Ночную тишину оборвал женский крик, оглушив жителей соседних домов города Железнорой. Из окон одноэтажного коттеджа, что взгромоздился на одиноком холме рядом с высотками брезжал свет, а где-то вдали выла собака. Она каждый раз вторила женскому воплю, словно пыталась его перекричать, но ее голос был не больше чем блеяние маленького ягненка на фоне душераздирающего стона Марии Алексеевны.
Спокойная для большинства горожан ночь превратилась в адские мученья для сорокалетней матушки, которая ждала четвертого ребенка и у которой еще днем отошли воды. Ее православная акушерка, славившаяся на всю область среди духовных лиц и их жен большим опытом в принятии родов уговорила женщину родить малыша дома, а не в больнице, ссылаясь на то, что в роддоме будет неблагоприятная обстановка для ребенка.
Приятной обстановкой акушерка посчитала маленькую комнату с низким потолком и плохим освещением, где разместилась на кровати Мария Алексеевна. Ее пальцы мертвой хваткой вцепились в клеенку, которую заблаговременно постелила старшая дочка, а лицо исказилось в гримасе до неузнаваемости. Из уст женщины с периодичностью вырывался нечеловеческий крик, и если еще в самом начале схваток, она пыталась контролировать себя и не издавать громких звуков, то уже спустя два часа ей стало плевать абсолютно на все и на всех.
- Я больше не могу! - Взмолилась Мария Алексеевна, и вновь последовал очередной внутриутробный стон.
Вместе с матушкой и акушеркой в комнате находился и глава семьи - Павел Адельгейм, покорно наблюдавший за происходящим. Он стоял в самом углу, где висели иконы и тихо молился, надеясь, что Господь слышит каждое его слово.
Павел стал священнослужителем, когда ему исполнилось двадцать четыре года. Он вышел из семинарии полным надежды на светлое будущее, в котором он мог нести слово Божие и направлять заблудшие души на истинный путь. Судьба в лице его духовной семинарии распорядилась так, что он попал в провинциальный город Железнорой, где встретил ту самую девушку, ставшей в будущем матерью его детей.
- Настасья! - Грохотом пронесся по комнате голос Марии Алексеевны. - Когда это закончится?!
- Потерпите, голубушка. Еще совсем чуть-чуть, и малыш появится на свет. - Попыталась успокоить акушерка матушку. - Я уже вижу его головку!
За свои долгие годы старая акушерка приняла десятки родов, и пусть у нее не было медицинского образования, она считала себя куда лучшим специалистом в этом деле, чем большинство людей в белых халатах, для которых это было не призванием, а способом заработка. Старуха же никогда не брала денег за свою помощь и всегда была рада оказаться рядом в нужный момент, правда моментов таких возникало немного. Далеко не каждый осмеливался на роды в домашних условиях, так еще и при условии, что проходить они будут без надзора врачей. Главными клиентами акушерки являлись набожные женщины, считавшие современную медицину злом, а больницы пристанищем дьяволоугодников.
- Ты говорила мне это час назад! - Заругалась Мария Алексеевна. - Но ребенок до сих пор не появился!
Матушка стиснула зубы. Очередная резка боль пронзила все ее тело, словно она получила удар током в сотню вольт. Голова, казалось, вот-вот должна была разорваться на тысячи мелких осколков, и где-то в глубине души, Мария Алексеевна пожалела, что согласилась на уговоры Настасьи принять от нее помощь.
Предыдущие беременности матушки проходили без осложнений и не казались таким уж невероятным подвигом, коим привыкли преподносить многие женщины появление на свет ребенка. Несколько часов на кушетке в окружении врача и медсестер, немного боли и матушка могла любоваться своим первенцем, позабыв о том, что пришлось ей перенести. Так же успешно прошли вторые и третьи роды, что и дало повод Марии Алексеевны согласиться на уговоры Настасьи рожать дома.
Кто бы мог представить, что женщина, которая с такой легкостью родила трех здоровых детей будет испытывать проблемы с четвертым?
- Отец наш всевышний, дай мне знать, что все будет хорошо. - Шептал Павел Адельгейм сжимая в ладонях снятый с груди крест. - Я никогда ничего не просил у тебя, но сегодня, нам нужна твоя помощь.
- Что там бормочет мой муж? - Найдя в себе силы, спросила матушка у Настасьи, которая склонилась над ней.
- Он молится о вас, Мария Алексеевна. - Ответила старуха. - А сейчас тужьтесь. Тужьтесь изо всех сил, что у вас остались.
Женщина закричала настолько громко, что в окнах задребезжали стекла. Святой отец сжимал холодный металл в своей руке, который уже почти проник под кожу, а губы его не прекращали двигаться.
Павел Адельгейм сомкнул глаза и приподнял вверх голову. Медленно опустившись на колени, словно немощный старик за утерянной монетой, он вновь принялся просить Господа о помощи.
- Люди должны появляться на свет в муках и страданиях матери, но эти страдания не должны длится вечно. Прошу тебя, если я или моя семья где-то согрешила, прости нас, ибо не знали мы, что делали. Отец наш милостивый, услышь меня.
Капля дождя разбилась об оконное стекло, превратившись в маленькую лужицу. За ней появилась еще одна и еще. Мгновенье спустя, их было уже не счесть - начался проливной дождь, который будто бы пытался пробить крышу дома, стуча по ней, как пьяный непрошенный гость ломится в дверь, ошибившись домом.
"Что же это такое происходит? - тревожилась смущенная душа Настасьи. - Почему так тяжело выходит на свет малыш? Я все, кажется, делаю правильно, по крайней мере, раньше у всех роды проходили хорошо. И за что такое мучение бедной Марии Алексеевне, не уж то она чем прогневала Господа? Ведь быть того не может, матушка человек заслуживающий только самого светлого. Ой, ты моя бедняжка, держись, самое трудное еще впереди"
- Голубушка, не прекращайте напрягать живот. - Вновь дала команду акушерка, увидев, что матушка расслабилась. - Глубокий вдох и сильно напрягаем живот. Вот-вот, молодец, не бросайте тужиться, еще немного. Теперь выдыхаем и снова глубокий вдох.
- О, Боже! - Вскрикнула Мария Алексеевна. - Я не хочу рожать, не могу больше это терпеть! Настасья, прекрати это.
- Мы не может это прекратить, матушка, надо терпеть и продолжать напрягать животик. А теперь дышите и тужьтесь изо всех сил, вот так, просто умница.
Комнатные часы, расположившиеся высоко на стене глухо пробили двенадцать раз. Наступила полночь, и как правило, в это время на улице всегда стояла тихая погода, но сейчас, начавшийся проливной дождь даже и не думал униматься. Ко всему прочему, поднялся ветер, гнущий молодые березы, недавно посаженные Павлом Адельгеймом прямиком за домом.
Оглушительный гром сотряс сердца собравшихся в комнате людей, а следом за ним по небесам скользнула ослепительная молния, отвлекшая на мгновенье даже Марию Алексеевну.
Павел Адельгейм, стоя на коленях, сострадательно смотрел на жену: лицо ее было мокрым от пота, а полопавшиеся в глазах сосуды превратили белки в два красных овала.
"Как же больно смотреть на то, как страдает твой любимый человек, а ты ничем не можешь ему помочь. Когда ты бессилен, что-либо сделать и в силах только наблюдать за всем со стороны, обрушивая свои молитвы на Господа. - Мысли Павла Адельгейма проносились в голове с молниеносной скоростью, сменяя одну другой. - Если бы я мог чем-нибудь помог, но увы, это ее женский удел, который ей надо вынести. Господи, как же она мучается. Я не могу больше на это смотреть, но и уйти я не имею ни малейшего права. Должен же я разделить эти муки с ней, иначе, ей будет только хуже. Моя родная, любимая Мария, как же я хочу, чтобы все это скорее закончилось.
Порывистый ветер с новой силой обрушил свою мощь на маленькие березы, склонив их почти до самой земли. Лишь одна из них не устояла, и дерево с корнем вырвало из земли, отбросив далеко за дом. Дождь все усиливался, хотя казалось, что сильнее он уже и быть не может, а гром вторил ему, не думая уступать.
Ветер, гром и протяжный крик Марии Алексеевны, словно в безумных соревнованиях, пытались выявить победителя и выяснить, кто же из них громче.
- Слава Богу! - Воскликнула Настасья. - Слава Богу, появилась головка! - Руки акушерки взмылись вверх, а сама она с облегчением вздохнула.
Спустя несколько часов страданий появился первый окровавленный результат, который с виду обывателя даже не походил на голову обычного человека, но который тут же заставил всех собравшихся в комнате позабыть о мучениях матушки. Даже сама Мария Алексеевна будто улыбнулась, когда услышала слова Настасьи, но улыбка ее больше походила на оскал, сформировавшийся на лице за долгое время терзаний.
- Не расслабляйтесь, голубушка, тужьтесь! - Опомнившись от радостного события, тут же закричала старуха. - Ни в коем случае не расслабляемся. Еще немного усилий и у вас появится чудесный малыш. Ну тужьтесь же сильнее!
Мария Алексеевна не могла и представить, как можно сильнее тужиться. Если бы в этот момент она бы не испытывала столь ужасную боль, то обязательно бы пожелала самой акушерки ощутить подобное и попробовать при этом еще напрягать свой бедный живот. Но тем не менее, она постаралась как можно сильнее напрячь живот, чтобы уже наконец вытолкнуть из себя ребенка.
- Вы моя умница. - Похвалила Настасья. - Еще немного, совсем немного усилий.
Однако, вместо усилий, Мария Алексеевна, казалось, наоборот расслабилась и больше не предпринимала никаких усилий. Встревоженный взгляд акушерки тут же устремился на лицо женщины, надеясь встретиться с нею глазами. Но глаза беременной были прикрыты.
- Мария Алексеевна! - Громогласно вскрикнула Настасья. - Слушайте меня, цепляйтесь за мой голос, вслушивайтесь в каждое слово, и самое главное, не смейте сейчас засыпать!
Клеенка, постеленная на кровати почти полностью покрылась кровью, вышедшей из женщины вместе с головкой ребенка.
- Настасья, - пролепетала Мария Алексеевна. Голос ее резко ослаб и доносился из уст шепотом, - я больше не чувствую боли. Ребенок появился на свет?
Акушерка потеряла дар речь. В тот самый момент, когда женщина должна была испытывать пик боли от того, что кости ее таза ломались под натиском малыша, вдруг, перестала чувствовать эту самую боль. Но на удивление старухи, хоть Мария Алексеевна больше не помогала своему ребенку родиться, он самостоятельно прокладывал себе путь.
Раздался его резкий, тонкий голосок, переходящий в плач. Настасья протянула к нему руки и помогла полностью выбраться на белый свет. Крохотное создание, перепачканное кровью и напоминающее в этот момент вырезанный желудок, смогло успокоить, как Павла Адельгейма, так и старую акушерку, держащую ну руках чудо природы.
- Святой отец, вы должны помочь мне, держите вашего сына, пока я перережу пуповину. - Настасья протянула малыша, а Павел Адельгейм дрожащими руками его аккуратно принял, одарив лучезарной улыбкой.
Настасья, не смотря на свои дряхлые, казалось бы непослушные руки, очень умело орудовала с частью отрезанной пуповины, превращая ее в красивый пупок.
- Мария Алексеевна, дорогая моя, вы справились. - Доложила старуха, сверкая от счастья. - Все закончилось, у вас родился мальчик. Сейчас я его обмою и дам поддержать.
Ожидая услышать радостный восклик от новоиспеченной мамы, Настасья бросила на нее последний взгляд перед уходом, но так и не дождалась ответа. Женщина неподвижно лежала на кровати и не подавала ни малейшего признака жизни.
- Павел Эдуардович, подержите сына.
Настасья протянула малыша отцу, стоящему рядом и даже не замечающему, что его жена никак не реагирует на рождение ребенка. Все его внимание было приковано к крохе, который тут же, стоило только оказаться на отцовских руках, прекратил плакать.
Акушерка робко ступила к кровати матушки, окрикивая ее по имени на каждый сделанный шаг. Но, как и прежде, женщина не проявляла признаков жизни.
"Мария Алексеевна, не пугайте меня, очнитесь и взгляните на ребенка. С вами же все в порядке, не надо притворяться, чтобы попугать старую повитуху. Мое же больное сердце может и не выдержать. Ради Бога, надеюсь, вы просто устали, ну или в крайнем случае потеряли сознание от боли".
Настасья остановилась у изголовья кровати и дотронулась двумя пальцами до запястья матушки. Она неподвижно простояла так в течении минуты, не смея пошевелить и глазом, а с каждой следующей секундой в ее разум все сильнее впивалось только одно страшное слово "мертва".
Пульса не было, не было и других признаков жизни, и не надо было быть врачом или ученым мужем, чтобы понять, что женщина уже никогда не придет в себя и не увидит своего новорожденного ребенка.
- Мария Алексеевна! - Взорвалась слезами акушерка. - Не умирайте.
И пусть она прекрасна понимала, что матушка покинула этот мир, она еще долго продолжала вопить и просить Бога, чтобы он вернул женщину обратно. Только спустя несколько минут Павел Адельгейм обратил внимание на крик старухи и повернулся к ней лицом. В одно мгновение пелена, окутавшая его рассудок от счастья и закрывшая глаза на все, кроме сына, испарилась, и перед ним открылась самая ужасная картина в его жизни: обездвиженная, окровавленная жена на кровати и старуха на коленях, которая рыдая, обнимала ее бездыханное тело.
Дождь за окном прекращался, и лишь редкие капли обрушивались на землю, которая уже больше не могла принять в себя воду. Вместе с дождем стих и ветер, наступило затишье.
- Мария. - Вымолвил святой отец. Голос его дрогнул и был настолько не уверен, что казалось, будто мужчина позабыл имя своей жены и сказал его наугад. - Настасья, что с ней? - Обратился он на сей раз к акушерке. - С ней все в порядке?
Павел Адельгейм в одно мгновение подбежал к кровати, при этом крепче прижал сына к груди. Он опустился на одно колено и взял за руку жену.
- Мария! Ты меня слышишь? Скажи хоть что-нибудь! Открой глаза и вымолви хотя бы то одно слово. Ну же, дорогая, не молчи, прошу тебя! Видишь, у нас родился мальчик. Самый чудесный на свете ребенок, которого мы так долго ждали. Ты видишь его?
Святой отец поднес малыша к закрытым глазам Марии Алексеевны. Он протягивал его ей, словно хотел дать подержать на руках, вот только женщина не могла принять этот дар.
- Неужели ты не хочешь посмотреть на нашего ребенка? - Из глаз Павла Адельгейма побежали слезы, а мгновением позже, он мог уже ими умываться. - У нас такой хороший мальчик, возьми его, Мария, вот же он.
Настасья робко ступила к святому отцу и коснулась его плеча.
- Не надо ее тревожить, святой отец. Ее больше нет с нами. - Выдохнула акушерка. - Ваша жена мертва. Давайте мне лучше ребенка, его надо обмыть, ведь малыша не заботят наши проблемы. А потом я вызову скорую.
Павел Адельгейм медленно повернул голову в сторону голоса и широко от удивления раскрыл глаза, будто впервые увидел Настасью.
- Ребенка? - Вымолвил он.
- Да, Павел Эдуардович. Мне надо его обмыть, а то в его глазки может попасть кровь, что на его лице.
Мужчина покорно выполнил просьбу акушерки и не задумываясь отдал ей малыша. После, он как будто и не слыша, о чем она ему говорила обратил свое внимание на жену.
- Я понимаю, ты устала и хочешь отдохнуть. Ну а как же иначе! - Павел Адельгейм усмехнулся. - Я бы на твоем месте вообще не выдержал, а ты у меня большой молодец! Ну а пока отдыхай, отдыхай и ни о чем не беспокойся. У нас все будет хорошо, вот только ты поспишь немного, и мы сможем вдвоем любоваться на нашего ребенка. Поверь мне, он настоящее чудо.
Мужчина вытер лицо от слез и сел на кресло, что стояло в углу комнаты. Он не сводил взгляда с жены и, перебирая губами, что-то шептал себе под нос. Волосы его необычайным образом растрепались, словно после сна, и он стал похож на пугало из "Алисы в стране чудес".
"И что за вздор несет Настасья? - Не мог понять Петр Адельгейм. - Неужто она и правда решила надо мной поиздеваться? Ведь право, шутка эта очень жестока и абсолютно не к месту. Эх, Настасья, нельзя так с людьми обращаться, ведь только что помогала, а теперь такие глупости мне говоришь. А если она не шутит? Вдруг, моя Мария и правда умерла? Нет, это не может быть, это все чушь. - Тут же отмахнулся от гнусных мыслей святой отец. - Вот она же, лежит рядом на кровати и спит, просто спит, и рано или поздно, она проснется.
На лице Павла Адельгейма застыла улыбка, он чуть кивал головой и все ждал, когда его мертвая жена подаст признаки жизни, но эти минуты затишья нарушил протяжный крик Настасьи из кухни, где она омывала ребенка. Этот пробирающий до костей звук вернул в чувства святого отца, и он увидел, как в комнату ворвалась перепуганная Настасья.
- На нем метка дьявола! - Прогремел ее голос в маленькой комнате. - Число зверя на руке! Шрамы, шестерки. Думала родимое пятно... шрамы... увидела...шестьсот шестьдесят шесть. - Речь старухи была несвязной, как у перепуганного ребенка, которого застали родители за курением.
Она задом попятилась к выходу, устремив свой взор в угол комнаты, где висела икона и быстро перекрещиваясь. Настасья семенила своими маленькими ножками то ли от того, что боялась упасть, то ли ноги просто отказывались ее слушать.
- Сын Погибели. Явился. Сын Зверя. Великий Лжепророк. Вечная антитеза Христа. - Бубнила она. - Кара Господня пришла.
Одно происшествие сменилось другим, и Павел Адельгейм, чей рассудок так и не пришел до конца в порядок, не сразу понял, от чего старуха так беспокойно выскочила из комнаты. Он следил за ее действиями, стараясь осознать, что происходит в этой комнате. В голове молнией проносились события последних часов и все постепенно становилось на свои места.
"Жены больше нет, она мертва, но ведь она родила здорового сына, который должен быть у Настасья. Так почему эта сумасшедшая старуха сейчас пятиться к выходу, вместо того, чтобы обмывать моего ребенка?"
Забыв о жене, святой отец в один прыжок очутился рядом с акушеркой и крепко схватил за плечи, перекрыв путь.
- Куда ты собралась, Настасья? И что с моим ребенком? - Павел Эдуардович хотел увидеть ответ в глазах старухи, но они были пусты и единственное, что в них читалось-это полное отрешенность от этого мира, словно женщина прибывала в астрале. - Где ребенок?! - Уже закричал святой отец. - Где он?
- Он не ваш ребенок. - Вдруг, спокойно ответила акушерка. - Он сын дьявола, и вы не имеете к нему никакого отношения.
- Что ты несешь? Ты в своем уме? Какой еще дьявол?!
- На нем отметина самого Сатаны. - На ухо прошептала Настасья, будто опасаясь, что ее может кто-то услышать кроме Павла Адельгейма. - Три шестерки на плече.
- Тебе просто показалось, я уверен. Какие еще отметины дьявола у новорожденного младенца?
- Когда я обмыла ребенка, то увидела на его руке эти маленькие шрамы, очень маленькие, но я их заметила даже при своем не очень хорошем зрении. Они не спроста оказались на нем, вы и сами это прекрасно знаете, Павел Эдуардович. Приход его был неминуем, но кто мы мог подумать, что он появится в вашей семье?
Руки старухи тряслись, губы дрожали, а сама она походила на женщину, которая только что сбежала из дома для душевнобольных и теперь пытается проповедовать свои безумные мысли.
- Убейте его, святой отец. Избавьте мир от этого создания и вам зачтется. От младенца надо избавиться как можно быстрее, иначе, вы успеете к нему привязаться и уже никогда не сможете решиться на этот шаг. - Старуха понижала голос с каждым сказанным словом и в конце мужчина почти не слышал, что она говорила. - Убейте его прямо сейчас и не будет никаких проблем. Я верю, что сможете, вы сильный человек. Убейте ребенка, убейте антихриста.
Настасья резко одёрнула плечи и освободилась от захвата Павла Адельгейма.
- Будьте благоразумны, подумайте не только о себе, но и обо всем мире. Если сейчас он останется жив, то это обернется большим горем в будущем.
Старуха нащупала дверную ручку и поспешила уйти, оставив ошеломленного отца в полном одиночестве, где в одной комнате его ждал младенец с числом Зверя на руке, а в другой мертвая жена на окровавленной кровати. В этот момент даже самые малые частицы пыли, которые вечно парят в воздухе застыли в неподвижности, а создавшееся напряжение отдавалось треском в голове Павла Адельгейма. Из ума не выходили слова, вероятно, обезумевшей старухи, к которым нехотя прислушивался мужчина, хотя этого и не хотел.
Павел Адельгейм зашел на кухню, оглядываясь по сторонам в поисках своего ребенка. Искать его долго не пришлось, малыш лежал на пеленке, украшенной вышитой розой на большом обеденном столе, а рядом взгромоздился таз воды, послуживший первой ванной для младенца. Акушерка так и не доделала свое дело, оставив несчастного совсем голым мерзнуть в комнате.
Мальчик покорно лежал на том месте, где его и оставила Настасья, не смея шелохнуться. Понять, что он послужил причиной смерти своей матери ему предстояло еще совсем не скоро, и пока его ничего не беспокоило в этом мире, кроме чувства голода. Но сейчас, и оно ему было неведомо, отчего он, закрыв глаза, погрузился в сон.
Новоиспеченный отец сел рядом на стул, и губы его дрогнули в улыбке. Чувство боли, скорби и радости смешались во едино, а на сердце стало только хуже. Он не знал, что ему делать дальше. Не знал, как обо всем рассказать детям, как жить дальше без своей главной опоры, являющейся его эликсиром счастья даже в самые трудные мгновения и главное, как пережить то гнетущее состояние, от которого хотелось лезть в петлю.
"Ему ведь, наверняка холодно, - подумал Павел Адельгейм, - ведь совсем голенький, что даже кожа сморщилась. А быть может, так и должно быть у новорожденных? Я уже и не припомню, как выглядели мои остальные дети в момент рождения. Странная вещь - эта память! Ведь Божился, что запомню эти минуты навсегда, но ведь нет, почти ничего не помню. Да и какая сейчас разница! В любом случае мальчика надо укутать, вот только бы сообразить, как это делается".
Павел Адельгейм склонился над младенцем. Перед тем, как его завернуть в пеленку, он решил убедиться, что Настасьи просто почудилось. На самом деле, он даже не винил старуху. После того, что произошло могло почудиться и не такое, ведь и самому чуть не снесло голову с плеч от безрассудства.
Но здесь акушерка ни в чем не обманула святого отца - на плече ребенка и правда красовалось число "666". Павел Эдуардович несколько раз моргнул и отпрянул от сына.
"Этого не может быть, вероятно мне привиделось! Наверное, просто родимое пятно такой замысловатой формы, что мерещится всякое. Вот и Настасья, не разобравшись, сразу же убежала".
Однако, сколько бы святой отец не разглядывал плечо сына, стараясь убедить себя в том, что ему просто мнится, ничего не выходило. Уж слишком отчетливо вырисовывалось число Зверя, и было оно явно не родимым пятном, а, как и говорила старуха, скорее давно зажившим шрамом. Но вот только откуда оно могло взяться у только что родившегося ребенка? Этого понять святой отец не мог.
"И что с того, что у него этот шрам? Этакая дивность, всякое может быть, и какое-то число еще ни о чем не говорит. - Отец бережно положил ребенка на расстеленную пеленку и неумело принялся его заворачивать. Пальцы плохо слушались, а сам мужчина боялся разбудить ребенка. - Ты спи, малыш, спи, папочка сейчас тебя запеленает, и тебе будет тепло. Погоди, а как же имя! Господи, совсем вылетело из головы! Нужно же назвать тебя, а как на зло ничего не идет в голову. Быть может, Станислав? Или же Антон. Нет, так нельзя опрометчиво нарекать тебя, ведь с выбранным именем тебе предстоит пройти весь жизненный путь. К этому делу надо подходить серьезно.
Павел Адельгейм уложил кроху в детскую кровать, что находилась в дальней части дома, куда редко кто заходил, а сам сел рядом с задумчивым видом. Брови его сдвинулись чуть ли не в одну, а нижняя губа стала объектом покусывания.
"Что же мне делать? Там, в этой проклятой комнате лежит Мария. Господи, как же тяжело! Я даже не могу заставить себя зайти к ней, мне больно лишь от мысли, что увижу ее тело. Но не может же она лежать там вечно? Конечно нет. Да и не хочу, чтобы утром дети увидели ее мертвой. Пусть запомнят ее живой и лучезарной. - Святой отец крепко сжал кулаки, что ногти впились в кожу. - Как жаль, что я не успел с тобой проститься, дорогая. Мне уже тебя не хватает, даже не могу представить, что будет дальше. Надеюсь, что тебя там будет лучше".
- Надо звонить в скорую помощь. - Сказал вслух Павел Адельгейм и направился в свою спальню, где лежал мобильный.
"Да кого я обманываю! Не может ей быть нигде лучше, кроме как дома среди родных людей. Какое место способно затмить обитель, заполненную детьми и мужем? Рай? Ее рай был здесь, среди нас. А теперь то что, после того как она от нас ушла, и мы перестали быть единым целом, о каком Райе может идти речь? "
Святой отец вошел в спальню, от которой в одночасье стало веять безысходностью и отчаянием. Все здесь стало ненавистно, и кровать, которую он делил с Марией Алексеевной, и даже телевизор, который они так редко смотрели вместе. Стены давили на него со всех сторон, и Павел Адельгейм поспешил скорее убраться от сюда, лишь прихватил с собой телефон.
Он позвонил по номеру "112" и сообщил о случившейся трагедии. Девушка-оператор ответила, что в скором времени подъедет полиция вместе со скорой помощью, лишь надо немного подождать. Эту информацию мужчина воспринял с каменным лицом, словно сообщал о мелком происшествии, а после вернулся в детскую, где все так же мирно спал его сын.
- Моя радость. - Сказал Павел Адельгейм, усаживаясь на стул рядом с кроватью. - Я обещаю тебе, ты будешь самым счастливым ребенком на свете.
Прошло больше двух часов прежде чем к дому подъехала полицейская машина, а следом за ней появилась и скорая помощь. Ранее утро, когда начало светать, а сотрудники, нехотя вываливавшиеся из своих автомобилей сонно зевали, почесывая свои животы. Они постучали в дверь, но никто им не открыл. Лишь спустя несколько минут на пороге возник заспанный юноша с растрепанными волосами. Он недоуменно окинул взглядом собравшихся, а после всех разъяснений впустил их в дом.
Началась всемирная паника. По дому сновали медики с полицейскими, обескураженные дети бегали за ними, но стоило лишь обнаружить мертвую женщину на окровавленной кровати, как все сразу затихли. Один из сотрудников полиции поспешил увести детей, чтобы они не лицезрели тот ужас, что творился в комнате. Но на этом все неприятности не закончились.
Ответом на вопрос, где глава семьи и новорожденный ребенок, послужил оповестительный крик другого полицейского, который продолжал исследовать огромный дом. В самом дальней части дома, куда никто и не подумал зайти лежал мертвый Павел Адельгейм возле кровати с малышом. Младенец улыбался и радостно размахивал ручками, когда его увидел ворвавшийся в комнату мужчина в форме.
Врачи диагностировали смерть Павла Адельгейма в три часа двадцать минут, ровно за полчаса до их приезда. По их предположению, он умер от сердечного приступа, хоть и никогда не жаловался на сердце. Этой ночью смерть пришла в дом святого отца дважды. Она явилась вместе с младенцем, словно сопровождала его и была его ангелом-хранителем.