Аннотация: Изя Левенбук с детства мечтал о стране невиданных возможностей, которая даст ему шанс раскрыть свой потенциал. Единственная в этом проблема - у него отродясь не было потенциала. И сейчас, собравшись с силами, он постарается привести свою мечту в исполнение. Правда, судьба не на его стороне, но это дело наживное.
Шаг первый - хлопнуть дверью.
- Мамочка, папочка, можете мине поздравить, я таки уезжаю в Америку! Слова молодого Изи были громом среди ясного неба. Подобно стихийному порыву, его голос отбивался от стен, снова и снова накатываясь на остолбеневших обывателей. - Вы за мине рады? Мама, пытаясь сдержать эмоции, схватила с коврика кота и стала энергично его тискать. Как ни странно, кот не старался сдерживаться и огласил комнату истерическим криком. Но, зная кота Левенбуков, я могу с уверенностью сказать, что он был удивлён словам Изи не меньше мамы. Отец обхватил массивными ладонями своё продолговатое загорелое лицо, потупил взор на тарелку с цимесом, остывавшую на столе перед ним, и стал нервно помотать головой, приговаривая про себя: "Вейз мир, вейз мир...". При этом его пейсы напоминали маятник Ньютона. Неподалёку, в углу, на Изю уставились круглые глаза его младшего братика Мони. Он хоть и плохо разговаривал, но зато всё очень хорошо понимал. Когда брата нет дома - родители берутся за него всерьез. И тогда несдобровать его тухису, особенно после оставленных на полу следов жизнедеятельности желудочно-кишечного тракта и нефронов почек. И хоть маленький Моня даже таких слов не знал, его тухису от этого легче не становилось, а оправдание "это всё сделал кот" он ещё просто не знал. Брат хоть изредка приходил на помощь. С лестницы, ведущей на второй этаж, скользящей поступью спускалась баба Циля. И до того скользящей, что после уже известного деяния Изи полетела вниз со страшным шумом. И тут наступила тишина. Кроме бабы Цили ничего её не нарушало. Но это только затишье перед бурей. Уж я-то это знаю по собственному опыту. Первой молчание нарушила мама. - Сыночек, родненький, дорогой, шо ты там забыл? Там ведь и язык другой, и люди, и порядки... Тебе там не место, послушай маминого совета. Оставайся с нами, с роднёй... Мама, хоть по национальности была не еврейка (только не вздумайте говорить этого при родственниках), пожив совместной жизнью со своим колоритно иудейским мужем без малого 20 с половиной лет, набралась от его национальности некоторые типичные отличия. Как правило, это проявлялось в замене слова "что" на "шо". - Шо для тебя та Америка? Там эмигрантов хватает и без тебя, сынок! Тебе работа и тут найдётся, пойдёшь по стопам папы, торговать в нашей лавке будешь. Папа тебя устроит и всё образумится... Только оставайся, сынок... Своё слово вставил отец - Слушай маму, она плохого не посоветует... И снова принялся качать головой: "Вейз мир, вейз мир..." Изя был непреклонен. - Нет, дорогие родители, я сказал вам за переезд и менять его не собираюсь. Шо я там забыл - это уже не ваши проблемы, таки сам разберусь. Жизнь нам дана только раз, в отличие от папиной лавки, так шо тода раба вам, но таки лехитраот . Но вы хоть рады за мине? Слова Изи задели отца за живое. Он поднял на сына уставший взгляд. - Ну и шо, шо моя лавка несколько раз закрывалась? Ты имеешь шо-то против? - Шоб я столько жил, сколько твоя лавка закрывалась! - Ответил Изя. - Как только ты влезал в долги, мы переезжали в другой район города!
- Шоб ты так жил, сколько в Иерусалиме районов! - Ша! - крикнула мама, ещё сильнее сдавив кота в своих нежных объятиях. - Замолчите! Не ссорьтесь! Хаим, это всё-таки твой сын! Не кричи на него! - И правильно, нечего слюни распускать. Ремнём пару раз - и дело с концом! - Хаим! Сзади них, кряхтя, встала тётя Циля. - Ой вей, этот шлимазл Моня меня в могилу сведёт со своим энурезом. Он написал прямо на ступеньках! - тётя Циля стала энергично отряхивать свои необъятные бёдра и тут же заметила Изю.
- О, Изя, пойди убери! Там такая лужа, ой вей, аж страшно!
- Нет. - Изя решительно мотнул головой, взмахнув при этом левой рукой. И перед ним и Цилей возник небольшой портфель. - Я уезжаю, тётя Циля. Она на заставила себя долго сдерживать эмоции. На её широком добродушном лице расплылась улыбка. Она сложила ладони и стала покачиваться из стороны в сторону. - Ой, наш мальчик ну просто умница! У нас как раз пустой холодильник! И мне по дороге прихвати зубной пасты , ато моя уже совсем извёлась...
- Нет, тёть Циль, вы мине не поняли. Я уезжаю в другое место. Уже есть билеты.
Циля аж подпрыгнула.
- Хосспади, а куда?
Не успел Изя открыть рот, как его перехватил отец Хаим.
- В ад...
Мама ещё сильнее прижала кота к своим коленям. Точнее то, что от него осталось.
- Хаим! Оставь свои хохмы при себе!
- И в таком виде? - Удивилась Циля, окинув своего внука критическим взглядом. - Это совсем не годится! Вы хоть только посмотрите на его сандалики! Он их даже не застегнул!
Глаза кота вылезли из орбит, в то время как грозное лицо мамы повернулось к тёте Циле.
- И вы тоже! Да как вам не стыдно! Шо вы издеваетесь над ним? Изя решил от нас уехать, надолго, навсегда, а вы!
Она обессилено опустила руки. Кот даже не попытался подняться. - Изя, сынок...
- Мама, не плачь, - Изя подошёл к ней и нежно прижал её голову к своей груди. - Прости, мамочка, но я должен уехать...
- Хорош тоже, должен! - Отец грозно уставился на сына, - кому ты должен? Смотри: мать до слёз довёл! Ой, горе мне, азохен вей, такого сына воспитать!
Он поднял руки к потолку и, пытаясь изобразить раввина, что, скажем прямо, ему удавалось крайне редко, произнёс:
- Хосспади, за что мне такое наказание?
- А ты, папаша, не делай круги. Вот уеду я, а там...
Со второго этажа донёсся шум от быстрых и глухих ударов. Вскоре он превратился в топот, и на лестнице показалась крупных габаритов фигура в клетчатой рубашке и подпоясанных верёвкой джинсах. Через мгновенье показалась и голова. - Хто цэ там уезжает без моего ведома?
Фигура продолжала быстро спускаться. Внимание всего первого этажа она приковала к себе.
- Ой, цэ ж надо встыгнуть...
Сделав ещё пару шагов, что давались не так - то и просто, ведь живот того человека не позволял видеть ничего вокруг своих ног на добрые полметра, фигура резко подкосилась и полетела вниз с таким шумом, который мог дать фору и тёте Циле. Мама, скинув кота с колен, бросилась к упавшему с душераздирающим криком: "Папочка!", остальные только молча наблюдали за происходящим.
- Вечно этот старик выпендривается, - Хаим с презрением отвернулся от лежащего старика.
- Ой... Як же цэ я так... - Старик развалился на полу, одной рукой придерживая живот. - Знову этот малый нагадил?.. Уж я ему... всыплю...Ох...
- Папочка, ты в порядке?
Мама помогла старику подняться и, придерживая его, подвела к столу.
С широким лицом и весом килограммов в 200, старик Тарас приходился Изе дедом по материнской линии. Сам он родом из Тернополя, что на Украине, и не раз демонстрировал это частыми вкраплениями в свою речь диалектами того района. И его дочь, что сейчас держала его под руку, жила там не один год. До сих пор остаётся загадкой то, как колоритный еврей из Израиля нашёл селянку из Тернополя, и уж тем более то, как он умудрился в неё влюбиться. Я часто спрашивал их о том, как они встретили друг друга, но они, Хаим и Наталья (я совсем забыл, что представил её раньше), они предпочитали отмалчиваться. Куда разговорчивее оказался дед Тарас, однажды поведавший мне одну занимательную фразу, сказанную Хаимом в день их первой встречи. Хаим тогда сломал повозку, так как не собирался платить извозчику, и решил поехать сам. Понятное дело, опыта вождения у него не было, и коней он видел раза два в жизни. Повозку он выиграть в карты у местного кулака, предварительно его напоив. Этакие вещи он делает на ура, у Хаима это в крови. Он даже выиграл/сторговал к ней смазку и ящик с продуктами. Но вот кататься на ней решил сам. И это привело его к Тарасу. Как потом говорил старик, он работал в огороде, когда услышал голоса со стороны калитки. Это был отчаянный торг Наташи и Хаима за новое колесо к повозке. Так долго его дочь ни с кем не разговаривала с таким упорством и натиском. После долгого спора Наташа с жутким лицом вернулась домой, а к Хаиму подошёл сам Тарас. И фраза Хаима, звучавшая как: "Я, конечно, дико извиняюсь, но сколько за неё приданного вы мине дадите?", показалась Тарасу знаком, что гостю его дочь нравится. Вот с тех пор и пошло дело, а привело оно сами видите к чему.
После того, как дед Тарас уселся на стул, Изя обратился к нему с видом спокойного безразличия.
- Дед, а я уезжаю, как видишь.
Он указал рукой на портфель у своих ног. Тарас тем временем бросил взгляд на тётю Цилю через плечо.
- Ты сказала ему про пасту?
- Да.
- Нехай и мне возьмёт тюбик.
Голос Изи сорвался на крик - Я не собираюсь брать вам пасту! Я уезжаю в Америку! В А-ме-ри-ку! Сегодня вечером! Дед подпрыгнул на месте, бросив брови на лоб.
- Як так? А убрать за Моней?
Изя уже заорал.
- Сами убирайте! Это не мои проблемы!
- А хто буде свыни пасты?
Лицо Изи перекосила гримаса гнева и ярости, он нервно схватил чемодан, сунув его под мышку, и сказал, глядя на всех и ни на кого одновременно.
- Ах, вы так? За кого вы мине имеете? Шо я для вас, домохозяйка или пастух? Так или иначе - я ухожу! Лехитраот, дорогие! Мама прикрыла лицо от удивления и резкости сына.
Циля также прикрыла раскрытый рот своими ладонями.
- А как же сандалик? - Плевал я на ваши советы! Оставьте мине жить! Я уже взрослый и сам могу решать за своё будущее!
Он уже стоял на пороге, одной рукой придерживая распахнутую дверь.
- Есть что сказать мине напоследок?
Его братец Моня, до этого сидящий смирно в углу и так же смирно наблюдая за происходящим, тихо проговорил.
- А братик-то некошерный...
Все обернулись на Моню, даже не обратив внимания на захлопнувшуюся дверь.
- Вот и всё... - первой опомнилась мама; с нечеловеческой печалью, словно маской на её нежном лице, смотрела на закрытую дверь. - Нет с нами больше Изи...
Дом, пришедший в бездействие за эти минуты, пока Изя прощался с роднёй, снова наполнился шумом. Всё вновь закипело помимо воли его обитателей. Моня, подняв с пола деревянную лопатку, принялся колотить ею по полу, подпевая при этом своим писклявым голосом песенку про облачка. С кухни донёсся запах горелой курицы, причём так резко, что мама, подскочив с места и кинувшись в открытую дверцу с криком: "А я совсем забыла!", мгновенно поставив в голове приоритет курице ушедшему сыну. Циля молча скрылась за ней. Дед Тарас, чувствуя часть вины на уходе Изи на себе, сильно загрустил, но вид лежащей под носам Хаима тарелки с цимесом дал, по видимому, другое направление его мыслям, ведь старик откашлялся солидно и подумал о чём-то, улыбаясь и облизываясь одновременно. Хаим, заметив это, придвинул тарелку прямо в руки Тарасу и прибавил про себя фразу, понятную только ему, но которая наверняка была бы обидна для самооценки деда и его рода в целом.
- И за пасту тоже можно не заикаться? - спросила Циля, входя в гостиную (там дело собственно и происходило), с тряпкой в руках.
- Посмотри в коморке, там два ящика, - спокойно ответил Хаим.
- Ой вей! Откуда у нас столько? - Не ты ведь работала на зубной фабрике, мам...
- И слава богу.
Уход Изи привёл весь дом в движение. В скором времени следы жизнедеятельности Мони на лестнице и во всём доме были уничтожены настолько тщательно, что теперь только сам Моня мог свидетельствовать о своём пребывании здесь. Курица подгорела несильно, и Наташа смогла превратить её в отменное жаркое. Дед Тарас в два счёта уплёл цимес и развалился на стуле, запрокинув голову и обеими руками ухватившись за живот, приговаривая: "Ох, оцэ я нажерся...".
Как раз в такое обстановке я застал семейство Левенбуков. Я, грешным делом, задолжал перед отцом семейства пару шекелей, и наведался отдать. А получилось совсем не то, что я ожидал. Хаим меня настолько сильно заинтересовал историей про уход сына, что я просто не мог противиться соблазну разведать всё до малейших подробностей. За ужин, разумеется, пришлось платить, но те ощущения, которые я получил от его насыщенного рассказа, изредка сопровождающегося словами Тараса, Цили и Наташи, были несоизмеримы со скромной платой за жаркое. Я ведь был их соседом, так что был просто обязан знать их дела. И вот, усевшись на стуле, принесённом мною из моей же квартиры, поскольку все их были заняты (каждому человеку по стулу, Циля и Тарас сидели сразу на двух, предпоследний отдали коту, а последний был "для гостей"), и развернув свою записную книжку, я принялся внимать словам своих соседей, которые раскрывали передо мной яркую картину жизни, творчества и стремлений их сына, Израиля Хаимовича Левенбука.
Шаг второй - слушать нудные россказни Левенбуков.
С карандашом в правой руке; ложкой, полной слегка тёплого жаркого, в левой; с набитым ртом и пламенем в душе я слушал удивительную историю о том, чьи ноги сейчас неслись на всех парах к аэропорту. Осмелюсь сообщить, что большая часть этого рассказа писалась уже тогда, когда Изя вернулся домой и с его же слов, так что интриги как таковой нет. Но ведь я вам ещё не сказал, что вернулся он домой только через 5 лет и ни в какой Америке он не был. И ни за какие деньги не скажу вам этого. Но обо всём по порядку. Запутаться я всегда успею.
Тогда, знойным летним вечером 19.. года, я с жадностью уплетал все вкусности своих соседей, параллельно записывая настолько сильно приглянувшиеся мне данные относительно Изи.
А началось всё с того, как два Одесских еврея (это тоже где-то возле Тернополя, три дня болотом, а там рукой подать, как мне объяснили) решили пожениться. А звали их так: Циля Абрамовна и Хаим Хаимович. С Цилей Вы, дорогой читатель, уже знакомы: эдакая слишком заметная женщина, любящая своего внука Моню и гефильде фиш, порой сама не зная, чему или кому отдавать предпочтение. Она родом из такой же еврейской семьи, которая своими корнями уходит в такие дебри прошлого, что я считаю нецелесообразным на ней останавливаться. Другой же, Хаим Хаимович, представляется несколько иначе. Вначале его имя мне показалось слегка странным: либо родителям не хватило фантазии, либо они были халамидниками. Но после соответствующего вопроса Хаим (который отец Изи) сказал мне, что и его деда звали Хаим, и прадеда звали Хаим, и у них в роду Хаимов столько, сколько у него на голове волос, и чтоб я впредь не задавал глупых вопросов. Все мужчины в их роду до Изи звались Хаимами. И причём каждый предок имел только одного сына. Как поясняла тётя Циля, меньше не было смысла. И только последний из Хаимов позволил себе немного разойтись, поскольку сыновей у него было аж двое. Видно, хорошо ему это дело удавалось. И действительно: с незапамятных времён количество Хаимов на душу населения в Одессе прямо таки зашкаливало. Сам Хаим хвастался, что его предки чуть ли не сами заложили первый камень на первой мостовой города в 1794 году. Правда, добавлял, что делали это не они, а нанятые ими работники, и не на первой мостовой, а где-то на окраине, и не в 1794, а в середине XIX века, но одно другому не мешает.
Но это я отвлёкся. Итак, в 1910 году эти вышеупомянутые кадры согрешили перед лицом Господа и уже через год на свет со словами: "А шо я с этого буду иметь?" (стандартной фразы каждого Хаима при рождении), появился Хаим Хаимович. Не отличался он ни умом, ни сообразительностью, зато дело Хаимов, судя по его развитию, продолжал бы с точностью и педантичностью. И каждый кубик, мацнутый им у своих сверстников, говорил всё больше и больше в пользу этого умозаключения. Разразившаяся Первая мировая война нарушила многие планы семьи, но покидать родные места отец Хаима отказался. Он бил себя кулаком в грудь и рван на теле рубаху (образно, разумеется), заявляя, что в Одессе он родился, в Одессе он прожил всю жизнь, в Одессе и склеит ласты. Любые доводы он встречал с рьяным упорством, крепко вцепившись в стул, доставшийся ему от его деда-прадеда. По правде говоря, он и сам не знал, от какого Хаима Хаимовича именно он его получил, но этот стул он очень любил. Однажды даже уснул там, начисто приклеившись, и его пришлось тащить к себе в комнату прямиком на нём. - Ой, а красивый был стул, - говорила тётя Циля, качая головой, - очень красивый, прям загляденье! Слегка изогнутые ножки, обшитая бархатом спинка, лакированное красное дерево... Но эта головная боль постоянно на нём сидела, шоб он сдох! Нас даже не подпускал!
- Так уже, мам. - Напомнил ей Хаим и вновь повернулся ко мне.
Тем временем в Одессу пришла гражданская война. Силы пяти сторон рвали на себя город, пытаясь оторвать кусок побольше, подобно рассвирепевшим голодным псам. И, пока в городе не стихали выстрелы и взрывы, Хаим категорически отказывался уезжать. А без него уезжать нельзя было, ведь всю заначку хранил он. И лишь в начале 20-х годов, после одной из ночей, наполненных взрывами и трескотнёй пулемётов, Хаим Хаимович, сидя на стуле из красного дерева, впервые не противоречил свой жене в плане переезда. Он просто молчал. Циля была рада, но только на мгновенье - что это заставило её упёртого мужа так быстро поменять своё мнение?
Ответ крылся в самом Хаиме. В виде свинцовой болванки и остатков его любимого стула. Его спинка, некогда обшитая бархатом, была насквозь пробита осколком или пулей - этого Циля не знала. Окон в доме давно не было - все были выбиты. Через них, вероятно, и пролетел осколок, убивший Хаима.
Похоронили его на следующий день на 1-ом Христианском кладбище, на могиле изобразив его любимый стул. Здесь я позволю себе сделать маленькое отступление. За свою жизнь в Одессе я бывал всего пару раз, но меня поражал этот город своим колоритом и красотой. Если среди Вас, дорогие читатели, найдутся жители это славного города, то я с искренностью могу признаться вам, что всей душой и сердцем вам завидую. Ведь я таки свои годы провёл в местах отдалённых, скучных и однообразных. Не подумайте за рекламу, боже упаси! Но, не побывав в Одессе, можно даже не заикаться о том, что прожил жизнь. Таков мой взгляд. Но о городе будет речь идти дальше. Могилу Хаима в своё время я долго искал, но один доброго вида старичок с метлой в руках любезно объяснил мне, что 1-го Христианского уже нет в природе - на его месте стоит парк Ильича. И, так же любезно подтолкнув меня метлой, пожелал счастливой дороги.
И вот, после скромных похорон отца и перед самым окончанием гражданской войны, найдя с помощью завещания место хранения заначки, Хаим Хаимович младший вместе с мамой Цилей отправился на лайнере из Одесского порта через Стамбул в Хайфу, чтобы покончить наконец со всеми напастями и проблемами. Циля сильно сжимала своего сына, боясь его потерять. Метр за метром, нерешительно покашливая, пароход отчаливал от пристани под крики толпы провожающих и пассажиров. И в этом гармидере Циля услышала то, что заставило сжаться её сердце: - Гражданочка, имейте совесть! Шо вы как моя Сара после пьянки? Возьмите вон тот столб и держитесь за него и не трожьте моего сына! Циля поспешно обернулось на говорившую, уловив в её словах нескрываемый упрёк относительно того, как она держит своего сына, и не постеснялась ответить:
- Гражданочка, не кипишуйте! Это мой сын Хаим! Шо хочу с ним - то и делаю!
- Меня зовут Руфик, - послышался хриплый голос снизу. Циля мгновенно отпустила мальчика, что позволило тому хоть схватить ртом немного воздуха, но после перевернула его лицом к себе и посмотрела ему прямо в глаза. - Как Руфик? А где Хаим? - Гражданочка, купите себе гуся и крутите ему мозги! А Руфика моего пустите! Циля ослабила хватку, и мальчик, прихрамывая, прижался к своей настоящей маме. А тем временем Абрамовна совсем с ума сходила - оглядела всю палубу, выглянула за борт и закричала во всё горло "ХАИМ!!!", но ответа не последовало. И тут взгляд Цили и Хаима, преспокойно стоявшего на пристани, соприкоснулся.
- Хаим! Мальчик мой! Как ты там оказался?! - Я никуда в шабат не поеду! - Хаим! Мы должны уехать! Сегодня!
- Сегодня шабат, мама! Я никогда никуда в шабат не ездил и не собираюсь! - Стой там, я сейчас приду!
И затем, ещё более громче и отчаяннее:
- Остановите пароход! Мой Хаим остался на берегу-у!
Тут, возвращаясь в современность, тётя Циля укоризненно посмотрела на Хаима.
- И как ты, шлимазл, умудрился затоптаться по ту сторону борта? - И затем, обращаясь ко мне: - Я была уверена, шо его там оставили не по своей воле. Он был, знаете, очень доверчивым...
- Я увидел шекель! - Хаим взмахнул рукой в сторону мамы.
- Нет, тебя там оставили!
- Я увидел шекель и пошёл за ним, пока ты разговаривала с соседями на пристани.
- Ша, я лучше знаю. - Господа, - я не выдержал и прервал их спор, - я прошу прощения, но вы не могли бы продолжить сам рассказ? У вас есть существенные дополнения, тёть Циля? По широкому, добродушному лицу тёти можно было судить, что у неё есть дополнения, но, к сожалению, несущественные. И она отстала, рассказ продолжал Хаим.
Итак, мама, скрипя зубами и разглагольствуя всеми прелестями русского и не очень лексикона, отдалялась от Хаима. А в последнем родилась жажда самостоятельности. Их родной дом быстро переделали в приют, разумеется, без его воли (это был один из пунктов завещания, но Хаим сразу понял, что оно поддельное - его отец никогда бы не оставил ему в наследство картинную галерею, поскольку он был скупым и картинной галереи у него попросту не было). Но некоторые драгоценности
он успел оттуда вынести. К тому времени по территории бывшей Российской империи ходили самые разнообразные денежные знаки, и Хаим верно сделал, что не менял и не продавал их сразу. Итак, перед нашим Хаимом были открыты все границы, кроме границы СССР. Почему - это тонкости политики, я в них не разбираюсь, а Хаим и подавно. Но, раз сказал так, пришлось молча поверить и не задавать глупых вопросов. Так или иначе - граница была закрыта. Но и это не беда. Нелегально пересечь её - сущий пустяк, как ему казалось. А уже в Германии он обменяет свой товар и как-то пустится вплавь до Хайфы. "Мама, жди меня", что называется. На поездах, перебиваясь скудными харчами, он добрался до Киева, а оттуда на попутных крестьянских бричках двигался всё дальше и дальше на Запад. Голод и разруха после войны давали о себе знать, и крестьяне обнищали. Доставать еду становилось всё тяжелее, износилась одежда. И вот в таком состоянии он явился в Проскуров (ныне Хмельницкий). В первый же богатый дом он не без наглости постучал, на ходу придумывая дальнейший план действий.
- Пан никогда не бывали в Одэссе, только во Кракове...
- Ой, тока не держите мине за фраера! Зовите его сейчас сюда - говорить буду за пару слов.
Тощий, видимо, не уловил истинного смысла слов Хаима и, приняв гостя за знатного господина - друга пана, который изрядно замурзался в пути, ответил:
- Добрэ, я разбужу пана. Вы тут почекайте немного...
Он скрылся в глубине дома, захлопнув за собой дверь. Вскоре оттуда донеслись крики и сопутствующий им разговор на повышенных тонах, и дверь вновь со скрипом отворилась. Весь дверной проём занимал пан. Его маленькие глазки и лёгкие усики под длинным, мясистым носом создавали отвратное впечатление, а небольшая бородка, проявляющаяся сразу за тройным подбородком, лишь слегка шевелилась при разговоре. Он начал первым.
- Хто таков? Откуда взялся?
- А вы не помните мине? - Хаим искусно, как я понял, изобразил удивление. - Я отдыхал вместе с вами в Кракове.
Из глубины дома донёсся грохот падающего тела.
- Шо это было? - Поинтересовался Хаим.
- Молчать, - отрезал пан. - Жопаневский не помнит вас.
- Ой, как это вы мине не помните? Пане, извольте напрячь память.
Пан мотнул головой, вдохнув воздух и зашипев. Хаим смекнул, что кадр хиловат, и принялся это использовать.
- Не помню, - пан снова повернул голову.
- Шо у вас с памятью твориться? Я был другом вашего отца Войтека!
Жопаневский вновь зашипел.
- Моего отца клычуть Яном.
- Ой, да шо вы говорите? Ваш папа был такой стройный и златовласый, шо я просто не мог перепутать!
- Жопаневкий отец был толстым и лысым.
- Ой, вы не знаете своего папу!
- Молчать, - прервал пан его неудачный приём, издав хриплые звуки и переходя на яростный тон. - Пошёл вон, чернь!
Почувствовав урчание живота, который долгое время не принимал никакой пищи и небывалую важность предпринятой им компании, Хаим Хаимович не смел отступать. Пора было переходить "к телу".
- Я к вам по делу.
- Вон!
- Я хочу купить у вас бричку. Пан теперь хрюкнул.
- Купить?
- Дэ.
- Бричку?
- Деньги вперёд, разумеется.
- О-хо-хо, - проговорил пан, откашлявшись солидно, и таким же голосом сообщив:
- 15000 ґублей.
Хаим от такого опешил. У него в карманах было много всякого барахла, но там вряд ли набралась бы такая сумма. Он начал практику по профилю - торг.
- Я хочу заплатить за это на 14500 шекелей меньше.
- Чего?
- То есть рублей.
Жопаневский сделал маленький шажок вперёд, и его живот, хоть немного придерживаемый дверной рамой, показался перед Хаимом во всей красе. Тем временем он склонился над нашим героем - он был его выше головы на полторы - и прошептал:
- Вы идиот?
- А это обязательное условие, - выкрутился Хаим.
- Ох-хо-хо, - повторил пан, входя во вкус, - не сбавлю ни копейки! "Хосспади, таким скупым не был даже мой папа Хаим, - мелькнуло в голове у начинающего мошенника во всём смысле этого слова, - пора принимать план Б"
- Тогда я сыграю с вами в карты
- Не понял.
- Карты, знаете? Короли, тузы... На бричку...
Дальше моя рука устала писать, и я понял всю бессмысленность моей затеи с полным переносом истории Левенбуков на бумагу. Для этого был необходим, по меньшей мере, взвод писак и годы кропотливого труда. Но я таким и в лучшие годы не располагал. Приведу вкратце главные события:
Хаим после недолгой игры раскошелил пана и на бричку, и на смазку, как уже говорилось раньше, и на продукты, оставив его в фраерах (пятый туз выручал как нельзя лучше), и отправился в поход на Запад. Лошадей он вёл из рук вон плохо, но выиграть ещё и тощего в карты и посадить его на повозку в качестве шофёра пан не дал, с воем выгнав Хаима из своего дома.
- Скажи спасибо, что ещё без драки отдал! - Завопил пан.
- А вы сейчас таки в своём доме живёте?
- Разумеется!
- Скажите мине спасибо.
С эти словами Хаим пустился в путь. Через несколько дней он приблизился к границе с Польшей, но, поскольку её было плохо видно, случайно не заметил, как перешёл её. Вскоре за ним увязались трое всадников с карабинами наперевес, и с криками: "Стой, кто идёт!" стали приближаться к бричке. Хаим не заставил себя долго ждать, ответив: "Ша, уже никто никуда не идёт", и остановив повозку. Разговор у них вышел недолгим, но содержательным, однажды всадники даже вскинули оружие. Но Хаим с непринуждённой ловкостью извлёк из ящика карты, помахал ими перед носом одного из пограничников, второю рукой отодвигая направленное на него дуло, и принялся раздавать партию в преферанс. Скажем лишь одно - у поляков не играл даже козырный туз и назад они возвращались пешком и без карабинов.
Въехав в Тернополь, наш герой жутко пожалел. Возле одного участка на дороге был ухаб, а за ним ещё балка. Бричка накатилась на них и заскрипела так, что дрожь до костей пронимала. Отделался Хаим лишь испугом и потерей двух карабинов - они скатились на землю и исчезли в огромных размеров луже, оставшейся после недавнего ливня. Теперь они непригодны для огня, да и они уже Хаиму даром не нужны. С брички отвалилась колесо и треснул корпус. Первую проблему надо быстро решать. Напротив ухаба Хаим заметил девчонку, которая копошилась возле калитки. Недолго думая, он направился к ней.
Собственно, это и была Наташа. С первых слов их разговора (точнее, как я уже имел честь говорить, отчаянного торга) победитель был ясен. Наталья с грозным видом вернулась на участок и вынесла колесо Хаиму, пока тот торговался уже с дедом за его дочь. Все пришли к компромиссу: Хаим, по своей молодецкой натуре влюбившись с первого взгляда в Наталью, которая с милым личиком и нравом торговки с Привоза была как раз по душе нашему герою, остался при колесе и с любимой. К слову сказать, сама Наташа не была против. Но тайны и мысли её, коими она руководствовалась, мне неизвестны - она воздержалась от ответа. Дед Тарас, получив карабин для охоты (и не только) и несколько тысяч злотых (всё, что было в карманах погранцов), схлопотал пародию свадьбы прямо там. Это, в свою очередь, было пунктом в договоре со стороны Хаима - не противиться обычаям семьи деда Тараса и Натальи и веротерпимо отнестись к свадьбе по чисто православным традициям.
Хаим, будучи евреем, сильно противился, но, оставшись с Натальей наедине и переговорив с ней (хорошо ещё, что только переговорил), всё-таки согласился. Олицетворением чисто православных традиций был отец Авес. Пьяный в стельку, еле державшись на ногах и неся всякую чушь, он начал читать перед немногочисленными собравшимися возле брички Хаима (это были, собственно, Хаим, Тарас, Наташа, водрузившие на повозку деревянные крест соседи, чьи имена история скрывает, и конь по кличке Кабыздох), начал читать проповедь. Изначально это было похоже на заказ в кабаке - Авес потребовал себе глоток нашего, православного, как обычно, за счёт Господа. Народ привёл его в чувство, пару раз хлёстко ударив его по щекам. Отец Авес хрюкнул, после чего зачитал, заикаясь и запинаясь, но на память (надо отдать ему должное) текст, смысл которого связывает всех присутствующих брачными узами на веки вечные. Противился только конь, истерически заржав - его вывели из "зала" под одобрительные возгласы толпы. (До ближайшей церкви было далеко, да и Хаим, только услышав слово "церковь", бился как ребёнок, размахивая руками со словами: "Не буду! Ни за какие деньги! Даже не просите!")
Наконец, всё закончилось. Хаим Хаимович ликовал. Радостно вознося руки к небесам и нежно обнимая свою супругу, он то и дело приговаривал ласковые слова на своём, понятном только ему языке, при этом на заднем фоне селяне из своеобразного матюгальника засыпали проклятиями Отца Авеса, обвиняя его во всех смертных грехах.
Хаим дал Тарасу адрес родственников в Хайфе, пожелав ему поскорее продавать его хибару и перебираться к ним, где ему всегда будет койка, огород, работа в целом и наше радушие. Собственно, Тарас так и сделал, поскольку сейчас сидит напротив меня. Правда, та миска с цимесом была наверняка лишней, поскольку Тарас дополнял мой рассказ лишь неразборчивым попискиванием, а после - храпом.
Итак, на этом пора заканчивать. Вставлю только пару предложений. Хаим и Наташа благополучно добрались до Германии, где пока ещё, слава богу, нацистов не было, а уехали как раз тогда, когда они там появились. Но не из Германии, а из другой страны. Какой именно - сказать не могу: эту тайну они хранят так же тщательно, как хранили в прошлом году тайну относительно того, кто залил их соседей снизу. Напоследок Хаим, сидя в каюте пассажирского парохода рейсом "Марсель - Хайфа", сделал многозначительный жест рукой, направленный зародившемуся в Европе фашизму, прибавив при этом: "Кус мири ин тухес унд зай гезунд, шлимазл!". На этом и началась история, вплотную касающаяся нашего блудного сына. Ведь по приезду в Хайфу, проведя несколько лет у своих родственников, они несколько раз выслушивали от Цили душераздирающую историю о том, как она за него переживала, как волновалась, особенно когда доедала гефильде фиш и мыла посуду. Рассказ тот был настолько долог и настолько сильно окрашен эмоционально, что напоминал смесь "Преступления и наказания" и "Войны и мира" в квадрате. После они вместе с Цилей перебрались в Иерусалим, где отец Хаим Хаимович Левенбук основал свою лавку "Кошерный шекель", и там же завели первого ребёнка. Им и был Изя Левенбук. Хаим отошел от традиций семьи, но он чтил их и ни разу больше не нарушал. Разве что однажды, после чего появился маленький Моня. И ещё раз, когда назвал его Моней. Но простим ему этот маленький нюанс. Причём оба, и Моня, и Изя - они первый год не разговаривали вообще никогда ни разу! Искра рода Хаимов начала угасать при Хаиме Последнем и практически исчезла в душе Изи. Но всё это ещё впереди...