.-Мы не видели у тебя ни хвоста, ни ушек, Фелисити. Но волосы совсем серые, правда, как алюминий..
Я смеюсь. Конечно, мои несчастные психи, свидетели моей болтовни и невольные слушатели моих сказок, ни в коем случае не способны увидеть мой истинный облик. А ежели и способны, то кто им поверит? Мои драгоценные влюблено обступают меня и требуют продолжения. В следующий раз, я снова заявлюсь сюда, и расскажу им о Поместье. Ведь у них, у бедных, быть может, никогда не было своего дома.
А хотя, что тянуть? Воспоминания захватывают меня, и что уж отпускать, если так хорошо говориться?
Поместье размером с целую вселенную. Мы с Мари (и никогда отдельно, в те годы!) учимся ходить. Учимся не очень удачно, ползать научились, а вот дальше как-то не очень. Зато на наши упражнения у нас есть целая комната. Мама зовет её зала. (.Чарли, постели в зале одеяла, они же падают прямо на паркет!.)
Одеяла заметно мешаются, потому что скользкие, и мы с Мари умеем уже выразить свое недовольство несколькими словами. (.Мама! Бобо! Хвост мешается!.) Но ни хвост, ни одеяла нам никуда не деть, что рождает дополнительные проблемы. Может, дело в одиночестве Поместья, в отсутствии людей, или же в подошедшем сроке, не знаю. Но наши звери, наконец, находят выход. Стоит мне или Мари разозлиться или расстроиться, а то одновременно и то и другое, они поглощают нас. Каково это? Вот только на полу сидел маленький ребенок, мгновение - и на его месте уже щенок, но не пушистый комочек, нет. Почти что щенок цербера, лохматый звереныш с клочковатой, серой, жесткой шерстью, массивными когтями и зубами, с подвижными, как у кошки лапами и с жаркой волчьей пастью. Внутренний зверь развивался быстро, не то, что мы, неспособные даже ходить. Быть внутри зверя - не знаю как. Сначала тебя будто жжет, а потом выворачивает внутрь, самопоедает, и разум засыпает. Видишь, слышишь, чуешь, в сотни раз лучше себя - человека, в тысячи раз лучше обыкновенных людишек. Но никакого анализа и мыслей. Только инстинкты и желания. Все смутно. И больно. Больно выворачиваться в зверя.
Когда это случилось в первый раз, папа сказал, что нам нужен хранитель. Один мне, один - Мари. У мамы и папы тоже по хранителю. У мамы - сова, её зовут Горькая. Они птица страшной интеллигентности, тихая, как мама и немного более суровая. У папы - волк, папа зовет его Демон. И хотя он массивный, черный, красноглазый и угрюмый, мы его совсем не боимся. Нас он никогда не укусит, напротив, беречь будет до конца.
Наши с Мари хранители пока не такие внушительные, и нам пока сложно поверить, что все наше разумное будет заключено в этих крошечных существах, которые, повинуясь древней традиции, пришли к порогу Поместья в день нашего первого обращения. Хранитель Маркиссы - серо-полосатый, с рыжиной, дикий лесной котенок. Мари зовет её Клеопатрой - это мама рассказывала нам про египтян, только у Мари получается "Клипатра", но это ничего, котенок и впрямь понимает вся лучше нашего. Мой хранитель - волчонок, акварельно-серый, гладкий и по-маминому голубоглазый. Я его зову Ноябрь, на улице конец осени, только у меня выходит "Ньябрь" и никак иначе.
Животные - не то, что люди. Животные умеют говорить. Мы с семьей - животные, не люди почти. У нас тоже, строгая иерархия, язык тела, и мы понимаем друг друга по неясному писку и по движению ушей, не только по словам. Потому мы понимаем язык зверей, и можем говорить с ними на равных.
К декабрю мы с Мари уже умеем ходить и даже бегать. Мари-Кларисса любит снег, а я люблю после снега, в тепле перед камином сочинять с Маркиссой сказки. К декабрю внутренний зверь понимает, что мы учимся самоконтролю и пьет разум, сводит меня с ума. В Семействе все безумны и каждый по - своему.
Я чувствую как это происходит с Мари, но в те годы мы так взаимны, что впадаем в беспамятство в один момент. Воспоминания об этом спутаны и сложно отделить тогда и сейчас. И вместе с тем, все очень просто. Я вдруг оказываюсь в пустоте, и пустота внутри меня. Я смотрю в зеркало - на уже отросшие волнистые волосы и на цитрусово-желтые глаза и ничего о себе сказать не могу. Я спрашиваю себя - кто я и где, но не нахожу ответа. Это всепоглощающий страх, и отражение в зеркале будто размывается и движется без меня, потому что это вовсе не зеркало, а моя сестра. Она смертельно напугана и повторяет только: Пришли, пришли, за мной, за мной.... Но я не знаю - что это моя сестра, хоть и чувствую ещё её страх преследования, помноженный на мой собственный, страх чужой, незнакомой личности.
Первый год в Поместье проходит так - в осознании и игре. Борьбе с собой и своей природой, в борьбе, которая в конечном счете должна примирить нас со своим существом.
Мы с Мари не знаем, но знают мама и папа - дальше битва будет сложнее, как бы нам не хотелось, что б вся наша жизнь заключалась лишь в нас. Свобода, которую люди так ценят, совсем не нужна тогдашним нам. Не нужны новые лица и новые шаги. Достаточно мира из спальни, кухни и залы. Достаточно любви членов семьи и никого более.
Но прошел уже год вдали от людей и скоро начнется настоящее обучение.