Аннотация: Лёгкая повестушка о дореволюционной России, проклятом бароне и поисках масонских сокровищ в пещерах под Орлом
"Возрастающий Орёл" 20 век.
История орловских масонов конца 18 века неожиданно всплыла в 1909 году, когда разорившийся барон Фёдор фон дер Ропп, разбирая бумаги покойного отца, наткнулся на старинное письмо
Его написал прадед в 1790-е годы приятелю по службе в Орловском губернском правлении. Тот увлекался алхимией, масонствовал, впутывался в заговоры, держа сторону недовольного принца Павла. Накануне смерти Екатерины IIпрадед избирался казначеем ложи "Возрастающего Орла" и очень сожалел, что обязан спрятать доверенные ему деньги "в известняковых пещерах, что за церковью Никития". Сумма, впрочем, не оговаривалась. Точное местонахождение - тоже.
Письмо заинтересовало фон дер Роппа ровно настолько, чтобы забрать его из резного ларца и переложить себе в жилетный карман, поближе к сердцу. Наводило подозрения и то, что отец ему никогда это письмо не показывал, да и не попадалось оно Фёдору Иоганновичу раньше, хотя он с детства обожал копаться в старых документах.
- Откуда там деньги? - пытался здраво рассуждать опешивший барон, шагая из угла в угол по скрипучим полам съемных апартаментов. - Ведь что такое масонская казна, да еще в провинции? С одной стороны - небольшие взносы, десятина от жалования. Рублей 200, что по нынешним ценам....
Считать барон не любил и переметнулся дальше. Масоны устраивали дружеские посиделки с вином, платили пособия неимущим учащимся, жертвовали на вдов и сирот. Иногда выкупали крепостных - собрал же Энгельгардт средства на избавление Шевченки! С другой стороны, ....
Обговорить с самим собой другую сторону Фёдору Иоганновичу помешала квартирная хозяйка, ушлая и вредная мещанка Нонна Агафоновна. Осторожным стуком она сигнализировала - ужин готов, пора пройти в столовую. Голодный барон почесался и отправился на скудную холостяцкую трапезу. Из всех квартирантов только он пользовался правом поглощать горячие блюда дважды в день. Сегодня его ждали бараньи котлетки, капуста, тушёная с черносливом и морковью, а на десерт - пряный английский пудинг.
Привыкнуть к странному, не сочетавшемуся с отчеством, имени барон не мог, живя здесь уже 4-й месяц. Судя по манерам, выговору и платью, в коем всегда преобладали тёмные тона, Нонна Агафоновна происходила из обедневших купцов старой веры.
- Отец, наверное, не смог заплатить, капитал съёжился, и переписался в мещане. В Орле полно бывших купчих, гордо себя держащих. Слава Богу, дом с рождения на ее имя. Есть где жить, есть чем жить.
Хозяйка улыбнулась - Ваше высокоблагородие....
- Фёдор Иоганнович - поправил ее барон.
- Фёдор Иоганнович, - сказала Нонна Агафоновна, - простите, пожалуйста, но... Завтра ко мне студент придёт комнату смотреть вечером. Ту, что пустует уже полгода. Вам не очень нужна оттоманка? Я бы временно ее поставила туда, а потом незаметно вернула. Она восхитительно смотрится с обоями! Там зеленоватые полоски и на обивке......
- Берите, конечно, мне она ни к чему, живу один, сплю на кровати. Это если бы я женился....
- А вы не собираетесь? - Нонна Агафоновна слыла любопытной.
- Нет, я был женат, но моя жена... пошлая история. Мы встретились в Германии, я полюбил ее, но потом... Теперь фрау Мария фон дер Ропп живёт в Италии. Я развёлся
Домовладычица закрыла лицо руками
- Это же невозможно, Фёдор Иоганнович!
- Брак был заключён в Германии и там же расторгнут. Я дал ей свободу.
Упала ложка. Барон невозмутимо продолжил расправляться с бараньей котлетой. Он умел держаться, даже если бестактный вопрос окунал в тяжёлые воспоминания.
Хорошо, Фёдор не отличался въедливостью. Иначе б его непременно насторожило - что за комната, простаивающая полгода близ присутственных мест? Почему ее никто не снимет? В ней что - повесились?
В точку. Именно в этой угловой комнате, натянув шелковый шнур от старого бухарского халата на крюк, удавился присяжный поверенный Карлов. Но вернемся к еде.
- Необычные кулинарные наклонности - думал Фёдор Иоганнович, - коричный пудинг с изюмом и орехами. Колониальные товары страшно дороги!
- Если вы о специях, ваше высокоб...Фёдор Иоганнович, - то мне привозит племянник. У него торговля пряностями в Одессе, свой корабль. Хоть кто-то из наших купец, как деды и прадеды.
Нонна Агафоновна вышла в кухню, где хромой мальчик старательно раздувал самовар.
- Опять щепок жалеешь! - огрела она его. - Барон горячий чай любит!
- А еще водку! - ляпнул обиженный.
После чая он заперся в комнате и долго, почти до полуночи, прикидывал, сколько денег могло оказаться в масонской казне. Ну почему прадед ничего об этом не написал? Фёдор Иоганнович в двадцатый раз вытащил письмо, перечитал его и нахмурился.
- Казна! Там может быть слитков золота на миллионы или пара сотен целковых! Ну а о том, что при Екатерине как раз вошли в оборот бумажные деньги и они запросто истлели в сырых пещерах, лучше помолчим! Мда-с! Нестоящее предприятие. Я пас.
Если посудить, то и жизнь фон дер Роппа - нестоящее предприятие двух банкротов. Мать Феденьки считалась красивой. Других достоинств за ней не признавали даже воздыхатели. Отец не отличался ничем, кроме знатности и болезненной склонности к задиранию юбок. Уродливый, гнутый, с острыми пушистыми ушами (их приходилось брить) и жидкими "вильгельмовскими" усиками, фон дер Ропп-старший развалил свои дела, потерял леса, поля и залежи. К 40 годам, скучая и томясь, опозорил молоденькую горничную. 20 лет, до самой смерти, расплачивался его отец за "маленькую шалость", отсылая вырванные с криком 45 рублей на незаконного сына Илью. Выкормил, вырастил, выучил в гимназии, а тот - связался, дурень, с эсерами. И теперь требует из Швейцарии "посильную помощь" уже от сводного брата. Который ни сном ни духом 20 лет. Только когда завещание вскрыли, узнал Фёдор Иоганнович про Илью.
С таким багажом далеко не умчишься. Еще до рождения маленького бароненка родители разъехались, эпизодически съезжаясь вновь, но жили вместе недолго. Тепла семейного очага Федя не почувствовал; функции воспитательниц исполнялидве старые девы-тётки. Домашнее образование барон завершил рано; на с трудом выбитое дедушкино наследство он смог только два года проучиться в Германии, но диплома не получил. Окончательное разорение фон дер Роппов заставило Фёдора искать места, но, куда б он не пристраивался, всегда попадал в клоаку. К 25 годам барон умудрился переболеть почти всеми известными венерическими болезнями, пристраститься к карточной игре, а когда его жестоко избили за шулерство, карточная мания магически трансформировалась в водочную. Ей-то он и посвятил последние 12 лет жизни.
На склад винной монополии барон попал, пользуясь рекомендацией случайного знакомого, с которым славно выпил в поезде.
Снисходительно-дружеские отношения Фёдора с польским дворянином Адольфом Володзько, позволяли долго не замечать, как пустеют подведомственные ему бочки со спиртом. "Зелёный змий" душил их обоих, и, если понадобилось взять на герб какое-нибудь символическое животное, они бы выбрали это весёлое пресмыкающееся. Пропойца-помощник Семён тоже внёс свою лепту в разграбление складов. Настал печальный момент: скоро ревизия, а спирта - на донышке. Спасти положение может лишь очень крупная сумма денег - подкупить недостающее, умаслить ревизора. Только где их взять, эти деньги? Жалование барон и так получает вперёд, закладывать ему давно нечего, и даже старый процентщик знать "их благородие" не желает. Больно много просит.
А тут еще внебрачный брат Илья! Четвертной в месяц возьми и выложи. Барон не подозревал, что незаконному Илье фон дер Ропп-старший рассказал про масонскую казну, первым дал почитать (и переписать) прадедово письмо. Сам Илья приехать не мог, но зато послал в Орёл по подложным паспортам двух своих друзей, младоэсеров Славу и Олю.
Они на первый взгляд юны и неспособны ни к подвигам, ни к подлостям. Олю год назад еще было можно видеть среди восторженных гимназисток, приходивших посмотреть на Введенский монастырь - место упокоения тургеневской дурочки Лизы. А Славу не столь давно отец порол ремнём за то, что лиса утащила из сарая доверенных кроликов. Страшными политическими террористами они были пока только в своем воображении.
Говорят, за шагами пьяниц горит земля адской серой, растут репьи и чертополохи. Наверное, именно поэтому около забора орловской винной монополии буйствуют колючки, а земля внезапно обрывается пропастью. Внизу пропасти тянется ветка железной дороги - дальше, к реке и железному Витебскому мосту.
Рядом с "монополькой" - ее обширные склады, полные бутылок и бочек. Точнее, уже не совсем полные. Ранним февральским утром, продираясь сквозь морозный туман, облаиваемый всеми окрестными собаками, барон фон дер Ропп приехал на службу первым. Адольфа Володзько еще не было, он жил близко и долго спал, а вот барону приходилось ездить трамваем. Он так и не привык к этому бельгийскому электрическому монстру, всегда рассчитывая свое время на пеший путь до монополии, но трамвай привозил раньше.
Зайдя в склады, барон поразился, что здесь опять пахнет крысами - их шерстью, помётом, смешанным с прогорклым маслом и пролитым спиртом. Крыс должны были изничтожать коты, но складах они не задерживались, и сотрудники часто ставили мышеловки с кусками черного хлеба, поджаренного на пахучем масле. Мышеловки, увы, больше ловили людей, чем крыс. Даже в самом темнющем углу кто-нибудь неизбежно на них наступал. Вот и сейчас барон чуть задел носком сапога край железной ловушки, челюсти клацнули, но промахнулись.
- Тьфу ты! - выругался он и начал измерять уровень спирта длинным шестом с засечками. Шест уткнулся в голое днище. Следующая бочка опорожнена наполовину. Еще одна - на треть. К рядам готовой продукции барон даже не приближался - он и так помнил, что брали много и при нём, и до него.
- На бой и крыс не спишешь... пробурчал Фёдор.
Дверь раскрылась.
- Что, плохи наши дела? - ядовито спросил Адольф Володзько.
Вместе они подсчитали, что не хватает фантастических объемов спирта, почти целое море, и, чтобы возместить незаметно ущерб, надо купить спирт рублей на 500, не меньше. От ужаса баронья голова начала раскалываться еще больше.
Они еще не знали, что едет ревизор, а поверенные брата, младоэсеры Оля и Слава, уже в Орле.
Тяжело пыхтящий паровоз привёз закутанную Оленьку на Витебский вокзал, где ее уже ждал гражданский муж Слава. Он подобрал два разбитых чемодана и гордо сказал:
- Поедем на трамвае! Извозчик - это пошло. Прошлый век.
Высунувшийся из-под шали вздёрнутый носик согласился. Дорога Оленьку ничуть не утомила, наоборот, она вспомнила, как добиралась много лет подряд к тётке в Елец. Тогда она садилась на Елецком вокзале, долго ждала, пока паровоз переведут в сторону Ельца, а потом перед ней проносился исчезающие арки над дверьми вокзала, домики, бочки Нобеля, железнодорожная школа, домики, красная винная монополия, монастырь.... Тогда Оля была невинна и наивна, теперь же она - безмужняя жена, революционерка, на равных строящаяся свою судьбу(весь этот набор впихнул в милую оленькину голову мятежный учитель риторики Беневоленов) Отрешившись и ностальгируя по себе, 15-ти летней (что странновато для особы в 18), Оля не заметила, как трамвай остановился в совершенно противоположном краю города. Слава понёс багаж на 2 этаж убогих и затхлых меблированных комнат, снятых только потому что "хозяйка паспортов не спрашивала".
Оля не подозревала, что теперь несколько месяцев кряду ей придётся шастать по окрестностям достопамятного Елецкого вокзала. Вспоминать отражение своего лица в его начисто вымытых стёклах, хлопанье двери, легкую дымчатую зелень, окаймлявшую рельсы, мелькавшие дачные платформы, низкие станционные домики.... И не просто ошиваться, а искать для партии масонскую казну. Почему их друг Илья, бастард фон дер Роппов возложил сию миссию на пару столь неподходящих, обезоруживающе-глупых, "товарищей", он и сам не понимал. Больше, видимо, некому.
Если отбросить стилистические выверты и туманности, на кои масоны последней четверти 18 века были особы люты, в письме его прадеда сообщалось следующее: он поместил казну в яму под полом Пятницких пещер, в одном ему ведомом углу. Фон дер Роппа всегда передёргивало, когда он представлял прадеда, медленно опускающего сундук с "масонскими деньгами".
- Никто не найдёт, - усмехался тот, - вару подлил в яму, чтобы деревянный сундук не сгнил, и жертву достойную приготовил.
"Жертва", несчастный молодой лис, отчаянно скулил в железной клетке. Фибровый чемодан с железными заклёпками по углам скоро захлопнется, погребя в своем кожаном чреве доверчивого ручного Лискина. Рыжий друг, стихия огня, мокрый нос, черные когти, ты принесешь свою лисью жизнь подземным духам, чтобы они морочили путников, отдаляя их от клада. Еще немного пороху, и легкая осыпь стен закрыла желтой пылью чемодан, где отчаянно хрипел, душась хвостом, лис, присыпала ямку, замела следы.
- Никто не узнает - уверенно произнес прадед, и, казалось, он коварно подмигнул ему, недостойному правнуку....
Фёдор Иоганнович резко мотнул головой, точно пытаясь сбросить навязчивые видения. Господи, это либо от водки, либо он сходит с ума. Видеть явственно собственного прадеда в последний год царствования Екатерины, будто это происходило только позавчера, читать его мысли, воображать его усмешку - это ль не болезнь!
В аптеку бы! Морфию! Опиуму! Яду!
Фон дер Ропп отлично помнил, что яды в столь поздний час свободно продаются в аптеке Ротов на Болховской. Но туда надо спускаться, чтобы спуститься, придётся одеться, затем подниматься... Но яду хотелось смертельно, и Фёдор приподнялся с кровати, нащупал ногой домашние войлочные туфли.
В аптеке оказалось многолюдно.
-Охота им в такое время стоять за сахарными каплями и александрийским листом? - возмущался нетерпящий Фёдор Иоганнович. - о, да у них новый провизор! То-то барышни все к нему. Небось просят "патентованное парижское средство". Но, наконец, подошла и его очередь
- Сообщения нет - развёл руками молодой провизор. - И на жаб мор нашёл, еле-еле слизь собрали.
- Дайте тогда лодзинского, передумал фон дер Ропп, -за 2.30
Барон вернулся в комнату с маленьким мешочком в руках. То, что ему продали под видом яда, на самом деле называлось снотворным порошком лодзинских аптекарей и стоило от силы копеек 40.
- У Ротов всегда дорого. Даже через 100 лет зайдёшь, накрутят жутко!
С этими мыслями усталый барон всыпал порошок в воду, размешал, выпил и уснул. Ему снился островерхий немецкий городок, незнакомые дамы, вечеринка студентов из России, звёздчатые колпаки, череп в руках. Как же мы там пили, мычал сквозь сон фон дер Ропп, - как же мы там пили, идиоты!
В своей комнатке тихо молилась по-старому обряду Нонна Агафоновна.
-А не женить ли мне фон дер на себе? Кто знает, что он развелся? Кто видел эту его Марию фон дер Роппову? Скажу, что я его жена, и все тут - подумала она, но тут же отогнала крестом беса, внушившего ей сию мысль, и задремала. Снились ей парадные выезды, красавец гусар Черниговского полка, разбитная служанка Марфа, в накидке которой Нонна бегала вечерами к нему на свидания... Теперь ей 41, жизнь прошла, а дальше, если верить картам, ждёт большая страсть. Мордасть. И Фёдора Иоганновича тоже.
Наутро барон специально спускался в погреб за винной монополией, куда вороватые работники припрятывали заначки. Но представить себе это погреб с желтовато-серыми сводами частью обширных пещер он не мог. Да и не сообщались десятки этих частных подвалов с пещерами. Они упирались в тупики. Вход же со стороны реки постоянно засыпали, другие вероятные проходы в ж/д выемке могли замуровать при строительстве Витебского моста. Разрастающийся овраг за семинарией? Но и рано утром, и поздно вечером рядом с ним пролетают опаздывающие на Елецкий вокзал пассажиры. Был бы тихий уголок, а так, публично, на глазах, обшаривать овраг в поисках заветной дырки....
Барон щипал себя, спрашивая - а деньги-то вам нужны?!
Ой как нужны. Увы.
Если у Фёдора фон дер Роппа спросить, каково самое сильное впечатление его детства, то он, несомненно, признался бы - ревизия. Именно нежданно нагрянувшие ревизоры обрушили карьеру его отца, а затем, когда надежд вернуться на госслужбу совсем не осталось, подсекли и его частные приработки. Годы минули, а до их пор Фёдор Иоганнович помнил брошенные ему слова - что отец нечестный человек. Поэтому все, что связано с ревизиями, вызывало у него священный трепет. Страх потерять удачное место (и бесконтрольный доступ к спиртовым запасам) держал фон дер Роппа в беспрестанном напряжении. Он плохо спал, ворочаясь, прикидывал, укого занять 500 рублей.
- Разве к Макеихе, ведьме-солдатке пойти? - страдал барон, - что живёт у самого кладбища. Говорят, она богата и даёт в долг. Авось не откажет честному барону....
Честному барону! - прибавил Фёдор Иоганнович, едко усмехнувшись
Вечером, после службы, фон дер Ропп переоделся в потёртое сизое пальто на рыбьем меху, облезлую овчинную шапку, толстые шерстяные рукавицы, и, невзирая на усилившийся холод, отправился к ведьме-солдатке. Он забыл, что путь к домику Макеихи лежит через Афанасьевское кладбище, немного трухнул, когда догадался пересечь погост наперерез, петляя узкими тропинками. Кресты стояли по грудь в снегах. Тусклые фонари бросали обнадёживающие полосы света на витые оградки. Чуть не застряв между могилами девы и отставного прапорщика, барон просочился к обледенелой калитке.
Макеиха точно чуяла, что сегодня, в хлад и темен, к ней придёт высокий гость.
- А я знала. Карты сказали - явится знатный господин, немецкого роду - без тени заискивания произнесла гордая дама.
Несмотря на жизнь у могил, выглядела вдова подозрительно молодо. Пенсне, дорогая городская шаль, мягкие домашние сапожки и руки, унизанные недешевыми кольцами, намекали на неплохой доход. Высокая причёска, подсмотренная у классных, дам, пудреный нос.... А ведь она женщина едва грамотная.
- Мне срочно нужно 500 рублей - резанул, не разуваясь, барон.
- Обратитесь в банк, ваше высокоблагородие - парировала ведьма.
-Был. Не дают - улыбнулся барон.
Да он, однако, нищ, подумала Макеиха, но промолчала. 500 рублей, накопленные на чёрный день давно пылились в ее сундучке под старыми тряпками, но одалживать их первому попросившему - страшно.
-Ваше высокоблагородие, ответила Макеиха, - я не банк, я рискую больше, и мне надо знать судьбу человека, прежде чем одолжить большие деньги. Позвольте сначала погадать вам, после чего сразу приму решение.
- Знать всю судьбу невозможно - возразил Фёдор Иоаннович.
- Всю - да, но в общих чертах - вполне по силам - сказала Макеиха. - Дайте мне вашу руку.
- Вот бы в банке так! - рассмеялся барон, - руку!
Он протянул гадалке ладонь, пухлую, аристократическую. Белую.
- Вижу искушение - "читала" она, - странную женщину, путь которой пересечётся с вашим уже в ближайшие дни
- Она блондинка или брюнетка? (барон славился ненавистью к блондинкам, видимо, оттого что сам был белобрыс)
- Русая коса колосом как корона. Впрочем, она должна коротко постричься. По-мужски. Чтобы не узнали. Ее ищут двое - отец и полицмейстер.
- Роковая женщина?
- Она слишком молода, чтобы стать роковой - объяснила Макеиха. - Вдвое моложе Вас.
- Заманчиво - обрадовался Фёдор Иоганнович. - А как, кстати, у меня на службе? Я сохраню место после ревизии?
- Здесь тебе грозит змея - закричала ведьма, закрыв лицо руками. - Я вижу ее, она огромна. Это символ. Подлость. Коварство под видом дружбы. Предательство коллег. Обман и подстава.
- Я дружу со своим начальником - недоверчиво хмыкнул барон.
- Не обязательно он. Другие.
- Ну а с деньгами у меня что?
- С деньгами? Вы буквально по ним ходите - рассмеялась Макеиха
- Значит, 500?
- 500! Распишитесь - ведьма протянула барону замасленную книгу со множеством пустых страниц. Пишите "Я, нижеподписавшийся..."
Получив деньги, Фёдор Иоганнович повеселел и прошёл сквозь кладбище, напевая.
В департаменте полиции уже знали, что в Орёл прибыли двое эсеров, эмигрантов из Швейцарии, с непонятными целями, выдавая себя за "студента Московского университета" и "девицу мещанского звания". Приезд их оказался настолько скор, что полиция даже растерялась. Ведь Оленьку в Орле хорошо знали, она проучилась в частной гимназии 6 лет, ее в любой миг могли заметить на улице одноклассницы, учительницы, родственники. Да что они - родители Оленьки жили недалеко от города, в богатом имении, где ее отец священствовал, мать одна вела школу, братья строили кирпичный завод и частенько выбирались в Орёл. Увидят, схватят, завернут в медвежью полость.
Но парочка идеалистов ни о чем плохом не думала, задание партии сочла пустяковым (дел-то, залезть в пещеру!), а потому готовилась не прятаться, а наоборот - ждала знакомых на вечерние чтения. Не терпелось рассказать эмигрантские новости, поделиться подпольными брошюрами и, конечно же выпить медицинский спирт, подкрашенный "под виски" плохим чаем. Купили калачи, связку баранок, крюк колбасы, чухонское масло, варенье.
- Ты б постриглась - буркнул Слава, ревниво смотрясь на прекрасный профиль своей невенчанной жены. - Эти косы - примета. Волосы слишком тяжелы. Все обращают внимание. Да и в розыске твое описании, помнишь, волосы длинные......
- Но не в парикмахерскую же мне идти! - воскликнула Оля. - Девица, слёзно умоляющая отсечь такую косу, вызовет переполох. Меня вся улица будет отговаривать!
- Я сам отрежутвои косы. - Слава подкрался к ней с огромным ножом.
Оля вздрогнула и отпрянула.
- Сиди, я пошутил. Здесь глушь, любая стриженная бросается в глаза. Лучше ты переложи косы. Не венцом, а рогами.
..... Фон дер Ропп еле успел привезти спирт до приезда ревизора, но тот ничуть не оценил его усилий. Деловито пройдясь по складу, заглянул только в первую попавшуюся цистерну и больше к ней не возвращался. Готовые бутылки, впрочем, ревизор проверял тщательнее, и даже успел попробовать.
- Все ревизоры страдают язвой. Больно нервные - прибавил полушёпотом барон. - Ему чистый спирт вреден.
- А куда ведёт эта дверь? - ревизор ткнул пальцем в заржавленную обивку дубовой двери подвала.
- Служебное помещение. Инвентарь храним. Тулупы сторожей и все в таком роде.
- Ключи у кого?
Фёдор Иоганнович перемигнулся с Алоизием.
- У меня, сейчас - Володзько судорожно шарил в карманах.
Дверь распахнулась с трудом и скрипом. Пахнуло изморозью, словно тут было не умеренное Нечерноземье, а сибирская мерзлота, вечный мамонтовый холодильник. Бутылки, канистры, банки, бочки загромождали низкие каменные ступени, которые никуда не вели. Громыхнули грабли, железные зубья рухнули в миллиметре от ревизора. Испуганно дёрнулась мышь, едва не опрокинув косу.
- Летом траву около корпусов сгребаем скошенную- подсказал барон.
- Тара с чем?
- Пустая запасная - пояснил Володзько.
Ревизор приподнял один бочонок, поболтал его в воздухе. Ничего не плеснулось, бочонок легко вертелся в тонкой руке.
- Выпили, ироды! Когда успели? - промелькнуло у барона, но он вида не подал. Оно и к лучшему.
Ревизор покинул склад, сильно пошатываясь и держась за печень. В кармане приятно щекотали две сотни рублей.
Фон дер Ропп только дома, улегшись на кровати с кошкой и пледом в ногах, задумался - куда ведут подвальные ступени, если дальше все замуровано?! Неужели придётся пробивать ход?
Напротив Орловской духовной семинарии раскрывалась убедительная пасть оврага. Преподавателям не было нужды расточать запасы красноречия, расписывая перед будущими священниками адские пропасти. Она зияла тут, прямо под ногами, стоило лишь отойти от ворот. За овражным провалом, на низкой утоптанной площадке торчали круглые слоновьи бока нобелевских бочек. Их нефтяное содержимое ничуть не стеснялось соседства с железнодорожными домами, складами и училищем. Достаточно одной маленькой искры, чтобы спалить в каспийском огне все хозяйство Семинарской станции вместе с Елецким вокзалом. Но бочки Нобеля стояли тут уже давно, а ни запасной вокзал, ни станция еще не горели.
Словно сожалея об этом, из распахнутых дверей училища выскочил парнишка, "путеец"-второклассник Тёма, и бойко запрыгал по рельсам. Ему, без 10 минут настоящему железнодорожнику, плевать на технику безопасности. Еще немного - и на тёмкиной непутевой голове появится фирменная фуражка с буквами Р-О. Риго-Орловской ж/д. Или, если плохо сдаст экзамены, то О-Г. Орловско-Грязская. Попасть "в грязи" намного хуже. Вся семья Тёмы служила в управлении Риго-Орловской ж/д, что на Новосильской улице, у трамвайного депо. Отец подсчитывал нетарифицированные грузы. Незамужняя тётка вела документацию по нескольким участкам и выстукивала на "Ундервуде" скучные столбцы цифр. Старший брат-студент на каникулах ездил кондуктором. За погибшую под поездом маму железная дорога платила семье 21 рубль пенсии. Жили они тоже в "путейском" доме у семинарских бочек.
Траектория между домом и училищем пересеклась мигом. Тёмка впорхнул в кухню, вытащил из-под хлебницы большой кривой нож, порылся в сундучке с инструментами, ничего не взял, вышел, запер дверь. Оглянулся. Никого, только бежит за краем Афанасьевского кладбища белая собака.
Тёма проскочил склады и упёрся в дальний край кладбища. Наискось торчало жерло недостроенного элеватора. Срезал ножом пук заиндевевших осок, поджёг, приложил к известняковой кромке оврага. Затем, выждав время, принялся долбить известняк припрятанной кувалдой. За эту кувалду, кстати, ему еще надерет уши взбешенный обходчик, у которого Тёмка часто крал инструмент.
Бил он долго, но, наконец, в известняке открылась узкая щель. Пахнуло пылью и птичьими перьями. Значит, ребята правы - старый лаз именно здесь.Тёма вынул фонарь "летучая мышь", зажёг его и ловко протиснулся в щель. Он не знал ни куда идти, ни куда лучше светить - вверх или под ноги, махал фонарём, то гася его, то зажигая вновь. Керосин Тёмка слил дома, из тёткиной лампы, и за это ему тоже надерут уши. Но что такое уши? Ерунда, кожаные наросты по краям головы. А вот если он отыщет клад?
Байки про клады, запрятанные в отработанных пустотах между Афанасьевским кладбищем, ж/д хозяйством и Пятницкой слободой, слышали все. Одни приписывали их разбойникам смутных времен и переселенным черкесам, другие травили бесконечные истории о масонах екатерининской поры, собиравшихся в большой зале, освещенной черепами с нефтяными плошками в пустых глазницах.
Про черепа Тёма вспомни не зря - внезапно ровный пол стал уходить вкривь, со стены он чуть не сбил натекшую за сто лет известняковую шишку, чьи очертания в мелькающем свете походили на чью-ту шишковатую голову. Дальше было скользко, но путейцы не робеют. Тёма сел и съехал по наклонной, упав лицом в холодный камень.Фонарь потух. В темноте юному исследователю пришлось нащупывать руками отверстия в стенах и даже просунуться в одно, самое широкое, но дальше нескольких метров он не продвинулся. Та часть пещер давно уже не разрабатывалась, ибо на самом краю Семинарского оврага лепились дома, пласт известняковый истончился и мог в любой миг обрушиться. Слои известняковой пыли оседали в горле. Тёма закашлялся.
- Пора уходить - стучало у него, - в 5 часов отец придёт со службы, потом тётка явится, к их приходу Тёма должен сидеть в своем закутке с тетрадкой.
Мальчик повернул назад. В его возрасте страх, особенно страх смерти, еще не разросся. Накатывало только легкое, приятное жжение под сердцем, предчувствие опасности. Тёмка свистнул и обомлел -"летучая мышь" зажглась как бы сама собой, позади него раскрывались два одинаковых прохода. Он не помнил, каким именно пришёл сюда! То ли левым, то ли правым.
- Ну, правильно, - догадался невезучий спелеолог, - я же шёл, потом скатился с горки. Надо идти, где горка.
Тёме показалось, будто горка была слева, и он пошёл налево, но ошибся. Впереди его ждал тупик, заканчивающийся где-то под семинарией. Тёма явственно ловил звуки пения, исходящие из круглой семинарской церкви, и монотонный гул лекции в большом зале. Кто пел молитвы, кто записывал, кто бродил по коридорам, переговариваясь вполголоса. Еще немного - и Тёма мог разобрать тему лекции или строки торжественного песнопения. Но ему надо было идти домой.
Парень рванулся назад, развернулся, пошёл вправо и кое-как взобравшись на горку, заметил тусклое свечение. Свой лаз. Он быстро вынырнул и побежал к станции.
Фёдору Иоганновичу всегда мечталось, чтобы на его фамильном гербе не красовался железный шлем с торчащей выпушкой аж из пяти павлиньих перьев, а что-нибудь посолиднее. Павлины - пошлое, дамское, трусливое. Намёк на хвастовство и позу. Секира, например, или арбалет, или хоть дохлый горностай, но только не павлиний хвост! В европейском гербовнике, впрочем, фон дер Роппий герб обходился странными синими перьями. Теперь, в виду изменившихся обстоятельств, фон дер Ропп должен был пририсовать к гербу чёрную дыру. У него ничего не получалось. Что ни предпринимай - все проваливалось в пожирающую бездну.
Сегодня утром, потянувшись рукой к комоду, Фёдор Иоганнович с ужасом заметил, что часов там нет! Он не поверил своим глазам, судорожно обшарил карманы. Часы пропали. Хорошо, что уплатил Нонне Агафоновне за полгода.
Барон покопался в чёрной сумке мятой козлиной кожи, выудил оттуда перстень с тремя каплями бирюзы, взвесил на ладони, положил назад. Мало! Обидно мало. В ломбард надо потяжелее. Еще поковырялся и достал золотой портсигар, но взгляд его приковали инициалы "SDF". Это не его портсигар. Опасно. Вскоре из сумки извлёкся дамский браслет в виде трех переплетенных золотых цепочек соспускающимися висюльками - глазками зеленоватого берилла.
- Память Маргарит - вздохнул Фёдор, скупо чмокнул браслет и сунул в карман.
Мело, задувая в щели, в конце улицы ветер со свистом огибал тусклый фонарь. Фёдор Иоганнович затянул шарф, почти скрывающий лицо, и дернул ручку двери невзрачного дома на 2-й Курской. Там, в сенях серого мещанского строения, таился квазиломбард татарина Мустафика. Деньги он давал под заклад только стоящих вещей. Массивных обручальных колец, серёг с крупными камнями, старинных кубков, чаш и сахарниц. Браслет из трех тонких цепочек вряд ли мог его обрадовать.
- Ну если только из уважения - мрачно процедил Мустафик, теребя пальцами тонкие цепочки. - Рублей 9 дам
- Помилуйте, Мустафинька, - голос барона стал крайне женственным и сбился, - это только на 1-й взгляд лёгкая штука. Но тонкая работа, изящные глазки, афганский берилл! Работа столичного ювелира!
- Работа, не спорю, тонкая, вещица милая, но оцениваю по весу. 9 рублей - и так одолжение. Другие дадут не больше 7.
Фёдор Иоганнович кивнул. С 9 рублями в кармане он почувствовал себя очень богатым и решил побаловаться бутылкой пива от Шильде, хотя раньше никогда его не покупал. Он ненавидел слабые напитки. Но водка уже осточертела.
Барон видел заметаемый снегом верх трамвайного депо, еще немного, и он бы поехал в город выпить, но вой метели заглушил звонок выползавшего из кирпичных стен бельгийского чудовища. Фёдор Иоганнович шагнул на Новосильскую и почти столкнулся с железным монстром лбами. Скрип, визг, еще сантиметр - и потомок крестоносцев принял бы мученическую смерть под орловским трамваем. Они оба встали как вкопанные, барон и трамвай. Вагоновожатый выскочил, начал ощупывать пострадавшего, хотя тот стоял, не произнеся ни единого слова. Барон отскочил, вагоновожатый вернулся в кабину и повёл состав с лязгом и грохотом.
Пить расхотелось. Фёдор Иоганнович понуро побрёл за город, в клубок переплетающихся метелей.
Квартирная хозяйка сидела на кухне с соседкой и раскладывала карты.
- Как ваши дела, Фёдор Иоганнович? Что-то вам давно никто не пишет - произнесла Нонна Агафоновна, поднимая даму пик.
- Как обычно, - невесело ответил квартиросъемщик. - Насчёт писем - спасибо, что напомнили. Я как раз собирался дядюшке написать.
Вопрос в том, кому из дядюшек написать! Дядей всякого родства и свойства у барона водилось несметное множество. Целый полк можно создать. Одни были бедны и служили другие не бедствовали и тоже служили. Имелся еще один родственник, тоже подходивший под категорию дядек, хотя не сильно старше самого барона. Но дядя тот, важный римо-католический чин, пребывал в почётной ссылке на Кавказе. Вряд ли он мог послать рублей 30 человеку лишь за то, что у них одна фамилия.
Следующий день был неприсутственным. Барон очень надеялся, что метель завтра утихнет и будет можно побродить по известняковым срезам, вдоволь намёрзнуться, а потом с чистой совестью выпить грогу. Увы, утро его началось со скандала. Сдав Мустафику браслет Маргарит, бывшей своей любовницы, Фёдор Иоганнович не подумал, что из-за него предстоят скучные препирательства.
Но полицмейстер завернул к Мустафику, надеясь прояснить судьбу пропавших вчера ложек. На темноватом прилавке блеснул тонкий золотой луч. Полицмейстер насторожился.
- Да это же пропавший браслет барышни Кочубей! - удивился полицмейстер. - К нам вчера пришёл список похищенного на три листа. Одно колье тысяч на сто тянет. И браслетик изящный из 3 цепочек, перевитых упоминается!
Испуганный ростовщик протянул браслет на заскорузлую ладонь.
- Кто вам принёс его?
- Барон фон дер Ропп, усмехнулся Мустафик, - его здесь все знают. С винного склада. Живёт на Ново-Привокзальной, в доме Солоуховой.
Полицмейстер выдал расписку, еще раз извинился и отправился к барону. Его очень вежливо, со всяческими предупредительными церемониями, но все же весьма настойчиво попросили посетить полицейскую часть.
-Не беспокойтесь, это, скорее всего, просто недоразумение - успокаивал полицмейстер, а сам, кабы не мороз, потёр бы от удовольствия мокрые ладони. Привести в часть настоящего барона! Того гляди аристократов будет можно сажать в клетку вместе с дебоширами из простонародья. Да, а что? Чем барон лучше не-барона? Лицо испитое, воротник лысеет, часов нет....
- А вы знаете, -решил развеять тоскливую атмосферу Фёдор Иоганнович - у меня в субботу в трамвае часы из кармана вытащили. Золотые, с монограммой и короной на крышке.
Полицмейстер глухо пробормотал, что фон барон может подать заявление в общем порядке.
Разговор не клеился. В часть они зашли через неприметную дверцу, щадя самолюбие подозреваемого. Фёдор Иоганнович растерянно объяснял: семейство Кочубей он знать не знает, браслет - фамильная драгоценность.
Полицмейстеру понравился распинающийся барон. Он бы его и дальше попытал, но правила требовали отпустить, взяв подписку о невыезде
_- Божечки, подумал про себя Фёдор Иоганнович, - Божечки милостивые! Только этого мне сейчас не хватало! Он снова чувствовал себя нашкодившим мальчиком, вытащил из закромов памяти детское, беспомощное "Божечки!!!" В сорок с лишним, ага!
Из полицейской части барон решил не ехать домой на трамвае, а подняться выше, оглядеть Семинарский овраг и потом от станции пойти по рельсам до Витебского вокзала. Но маршрут этот хорош в теплый и сухой летний день, а не при -13 под вой метели. Барон добросовестно обошёл задворки Семинарской и удивился. Еще дня три назад в зарослях сухих осок, покрытых льдом, не было видно никакой дыры. Сейчас - зияла. Узкая, словно для кошки.
Дым из десятков труб по ту сторону "железки" поднимал в плотном воздухе семиглавого черного дракона с ошмётками изодранного хвоста и нервно дергающейся челюстью. А ведь когда-то тут вообще не было никакой железной дороги, стояла пыльная Курская площадь у монастыря. Понаставили всяких нефтяных бочек, складов! Барон шёл, отмахиваясь руками от назойливых свистков паровозов, но борьба оказалась неравной и свернул вбок.
Он грешил на "швейцарцев", но Слава и Оля только собиралисьтуда.
Славик обещал нескучную борьбу за народное счастье, но все свелось к бесконечному выбиванию денег "на партию". Оленьке в этих паучьих схемах отводилась роль мухи-приманки. Своей наивностью, чистым блеском доверчивых глаз она отворяла сердца фабрикантских сынков, отставных гувернанток с капиталами и прочую публику, оседавшую в Швейцарии. Но, как бы Оленька не старалась, вклад ее в партийную кассу оставался невелик. Сотни три за 2 года базельского сидения.
Поэтому, когда приятель Славика, эсер Илья предложил им тайно выехать в Орёл за масонской казной, Оленька первая побежала укладываться. Дело казалось ей верным, да и город не чужой. Илья предупредил "эмиссаров":
- Будет около вас вертеться один тип... вы на него внимания не обращайте. Это позор семьи, спившийся барон, мой сводный брат Фёдор фон дер Ропп. Но Слава и Оля на всякий случай решили остерегаться спившегося барона. - Воображаю его, высокий тип в порыжелой крылатке с львиными застёжками, из кармана обтреханных штанов торчит горлышко бутылки, помятый котелок, подбитые гвоздями ботинки...
- Серая от плохого мыла манишка топорщится на волосатой груди, скрывая отсутствие рубашки - продолжила бароноописание Оля. - Толстые пальцы с вмятинами от фальшивых перстней, алый вздувшийся нос....
Тем временем фон дер Ропп, ничуть не смущаясь, фланировал мимо оживленно говорящей пары. Слава и Оля никогда его раньше не встречали, на Илью Фёдор Иоганнович ничуть не походил, поэтому они не узнали соперника в тяжелой бараньей шапке и толстом полушубке, с трудом взбирающегося по снежной вершине к монастырю. Поздняя вьюга разбивалась о небольшой мост, проложенный над рельсами на 1-й Курской. "Засланцы" спешили вверх, и тоже не слушать пение монашек, а пройтись по Нижне-Пятницкой, поискать лаз в пещеру.
Фёдор Иоганнович ничего не заподозрил. Он лез, проваливаясь в глубокий снег, падал, отряхивался, останавливал дыхание, поднимался вновь, цеплялся за сухие былинки и ломкие сучья. Его соперники шли неторопливо, словно прогуливаясь, и все же их траектории пересеклись.
- Странные любовники, - начал догадываться барон, - нашли место для романтических вылазок! Барышня-то еще тепло закутана, а парень - в драном пальто, шарф издырявлен молью, сапоги каши просят, вместо шапки - куцая кепи. Она непростая, дворянка, наверное, он - разночинец. Видал я эту новую молодёжь! Дурь и пустота.
Оленька поднималась все выше и выше. Пройти сквозь ряды домов, плотно огороженных заборами, было возможно только закоулком. Миновал скромный, желтовато-серый, сарай или хлев без окон, очень мелкой кладки. Хозяева годами подбирали отбракованные в каменоломнях куски, чтобы набрать на пристройку, но вышло крепко.
Другие строения на Нижне-Пятницкой отличались только цветом и узором резных наличников. Одни были просты, другие чуть покрасивее, но Оля их не замечала. Она шла к спуску на окский берег, тянувшийся в кручах за огородами. Владелец крайнего дома отвоевал себе склон выдутых ветром холмов, в ложбинах которых росли дичающие вишни и яблони. Сейчас его плантации скрывали многометровые снега, но на реку вела узенькая тропка.
-Так! - Слава обернулся, высматривая одинокую фигуру, заметаемую белым пухом. - Нас опередили!
- Неужели никому нельзя пройти вперед тебя? - обиженным тоном возмутилась Оля.
- Мы должны быть первыми! - рявкнул Слава, но было уже поздно. Барон, раздвигая колючки, уже ухнул в темный лаз.
Карбидный фонарь, свинченный с чужого велосипеда еще позапрошлым летом, кинул луч на темное пространство. Высветил собачий череп, брошенный без нижней челюсти напротив входа в пещеру. Длинные выступающие клыки будто впивались в пористый камень. С осклизлых стен сочился конденсат. Фёдор Иоганнович нечасто посещал подземелья; последний раз его туда занесло, когда пришлось поучаствовать в пирушке студенческого братства. Низкий средневековый погреб с запасами крепких бочек - вот чем, по его мнению, должна быть пещера. А не это таинственное пространство и кучей уступов, сходов, дыр и выпирающих блоков, явно брошенных камнетёсами из-за своей неподатливости.
Но медлить было глупо. Приближалась весна, уже через неделю талые воды затопят Пятницкие пещеры, и вплоть до мая (а может, до июня) туда не сунешься. Грачиные гнёзда, невзирая на холод, уже торчали на верхушках деревьев. Урчали голуби. Выли коты. Тепло подбиралось к России с Балкан. Фон дер Ропп это предчувствовал всеми 243 костями своего расшатанного скелета. Если не сегодня, то никогда.
Он вступил на нетвердую, размякшую ступень. От дыхания таяла изморось на жёлтых стенах. Фёдор Иоганнович перекрестился и пошёл неверным путём кладоискателя.
Резкая тишина сменилась гулом и звоном - то ударяли в колокола Никитской церкви. Барон пошёл на звук, и, когда ушам стало совсем нестерпимо ушам, понял, что стоит прямо под колокольней, на углу 4-й Курской и Ахтырской. Город вверху уже виделся явственно: чуть левее - бывший мацневский сад, чуть правее тянулась Магазинная улица с ее капитальными складами. Пересекая 2-ю Курскую, Фёдор Иоганнович догадался об этом по трамвайной дрожи, сотрясавшей стены пещеры. Вот и винная монополия, гул от перегонных агрегатов ни с чем не спутаешь. Интересно, можно ли завернуть в подвал и позаимствовать бутылку?
При мысли о выпивке искателя кинуло в пот. Фёдор Иоганнович вытер лоб платком и заметил, что за монополией ход уклоняется влево. Туда он и направился.
-Ничего, успокаивал он себя, - пройду к семинарии, а затем выберусь и витебскими домами....
На этих словах чья-то прохладная рука ласково коснулась бароньего плеча. Фёдор Иоганнович окаменел.
- Зря пугаешься, приятель - произнес скрипучий женский голос. - Ты в надёжных руках Матильды.
Ему доводилось слышать, якобы во время строительства ж/д линии невеста инженера, гордая шляхтянка Матильда, повесилась в ближайшей пещере. С тех пор ее прелестный призрак бродит под Пятницкой слободой в поисках новых жертв. Особо немилосердна она к железнодорожникам. Заманив по ложным закоулкам, Матильда оставляет обессилевших в известняковой ловушке. Оттого-то в тупиках пещер то и дело попадаются человеческие кости, присыпанные серо-жёлтой пылью.
Фёдор Иоганнович в байки не верил, он быстро развернулся на 180 градусов и встал лицом к лицу к Матильде. Нет, это не привидение, а обыкновенная живая баба лет 40. Хриплый, надтреснутый голос, сиплые, булькающие интонации говорили, что в молодости она перенесла французскую болезнь да так от нее не оправилась. Волчий полушубок, серый платок козьего пуха, криво повязанный вокруг головы, мужнины валенки. Краденый фонарь развеял миф о красавице. Ею она не была даже в сопливом детстве, а уж теперь, в бальзаковские годы, и подавно.
-Оставьте меня в покое, дорогуша! - крикнул барон. - Вы не Матильда, а мещанка с Нижне-Пятницкой. Зовут вас Фёкла Ивановна Голобородько, вдова слесаря. У вас утки и три квартиранта. А у меня браунинг.
Браунинг он пропил лет 10 назад, но часто о том забывал.
- Тьфу! - женщина плюнула и растворилась в темноте. Она хранила в пещерах разную рухлядь, оставшуюся от жильцов, и как раз шла ее перепрятывать подальше на случай затопления. Матильдой представилась со страха, наткнувшись на барона в темноте.
Фёдор Иоганнович выругался, не стесняясь висевших гроздьями летучих мышей. Усталые глаза его отчаянно высматривали нишу. Но ниш попадалось много, в большинстве из них таилась труха, пепел костров, мелкие осколки и щепки. Ориентируясь по одним ему известным "приметам", авантюрист уже готовился вскрикнуть, но вместо сундука с золотом обнажился пустой кувшин.
Со Славой и Олей он почти разминулся. Их вылазка вышла куда менее романтичной. Олю цапнул за палец разбуженный нетопырь, ее провожатый, увидев на стене мистические знаки, принял их за указатели, и остановился у заваленного входа. Наверху уже закатывалось позднее зимнее солнце, пора вылезать. Слава оглянулся и с ужасом понял, что забыл обратную дорогу. Надо было попросить Олю, как Ариадну, бросать на пол спички или семечки.
Слава повернул в одну сторону - тупик. В другую - он упирался в ровную стену. Провалы и ямы вели не на выход. Он растерялся, постоял, подумал - минут 15, и Оля догадается, что они застряли. Начнутся слёзы, упрёки, вопли. Будут аукать до хрипоты. А потом ими пообедает пещерное чудовище. Но вот везение! В пещере они не одни! Кто-то тяжело тупает толстыми ногами. Щелкает фонарём. Стучит. Пыхтит. Сморкается.
Хоть бы не чудовище, хоть бы......
Слава дико закричал. Болезненное эхо отозвалось в барабанных перепонках барона. Он пошёл на крик.
..... Вместе из лаза высунулись три головы - фон дер Ропп в пыльной овчине, Оленька в платке под шапку и Славик в изодранной кепке, которую чуть позже назовут "пролетаркой". Советская промышленность будет их выпускать чуть ли не лет 60 подряд.
- Благодарите Бога, идиоты! - сказал Фёдор Иоганнович. - И чтоб я вас здесь больше не видел.
Путь домой показался бесконечным. Ноги подкашивались, словно долго, безостановочно пил, в голове звенели сотни маленьких молоточков. С трудом добрёл до Привокзальной и улёгся спать, не раздеваясь. Это был один из редких вечеров, когда он остался трезв.
Той же ночью, в самый нехороший час, когда спящего со всех сторон одолевают демоны, к Фёдору Иоганновичу пришёл необычный сон. Будто схватили его за обе руки две толстенные змеищи, питоны или анаконды шириной с хорошее бревно. Кусают, натягиваются тугими кожаными перчатками, только пыжатся да тужатся, а до локтя не достают, рук не отхватывают. Слюнявят и скребут его, старые мочалки, не больно, но щекотно.
Очнувшись от морока, Фёдор Иоганнович минут 5 лежал в темноте с открытыми глазами. Его раздирали неразрешимые противоречия. Верить вещим снам смешно и не модно. Барон вспомнил своих старых тётушек- суеверок. Покойницы везде искали символы. Наука, напротив, утверждала: сновидения - отдых мозга, когда накопленные за день впечатления причудливо перемешиваются с архивами памяти, выдавая порой такое! О! Но две змеи - это все же что-то значит. Древние верования, масонская символика. Уроборос, конечно. Пифоны.
Две змеи, вероятно, означают, что масонскую казну могли нарочно распихать по двум параллельным углам пещер. Так же они походили на два рукава грязноватого весеннего ручья Ленивец, тёкшего настолько неправильно, что его описание противоречило учебникам физики и географии.
- Нет, в этом сне определенно что-то кроется - рассуждал он по пути в склад. - Ленивец, Ленивец... Ручей этот утекал в яму, скрываемую железной дорогой, был намного шире и полноводнее. Что, если весенние потоки пробили в пещерах два рукава, и в одном из них....
Фёдор Иоганнович не договорил - его догнал Адольф Володьзко.
-Плохо спали? - участливо поинтересовался Адольф, тронув за мятый рукав. Потом помощник, как всегда, предложил "освежиться"
-Пить надо меньше! Кто в том месяце взял столько, что опять цифры не сходятся?!- строго произнес барон.
Отослав Володзько считать бутылки, Фёдор Иоганнович оглядел склад трезвым взглядом и ужаснулся. Кругом свисала плотная паутина, в которой шныряли огромные пауки, хотя на дворе стояли еще холода. Неестественную убыль спиртов плохо маскировали шеренги бочек. Под ногами мешались обнаглевшие крысы, хотя он их вроде бы потравили еще перед ревизией. Пол в тех местах, куда часто становились и шаркали, начал проваливаться. И не просто проваливаться, но еще и обнажать под дырками острые бледно-жёлтые камни той самой пещерной породы.
Едва дождался вечера, когда, оставшись на складе под предлогом проверки бумаг, барон осторожно вынул прогнившую доску и нырнул в провал. Он не знал, что там увидит, потому что в этом месте старые пещерные ходы перерубила железная дорога, рабочие наспех засыпали вскрывшиеся ямы щебнем. Образовавшиеся "тупички" потом обкладывали камнем, или, кто посолидней, кирпичами, устраивая холодные погреба.
Падать, как ни странно, не пришлось. Фёдор Иоганнович стоял в низкой пещере со склизкими стенами. Затем своды стали выше, и он было обрадовался, что дойдёт до вокзала, не платя за трамвай, но... Там, где вчера нормально проскочил, ныне шумел бурный поток, несший сучья, щепки, тряпки куда-то влево. Ручей у кладбища, звавшийся то Афанасьевским, то Семинарским, а чаще всего - безымянным, настойчиво пробивал себе выход.
Фёдор Иоганнович повернул назад и уже через полчаса сидел дома со стаканом малинового взвара в руках. По телу словно прыгали мельчайшие насекомые, перемещались холодные мурашки.
- А что - промелькнула странная мысль, - если в пещерах обитает неизвестный науке микроб? С чего бы несколько лет назад выработки прекратились? Кирпич подешевел? А с чего умерли один за другим крепкие пятницкие каменотёсы?
Барон страдал милой, но докучливой фобией. Изучив в 13 лет трактат "Микробы и люди", он принялся яростно отмываться и отряхиваться. Наука ранила нежную душу, с тех пор Фёдор Иоганнович совмещал неаккуратную жизнь с подвигом истового гигиениста. Самолично кипятил свои платки в растворе хлорки, старался почаще мыть руки с мылом, чистить ногти, но при этом мог пить из стакана, захватанного десятками грязнейших рук и делить склад с крысами. Мир невидимого всегда внушал ужас, а микробы тем и страшны, что скачут по тебе незаметно. Он содрогнулся бы, узнав, что ночами баронье ложе обнюхивают мелкие домовые мыши.
Обитали ли в пещерах страшные микроорганизмы или нет, проверить пока не удалось, но на всякий случай Фёдор Иоганнович пообещал себе сходить в баню. Правда, банные дни у него выпадали нечасто. Ближайшая "простонародная" баня кишела всевозможными видами зараз, от чесотки и до гонореи, так как пользовались ей чаще приезжие, и неизвестно еще, какую чуму и холеру они с собой привезли.
Хорошо, что спелеологические изыскания пришлось отложить из-за паводка. С таким настроем фон дер Ропп точно бы не спустился под землю даже ради миллиона рублей золотом. Уже на следующий день подойти к монополии, не намочив ног, стало невозможно. Ручьи спускались с возвышения в конце Верхней Курской улицы и вливались в мутно пенящуюся Пересыханку.
Впрочем, его конкуренты тоже вынужденно затихли. Слава и Оляпосле первой вылазки поняли, что ввязались в авантюру и проще им искать сокровища в Швейцарии, среди идейных эмигрантов, нежели ковыряться в подземных чертогах Орла. Но нет худа без добра. Останься Оля в Европе, так бы она возила тайные бумагии слушала путаные речи соратников. Где в прозрачном горном воздухе, в узком кругу революционных друзей зародиться сомнениям?Там Оля всему верила, ничто не смущало.
Стоило ей очутиться в Орле, как словно упали шоры с глаз, и все стало комичным, ненастоящим, будто затеяли выросшие мальчики таинственную игру. Конспирация. Бумаги под половицей. Скучные разговоры. Все стало вдруг невыносимо пошлым, давящим, унизительным. Оля металась, но ловушка надёжно захлопнулась.
Вечером Саша пришёл неестественно бодрый и заявил, что искать масонскую казну надо прямо под недостроенным элеватором.
-Там есть заваленный технический подвал - по сути, та же пещера, только расширенная и укрепленная. Она как раз ведёт к "рукавам" - узким ответвлениям, начатым в екатерининские времена.
Он достал переписанное письмо фон дер Ропповского прадеда, бегло просмотрел его, затем вытащил другое, неизвестное Фёдору Иоганновичу. Рукавами прадед называл длинные и узкие ответвления от больших пещерных зал. На рисунке они и впрямь напоминала удавов из баронского кошмара. Однако разобраться в метафорических описаниях, не видя всего "Аидова пространства", Слава не мечтал. За век с лишним пещеры сильно изменились. Иначе выглядела и местность над ними. Вот, например, Кузина гора у берега Оки - ориентир, единожды упомянутый в масонской переписке. Но вот уже 40 лет как разрезает большой известняковый выступ у Оки железнодорожный "Витебский" мост. Горой его назвать язык не повернется. Если не это Кузина гора, то что?
Может, в самом деле в пещерах давно ничего нет? Слава пообщался с семинарскими мальчишками, учениками пристанционной ж/д школы, и они пересказали ему старый набор баек. Масонские собрания в огромной зале, освещаемой нефтяными факелами. Логово разбойников с камином и котлом, вмурованном в стену на железном крюке. Скелет в истлевшем костюме. Прозрачное озеро с синеватым отливом дна, в центре коего плавает просмоленная "общественная" лодка, тупоносая и древняя. Но спроси честно - а ты там был, самолично видел? - всяк ответит, что они в пещеры лишь подлезали, неглубоко, недалеко, а все вышеперечисленное видел старший брат, дядя вон с той улицы, сосед сбоку или отец, который помер от горячки десять тому назад.
Только один мальчик, худой и нахмуренный не по годам, молча стоял в сторонке и не брал его пряников. Потом, когда все наговорились, Тёма (это был он) неторопливо подошёл к любопытному студенту и сказал Славе, что пещеры нехороши.
- Чем же они нехороши? - изумился вопрошатель.
Мальчик посмотрел на незнакомца, заметил чужую лоснящуюся фуражку с гербом Московского университета, и процедил:
- Жертва нужна. Кошка или голубь. А то он заведет в тупик.
-Кто это - он?
-Хозяин подземелий. Дух.
-Шутишь?
- Дух выбирает, кого выпустить, а кого оставить - серьезно выпалил Тёма. Он очень не хотел, чтобы в его пещеру кто-нибудь лазил, и решил отпугнуть нежеланных "гостей". Неважно чем - кошку дохлую подбросить, череп в угол положить, начертить на стенах таинственные знаки, верёвки протянуть. Лишь бы не опередили, не открыли его лаз в Семинарском овраге.
Фон дер Ропп ударяется в воспоминания.
Фёдор Иоганнович в трудные минуты своего несчастливого жития, когда становилось особо одиноко, всегда начинал рыться в памяти. Зарывшись в прошлом, как барсук в землю, находил вдруг что-то крайне неожиданное. Не имея ранее ни малейшего отношения к Орлу, он, тем не менее, знал и помнил орловского семинариста, Валериана Никандровича, бывшего одно лето его домашним наставником.
То лето в 14 лет было, наверное, единственным счастливым моментом в его жизни, когда новый учитель отодвинул тетушек, водил воспитанника по лесам и озёрам, прочёл Феденьке едва ли не полный курс естественных наук. Валериан Никандрович, сын уездного священника, готовился к переводу из семинарии в Технологический институт, удачно совмещая собственные штудии с лекциями мальчику. Они ловили ящериц, жуков и бабочек, завели дома тритона, рассматривали в атласе строение мышц и сухожилий лошади, вырыли в песках ископаемую кость, удили рыбу, жгли костры и говорили часами обо всем на свете. Именно такого преподавателя Фёдор ждал много лет подряд, но он приехал только на три неполных месяца и спешно отбыл сдавать экзамены.
Вырастя, барон напрасно листал адрес-календари, чтобы найти, куда же уехал его лучший учитель, рвался написать, но - не судьба.
... Жаркий июльский день. С сачком наперевес фон дер Ропп выходит из ворот имения. Тётушки почивают, даже здесь слышен их мерный храп, точно работает дробильная установка - ррррххх рррхххххх. Огромная стрекоза с неоновыми крыльями взлетает над его головой, напоминая барышень М., дочерей предводителя, в тончайших обтягивающих платьях. Через речку, через лес, к большим меловым скалам. Валериан Никандрович обещал показать химический опыт с меловыми отложениями.
Вот он пришёл. Учитель подносит отломанные куски меловой породы и просит их потолочь. Фон дер Ропп не любит ручного труда, его тому не учили, но берётся, и вскоре видит тонкий белый порошок. Достав из "химического" саквояжа колбу, Валериан Никандрович смешивает порошок с реактивом, добавляет воды; смесь шипит, булькает, пытается гореть. Едкий аромат приятно щиплет ноздри.
- Тепло выделилось, но мы его, друг, даже не заметили - улыбается семинарист и сразу спрашивает - Ка це о три?
Этот запах, нерезкий, но именно щиплющий, Фёдор Иоганнович учуял в Пятницких пещерах.
Рассказывая о верованиях древних, Валериан Никандрович упомянул: первобытные люди находили в пещерах непонятные им предметы, кости вымерших рыб, вросших в камень моллюсков, и, не зная, что это такое, со страху поклонялись им. Поэтому пещера - не только первый дом, но и первый храм. Масоны (их, впрочем, учитель не жаловал, называя обманщиками) пытались воскресить первобытные верования во всей их простоте. Отсюда страсть к пещерам, гротам, погребам. Ритуальный гроб в доме Свербеева, где поначалу собирались орловские масоны, тоже ведь опускали ниже уровня земли, оборудовав там зал инициаций. Отверстие в полу разверзалось, испытуемый проваливался в темный гроб и....
Не успев вообразить всю картину масонской инициации, барон содрогнулся от дикого крика:
- Фёдор Иоганнович, вы опять свечу не потушили! В уборную ходили, а свечу гореть оставили на столе в кухне! Пожар устроите - кто платить будет?!
Возмущенная Нонна Агафоновна вывела барона из мечтательного ступора. Чуть не опрокинув ночную вазу, фон дер Ропп сполз с оттоманки и, сев за неудобный столик на тонких ножках, принялся чертить схему. Наиболее перспективными ему казались неисследованные участки в районе Семинарской станции и элеватора. Чувствуя себя старателем на приисках, Фёдор Иоганнович отказался ужинать и лёг спать голодным.
Домовладелица, сколько себя не одёргивала, никак не могла побороть интереса к странному квартиранту. Не самому худшему, кстати, из всей ее обширной практики. Сначала хозяйка беспокоилась, что жилец обопьется и повесится в приступе белой горячки. Затем, когда фон дер Ропп стал отлучаться по вечерам, возвращаясь трезвым, Нонна Агафоновна подумала, что он влюбился, женится и скоро съедет. Но никаких признаков женского внимания она не замечала, даже наоборот, в последние месяцы стал еще менее опрятен, перестал одеколониться. На него жаловалась прачка - вещи очень залоснились, пропитались известью, трёшь, мыло изводишь, а все равно серое.
Известь? Но она есть только в пещерах! Вот куда лазит ее постоялец! Решив, будто Фёдор Иоганнович повредился умом, или околдован, или втянулся в разбойничью шайку, прячущуюся в росчистях, Нонна Агафоновна стала тайком за ним послеживать.
Барон заснул, оставив на столике у оттоманки рукописную схему пещерных веток и проходов, составленную на глаз, не очень правильную и почти бесполезную.
Тихо приоткрылась дверь (официально она запиралась, но у хозяйки были копии всех ключей), медленно, без скрипа и шороха, проникла любопытная голова, загорелся во тьме пунцовый пион с роскошной турецкой шали. Нонна Агафоновна очень любила эту шаль - единственный подарок другого сына, сгинувшего в Юзовке на заработках. Рука прикоснулась к бумагам.
- И он тоже! - с горестью подумала несчастная женщина. Были у нее жильцы, увлеченные картами, скачками, женщинами, таинственными кладами. Все плохо жили и умерли в мучениях.
- Состояние небось пропил, - шепнул ей бесёнок, - вот он и рыщет!