Аннотация: Первое масштабное произведение. Состояние: не закончен. Пролог, первая часть и одна глава второй части.
- Крылья. -
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах.
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор,
И никто, и никто не вспомянет войну:
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольет,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна, и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
Сара Тисдейл. "Сонет N 40"
Пролог.
Где-то вдалеке тихо начинала рокотать гроза. Наверху все гремело, точно в жерле проснувшегося вулкана. Сталкивающиеся друг с другом облака становились похожими на непроницаемые стены, освещаемые все более частыми столкновениями ярких вспышек раскаленного электричества. Воздух постепенно пресыщался озоном, и с очередным порывом ветра дошел до ноздрей человека на сером асфальте, затерявшегося между сотнями многоэтажных домов.
С тихих, засаленных и избитых улочек Нижнего города он не мог видеть огромное черное чудовище, наплывающее с запада и несущее с собой долгожданную влагу. Едва почувствовав нервный запах приближающейся грозы, человек в очередной раз нажал кнопку вызова такси. Аэромобиль заставлял себя ждать вот уже минут десять, но что можно было ждать от этого бедного, всеми забытого района? Живущие здесь люди весьма нечасто имели возможность прибегать к подобному виду транспорта, и каждый вызов рассматривался дольше принятых пяти-десяти минут. Перспектива промокнуть раздражала - он ненавидел затекающую за шиворот воду, прилипающее к спине пальто и капли на кончике носа. Кроме того - холод. Он с детства ненавидел холод, а дожди в это время года обещали быть именно холодными. Очередное нервное движение в сторону кнопки. Ответ о принятом вызове поступил незамедлительно, однако ожидание затянулось еще на несколько минут.
Припарковаться на небольшом кусочке обочины с изломанным асфальтом темно-синее такси класса "аэро" так и не сумело, машине пришлось зависнуть в воздухе, в полуметре от земли. Задняя дверь автоматически открылась, пропуская посетителя внутрь. Мазнув взглядом по лицу немолодого водителя, мужчина устало опустился на мягкое кресло. Пахло грядущим ливнем.
Первая тяжелая капля гулко упала на обшивку. Затем еще одна и еще. Пассажир даже вздрогнул от неожиданности, хотя подобное начало первого в этом году дождя было вполне предсказуемо. Последнюю сотню лет свободная вода не встречалась, рек, озер, иных природных водоемов попросту не осталось, и люди либо не замечали дождей вовсе, забываясь в рутине, либо воспринимали их как истинный дар.
Шло восьмое десятилетие тридцать третьего века. Около восьмисот лет назад случился очередной технологический прорыв, открывший людям новые просторы для жизни и деятельности, научные открытия следовали одно за другим, покоряя время и пространство. Гипердвигатели и преодоление скорости света позволили исследования в других системах. И как только появилась такая возможность, множество молодых людей двинулось в космос за подвигами и известностью, новым будущим и иной жизнью. Освоение космоса, как и прежде, как и вся жизнь, превратилось в соревнование, правительствами охотно поощряющееся. Всюду создавались специальные школы и училища на государственной основе, ориентированные на подготовку будущих выпускников любого возраста и социального класса. Брали всех желающих, а вот отсев в процессе обучения доходил до семидесяти-девяностно процентов. Спустя еще какое-то время были созданы первые человеческие поселения на Марсе и нескольких спутниках Юпитера, а чуть позже стал возможным и выход за пределы Солнечной Системы. В течение первых нескольких десятилетий число колоний ближнего радиуса росло в арифметической прогрессии, и большинство из них по-прежнему оставались полностью зависимыми от Земли и ее поставок пищи, стройматериалов и топлива. Дальние же экспедиции довольно скоро почти полностью упустили из виду, лишь изредка поговаривали и о нахождении иных форм жизни, и о сказочных богатствах, много чего еще... Единственное, что становилось ясно: те, кто сумел выжить в дальнем космосе, оказались полностью независимы от Земли, и к этому моменту уже зарождают собственную историю, традиции и законы.
Тем временем обнаружилось, что системы торговли и ресурсооборота Земли и подконтрольных ей планет нуждаются в срочных реформах - все известные ранее проекты рано или поздно давали сбой, оказываясь нежизнеспособными уже в первый десяток лет. В результате доступное пространство ближнего радиуса поделилось на сектора, а еще чуть позже был создан и Совет для решения особо сложных ситуаций. В него вошли представители всех зарегистрированных колоний, и официально каждое собрание проходило законно и точно в срок. На деле же каждый пытался завладеть основным количеством голосов, заключить наиболее выигрышные сделки и обеспечить себе выгодные условия. Вскоре Совет оказался рынком, где покупали, продавали и меняли все в планетарных масштабах. Однако если прочие человеческие поселения пытались просто выжить, то Земля все увеличивала свое влияние, контролируя основные линии поставок, пассажирских перевозок и сам государственный строй. Самое распространенное мнение среди населения колоний, не раз высказывающееся как на Совете, так и при личных встречах: "Земля целенаправленно тормозит естественное развитие науки и технологий прочих планет, не позволяя им отделиться и использовать весь свой потенциал". Многие были этим недовольны, однако любое открытое сопротивление навязанным правилам жестко подавлялось. Иметь военный флот позволено было только Империи Земли, как она к тому времени уже называлась. Кроме всего прочего, возможности для разработок и производства любого оружия также имела лишь материнская планета. Обещанная свобода для большинства оказалась вымыслом.
Научный же прогресс не стоял на месте, уже скоро была составлена и опробована теория удерживания и изменения орбит космических тел. Мотивировав испытания самообороной, земляне решились на изменение орбит нескольких комет и особо крупных астероидов, появляющихся иногда на небезопасном от Земли расстоянии. "Утилизатором" космических тел стало Солнце.
Тогда-то и произошла катастрофа...
Ошибка при расчетах и неучтенные химические реакции при столкновении Солнца с одной из неизвестных ранее комет спровоцировали звезду на превращение в белого карлика, а, следовательно, и на предшествующее этому расширение светила. Буквально за десять лет Солнце поглотило Меркурий, вплотную подобравшись к Венере, и превратив ее в огненный сгусток.
На Земле начались резкие перепады температуры, в какой-то момент планета казалась непригодной для жизни вовсе. Началась повальная эмиграция землян. Тогда же в последний раз решились применить изменение орбиты. Теперь уже - самой Земли, на какое-то время отсрочив ее гибель. После чего все исследования в данной области были закрыты и засекречены.
Природные же катаклизмы продолжались, по-прежнему остающаяся на планете часть населения продолжала эмигрировать. Остались в основном люди старые и консервативные, воспитывающие себе достойную смену. Ну и, разумеется, весь научный класс, у которого просто не было ни разрешения, ни возможности работать по специальности в иных колониях. Не без труда в то время Земля смогла сохранить за собой статус главенствующего мира, Империи, насильно диктующей волю остальным. Одновременно с этими событиями те земляне, кто отказался от переселения, вынуждены были оградить себя и свое существование от всеразрушающего солнечного ультрафиолета. Озоновые дыры и некоторые прошлые катастрофы оставили планету фактически без защиты перед огненным исполином. Испарение воды, туман, духота, ультрафиолетовые болезни - население Земли с учетом переселившихся сократилось вшестеро. Тогда-то появилась идея создания Купола...
Уже через полтора года первые генераторы поля накрыли защитой крупнейшие города, еще через пять лет огромная сфера накрыла и всю иссушенную планету. Энергозатраты были колоссальными, однако теперь сфера играла уже двойную роль: защиты не только от солнца, но и от чужого вторжения, не пропуская как фотоны, так и инородные мертвые объекты окружающей вселенной. Под сферой же удалось добиться соблюдение почти идеального климат-контроля. Приспособившееся к новым условиям человечество настиг новый рост населения. Защитную же сферу по привычке продолжали называть Куполом.
После всех катаклизмов остались несколько городов, постепенно объединившихся в один, который занимал сорок процентов всей площади планеты. Оставшуюся воду хранили тщательно и бережно, в специально отведенных местах, чаще - в резервуарах глубоко под поверхностью. На местах прежних полей и лугов за несколько поколений вознеслись огромные многоэтажные дома высотой до нескольких тысяч метров. Прежняя зеленая зона в подавляющем количестве случаев так и не была восстановлена.
Однако, несмотря на научный скачок, из-за огромных ресурсных, энерго и человеческих затрат во время катастроф, инфраструктура не ушла далеко, по-прежнему используя людей и человеческий труд в качестве рабочей силы. Вскоре земляне и сами вынуждены были оставаться заложниками своей же планеты. Тем не менее, связь поддерживалась со всеми федерациями доступного круга, продолжая навязывать свою политику.
Машина мягко оторвалась от побуревших асфальтовых плит и плавно поднялась на двадцать два этажа вверх. Здесь пришлось сбавить скорость, проходя по неровной прямой. Черта, разделившая некогда Верхний и Нижний Города, резала глаз. Огонь и лед, бедность и богатство, грязь и чистота, все в этом месте расходилось по двум сторонам. На скорую руку прошли стандартную процедуру контроля, затем перестроились на тридцать первую линейную трассу и добавили скорости. По истечению еще сорока минут, аэромобиль прибыл к месту назначения: сто двадцать восьмой этаж одного из тысяч почти идентичных друг другу домов.
Заплатив за проезд и кивнув на прощание водителю, пассажир шагнул из такси под ливень, оказавшись на небольшом портике перед дверью. Смахнув рукой капли, стекающие с кончика носа и по подбородку, вошел в дом.
- Отец? - донесся из кухни молодой женский голос.
- Да... - чуть рассеянно. - Здравствуй.
Часть 1.
Глава 1.
Харди Лэззерс.
- Молодец Харди, ты сделал это! Упрямый малый, добился-таки своего, несмотря на все препоны и запреты. Поздравляю, - человек атлетического телосложения несколько раз хлопнул Лэззерса по плечу. Несмотря на то, что Гидеон официально занимал одну из "сидячих" должностей, благодаря специальным тренировкам и личным увлечениям одним ударом он вполне мог вышибить дух какому-нибудь хилому ученому, всю жизнь проводящему в подвалах и исследованиях.
- Да, отличная работа. Даже жаль, что когда-то я предоставил тебе те изначальные разработки, - это был уже Ирен, весьма типичный представитель их профессии: немного нервный, худощавый мужчина лет тридцати, с неровно подстриженными волосами, небрежно забранными в хвостик и старыми допотопными очками, сдвинутыми на самый край носа. Костяшки пальцев у него всегда оставались белыми, словно при обморожении, а сам он, заработавшись, мог потерять из виду все, что угодно.
- Да брось ты, - вывернулся из-под руки Гидеона Лэззерс. - Ты бы никогда не догадался добавить в опытный образец те химические элементы, найденные недавно одной из колоний.
- Хорошо, согласен, - улыбнулся в ответ Ирен. - Но, кто знает, быть может, я нашел бы решение и лучше, и быстрее!
Все трое расхохотались. Харди отмечал сегодня самое главное событие в своей научной жизни - получение одной из известнейших премий Империи в области генной инженерии. Два с половиной года кропотливой работы принесли, наконец, свои плоды: с помощью некоторых микроорганизмов и химических соединений Лэззерс сумел добиться устойчивого замедления старения стволовых клеток организма, что в ближайшем будущем могло стать основой так называемого "эликсира вечной молодости". Открытие долгожданное и крайне многообещающее.
После пышной церемонии вручения премии, Харди отмечал это событие скромно, тихо, только с самыми близкими друзьями, каждый из которых в течение всей жизни помогал ученому бороться за выживание и свои проекты. Профессия генного инженера не давала на Земле ни каких-либо особых привилегий, ни выходящего за рамки обычного заработка. Разумеется, ученый имел свое отдельное жилье, рассчитанное на семью из трех человек, в котором сейчас жил он один, имел средства на транспорт и вполне мог иногда побаловать себя развлечениями, вроде того же галатеатра или одним из известнейших семинаров, проводящийся на орбите. Однако Харди не входил в социальный класс тех, кто мог позволить себе все, чего хотели, как в жизни, так и в работе. Нет, безусловно, как и любому служащему в правительственной организации, Харди обеспечивался всем необходимым минимумом для своих исследований, однако стандартного набора зачастую не хватало, предложенные материалы налагали свои ограничения, а каждое новое поступление необходимо было выбивать едва не силой, проходя через определенные инстанции. Не было бы у Харди знакомых в некоторых иных специфических областях и структурах, никогда не было бы осуществлено это открытие, которое сейчас являлось одним из самых главных достижений в жизни Лэззерса.
В отличие от многих детей, которые еще при рождении прикреплялись к тому или иному учебному заведению или же предприятию Единого Города, Харди повезло. Родители его погибли в раннем детстве, при аварии на каком-то концерне, и мальчика определили в детдом на стандартное обеспечение. Дети оттуда, после прохождения начальных стадий обучения и успешно сдавших все необходимые тесты на уровень интеллектуального коэффициента, нервно-психической стабильности и возможности жить в условиях большого города, имели возможность сами выбирать свой путь.
С самого детства Харди интересовался научными достижениями того времени, любил собирать модели техники различной сложности, к удивлению преподавателей, совершенствуя и оптимизируя их под новые условия. У мальчика была нестандартная логика, творческое мышление, он прекрасно рисовал, любил биологию и животных, самостоятельно находил материалы и изучал историю освоения ближнего и дальнего космоса. Внешне Харди был закрытым ото всех ребенком, однако мнение свое отстаивал яростно и в талантливости его никто не сомневался.
После успешной сдачи всех экзаменов, пятнадцатилетний юноша поступил в Академию Генной Инженерии. Обучение проходило сложно, Харди не нравилась система преподавания, он считал ее неполноценной и односторонней, пытаясь восполнить пробелы, Лэззерс сутками проводил в электронной библиотеке и спорил с учителями, правдами и неправдами провоцируя их на рассказы по интересующей его теме. После очередного дисциплинарного разбирательства на последнем году обучения Харди выгнали из Академии, оставив без диплома, связей и средств к существованию. Если бы не учитель биологии, искренне восхищающегося талантами юноши, участь Лэззерса была бы весьма не завидна, однако заручившись рекомендательным письмом, восемнадцатилетний Харди смог получить место ученика одного из небезызвестных биологов Земли.
Уже через два года Харди смог представить первые проекты, от начала и до конца разработанные лично им. Что именно в них было, теперь даже сам он вряд ли мог бы вспомнить. Министерство проекты приняло, однако финансировать отказалось, и первые труды юноши пропали в тишине и темноте складов. Получив от учителя все знания, которые могли бы ему пригодиться и несколько немаловажных связей, Харди пошел искать свою дорогу, надеясь найти применение себе и своим разработкам.
Вскоре удача оказалась на его стороне, молодого талантливого ученого заметили, в качестве испытательного срока, а, заодно, и эксперимента, юноше дали почти полный доступ к сведениям небольшой научной базы, препаратам и оборудованию, а также один месяц времени.
Ровно через месяц на глаза комиссии был представлен теоретический проект биокрыльев.
Разумеется, практически подобный замысел осуществить было невозможно, проекту не доставало реалистичности и нескольких немаловажных деталей. Кроме того, сама идея была далеко не нова. Однако исполнение и начальные разработки юноши членам комиссии понравились, нестандартную творческую логику подхода оценили, мальчика назвали перспективным и приняли к себе.
С того момента Харди по праву считался научным работником, имел право доступа к любым незасекреченным правительством данным, собственное жилье, социальный пакет и прочие радости полноценного жителя Земли.
Харди повезло: он действительно любил свою работу. Смирившись в скором времени с тем, что малодействительные проекты могут надеяться лишь на пыль архивов, трудился наравне с остальными, не хуже и не лучше, так же, как и прочие, впадая в азарт при близком решении какой-либо технико-биологической проблемы. Свободное время проводил в искусственно выращенных парках, простых барах или же с коллегами по работе. Со временем его ближайшим окружением стали еще три инженера, каждый из которых был для Харди и другом и братом в одном лице.
О них, как мне кажется, необходимо было бы рассказать чуть подробнее. Спокойный и рассудительный Гидеон Вентреска, негласно оказавшийся выбранным на роль командира и здравого рассудка всей компании. Он был единственным, кто даже при самых сложных обстоятельствах, умел расставить правильные акценты и рассмотреть ситуацию со всех сторон. Не раз и не два только замечание Гидеона спасало увлеченного работой Харди от непростительных для инженера ошибок. Внешне Гидеон на ученого ну никак не походил. Потрепанные полувоенные сапоги, крепкая куртка, атлетическое телосложение, гибкие движения, холодный сосредоточенный взгляд, все это выдавало бурное прошлое, о котором сам Гидеон предпочитал не распространяться.
Об Ирене я уже упоминал и краткое описание внешности приводил чуть выше. Пожалуй, единственное, что можно было бы о нем добавить: Ирен действительно был ученым до мозга костей. Казалось, даже сама мораль для него была построена на логических умозаключениях. И даже если он делал что-то исключительно по зову сердца, то тут же, словно спохватившись, старался привести своим действиям стройные и убедительные доводы.
Внешность самого Харди была проста: средний рост, серые глаза, черные волосы до лопаток, вьющиеся на концах и забранные в простой хвост, и тонкими, но отнюдь не изящными, как это часто бывает, узловатыми пальцами творческого человека. Лэззерсу было чуть за сорок, он умел бросаться в разнообразные авантюры, но вот уже лет восемь как почти забросил это занятие. Хотя по-прежнему втайне от остальных, доверяясь, пожалуй, только Гидеону, продолжал разработку и планировку своих собственных проектов. Тех, которые не могли рассчитывать на поддержку со стороны правительства и никогда не были бы запущены в производство. Дома, в нижнем ящике стола до сих пор пылилась папка с той самой первой идеей биокрыльев. До сих пор Харди не терял надежду оптимизировать этот проект под реальные условия. Однако некоторые параметры у Лэззерса до сих пор не сходились, как бы он не ломал над ними голову. Лежали там и другие проекты, горячо любимые и, увы, абсолютно нежизнеспособные.
- Харди, ты все же дослужился до своей премии, да? - в залу, расталкивая прочих посетителей, шумно ввалился Лен, третий человек из тех, кому Харди доверял, как себе. Лен Ав'Алс был, по сути, еще мальчишкой. Двадцати лет отроду, с огромными голубыми глазами, светлыми, вечно распущенными волосами, открытой улыбкой и постоянными шутками, всюду делающими его душой компании. В свои двадцать юноша казался крайне перспективным ученым, несмотря на свою молодость уже женатым и имеющим двоих детей, с которыми жил счастливо, да и вообще был полностью доволен складывающейся жизнью.
Лен тут же пододвинул к себе ближайший стул и бойко уселся на него верхом.
- Да ты теперь новая знаменитость, а? Про тебя всюду говорят, твое имя звучит по инфору, а уж как радуются престарелые дамочки...
- Перестань это, пожалуйста... Хорошо? - Харди залпом допил остававшуюся в бокале жидкость.
- Вино? - тут же заинтересовался Лен.
- Нет, конечно. Кое-что покрепче, - усмехнулся Лэззерс. - Сегодня можно, в конце концов. Будешь?
- Благодарю, не стоит. Ты же прекрасно помнишь, что я не люблю это. - За соседними столиками начали прислушиваться. Бар этот хоть и не был многолюдным, но четверка молодых ученых сюда приходила часто, и их помнили. Лен покачал головой. - И все же, чем тебе не угодила твоя известность?
Харди заново наполнил бокалы.
- Тем, что я не для того работаю, чтобы всякие богатые дамы пользовались редчайшими научными достижениями исключительно в качестве средства самоублажения.
- Ну-ну, не стоит так резко. Так ведь всегда было, есть и будет. Стоит тебе только что-нибудь открыть или придумать, как тут же твое творение переходит в руки общественности, и вот уже эта самая общественность делает с открытием все, что пожелает. Как только ты сдаешь очередной проект: это уже не твое дело. Таков закон.
- Но это мое детище. Результат двух с половиной лет кропотливого труда и исследований. А те же "леди" не то, что не знают этого, но даже и не задумываются перед тем, как извращать саму его суть!
За соседними столиками к этому времени уже все стихло, люди наблюдали за ходом разговора, кое-кто пришел даже исключительно для того, чтобы увидеть в одночасье ставшего известностью ученого.
- Забудь, Харди. Смирись и прости. Они еще не доросли до этого, - продолжал Лен.
- В правильных руках и при правильном использовании эта формула могла бы принести гораздо больше пользы.
- ... Но она изначально попала не в те руки. И мы с этим - уже ничего поделать не можем. И ведь ты сам это прекрасно знаешь.
- Да, разумеется.
- Ребят, здесь о подобном становится небезопасно разговаривать, - Гидеон едва заметно кивнул в сторону дальнего столика. - Нас здесь знают, и гораздо проще что-нибудь отследить.
- Чего ты боишься?
- Я не боюсь, - передернул плечами Гидеон. - Я опасаюсь. И советовал бы все же выйти отсюда наружу.
Совету Гида решили последовать. Быстро расплатившись и кивнув на прощание хозяину заведения, вышли во внутренний дворик, располагавшийся тут же, по последней моде, на высоте двухсотдесятого этажа. Сказать по правде, моду эту скорее диктовала необходимость: внизу было слишком темно и холодно, высокий город зачастую не позволял солнечным лучам достигать до самой земли, природные зеленые зоны давно уже были потеряны, и для большего удобства и удовольствия теперь каждый желающий мог поместить небольшой садик прямо у себя в доме. Для этих целей пойти каждая квартира изначально планировалась с выходом на отдельную террасу. Люди побогаче высаживали у себя целые рощи разнообразных растений.
Здесь же все было скромнее: несколько лиственных деревьев и густой газон под ногами, разделенный парой песчаных дорожек. Зато за портиком открывался великолепный вид: внизу раскидывался огромный город, переливающийся разноцветными огнями неоновой рекламы. Наверху же, за куполом, виднелись чуть размытые очертания Луны и созвездий.
- Да, здесь немного лучше, - удовлетворенно кивнул Гидеон, когда все четверо уселись на самом краю портика.
- Тебя успокаивает, что здесь никого нет?
- Не совсем. Меня успокаивает, что здесь нас сложнее услышать, когда мы открыто говорим о государственной структуре и системе управления.
- Ты слишком нелюдим. Там было вовсе не так плохо, - Лен беззаботно свесил вниз левую ногу. - А о системе управления сейчас говорит каждый третий. Мы же не собираемся устраивать заговоров, в самом деле.
- Заговор не заговор, но недовольных вполне могут забрать просто для... проверки. Как бы то ни было, я вполне доволен тем, что имею сейчас, - Гидеон нахмурился. Заметив это, Ирен тут же перебил уже начавшего открывать рот Лена:
- Да ладно вам. Не стоит сейчас обсуждать личные пристрастия каждого. Все равно ведь знаете, что не переубедите друг друга в идеалах и ценностях.
- Это уж точно, - Лен усмехнулся, но дальше продолжать не стал.
- Харди, что теперь?
- В смысле? - вопрос Ирена выбил Лэззерса из колеи.
- Что ты планируешь делать дальше? Ты стал известен и знаменит, твоя премия составит столько, сколько любому из нас за всю жизнь не заработать, ты можешь заказать лучшее оборудование и самому выбирать дальнейшую деятельность. Хоть совсем уходи из науки и живи просто так, не беспокоясь ни о чем. Ты теперь один из тех счастливчиков, что могут посвятить остаток своей жизни только себе. Уже знаешь, чем будешь заниматься?
- Ну... - вопрос действительно застал Харди врасплох. - От вас я точно никуда не уйду, уж будь уверен. А что дальше? Пока не знаю. Не задумывался об этом.
- Для начала я посоветовал бы отпуск, - тут же вмешался Гидеон.
- Сейчас? С чего вдруг?
На это ответил уже Лен, мгновенно подхватив идею:
- А то при взгляде на твое осунувшееся после последнего проекта лицо, всем научным составом хочется пойти и повеситься от такой жизни. Если ты теперь появишься на работе в таком виде, то набор в Академию Генной Инженерии за месяц упадет в разы.
- Это так важно?
- Конечно! Иначе кто еще будет помогать нам в мелкой рутине, если не практиканты?
Лэззерс на минуту задумался. С одной стороны, отпуск - это, безусловно, хорошо, с другой... Он уже не совсем понимал, как возможно с утра не появиться в лаборатории, которая для него давно уже заменяла настоящий дом, да и что можно целыми сутками делать в полупустой квартире тоже оставалось загадкой.
Однако все это мелочи, а вот вопрос о том, что делать дальше, действительно оказался самым важным. Осознание того, что теперь он, по сути, свободный житель Империи, не ограниченный пространством, финансами и мелкой бюрократией, накатило неожиданно. Подобная свобода застала врасплох, словно в тисках сжав горло и спутав стальными цепями.
Как ни странно, он действительно не знал, что делать теперь. Разумеется, у Харди оставались незаконченные проекты и некоторые задолженности, но по своей сути все это для него теперь стало неинтересным. Стандартные задачи, над которыми ежедневно ломают головы сотни ученых. И везет обычно только тому, кто разгадает загадку раньше остальных. Вся эта битва умов, безусловно, была равно как престижной так и интересной, однако с течением времени весьма надоедливой, если подумать. Вспоминая детство, Харди понимал, что раньше был более нестандартным, и желал нечто иного, чем простые разработки на благо человечества. Как генный инженер, он мыслил в области соединения органической материи с неорганикой и превращение второй в первую. Как творческая личность - любил подходить к решению подобных вопросов нестандартно. Как художник - его творения должны были удовлетворять эстетическую потребность.
Иными словами, если уж теперь появилась такая возможность, то он хотел бы взяться за что-нибудь действительно интересное для себя и невозможное на взгляд остальных. Жаль было только, что, несмотря на нынешнюю славу в узких кругах и грядущую известность в массах, ставить опыты над человеческим телом ему все равно не позволили бы. Подобная практика была строгим табу на Земле и любого, ее нарушившего, ждала жестокая кара. Осмелившихся на подобное неизменно находили, по итогам установления личности - убивали мгновенно. Нет, в истории существовало несколько случаев, когда подобные творения генных инженеров были настолько уникальны, что даже шли в дальнейшую разработку, а самих ученых забирало к себе таинственная организация Службы Безопасности. Но Харди, например, предпочел бы смерть. Те, кто попадали в здание СБ, живыми оттуда уже не выходили. Никто не знал, что именно там делают с учеными, да и что вообще происходит с теми, кто однажды уходил туда работать. Здание было простым, но даже с первого взгляда становилось ясно, что сработано оно едва не как бомбоубежище. СБ находилось в самом центре Единого Города, прослушать его было невозможно, любое излучение гасила стоящая внутри защита. Двери для любого желающего были открыты, но дальше первых двух приемных не пропускали никого. Не видели служащих, не подходил транспорт. СБ было страшным местом, основой для событий множества легенд. Люди могли лишь строить предположения.
Нет, Лэззерс определенно не хотел попасть туда по своей же глупости.
- О чем задумался? - оторвал Харди от размышлений голос Лена.
- Да так... о будущем.
- И как? Что думаешь? Появились планы? - наивность и открытость мальчишки поражала.
- Нет, пока нет. Может, позже выкопаю старые проекты, посмотрю, что из них можно сделать теперь.
- Что ж, дерзай. Теперь перед тобой все дороги открыты.
На том и разошлись. День был длинный, вечер напряженный. Вызвав такси, Лэззерс вернулся домой. Бегло просмотрев сводку последних новостей, Харди лег и отключился едва не раньше, чем коснулся головой подушки.
Глава 2.
Кошмар.
Отпуск Харди все же взял. Он до сих пор не понимал, как поддался на уговоры друзей и не помнил своей заявки на отдых. Однако уже через два дня покидал лабораторию под аплодисменты других сотрудников и не слишком искренние пожелания скорейшего возвращения. Разумеется, ему не желали зла, но, видимо, остальным еще надо было привыкнуть к его неожиданной победе.
Сегодняшнее утро было ясным и жарким, и изменение погоды в ближайшую неделю синоптики отрицали.
Харди сидел, устало облокотившись о спинку кресла, в руках у него была газета из синтетического волокна, на ощупь и вид похожая на старые бумажные изделия, на стене беззвучно мелькали картинки инфора. Новости. Классика жанра. Лэззерс пил коньяк из бокала, запивая иногда алкоголь незамысловатым морсом. Духота раздражала. Несмотря на распахнутые двери балкона и включенный кондиционер, жара стояла выматывающая. Последние дни Харди много думал, вспоминая прошлое, размышляя о будущем. Ночами же его мучила бессонница. Отдыха отпуск не приносил. Он не знал, что можно делать здесь, в своем доме, одному. За последнюю неделю связи со знакомыми он не поддерживал, отстранился как-то от всей внешней жизни сразу, из квартиры выходил разве что за едой, да и той зараз запасся на весь ближайший месяц. Порой хотелось оставить здесь все и снова уйти на работу, зарыться в очередной бессмысленный проект и не думать больше ни о чем. Останавливало только осознание того, что сам он теперь, с этой внезапной свободой, как-то неуловимо изменился и возвращаться к прежнему было бы, по меньшей мере, неразумно. Да и бесчестно. Для себя же - в первую очередь.
На небольшом журнальном столике подле, рядом с бутылкой коньяка, россыпью лежали старые папки, ранее обитающие в верхнем ящике. Проекты, идеи, какие-то наброски, оттуда же - письма и фотографии. Последние месяцы дома Харди бывал разве что затем, чтобы рухнуть на кровать и заснуть мертвым сном. Так что обнаруженная почта, которую все это время он необдуманно складывал непрочитанной, была для него сюрпризом. Как ни странно, бумажные изделия - а, если точнее, то лишь с претензией на бумажные - до сих пор были в ходу. Книги, газеты, даже письма из синтетического волокна по-прежнему были горячо любимы населением. Хотя последние оказались, скорее, данью традиции.
Из писем Лэззерс узнал о врученной ему премии: "Ах вот о какой рассылке упоминал министр!", о необходимой осторожности после последней разгерметизации малого местного купола: "А я даже не заметил...", и о том, что Мари успешно сдала все выпускные экзамены, получила диплом высококвалифицированного хирурга и через пару месяцев, как только окончит необходимую практику, снова вернется домой: "Оу... неожиданно... Хотя... сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? Черт, я даже не помню, сколько лет родной дочери!".
Мари было двадцать. С матерью ее Харди познакомился в те времена, когда вся его жизнь была спокойна и размеренна: второй год ученичества у биолога, никаких сумасшедших экспериментов, никакого риска для жизни, никаких ночевок в лаборатории. Лэйна умерла несколько лет назад от неизлечимой даже по нынешним меркам болезни. Вирус, мутировавший скачкообразно, принявший масштабы эпидемии и за две ночи унесший жизни нескольких тысяч людей. Эпицентр находился в их квартале, Харди и Мари не пострадали чудом.
Харди не видел дочь уже лет шесть: почти сразу же после смерти матери Мари экстерном сдала все экзамены и поступила в университет, а сам Харди с головой окунулся в работу. Так что известие о ее возвращении действительно было для ученого несколько неожиданным.
Очнулся Лэззерс от звука упавшей на ковер газеты. Как оказалось, на пару часов он все же задремал. Передернув плечами, Харди поднял с пола "Вестника" и залпом осушил бокал.
"Дьявол, ну и паршивый же день..." - в довершении ко всему прочему, теперь у него еще и раскалывалась голова.
Выключил инфор, наскоро в очередной раз перелистал газету, попутно умудрившись порезаться обо что-то, снова чертыхнулся...
И совершенно случайно зацепился взглядом за небольшую заметку в самом углу третьей страницы.
"Благодаря самоотверженным действиям служб правопорядка и Закона, в одном из северо-западных районов Единого Города вчера вечером был задержан сотрудник НИИ вируса. Бертан Мэйз обвинялся в незаконных испытаниях с применением токсичных веществ, а также использовании в качестве донора одного из служащих той же организации. После получения прямых доказательств нарушения Закона, при обнаружении, преступник был уничтожен на месте. В данный момент донор находится в клинике. Состояние его эксперты оценивают как тяжелое, однако жизни его ничто не угрожает. Никто из посторонних во время операции не пострадал".
Имя ученого показалось Харди смутно знакомым. Через несколько минут он вспомнил, что Бертан был его одногруппником в Акадении ГИ. Юноша скрывал в себе огромный потенциал и ему пророчили великое будущее. На взгляд Лэззерса, правда, Мэйз был слабохарактерным, неспособным на какое-либо оригинальное решение выскочкой. Мэйз прекрасно умел работать по алгоритму, и ничего кроме. Даже странно, что он - и решился за запретные опыты. Обычно люди, решившиеся на подобное, оказывались банальными садистами, извращавшими волю, желания и чувства изначально свободных разумных. Поговаривали даже, что где-то, в самом низу города существует пара сомнительных заведений, жертвы которых лишены разума и доведены до безумия. Их сначала сломали, затем лишили воли, потом заставили подчиняться во всем, а позже направили даже те примитивные желания, которые оставались, в необходимое русло. Земля, несмотря на свой Закон и службу СБ, вовсе не была безупречной. Находились и те, кто обходил все правила, становясь королем псевдожизни. Те, кто желал власти и подчинения, или же, кому просто нравилось ломать чужую личность. Некоторых удавалось обезвредить достаточно быстро, но большинство все же успевали искалечить несколько жизней. Слишком редко встречались те, кто преступал Закон ради действительно научного интереса. А все остальное Харди считал не эстетичным.
Головная боль по-прежнему не отпускала, однако в очередной раз Лэззерс отказался от химических препаратов. Эта его нелюбовь к подобному вмешательству в организм вот уже который день диктовала и отказ от снотворного.
В комнате темнело, алкоголь возымел эффект, никаких дел не было и не предвиделось, так что Лэззерс справедливо рассудил, что лучшим выходом из нынешнего состояния окажется очередная попытка уснуть.
Последующая ночь была для него кошмаром.
Казалось, что все было обычным. Мужчина в своей небольшой квартире спал, завтракал, читал газету и смотрел новости. Солнечный свет мягко проходил сквозь легкие занавеси на балконе, освежая все краски и согревая сердце. Просто существование, серая повседневность, которая имеет омерзительнейшее свойство: приучать к себе. Первые десять лет своей жизни человек не задумывается об этом, второй десяток пытается изменить все вокруг, третий терпит, на четвертый привыкает, с пятого начинает радоваться, а с шестого задумывается о том, что вся предыдущая жизнь была пуста и нелепа. А затем он умирает, и никто не замечает этого, мир идет дальше без сомнений и не особо вдаваясь в философию.
Харди озирается по сторонам, в секунду оглушенный этим осознанием, его накрывает невозможность такого дальнейшего существования... Еще через миг перевернут письменный стол, капли коньяка капают с осколков разбитого бокала, не хватает воздуха... Ученый стремглав бросается к окну в надежде на спокойный вздох, однако солнца уже нет, все накрывает тьма, холодная, безжизненная... Безразличная. Настолько глубокая и сильная, что тут же едва не выпивает Харди досуха, все его мысли, желания, эмоции, ощущения... Словно споткнувшись, Харди резко останавливается, пытаясь опровергнуть все законы, всю жизнь, весь мир и безнадежность...
Внезапно что-то холодное, возникает позади него. Харди чувствует, как волосы на затылке становятся дыбом от ледяного дыхания пришельца. Нечто необъяснимо темное и словно даже неживое, однако все же свое, будто родное, просто давно забытое... Он не успевает ни понять, ни разобраться в этом новом ощущении.
- Беги! - тихо, мертвенно холодно, шепчет из-за плеч бесплотная тень. Харди стремительно оборачивается, но застает только дымку и неясное движение воздуха: ветер уже унес видение в своих объятиях.
В глубине души противным мокрым комком начинает подниматься паника. Бездонный страх, невыраженная и забытая когда-то боль, бывшие потери и нечто огромное, пугающее, липкое и злое, рвущееся наружу, из этих самых стен, из картин. Сама тьма железной хваткой сдавливает шею, ломает ребра, и, убивая, старается свалить с ног в безмолвном приступе отчаяния. Воздуха по-прежнему не хватает, Харди задыхается мучительно и, кажется, что бесконечно долго. В одну минуту мир становится черным, все краски безвозвратно уходят в небытие, будто не было их, нет, и никогда уже больше не будет. Наступает вечная ночь. Он знает, что за окном гремит гром, но его не слышит его, как не слышит уже ничего, цветы на окне вянут на глазах, занавеси тлеют за секунду и оказываются в дырах. Все становится чужим. Все вдруг оказывается ядовитым и злым.
Харди чувствовал эту злость каждой, все еще живой, клеточкой тела. Но злость эта и ужас пока еще были не рядом, он чувствовал ближайшее будущее. Ноги его не слушались, став словно ватными, или Харди просто потерял способность к ощущениям, сердце билось то хаотично и опасно до гулкой боли где-то под ребрами, то замирало на долгие секунды, живя и существуя как бы отдельно от человека.
Он не знал что делать, казалось, что все бесполезно, теперь он в ловушке и ничто не сможет помочь. Он не смог закончить начатое, не сможет уйти спокойно, все решено и кончается только здесь и сейчас. Он чувствовал весь мир, был им, ощущал каждый кирпич, дыхание мертвого, смерть живого, гулкие шаги вдалеке, ледяное безразличие, усмешку тьмы... Вон они, уже там, поднимаются, идут...
- Беги! Быстрее! Быстрее! - подул знакомый темный ветер, несущий в себе незнакомую бесплотную тень.
- Беги! Беги! - перешептывались стулья.
- Быстрее! - гудели стены.
- Дверь! - скрипели половицы.
- Беги! Беги! - доносилось незримо и неслышно со всех сторон.
Время замедлилось, но человек, точнее, теперь только тень его, остался прежним, хотя каждый удар сердца длился теперь секунды, целую вечность, и его можно было проследить от самого начала и до затихания гулкого эха в стенах этой комнаты. Очнувшись наконец от оцепенения, сумев вздохнуть, Харди рывком бросился к выходу. Пыль, поднимаемая подошвами, зависала в воздухе.
Но и в этот раз он снова не успел.
Он ничего не услышал - звук теперь доносился так, будто вокруг головы была обмотана подушка, а свет с трудом пробивался сквозь воздух. Харди даже не успел добежать. Оставалось всего несколько шагов до порога, как дверь была выбита, раздробившись под чьим-то мощным ударом, едва не задев самого Лэззерса.
- Стоять! - сквозь вату донеслось из проема. - Оставаться на месте! СБ! При любой попытке скрыться вы будете ассимилированы на месте! - чужак уже переступал порог. Густые пучки света фонарей ударили в глаза и мгновенно ослепили. В коридоре ощущалось присутствие еще множества разумных. Их дыхание било по ушам, сковывая разум.
- Беги! Беги! - настойчиво кричала шепотом тень из-за спины. Не показываясь чужакам, она словно окутала его плечи, стараясь зацепиться, но бесплотные пальцы только проходили сквозь, исчезая в ничто.
- Стоять! - приказывало уже множество голосов.
Но Харди уже решил для себя, что будет делать, за кем он пойдет. Сдаваться было нельзя, но разве всегда смерть - это слабость? Развернувшись, он приготовился бежать. Теперь и он словно стал тенью, изменив и подвернув под себя все законы физики. Мир дрожал от его дыхания, от присутствия в нем живой крови и жажды закончить начатое, или, хотя бы, не предавать самое себя, равно как и свое творение. Тьма дрогнула, отступаясь от человека, обжегшись о его решимость.
Разорвав незримые нити, будто привязывающие его к полу, Харди всего за два шага перелетел через пятидесятиметровую квартиру. Не задумываясь ни о чем более, беззвучно пробил собой стекло, поранившись, но оказался на веранде. Впереди был обрыв. Сто двадцать восемь этажей отделяло его от твердой поверхности.
Где-то сзади медленно и еле слышно доносились крики. На рассеченной осколками ладони только теперь наконец показалась кровь.
- Прыгай! - снова шепнул ветер. Заново на грани зрения показался сгусток темноты, очертаниями своими только издалека напоминающий человека. - Лети! - кровь на ладони начала складываться в крупные черные капли.
Харди робко оглянулся в черный дверной проем, а затем оттолкнулся, и теперь уже уверенно раскинув в стороны руки, летел в черную пропасть. По ним еще сотня этажей... Но это уже неважно...
Время все еще медленно плелось где-то позади. Каждая секунда растягивалась на вечность. Вместе с обманчивым чувством невесомости к Харди пришло чувство провала. Он не смог. Не успел. Не завершил. Не оправдал. Все было бесполезно, и этот побег... он же тоже ничего не дал.
Обреченность захватила его целиком. Совершенно случайно он заметил свежий порез, едва ли удивившись ему. Кровь не отделялась от ладони, падала рядом с ним. Потом Харди закрыл давно уставшие от ненужной уже жизни глаза.
Казалось, что все кончено, однако видение пришло к нему снова. Лэззерс не увидел, он почувствовал его. Быстро, боясь опоздать, на этот раз в последний, он обернулся на лету и встретился глазами с... Ним.
Просто темный ветер, образовывавший собой нечто андрогинное, бывшее здесь, рядом, но абсолютно бесплотное. И еще глаза. Они были обычными по форме и размеру, но при этом все в них было отраженным наоборот. Разрез простой до гениальности, и за счет этого необычайно красивый, они сияли черными, как уголь, белками, и удивительной чистоты серыми радужками. В них не было никакого чувства, просто они были рядом...и чего-то ждали... Безумный в своем молчании, диалог этот продолжался еще пару вечностей.
- Нет. Все правильно, - раздался над ухом уже такой знакомый, близкий и почти родной, но все же холодный, голос. - Спасибо. - Видение прошло сквозь тело Харди, единым касанием этим забрав с собой его кровь и тень, ставшую в то же мгновение крепкими, полутелесными и черными крыльями незнакомца.
Тихий выдох ветра, слабо колыхнувший волосы, промелькнувшие рядом черные глаза, прикосновение легкого пера по умирающей и уже бескровной щеке, после чего непроницаемая тень, впервые распахнувшая наконец свои крылья, взметнулась вверх, оставив ненужную бренную плоть.
А Харди продолжал лететь. Оставалось еще совсем немного... Но теперь он видел уже не только своими глазами. Он был одновременно и летящим где-то наверху, безгранично свободным... Крылатым.
Две картинки перемешивались друг с другом и создавали невероятный калейдоскоп из света и тени, приносили потрясающее чувство эйфории и блаженной невесомости. Кусочки видений, будто из двух параллельных миров склеивались, перебивали дуг друга, задерживались на несколько мгновений и снова менялись. Черные бетонные стены блочных домов, грязный асфальт вдалеке, огни настольных ламп, отблески грозы, безграничная синева неба и яркие звезды на западе, лунная дорожка - небрежное отражение в недавно разбитом зеркале...
Тут одно изображение рывком погасло, другое же разгорелось в полную силу.
Где-то высоко, под самым небом, парил Крылатый, печально оглядывая с несоизмеримой высоты то, что еще несколько секунд назад было телом человека...
В темной комнате, посреди ночи, когда ледяные лунные лучи нежно ласкали стены, когда стояла, казалось вечная, ничем не нарушаемая, хрустальная и долгожданная в этом мире тишина, резкий захлебывающийся от страха крик разорвал незримую паутину спокойствия, прервав мирный сон всего, что могло спать. Но окружающему миру не было никакого дела до какого-то глупого человека, испуганного всего лишь сном, бессмысленным призраком и подобием действительности, навеянным больным человеческим сознанием. Реальность только отвернулась от кровати, забрызганной каплями незримого страха и бестелого отчаяния, снова погрузившись в сладостную негу. Все вокруг тихо дожидалось нового восхода раскаленного и медленно умирающего солнца, надеясь в тайне, что его больше не будет или он будет последним.
Харди проснулся от собственного неистового крика. Из прокушенной в полубреду губы сочилась алая кровь, казавшаяся черной под завесой ночного мрака. Вязкими каплями она стекала по подбородку, падая на бывшую когда-то ослепительно белой сорочку. Вся грудь ученого была уже в бурых пятнах. Липкой от пота рукой Харди провел по лбу, а затем по губам, неверяще уставившись на пальцы.
Кровь не вдохновила его на подвиг, он лишь перевернулся и снова закрыл глаза. Пытался внушить себе, что это лишь сон, что ничего странного или из ряда вон выходящего не произошло, что стоит лишь успокоиться и он провалится в темноту. Однако и на этот раз ему не повезло - ровно через пятнадцать минут прозвенел будильник. Харди нащупал окровавленной рукой холодную сталь и швырнул механизм в ближайшую стену. А стена была действительно близко. Звон перешел в тихое рокотание при ударе, а затем останки бывшего будильника обреченно упали на пол, оставляя за собой на обоях глубокие порезы и красные кровавые следы. Складывалось ощущение, что сам будильник был живым существом, погибшим теперь бездарно и по собственной глупости. А теперь, умирая и истекая кровью, он затихающим рокотом молил о бесполезной теперь уже для него пощаде.
После будильника, напугавшего его в какой-то момент до полусмерти, сон не шел окончательно. Лэззерсу пришлось встать. Но при первой попытке сознание его на мельчайшую долю секунды прорезала невнятная картинка, казавшаяся чужой и бессмысленной на первых лучах солнца: черные глаза. Проклиная про себя эту ночь, по-прежнему болящую голову и невнятные тени, Харди провел взглядом по своей комнате словно ища реальности подтверждение, но, не обнаружил ничего необычного, кроме искореженного куска железа и рассыпанные повсюду стеклянные осколки, бывшие когда-то циферблатом. Устало провел рукой по волосам, оглядел заляпанные кровью сорочку и простыни, после чего тихо прошептал, прежде всего, для успокоения своих, расшатанных видимо уже нервов:
- Бред.
Глава 3.
Спустя полторы недели после той ночи Харди не выдержал и снова вернулся к работе.
- Харди, с возвращением! - Лен столкнулся с ним в переходе с одного корпуса здания Исследовательского Института в другой. Как и обычно, молодой ученый едва не летел по своим делам столь быстрым шагом, что только чудом не сбил Лэззерса с ног, как только тот завернул за угол. - Уже отдохнул? Так быстро?
Харди посмотрел на друга взглядом человека, которому во время изысканного обеда среди благородных поднесли на блюде свежевыпотрошенную гадюку. Причем выпотрошенную не по правилам. От такого зрелища Лен сумел только присвистнуть.
- Ничего себе! Ты только что после аварии? Работал в подвалах сутками? Выбивал свою премию у полной верхушки бюрократического общества? Или... Женился?!?
- Что ты несешь такое? - Харди нетерпеливо прервал этот монолог жестом руки. - Что тебе так не нравится?
- Что мне не нравится?!? - возмутился Лен. - Да ты в зеркале себя когда последний раз видел? Глаза ввалились, скулы выступили, меж бровей морщина, взгляд как у смертельно больного, доживающего последние дни на каторге, худой, как щепка, хотя дальше и было уже некуда, лицо серо-буроватое... Крохи и так не балующего тебя своим присутствием оптимизма окончательно выветрились! Где отдых, о котором мы говорили? Где радость от жизни и желание работать? Где...
Договорить ему не дали. С совершенно диким выражением лица Харди выпалил:
- Я хочу работать!!! Я за этим сюда и пришел. Мне надоело сидеть дома на одном месте и покрываться слоем пыли. Я чертовски, дико устал не иметь возможности подумать о чем-либо новом, меня интересующем! У меня поперек горла сидит проклятая тысячу раз бессонница, сменяют которую разве что ненормальный бред и психоделические кошмары! Я прямо-таки жажду работать и жить, слышишь? Оптимизма во мне - хоть отбавляй, но пожалуйста, проводите меня в мою нормальную, привычную лабораторию и выдайте материалы по всем, слышишь, по всем последним разработкам! У кого и по каким направлениям проблемы, схему будущих исследований на месяц вперед, список утвержденных и проверенных проектов, все, полностью. И если послезавтра утром я не свалюсь прямо на рабочем месте мертвым сном над проводящимся опытом!.. О-о-о... Вот тогда я буду неадекватный и злой, понимаешь? Слышишь?
Харди говорил быстро и сухо, эмоционально, но очень тихо, складывалось ощущение, будто тот задыхается, даже не замечая этого. Последние несколько предложений Лен осторожно отступал к стене, подумывая уже о том, что необходимо делать дальше.
- Эм... Харди... Друг мой...
- Что?! - на мгновение замер ученый.
- Какой-то ты... нервный немного...
- Да ты что? - снова завелся Лэззерс. - Я, и нервный? Я - нервный? Да это разве нервы!?! Какие... нахрен нервы?!?
Коридоры в этом корпусе были более, чем широкие, так что этот для окружающих оказался почти незаметен, только двое сотрудников хотели было остановиться для приветствия, однако переглянулись удивленно и прошли мимо.
- Ладно, прости, - за одно мгновение Лэззерса будто подменили. Лихорадочный блеск в глазах пропал, голос вернулся в прежнее состояние, сам ученый стал будто на полголовы меньше и снова как-то словно посерел.
- Да не за что, вроде... - Лен взглянул собеседнику в лицо и едва заметно покачал головой. - Я тебя, кажется, даже понимаю... Хотя не дай Создатель мне когда-нибудь так привыкнуть к своей работе...
- Отчего же?
- Так ведь скучно же жить только в лаборатории, по собственному же выбору не имея больше в жизни ничего, кроме работы и одной только работы.
- Ты просто этого пока не понимаешь. Это ведь не Долг, который с большой буквы. Кроме того, как правильно было сказано: по собственному выбору. Наверное, я сам этого хотел.
- Может, и хотел... Когда остался один, - пробормотал Лен себе под нос.
- Что, прости?
- Я сказал, что не хотел бы так. Это слишком не мое. Я люблю дышать полной грудью и быть сразу везде и во всем.
- Это точно. К архивам и бумагам ты непривычен, - усмехнулся Харди. - Так скажи, что здесь изменилось за время моего отсутствия?
- Что здесь может меняться? - Лен пожал плечами. Знаком показав, что всерьез намеревается проводить Харди до лаборатории, продолжил: - Разве что твой портрет на стене почета вывесили, да несколько ученых с разных концов Единого Города вот уже вторую неделю добиваются разрешения на продолжение твоих исследований в ином контексте.
Спустя час Лэззерс уже заверил подписью свое возвращение, продлил лицензию на личную лабораторию и послал запрос о замене старого оборудования. Теперь он вполне мог позволить себе подобное и потребовать даже намного большего, чем полная смена стандартных инструментов.
На столе перед ним были разложены папки и отчеты по работе института за последний месяц, а также полная сводная таблица последних проектов и направлений. Сейчас Харди не хотел работать - он желал просто отвлечься от свободной домашней жизни.
Прошло два месяца, во время которых Харди выполнял сугубо технические операции, не требующие обычно ни особого внимания, ни полного сосредоточения. Работа шла тихо и уверенно, без накладок и аварийных ситуаций, к нему приходили за советом и помощью, или же молча завидовали из-за угла. Но, в общем, все было спокойно. Сон за это время нормализовался, к Харди вернулся прежний вид вполне здорового человека, чему Лен безмерно удивлялся и только плечами пожимал, когда с самого раннего утра находил Лэззерса в лаборатории, а на вопрос: сколько тот уже здесь находится, получал неизменное:
- Не "уже" а "еще".
Кошмар почти забылся, и жизнь, казалось, вернулась в прежнее, столь знакомое и горячо любимое русло. Только одно волновало Харди в то время, когда он, усталый и вымотанный очередной разработкой или наблюдениями, откидывался на спинку ближайшего кресла: чувство той самой обыденности, медленно убивающей разум и приучающей к себе людей, словно послушных зверьков. По-прежнему хотелось отдаться чему-то необычному, тому, что втянуло бы его в себя целиком и без остатка. В душе поселилось мучительно-сладостное чувство ожидания.
Еще спустя какое-то время взгляд ученого послушно стал выхватывать из общих сводок только самые странные и необычные проекты, большинство из которых, как казалось, заранее были обречены на провал. От многих отказывались сами создатели, признавая свои идеи чересчур уж затратными или же попросту бесперспективными. Харди подхватывал некоторые из подобных, кое-что доводил до ума, зачастую совершенно нетрадиционными методами, от которых прочие только руками за голову хватались, кое-что оставлял на потом, заранее копируя для себя файлы и складывая во все тот же верхний ящик стола, а за ходом некоторых проектов просто следил вполглаза. Работы его сначала полностью потеряли какое-то четкое единое направление, а затем снова начали складываться в цельную картину. Что бы Харди ни делал и к чему бы ни прикасался, все в результате приводило к будущим возможным опытам с человеком. То есть, разумеется, Харди останавливался вовремя, всего за один-два шага до запретной черты, но в каждом отчете его был прописан прозрачный намек на то, что для полного завершения данного проекта и получения с него наибольшей прибыли и пользы были бы необходимы исследования несколько другого уровня. Однако ни лицензии, ни чего-либо подобного добиваться Лэззерс не собирался. Более того, и сам даже не подозревал, к чему ведут все его намеки и красноречивые пробелы в работах.
Однажды вечером в последних сводках Харди приметил небольшой проект одного молодого ученого. По большому счет, проект был вполне банален и почти даже закончен. Речь шла о создании нового биоволокна, основа которого делалась из синтетической, очень мелкой и едва заметной сетки, сплава некоторых металлов специальной обработки. Сплав создавал вокруг ячеек естественное, слабое, но очень специфичное магнитное поле, позволяя пропускать через себя короткие заряды электричества. Более того, в качестве зарядов возможно было использовать биоэнергию человека, коротковолновые импульсы живого тела любого теплокровного существа. Иначе говоря, управлять сетью могли импульсы головного мозга животного. Если, разумеется, сплав вживлен непосредственно в организм и прижился, синхронизировав между собой импульсы.
К сожалению, практического применения этот проект не нашел и, не смотря на основу, так и остался в архивах.
Лэззерсу пришло тогда в голову, что управляя подобной сетью, вживленной в биологическую массу планомерно и с четко направленным на то желанием, можно изменять саму форму и структуру этой самой сети, создавая почти любой образ и не нарушая при этом цепочки связей между ячейками. Стоит только создать единую сеть из множества синхронизированных отдельных "кусочков" ее. С возможностью как разделять на составляющие, так, при желании, соединять в целое. Для большей действенности этого способа также необходима была биологическая основа с большим коэффициентом эластичности, прочнее, однако, чем кожа, но существенно отличающаяся от строения мышц.
Теоретически, возможно, существовала вероятность создания простого аморфного вначале комка биомассы, полностью пронизанный подобными "кусочками" сети, который мог бы преобразовать себя действительно в любой образ той же массы. Воспроизвести форму как простого камня, так и великих скульптур древности. Однако для того, чтобы использовать это рационально и логически, биомасса должна быть наделена разумом, а ступень развития самого существа: достаточно высокой, чтобы не только привыкнуть к новым способностям, но и научиться управлять ими, равно как и применять себе на благо.
На Земле не существовало таких высокоразвитых существ. После всех катаклизмов, связанных с расширением Солнца, подверганием планеты ультрафиолету, последующим возведением купола и борьбой человечества за собственное выживание, животных на Земле вообще почти не осталось. То, что удалось восстановить или клонировать, представляло собой весьма слабое подобие прошлых видов. Такой приспосабливаемости, желания выжить и развиваться, а также объема мозга не было ни у кого.
Кроме, пожалуй... человека.
Да и на человеческом теле применять подобное было бы весьма рискованно: никто не знал, каким может оказаться адаптационный период, выдержит ли мозг подобную нагрузку, не сойдет ли подопытный с ума, не выжжет ли себя. Равно как никто не смог бы гарантировать выживание подопытного, если ткань все же не приживется, последствия операции и всего прочего.
Даже сам Харди прекрасно понимал, что выдвигать проект, оканчивающийся такими рассуждениями, на комиссии неприемлемо, да и попросту опасно. Так что все данные были сохранены и зашифрованы, а некоторые распечатки с понятными только Лэззерсу символами перекочевали в верхний ящик стола. Проект был достаточно заманчив и, в случае успеха, стал бы слишком яркой сенсацией, чтобы вот так вот просто отказываться от него насовсем.
Пожалуй, для него это были несколько самых интересных и захватывающих недель работы за последние десять лет.
Однако это было не единственное исследование, которое плавно наводило читателя на мысли об опытах над человеческим материалом, и вскоре Лэззерс начал замечать, что коллеги изредка посматривают на него странно. Словно пытаются разобрать, что находится у него внутри, или усмехаются про себя почти совсем не злобно, словно зная, что ждет его в будущем.
Первым глаза на текущее положение дел ему открыл Гидеон.
Сегодня они пили вдвоем, в одном из старых знакомых баров на верхней площадке дома верхнего сектора. Ирен на этот вечер сам оказался полностью в работе, Лен недавно взял короткий отпуск и умотал с семьей куда-то на юго-восточную часть Города, обещав вернуться не раньше, чем через неделю. Так что успешную сдачу и защиту очередного проекта Харди отмечал скромно и нешумно: за одним из небольших столиков вместе с Гидеоном и нескольких бутылок хорошего рейтэра.
- Харди, что ты собираешься делать в ближайшем будущем? - прямо поинтересовался Гидеон на исходе третьего часа неторопливой беседы и четвертой бутылки спиртного.
К этому времени народа в баре уже почти не осталось, а само помещение было увито одним из разновидностей плюща, обладающего довольно редким и необычным свойством: любой его вольно выращенный побег почти полностью гасил любой шум в радиусе нескольких метров. К сожалению, растение это было весьма прихотливым и, несмотря на различные разработки, ведущиеся в этом направлении, использовать плющ или его экстракты в каких-либо военных или же стратегических целях было практически невозможно. Однако прослушивание разговора конкретно здесь и сейчас было практически исключено. Возможно, именно потому бар этот был столь любим Гидеоном.
- Не знаю... Пока: лишь то, чем уже занимаюсь. А там посмотрим. Может быть, подвернется что-нибудь действительно стоящее, - Харди неторопливо затянулся, облокотившись на спинку стула. Сигареты были редко проявляющейся его слабостью.
- И никаких четко определенных планов?
- Откуда? Все так же, как и было, и, возможно, останется и дальше. Хотя я не хотел бы этого...
- А чего бы ты хотел?
- Не знаю. Чего-нибудь странного. Действительно волнующей задачи, требующей упорного кропотливого труда и настоящей радости от ее решения.
- Так их же огромное множество. Тот проект, что был выдвинут Роданом и отвергнут через три месяца, например. Большинство ведущих ученых считают его почти невыполнимым, и обещают едва не к небесам вознести того, кто сможет открыть секрет.
- Биологическое оружие нового типа? Это неправильно. Пусть даже этот искин и осознает себя человеком, пусть даже сможет быть при этом несовершенным ровно в той мере, как и человеческое существо, но его все равно раскусит любой другой. Настоящий. Даже ребенок!
- И почему, по-твоему?
- Да потому что человек, это нечто гораздо большее, чем набор правильностей и ошибок, личностного диалекта, так называемого "кодекса чести" и выражения различных эмоций на тот или иной "раздражитель". Это еще, как минимум, еще и сами эмоции. Это проявление не только интонаций голоса и выражения глаз, непроизвольное движение бровей или подрагивание пальцев, температура тела и естественная раскованность, но и тепло, человеческое тепло, сочувствие или жалость, переживание от чего-либо, искренность в выражении не слов, но чувств. Настоящее переживание и способность контакта с другим человеком, подсознательного контакта, который и ощущается также: подсознательно. Если вы хотите сделать совершенное и тайное оружие в сфере людей: делайте его из человека и на основе человека, человеческой психологии и разума! Если машин: улучшайте программу, можно даже программой. Хотите победить бога явно: станьте равным, но не заменяйте его.
- Хм... и почему же ты не станешь равным богу? - усмехнулся Гидеон.
- Пока: не знаю как, - улыбнулся Харди. - Но это только пока.
- Да уж, высоко планируешь забраться. Как-то оно не слишком правдоподобно звучит.
- Просто у меня сейчас настроение быть скорее идеалистом и мечтателем, чем реалистом и прагматиком, - в шутливо-аристократичном жесте наклонив бокал с рейтером, Харди медленными глотками выпил примерно половину. Нельзя сказать, чтобы он был пьян, но состояние для него уже теперь было весьма несвойственным.
- Ты и обычно-то не сильно прагматик, - на Гидеона алкоголь будто даже и не действовал. И, если непритязательному взгляду и могло показаться, что ученый нетрезв, то человек, привыкший видеть вещи глубже, понял бы, что Вентреска показывает - или же внушает - ощущение этого ровно настолько, насколько было необходимо для разговора.
- Гид, к чему эти вопросы? - тема сменилась настолько неожиданно, что постороннему показалось бы: Гидеон даже вздрогнул.
Вентреска взял бокал, повертел его немного в пальцах, налил еще рейтэра, отпил, поставил обратно на стол и начал неспешно:
- Я не знаю, слышал ли ты уже, но в корпусах поговаривают, что еще немного, и Харди Лэззерс отступит от Закона, предав все то, чему присягал ранее.
- Это кто такое говорит? - словно встрепенулся Харди. - Это... к чему это?
- А разве ты не знаешь? Твои проекты в последнее время приняли опасных характер, и чем дальше, тем более ты подходишь к запретным исследованиям. Улучшение зрения, синтез пищевых тканей, расширение биопотоков головного мозга... И тут же: полное манипулирование памятью, информационные блоки, использование техноэнергии... Ты интересуешься совершенно различными вещами, казалось бы, без всякой на то логики, однако одно в них сходится: более широкое применение они могли бы получить только при использовании человеком и на человеке. Некоторые уже думают, что вместо вот таких вот посиделок с нами ты раз в месяц уходишь в какой-нибудь темный подвал в нижнем городе, где проводишь тайные эксперименты над невинными жертвами твоего изощренного садизма. Одно дело: животные и машины, другое: люди и искины. Пару особо рьяных последователей Закона, пытающихся выслеживать каждый твой шаг, я уже отловил, и, поверь мне, это были не просто граждане Города, желающие получить твой автограф. После личной беседы мне удалось логически доказать им, что никакой Закон ты не нарушаешь и все твои действия строго фиксируются. Правда, до конца мне поверили только после того, как я пригрозил им подряд показать все несколько тысяч часов записей с видеокамер в твоем кабинете и письменные свидетельства.
Харди слушал его молча, не перебивая, неверящим взглядом уставившись в одну точку где-то на пересечении лоз плюща. Спустя минуту, переварив информацию, он заговорил:
- То есть, ты хочешь сказать, что меня... подозревают?
Гидеон прикрыл на секунду глаза, размышляя, как вернее будет ответить.
- Да ну не то, чтобы подозревают, Харди. Скорее, хотят быть уверенными в том, что рядом с ними все проходит настолько законно и в рамках установленных правил, насколько это возможно. Учитывая то, что большинство своих проектов и исследований ты проводишь на основе чужого материала, того, что было отброшено и задвинуто на верхние полки, и почти даже забыто, в случае чего-либо противоестественного под ударом может оказаться слишком много других жизней. Тех, кто не имеет ни к тебе, ни к твоим проектам ни малейшего дела. И тем не менее фактически все равно являются едва не соавторами твоих открытий.
- Но открытие, равно как и успех, принадлежит только одному человеку. Тому, кто провел заключительную фазу исследования и добился в ней наибольших результатов. Кто привел формулу в совершенство, а не тот, кто изобрел ей обозначения. Исключения имеют место быть крайне редко, только в том случае, когда оба человека полностью признают свое равное участие в проекте. Это чудовищная и даже варварская гонка, которая, однако, существовала всегда и даже сейчас правит всеми. Так скажет каждый, кого не спроси! А, если и не скажет, то подумает. Ты же сам прекрасно понимаешь это!
- Харди, СБ не будет спрашивать, по каким правилам живет и играет отдельный класс людей. Оно сметет все, что посчитает нужным. Все боятся последствий.
Гидеон замолчал, закончив жестко, тоном, не допускающим возражений и пререканий. Лэззерс сидел так, словно находился в оцепенении, возразить другу было нечего. Нет, он и сам чувствовал иногда нависшую опасность, но считал, что это его дело и его право. Теперь же его пытались лишить права на собственные творения, на возможность идти тем путем, которым он хотел идти, лишить только потому, что он мог навлечь на остальных гнев СБ, хоть шансы на это и были весьма призрачными. Ограничить новыми рамками в рамках старых. И это его, ученого, который признан одним из самых перспективных людей последнего столетия! Невозможно.
- И... что же ты хочешь, чтобы я сделал?
- Не я, Харди. Лично я всецело за продолжение твоих исследований, более того, кое-что даже я считаю вполне реальным использовать на человеке. Но остальные о подобных проектах - знать не должны. Никто. Даже Лен и Ирен, как бы ты им не доверял.
- Ты считаешь, что они тоже против?
Гидеон прищурился немного, оценивающе посмотрев на Лэззерса. У Харди на секунду возникло ощущение, словно Вентреска знает о нем больше, чем сам Харди. Точно просчитывает что-то очень важное, но не знает, стоит ли говорить.
- Нет, я не считаю, что они будут против. Я лишь хочу сказать тебе, что для некоторых специфичное знание в сотни раз опаснее, чем незнание того или иного. Для тебя, кстати, тоже. Так что если ты и дальше собираешься вести подобные исследования, которые в будущем могут пошатнуть твое положение в Городе да и пагубно сказаться на жизни, будь добр, делай это тайно.
- Ты так говоришь, будто я уже реализую проекты на человеческом материале, - буркнул Харди, снова наполняя бокал.
- Разумеется, нет, - пожал плечами Гидеон. - Я, в конце концов, лично отговаривал незадачливых шпионов следить за тобой и, разумеется, делал это логично и с использованием веских оснований, равно как и доказательств твоей невиновности. Так что вот уж кто-кто, а я полностью уверен в твоей непричастности к подобному.
- Но едва не готов помогать мне?
- Харди, дьявол тебя побери, сколько раз я должен сказать это, чтобы ты понял? Я не собираюсь сдавать тебя СБ, пока не буду иметь неопровержимых доказательств нерационально опасных исследований с человеческим материалом. Но и помогать не буду. Хотя мне... было бы интересно ознакомиться с теми твоими проектами, знаешь о которых только ты. Видя твои нестандартные подходы, я могу предположить, что там окажется крайне много познавательного. Но больше всего я лишь хочу, чтобы ты сохранил свои жизнь и талант, а не угробил себя, пусть и на благо науке!
- А... рационально опасных? - вопрос прозвучал тихо, очень тихо, Харди обратил внимание как раз на тот акцент, который должен был заметить.
Вентреска медленно пожал плечами:
- Я же все-таки ученый. И не хуже тебя понимаю, что иногда, прежде чем достичь действительно великого открытия, способного спасти множество людей, несколькими из них можно и пожертвовать.
- Я этого не говорил, - отпрянул Лэззерз, в глаза глядя Гидеону. Тот не выказал ни удивления, ни разочарования. Лишь ответил уверенно спокойно:
- Разумеется. Уверен, ты об этом даже не задумывался, - по губам Вентрески скользнула усмешка.
Из бара Харди вышел через полчаса, оставив допивающего рэйтер Гидеона в одиночестве. Закрыв за собой дверцу такси, Лэззерс, против обыкновения, отправился к себе домой, а не на работу, где проводил последние несколько ночей. Состояние было крайне задумчивым. Да, разумеется, он знал, что многие его проекты с намеком на будущие исследования. В паре из них такой вопрос даже стоял открыто. Но ничего действительно опасного или противозаконного Харди не выдвигал на совет никогда. Каким бы талантливым ученым ни был человек, какое бы перспективное исследование не предстояло, инстинкт самосохранения имеет место быть всегда. Ну, или почти всегда. Поэтому то, что могло навлечь реальную угрозу, максимально зашифровывалось, пряталось и копий практически не имело. Нет, при определенной доле изощренности добраться до этих файлов было возможно, но Харди все же надеялся на то, что подобные меры просто некому будет применять. Заподозрить его в чем-то действительно запрещенном? Невозможно. По-крайней мере, до этого разговора с Гидеоном он считал именно так.
Теперь же получалось, что для того, чтобы обезопасить себя и уверить всех в своей невиновности, Харди снова придется вернуться к избитым и недалеким проектам. Вопросам, решающимся наравне со всеми. Хотя, казалось бы, несколько месяцев назад он был избавлен от этого раз и навсегда. Получив всеобщее признание, финансовую независимость и полное право на личные стремления и идеи. А теперь...
- Нет. Ни за что. Не хочу я такого, - упрямо произнес Лэззерс вслух, сидя в пустом доме и с бокалом в руке.