...Оставаясь где-то, где замирает рутина и нет текущей современной жизни, и жизни вообще - ощущая себя вне времени, и, в какой-то мере, вне пространства - ты, как Витрувианское создание Да Винчи, обретаешь свои идеальные пропорции. И каждый раз, пошатываясь в неустойчивости физики, эта неприятность имеет все меньшую продленность, и ты - снова сияешь во всем великолепии своей гладкой и здоровой кожи...
Отвернувшись от своего отражения в зеркале он потянулся, пытаясь стряхнуть не к месту пришедшие мысли. Легкое напряжение мышц вызвало лишь головокружение. Тогда он снова задумался, но мысли испарились. Есть ли такое место, куда летят мысли? - отутюженные (кто в наше время гладит носки?), ершистые перекати-поле, обтекаемые, как капля в ускорении... туда, где радуга над бумажным белым облаком, круглобокая радуга с толстыми полосами из семи основных цветов...
"Основных всего три!" - одернул он себя, - "Возможно, это всего лишь пятна".
И по мере того как солнечных дней становилось все больше, расстояния между пятнами сокращались: они будто скукожились, наподобие вышедшего из стиральной машины белья, затем достигли размера клочка съеженной в кулаке газетной страницы, и принялись таять. В ходе своей деформации они стали в какой-то момент полиэтиленом, а с прозрачностью утратили и массу. На них подули и они исчезли. Где-то еще звездился их довольный смех, и он смеялся вместе с ними. Ива гостеприимно распахнула свои ветви. Тогда ему захотелось подняться еще выше.
Сторож, в кепке и с тросточкой, остановился неподалеку и теперь переминался с ноги на ногу. Француз с ним вежливо поздоровался. Тогда, Сторож заговорил с полной уверенностью в своей правоте, даже брызнул слюной в темноте на растения и Француз с ним не спорил, потому что у Сторожа имелось что сказать. Звучало это примерно так:
А-ну слезайте!... Не сорить на деревьях!!!... Здесь люди отдыхают днем!... Если Вы приличный человек, то почему вы сидите на дереве?!... Я вынужден буду доложить Директору Общественного Парка. Вдруг вы расшибетесь, и вообще, директор парка запретил людям лазать по деревьям... Это дерево вообще скоро срубят ... Зачем жалеть дерево? Оно свое отстояло - иные нынче времена... Не слезете? Ну и сидите... Я буду проверять... Хотя, должен признаться, мне совсем этого не хочется!
Сторож уныло побрел на стоянку такси попить чайку. Этого времени хватило на вечер, воздух, тишину - он вобрал все в какие-то мгновения, как йог утреннюю прану. Пейзаж сменил натюрморт и менялись, действительно, только вещи...
Девушка за соседней стойкой не расставалась со своей сумкой. Она, будто бы, сроднилась с ней и везде брала с собой. Порой ей казалось, что сумка - это продолжение ее левого плеча. Наверное хорошо быть женщиной и иметь сумку - сумкой можно защищаться, крутить динамо, изображать радость, когда хорошее вприпрыжку настроение, - иногда ручка греет ладонь, как доверчиво ведомый ребенок. А в общем-то, наверное, с ней надежнее - она никуда не убегает.
Женская сумка вмещает все - от печенья пахнущего французской парфюмерией до справок и командировочных заявок; сигаретные фильтры и сигареты без фильтра, карандаши для глаз и блокнот с отпечатками губной помады. С ее дна, например, можно выудить присыпанные табаком спички и прочие полезные предметы. Если девушка одна, она может упорно ворошить внутренности своей торбы, словно в поисках чего-то, пока с ней не заговорят. И тогда, она на мгновенье замирает, словно ее оторвали от какого-то очень важного занятия, требующего многих умственных усилий и мысленной концентрации, затем смущенно улыбнется собеседнику и только тогда ответит.
Оставшись одна, она тотчас, снова возвращается к своей котомке, всем видом показывая, что теперь-то уж точно добудет что требуется. Сама же никогда не знает наперед, что бы это могло быть. Наконец, ей надоедает копаться в темных недрах. Она оглядывается, словно бы всерьез подумывая попросить, чтоб принесли фонарь, но, по-видимому, раздумав, в сердцах отшвыривает сумку на ближайший стул. Та, не удержавшись, заваливается набок, и вместе со всем своим содержимым оказывается на полу. Из сумки выскакивает гребешок с зацепившейся за него цепью для выгуливания комнатной собачонки - находка для юного рокера, а также ручка без стержня с отлетевшей головкой.
Он спрыгнул с барного стула и помог девушке собрать ее сокровища. Девушка коротко его поблагодарила, и, с радостной готовностью взяла то, что сумка сама ей предлагала. Бережно подняла и погладила свою любимицу, уложила ее в более надежное место и заботливо старалась застегнуть еще функционирующие молнии. Какое-то время она бесцельно курила, почесывала голову, глядела по сторонам, читала надписи, разглядывала окружающие ее предметы. Затем ей что-то пришло на ум, она вдохнула, и, приняв задумчивое выражение лица, вернулась к своей игре с сумкой. Так проходило время...
Толстая, усатая управляющая за барной кассой все время тихонько подливала ему в бокал абсент. Ей, видимо, казалось, что он крепко любит этот напиток и явственно хотелось быть полезной.
"Приходи в среду. Это мой единственный выходной," бубнила она, "Я взяла фильмы напрокат, но никак руки не доходят одной посмотреть, все работа да работа".
Управляющая, с ее крупными руками, уложенными наподобие кирпичной кладки, довольно органично смотрелась за стойкой, - из-за них, как из окна, высовывалась пышная грудь, спокойно смотрели красивые глаза цвета зеленого янтаря. Француз кивал, как болванка - в голове у него гудело, а осчастливленная управляющая, принимая это за согласие, ушла лично опустошать последнюю на сегодня, заслуженную бутылку контрабанды. На время следовало расположиться на жестяных бочонках, снаружи, под апельсиновыми деревьями... Не забывать дышать... И помнить, что все они - люди.
Моросило, и где-то рядом кричал флейтист. Его смуглая кожа не реагировала на холод, жилистый торс казался каменным и отчего-то отливал перламутром. Он просил выпивки и мака, а ему выносили запотевшую кружку пива и совали в руки дротики для дарта. Француз подумывал уж дать ему свою шубу, но нервный скандалист куда-то исчез.
- Пойдешь со мной? - спросила его маленькая брюнетка.
Она очаровательно улыбалась. А пожилые немцы принимались метать деньги в бармена, почти также быстро и щедро, как она расточала им улыбки. Когда она танцевала, казалось, двигается в основном ее рот. Очень по-женски она улыбнулась и усатой управляющей, которая надела красно-желто-зеленую шапку под тон глазам.
Они шли по улице, крепко прижавшись, спасаясь от холода друг у друга в карманах... Мимо ехал "танк". Две лесбиянки не подозревавшие о том, что они лесбиянки, с любопытством высовывались из окон.
Его спутница истерично закричала на них.
- Мы женаты!
Эта фраза сделала ее более самоуверенной, даже немного вульгарной и больше ни разу она не тронула сумку. Ничего. Всегда можно представить, что это - просто другая девушка поглощала его вожделеющим взглядом темных глаз, в которых исчез зрачок.
Какое-то время спустя, он испугался, что вдруг он все еще находится там, где футбольный матч прерывается кем-то с флагштоком и развевается национальное знамя, где человечество погоняют палкой, засекая время и считая паузы, спотыки, ошибки, опоздания, и поливают несвежим квасом тех, кто отважился присесть передохнуть или откашляться у обочины на карачках. Тогда и он остановился - или, может, спохватился - но что-то застопорилось, помешало, как щекочущая в горле рыбья кость. Кофейная ложечка оттягивала руку, палец горел пуще прежнего, а огонь тускло мерцал, как ненастоящий, напоминая зеленоватый неон в игрушечном камине. А с неба падали розовые лепестки и устилали могилы, на их месте вырастала новая, свежая земля и в ней созревали ампулы с зачатками счастья. Затем пришли кроты и землеройки. Кроты прорыли ходы и тоннели в поисках благополучия и уютного жилища, и ослепли - наверняка оттого, что счастье застилало им глаза...
Во сне он усердно копал ямку ржавой железной лопаткой с занозчатым набалдашником. Его любили женщины, а он искал их суть. Он накопал уже множество всего, в том числе 3 гаечных ключа, кучу лиловых ракушек и полезных минералов содержащихся в них, одну ватную куртку, и, почти целую и живую, черно-белую, мохнатую кошку со слезящимися глазами - ей видимо тоже захотелось попробовать счастья...
Он обнаружил, что он - женщина, и лежит на чужой тахте, на розовом покрывале и беседует - и даже вникает - о невыносимой, как проносилось в мозгу, ее судьбе... Все еще красивая и молодая с одиннадцатилетним сыном, у нее такая же коллекция музыки из тех же любимых фильмов, и любовник аптекарь, который дал ей работу... На розовом углу сигаретой прожженные отверстия... Зачем? Зачем она лезет с поцелуями?.. Здесь постель ее сына. Аптекарь никогда к ним не приходит - значит это не он прожег покрывало...
В глазах посерело... Краюха хлеба совсем отсырела и рассыпалась в чернозем. Подошла она и зажгла над ним красный стенной абажур, который отражал свет в воде, показавшейся на дне ямки, как это всегда бывает с раскопанными в поисках сокровищ ямами. Тогда его обернули зеленым электрическим проводом с крошечными лампочками внутри и он стал деревом у входа, где стояло еще 2 черных мотоцикла -- один из которых Харлей, 3 детских трехколесных коляски, один взрослый Бьянки, и длинный, желтый шланг. Весь этот инвентарь сразу же густо зарос плющом...
Женщина продолжала тяжело дышать рядом, а он крепко спал, глухим сном опустошения. Проснулся, как в лихорадке, задыхаясь от спертого, жаркого воздуха, сухо сохранившего чужую, разложившуюся страсть. Он быстро оделся, помедлив, чиркнул пару строк, прошелся напоследок взглядом по пышному белому телу и вышел прочь. Рассвело...