Однажды, французский юмор загрустил. Или ему стало скучно. Он решил растянуться меж двух деревьев - и у него это получилось. Тогда он пошел еще дальше в своих занятиях на гибкость. Он принялся забавно фокусничать и безобразничать, задирать другие ветви, иногда ему встречались персонажи, и он у них учился Итальянскому, который отчего-то находил отклик в его Французской душе - ведь они жили довольно близко друг от друга, на одном материке. И все же, итальянец был каким-то иным: плотным, но не крепким, и тем не менее увертливым и скользящим, как солнечный зайчик, таким же непосредственным, как зеленые побеги, - все у них отличалось. Итальянец походил на сахар, который растворяется в воде, но делает ее сладкой. И Француз у него учился, но вода, почему-то, становилась непонятного вкуса, то ли соли, то ли соды, а может даже марганца.
В пятницу он сидел за деревянной стойкой в Ирландском баре, потягивал вино - продукт Турецких виноградников, а на него нагло облокачивался Голландский деревенщина. Деревенщина веселился по своему - по-пятничному: крикливо, базарно, с мельтешением. Он любил зрелища и, как все деревенщины, хотел блистать, невзирая на среду. Вино оставляло терпкий вкус, и при каждом прикосновении Голландца Француз кривился. У него участился пульс, он нервно курил сигарету и улыбался, зная, чем вызвано такое поведение его буйного соседа. Француз легонько постучал по спине Голландскую Деревенщину, намереваясь попросить того немного подвинуться, и произнес : "Не изволите ли Вы...". Голландец опешил, не понял сразу, чего от него хотят, он даже обрадовался, что к нему, наконец, обратился обладатель столь прекрасной спины, приготовился общаться, широко раскрыл рот. Тогда Француз сам взял его за предплечья и передвинул туда, где было посвободнее. А затем, по-итальянски улыбнулся и довольным видом сделал на пальцах знак "ОК"... В крови стучал адреналин, сигарета истлела, а обиженный Деревенщина, тыча себя пальцем в грудь вопил: "Я не изволю. Не изволю я! Сегодня пятница понимаешь!? Пятница! Ты сидишь себе и сиди!". В конец он стал нарочито громко хохотать, сновать вокруг стола и, как бы ненароком, толкать локтем Француза. Француз ожидал чего-то в этом роде, и лишь" сделал неописуемый жест, что должно было бы обозначать "грубиян" и "что ж поделаешь?".
Вскоре в баре стало нечем дышать и пришли театралы. За стойкой засуетились, потому что Актрису почитали многие. Она мимолетно скользила взглядом, не находя места, чтобы живописно устроиться ногу на ногу. И вот, Французу предложили переместиться. Француз сидел и пил вино. Его не поняли и рассердились. "Почему ты не двигаешься?". Он пожимал плечами, не обладая связками оперных артистов, он лишь указывал им на большие колонки, из которых хрипело и визжало то, что по идее называлось живой музыкой. Ему отвечали, ну и что, не будь таким нудным, места всем хватит. И Француз согласно кивал, жестом приглашая в свободный угол всех тех, кто уже оглох. Хозяин махнул рукой, Француза оставили в покое. Он посмотрел в почти пустой бокал, тотчас встал и двинулся к выходу. Теперь за стойкой было много свободных мест. Театралы устроились на веранде. Музыка продолжала греметь. Подошел человек, с кем его когда-то связывала чистая детская дружба, которая потом рассыпалась на множество людей, столько, сколько есть на свете общения. И сейчас она его поцеловала, сказала, останься, я скоро вернусь, и, улыбаясь, ушла приветствовать знакомых.
Француз шел по улице, размышляя, что за 12 лет, в сущности, мало кто изменился. И он сам, да и она (лишь внешне, стала как-то потасканной, с мутным взглядом кошачьих глаз) и отношение разных людей к таким, как он - которые смотрят - и к тем, которые как она, целуются и протягивают руку.
Зимний застывший вечер. Он смотрел фильм про улыбающегося инвалида. Тот объяснял свою улыбку тем, что "когда ты полностью зависишь от других и в течение 26 лет не можешь пошевелиться без посторонней помощи, ты учишься плакать улыбаясь".