Этой ночью мне снова двадцать, я отчаянна и пьяна.
Мир смеется шальным паяцем и снимает полоску льна
с губ, обветренных от мороза, разрешая сорвать печать
с тонких связок, больных некрозом и приказом всегда молчать. 

Этой ночью я снова голос - осязаема и жива.
Так мешается в горле волос, как не сказанные слова,
так из клетки стремится птица, издавая протяжный свист.

Так стихам бы сейчас излиться темной краской на белый лист. 

Я звучу колокольным звоном, а в бутылке не видно дна.
Время тикает метрономом, и взрывается тишина.
Сколько вымолчано за годы - рвет нутро словно взрывы бомб,
а теперь вот в словесных родах лезет зверем из катакомб. 

И не сдержишь, не остановишь. Горло режет, как кромка льда,
с пряным привкусом ржавой крови звук ложится на провода, 
теплотрассы, дома и скверы, проникает за толщи стен. 

Я звучу и не знаю меры, не прося ничего взамен. 

Мне бы выкричать все, что было - все события, имена 
и, готовясь идти на мыло, словно лопнувшая струна
отзвенеть, замолчать как прежде. Да и виски уже конец...

Утро стелется по одежде, онемевшее, как мертвец.