Метс Михаил : другие произведения.

Записки лузера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.42*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Интеллигентный дворник у станции ћНарвскаяЋ. Очень строгий, в круглых очках. Подметая, ораторствует: — Диктатура нетрезвозачатых дебилов! Ха-ха! Какая, на хрен, свобода с куриными мозгами! Ха-ха! Какая такая, на хрен, свобода! Только — диктатура! Диктатура нетрезвозачатых дебилов! Минуты две покликушествовав, идет себе дальше. Пусть в ватнике и при метле, зато интеллигентный и трезвозачатый.
  Записки лузера
  Антиглянцевая повесть
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, правдиво рассказывающая о том,
  как от станции метро "Чкаловская"
  добраться до станции метро "Московские ворота"
  
  ...И вот еще что... ты слишком-то умных разговоров не начинай... Ты что-нибудь там полегче. Типа - Сергей Есенин, армянское радио.
  С. Д. Довлатов. Компромисс
  
  
  
  Иду я как-то по улице Лодейнопольской. Поскольку улица эта явно не самая известная в Санкт-Петербурге, позволю себе уточнить, что с одной ее стороны расположен не то бульвар, не то сквер, а с другой - автостоянка. Намного приятней, естественно, идти по ней сквером. Тем более что сквер этот тихий, тенистый и чуть не по щиколотку усыпан сентиментальной палой листвой.
  И вот иду я как-то этим сентиментальным тенистым сквером, а навстречу мне ветхий дедушка с песиком. То есть это дедушка ветхий, а песик еще ничего себе. Матерый такой ротвейлер килограммов на восемьдесят. Причем гуляет безо всяких ненужных условностей, типа там намордников и поводков.
  Аккуратная, в общем, животная.
  И взгляд у нее пустой-пустой.
  Короче, очень мне вдруг захотелось обогнуть эту пару не с той стороны, где песик, а с той, где дед.
  Но для этого нужно было специально свернуть и сделать петлю.
  Чего я, как более или менее уважающий себя мужчинка, себе, естественно, позволить не мог. Более того! В виде своеобразной пени за трусость я решил идти вообще не сворачивая, так, чтоб пройти мимо деда с собачкой впритык. На расстоянии двух или трех шагов.
  Но...
  Но!
  Но в самый-самый последний момент я неожиданно осознал, что вполне смогу себя уважать, даже если пройду шагах в пяти с половиной.
  * * *
  А сразу же за Лодейнопольской начинается Большая Зеленина. Улица эта длинная и красивая. Типа - местный Невский проспект. Ну и народа на ней, соответственно, полным-полно.
  И вот иду я стало быть по Большой Зелениной, приближаюсь к своему любимому дому с выцарапанной на фасаде надписью "Путин - фуфло!" и одновременно ловлю долетающие до меня обрывки чужих разговоров:
  - С Пашей случилась хуй-ня! Теперь нам надо мо-олиться, чтобы...
  - А я вот не буду ругаться, как ты любишь, Рая, ругаться. Все богу молис-с-ся и все черта гладишь по головке...
  - Пашку вчера опустили на тонну баков. Теперь-то ты понял, какая с ним приключилась хуй-ня?
  - А папка сказал: без меня все решили, без меня и на свадьбе гуляйте!
  - Типа обиделся?
  - Типа да.
  - Не, ты хоть понял? На ТОННУ! БАЧКОВ!!!
  - Знаешь что, Рая, я прямо-таки удивляюсь с тебя... Как же ты, Рая, смерти боис-с-ся! Да чего в этой жизни такого хорошего?
  - А нам его деньги и не нужны. Мы без него свою свадьбу справим...
  И т. д. и т. п.
  Причем одновременно с этим я еще и размышляю мыслю (с ударением на "ю").
  Вот авторов книг читатель обычно считает интеллектуалами. И молчаливо предполагает, что ежели автор идет и размышляет мыслю (с ударением на "ю"), то эта мысля не абы какая, а умная. Что-нибудь там про Борхеса или Кустурицу. Или, на худой конец, про аллитерацию у Карла Маркса. Или, на самый худой конец, что-нибудь о роли бессознательного в пьесе Корнейчука "Фронт".
  Увы, все это не про меня. Девяносто девять процентов приходящих мне в голову мыслей - мысли на редкость простые и глупые.
  Ну, например:
  - А хорошо бы найти на дороге бумажник, а в нем - семь тысяч евро.
  Или:
  - А хорошо бы трахнуть (желательно в извращенной форме) какую-нибудь кинозвезду.
  Или:
  - А ведь пора, пора наконец-то прославиться, и желательно - на весь мир.
  И т. д. и т. п.
  Вот и сейчас я как раз иду и размышляю о соблазнах всемирной славы.
  Будучи человеком мудрым, я понимаю, что ни президентом России, ни центрфорвардом "Реала" мне, пожалуй, уже не стать. Следовательно, нужно прославиться как литератору. Ведь так?
  Так!
  А чтобы прославиться, как литератору, нужно, как минимум, выпустить книгу. И, скажем, назвать ее...
  Ну, например, "Сексуальное подполье гения".
  Да-да!
  Именно так: "Сексуальное подполье гения" (психоделические аспекты творчества М. Булгакова, В. Набокова, В. Бокова и Ф. М. Достоевского).
  И хотя (будучи человеком мудрым) я хорошо понимаю, что писать подобную книгу - мартышкин труд, и прославиться с ее помощью ну никак невозможно, остановить бесконтрольный полет своей фантазии я уже не могу. Ибо она, фантазия, вырисовывает мне картины одна прекрасней другой.
  Ну, например, такую: иду я к метро, приближаюсь к своему любимому ларьку, а там уже пьет пиво Фазиль Искандер.
  Увидев меня, он роняет от изумления кружку.
  - Постойте! Постойте! - слабым старческим голосом кричит он. - Это ведь вы? Вы?! Михаил Метс?! Знаменитый автор "Психоделических аспектов"?
  - Да, - с достоинством отвечаю я старику. - Это действительно я. Вы не ошиблись, Фазиль Абдулович.
  - Четвертую ночь не сплю! - продолжает он. - Все читаю взахлеб вашу книгу!
  - Что ж, - с достоинством отвечаю я, - хорошую книжку прочесть не вредно.
  - Ве-ли-ко-леп-но написано! Просто бунинский стиль!
  - У вас тоже приличный слог, Фазиль Абдулович, - приободряю я старикана и все с тем же нерушимым достоинством шествую далее.
  А здесь...
  А здесь и действительно показалась станция метро "Чкаловская".
  Стоящая перед нею страшная, насаженная на тонкий гранитный шест голова навевает на меня мысли о бренности славы...
  Мои мысли о бренности славы
  Ведь что такое, в сущности, слава?
  Тлен, прах и пыль.
  Давайте составим список бестселлеров за последние полтора - два века:
  "Юрий Милославский" - "Иван Выжигин" - "Бедные люди" - "Что делать?" - "Тысяча душ" - "Гарденины" - "Мелкий бес" - "Кровавый смех" - "Санин" -"Без черемухи" - "Время, вперед!" - "Кавалер Золотой Звезды" - "Звездный билет" - "Альтист Данилов" - "Дети Арбата" - "Белые одежды" - "Байки кремлевского диггера".
  И кто теперь вспомнит, о чем все это? И покажите-ка мне эрудита, способного поименовать хотя б половину написавших эти шедевры гениев. А ведь в свое время все эти книги гремели. И Дора Абрамовна названивала Изабелле Юрьевне и с придыханием спрашивала: "А вы читали?" И редактор Пал Палыч ходил королем, и сам модный автор Василь Василич смотрел орлом, а не мокрой курицей.
  И куда это делось?
  Все тлен, прах и пепел.
  * * *
  Я вам больше скажу. Не только слава, но и бессмертие ровным счетом ничего не значит.
  Вам требуются доказательства?
  Их у меня сколько угодно.
  Возьмем, например, Ю. Гагарина. Надеюсь, всем очевидно, что и через пару-тройку тысячелетий человечество будет чтить это имя наряду с именами Колумба и Гутенберга. Но так же ясно и то, что если взять реальный масштаб этой личности, то Ю. А. Гагарин не слишком-то далеко ушел от Белки и Стрелки.
  А вот вам еще более вопиющий пример.
  Некогда жил в Петербурге чиновник фон Зон. Был он типичным представителем тогдашнего среднего класса и в качестве такого - на редкость типичного - представителя очень любил ходить по вертепам. И вот в одном из блудилищ его и зарезали. Дело попало в газеты, а из газет - на перо к Ф. М. Достоевскому (см. небезызвестный роман "Бр. Карамазовы").
  А поскольку тексты Ф. М. Достоевского, судя по всему, бессмертны, то, следовательно, и через тысячу лет люди будут помнить фон Зона. Представляете? Забудут Путина и Пелевина, забудут Брежнева и Черненко, забудут Зыкину и Газманова, самый русский язык станет языком полумертвым и будет полностью вытеснен примитивным русско-английским суржиком, а где-нибудь в Новой Зеландии все равно отыщется чудак-профессор, слыхавший о существовании фон Зона.
  Следовательно, и фон Зон обрел бессмертие. А фули толку?
  * * *
  Все тлен, прах и пепел.
  * * *
  Между тем, я давно уже стоял на лениво струившейся вниз эскалаторной ленте, и мыслей в моей голове решительно не было. То есть мысли имелись, но совсем уже не годящиеся для увековечивания. Они, если честно, были практически полностью посвящены бюстам (и попкам) проезжающих мимо дев и дам.
  "Это не дело, - подумал я. - Нужно срочно родить хоть какую-то мысль, достойную имени автора "Психоделических аспектов"".
  "Ну!" - понукал я самого себя.
  Мысль вроде забрезжила.
  Это была не слишком, быть может, ученая, но по-своему интеллигентная и довольно культурная мысль.
  "Ну!.. Матушка!!" - крикнул я ей.
  Мысль подошла чуть поближе.
  Но здесь эскалаторная лента кончилась...
  * * *
  Начался подземный перрон. В самом центре перрона возвышался навеки закрытый газетный ларек, расписанный радужной сеткой граффити.
  Кстати, в прошлом году, стоя рядом с этим навечно закрытым киоском, я оказался свидетелем одного... мини-триллера. Рассказать?
  * * *
  Дело было так.
  (Собственно, это даже не триллер, а как бы наудачу выхваченный кусок настоящей жизни: без начала, без конца и без середины.)
  Однажды ночью, часу в одиннадцатом, я стоял около этого киоска в ожидании поезда. И вдруг - в тот момент, когда поезд уже почти подошел - я увидел следующую картину:
  а) зареванного пацана лет десяти,
  б) пытающегося войти в вагон коренастого мужчину в спортивном костюме,
  в) двух активно препятствующих ему в этом граждан - какого-то бойкого, но крайне физически хилого юношу и старика с костылем.
  Бойкий и физически хилый при этом истошно вопил: "Стоять, ты арестован! Стоять, ты арестован!"
  "Мань-як!!! - моментально вычислил я. - Чикатило, блин, Чикатило!"
  И, с превеликим трудом отодрав себя от уютной стенки киоска, я кинулся на помощь старику и физически хилому.
  Итак, я бросился к ним. И стоило мне лишь слегка прихватить коренастого мужчину за шиворот, как он тут же расслабился и капитулировал.
  (Я думаю, здесь сыграло главную роль не столько приложенное мною дополнительное физическое усилие, сколько чисто механическое увеличение противостоящих ему людей с двух до трех. Втроем мы стали общественностью. Толпой. Коллективом.)
  Короче, прихваченный мною за шкирку мужчина капитулировал, и мне на редкость легко удалось выдернуть его из вагона.
  На перроне нас тут же густою толпой облепили желающие поучаствовать в нашей победе, и мужчину (уже без меня) сдали в ментовку.
  Вот такая микроистория. Конца я ее, повторяю, не видел.
  (И еще такая деталь - к уже спеленатому по рукам и ногам лжеспортсмену подбежал тот самый зареванный пацаненок и, каким-то нехорошим и пристальным взором проверив, достаточно ли крепко мы его держим, вдруг начал лупить его кулачком по лицу, приговаривая: "А на хуя ты это сделал? А на хуя ты это сделал?")
  От совершенного мною подвига в душе надолго остался привкус гадливости. Привкус этот в значительной степени усиливался тем, что в процессе вытаскивания странный спортсмен облил меня пивом, и рукава моей куртки еще очень долго приванивали дешевым "Петровским".
  * * *
  Воспоминание об этой истории, я вам честно скажу, ничуть меня не развеселило. А здесь еще сквозь раскуроченные местной шпаной жалюзи просвечивали голые внутренности навеки заброшенного киоска.
  (Надобно заметить, что ларек этот открылся в 1999 году и проработал ровно одну неделю. В память о том давным-давно отшумевшем времени к заросшему пылью и грязью стеклу был прилеплен отрывной календарь с довольно похожим портретом Александра Сергеевича.
  Под портретом чернели следующие бессмертные строки:
  Вот 200 лет уж отшумело,
  А он по-прежнему живой.
  Своей поэзией чудесной,
  Своей курчавой головой.)
  И здесь копившееся внутри меня раздражение вдруг вскипело и вылилось в...
  * * *
  В хулу.
  * * *
  В хулу на Александра Сергеевича.
  * * *
  Вот такой я отчаянный...
  "Культ Пушкина - единственный справедливый и честный культ на свете!" - так, помнится, говорила наша пламенная учительница литературы Ефросинья Петровна.
  Вы знаете, лично я - не уверен. Не уверен, что на свете существуют справедливые и честные культы. Культ хоть Пушкина, хоть Путина, хоть Есенина - вещь почти одинаково гадкая и мерзкая, ибо стремится приписать лучезарность и цельность тому, что по определению является шипящим клубком противоречий. То бишь - че-ло-ве-ку.
  Вот вам, короче, кусочек моей хулы.
  Внимайте.
  Мое непохвальное слово Пушкину
  А собственно, почему... Пушкин?
  Нелепый вопрос.
  А почему Луна не из чугуна? Почему Петербург кончается на "ург"? Почему "лотерея" рифмуется с "гонорея"?
  И все-таки: а почему именно Пушкин - первый поэт Империи?
  Ну... видимо, потому, что Пушкин - единственный в русской литературе пример того, как содержание подчинилось форме, то есть он - это как бы и есть осуществившаяся на бумаге Империя.
  Содержание Пушкину глубоко безразлично. Единственная затрагивающая его лично тема - это родовитый, но бедный дворянин в крайне стесненном положении. Все остальное зависит от выбранной на сегодня формы. Вот он льет слезы о милом Дельвиге, а вот рассуждает о его смерти как о вполне постороннем факте. Вот восхищается дерзостью восставшей Польши, а вот добавляет, что с точки зрения чисто практической всех поляков нужно как можно скорее передавить. Вот он с огнем в очах славит свободу, а вот не за страх, а за совесть служит режиму, по степени непоэтичности уступающему лишь нынешнему да сталинскому. Вот в своей "Капитанской дочке" он живописует романтического бунтовщика Пугачева, а вот Пугачев в его же "Истории бунта" - трус и садист, сдирающий кожу с побежденных и кланяющийся в ноги полонившему его Панину. Вот он провозглашает госпожу Керн "мимолетным виденьем", а вот в частном письме равнодушно роняет, что это виденье он буквально на днях благополучно "от..б". Ибо для Пушкина, повторю, важна только форма.
  И вот почему именно Пушкин одинаково люб любому начальнику. Именно Пушкин и только он. Единственный из всех русских классиков.
  Автор "Бесов" был ненавистен Сталину.
  Автор "Хаджи-Мурата" не слишком в чести у нынешнего покорителя Кавказа.
  И я, знаете ли, не уверен, чтоб юдофил Ленин питал особо нежные чувства к автору "Тараса Бульбы".
  И только Пушкин люб всем и каждому.
  Взгляните на памятник Пушкину и хоровод сменяющего вокруг него начальства. Вот генералы в вицмундирах, вот комиссары в пыльных шлемах, вот наркомы в ядовито-зеленых сталинках, вот товарищ Хрущев с кукурузным початком, вот лично дорогой Леонид Ильич звенит боевыми наградами, вот въезжает осанистый Ельцин верхом на танке, а вот входит припорошенный пылью терактов Путин в обнимку с Героем России Патрушевым.
  Всех приемлет Пушкин. Ничьего венка не отвергает.
  * * *
  И еще раз о Пушкине.
  Так уж случилось, что большую часть 199... года мне пришлось провести в следственном изоляторе ИЗ 45/1 "Кресты". Обстоятельств этого дела я даже сейчас вспоминать не желаю, но во избежание ненужных сплетен уточню: дело было бытовое, а обстоятельства его были таковы, что на суде смеялся конвой. Но - так или иначе - целых полгода из жизни выпали. Но я сейчас не об этом. Я - о Пушкине.
  Не знаю - а впрочем, какие мои годы? - напрочь не знаю, как там сейчас, а в те времена в российской тюрьме существовали довольно обширные возможности для чтения. То есть имелось главное - свободное время. А вот книг практически не было. То есть книги-то были, но несколько... м-м-м... специфические. Перечислю одни названия: "Верность океану", "Буденовка для сына", "Рассказы современных узбекских писателей", "Сыны степей донских"...
  На этом унылом фоне даже "Как закалялась сталь" Николая Островского проходила за праздник души и читалась с восторгом, взахлеб. Да что там Островский! Помню, как в упомянутой чуть выше "Узбекской антологии" мне попался один-единственный мало-мальски живой рассказ о некоем ташкентском чудаке Юсуфе (тоже, кстати, чуть было не загремевшем в тюрьму), и этот рассказ, талантливый и молодой (но, конечно, не более), восхитил меня так, как на воле не восхищали ни Мопассан, ни Флобер. А каким пиршеством мыслей и чувств явился для меня разрозненный том "Фрегата "Паллада""! Я даже, ни разу не сморщившись, отмахал восемьсот страниц писем Чехова (которого не люблю).
  И вот к исходу четвертого месяца моего пребывания в "Крестах" равнодушный библиотечный баландёр принес к нам в камеру однотомник Пушкина.
  Чего там скрывать, ручонки тряслись. Ведь теперь (с каким-то почти что любовным восторгом думал я) я смогу выучить наизусть всего "Евгения Онегина"! И вот я раскрыл однотомник...
  И...
  Ну что?
  Читатель ждет уж рифмы "розы"?
  Так вот. В специфических тюремных условиях Александр Сергеевич Пушкин НЕ ПОШЕЛ.
  Слишком все сухо. Слишком холодно. Слишком все вскользь. Измученная эмоциональным голоданием душа требовала чего-нибудь покорявее и поподробнее. Типа того же "Фрегата "Паллада"".
  Вот такая история. А из "Евгения Онегина" я, как и в школьные годы, помню сейчас наизусть лишь половину первой главы.
  * * *
  Кстати, сегодня у нас в Петербурге праздник.
  День ВДВ.
  И в нашем полупустом вагоне уже стоит один празднующий - помятый тридцатилетний мужик в тельняшке. На голове у него синий берет, в руках - бутылка пива "Степан Разин".
  Выглядит он полным идиотом и где-то в глубине души и сам это понимает. То, что он выглядит дураком, кажется не только мне. Так кажется и находящимся в нашем вагоне барышням (чей голос всегда решающий). Барышни полностью игнорируют супермена в тельняшке.
  Десантник пьет пиво. Томится. Скучает. Напротив него сидит одинокий и хилый негр, но наш разговляющийся пивом спецназовец даже и не пытается организовать никаких неразрывно ассоциирующихся с днем ВДВ лихих куклукслановских мероприятий. Может быть, дело в том, что десантник - тоже один, а в одиночку погромы не устраивают. А может быть, он (несмотря на берет) попросту человек нормальный.
  Кстати сегодня, проходя по Большой Зелениной, я уже видел приготовления ко Дню десантника. У нас на Зелениной есть два торговца арбузами: один торгует у самой "Чкаловской", другой - чуть подальше. У того, что торгует у "Чкаловской", арбузы по восемь, а у того, что подальше, - по семь рублей килограмм. Первый (что отдает арбузы по восемь) торгует талантливо и немного похож на Саддама Хусейна, а второй (что отдает их по семь) торгует с прохладцей и слегка напоминает Аслана Масхадова. Не закрылись сегодня оба. И оба подготовились ко дню ВДВ основательно. У обоих чуть-чуть в сторонке стоит человек по восемь братов и сватов. У обоих под правой рукой лежит отточенный, словно бритва, ножик. У обоих в глазах какая-то тщательно спрятанная хищная радость.
  Ох, ребята из ВДВ! Лучше бы вам сегодня сюда не соваться.
  * * *
  Оба, ясное дело, ждут погромов. И не без основания, ибо наш родной город давно уже стал почти официальной столицей расизма. А ведь еще каких-то пятнадцать-двадцать лет назад никакого такого расизма в городе Ленина не существовало.
  Ну да, не любили евреев. Немного чурались негров.
  И все.
  Сейчас же любой брюнет может быть совершенно свободно объявлен "чуркой" и на этом основании забит бейсбольными битами насмерть.
  Да, господа, расизм - вещь не слишком красивая. И в то же время ни один, даже самый разлиберальный, человек не может считать себя абсолютно свободным от этой заразы. Чтобы не тыкать пальцем в других, скажу за себя: я очень люблю англичан и армян. Все остальные нации мне неприятны.
  Так что расизм - грех настолько всеобщий, что его в какой-то мере даже можно считать простительным. Это некий условный, несмертный грех, вроде супружеской измены или рукоблудия.
  По крайней мере, так кажется нам, носителям этого яда. А вот что такое расизм с точки зрения людей, на которых он направлен.
  * * *
  Это было давно, в пионерлагере "Юный климовец".
  И хотя в среде либеральной интеллигенции принято вспоминать пионерские лагеря с ужасом, лично я свой лагерь любил. Мне он, уж извините, нравился. Нравился наш четвертый отряд, нравилась возможность попросить в столовке лишнюю порцию каши, нравилась одна очень взрослая девочка с роскошным именем Злата Сгущанская, нравилась нестрогая (в сравнении с полутюремной школьной) дисциплина, нравились даже (стыдно сказать) ежеутренние линейки, на которых я проводил трехминутные политинформации, утоляя терзавший меня тогда просветительский пыл. Не нравилось мне одно: в пионерлагере не было библиотеки. Вернее, была, но какая-то издевательски маленькая - книг тридцать-сорок. И единственною жемчужиною этого хилого книжного фонда был черный шеститомник Конан Дойла.
  Нет, конечно, даже и речи не шло о том, чтобы мне, ничем не примечательному пионеру, можно было осмелиться претендовать на тома с Шерлоком Холмсом. Их читала высшая администрация лагеря.
  Не светили мне и "Затерянный мир" с "Бригадиром Жераром". Ими зачитывались чудо-богатыри из первых отрядов: Леха Петров, Серега Румянцев и Женя Морин. И еще (во всяком случае, мне очень хотелось так думать) их, скорее всего, читала наша главная лагерная сексбомба - первая красавица первого отряда Наташа Столярова.
  Собственно говоря, вообще никакие такие тома конан-дойловского собрания мне, по моему тогдашнему скромному социальному статусу, не светили, но библиотекарша, сжалившись, однажды дала мне на день какой-то дальний, никем не читаемый том с фантастической повестью "Отравленный пояс".
  Для людей, никогда не бывавших в пионерлагере "Юный климовец", я на всякий случай уточняю, что по сюжету этой повести планета Земля попадает в гигантское облако ядовитого газа, якобы убивающее (а на самом деле - усыпляющее) все живое. И еще одно свойство этого газа состояло в том, что чем выше был интеллект соприкасавшегося с ним существа, тем медленнее газ на него воздействовал.
  И вот облако этого странного газа накрывает тогдашнюю Австро-Венгрию.
  "НАРОДЫ СЛАВЯНСКИХ РАС, - писал сэр Артур, - К ДВУМ ЧАСАМ ДНЯ УЖЕ ПОГОЛОВНО ВЫМЕРЛИ, НО НЕМЕЦКАЯ ЧАСТЬ НАСЕЛЕНИЯ ЕЩЕ ДЕРЖАЛАСЬ".
  ...Вот, собственно, и все.
  Вот так я и вылечился от расизма.
  * * *
  До деталей вижу эту картину: в классической замкнутой комнате находятся Пушкин, Чехов, Толстой и некий практически безымянный г-н Мюллер - владелец перчаточной фабрики "Мюллер и сыновья". И вот к ним вползает чуть-чуть желтоватое облако газа. Первым слетает с катушек Пушкин (он - полунегр). Потом Антон Павлович, как внук крепостного, хрипит и хватается посиневшей рукой за пенсне. А потом и Лев Николаевич, заблевав бородищу, режет дуба.
  "Руссише швайне!" - бормочет лишь чуть-чуть побледневший херр и, аккуратно прикрыв входную дверь, возвращается к себе в офис...
  
  С полным текстом романа можно ознакомиться здесь: http://www.ozon.ru/context/detail/id/3787834/
Оценка: 3.42*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"