Мейланов Вазиф Сиражутдинович : другие произведения.

Говорю с коммунистами

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я считаю, что эти-то мысли и изменили мир. Неважно, что о них знали только политзаключенные Чистопольской тюрьмы. Меняли мир они, а не прожекты, сочиненные на воле, за чашечкой кофе.

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Эта работа -- мой "De profundis"22 . Я писал ее в момент наиболее трудный для себя: два года я жил голодом, мне добавили полгода заключения в тюрьме, заняв -- единственный -- непримиримую позицию (отказ от работы на весь срок заключения), я отделился и от политзаключенных (они работали, а я нет -- у них были иные проблемы, не мои). Советской власти необходимо было сокрушить меня -- оказывателя "отрицательного влияния на заключенных", укрепителя их духа примером открытого неповиновения насильникам. Советская власть объявила мне голодовку: карцер да карцер. "Питание" через день и полная изоляция. Мне приходилось говорить (конечно, мысленно) только с самим собой. Тогда-то я воззвал -- из глубины. Мне дороги эти слова, сложенные в тюрьме -- ими я побеждал всемирных насильников. Они хотели сломить меня. Это на меня давила громада армии, военно-морского флота, авиации, Суда, Прокуратуры, МВД, КГБ, советских писателей, советских обывателей -- итог был для тюремщиков неожидан: давление рождало во мне мысли. Они перед вами.
   Я считаю, что эти-то мысли и изменили мир. Неважно, что о них знали только политзаключенные Чистопольской тюрьмы. Меняли мир они, а не прожекты, сочиненные на воле, за чашечкой кофе.
   Сегодня мне говорят: "Люди не понимают, почему в Вас нет чувства мести, считают, что Вы должны отомстить тем, кто Вас посадил". Да, во мне нет чувства мести. Я сделал то, что всегда мечтал сделать: я устоял против насилия и тем изменил мир. Параграф 5-й этой работы уже тогда, в 84-м, ответил на задаваемый мне сегодня вопрос: я не ждал часа укусить, потому что ни в одну минуту не чувствовал себя униженным: еще в тюрьме я, смеясь, любил говорить: "забавно: самый страшный нарушитель, я, выйдя, буду иметь меньше всех зла на эту власть, потому что я выйду победителем, -- и что ж мне держать зло на побежденных". Так и получилось.
   Одно, быть может, лишнее, замечание. В последнем абзаце работы я говорю о Ленине не потому, конечно, что высоко ставлю его, а потому, что он служит мне всем в этой стране понятным примером действия субъективного фактора в истории.

27 сентября 1990 года.

  
   Почему я сегодня издаю свою работу 83-го года? Объяснюсь. Собрав свои старые и новые работы, я увидел, что центральной темой их были: роль личности в истории и механизм нового в истории. В человеческой истории все движется человеком: не класс первым произносит новое слово, не народ, а человек, единица, личность. Я привожу эту работу 83-го года в качестве доказательства: изменения в жизни начинаются не на торжественных форумах, не на съездах, а в тюремной камере. Это так же, как великая река начинается с невидимого глазу лесного родника. Общество вдруг не зашагает в ногу. Механизм нового в том и состоит, что сначала один шагает в ногу, а все общество не в ногу. Изменения начинает частный, ни в какие партии не входящий человек, возлагающий на себя одного бремя спасения рода человеческого. Никем не облеченный властью, никому не ведомый, доступный всем судам и приговорам...

--------

   Личность, а не партия.

--------

   Правота, а не признанность.

--------

   Не назначенность, а предназначенность.
  
   В работе я пишу: "Чего ж не публикуете секретный доклад Хрущева на XX съезде?". В этом году он опубликован -- потому, что семь лет назад я поставил вопрос, на который можно было ответить только публикацией.
   Механизм нового. Он ведь еще и в том, что часть из обоснованного мною в 83-м уже вошла в жизнь (и это ответ на вопрос "чего же вы добились?.."), а части еще предстоит делаться нормой жизни. Так, актуальной сегодня считаю я последнюю тему предлагаемой вам работы: "Непревосходимое понятие -- человек" (ї24). В 24-м параграфе я перечисляю понятия, которыми в прошлом тщетно пытались превзойти понятие человека, -- сегодня этот ряд следует дополнить еще одним понятием -- "человек национальный".
   Для меня высшей идеей является идея человека. В центре истории -- личность. Мне чужды и марксисты, растворяющие идею личности в понятии класса, и националисты, растворяющие идею личности в понятии нации, народа, и ленинисты, растворившие идею личности в идее партии.
   Сегодня я борюсь с национальным мышлением, для которого идея нации (народа) выше идеи человека. Публикуемая работа показывает, сегодняшние мои высказывания обдумывались не вчера.
  
   В тюрьме я назвал эту работу "Говорю с коммунистами". Но, перечитав ее сегодня, я вижу, что полемизирую не только с коммунистами -- с политзаключенными тоже: "Говорю, не имея за спиной авианосца", "Можно ли изменить психологию народа?", "Неумолимый ход истории", "Чем вернее социальная теория, тем быстрее она становится неверной", "Время превалирования субъективного фактора в истории", "На что стоит губить свое здоровье", "Непревосходимое понятие -- человек" -- это все полемика с политзаключенными, и в первую очередь с политзаключенными. Не так все просто: приходилось (и приходится) полемизировать не только с "чужими", но и со "своими" тоже.
  
   "Книги имеют свою судьбу". Ну, наверное, не только книги. Эту работу я написал и хранил в камере Чистопольской тюрьмы. На прогулке я перебрасывал ее в соседние прогулочные дворики -- знакомым из других камер. Я читал ее соседям по камере. Интс Цалитис, первый раз севший по политической статье в 1948 году, прочитав эту работу, сказал мне: "Я хочу передать ее на волю". -- "Было бы очень неплохо, -- ответил я, -- ибо сам я, может быть, не сумею ее вынести". Я и не смог: когда я, в июле 85-го, уезжал из тюрьмы в лагерь, схоронив специально изготовленную капсулу с текстом, исполненным микрописью на папиросной бумаге, в телогрейке, то перед посадкой в воронок меня даже не стали обыскивать -- просто сменили всю одежду на новую. А Интс вынес. Он ее вынес! Я вновь увидел строки, сложенные мною в тюрьме, только через четыре года, в 89-м, по возвращении из ссылки.
  
   Эта работа -- документ. Ее доказательная сила, быть может, в первую очередь в том, что она написана не сегодня, а тогда, семь лет назад, в тюрьме, в другую эпоху. Надо было уже тогда так писать, чтобы сегодня стало можно говорить.
   И не только писать.
   Иисус не был ни нобелевским лауреатом, ни трижды героем социалистического труда, а влияние на мир оказал. Потому и оказал, что не был. Ибо оказал влияние примером, а примером может послужить только находящийся в равных со всеми внешних условиях, не защищенный от мира званиями и регалиями человек.
  

29 сентября 1990 года.

ГОВОРЮ С КОММУНИСТАМИ

ї1. Понимаю

   Я понимаю: вы так нас ненавидите, что вам хотелось бы, чтобы мы голодали, "чтобы хоть так, через брюхо, прочистить ваши мозги". Уже не говорю, что вы свои мозги и свою душу портите морением голодом -- людей ведь! -- но ведь от морения голодом те, кого вы ненавидите, не исправляются в вашем даже смысле, -- только подлее, грязнее становятся их души. Не удивительно! Слабые люди так и должны реагировать на морение голодом: у них должны размываться моральные критерии, они должны искать лукавых оправданий своим моральным компромиссам. Они ищут и находят моральный компромисс, соглашаются на принудительный труд, дают плетью голода загнать себя в рабство... Но чего ж до­стигают этим насильники? Ведь эти люди прекрасно понимают свою изнасилованность, и от этой изнасилованности в их душах только горечь, тяжелая злоба, разъедающая их самих ненависть.

ї2. Не обольщайтесь малыми числами

   Много ль изнасилованных голодом бывших политических заключенных, уехав на Запад, хвалили изнасиловавшую их советскую власть? Не обольщайтесь малым числом свидетелей. Люди прекрасно понимают -- на примере этих живых носителей... переносителей... коммунистического насилия, -- что то же насилие -- приди к ним коммунистический режим -- будет применено к ним. Вот почему даже единый пример систематического морения голодом, систематического многолетнего убеждения через желудок так влияет на весь мир, на отношение к коммунистической стране, на всю международную обстановку.

ї3. Двойное отрицание равносильно утверждению

   Именно эта античеловеческая практика восстанавливает весь мир против вас, именно эта античеловеческая практика готовит ненависть к вам, потребную для ядерной войны. Ну, а быть антикоммунистом, это быть антиантичеловеком -- необходимое, хотя и недостаточное (!) условие для того, чтобы быть человеком. Итак, получается, что пока вы являетесь морителями голодом и объяснителями через желудок  -- только будучи вашим противником, только будучи антикоммунистом, можно быть человеком.

ї4. Нарушаю закон морения голодом

   Вот: я являюсь нарушителем ваших голодом морящих законов: сижу в камере с человеком, которому дают пищи меньше, чем мне, и нарушаю ваш закон морения голодом: отрываю от себя и даю моримому.

ї5. Ждущие часа укусить

   Морению голодом нет оправдания! Оно делает слабые души еще и грязными, а самих мучимых -- ненавистниками, только ждущими часа укусить, тем страстнее ненавидящими, чем сильнее они сегодня боятся выступить против. Вряд ли эти люди когда-либо простят советской власти свое унижение. Да и вряд ли остальное человечество простит вам унижение этих людей, доведение их до скотской ненависти, в которой крик желудка мешается с криком оскорбленного человеческого достоинства.

ї6. Враги пословиц

   Вы последовательно отказываетесь от всего человеческого. Доказательства? -- А... вы отказываетесь от человеческой морали, зафиксированной в пословицах. От пословицы "из песни слова не выкинешь" вы отказались, как ни оскорблялся этим Василий Шук­шин ("До третьих петухов"). В песнях сталинской эпохи слова выкидываются и заменяются. Отчего прячете вы слова "когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет"? О! Это не мелочь, это "исправление" истории, эта фальсификация истории. Это не мелочь. Отчего ж прячете строки "Смелый дерется с врагами, жизни своей не щадя, смелый проносит, как знамя, светлое имя вождя!"? Наберетесь ли смелости отрицать: вы боитесь, вы стыдитесь собственной истории! Оттого ее фальсифицируете. Отчего ж прячете доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда? Отчего делаете такие заседания закрытыми? Да оттого, что вам стыдно признаваться в том, что вы мучили и как вы мучили -- своих даже -- Эйхе, Косиора... Стыдно печатать доклад, в котором Хрущев называет следователя КГБ, пытавшего Косиора, "человеком с куриными мозгами", а его логику "я думал, что раз все, что я делаю, я делаю по приказу партии, -- значит, тем самым, на благо народа" -- циничной! Косиоров и Эйхе пытали по старинке: ломали кости в местах старых переломов -- конечно, не сахар, но и не многолетнее искушение хлебом, не научное регулирование веса сидящих в камере извне -- одним только изменением количеств, пропускаемых в кормушку!

ї7. "На что стоит губить свое здоровье"

   "Вот и поглядите на свое тело в бане и позадумайтесь, Вазиф Сиражутдинович, стоит ли губить свое здоровье?!!" -- "Стоит, ребята, стоит. Уж если на что стоит его губить -- так только на это, на отстаивание лика... облика... человеческого".

ї8. Как контролировать мысль?

   Коллективизм, социальность, учитывание не только узкоэгоистических, но и широко-общественных -- все это неплохо, но знаете, что лучше всего? -- Добрая воля человека. Отсутствие принуждения в таких важнейших полях, как мысль, слово, чтение. Очень хорошо я понимаю, как опасна распущенность мысли, как опасна ее неконтролируемость. Ведь мысль, убеждение -- предшественники поступка. И в моем, и в любом теоретически мыслимом государстве они должны контролироваться. Но как? Вот ведь в чем суть! Не вооруженной силой же! Не количеством корма, пропускаемого в кормушки "неправильно" мыслящих! -- Контроль над мыслью и словом должен осуществляться мыслью и словом же! На моем плакате было написано: "С идеями должно бороться идеями, а не милицией".

ї9. "Насильно мил не будешь"

   У вас отказ от правила убеждения, входящего в само определение человека. Правило заключено в другой пословице, которую вы нарушаете: "насильно мил не будешь". А вы именно насильно хотите стать милы. Не будет этого. Вы можете захватить и те части мира, которые еще не испробовали коммунизма на своей шкуре, но этот захват всего земшара уже всех поставит перед одной и той же задачей: время вставать против насилия над душой. Время вставать. Не время медлить. Не случайно вы нарушаете пословицы "из песни слова не выкинешь" и "насильно мил не будешь". Вы нарушаете понятие человека, и вам приходится нарушать человеческие заповеди пословиц.

ї10. Почему не действуют Замятины и Загладины

   Я удивляюсь: у вас ведь столько журналов, столько газет, столько институтов общественных наук, столько кривицких и яков­левых -- пусть нейтрализуют неверные мысли, ошибочные мнения! А получается: кого не убедили Зорины и Замятины, пытаются убедить лейтенанты Дускаевы!!

ї11. Говорю, не имея за спиной авианосца

   Коммунистические руководители заявляют о приверженности к "переговорам не с позиции силы". Если вы, коммунисты, понимаете не только через силу, если сила как аргумент для вас оскорбительна и не аргумент вовсе, то вот: я говорю с вами, не имея за спиной авианосца, имея только сознание моральной правоты, страсть сохранить историю человеческой, а значит сохранить человеку свободу читать, думать, говорить. Я не имею авианосца, но сила моя от этого не меньше, -- это просто другая сила -- не авианосная, не военная, но она убедит и тех, кто стоит у приборов авианосцев. Я не убеждаю вас через желудок, я не убеждаю в своей правоте через количество пищи, пропускаемой в кормушку, -- я обращаюсь к людям, к вам, в том числе, со словом -- как же вы отвечаете мне -- "не применяющему силу", ведущему разговор "не с позиции силы"? -- Вот проверка на честность ваших заявлений о приверженности к неприменению силы в качестве аргумента. Ваши внешнеполитические заявления обязательно должны проверяться вашими внутриполитическими действиями. Диалектика! Именно так: внешняя политика поверяется политиков внутренней, а заявления поверяются действиями. На этой поверке вы обнажаетесь способом мышления: "Кто? Мейланов? А кто за ним стоит? А что нам угрожает, если мы на него надавим?" -- Да вот то и угрожает: оттого, что вы морите голодом не имеющего оружия, и возникает ненависть к вам, которая окажется страшнее всех авианосцев в мире.

ї12. Не хочу распространения ненависти

   Я бы не хотел распространения этой ненависти, но для этого вы должны измениться. Вы должны перестать применять насилие к сказавшему слово, вы должны перестать запугивать 260 миллионов судьбой единиц, посаженных за высказыванье "мнений". Здесь уже сидючи, не раз приходилось мне сталкиваться с людьми о вас, коммунистах, отзывавшихся: "с ними бесполезно разговаривать, не имея авианосца". Они говорили на основании личного опыта разговоров с вами без авианосца. Эта ваша особенность не осталась тайной, заточенной в тюрьме. Придется вам научиться уважать мнения, справедливость которых не подкрепляется немедленно ракетами и авианосцами. Насилием не закроете течения истории, но исказите путь! И это преступление ни каждому из вас, ни вашей партии в целом, вашей философии, вашей морали даром не обойдется.

ї13. Не взламывать историю, а подбирать к ней ключи

   Я, в отличие от своих собеседников, знаю, что без авианосцев и можно, и должно с вами разговаривать. Авианосцы дело наживное. Не в силе, -- говорит пословица, -- а в правде. А какая ж правда у вас -- морителей голодом?! Правда нынче у меня. А есть правда -- будет и сила. Так не лучше ль не доводить, как вы любите заявлять, дела до столкновения сил и пойти на "поставленные временем в повестку дня" разумные изменения в режиме со­держания советского народа? -- Истории надо уступать, с ней надо обращаться творчески: не взламывать, а подбирать ключи. Ну, а что же это за творческое отношение к истории, когда мыслителя запирают за решетку и уговаривают через живот отречься от своих убеждений?

ї14. Корни

   У вас как началось "в семнадцатом годе" насилие над историей, так оно и длится, как сделали вы ставку на силу да на то, что "большие батальоны всегда правы", так эта психология насильников у вас и осталась. В революцию вы убеждали пулями, и этот метод засел в вас. От него надо избавляться, а не от частной собственности.

ї15. А то ведь придут ребята не такие, как я!

   А то ведь путь-то истории исказится еще раз, как исказился он "в семнадцатом годе". Придут ребята не такие, как Мейланов, и скажут так: "Человек с вами говорил по-человечески, словами -- вы не желали слушать, больше того, -- вы за это стали его морить голодом, что ж: где не хотят слышать слово -- услышат пулю". Не хотела царская Россия слушать благородного Герцена -- появились Лопатины и "Народная воля", из них -- социалисты-рево­люционеры. Они-то террором и расшатали, и обессилили аппарат самодержавной власти, но сколько ненависти, сколько грязи потребовал, сколько невозвышающих страданий отнял этот путь. Как исказил душу народа!

ї16. Воздаю должное Ленину

   Никто больше меня не воздает должного Ленину (улыбаюсь); верно он писал о двух возможных путях вхождения России в капитализм: американском и прусском. Свободно-капиталистическом и насильственно-военно-полицейско-капиталистическом. Россия выбрала прусский, военно-полицейский путь. А выбери она первый путь? Не правда ли, возможно тогда дело обошлось бы без высвобождения красной революцией низменнейших человеческих инстинктов? Откуда ж взялись инстинкты? От многовекового насилия над народом, от приучения народа к насилию как к аргументу -- с одной стороны, и к тлеющей, ждущей своего часа животной ненависти -- с другой. Ненависти, ждущей в свою очередь применить тот же аргумент насилия к самим насильникам. Вот исток Пушкинских слов: "Нет ничего ужаснее русского бунта -- бессмысленного и беспощадного". Корень в том, что всегда выбирали второй, насильственный путь решения любой проблемы. Корень в русской имперской истории.

ї17. Что выгадали цари?

   Картошка. Опять было два пути: прусский -- за невысевание рубили уши, и французский -- королевские гвардейцы днем охраняли королевское поле картошки, а на ночь стража умышленно снималась, и окрестные крестьяне сами тайком выкапывали и высевали у себя диковинные растения. Россия и с картошкой выбрала прусский путь. И к дисциплине во времена Сталина приучали не экономическим, а внеэкономическим принуждением: палкой, ружьем, тюрьмой. Но это уже потом. А вот до революции: Чернышевского до самой смерти морили по вилюям. Все запугивали: на примере единиц -- всю нацию, тактика, известная не с чужих слов... Что ж выгадали цари? Екатеринбург они выгадали. Все запугивали, все настаивали ненависть -- пока она, застив глаза расстрельщикам, не устроила им кровавого карнавала.

ї18. Революция, которая изменила не все

   Не странно ли: революция, все перевернув, сам метод разрешения исторических задач оставила прежним, национально-русским: все тем же насилием вместо: убеждаю -- порождаю убежденность -- порождаю поступок, вызванный свободной доброй волей? -- Не странно. Методология, стоящая за нею национальная психология меняются куда труднее. Ведь за этой национальной психологией стоят века национальной истории, национального опыта, и этот-то грязный опыт переосмыслить и изжить всего труднее. Ведь вот и целинные студенческие отряды -- и те начинались с насилия -- заставляли ехать! А теперь они стали добровольными, встали на экономическую основу -- проиграли они от этого? Проиграла ли от этой добровольности пресловутая ваша производительность труда? Через голову, через голову людям надо объяснять!

ї19. Можно ли изменить психологию народа?

   Да, но можно ли изменить психологию народа? -- Можно! И для этого тоже нам нужна свобода слова! Ильич все призывал учить "массы" на "их собственном историческом опыте", и опять был прав. Да вот беда: там, где он прав, он против вас, сегодняшних! Вы ж не даете учить учителям нации.
   А вот... Генрих Бёлль своими романами исправил немецкую нацию. Заставил романами, словом немцев и сейчас еще испытывать чувство вины за своих отцов. Бёлль изменил национальный характер немцев. Он и такие, как он, сосредоточили размышление на опасной особенности немецкого национального сознания: культе подчинения начальникам. Этот католический писатель сумел укоренить в головах немцев идею личной ответственности -- перед богами -- за совершаемое... Он сумел привести их к раскаянию.
   В "Групповом портрете с дамой" он дает образец естественного неподчинения злу, естественного творения лично тобой придуманного добра... Елена Груйтен непохожа на типичную немку добёллевской эпохи -- что ж, зато теперь типичные немки будут похожи на Елену Груйтен! Учителя не были отделены от народа в послевоенной Германии, и очищение народа от скверны состоялось. И выправление национальной психологии состоялось. И извлечение уроков из национальной истории состоялось.

ї20. "Не учите нас жить!"

   А... как у нас с этим делом? Или не было в нашей имперской истории массива позорных страниц? Или массив тот прервался? Быстро стала видна неслучайность этих страниц, их генетическая сцепленность с самой идеей монопартийного государства. И опять старорусская-новокоммунистическая методология решения задач истории: Советы, как и царская Россия, выбирают все ту же методологию насилия. Советы, как и царская Россия, как и всякая автократия, болезненно самолюбивы: "мы сами, мы сами все исправим, не надо нас учить" ("да и как это можно -- учить всемирных учителей? Ведь если учат нас, то значит не мы уже всемирные учителя?" -- Не вы, ребята, не вы... Учитель тот, кто побеждает на ристалище мыслей, а вы побеждаете на ристалище боевой и политической подготовок). Учителей, учащих независимо от нас, мимо нас -- мы вооруженной силой, старым царско-прусским насилием выгоним из державы за пределы родины чудесной. Видите, как цепок прусский путь, как цепка прусская методология -- она и само исправление себя ставит на прусский путь! Чтобы не по-людски, как уже в самой Пруссии, не словом, не через голову, не через романы, не через "Окаянные дни", не через свидетельства лагерников, не через труды и дни современных, в том числе и некоммунистических, писателей империи подумать, пережить и измениться, а обязательно вот чтобы не по-людски, не по-людски чтоб обязательно: чтобы того же Солженицына украдкой, да с замиранием, да "на день только" -- главное, чтобы не по-людски, вот это вот главное.
   Так вот: чем пруссче защищает себя прусский путь, тем ненавистнее он... всем уже! Вас не слушают уже только по одному тому, что вы другим не даете говорить. Отучившись спорить с внутренними оппонентами, отучившись от диалога -- вы потеряли высоту. К сожалению (улыбаюсь), вас не спасет и диалог -- вы обречены на поражение, жизнь против вас, природа человеческая против вас -- временщиков истории, на краткий миг лишь время -- царственная телка -- дало вам прихоти своей мгновенье!

ї21. Объясняю, почему при социализме неосуществим принцип "каждому по труду"

   Мне уже довелось говорить на своем "суде", что принцип "каждому по труду" неосуществим в монопартийном государстве -- государстве без свободы слова. -- Свобода слова и есть тот инструмент, которым осуществляется "каждому по труду" в политике. Но почему все-таки нельзя осуществить "каждому по труду" в коммунистическом государстве?
   Вот доказательство: принцип "каждому по труду" предполагает оценку труда. Объективную оценку труда. А кем делается оценка труда? Ошибка коммунистов состоит в постулировании объективной оценки труда коммунистическим государством. Этот постулат ложен. В коммунистическом государстве нет хозяев, там все служащие, все наемные рабочие, а капиталист один -- государство, но государство не частное лицо! Вот парадокс: государство-капиталист заинтересовано в объективной оценке труда каждого из своих служащих, а каждый его (государства) представитель, и составляющий тело государства, вовсе не заинтересован в объективной оценке труда своих подчиненных: он заинтересован в необъективной (!!) оценке своего собственного труда! Он заинтересован в преувеличении своего вклада в "общее дело", и он делает все, чтобы оценка его труда была завышена. Одной из обязанностей начальника является оценка работы подчиненных. Но при социализме, выставляя оценку подчиненному, начальник, тем самым, выставляет оценку самому себе, ведь все относительно, и его труд будет соотноситься с трудом (т.е. с оценкой труда!) его подчиненного. Ведь при социализме и сам начальник является подчиненным!! Здесь корень стремления начальника занизить оценку раба-подчиненного. Всегда ли начальник занижает оценку подчиненному? всегда ли он заинтересован в занижении оценки подчиненному? Нет! Не всегда: только в случае сравнимости или превышения предполагаемой оценки подчиненного возможной оценки работы начальника. А если его подчиненный из рук вон плохо работает? Так эта плохая работа подчиненного снизит оценку работы начальника! Значит, в этом случае он лично заинтересован в завышении -- до благополучного уровня  -- недопустимо низкой работы подчиненного.
   Наблюдаем ли мы эти, теоретически вычисленные ситуации, в коммунистическом государстве? Да, и тысячу раз да! Отсылаю читателя к советским газетам, уже бессильным бороться с приписками (завышение) и с зажимом талантов и критики (занижение) и только устало фиксирующим их. Нет и не может быть в государстве служащих объективной оценки труда. Объективная оценка есть при капитализме, ибо там есть хозяин, лично заинтересованный в объективной оценке труда служащего, ибо там есть рынок, выставляющий оценки по труду производителей.

ї22. "Неумолимый ход истории"

   Слова о неумолимом ходе истории -- до недавнего времени безотказно действующий прием (он и сейчас не часто отказывает) парализации мысли и воли. Идея детерминированности человеческой истории, существования объективных законов ею управляющих независимо от воли индивида -- центральная в философии истории Маркса.
   Да, в первую половину XIX века Марксу, разгадавшему законы тогдашнего капиталистического производства, так и должно было казаться! Ошибка его была в том, что, рассматривая капиталистическое общество, он исключил из рассмотрения себя -- рассматривателя, себя -- отгадчика. А субъективный фактор истории был сосредоточен в нем -- отгадчике, через него история себя понимала, через него общество себя разгадывало.

ї23. Чем вернее социальная теория, тем быстрее она становится неверной

   Я утверждаю: чем вернее, чем убедительнее социальная теория, тем быстрее она становится неверной. Почему? А потому, что верная теория всегда предсказывает катастрофу (мой постулат), грозящую обществу, если оно не перестроится. Чем вернее, чем убедительнее теория, тем вернее она... убеждает! И убежденное в неизбежно грозящей катастрофе -- если оно не перестроится! -- общество перестраивается! И начинает жить по законам, отличным от тех, по которым жило до сих пор (до появления теории). Итак, теория, овладевшая умами, становится мощным средством влияния на историю, инструментом преобразования истории и общества. Ну, а преобразованное общество умышленно (субъективный фактор!) живет не по тем законам, по которым жило до сих пор, и теория к обществу, живущему по новым законам, становится неприменима, "неверна", она уже не о нем (капиталистов Маркс своей экстраполяцией тогдашних тенденций развития убедил, -- и капитализм перестроился. Капитализм и сегодня не боится никакой правды о себе -- тем и силен, тем и живуч, -- самосовершенствующаяся система!).
   Достаточно назвать чудовище (от нашей воли, от нашего ума зависит!!), чтобы оно исчезло. Достаточно понять, в чем причины (от нашей смелости, от нашей силы души зависит! Субъективный фактор!) бед настоящих и будущих, чтобы эти беды исчезли вместе с причинами (улыбаюсь). Николай Доризо в февральской радиопередаче рассказывает о западногерманском преуспевающем миллионере, "для которого книги Ленина стали настольными". Все правильно! Все по теории!

ї24. Прибавление к рассуждению о субъективном факторе истории

   Но все время подформировываются и сами понятия "катастрофа", "беда", "зло", "добро", "человек". А, значит, плывет сама стрелка желаемого, сама стрелка потребностей, сама стрелка нетерпимого пуще смерти. Человечество меняет ориентиры, коррекция ориентиров, коррекция фундаментальных понятий происходит на глубоком уровне. Один из уровней углубления -- заново рождения -- художественная литература. М. Булгаков прививает нам (обольщает нас, влюбляет нас) в по-новому после него (субъективный фактор!) понимаемые понятия: любовь, человек, свобода, творчество, радость, честь, достоинство. Булгаков открывает новые горизонты смелости, свободы, свежести.

ї25. Капиталистические предприниматели Маркс
и Ленин

   Маркс и Ленин по методологии подхода к жизни были крупнейшими предпринимателями: это же крупнейшее предприятие было: создать, сорганизовать неслыханный завод  -- "Международное товарищество рабочих", основать по-капиталистически, из ничего, из своего только понимания хода вещей -- такие мощные предприятия как общерусская газета "Искра" и "партия нового типа" РСДРП. Типологически и Маркс, и Ленин крупнейшие предприниматели с отличной капиталистической хваткой.

ї26. Время превалирования субъективного фактора в истории

   Влияние этих людей на историю безусловно огромно. Влияние воли и ума, ума и воли. Верно утверждение Маяковского о равновеликости партии и Ленина. Верно утверждение Ленина о партии, как рычаге, которым была перевёрнута Россия. Уже сами коммунисты не решаются утверждать, что история пошла бы так, как пошла, не будь Ленина. Уже и им очевидна неверность такого утверждения! Мы вступили в эпоху учений и на учениях построенных партий. А это субъективный фактор в истории -- учения и партии, на них построенные.
   От нас зависит, какой ей быть -- человеческой истории, от нашей души, от нашей воли, от нашего ума. Ни на чем так ярко не рвется коммунистический детерминизм Маркса и Ленина, как на самих Марксе и Ленине! Нет: в истории люди не взаимозаменяемы ("не Ленин, так пришел бы другой..."), в истории время не однородно: ведь этот другой пришел бы в другое время! От человека зависит! Не потом -- потом будет другое время -- а "теперь и здесь" надо тратить себя. От человека зависит.

ї27. Непревосходимое понятие -- человек

   Коммунистический прокурор на коммунистическом суде: "Мейланов заявляет, что его действия вызваны тем, что по убеждениям он антикоммунист. Но ведь это все равно, как если бы убийца оправдывал свои действия тем, что он античеловек!" Если б этого прокурора не было, его бы стоило выдумать. Так великолепно он выразил самую суть коммунистической морали: "быть антикоммунистом -- значит быть античеловеком". "Кто не с нами -- тот не человек", "быть человеком -- значит быть коммунистом". В том-то и состоит глубинная порочность коммунистической морали, что она тщится понятием коммуниста превзойти понятие человека.
   Это точно так же, как уголовники понятием уголовника пыта­ются превзойти понятие человека. Это точно так же, как верую­щие понятием верующего тщатся превзойти понятие человека. Это точно так же, как политзэки понятием политзэка тщатся превзойти понятие человека.
   А понятие человека не может быть превзойдено. Не должно быть превзойдено. Нельзя суживать понятие человека! Только широта понятия человек обеспечивает его глубину. И, конечно же, даже понятием святой не должно превосходить понятие человек, Да, на человечестве должны быть максимумы. Но для этого должно быть само человечество, их питающее. Для существования вершины должна быть гора: да такая, что наперед нельзя сказать, какая точка ее станет вершиной! Нельзя сужать понятие человека! Человек глубже христианина, коммуниста, уголовника, политзэка... (Да и то: ведь и само христианство, и сам коммунизм, и сами политзэки целью своей провозглашают человека...). Не потерять на путях истории человека -- вот задача! А не потерять его в неоднородном времени можно только вновь и вновь углубляя, и освежая, и выверяя понятие человека.
   Блоку нужны крестьянки в "платах узорных до бровей" его поэзию питающие. Стендалю нужна провиденциальная гора, провиденциальное человечество 1935 года -- его прочитающее, им напитанное. Вершины без горы обессиливают и иссыхают; но и гора не может без вершины -- без нее она гниет и распадается.
   Духовным преступлением были слова Тургенева: "Без каждого из нас Россия может, а вот без России никто из нас не сможет". Он, Тургенев, подкатил камень, положенный большевиками в основу своей русско-большевистской морали: несимметричности индивидуума и общества, безусловного превалирования скопа над личностью.
   Нет, ребята-демократы, нет: без нас ни одна "Россия" не сможет, как не смогла она без Бунина. Все, что "Россия" может, она может через Толстого, через Достоевского, через Ленина. В десятку попал Толстой, когда писал в дневнике: "Такое чувство, что если я не скажу, то никто не скажет, никто не поймет, никто не сумеет". Так и только так! И сейчас в тысячу раз более так, чем во времена Толстого.
  

Чистопольская тюрьма.

Декабрь 1983 г. -- февраль 1984 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"