:
-- Обязательно надо высыпаться. А то у вас в школе нагрузки тяжелые. Сейчас вот ляжете -- и сами не заметите, как заснете.
"Ага, жди, -- думаю я про себя, -- не заметим. Скорее уж, не заснем".
Тарри молчит, но вздыхает. Если бы он тоже заспорил, я б его поддержал. А так мне с его бабкой ругаться -- как-то невежливо.
Ну, легли, окна опять завесили. Бабка с дедом в дальнюю комнату ушли, тоже спать. Ну им-то можно, они хоть старые, но нас-то, нас-то за что? А снаружи ведь день, солнышко светит, яма в конце улицы ждет... Вообще-то, не должны же ее в ближайшие дни зарыть -- кто ж на праздники работать станет? Да, а кто в праздники спит?
-- Тарри, слышь?, -- говорю. -- Тебе спать хочется?
-- Нет, -- отвечает он с сундука. -- А тебе?
-- Да ясно дело, нет. Может, выйдем погулять, а?
-- Это хорошо было бы, только бабушка не разрешит.
Ага, мы что -- дураки, всё ей рассказывать?
-- Погодь! -- слезаю с кровати, подхожу к их двери, приотворяю чуть-чуть.
Спят. И кто-то даже храпит, правда, не ясно: дед или бабка.
-- Знаешь, -- возвращаюсь я к Тарри, -- они спят. Их уже неудобно будить и спрашивать. Иначе выйдет, будто мы о них не заботимся. Давай по-тихому уйдем. А потом вернемся, пока они не проснулись.
-- Так бабушка думает, что мы тоже спим.
-- Это она так думает, потому что думает, что мы тоже устали. А мы не устали. И гулять детям -- тоже полезно. Она бы разрешила!
Тарри поглядывает то на дверь в прихожую, то на дверь в другую комнату.
-- А если бабушка или дедушка раньше проснутся, чем мы вернемся? Увидят, что нас нет -- и испугаются.
Да что они тебе -- маленькие, чтоб пугаться?
-- А давай, -- предлагаю, -- им записку напишем. И положим на видное место. Только ты сам пиши. А то они моего почерка не знают, решат еще, что нас кто-нибудь скрал и выкупа требует.
Про выкуп -- это я закрутил, конечно, но самому писать мне не хочется. Скажут еще, что безграмотный! А я случайно.
Написали. Тарри даже целое письмо накатал. Не просто: ушли гулять, скоро будем... А то, что спать нам совсем почему-то не хотелось, и беспокоить бабушку с дедушкой тоже не хотелось, и что мы никуда залезать не станем, ни в подвал, ни на дерево, ни на крышу, далеко от дома отходить не станем и на восточный берег тоже не поедем. И мороженого покупать не будем, раз бабушка не велит. И вообще вернемся скоро очень, чтобы они не беспокоились. А дверь отопрем ключом, который в замке торчит.
Вышли, наконец. Никто тут, кстати, не спит, все по улице ходят. Я Тарри подталкиваю:
-- Бежим скорей, в яму полезем!
Даже странно: дождей уже вон сколько не было, а на дне -- вода. Мутная, холодная и почти по колено. То есть местами ничего, а кое-где сапог захлестывает. Но это мы потом выльем. Главное -- не увязнуть. Я подумал: а вдруг, здесь где-нибудь под водой труп спрятан?
-- Тарри, -- говорю, -- а давай будем золото искать!
-- Где?
-- Здесь, на дне. Будто мы -- старатели.
Он опускает руку по самый локоть:
-- Давай. Только тут пружинка какая-то.
Рукав у него теперь тоже, как вода -- грязный.
-- Нет. Надо ковш найти и черпать. А потом выливать и смотреть, что зачерпнулось. Старатели так ищут, я читал.
Тарри опять руку в воду макает.
-- Вот! -- он вытаскивает со дна железную банку из-под рыбы. -- Можно черпать.
Вскоре мы много чего нашли. Две пружины от кровати, Тарри их прибрал, потому что пружина -- вещь нужная. Шесть целых бутылок от пива и одиннадцать кокнутых. Они, правда, в банку не влезали, но мы их так доставали, руками. Об одну я даже порезался слегка. Табачную коробку я взял себе. Она жестяная, ежели не заржавеет вконец, -- ларчик будет. На ней даже не по-нашему написано что-то.
Одна тетрадка с размытыми записями. Просушим, подержим над горелкой -- авось, надписи проявятся тайные. Ясно же, что от нее шпионы избавились. Ложка погнутая оловянная -- тоже пригодится, когда разогнем. Три ключа на кольце -- только неизвестно, от чего. Бляха городового с каштаном и надписью: "Ларбарская стража, Коронная часть".
-- Видишь, Тарри, -- хмыкаю я. -- Здоровско, что мы ее нашли. Нашел бы кто другой -- пошел бы к честным людям, стал бы стражником прикидываться. Еще бы и ограбил их.
-- Стражникам их вообще-то сдавать полагается, -- отвечает Тарри задумчиво. -- Мне кажется, Лани, что тут кого-то уже ограбили один раз.
И достает какую-то тряпку розовую. Точнее, раньше розовую, а теперь серую с розовым. Развернули -- оказались подштанники. Скорее всего, бабские, с кружевами и здоровенные.
А потом, как я и надеялся, сыскался труп. С обезображенным лицом, без руки. Только тряпичный. Кто-то, наверное, с ним играл когда-то. Или с ней, потому что ребята в куклы не играют, а у девчонок куклы -- тоже всегда девчонки.
И тут рядом с нами что-то плюхнуло. А затем еще раз, уже по мне. Ком из глины. Смотрю -- над ямой трое пацанов стоят маленьких, лет семи. И глиной по нам кидаются.
-- Вы чё, -- кричу, -- совсем оборзели?
А они пищат:
-- Идите отсюда. Это -- наша яма.
-- Чегой-то ваша-то? Общая!
-- Нет! -- самый мелкий из них, чернявый, опять грязюки набирает. -- Мы тут живем, вот и наша.
-- В яме, что ль? Гоблины!
-- Сам го-облин! -- И слова этот сопляк тянет хуже, чем наш Датта. -- Мы на этой улице живем. А вы -- плишлые.
-- Мы не пришлые, -- отвечает Тарри. -- Мы тоже на этой улице живем. В доме двенадцать.
-- А мы в четыле! Лаз наш дом сталше, яма тоже наша.
-- А наш зато ближе к яме, -- не соглашается Тарри. -- И вообще здесь опасно детям быть.
-- Вот и иди отсюда! -- кричит гаденыш.
И давай опять нас глиной закидывать.
-- Вот я вам ща задницу надеру! -- обещаю я и лезу наверх.
Дохлое дело. Края скользкие, высокие довольно. Там, где мы спускались, вроде, ровнее было. Тарри меня снизу подсаживает. Пока я забрался, пока ему руку тянул, эти сволочата смыться успели. Вот же дети пошли! И главное -- полностью нас перепачкали. И когда кидались, и когда мы выбирались. А всё из-за них! Госпоже Рудо, наверное, такое не понравится. У Тарри даже в волосах глина осталась.
-- Нет, ну сучата! -- ругаюсь я. Обидно же мелюзге этакое спускать. -- Пойдем, что ли, разыщем их? Сами же сказали: дом четыре. Можно по квартирам пройтись, поспрошать.
А что? Куклу-то я с собой вытащил. Буду ходить и спрашивать: у вас дети здесь живут? А то они куклу потеряли.
Тарри как-то осторожно втягивает голову:
-- Только нам сначала лучше почиститься немножко... И даже как следует.
Очень кстати, что на улице табуретку поставили. Мы когда сюда шли, тут телега была с мебелью. Сейчас телеги нет, а табуретка стоит. Наверное, не пригодилась.
Только сели, только воду из сапог вылили, как парень какой-то прибежал. Уже не мелкий, наш ровесник.
Мы, конечно, не знали, что табурет -- евойный, но это -- что? -- повод, чтоб сиденье из под нас вышибать?
-- Брысь, рвань подзаборная! -- орет. -- Мебель изгадили.
Ну всё, достали!
-- Это я-то -- рвань? Это я -- подзаборная? Да я тебе, хер носастый, ща ноги выдеру! Ишь, размахался!
-- Деревня сиволапая! Говорить сперва научись. А затем уж и в город едь!
Я его двинул, конечно, после такого. Он меня тоже. И чего мне -- терпеть? Я ему опять вмазал.
Тарри подле нас крутится с табуреткой этой в руках, повторяет одно и то же:
-- Не надо, ребята!
Но в драку не лезет -- нечестно двоим на одного.
Парень еще и плюется. Ладно, тогда и я плююсь! Жаль, сапоги не на мне, я б тогда и лягаться мог! Как он.
А потом из подъезда одна деваха выскочила. Толстая, злющая и с косой. Подлетела к Тарри, выхватила у него табуретку и шлеп другой рукой -- прям ему по лицу. А он вообще не дрался. А она к нам. Хотела меня за хвост ухватить, да я не дался.
-- Я вам покажу! Свиньи разбойные!
-- Сама свинья! -- кричу я и хватаю сапоги. -- Бежим, Тарри!
Потому что ей, небось, лет двадцать, а нам со взрослой бабой связываться -- себе дороже.
-- Подавись, -- ору я уже из арки, -- своей мебелью!
Убегать далеко мы не стали. Во-первых, погони не было, а во-вторых, у Тарри кровь сильно идет. Эта дура ему нос разбила.
-- Ты рукав к носу приложи, -- оглядываю я его. -- Пока он мокрый. И голову запрокинь. Дал бы ей табуреткой по рукам. А лучше -- по башке!
-- Я не успел. Всё быстро случилось очень, -- оправдывается он. -- А табуреткой нельзя. Ей убить можно.
Из-за того что нос заложен, у него сейчас голос гнусит.
-- Тарри, -- спрашиваю, -- а госпожа Рудо крови боится?
-- Наверное, боится, -- отвечает он, не опуская головы. -- Мама боится. А что?
-- Тогда надо подождать, пока уймется, а затем уж идти. Чтоб бабушку твою не напугать.
-- Ой! Я ей в записке обещал никуда не лазить.
-- Не "никуда", а только на крышу, по деревьям или в подвал. Я читал. Мы туда и не лазали. А про яму ты не обещал. И не драться не обещал. Хотя ты и не дрался. Это с тобою дрались.
Тарри кивает и вновь запрокидывает голову. Кажется, уже меньше идет. Я натягиваю сапоги. А кукла опять где-то потерялась. Может, кто-нибудь другой подберет? Ведь ее, если высушить и руку пришить, и лицо нарисовать...
-- Тарри, Ландарри, вы почему не спите?..
Откуда тут господин Рудо взялся, я не знаю. Наверное, проснулся, тоже гулять пошел.
-- Заснешь тут, пожалуй. А чего -- мы? Другие тоже не спят.
Таррин дедушка останавливается в двух шагах от нас. И с лицом у него что-то странное происходит. Кажется, он нас наконец разглядел.
-- Мда-а. Впрочем, сон -- это теперь не главное. Вы что -- подрались?
-- Немножко, -- признается Тарри.
-- Это его одна тетка ударила, -- вмешиваюсь я, чтоб господина Рудо успокоить. -- А сами мы с ней не дрались, честно.
Кровь уже остановилась. Дед подходит вплотную и начинает таррину голову вертеть и рассматривать. А из-за обшлага у него наше письмо торчит.
-- А потом еще и в грязи изваляла? -- уточняет господин Рудо.
-- Не-е, это в нас глиной кидались... А вообще у вас тут в городе интересно!
-- Я вот всё думаю, -- продолжает господин Рудо, откашлявшись, -- как было бы интересно, если бы не я, а бабушка первой проснулась.
-- Ругалась бы? -- спрашиваю я.
Дед улыбается и вздыхает одновременно:
-- Ругаться она еще будет...
Оказалось, что господин Рудо хотя и тихий, но смекалистый. Он повел нас на чердак их дома. Принес туда кадку, ведро с водой и нашу школьную одежду. Велел раздеваться и отмываться. Потом свернул всё грязное в тюк и сказал, что в прачечную отнесет. И тогда только мы пошли домой. Но госпожа Рудо всё равно ругалась, хотя и на дедушку. Мол, зачем он нас гулять повел, ничего ей не сказав.
Я уж думал, что этим всё и закончится, но она взяла и разглядела, что у Тарри голова мокрая. А иначе как бы он глину-то оттер? Она ведь присохла. И тогда бабка начала ругаться уже по новой, на Тарри. Кричала, что он безобразник безголовый. И что он, безмозглый, голову простудит вместе с мозгами. И что недаром у него "Дурно" в школе по поведению.
А потом всё было тихо. Сначала мы к Ячи ходили и там все вчетвером в "Заказ" играли, пока взрослые не видели. И Тарри, как всегда, выиграл. На следующий день пошли на ярмарку, а вечером в балаган. Там действо было про пиратов. И про самого главного пирата, что Золотой Бородой прозывался. Он был умным, отважным и всех грабил. Точнее, не всех, а только богатых и жадных. А бедным всегда помогал. А еще он был хитрым. Потому что догадался, что в развалинах Араамби на самом деле не дух сидит, а другие разбойники. И что они сами про дух слухи распускают, чтоб к ним кто не надо не совался.
-- Тарри, -- спрашиваю я ночью, -- а ты как думаешь, наш дух настоящий? Или наваждение, как Тачарри говорит.
-- Мне кажется, настоящий. Только я не пробовал в него не поверить, я тогда не знал.
Это Чарри тоже говорил. Что ежели хочешь понять, наваждение перед тобой или нет, надо в него не поверить. Если исчезнет -- так наваждение. А избраннику Владыки, небось, по фигу -- верят в него или не верят.
-- Э-эх! Ведь если он Владыкин, он врать-то не может?
-- Не может.
-- А что ж он тогда на Ячи показывает?
Тарри долго молчит. Слышно, как за окном по улице повозка конная катит.
-- Так, может, он и не врет.
Я даже подскочил:
-- Ты что ж, тоже веришь, что это Ячи всех травит?
-- Нет, что ты, -- как-то испуганно говорит Тарри. -- Я о другом думаю.
-- О чем?
-- Вот помнишь, когда мы Тубу искали, призрак нам дал понять, где тот прячется? А мне тогда сначала показалось, что он рукой на Ячи указывает. А потом мы уже поняли, что на дверь. Это мы теперь так считаем, что на дверь. Но я все думаю: а вдруг, всё-таки, на Ячи? И что духу Баллаи на самом деле до Тубу вообще никакого дела нет. И тогда получается, что он на Ячи уже дважды показывал: нам и Гагадуни.
-- И чего?
-- Может быть, он волю Владыки так до нас доводит? Ой!.. Не то, что Ячи надо в жрецы идти, а то, что только он один может это дело расследовать. Только я пока не очень понимаю, какое. То есть Ячи должен раскрыть какую-то правду, но я еще не знаю, какую именно. Но раскрывать надо ему, а не кому-то другому.
-- А как же мы?
Это что же получается? Ячи будет всякие там правды разузновывать, а мы -- так и жить среди вранья? Нечестно это, не по-Владыкиному!
-- Нам ему помогать можно, наверное. Ведь если бы Владыка так не хотел, мы бы вообще ничего тогда не увидели.
-- Ну, тогда еще ничего. Тарри, слышь? А Ячи-то, похоже, об этом уже знает.
-- Правду?
-- Да нет. Знает, что это ему задание такое дадено -- правду искать. Видел, какой он смурной ходил вчера и сегодня?
Тарри что-то мычит со своего сундука. Повозка по улице обратно возвращается.
-- Чего? -- переспрашиваю я.
-- Он грустный. Только, может быть, не от этого.
Опять замолчал. Он там что -- засыпает, что ли, уже? Нашел время!
-- Тарри!
-- У него друг есть. Взрослый. Он у них живет. А теперь уезжать собрался. Аминга говорит, может быть, навсегда. И еще Аминга рассказывал, будто бы этому человеку всё равно, вернется он обратно или нет.
А Ячи, значит, уже скучает. Странно всё получается. Вот вроде бы мы вчетвером дружим уже давно. А у Ячи, и у Аминги еще какие-то друзья есть. Не мы, взрослые. Амингер мне сегодня на ярмарке тоже признался, что ему подарок надо купить одному взрослому приятелю. Выбрал для него кувшин со стаканчиками. Под водку. Сказал, завтра снесет. И кстати, о ярмарке!