Аннотация: Про то, как опасно проводить в России Олимпийские игры. И чем они в итоге кончаются.
"CITIUS! ALTIUS! FORTIUS!
или
ДЫРКА НАД ГОРОДОМ
(рассказ)
В июле одна тысяча девятьсот восьмидесятого года на балконе двенадцатого этажа ворочался и никак не мог уснуть московский студент Иванов (по отцу - Симанович). Комсомольский активист и круглый отличник, он побывал на церемонии открытия Олимпийских игр и его переполняли впечатления.
Чтобы как-то успокоиться, Иванов решил считать до тысячи, но на счёте "три" его вдруг прервал чей-то сдавленный хрип. Иванов открыл глаза и приподнялся на раскладушке: мимо его балкона, примерно метрах в двадцати, пролетел один очень прилично одетый мужчина. Летел он не вниз, к изумлению Иванова, а вверх и слегка наискосок, при этом лицо его было бледным, страдальческим, глаза - какими-то нездешними, он шептал: "Не могу!" и дрожащими пальцами рвал воротничок. Иванов наблюдал за мужчиной до тех пор, пока тот не растворился в ночном небе где-то в районе Лужников.
"Глюк, от переутомления", - объяснил мужчину Иванов и продолжил отсчёт. Цифры действовали на Иванова благотворно. Олимпийское пламя, жарко пылавшее в мозгу, стало постепенно тускнеть и удаляться, и удалилось бы совсем, если б не новый хрип. Иванова подбросило. На этот раз хрипела и рвала кофточку молодая женщина в белых туфлях-лодочках. "Не могу больше..." - молила она, глядя в небо и уплывая опять же в сторону Лужников.
Иванов метнулся в ванную, под струю холодной воды. Ему немного полегчало, но сон отлетел окончательно - в его воображении с новой силой заплясал олимпийский огонь.
Иванов просидел на балконе до рассвета. Никто больше не хрипел и не летал. Но на ясном утреннем небосводе, именно в районе Лужников, Иванов вдруг заметил дырку. Он сморгнул. Дырка не исчезала. В комнате заорал будильник. "Ну и чёрт с ней, - успокоил себя Иванов, - если дырки появляются на небе, значит, это кому-нибудь нужно."
Он влез в выгоревшую стройотрядовскую куртку, надел широкие брезентовые рукавицы и бодро выскочил на улицу. Иванов давно мечтал заработать на настоящие джинсы "Ливайс" и вот уже второй месяц подряд подметал двор. Едва он взмахнул метлой, как из ближнего подъезда, щурясь и корчась, выполз пенсионер Потапов с большой клеенчатой сумкой в руке. На боку сумки красовалась ало-синяя надпись "USSR".
Минуты две Потапов глотал пыль, поднятую Ивановым, затем поманил его пальцем и вкрадчиво спросил:
- Хочешь заработать рубль?
- Хочу! - искренне ответил Иванов, когда пыль улеглась, - А как?
Пенсионер деловито похлопал ладонью по сумке.
- Тут собака. Альма зовут. Сдохла. Зарыть бы.
- За рубль? - удивился Иванов, - Да я тебе её даром зарою.
Только не сегодня. Сегодня у меня билет на дзю-до.
- А завтра?
- А завтра - водное поло, - развёл руками Иванов, - Ты, отец, лучше после Олимпиады подходи... У тебя холодильник-то есть?
- "ЗИС", - помрачнел Потапов.
- Отличный холодильник. Большой. Вот и сунь её пока туда... Хорошая была собака?
- Всю жизнь душа в душу, - вздохнул Потапов и собрался уходить.
- Слушай, отец, - понизил голос Иванов, - ты последнее время на небе ничего не замечал?
- Ты это про дырку, что ль, куда по ночам люди порскают? - зевая, спросил Потапов.
- Ну да.
- Так это уж давно. Года с пятьдесят шестого, как Хрущ доклад прочёл. Только она тогда совсем маленькая была и летали редко. А теперь вон как расползлась и летают каждую ночь...
- А кто они?
- Да кто их знает. В газетах не сообщают. Народ говорит - диссиденты всякие. Вражья кровь.
- А почему я их раньше не видел?
- Так ты ж парень молодой. Наскачешься за день, наорёшься на комсомольских собраниях - и с копыт. Буди не буди. А у меня бессоница с семнадцатого года. Как хрип услышу - сразу к окну.
Дзю-до понравилось Иванову. Он безостановочно кричал
"давай-давай", вскакивал с места, вовсю размахивал алым флажком и до самого вечера пил экзотическую пепси-колу. Но когда наконец он вышел со стадиона и случайно взглянул на закатное небо - настроение его резко ухудшилось. Высоко в закатном небе, прямо над Большой спортивной ареной, вызывающе чернело отверстие. Тут Иванов вдруг вспомнил про ночных летунов с нездешними глазами и сердце его защемило.
Промаявшись дома до позднего вечера, Иванов не выдержал и отправился в гости к своему лучшему другу Рабиновичу (по матери - Петрову). Рабинович был энциклопедически образованным юношей, в совершенстве знал пять иностранных языков плюс латынь, но, к сожалению, в жизни ему фатально не везло. Вот уж третий год подряд он почему-то проваливался на экзаменах в МГУ, систематически не добирая пол-балла. Из-за этих роковых пол-балла у Рабиновича развились озлобленность и мстительность, сопряжённые с особым цинизмом. Когда ему становилось уж совсем невмоготу, Рабинович нёсся к зданию Университета на Ленинских горах и немедленно заговаривал со студентами и преподавателями на философские темы. Весьма скоро утвердившись в своём полном интеллектуальном превосходстве, он любил обрывать беседу энергичным: "Пшли вон, дураки!", лез драться, неизменно побеждал и на время успокаивался. "Понять-то я тебя, конечно, могу, - часто говаривал другу Иванов, - но вот оправдать - никак!"
Входная дверь квартиры Рабиновича была нараспашку. На лестничной клетке стояла зеленоватая лужа и отчётливо пахло рекой. Сам Рабинович сидел на кухне и с его элегантного белого костюма стекали мутные струйки.
- Опять ходил к университету? - догадался Иванов.
- Из двухсот встреченных мною кретинов никто так и не понял категорического императива Канта, - печально отозвался Рабинович, - и я дал им всем в морду. А они спихнули меня в речку, волки позорные.
- Понять-то я тебя, конечно, могу... - начал было Иванов...
- А я вот больше не могу, Симанович! Ты слышишь? Не могу! - вдруг захрипел Рабинович и рванул на горле воротничок. Глаза его стали нездешними, лицо побелело. Куранты ударили полночь. Он неожиданно метнулся к окну, распахнул его ударом ноги и мощно сиганул в темноту, оставив мокрый пиджак в руках подоспевшего Иванова. Иванов ошарашенно выглянул в окно. Рабинович медленно скользил по ночному небу в сторону Лужников, фосфоресцируя сорочкой.
Совершенно убитый, Иванов примчался домой на такси и до самого рассвета писал чрезвычайно осторожное письмо в газету "Советский спорт". Он намекал редакции на наличие в небе над Большой спортивной ареной непонятного отверстия, существенно снижающего эстетическое восприятие олимпийского зрелища.
Вздремнув пару часиков, он отправился на водное поло. Водное поло ненадолго отвлекло Иванова от тревожных мыслей. Забывшись, он яростно кричал "давай-давай!", размахивал алым флажком и до вечера пил экзотическую пепси-колу, но стоило ему вновь выйти на воздух, как настроение его резко упало: дырка нахально чернела на прежнем месте.
Мучаясь дурным предчувствием, Иванов отправился в гости к аспирантке Айвазян, которая отдалась ему во время летней сессии и вот уже месяц как была его страстной любовницей. Входная дверь в квартиру Айвазян была раскрыта настежь, на лестничной клетке приторно пахло валерьянкой и подгоревшим кофе. Аспирантка сидела на кухне заплаканная и непричесанная.
- Что такое? - мягко спросил Иванов, приобнимая тонкий стан Айвазян.
- Мне опять не утвердили тему, - шепнула припухшими губами Айвазян и разрыдалась, - а я не могу жить без Мандельштама!
Иванов долго утешал её, отпаивал кофе и говорил об искусстве. Потом взял Айвазян на руки и бережно отнёс в спальню. Там она покорно дала себя раздеть, но потом вдруг спросила:
- А ты знаешь, что исчез Рабинович?
У Иванова упало сердце.
- Знаю.
- Иванов, - нежно сказала Айвазян, вытирая слёзы, - ты страшно хороший, ты настоящий мужчина. Но я с детства люблю Рабиновича и не могу без него жить!
Куранты глухо пробили полночь. По радио зазвучал гимн.
- Не могу, - вдруг захрипела Айвазян не своим голосом и выскользнула из объятий Иванова, - не могу и не хочу!
Она распахнула окно спальни и ланью сиганула в московскую ночь. Иванов успел лишь тоскливым взглядом проводить её смуглые ягодицы, стремительно уплывающие в сторону Лужников.
Раскрыв поутру "Советский спорт", Иванов с удивлением обнаружил, что любимая газета никак не отреагировала на его послание. Он снова и снова, до рези в глазах, пялился на небо, смаргивал и судорожно щипал себя за ляжку, но зловредная дыра всё равно не пропадала, а по-прежнему нагло зияла над Москвой. И тут Иванов понял, что в сложившихся обстоятельствах он просто не имеет морального права просто ходить на стадионы, кричать "давай-давай" и безмятежно пить пепси-колу. Он в один присест написал и разослал письма в самые высокие инстанции, в коих информировал о нависшей над городом опасности и требовал принять меры в самом срочном и неотложном порядке.
Вечером в его дверь постучали. На пороге Иванов увидел четверых симпатичных ребят комсомольского вида, одетых в белоснежные халаты и шапочки.
- Вы Иванов? - ласково спросили они.
- Я, - сказал Иванов, - а что стряслось?
- Абсолютно ничего, - ответил самый симпатичный, - Мы к вам насчёт дырки над Москвой. Вы и вправду её видели?
- Что значит - видели?! Я и сейчас её вижу, - обиделся Иванов, - а вы разве ничего не видите?
- Да что вы, - как бы удивился симпатичный, - откуда ж ей там взяться? Небо чистенькое, без патологии.
- Вы из психушки? - догадался Иванов.
- Нет, - твёрдо парировал симпатичный, - мы из Ганнушкина. И вас приглашают побеседовать стационарно.
- Никуда я не поеду, - возмутился Иванов, - мне и тут плохо!
Симпатичный подмигнул своим комсомольцам, и те стали окружать Иванова, загадочно улыбаясь. Иванов попытался было лягнуть симпатичного ногой, но тот увернулся и отработанным движением схватил нападавшего за горло. Иванов обмяк и сразу покорился.
Симпатичный ослабил хватку только в машине. Все стёкла в салоне были матовые, кроме одного, и сквозь него отчётливо проступала небесная дыра. Иванов то и дело показывал на неё пальцем. Симпатичные молчали и упорно глядели куда-то вбок.
В Ганнушкина Иванова одели в синий байковый халат, дали таблеток и сделали укол, после которого ему сразу стало спокойно и хорошо. И соседи по палате подобрались хорошие: сосед справа имел феноменальные познания в области спортивной статистики, сосед слева заунывно цитировал Всеобщую декларацию прав человека, остальные же либо пускали слюни, либо буянили, и тогда их ненадолго пристёгивали к кроватям.
Недели через три вялого и благостного Иванова пригласили к симпатичному в кабинет.
- Мы навели о вас справки, - сказал он Иванову, - и убедились, что вы на очень хорошем счету... А ну-ка, взгляните-ка в окно - что вы там теперь видите?
Иванов впервые за много дней посмотрел в окно. Дыра была на месте.
- Я вижу солнце, - щурясь, ответил он.
- И больше ничего? - настаивал симпатичный.
- Только солнце, одно солнце и ничего, кроме солнца, - поклялся Иванов.
- Прекрасно, - подвёл итог симпатичный, протягивая Иванову узелок с одеждой, - курс лечения пройден успешно. Вы совершенно здоровы. Идите домой и включайте телевизор. Сегодня как раз церемония закрытия Олимпийских Игр. Будет очень красиво.
Возле самого дома Иванова окликнул пенсионер Потапов с клеенчатой сумкой в одной руке и с сапёрной лопаткой - в другой. Из сумки - капало.
В глухом уголке Парка культуры и отдыха они остановились и Иванов нехотя взялся за сапёрную лопатку. Через минуту из комка земли вдруг вывалилась челюсть с металлической коронкой.
- Собаческая? - с надеждой спросил Потапов.
- Человеческая, - мрачно объявил Иванов, выворачивая следом два черепа с аккуратными пулевыми отверстиями на затылке.
Пенсионер затрясся.
- Бежим отсюда, сынок. Дело подсудное.
- Погоди, отец, - сказал Иванов, - давай ещё копнём.
Отойдя подальше в парк, они копнули ещё.
- Собаческие? - опять спросил Потапов.
Иванов не ответил, а рысцой побежал из парка, бросив лопатку. Пенсионер Потапов заметно поотстал.
- Сунь её обратно в холодильник, отец, - оглянувшись, крикнул ему Иванов, - пусть лежит. Есть не просит.
Он прискакал домой и забылся коротким, но страшным сном. Снилось ему, будто загадочная дырка расползлась уже в полнеба и народ беспрерывно - днём и ночью - сигает из окон и, толкаясь, валит в неё тысячами. Вот пенсионер Потапов пролетел со своей капающей сумкой, вот команда советских дзюдоистов в развевающихся кимоно, а вот и симпатичные в белых халатах.
- Стой, сволочь, - кричит Иванов самому симпатичному, - солнце, одно солнце и ничего, кроме солнца?
- Не могу больше... - хрипит в ответ самый симпатичный и рвёт халат на груди. - Не могу...
Иванова разбудил грохот салюта. Неожиданно сам собой включился телевизор и он увидел знакомую чашу лужниковского стадиона с пляшущим огнём, ревущие трибуны, забитые народом, и услышал восторженный дикторский баритон. Праздничные мгновенья истекали. На изумрудном поле появился олимпийский Миша в сопровождении сотни спортсменов, тянущих его за невидимые ниточки. Миша грустно улыбался и растерянно глядел по сторонам, словно только что родился на свет белый. Куранты ударили полночь. "CITIUS! ALTIUS! FORTIUS!" - призвал баритон. "Поехали!!!" - вдруг по-гагарински рыкнул медведь и широко взмахнул лапой. Спортсмены рассыпались. Огонь потух. Иванов вскочил с дивана и подполз к телевизору. Миша с хрипом скользнул в московское небо. "Поехали!!!" - с энтузиазмом подхватили трибуны, но тут камера дрогнула и завалилась набок, мгновенно продемонстрировав разверзшуюся над городом дыру и чьё-то воспалённое лицо.
Экран погас. Иванов стоял на четвереньках и странно вибрировал, как межконтинентальная ракета перед стартом. Глаза его налились кровью, щёки побелели. Из ушей повалил пар. Он вдруг вскочил на ноги и мощно сиганул в раскрытое окно, опрокинув по пути телевизор и горшок с фикусом. Через минуту форсированного полёта он различил среди звёзд жирную точку специфической формы.
- Подожди, Миша! - крикнул Иванов, - Я с тобой!
Но медведь не отвечал на призывные вопли Иванова и упорно подбирался к краю небесной дыры. Тогда Иванов рванулся и успел-таки вцепиться зубами в мягкую медвежью пятку. Пятка почему-то оказалась резиновой, глотка студента моментально заполнилась газом и в эту секунду дырка накрыла обоих...
Год девяносто первый. Рассвет над Брайтон-Бич. Скромная нью-йоркская улочка, более чем скромный секс-шоп "МИША" с громадным надувным медведем у входа. Медведь изрядно загажен чайками, сморщился, выцвел и от прежних олимпийских колец на пузе остались лишь белесые пятна. На груди у медведя красуется транспарант: "Секс-шоп "МИША" - лучший секс-шоп во Вселенной!"
Дверь магазина приоткрывается и на панель выходит владелец магазина - бывший студент Иванов (ныне гражданин США Симанович) с пластмассовой метёлкой в руках. На Симановиче потёртые джинсы "ливайс", майка и чёрные солнцезащитные очки. В ушах - вата.
Он привычно глядит в небо и зевает. В небе чернеет громадная прореха, откуда на Брайтон-Бич беспрерывно сыплются тысячи человеческих фигурок. Фигурки планируют на крыши, на придорожные кусты, виснут на проводах и вопят от восторга, как самураи.
Симанович поправляет вату в ушах и метёт дорожку перед магазином. Закончив с дорожкой, он достаёт из ящика газеты и взглядом пробегает заголовки.
"Дырка над Россией существует! - делает сенсационное признание Борис Ельцин!"
"Теперь-то мы твёрдо знаем, что дырки над Москвой и над Брайтон-Бич - сообщаются! - заявляет шеф КГБ Крючков!"
"С добрым утром, товарищи! - кратко прокомментировал эти заявления высокопоставленный представитель ЦРУ..."
У тротуара притормаживает обшарпанный "бьюик", из него вываливаются Рабинович и Айвазян с наркотическим блеском в глазах.
- Хелло, дружище! - орёт Рабинович в ухо Симановичу, - Нам бы что-нибудь этакое...
Симанович задумчиво кивает и распахивает стеклянные двери.