Все истории начинаются с одного - все истории начинаются с рождения. Но моя история поломана на куски - воспоминания никак не разложить на года и не соединить меж собой.
Я брожу по дому и ловлю отблески лиц, что рассказывают мне мою собственную жизнь. Дом огромен и стар, но все ж таки я старше.
Я хочу лишь записать все - кусок за куском собрать воспоминания обо мне.
Воспоминания о тех, кого люблю.
Воспоминания о тех, кого ненавижу
Я люблю психбольницы. Я иногда прихожу туда и рассказываю свои тайны безнадежным больным. Мне, возможно, суждено быть одной из них, но я знаю свое безумие во сто крат лучше, чем любое человеческое существо.
-Фелисити, ты пришла рассказывать сказки?
Я улыбаюсь этому несчастному смертному и протягиваю ему рисунок. Я много рисую, иногда я шифрую жизни в своих творениях, а эти узники гадают, что на этот раз я загадала.
И всегда, каждый раз, я загадываю куски своей жизни. Я думаю, может, если дома я не могу собрать свои безумные мысли в ряд, то там, среди психически нездоровых людей я сумею заставить свою жизнь стать единицей.
-Фелисити, расскажи, каково начало сказки?
Все истории начинаются с одного - все истории начинаются с рождения.
Никто не способен вспомнить, как он родился и я расскажу, что знаю.
"Из письма доктора Хонникера, 18 сентября, 1802 год: " Принимал роды у жены лорда Мэнсона. Девочки в общем здоровые, но отмечу прелюбопытный факт. Глаза детей покрыты пленкой, как у новорожденных котят и щенков. Лорд Мэнсон же, утверждает, что это их фамильный недуг..."
О своем первом дне помню, но совсем мало. Больше ощущений, чем событий. Есть я и отдельная половинка. Отдельная половинка - это Мари-Кларисса, моя близняшка, но я тогда этого не знаю, знаю только что половинка моя, важная и острая в районе моего уха, потому что она кусается, а я повизгиваю. Ещё знаю, что мягко-ворсистое, и некуда деть - это хвост, и у меня их два - мой и Маркисин, и его тоже можно укусить, но если не угадаешь чей - больно будет тебе же. Если поднимают вверх - это папа или мама. Мама - когда тепло-нежное и пахнет желтым и фруктовым. Папа - пахнет резче, острее и папа нежно-опасный. Если поднимают вверх - надо вопить, Мари-то, половинка, внизу, а не в воздухе, надо вернуть, вытребовать себе. Но ничего сообщить не могу, глаза почти не видят, а язык не слушается, выходит только писк и скулеж - и его эхо от сестры, откуда-то снизу. Папа и мама умеют говорить, папа говорит громко и всегда смеется, насмехается и охотится на реакцию других: Совсем седые, как я, назовем обеих Чарльзами, что скажешь? Совсем седые - это мы с Мари, девочки с серыми, серебристыми волосами, волосы на ощупь мягкие и невкусные, если пожевать. Мама говорит тихо, как журчит: Я хочу назвать её Мари-Кларисса, в честь моей бабушки. И тут снова я вверх и вопли. Тебе тогда достанется мое имя. Будешь Чарльз. Фелисити Чарльз Мэнсон.
А вкус молока я не помню. Но кажется, это вкус голубого цвета.
А все дни дальше, целый год, похожи один на другой - мы с Мари растем, кусаемся, едим, пищим, писаем в пеленку, слушаем маму и папу, вдыхаем воздух и глядим по сторонам. И ещё к нам приходят люди, много-много, люди пахнут все одинаково - кожаными чемоданами и мы с Мари из них не любим никого. Только яростно верещим, если кто-то хочет подержать нас на ручках. Мари ещё пытается кусаться, но за это папа бьет её по носу, не сильно, но обидно нам обеим. А ещё мы чувствуем, растем не только мы, растет внутри нас - наш зверь, наше звериное существо, которому принадлежат пушистые волчьи ушки сверху и хвост снизу. Зверь растет. Зверь хочет наружу.
И вот, нам с Мари уже год, и папа решает увезти нас от людей. Мама, тихонько: И зачем нам переезжать сейчас, девочки ещё совсем малы. Папа, неоспоримо: Таковы правила, родная - год среди людей, дабы дети привыкли к их запаху. Четыре года - вдали от толпы, чтоб не забыли, кто они есть.
А разве кто-то забывал? Внутри зверь, он помнит все, отрастают зубы и чешутся, а в подушечках пальцев прячутся когти. Тут не позабудешь.
Нас посещают последние гости за весь год, и вот, холодный, сладкий воздух новой свободы. Мы уезжаем в Поместье Безумного Семейства, туда, где людей не будет никогда. Но мы с Мари даже и не знаем, как скоро все изменится, мы только слушаем. Скрип колес, ржание лошадей, сверчки, мамина песня. И каждая секундочка похожа на "навсегда".