... в основе бытия человека как создания природы я угадываю грусть и скуку
Жан-Поль Сартр
Сладкие, тягучие ноты настоящего чёрного блюза оплетают невидимыми нитями, заставляют прижиматься всё теснее. Музыка вынуждает закрыть глаза и двигаться на ощупь в космической пустоте. Пустота эта состоит из звуков плачущего саксофона, горячего дыхания и клубов дыма.
Даже в пустоте легко оступиться, но танцоры делают только верные шаги. В сантиметре от опрокинутой чашки, в миллиметре от футбольного мяча, в микроне от непрерывно звонящего телефона. Они останавливаются прямо на мягкой коже нового макинтоша, являя собой этакую аллегорию попрания материальных ценностей. Но что им эти аллегории, могут ли они думать о глубоких смыслах, когда звучит блюз? Танцоры перестают двигаться, но там, за границей неплотно прикрытых век, они продолжают медленно танцевать.
Солнечные лучи, раздробленные на тысячи бликов ледяными узорами на окнах, пробудят от этого сладкого, словно патока, сна. Останутся только несколько протяжных звуков, да печальная улыбка.
Так дико, так странно узнавать в этих образах, неожиданно всплывающих в памяти, себя, тебя, нас.
Я - та девушка, что звонко смеялась, ероша твои волосы. Ты - тот парень, что ловил мои руки своими тонкими, сухими пальцами и целовал их, заглядывая в глаза. Где теперь те пальцы? Где теперь тот ты? Не увидеть тебя теперь, не коснуться. Ничего не осталось, кроме этих воспоминаний, подёрнутых дымкой выкуренных сигар да снов, в которые ты приходишь так редко.
С тобой всегда было сложно. Но если бы только я могла рассказать тебе, как сложно сейчас без тебя...
***
Помню, как увидела тебя впервые. Помню день, помню час. Получилось, как всегда, слишком странно, нелепо. И так не вовремя.
Был вторник. Новогодние праздники, второе число. Далеко за полночь, в шумном баре. Хотя нет, бар этот не был шумным. Всю суету создавала как раз наша компания. Сдвинули несколько столов. Пиво текло рекой. А вокруг - пустые залы и измученные официанты. Они путали заказы и в глазах их была такая ненависть, что приходилось пить еще больше, чтобы не чувствовать на себе прожигающих взглядов. Да на самом деле плевать нам было тогда на официантов. Мы были молоды, пьяны, счастливы. Никогда после мы не были так счастливы. Никогда до того мы не были так молоды.
Помню, приходили всё новые и новые люди. Все просто не успевали перезнакомиться со всеми. Шум, гомон, все стараются перекричать друг друга, и только редкие тосты объединяют людей в дружном "Пьём-пьём-пьём!". А после снова, волна единения разбивается на мелкие брызги отдельных разговоров.
Помню, что я в самый первый момент не увидела тебя. А услышала. Я еще не знала, что это ты. Но уже знала всё о тебе.
Ты говорил о феминизме. О, с какой едкой иронией ты говорил о нем. Сколько желчи было в твоём голосе. Ты спорил с кем-то до хрипоты. А мне было смешно. Я была согласна с тобой, но все равно, мне было так смешно. Мне казалось, что ты доказываешь самые очевидные вещи. Словно ты говоришь, что земля круглая, а тебе не верят. Ты говоришь, что она вращается вокруг солнца, а тебя поднимают на смех. И мне захотелось посмотреть на тебя. Нет, не так. Я поняла, что должна увидеть тебя. Увидеть этого Джордано Бруно, пока его не сожгли.
И тогда на мгновенье время остановилось.
Даже в кино не бывает такой четкой остановки времени. Я смогла разглядеть тебя всего.
Твои черные, даже на вид жесткие волосы.
Твои острые черты лица.
Твой великолепный нос. Такой длинный и такой прекрасный. Смешно сказать, он и сейчас мне снится. Этот нос преследует меня, словно я герой гоголевского рассказа. Жаль, только во сне. Я не испугалась бы, встреть я этот нос на улице наяву.
Ты не был красивым.
Ты был настоящим. Живым.
И я почувствовала физическую необходимость коснуться тебя. Будто, если я этого не сделаю, ты останешься только голосом. Глупо. Я потянулась к тебе через весь стол и коснулась. Так глупо...
Ты не вздрогнул. Ты даже не заметил моего прикосновения, ты всем своим существом погрузился в разговор. Ты говорил с таким воодушевлением!
Я помню, что через какое-то время, а точнее, через какое-то количество бокалов пива - ведь кто считал время в ту ночь - я пересела поближе к тебе. Не могла отказать себе в желании постоянно касаться тебя.
Кажется, я даже вступила в какой-то глупый спор о Сартре и Камю. Честно признаюсь, я на тот момент никого из них не читала. Но кажется, мне удалось это скрыть. Или нет, и ты внутренне посмеивался над моими попытками казаться умнее? Не знаю, да и не это важно. Важно было то, какая сухая у тебя была кожа. Её почти больно было касаться.
Я рассматривала твоё предплечье.
Там была татуировка в виде восьмерки, лежащей на боку. Бесконечность. Она завораживала меня, эта черная лента Мёбиуса. Я провела по ней пальцем раз, другой, а потом, не к месту, наверное, спросила, что она значит. Вот прямо так, посреди разговора о чем-то совершенно другом:
- А что значит эта татуировка?
Ты не успел ответить, встрял кто-то из твоих друзей:
- Это число женщин, с которыми у него был секс!
То ли от слова "секс", то ли еще по какой-то случайности, именно в этот момент затихла вся компания. Все смотрели на нас.
- Восемь? А почему так мало?
Привычная шутка, привычная, навязшая, наверное, на зубах у обладателя этой самой "восьмерки", но все равно компания взорвалась хохотом. А много ли надо было? Молодым. Пьяным. Счастливым.
Помню, что в ту ночь я ушла раньше всех. Это была самая моя первая ошибка. Я еще не знала тогда, что жить без тебя будет невозможно. И я еще не знала тогда, как мало у меня времени, чтобы побыть с тобой.
***
Сколько времени прошло до следующей нашей встречи? Неделя? Месяц? Это снова была случайность. Снова все пили, смеялись. Снова. Но все было иначе.
Теперь ты заметил меня. Не знаю почему. Я никогда не спрашивала. Я всегда думала, что однажды я наберусь смелости и спрошу. А сейчас... Спрашивай - не спрашивай, ответа не будет.
Мы сидели в огромной полупустой комнате в коммунальной квартире. За стеной пытались спасть соседи. Смешно. Двадцать первый век на дворе - а мы все так же сидели в коммунальной квартире, как наши родители. Мы думали, что мы не такие как они. Потому что мы - дети нового века. Так смешно...
Мы слушали БГ, мы говорили о все том же Сартре. Чертов Сартр! Мне гораздо больше нравится Камю. Мне кажется, он не такой нудный. Наверное, если бы я прочитала "Тошноту" тогда, я бы поняла тебя лучше, я бы тебя спасла. Чёртов Сартр!
После всей этой музыки, разговоров, вина, мы стали укладываться спать. В большой комнате несколько спальных мест: скрипучий диван, старый матрас на полу, узкое хозяйское кресло. Как мы оказались с тобой вдвоём в том кресле? Чистая случайность! Как мы там поместились? Судьба!
Все спали, а мы продолжали говорить, лёжа вплотную друг другу. Наши лица были на расстоянии наших носов. У тебя, конечно, был прекрасный, великолепный длинный нос, но это все равно крошечное расстояние. Слишком крошечное, чтоб не влюбиться. И я влюбилась раз и навсегда. Может, даже не в тебя. А ту близость - физическую и духовную, которую только способны дать ночь, вино, узкое кресло, разговор о смысле жизни. И о ее бессмысленности.
А утром я ушла. Вместе со всеми. И снова не знала, вернусь ли я. И знала, что должна вернутся.
Потом были еще такие же встречи. Всегда в шумной компании, всегда со слишком умными разговорами. "Тварь ли я дрожащая или право имею?" Это Петербург, это все из-за него. Он, серый, мрачный, ставит перед нами, молодыми, счастливыми, такие вопросы. И мы не можем успокоиться, ищем ответы. И оказываемся тварями - все как один, перед лицом этого мира. И больно жить, будучи такой вот тварью. И нет сил, чтобы перестать ею быть. Выступить за рамки. Шагнуть вперед.
Хотя ты шагнул.
А мы все после этого отступили на шаг назад, ужаснувшись тому, что увидели.
Но тогда до этого было еще далеко. Все разговоры были лишь теорией. И нам было хорошо. Нам было весело.
Мы спорили о футболе. Почему-то именно о нем мы спорили почти так же много, как о смысле жизни. Ты болел за "Спартак". Твои друзья болели за "Спартак". Я болела за "Зенит". А моя подруга болела за Дилана Морана, потому что ей плевать было на "этот ваш хоккей". И, наверное, она была умнее нас всех.
Мы спорили все о том же феминизме. Сотни раз, по кругу.
Ты отбирал у меня мою крошечную сумочку, в которую кошелек-то помещался с трудом. И гордо нес ее через полгорода. Чтобы мне не было тяжело. А мне было так смешно, что просто не хватало сил отобрать её обратно. Так и шли. Ты - гордый, с крохотной дамской сумочкой в руке. Я - от смеха повисшая у тебя на второй руке.
***
Я хорошо помню наш первый и наш последний раз...
Сперва мы долго гуляли тёмными холодными улицами. Только вдвоём. Мы впервые были только вдвоём. И испытывали ужасную неловкость. Ты из-за этого говорил слишком много. Я из-за этого не могла связать и двух слов.
Мы свернули в незнакомый переулок и увидели, что дорогу перегородила машина скорой помощи. Мы подошли как раз в тот момент, когда она уже никуда не спешила. Мне стало страшно. Я видела смерть так близко только в детстве. И когда всколыхнулись воспоминания, я вцепилась в твою руку и не заметила, как приросла к месту, вглядываясь в тело на носилках, словно ища знакомые черты. Ты почти волоком утащил меня прочь.
И тоже стал молчаливым.
Тогда нам обоим показалось, что бутылка вина - это просто отличная идея.
Мы взяли вина, сыра, и пошли к тебе. Ты включил какой-то артхаусный фильм, где в конце все умерли. Мы напряженно вглядывались в экран, ища там намека или ища спасения. Мы сидели рядом, едва-едва касаясь друг друга, но я чувствовала, как ты напряжен. Да и я не была образцом расслабленности. Так и сидели, словно две деревянные куклы.
Потом кино закончилось. Еще раньше закончилось вино.
И мы стали укладываться спать.
До этого мы спали рядом так часто, что это казалось совсем естественным.
И надо же было все испортить сексом.
Наверное, это должен был быть праздник жизни. Антитеза смерти.
Но это был просто секс.
И он был такой... неуклюжий. Словно две марионетки из сундука Карабаса-Барабаса, управляемые кукловодом с расстройством моторики.
Я не испытала ничего, кроме разочарования.
Ты, наверное, тоже. Мы не говорили об этом в тот вечер и не говорили об этом никогда.
Когда все закончилось, мы, такие же одеревеневшие, улеглись спать. Ты не обнимал меня. Я слегка отодвинулась от тебя. Не помню, сразу ли я уснула, но помню, с каким чувством проснулась.
Это было чувство сожаления.
Я всегда считала, что если ты что-то уже сделал, и это нельзя исправить, то и жалеть не стоит. Но в то утро мне было так жаль, что прошлой ночью мы сделали все неправильно. Я еще любила тебя, но уже понимала, что никогда мы не будем вместе. Не из-за того, что плох был наш секс. Просто я почувствовала, как ты пытался меня полюбить. И не смог. Я так и не спросила - почему. Была ли в твоей жизни другая любовь, или просто так сошлись звёзды...
Если бы ты полюбил меня, я бы тебя спасла.
Я часто говорю себе это. И эта мысль в какой-то мере даже утешает меня. Потому что немного, совсем немного снимает с меня вину. Это значит, что я ничего не могла поделать. Что есть вещи, которые от меня не зависят.
Но на самом деле, это лишь глупые попытки облегчить свою совесть.
Я должна была тебя спасти, потому что я любила тебя.
***
Помню нашу последнюю встречу.
Был такой настоящий осенний день. Подобные дни бывают только в Питере, и, может, еще в туманном Лондоне.
Мелкий дождик, отражение золотистых фонарей в глубоких лужах...
Мы слушали ситар. Я даже не знала, что бывает такой инструмент. А он бывает. И он дребезжал, и даже от веселых, казалось бы, мелодий становилось так... тоскливо. Словно я понимала, что чего-то лишилась. Или вскоре лишусь. Если бы я знала, что лишусь тебя. Навсегда.
Да даже если бы я знала, что бы я смогла сделать? Смогла бы я тебя остановить? Если тебя не остановил весь мир, со всеми своими красками, со всеми возможностями, то что могла бы я?
Но тогда я не думала об этом. Я слушала ситар и пила чай с чабрецом. И ты слушал и пил со мной. И иногда касался под столом моей ноги, и я не реагировала: боялась спугнуть. Ах, если бы я не боялась...
Я так ненавижу то "если". Я ненавижу его, ненавижу чай с чабрецом, ненавижу ситар. Ненавижу осень. Ненавижу пятнадцатые этажи. И чувствую себя такой виноватой. И ненавижу себя.
А когда мы прощались, я сказала "пока" и пошла. Ты не дал мне уйти и обнял меня на прощание. Я не хотела отвечать на это объятие. Ты меня не любил, и твои прикосновения жгли меня каленым железом.
И это был последний раз, когда я коснулась тебя. И иногда, когда мне одиноко, я вспоминаю именно этот миг. Я словно чувствую твои руки на моих плечах.
У человека, с отрезанной ногой бывают фантомные боли - а у меня фантомное... счастье...