Аннотация: Изначально, рассказ существовал сам по себе и никому не посвящался. Но потом, моя сестра призналась мне, что "Ноябрь" оставил след в ее душе, и тогда я посвятила сей рассказ моей дорогой Машеньке.
Ноябрь.
...Он всегда писал красками. Иногда она спрашивала его: "Ну почему же ты не возьмешь карандаши?!", и не дожидаясь ответа, начинала звонко смеяться. Она любила его картины - только смотрела на них ночью, чтобы никто ее не заметил. Но он замечал ее и молчал. Она одна любила его картины.
Они не были ни родственниками, ни друзьями, ни любовниками, ни врагами - но они всегда были друг для друга необходимостью. Однажды они не виделись долгих четырнадцать лет, и когда в городском парке, они наконец-то встретились, то просто улыбнулись своим туманным начертаниям.
Через несколько дней после своего приезда, она вышла замуж. А он продолжал писать красками свои картины, которые любила только она.
Больше он не замечал ее, тайно любующуюся его картинами в ночи. Больше она не говорила: "Ну почему же ты не возьмешь карандаши?!"
Это был холодный ноябрь. Первый холодный ноябрь за последние сорок лет.
Он сидел в своей маленькой каморке на последнем этаже грязного барака и рисовал дрожащую ветку яблони на соленом морском ветру.
У него были очень странные фантазии: он ненавидел море и его раздражал запах яблок. Но больше всего он не любил соль.
Эту картину он собирался назвать "Эстель".
Он рисовал без перерыва уже четвертую ночь.
Она пришла к нему пять дней назад и попросила нарисовать ее образ. Он спросил, как она поживает, и как подрастает ее шестилетний сын Фредерик. Она ответила, что чувствует себя самым несчастным человеком на свете. Больше она не проронила ни единого слова. Они сидели в полнейшем молчании около двух часов, после она встала и почти бесшумно вышла из комнаты.
Она не знала, что такое быть самым несчастливым человеком на свете.
Капли дождя забили в окно, и он тут же перенес их на холст. Раздался стук в дверь. Он не шелохнулся.
Стук повторился, и он тут же почувствовал запах ее духов, смешанный с сыростью.
- В раму не надо, - тихо прошептала она и забрала с его мазолистых рук свернутую в трубочку "Эстель".
Он смотрел в окно. Она смотрела на холст.
- Мы переезжаем, - ее голос чуть дрогнул, - я обязательно расскажу про тебя Фредерику.
Он знал, что на этот раз она ушла навсегда. И они больше никогда не встретятся в городском парке и не улыбнуться друг другу.
Запах ее духов еще долго витал в его маленькой каморке, а он пытался различить в нотках розы, лаванды и маргариток знакомую отдушку сырости.
Они с сыном долго стояли и смотрели на надгробную эпитафию. Она украдкой утирала быстро бегущие слезы. Она помнила, как два года назад впервые развернула его последнюю картину - она была названа ее именем. На ней была изображена ветка яблони, жестоко избиваемая соленым ветром и дождевыми брызгами.
Она положила на его могилу большую красную розу. Мальчик немного постоял в нерешительности и после осторожно набросил на памятник холст "Эстель".
Она одна любила его картины. Собираясь уходить, она вдруг заметила, что картина написана карандашами.