Он обнимал ее за плечи и бодался беззащитным лбом, совсем как кот, и просил прощения, и повторял, как заведенный - "Ты волновалась, да? Ты очень волновалась?" А она молча кивала... слов не было. Ничего не было, сонная химическая хлябь - жуткие таблетки, "серокуил", их психам выписывают, а здоровым (здоровым, хаха!) людям опасно для жизни... Она-то не знала, что нужно четвертинку - они крошечные, чуть больше булавочной головки, как их на четыре-то части?.. Проглотила целиком - да не одну, а сразу две... чуть не умерла - но хоть отвлекло на время, думала о взбесившемся сердце и о пульсе в двести двадцать пять, - такое вообще бывает, или она со счета сбилась? Помочь-то некому... - а теперь вот сидела, какая-то резиновая и липкая, в голове приятно гудела блаженная пустота, и не было злости, не было даже радости и облегчения - вернулся, живой, здоровый... Память о вчерашней панике казалась чужой, просто удивительно, всего несколько часов назад она, задыхаясь, до крови царапая ногтями руки, обзванивала местные морги и говорила с полицией, а теперь ей лень даже наклониться к нему и поцеловать. Ведь она была уверена, что больше никогда его не увидит. Он же звонит ей каждые пять минут, когда уезжает из города, - звонит или шлет смс-ки, - а тут пропал на всю ночь, абонент недоступен, друзья ничего не знают... Как было обидно, - ведь она столько хотела ему сказать! Она прождала его двадцать четыре часа, после чего сдалась транквилизаторам. Сидела, обняв коленки, на полу у входной двери и скулила, как побитая сука, - и прокручивала в голове бесконечные монологи, то бросалась абсурдными обвинениями, то саркастически прощала, то умоляла больше-так-никогда, потому что умрет, не выдержит, - а боль и ужас запомнились, но тоже как-то поверхностно, словно увидела по телевизору или прочла в книге. Ни с чем несравнимое состояние... любопытно было бы сейчас разобрать его на составляющие, - в жизни приходилось испытывать и страх, и даже ужас, пришлось пережить смерть родных, - мама, две бабушки и дед, - но то было совсем, совсем другое, те эмоции можно было назвать человечьими, их можно было понять, их можно было вынести... А здесь... словно взяли душу какого-то марсианина и под шумок пересадили ей. Смертельная паника погребенного заживо, сжимающиеся стены, легкие работают вхолостую, хочется закричать - и нечем, нечем... господи, это был даже не ужас и не тоска, это было что-то не из нашего измерения. И еще запомнилось - самое странное - чувство какой-то запредельной отчужденности от этого дома. От города. От всей страны... хоть и живет здесь уже пять лет, и с соседями перезнакомились - но опять же, словно не Земля, а какой-то Марс, чужое, все чужое, и одиночество, кошмарное, слепящее, парализующее одиночество, - ЕГО НЕТ.
"А ведь меня тогда тоже не будет", - вдруг пришло ей в голову, когда он - в сотый раз - жалобно интересовался, как сильно она волновалась.. Да, так и есть. Она совершила именно то, чего боялась всю жизнь. Даже вела в свое время какую-то глупую наивную пропаганду, дескать, оставайтесь самодостаточными, не растворяйтесь, не поддавайтесь любви... Ну, вот и получилось. Как в скверном анекдоте... она же даже не растворилась. Из раствора все-таки можно - при подходящих условиях и умеючи - выделить некое вещество, само по себе, в концентрате, если не целиком, - а она просто-напросто впиталась в него и перестала существовать. Без него даже город - знакомый вдоль и поперек, как свои пять пальцев, превращается в марсианскую колонию. Назвать такое любовью - глупо... Это зависимость - наркотическая, физическая, с ломками, с перестройкой нервной системы... с угрозой для жизни и рассудка. Это болезнь. Почти смерть... точнее - это и есть смерть, только отсроченная. Она - как паразит в его теле, пока жив его организм - жива и она сама. Как только организм прекратит существование - или отторгнет ее - жизнь кончится, даже если фактически смерть наступит через несколько лет, - то, что с ней случится до этого, тоже называется смертью. Это будет другая смерть - страшная, та, что снится в кошмарах, не смерть-избавление, смерть - вечный покой, нет, - смерть - вопящее, пульсирующее НИЧТО, выжигающее глаза, выворачивающее наизнанку легкие, скручивающее позвоночник, с хрустом ломающее ребра... Подсознательно мы боимся именно ее - такую. Уснуть и не проснуться - кому это страшно? Ведь не зря, не зря обреченные воюют за лишний день, лишний час жизни - любого качества, - платят за эти вымученные минуты унижением, болью, беспомощностью, - наверное, что-то им известно, она, например, никогда не понимала такого, думала - просто иррациональный страх неизвестности, - теперь, кажется, понимает. Понимает, чего они так боятся. Если смертей может быть не одна и не две...
"Ты очень волновалась, да?" - "Угу..."
Слова вязнут на зубах, превращаются в кашу, в смешанные, невнятные звуки, слипаются глаза, ноет левая рука - привет от сердечного марафончика... Она так устала. Даже не усталость - изможденность, тупая и нездоровая, зеленоватого оттенка...
Какое там "прости". Дурак, он думает - она сейчас в его мире. В трех плоскостях... Там, куда выкинуло ее прошлой ночью, нет такого понятия - "прости". Там есть только ужас и одиночество. Нет даже боли, - руки изодраны в клочья, сначала ногтями, потом ножом, тупой оказался, сволочь, почему в доме нет ни одного острого ножа?.. Лекарство брать не хотела до последнего - ждала, ждала звонка... боялась проспать... но боли не было, не было ничего, что позволило бы хоть на минуту вырваться из этой цементной ямы, - ужас заливал горло, твердел во рту и в дыхательных путях, она дышала - громко, открытым ртом, задыхалась, обычно от такого кружится голова, кислородное отравление, - но на этот раз кислорода не было, был только цемент и ужас, ужас и цемент... и чужой дом в чужом городе. Одна. Одна, одна... Его нет. Его больше нет... он умер, его убили бомжи на остановке - иначе как еще объяснить?.. Он же всегда предупреждает, если задерживается. Всегда. Он знает, как она мучается, - ему это льстит, свиненку, да и кому бы не польстило, - но он жалеет, звонит, оправдывается, - он же не знает, ЧТО там на самом деле происходит, в его доме, когда его нет... Он, наверное, даже думает - мудачок - что она его ревнует... представляет в постели с чужой красивой бабой, - она действительно его там себе представляет, но только для того, чтобы успокоиться, чтобы прогнать из мозгов этот красочный натюрморт с его обезображенным телом в грязной канаве. В эти минуты она просто молится - господи, сделай так, чтобы он мне изменял. Совершенно искренне, не кривляясь, не обманывая себя. Она согласна делиться, - сама говорила ему, он, правда, благородно отмахивался, весь такой моногамный, - пусть, пусть лучше с бабой, пусть пьяный вдупель отсыпается у друга - но пусть только живет. Это не забота и не великодушие, это эгоизм чистой воды, - эгоизм и инстинкт самосохранения. Паразит не может существовать без хозяина...
Он бодался и просил прощения, а она кивала и молча производила инвентаризацию. Что осталось у нее своего?.. Папа. Сестра... покинутые, полузабытые друзья за океаном. Перспектива продолжить учебу... да, да, все правильно - выбор есть, всегда есть выбор, любую потерю можно пережить и вскочить обратно на рельсы, в теории все получается очень красиво. Но в жизни так не получится. Ей двадцать восемь лет, - восемь из них она отдала ему. Больше, чем треть жизни. Даже когда они были всего лишь друзьями по переписке - она думала о нем двадцать четыре часа в сутки. Дома, на работе, на лекциях, в гостях у родителей, в постели с бывшим мужем, во сне - думала... он был светлой, безмятежной печалью, сладкой мечтой, неомраченной вероятностью сбыться, - ей нравилась эта тихая, мелодичная боль, она утонула в ней с головой, а тем, кто остался снаружи, приходилось довольствоваться вежливой и послушной, но совершенно безжизненной оболочкой. А потом... Что осталось у нее своего? Марсианский ужас и утробное одиночество - вот он, тот самый plug number, как говорят аудиторы, - разница между тем, что есть у нее сейчас, и тем, что умрет (или уйдет) вместе с ним. Без компромиссов. Выбор есть всегда - но не всегда хватает сил и храбрости его сделать.
Он уснул, прямо там, на диване - уснул головой на ее коленях. Она пощелкала дистанционкой, выключила телевизор и проверила электронную почту. Долго смотрела на длинный замысловатый адрес, вздохнув, достала из кармана авторучку и переписала - бумаги не было, вставать - будить его - не хотелось, - переписала на тыльную сторону ладони семизначный телефонный номер.
Завтра она позвонит и скажет два слова, о которых они давно договаривались, - как бы понарошку, безобидно флиртуя, - и тем не менее то и дело демонстрируя - ненавязчиво и шутливо, - серьезность намерений. Взаимную... Вполне возможно, она снова обманется, - такое уже случалось, и не раз. Но эта лотерея без проигрыша. Для нее, по крайней мере... Паразит погибает без хозяина... Но компромисс, всегда можно найти компромисс. Всегда есть выбор. Тот единственный выбор, который она еще может сделать самостоятельно, фиолетово и жирно отсвечивал чернилами на бледной исцарапанной коже. Завтра. А что будет потом... Это уже неважно. Он, ее любимый, никогда не захлебнется цементом в промозглом марсианском городе. Он, наверное, помечется какое-то время, возможно, даже возненавидит ее... но ей тогда будет уже все равно. Он защищен, он - цельный, сам по себе, - паразиты ему не нужны. Или нужны, но в ином, гораздо более абстрактном понятии.
Она склонилась над ним - спящим, трогательным и беззащитным, как мокрый котенок, - и улыбнулась.
"Я больше не могу любить тебя", - шепнула ему на ухо и поцеловала в висок. - "Прости".