Август.Солнечный летний день. Мы вдвоем идем по негустому сосновому лесу. Старые смолистые стволы. Редкая тень от высоких разлапистых крон. Сухая, пахнущая сушеными грибами слежавшаяся хвоя заглушает шаги...
Я тороплюсь поспеть за его широким шагом - яростно семеню рядом, поправляя спадающую с плеча шлейку коротких штанишек.
Белые полотняные брюки, белая рубашка с распахнутым воротом, откуда выглядывает крепкая чуть загорелая грудь.
Он наклоняется ко мне:
-Сынок, сейчас мы с тобой сфотографируемся на память перед пионерским костром...
Я же начальник лагеря. Должность обязывает...
Добрая улыбка, так редко озарявшая его красивое лицо. И вот уже подхватил меня, взгромоздил на спиленный толстенный сосновый пень. Подошвы сандалий липнут...
Боясь потерять равновесие, прижимаюсь к его крепкому телу...
Автовспышка фотоаппарата тех времен, установленного на развилине крепкого сука, уже работает...
Он тоже прижимает меня. Его запах с ароматами соснового бора, перемешанный с горькой слезой счастья.
Вспышка через всю жизнь...
***
Перегруженная баржа на Днепре.
Запах дегтя, расплавленной черной смолы, смешанный с тяжким и густым запахом испарений трюма соляной баржи... Он меня держит на руках, подсаживая на борт баржи.
Нет времени. Немцы приближаются...
Надо успеть всех погрузить и вовремя вернуться в армию...
Подмышки гимнастерки в круглых потеках пота, пот струится со лба по лицу...
Запах, неповторимый запах родного человека.
Запах на всю войну...
Я хранил военные треугольники, пропитанные дорогим запахом. Запах землянки, сырого окопа, раскаленной печурки, давно нестиранной формы. Самый дорогой запах войны. Я часто зарывался в груду треугольников и... летал в отцу на фронт...
Иногда приходили и конверты с треугольным штампом военной цензуры. Там он присылал отрывные листки из календаря...
"Бьется в тесной печурке огонь...", "Ты меня ждешь...", "Ночь коротка, светит луна..."
Эти листочки были пропитаны отцом, его крепкой махоркой с подозрительно расплывшимися пятнами на строчках... Он присылал листочки мне, не свернув очередную порцию махорки в самокрутку...
В военном госпитале в Казани. Мы лежим с ним на койке, прикрытые тонким шерстяным военным одеялом...
-Отец, ты жив, ты нашелся, ты со мною...
Меня втащили его друзья через окно на бельетах госпитальной палаты.
Все притихли, вспоминая, наслаждаясь счастьем одного из них. Я зарылся у него подмышкой, впитывая, вибрируя головокружительным ароматом отцовского тела, пропитанного крепким самосадом самокрутки...
И даже, когда главный врач с помощью тех же раненых выдворил меня обратно через окно, приняв за любовницу раненного капитана, запах отца еще долго был со мною...
***
Вот он лежит под мотоциклом с коляской. Перемазанный в мазуте, машинном масле, окутанный терпким запахом бензина.
-Подай мне гаечный ключ.
Я тянусь к высунутой из-под колес руке, такой родной, красивой, покрытой мужской порослью. Как бы невзначай прижимаюсь лбом, втягиваю будоражущий запах, и вкладываю разводку...
Ночь. Тьма. Только огненным красным глазом горит контрольная красная лампочка.
Красный свет не засвечивает фотобумагу...
Он колдует с увеличителем, затем бросает белоснежный твердый лист в проявитель, пахнущий так специфично. Промывает в ванночке с водой и опускает в режущий ноздри закрепиталь...
Я засыпаю сидя, так и не дождавшись карточек, под странные запахи химикалиев.
Но над всем царил запах отца.
Такой неповторимый, непередаваемый...
Очень редко перепадало быть с ним в кровати, прижиматься, гладить руку, зарываться всем лицом в аромат щекотных волос подмышки...
Отец, мой отец...
***
Срочная телеграмма. "Немедленно выезжайте, состояние тяжелое"...
Не помню, как мчался на электричке из Тосно в Ленинград, затем двумя долгими трамваями в Боткинскую больницу...
Он лежал на спине, обвитый трубками внутривенных вливаний и искусственного дыхания...
-Отец, отец, что с тобой? Неужели последняя стадия цирроза? Кома...
Я обнимал его, растирал, целовал холодный мраморный лоб.
Нос как ледяшка, а резкое дыхание все больше охлаждает его. Я своим дыханием пробую его отгореть. Дышу, приближаюсь, почти забирая его прямой римский нос в свои губы...
Неповторимый, знакомый с детства запах отца, перемешанный с аптечными запахами больницы.
Глаза внезапно открылись...
Долгий, какой-то странный, пристальный взгляд, как будто хочет сказать что-то заветное, тайное...
Небольшая гримаса на уже далеком, нездешнем лице.
И - все...
Я гладил, целовал его руки, его красивые ногти со следами долголетнего курильщика...
Наши кисти переплетались...
Меня с трудом оторвали от замершего неподвижного тела отца...
***
Я сохранил на долгие годы все вещи, обувь, его запахи. Запахи отца...
В бесконечную ночь родов нашего первенца одел синий старый прорезиненный плащ отца, пропитанный папиными запахами, шею укутал его шестяным шарфиком...
Отец, ты не ушел навсегда. Внук, носящий твое имя, продолжит твою жизнь...
Новый Давид унаследовал многое и твой неповторимый запах.