За порогом бара в лужах, оставленных торопливым ливнем на асфальте, плескалась, отражением сотен огней, апрельская ночь. Сергею казалось, что он не идёт по переулку, а плывёт на утлой лодчонке между двумя океанскими лайнерами. Слегка штормило. Свет, который по обе стороны горел в иллюминаторах, двигался в такт набегающим волнам. Лицо пылало, глаз слезился.
Он так и не понял, что произошло. Как обычно, стоял у стойки, а за спиной, под всепоглощающий грохот тяжелейшего рока, вприпрыжку выплясывали разгорячённые девицы. Он оглянулся, когда девчонки завизжали не в такт музыке, и тут же получил удар по лицу. Мир отступил на полшага, и всё происходящее дальше казалось каким-то карнавалом абсурда. В сизом мареве бушевала всеобщая кабацкая драка. Все били всех тем, что попадалось под руку. Визг и маты, летящая посуда, перевёрнутые столы, стулья, страх, злость - всё смешалось, сплелось в тугой комок. А в полумраке у входа, совершенно чуждая этому спятившему городскому миру, стояла пожилая деревенская женщина в цветастом платочке, в сером фартуке поверх душегрейки, чёрной юбке, толстых чулках и старых фетровых полусапожках. И смотрела на Сергея. Только на него.
- Мама?! - сказал он, и двинулся к выходу.
А она вышла на улицу и исчезла.
На углу, у самого дома, Сергея нагнал патрульный катер с мигалками.
- Эй, куда путь держим? - поинтересовались с борта.
- В порт приписки, - ответил Сергей, и указал пальцем на дверь своего парадного.
Боцман засмеялся.
- Сам дойдешь? - спросил он.
- Все системы работают нормально, - старательно выговорил Сергей. - Мотор исправен, курс по румбу.
- Ну, давай, морячок, топай домой, - сказал боцман, и катер отвалил.
Сидя на диване, на котором этой ночью он явно выходил не только в море, но и на самую дальнюю орбиту, Сергей делился надвое. Сознание требовало любыми путями добраться до холодильника и выпить баночку пива. Мозг от одного образа спиртного включал отторжение.
- Тварь ли я дрожащая или право имею? - сказал сам себе Сергей, чтобы хоть как-то подбодрить себя, и бережно поднялся на ноги.
Даже краткий переход бывает жесток к путнику, но Сергей таки добрался до холодильника и открыл дверцу. В свете лампочки банка отливала серебристым бочком, и одновременно казалась ненавистной и желанной. Он долго не решался её взять, думал о людях с натренированным мозгом, знающим, что немного пива с похмелья - это не вред, а польза.
Банка была приятно холодной, он с удовольствием прикладывал её к горячему лбу, к пылающим щекам. После, трясущимися руками, рванул колечко, как чеку гранаты, и решил выпить, не давая себе опомниться, сколько сможет. Банка зашипела, как змея, запахло пивом, полезла пена, и мозг тут же включил все свои тошнотворные механизмы.
- Вот зараза! - едва сдерживаясь, выкрикнул Сергей, обращаясь к собственному мозгу. - Ты чего такой тупой, а?! Для нас же обоих стараюсь!
Повернувшись к окошку, он сделал несколько глубоких вдохов. Немного полегчало.
Не дыша и зажмурившись, он поднёс банку к губам и принялся пить мелкими глотками. Почуяв рецепторами неладное, мозг снова врубил отторжение. Понимая, что в запасе всего несколько секунд, Сергей круче запрокинул банку и сделал три больших глотка.
Теперь пришлось высовываться из окна на свежий воздух и дышать полной грудью, иначе героическая процедура пошла бы насмарку.
Внизу, около припаркованных машин, стояла та же пожилая деревенская женщина, абсолютно чуждая этим сумрачным бетонным стенам, густо усеянным мрачными окнами. И она снова смотрела на Сергея. Только на него.
- Мама?! - прошептал он.
Она перекрестила его и тихонько пошла по тротуару к низенькому бревенчатому домику в белом цветущем саду, невесть откуда взявшемуся в спальном районе мегаполиса.
- Мама... - повторил он, уже лёжа на диване, глядя в потолок.
Мегаполис. Он звал, манил яркими красками рекламных щитов, мигающими вывесками, гирляндами огней на узких пешеходных улочках, одетыми "с иголочки" манекенами в витринах бутиков, красивыми стройными девчонками, идущими по его тротуару, как по подиуму. И безграничными перспективами. Так было, так казалось.
Простой деревенский паренёк - чистый и тонкий, как ручеёк от крохотного рязанского родника, Сергей влился, минуя мутные воды соседних рек, сразу в бурлящий океан столицы. Со звенящей радостью, прозрачная пресная капля души упала в мутное солёное от пота людское море, быстро став безликой его частью.
Рекламные щиты врали, мигающие вывески шокировали ценами, манекены в витринах бутиков надменно смотрели сверху вниз. Лишь девчонки под гирляндами огней на узких улочках старого города продолжали ходить, как по подиуму, выдавая старательностью свою неумелость. А те из них, кто перешёл на другой уровень этой бесконечной игры, мотыльками слетались на отблески зеркальных шаров диско-баров и вприпрыжку выплясывали там, излучая море энергии и слабую тающую надежду.
А она была простой и естественной, какими быть тем, с уличного подиума, просто не дано. Она одинаково непринуждённо чувствовала себя и на рынке, и в бутике, и в театре, и в баре и вообще везде. Со всеми - от дворника таджика, до мажора - общалась с равным уважением и теплом. Такими не становятся, такими рождаются. Или впитывают это с молоком матери. Она выбрала Сергея. Сам он не посмел бы и приблизиться к такой. От неё веяло не гордостью, но уверенностью. Мощной, почти осязаемой. А он оставался простым деревенским пареньком с городской стрижкой, надевшим по случаю модные штаны, футболку, обувшим мокасины - и всё это от кого-то там. Она улыбалась. Ей было смешно на него смотреть. Она честно пыталась привить ему хорошие манеры. Отчасти ей это удалось. И когда она испарилась так же внезапно, как и возникла, его стали провожать женские взгляды. Он это чувствовал, но в его сердце это совсем не отзывалось. Не вдруг, не сразу, как-то незаметно к нему стали обращаться по имени отчеству, хотя работу он не менял и в должности пока не повышался. Ему казалось, что она унесла с собой его душу, оставив взамен притягательную уверенность циника. С тех пор он стал жить работой и баром.
Сергей поднялся с дивана. Он уже был трезв, но, по понятным причинам, не слишком свеж. Сев за стол, он тяжело вздохнул, вынул из ящика тетрадку в клетку, раскрыл.
"Ты ещё жива, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!", - отвыкшей от письма рукой, старательно вывел он.