Быстро и неотвратимо, как зимняя ночь, опускался дикий капитализм на один из крупнейших центров оборонной промышленности СССР. На стапелях судостроительного завода резали для сдачи в металлолом титановый корпус огромной подводной лодки. С только-что построенного завода дизельных двигателей демонтировали и отправляли под пресс японских промышленных роботов, купленных за сто восемьдесят миллионов долларов. Готовую к эксплуатации атомную станцию теплоснабжения переоборудовали в водочный завод. В аэропорту спешили за бесценок продать несколько самых новых пассажирских самолётов, а остальные сдать в металлолом. При отсутствии финансирования авиационный завод прекратил выпуск новых самолётов. Крупнейший нефтеперерабатывающий завод, по просьбе приближённых к губернатору чиновников, с маниакальной настойчивостью отправлял в Калининград составы с бензином и дизельным топливом, регулярно исчезающие на территории получившей суверенитет Литвы.
Это, и ёщё столько же нового, о жизни города я узнал, приехав в отпуск на родину. В это время я служил офицером инженерной службы в одной из авиационных частей распола-гавшейся возле границы с Казахстаном. О больших переме-нах, происходящих в стране, ежедневно говорили дикторы по телевизору, но действительность оказалась значительно более масштабной.
Первое время после приезда я посещал родственников и знакомых, стараясь больше узнать об их жизни, но вскоре понял, что никому не интересен. Все стремились поймать свою "рыбку", в затопившей страну мутной воде. Может на охоту съездить, отдохнуть, развеяться, а то уже голова начинает болеть от такой жизни. А, что, сейчас конец апреля, весенняя охота открыта. Но для этого надо ружьё, охотничий билет, разрешение на оружие. Всё это у меня было, но, к сожалению, осталось в далёком гарнизоне. На охоту первоначально ехать не планировал, да, и тащить с собой ружьё очень тяжело, поскольку приходилось ехать различными видами транспорта, а везде свои порядки относительно перевоза оружия и боеприпасов. Не говоря уже о том, что и так ехал до отказа нагруженный подарками родственникам. С ружьём можно решить, попрошу у деда, есть у него старенькая одностволка, и патронташ с патронами, даст, не пожалеет. Куда ехать тоже представлял. У родственников знакомых был дом в деревне. Деревня расположена на самом краю области. Из десяти домов были обитаемы только два. В одном живёт Дмитрий с женой - пенсионеры, в другом баба Катя, конечно тоже на пенсии. Однажды, давно, правда, я уже ездил туда на охоту. За-помнились огромные дома, сложенные из брёвен в два обхвата, крытые дворы. В таком доме можно всю зиму прожить, не выходя на улицу. Во дворе и колодец, и загоны для скотины, и амбары, и сеновалы, и помещения для телег и саней, и огромный дровяник для дров. Однажды разговорившись с Дмитрием он узнал, что у того есть сын, живёт в городе, служит в Армии - полковник. Сын давно зовёт их с матерь к себе, но они не соглашаются. Что нам город, у нас места вон какие прекрасные: и лес, и река, и пахотной земли сколько хочешь. Где же ещё жить крестьянину? Но и у нас есть трудности, - продолжал Дмитрий, - вот в позапрошлом годе сын мне собаку свою привёз, здоровенную овчарку, пусть говорит, поживёт у тебя. Я согласился. Пожила она у меня до зимы. И тут, как то, попросилась она у меня вечером погулять на улицу. Я сдуру и выпустил. Больше мы её не видели. Только кусок хвоста я от неё на огороде наутро нашёл - волки разорвали.
Ну, всё понятно, но придётся ехать без охотничьего билета и разрешения на оружие. Что же, в деревне нет никаких егерей, проверять некому, в дороге проверка тоже маловероятна.
И вот, после шестичасовой поездки в плацкартном ваго-не, я выхожу на нужной станции, часы показывают два часа ночи. Постояв минуту, поезд уходит, сверкнув красными фо-нарями последнего вагона, и я остаюсь один на неосвещённом перроне. За спиной у меня - темное кирпичное здание станции, а, напротив - за железнодорожными путями ярко освещённый, плотно сколоченный из шестиметровых досок забор, за которым виднеются вышки с прожекторами. "Зона" - догадываюсь я. Ехать мне ещё далеко. Надо найти здание узкоколейной железной дороги. В темноте с трудом нахожу тропинку, которая от здания железнодорожной станции уходит в прилегающий к полотну лес, и иду по ней. Вскоре тропа переходит в деревянный настил, а затем в деревянный же мост, петляющий по заболоченной пойме какой-то реки. Казалось, волнующе острый запах сгоревшего дымного пороха скользит в сыром холодном воздухе. Мостик закончился возле небольшой насыпи, по которой проходили рельсы узкоколейной железной дороги. За путями стоял небольшой деревянный дом, с облезлой надписью на покоробившимся листе фанеры "Станция узкоколейной железной дороги". Я открыл входную дверь. В тесном, но хорошо натопленном помещении, примерно три на четыре метра, было только одно небольшое оконце, вдоль трёх стен стояли сколоченные из досок лавки, на одной из них с головой укрывшись ватником, спал человек, издавая громкий храп. Воздух был пропитан сильным запахом водочного перегара. Я вышел на улицу, на свежий воздух. Через полчаса зашёл вновь на станцию погреться. Человек уже не спал. Увидев меня, он сел на лавку. Передомной оказался взъерошенный человек в возрасте чуть больше двадцати лет с опухшим лицом.
- Ты кто? Что здесь делаешь? - неожиданно заговорил он хриплым голосом.
- На охоту приехал, - ответил я.
- Где работаешь, чем занимаешься? - продолжал интересоваться незнакомец.
- В Армии служу, в авиации, старший лейтенант, - отве-тил я.
- И я служу, внутренние войска, охрана, младший лейте-нант, - сказал молодой человек, и продолжил:
- Но я хоть и младший лейтенант, а здесь - старший, главней тебя, понял?
- В Армии так не бывает, - ответил я.
- А здесь бывает, не унимался незнакомец.
- Да мне всё равно, я в отпуске, - сказал я и опять вышел на улицу.
Когда я вернулся, в комнате никого не было. Подождав ещё час, я вновь вышел на улицу. Скоро должен отправиться грузовой состав, состоящий из локомотива и десятка открытых платформ для перевозки леса. Узкоколейная дорога была протяжённость в сорок километров, и заканчивалась зоной, которая называлась "Северная". Населённых пунктов на всей протяжённости пути нет. Мне надо доехать до двадцать шестого километра. В этом месте железнодорожные пути пересекает широкая просека, по ней- то мне и надо пройти оставшиеся четыре километра до деревни. В прошлый приезд я легко договорился с локомотивной бригадой, и они бесплатно довезли меня прямо в кабине локомотива. В этот раз всё было по-другому. Машинист категорически отказался брать меня с собой, ни в кабину, ни на платформу.
-У нас режим, начальник запретил тебя брать, значит жди пассажирского, он пойдёт в одиннадцать часов - объяс-нил своё решение машинист.
-Чёрт бы побрал этого младшего лейтенанта, - подумал я, - но делать нечего, надо ждать ещё шесть часов.
Пассажирский поезд состоял всего из двух вагонов и хо-дил один раз в сутки. Этим поездом пользовались родственники, навещающие заключённых. Когда пришло время я сел на деревянную скамью в полупустом вагоне, купил билет у пожилой женщины - кондуктора, и попросил её высадить меня на двадцать шестом километре. Когда поезд тронулся в путь, солнце стояло почти в зените. Было заметно, что в лесу очень много снега - конец апреля, а о весне напоминали лишь большие проталины вдоль железнодорожной колеи. Выйдя на нужной мне просеке, я направился к деревне, и на всякий случай расчехлил ружьё, - раньше здесь часто попадались глухари. Но в этот раз я никого не встретил. Возле деревни меня встретило новое препятствие - река. Глубокая: три - четыре метров глубиной, с крутыми берегами, и медленным течением, она казалась непроходимой. Деревня располагалась на противоположном берегу, моста не было. В прошлый приезд Дмитрий перевёз меня на лодке, но в этот раз это было невозможно. Река была покрыта льдом, который под действием солнечных лучей превратился в снежную кашу. Попытка проверить его прочность не удалась: я зачерпнул воды за голенища резиновых сапог, но твёрдого основания в этой снежной каше так и не нашёл. Пришлось сесть на берегу, вылить воду из сапог, и выжать носки. Пока я занимался этим делом, в деревне на берег вышла баба Катя. Она крикнула мне, что выше по течению зимой возили лес, и возможно, есть какая - то переправа. Я встал и пошёл вверх по реке километра два, но переправы не обнаружил, наверное, она была где-то дальше. Но мне надоело идти по берегу, то и дело, проваливаясь по пояс в снег. Сырые ноги начали замерзать. И тут мне в голову пришла мысль: - А, что если вернуться к узкоколейке, перейти реку по мосту, ведь где-то он есть, и вернуться в деревню по берегу. Так я и сделал. Вернулся на просеку, по ней на железнодорожную насыпь и пошёл по петляющей по лесу узкоколейке. В одном месте выйдя из-за крутого поворота, я оказался среди заключённых. Люди в чёрно-белых полосатых кепи и робах занимались подсыпкой железнодорожной насыпи. Охраны не было. - Это расконвоированные, те, кому скоро домой, - понял я, и пошёл дальше, ловя на себе удивлённые взгляды заключённых. Но вот, наконец, и мост: под деревянным настилом бурлил водяной поток. Впереди виднелся прогал, напоминающий заросшую дорогу, на него я и свернул, надеясь выйти к деревне. Пройдя по нему пару километров, я неожиданно вновь вышел на берег реки. Широкая пойма вся залита водой, и только у противоположного крутого берега, очевидно там, где проходил фарватер, сцепились две большие льдины, образовав ледяной мост.
Что делать? - подумал, я, - возвращаться к насыпи и ис-кать следующий мост, или попробовать перебраться здесь?
- Попробую здесь, - решил я, - на пойме неглубоко, трава из воды торчит, в сапогах пройду, если и зачерпну, ничего страшного, ноги всё равно сырые. А дальше - по льдинам перейду. Я вошёл в воду. Вокруг было очень красиво: ярко голубое небо, отражаясь в талой воде придавало ей глубокий темно-синий цвет, на котором выделялись ослепительно белые льдины на фарватере и рыжий от прошлогодней травы откос противоположного берега. Пролетавший вдали ворон изменил направление полёта, и направился в мою сторону, очевидно интересуясь результатом переправы. Взобравшись на первую льдину, и убедившись в её прочности, я прошёл по ней и перепрыгнул на следующую. И сразу очутился по шею в обжигающей ледяной воде. В этом месте оказалось очень глубоко, дно нащупать мне не удалось. Льдина представляла собой тонкий слой льда, не толще сантиметра, под которым был мокрый снег. Развернувшись в воде и ухватившись за край твёрдой льдины, я попытался подтянуться на руках и выбраться на неё. Но лёд крошился под руками, наполнившийся водой рюкзак тянул на дно, висевшее за спиной ружьё, цеплялось за мокрый снег. Мне удалось снять ружьё и положить его на край твёрдой льдины, отцепить и отпустить по течению рюкзак. Я уже собирался поднырнуть под взявшую меня в плен льдину, чтобы добраться до открытой воды, где можно плыть, но льдина раскололась на несколько частей, и поплыла по течению, освободив меня от своих объятий. Я поплыл к своему берегу, на небольшой мысок, где образовался перекат. Достав ногами дно, я понял, что на мне нет сапог, - утонули, пока я барахтался, освобождаясь ото льда. Вскоре мимо проплыла пачка сигарет из моего кармана, а затем и рюкзак. Вынув его из воды я положил его на кусты травы, высовывающиеся из воды, и вновь бросился в реку: мимо проплывала льдина с лежащим на ней ружьём. Достав его, и взяв рюкзак, я поплёлся к берегу. Дно реки было покрыто льдом, и идти по нему было скользко. Когда до берега осталось метров тридцать, неожиданно стало сводить ноги, резкая боль мешала идти.
- Надо же, воды по щиколотку, а можно утонуть, если ноги не держат, - подумал я, и, собрав всю силу воли, продолжал идти. Но вот, наконец, и берег. Выйдя на большую проталину, я в изнеможении опустился на землю, а затем зарядил ружьё и выстрелил в воздух. Это был салют в честь моего спасения. Теперь надо думать о дальнейшем. Охота отменяется, это понятно, надо возвращаться домой. Я посмотрел на часы - сейчас шестнадцать десять, значит, поезд уже ушёл. Когда я выходил на просеке, кондуктор сказала, что на обратном пути они будут в этом месте в шестнадцать часов. Придётся ехать завтра. Затем я достал из рюкзака бутылку водки, разделся, отжал одежду, и тщательно растер все тело водкой. После того, как вновь оделся, прямо из горлышка выпил остаток водки, которой к моему удивлению оставалось ещё много. Крепости я не ощутил, казалось, что пью горькую, настоянную на осиновой коре, воду. Но всё - таки я согрелся, захотелось закурить, но пачка сигарет уплыла, а запасная, лежащая в рюкзаке превратилась в мокрую кашу. Я чиркнул газовой зажигалкой, к моему удивлению, она загорелась. Значит можно разжечь костер. Наломав тонких сухих еловых веточек, и оторвав от берёзы кусочек бересты, я развёл огонь, и набросал в него веток потолще. Стало совсем тепло, и я уснул.
Проснулся на рассвете от холода, костёр давно погас. В лесу было ещё темно, но на востоке хорошо была видна оранжевая полоска зари. Начав собирать хворост для костра, я вспугнул сидящего на берегу крякового селезня, но мне было не до него. Когда костёр разгорелся, я почти согрелся, только ноги почему-то никак не хотели согреваться. Но, в конце концов, нагрелись и они. Решил идти к железнодорожной линии: хотя до поезда оставалось ещё около десяти часов, но может, повезёт и пройдёт грузовой поезд, и удастся доехать на нём. До линии было около двух километров, но каждый шаг давался с трудом. Крупитчатый, подмороженный за ночь снег, резал ноги. Но вот и насыпь. Я расположился, найдя сухое место между рельсами, и стал греться на солнце, которое поднялось уже высоко. Ноги продолжали болеть. И только сейчас я заметил, что они распухли.
- Нехорошо, - подумал я, но делать нечего, дома буду с ними разбираться. И тут вспомнил, что уже сутки ничего не ел, и достал из рюкзака батон копчёной колбасы, хлеб на-столько размок, что его пришлось выбросить. Но когда я по-пробовал съесть кусок колбасы, то понял, что не могу: при глотании горло болело так, будто я глотаю измельчённое стекло. Тогда пришлось достать лимон, очистить его о мор-щась от кислоты и боли съесть его долька, за долькой. Минут через десять боль в горле пропала, и я смог позавтракать. Солнце грело по-весеннему, я задремал. Так, в полудрёме я сидел до прихода пассажирского поезда. Войдя в вагон, я за-метил, с каким удивлением пассажиры смотрели на то, как я зашёл в вагон в носках. Когда поезд прибыл по назначению, я подошёл к локомотиву, и попросил у машиниста продать мне какие-нибудь старые ботинки. За тысячу рублей ботинки нашлись, но их пришлось разрезать, чтобы они залезли на распухшие ноги. Конечно, выглядели не очень презентабельно, но ходить можно. На станции я узнал, что мой поезд будет только через восемь часов - в два часа ночи. Опять придётся ждать. Но через четыре часа трансляция объявила о прибытии почтового поезда, на котором я мог добраться до узловой станции, откуда уже ходили электрички, и останавливались многие поезда. И я поехал. На узловой, когда я встал в очередь у кассы, что бы купить билет на ближайший поезд, ко мне подошёл худощавый мужчина средних лет и спросил: - С охоты едешь? - Да, подтвердил я. - Зайди к нам, - предложил собеседник, - и показал глазами на дверь с надписью "КОМ-НАТА МИЛИЦИИ". - Хорошо, только билет куплю, согласился я. Когда я вошёл в комнату, меня попросили предъявить раз-решение на ружьё, которого у меня не было. Я ответил, что ружьё не моё, а моего деда, которое он ещё зимой оставил в дальней деревне, куда ездил на охоту, а потом приболел и попросил меня, его забрать. Выслушав меня, инспектор пред-ложил оставить ружьё, а также патроны, у него, а затем вер-нуться с разрешением. Делать было нечего, я согласился. Че-рез пять часов я был уже дома. Мама, увидев мои распухшие ноги, вызвала Скорую Помощь, которая и отвезла меня в де-журную больницу. Ещё в поезде меня начало знобить, я никак не мог согреться. Когда дежурный врач записал мои данные, я попросил у него немного спирта, чтобы согреться. - Нет, это не ко мне, ответил он, мы лекарствами лечим. Ты лучше открой мне секрет, как умудрился отморозить ноги, когда даже ночью, температура не опускается ниже плюс восьми градусов, в холодильник их засовывал? Пришлось рассказать ему о своих приключениях. Утром меня разбудила медсестра: - Собирайся, в госпиталь тебя переводят, машина пришла.
В госпитале пожилой хирург констатировал: - Обморожение третьей и четвёртой степени, и намазал мне ноги какой-то жёлтой мазью. - А почему ноги обморозились по-разному, одна больше, а другая меньше? - спросил я. - Очевидно, одна нога была раньше сломана, и наросший хрящ мешал нормальному кровотоку. - Да, действительно, было такое, - согласился я. Через три дня опухоль на ногах спала, а ещё через день меня выписали домой. Через два дня, взяв у деда разрешение на ружьё, я поехал на узловую станцию. Меня встретил тот же инспектор. Посмотрев разрешение, он отдал мне ружьё. - А патроны мы расстреляли, так что извини, сказал он мне напоследок. Но я был доволен и этим, и вскоре уже сидел в вагоне электрички. Отпуск заканчивался, пора собираться на службу.