- Представляешь? Уже послезавтра... Ты украшен цветами, зал полон, оркестровая яма оживает, я в концертном платье, и мы с тобой вместе исполняем главное произведение вечера!
- Нет, не представляю.
- Почему?
- Я не видел тебя в концертном платье.
- Ну, ты не один такой, - засмеялась я. - Никто ещё не видел. Платье-то новое совсем.
- Тогда я не буду с ним сочетаться...
- Прекрати! Ты не старый. Сколько раз я говорила тебе об этом?
- Слишком много для того, чтобы я поверил тебе. Убеждают обычно в том, в чём сами сомневаются, - Рояль резко оборвал фразу.
Последнее время он часто рассуждал о времени, о жизни и счастье. Инструмент постоянно задумывался о чём-то и периодически забывал о разговоре со мной. Он стал каким-то рассеянным. А ведь всё после встречи с "той самой девушкой".
Рояль рассказал мне, что его навестила-таки Татьяна, которую он ждал так долго. И Инструмент решился заговорить с ней. Но он так и не смог узнать самого главного - причину, по которой девушка бросила музыку. Он говорил, что она и потом играла на нём несколько раз и постоянно была недовольна собой. Татьяна корила себя за то, что когда-то оставила любимое дело и потеряла с годами львиную долю таланта.
Женщина (да, уже не девушка) была настолько грустна, что Рояль боялся задавать волнующий его вопрос. Он хотел, чтобы она дольше была рядом, дольше играла. А в случае, если бы он всё же решился, она могла убежать. Снова убежать, как в первый раз, не сказав ни слова.
Общение с Татьяной сильно повлияло на Инструмент. Как я уже говорила, он всё чаще размышлял о чём-то "вечном" и говорил о своей старости. "Она уже совсем другая, - говорил он. - Она взрослая, у неё наверняка есть семья. Двадцать лет - это, оказывается, много... Я знал, что это немало, но не думал, что настолько".
Он был поражён скоростью и коварством времени. Рояль оставался всё тем же: на нём играли, его регулярно настраивали, за ним ухаживали. Он как будто не изменился. А всё вокруг стало другим. Инструмент не замечал, как менялись преподаватели, потому что видел их каждый день. Он помнил, что студенты по окончании последнего курса уходили из консерватории молодыми, и не задумывался о том, что происходит с ними потом. А теперь, увидев Таню, ту самую Таню, зрелой женщиной, Рояль открыл для себя очень многое. У него за двадцать лет испортились некоторые детали механизма, которые никак не влияют на внешний вид и душу Инструмента. А девушка-самородок стала совершенно другим человеком. Он с трудом узнавал её, верил только клавишам, помнившим её прикосновения.
Рояль всё больше и больше напоминал мне ребёнка, узнавшего что-то, что перевернуло его представления о мире кверху дном. Он никак не мог смириться со своим открытием и не понимал, почему я так спокойно слушаю его. Мне было жаль Инструмент, но как я могла помочь ему?
Рояль разучился слушать тему из пятой симфонии. Он боялся, что его судьба и впрямь постучится в дверь, идя на музыкальный зов. Её Инструмент видел уродливой и угрюмой. По его словам, она должна была прийти с кувалдой и волшебной палочкой в руках, разломать Рояль и отправить "в забытье" с помощью специального заклинания. Более того, после Нелёгкой обязаны были появиться двое или трое первокурсников, из последних сил толкающих новый рояль.
- Он будет красивым, блестящим, потому что его только что купят. С педалей ещё не успеет стереться краска, а струны и молоточки, не знающие пока, что такое фортиссимо, будут работать исправно. А ещё инструмент непременно белым, - с нотками грусти в голосе говорил Рояль.
Он действительно верил свои фантазии и страхи. Я даже не знала, как поступить: сказать, что никакая ведьма Судьба к нему не явится и, уж тем более, не отправит на свалку, или же попереживать за компанию. Я боялась разуверять Инструмент в чём-либо: ему и так хватало разочарований. Но с другой стороны... Оспорив весомость страхов Рояля, я, наверное, могла бы улучшить его настроение... Я решительно не знала, что делать, поэтому просто спросила:
- А почему именно белым?
- Что? - Инструмент продолжил рассуждение и уже забыл, что говорил до этого.
- Ну, почему новый рояль обязательно будет белым?
- Не знаю... Наверное, потому что все считают белые рояли красивыми.
- А мне вот чёрные больше нравятся.
- Ты говоришь так только из-за того, что я чёрный, - в нижнем регистре недовольно задребезжали три струны.
- Не только поэтому.
- Ну хорошо. Тогда, наверное, он будет таким потому, что белое - соперник чёрного. И наоборот.
- Знаешь... Я не думала, что скажу это, но сейчас я на "тёмной" стороне. И, пока я здесь учусь и выхожу на эту сцену, никто никакие белые рояли вместо тебя сюда не притащит.
- Можно подумать, от тебя что-то зависит, - грустный оттенок не хотел покидать голос Инструмента.
- Неважно.
В тот вечер я так и не повторила свою партию, но, если честно, меня совсем это не расстраивало и не волновало. Результатом многочисленных "тренировок" и репетиций стала такая уверенность в своих силах, что я могла позволить себе немного отдохнуть. Это совсем не значит, что я перестала заниматься, нет. Я просто стала чаще делать перерывы, которые шли на пользу всем.
Накануне концерта я и вовсе допустила неслыханную наглость со своей стороны - встретилась с друзьями на Колькиной территории. Наумов, объяснившись с Олей, нередко стал приглашать её к себе домой. Они часами о чём-то разговаривали, над чем-то смеялись. Обязательно пили чай и иногда играли на своих домре и саксофоне. Это были редкие случаи, когда Ольга соглашалась взять руки инструмент "без повода" и без особой публики и забывала о своём вечном волнении.
Бывало, что ребята звали к себе и нас с Юрой. И за день до юбилейного концерта всё именно так и случилось. Если раньше я практически всегда оставалась дома за инструментом, то в этот раз, не раздумывая, приняла приглашение. Даже не знаю, почему. Просто захотелось.
Мы твёрдо решили забыть о музыке на несколько часов, чтобы на концерте искренне радоваться новой встрече с ней. Основной темой разговора стало наше детство. Мы вспоминали те моменты жизни, когда мы ещё были нормальными людьми, не музыкантами. Юрка снова рассказывал про занятия лыжным спортом, мы с Олей взахлёб перечисляли любимые книги, а Коля вспоминал цитаты из книг, которые ему нравились. И было непривычно говорить не о сонатах, симфониях...
Ребята, чьё детство мы обсуждали, казались очень странными и совершенно не знакомыми. Нет, вы только представьте: у меня когда-то не было фортепиано (и у Юры, между прочим, тоже), Оля толком не могла объяснить, что такое домра, а Коля постоянно забывал, как пишется название его инструмента (вопреки всем статьям закона подлости он писал его через "ы")! Неужели такие времена на самом деле были?
Я просто не могла в это поверить. Я настолько привыкла к тому, что живу рука об руку с музыкой, что иной жизни уже не представляла. Я уже начала думать, что умею читать ноты с рождения и так же, с нуля лет, "по умолчанию" владею инструментом. Всё связанное с музыкой, стало родным, близким и даже обыденным для меня. Все вокруг называли нас с друзьями волшебниками, видя, как мы "общаемся" со своими инструментами, но для нас самих игра, близкая к виртуозной (хотя таковой она казалась только людям "отвлечённым"), давно превратилась в норму. Мы не замечали, как пролетало время, посвящённое занятиям, забывали об отдыхе, что было в порядке вещей, и, даже устав, решив сделать перерыв, чувствовали, что нарушали какой-то негласный порядок, режим.
Неужели когда-то мы были другими? Этот вопрос прозвучал за вечер бесчисленное число раз. И никто не смог ответить на него - мы решили, что он риторический. Хотя, мы и не искали ответа. Мы просто прослаивали им, словно кремом, толстые-толстые коржи воспоминаний. И "торт", который у нас получался, пах очень приятно, вишней. Вишней и маминой выпечкой. Детством и юностью, пропитанными музыкой. Разбирать его на кусочки, по второму кругу прокручивая в голове самые яркие "главы" наших биографий, было неимоверно приятно. Собственно, этому занятию мы и посвятили весь вечер.
- Представляете, а меня ведь первое время мама заставляла заниматься, - усмехнулся Коля.
- Тебя? Заставляли? - изумилась Оля. - Я даже вообразить не могу, как это. Тебе же так нравилось играть!
- Нравилось, но лень было. Я решил, что, раз я отличник, то могу заниматься раз в неделю и этого будет достаточно. Маме и приходилось усаживать меня за инструмент.
- И как долго это продолжалось?
- До первого зачёта. Я никогда не забуду, как Юлия Григорьевна звонила маме. Она всегда была строгой, а уж если злилась - тем более. Перваши поначалу ужасно боялись её... Ну, Олька с Наташкой помнят.
- Неправда! Я никогда её не боялась, - возразила я. - Она же была очень доброй и весёлой!
- Да я не спорю, - хитро подмигнул мне Наумов. - Но первое впечатление обманчиво. И, секундочку... Не ты ли забилась в угол, когда пришла первый раз на сольфеджио?
- Нет...
- Да коне-ечно! - Коля торжествовал, думая, что разоблачил меня. - Чуть не разревелась. К тебе Юлия Григорьевна подходит, за ручку хочет к парте отвести, а у тебя глаза слезами наполняются со скоростью звука...
- Да я это была, - прервала Николая Оля. - Наташка на первый урок сольфеджио вообще не пришла, потому что не могла никак расписание вы-учить.
- Ну тогда другое дело...
- Ты остановился на том, что Юлия Григорьевна звонила твоей маме, - напомнил Юра Коле, замечательно ушедшему от темы "расправы".
- Это довольно скучная история...
- Ну уж поинтереснее, чем плачущая Оля.
- В общем, тогда мне было ужасно стыдно, и я боялся, что мама не разрешит мне пригласить друзей в выходные и отпраздновать день рождения. Думал уже, что проторчу в комнате в обнимку с саксофоном всё время. Тем более, скрытый смысл "рекомендации", которую Юлия Григорьевна дала маме, выражался как раз в том, чтобы только изредка идти у меня на поводу.
- И что? Плакало твоё восьмилетие?
- Вот не поверите: не плакало. И друзей пригласил, и наигрался с ними вдоволь. Правда, потом мама неожиданно сказала: "А теперь Коля сыграет вам что-нибудь на саксофоне. Будет у вас маленький праздничный концерт".
- А ты?
- А что я? Я не мог ничего сыграть, не знал потому что. Пообещал друзьям пригласить их ещё раз после зачёта и отдать свой музыкальный "долг".
- Ну надо же! Прямо как наша Наташа! - Ольга посмотрела на меня своим фирменным "кошачьим" взглядом.
- Да. Только я, в отличие от неё, своё обещание выполнил.
- У меня "зачёт" ещё не прошёл.
Я совсем забыла о том, что "задолжала" друзьям музыкальный вечер... То есть, конечно, я помнила, что собиралась пригласить их, но, привыкнув откладывать заветный день и час, на подсознательном уровне решила, что выполнять обещание почему-то не нужно.
- Я испра-авлюсь.
- Конечно исправится, - вступился за меня Минин. - А у вас, Николай, сегодня постоянно возникает желание поставить девушек в неловкое положение.
- Ты, Юра, не понимаешь, - Наумов засмеялся, а потом резко сделал "интеллигентное" лицо. - Твоя обязанность как кавалера - Наташу защищать. А моя как друга - издеваться над ней. Ну, по-доброму, конечно.
- А как же Оля?
- А для Оли я два в одном.
Мы ещё долго шутили, смеялись, вспоминали. Да, у нас не получилось забыть о музыке. Она на самом деле стала частью нашей жизни... Фраза, которую я употребила, наверное, очень банальна. Даже слишком банальна, чтобы позволять ей срываться с чьих-либо уст. Она стала, может быть, непростительным "штампом" или, в сочетании со словом "неотъемлемая", пополнила список выражений, которые считаются признаком "дурного тона". Но что делать, если на данный момент именно она лучше всего подходит для описания значения музыки для каждого из нас?
Вечер накануне юбилейного концерта всё же стал историческим. Это был первый в нашей жизни вечер без инструментов. Мы предвкушали скорую встречу с ними, но всё-таки не "портили аппетит" спонтанными дуэтами и трио, импровизациями и повторениями "давно известного". Мы просто разговаривали, оживляя в памяти самые яркие моменты нашей жизни и нашей дружбы. И весь вечер нас сопровождало ощущение того, что впереди всё будет только лучше, ярче и интереснее.