Аннотация: Глава из романа "Любовь и дамы господина М."
Извольте дюжину пирожных для Люсьен!
Откройте свой фотографический "секрет"
И я скажу вам строго конфиденциально...
(А. Розенбаум)
Люська, Люсьен... больше никак тебя нельзя было называть - ты всегда обижалась. Сейчас уже не обижаешься, сейчас у тебя все по-другому, не так, как было у нас. У нас было ИНАЧЕ. Но тоже как-то все не так...
Белая пушистая собака искусственной шерсти и черных пятен стояла на шкафу, служа хозяину тем, что поглощала часть пыли старого кабинета. На гордой груди пса орденом красного сердца значок: "Я тебя люблю". Он любит меня, этот пес. Плох я или хорош - я же его хозяин. А он - пес.
Он был подарен мне когда-то Люськой.
Слова, выведенные на его красном предназначались мне. От нее - мне. Я же ничего не понял. Просто взял этого пса и поселил его у себя на столе, охранять свет ламп и стал кормить его пылью.
Вот так вестники любви порой становятся ее сторожами...
Ей никто не нужен. Раз нету никого, то никого и не нужно!
Люська, она же сбежала от мужа. Как-то поехала в родной город в паспорте прописку поменять, да и не вернулась. Задержалась на месячишко-другой. Знаете, волокиты эти, волочуны...
У Люськи - беда. Природа решила искалечить ей правую щеку с самого рождения. Не знаю зачем, может быть, просто поприкалываться. Да, скорее всего, потому что в комплект к достаточно ужасному шраму, получила Люська тончайшую из талий, роскошнейшие из бедер и совершенно великолепную грудь. Добавим к этому смуглую итальянскую кожу, ноги длиною в полоргазма и ниагарообразные волосы, способные даже самого большого нытика оградить от неприятностей, - и вот я уже утираю маленькую слезку ностальгических переживаний с запахом утреннего ликера...
Люськино тело, обнажаемое при свете двух белых свечек, являло, а может и по сию пору являет, предмет вожделения. Явленный мне во всей прелести предмет...
"Лучше полчаса подождать, чем три часа уламывать". Похабное правило пришлось мне неоднократно доказать собой для кого-то. Для кого-то другого, потому что мне это никогда не пригодилось, да и не пригодится уже наверное: вряд ли станет кидаться зверинно на самку человек, пытающийся увидеть в ней человека.
Я не хотел ее. Совсем, совершенно, вообще. Просто Люська, просто товарищ Люська. Люсьен. С маленькой-малюсенькой проблемкой под правым глазом. Ну и что?
В детстве, в школе, у моего, прости господи, друга Дюни, был роман с ней. Далеко запущенный, вплоть до самых трусиков роман. Но из соображений карьеры, дружище мой закадычный постеснялся жениться на чистой девушке со шрамом. Теперь женат на прекрасном Стервокрокодиле. Бог специально для него организовал этот новый живой вид... Впрочем, я тоже не при теплом вымени.
Да, но речь-то не о нас...
Встреча наша произошла почти что случайно, она никак не могла мне дозвониться на работу, но не потому, что меня там не было, как обычно, а потому, что меня там не было не как обычно. Ее звонков мне только след удавалось перехватить: Вот только-только тебе звонила Люся...
И вдруг она появляется, как всегда неожиданно, в дверях моего бухлофиса. Что и говорить - радость: такие гости! Те несколько шагов, что делает она к моему столу позволяют мне неплотоядно восхититься мастерством нашего Создателя, который отнесясь так небрежно к моему телу, постарался над телом Люськиным. Нельзя не хотеть быть обвитым этими ногами. Нельзя не возжелать соединить вершины этих колышущихся пиков наслаждения у себя во рту, чтобы там облизывать их и вокруг и между... Но я не хотел!
- Но мне же никто не нужен! Хоть один мужик может относиться ко мне не плотоядно?
- Ну конечно, Люсенька, конечно может... попробовать...
...Помню, как я раздевал тебя и делал с тобой все, что только может позволить себе воображение онанирующего в школьном туалете девятиклассника... Ты уже тогда была моей, Люська! Ты уже тогда позволяла мне вставить мой еще неапробированный, но уже очень даже настоящий членище в твою неизвестно пока еще как устроенную... неизвестно пока еще что. О том, куда допущен будет мой язык и где почувствую я твой - не мог подумать я!
Неполовой разговор наш состоялся по давно уже знакомому сценарию: сначала о ней, а потом уже и о ней...
У неё масса, масса, масса проблем. Она себе их выдумывает, чтобы подольше оставаться в нашем благостном городе, а потом приходит ко мне с этаким "творческим отчетом", чтобы прочесть в моих глазах что ах, как убедительны эти причины...
Может быть, я на секунду подумал, что она торчит в нашем Псевдопердинске ради меня? Отнюдь, граждане! Ни боже ж мой! Она не чтобы ЗДЕСЬ, она чтобы не ТАМ!
-Мне трудно спорить с Вами, - сказал мсье Мудар.
-А каково Ваше мнение, Товарищ Мудадзе?
-Не могу добавить ничего существенного к сей великолепной и обоснованной речи...
Разве что самую малость в плане того, что в котлетки по-Киевски вы добавляете молотый вручную красный перчик! Вот с этим я категорически согласиться не могу!
-Я просил по процедуре, а Вы по существу!
Это время было, Люсенька, такое. Время...
Прошло уже его очень.
Снова я так стал ее ждать! Да и показалось мне, что теперь я остался в одиночестве. Куда ты пропала, моя последняя школьная сказка? Куда ты теперь пропала?
Пришла, ничего не говорит, не рассказывает, читает черновики - их много, весь дом.
-Вот волнует момент, что у тебя все совершенно конкретно про меня написано. Мне не нравится что это висит на стене. Ведь кто-то может прийти и прочитать!
-Поверь, Люська, когда это прочтут, нас уже не будет. А когда это станет действительно интересным, не будет и тех, кто это прочтет!
Задумалась о величии моем, своем, нашем. Разрешила, но только за ради великого искусства Литературы. Ну, Люська, ну спасибо!
-Со своей точки чувствования... А ты не боишься, что тебе это не понравится?
- Неа. А..а..аа. (зеваю, блин не высыпаюсь категорически)
-Только я хочу, чтобы это сейчас, в данный момент произошло!
Я не помню как это получилось впервые, когда нам стало не странно быть просто вдвоем. Без охраны подруг и без "буферной зоны" деловой причины для посещения ею меня.
Но это получилось. Случилось. Вышло.
Просто у каждой девушки - свои "полчаса".
-У тебя паталогически плохая память или... Понимаешь, это слишком. Это только ты говоришь, не думая.
-Ты стала приходить, я не помню почему.
-Понимаешь, это было как-то необычно. Ну и... Невзирая на моральные условности. Ну не могу я просто посидеть во так рядом с человеком и чтобы у меня не было никакой мысли!
-...
-Слушай... Или ты работаешь...
-....
-Я постоянно чувствую какую-то грань. Я пытаюсь приблизиться, но потом одно твое слово. Я никогда не смогу перейти эту грань.
-Тебе никогда не приходило в голову, что я это делаю намеренно?
-Ты боишься, что подойду к тебе неимоверно близко? Так я ни на что не претендую... Я, когда рядом, чувствую повышенную опасность. Я не понимаю часто вообще... Я не могу понять? Как выдашь-выдашь! Сидишь и соображаешь когда ты врал ...
-Нет, ни тогда, ни сейчас. Некогда мне врать-то, Люсенька!
Очень, очень трудно жить в человеческом теле. Нехорошо это. Очень многое может произойти внезапно...
Мне надоело, что всё плохо, но не может же быть всегда плохо?
Может.
Если ничего не делать ?
Если ни во что не верить?
А как, если не получается?
Если ни во что не верится?
Я уперлась, я пытаюсь что-то сделать, но я так уперлась в этот город!
Как рыба долбишься со всех сторон, а он говорит, что я тебя люблю, а ты не можешь потерпеть... Я должна перетерпеть нищету, я должна перетерпеть то, что он со мной не спит, его постоянные командировки...
- Я не могу жить абстрактными мечтами!
- Дура.
- О чём теперь?
- Почему ты всё время сравниваешь?
...В чём прелесть бытия? В том, что происходит какой-то момент и люди, если во что-то искренне поверят, то это непременно произойдет! Только люди не понимают всего этого.
...Ну, расскажи!
- Мне не нравится, что ты это все записываешь!
Вот сейчас она мне целует ушко и я еле-еле сдерживаюсь от эмоций... Это просто волшебно. Я - творец и моя муза над ухом как муха...
Мы идем курить Я рассказываю ей про супчик, который...
И вот, она меня достала!
Ну верю я, верю, не нужно тебе ничего, ни я тем более! Ну почему же ты хочешь, чтобы я каждую минуту проверял это вопросами?
Решил её проводить домой. Правда, хоть часок еще потом постучать по клаве.
Я быстро оделся. Мне надо довлачить свою роль в ее судьбе до трамвайной остановки.
Уже уходим?
На какой- то миг я прикоснулся к ней и ток ее позвоночника разрядился на мне, в цепи последнем.
Обломается трамвай.
Я зашептал ее волосы, впутав в них свои ресницы.
Я не хочу идти на остановку, я хочу плыть от ее затылка в ее губы...
Ты вспомнила, я отторгнут. Счет: черт-знает-сколько - ноль в твою пользу!
-...а ты бы смог вот так- сегодня с одним, а завтра- с другим, то есть с другою?
Смог бы. Сегодня с одной и сегодня же с другой, и с третьей даже...
Моя сперма булькала в лучших маточных трубах этого города! только невольно все это, Люська, самопроизвольно как-то. Любят девчонки тех, кто выдерживает их "полчаса".
Взяла у меня пастель - отличный сорокаещетехрублевый набор. Собиралась что-то нарисовать, конечно же, не вернула вовремя...
Хотел, очень хотел проводить ее на трассу, посадить в тачку или пусть даже на гремящий в вечности красный трамвай номер двенадцать и когда его восемнадцатипудовая дверь задвинется как крышка печки, навсегда разделив мир на тех, кто едет, смотря вперед и на тех, кто остается смотреть вслед, забыть об этих мучительных вечерах.
Диван боком к телевизору. Из окна дует. Свечу зажигать рано, свет-глупо. Она сидит на краешке, а я валяюсь у стенки. Давно не веду себя как хозяин бала: в халате на голое тело, с полами, время от времени заставляющими меня извиняться... А извиняться мне, слава Богу, есть за что... Я помню: обнимемся при встрече - я нарочно прижмусь к ее бедру, прошепчу на ушко: "здравствуй, ароматнейшая из женщин" - и она тут же почувствует, что я не вру ей, когда в пространстве между нашими бедрами вдруг медленно вырастет крепенький девятнадцатисантиметровый баклажанчик...
Трудно соединять переживания телесные с переживаниями духовными. Если женщина отдает тебе свое тело и забирает себе твое, то слова становятся либо похабными, либо высокопарными...
Лучше уж второе!
Вулкан разбужен. Его края увлажнились и первые потоки тягучей сладкой магмы грозят утопить в себе любого претендента. Сначала я узнал ее рот. Маленький, с плотными губками. Почти сухой, с подвижным и любопытным язычком. Теперь я знаю что почувствует моя рука, которая уже накружившись вокруг живота и вдоль бедер, кружит по кружевам ее белья. Я знаю, там влажно. Я знаю, там тепло. Я знаю, что хочу лизнуть тебя - как наверное делают собаки, прежде чем скоропостижно совокупиться с целью продолжения рода... Я не могу этого сделать. Увы, на первом свидании не принято ласкать женщину ртом.
Это потом можно, после всего.
Трусики, почти на сто процентов состоящие из тонких кружев, стали для нее ужасным поясом патриархальной верности, ужасным суррогатам верности. Еще немного - и они вспыхнут на ее пылающей коже, сгорят без остатка. Но я занят другим. Я как скульптор вылепляю ее образ, обводя руками тысячекратно совершенные линии. Бог, создавая Землю трудился наверное меньше - не так ему удалась земля, как удалось тело, которое вот тут, на моей простыне, вьется и изгибается, изнывая от желания быть взорванным изнутри фонтанами долгожданно несбыточного оргазма.
Я| припал губами к своему любимейшему из десертов. Даже не фотографии - только рассказы об этом теле можно было бы продавать за деньги. Язык, который хотя бы дважды повторил линии этого соска, уже не мог оставаться просто языком - он становился половым органом, готовым сколько угодно и где угодно заменять своего старшего брата.
Желание сильнее чувства. И вот всякая системность и направленность наших прикосновений исчезла. Люська зубами рвала пояс моего халата, когда багровая шишка уже торчала как маяк у моря, призывающий всех задержавшиеся в пути торпеды ПРОБИТЬ наконец-то корму измотанного в штормах кораблика. Мои пальцы уже не просто гладили, а царапали и мучали ее скользкий язычок клитора. Я всовывал в нее пальцы и раздвигал их в стороны, крутил и гладил изнутри. Люська визжала от боли, но совала мне свои груди в рот, умоляя кусать и грызть ее соски сильнее, сильнее.
И здесь моим глазам предстало нечеловеческое существо с пылающими глазами. Она прыгала на мне одеваясь на моего богатыря не особенно разбирая чем. А когда я снова кончал, она за две десятые доли секунды успевала соскочить и даже поймать несколько последних капель ртом... Чтобы потом, в поцелуе передать их мне...
Вкус собственной спермы, смешанный со слюной любимой девушки - вот какой коктейльчик я предложил бы всем костным тварям, придумавшим мораль.
Она не насыщалась. Уже было больно, уже кровь выступала сквозь прокушенную кожу, но я должен был все сильнее и сильнее кусать ее соски, все дальше вытягивать наружу ее клитор, чтобы удерживая его двумя пальцами одной руки, скрести до крови ногтями. Уздечка моего языка уже почти перетерлась о нижние зубы от постоянного вылизывания ее влагалища, а член испуганно съежился, укутавшись в ставшую ему великой кожу.
Люська сделала меня. Это была первая и единственная женщина, сумевшая затрахать меня до полусмерти. В пять утра я хотел только одного: чтобы она ушла. Но она оставалась. И слова ее о несчастной телесной карьере все больше и больше касались именно меня.
--------------------------------
Прошло ровно столько времени, чтобы мне стало совершенно понятно, что меня не предпочитают тому человеку, рядом с которым она теперь.
Зовут его Жора, он бывший хоккеист и теперь, впрочем, не против поразмять костяк, постоять в воротах...У него маленькая толстушка-жена и двое детей, а он вполне здоровый и обеспеченный сукин сын...
Да и кроме того-обладает огромной мужской силою. Люся даже и не думала, что такое возможно от мужчины! Мы поговорили о многом и расстались с хорошей миной на лице. Она напоследок даже как-то прижалась ко мне нежно порекомендовала мне одноразовые таблетки от зачатия, чему я был трогательно рад. Мы разъехались. Пока, Люська .
Люська осталась жить с Жорой, ушед от прежнего. Поселились у Люськиных родителей, в общей проходной комнате. Спали на диване, сцепившись, чтобы не упасть. Прокормить Жору Люськиным родителям было трудно, но они могли.
В соседней от них комнате живет Люськина сестра с взрослым ребенком, коллекционирующим модельки-автомобили...
Что-то не задалось сразу. А потом если и было - то голова уже не отпускала чувства. Мы оказались настолько неподходящими друг другу, что даже представить себе невозможно... Большие части наших других ночей - вымотавшись за три нерезультативных трехминутных "подхода", я проводил, лаская Люськину грудь языком, пока она маструбировала... Что и говорить, роль малопочетная... И достаточно, братцы, унизительная.
Я стал делать все, чтобы не играть в этой пьесе.
Решение пришло само на коротких ногах ее лучшей подруги, которая едва почувствовав на себе теплоту моего внимания, немедленно вытребовала у Люськи смертельную клятву никогда больше со мной не встречаться...
Люська держала слово крепко. Крепко, до боли.
Знаю, кого я встречу в первый день в аду: меня попроведовать придут десяточек святых и чистых душ убиенных мною младенцев. Они окружат меня колечком и грустно наблюдая как черти плющат раскаленными щипцами мои яйца, спросят: "Пошто так, отче?"
И тогда я попрошу чертей поскорее переходить с щипцами к моему сердцу, чтобы почувствовать облегчение...
Телефонный звонок, бодрый голос, деловая встреча, пошлое кафе, дешевое шампанское.
- Короче, завтра я иду на аборт и покончим со всем этим!
И мы покончили...
Ситуация и впрямь комичная - сижу, вывожу, а ведь надо характеры, судьбы, диалоги, воспитательный опять же, эффект... А вместо того вспоминаю, как через несколько месяцев после того, Люська запросто явилась ко мне в составе веселой компании и радостно сообщила мне, что вовсе даже и "глупо терять хорошего человека", из-за глупости, которую сама и совершила...
Я же ее потерял. Потерял совсем и навсегда. Я мог конечно говорить с ней, шутить, но уже больше никогда и ничего к ней не чувствовал.
Люська была счастлива своим долгожданным счастьем с Жорой, но иногда и он выкидывал коленца и тогда Люська вдруг вспоминала, что рождена свободной и пыталась под кого-нибудь подлезть, даже не особенно разбирая под кого...
Вечер был трудный и пьяный. Заканчивать такой вечер лучше всего... конечно у меня. Она приперлась в половине первого с нашим общим дружком Дюней в состоянии "умножить на два".
Немедленно завалившись брюшком вверх на мой диван, она притянула нас обоих к себе.
О, да, это было интересненько! Забавненько!
Вдруг неожиданно я ощутил, что вот уже минуту глажу совсем не ее руку...
Я не смог, я не стал. Я закрылся в ванной, оставив их там. Чувствовал себя так, как будто только что попытался трахнуть свою сестру или она, наоборот, только что меня...
Через полчаса я безуспешно попытавшийся отмыть с себя это чувство, вышел, завернутый в синий халат холостяка.
-Извините, Ребята, голова что-то...
- Ну вот, а мы ждем-ждем!
-А вы не ждите! Не теряйте время, а сразу идите нахер!
Люська ушла, прихватив Дюню.
Я снял с верхней полки скрепленную пачку белых листов с жирным фломастерным титулом: "Извольте дюжину пирожных для Люсьен!",
быстро долистал ее до конца и поставил там маленькую черненькую точку.