Они появились, едва первые лучи солнца коснулось развалин Тадмора. Пыльная буря скрыла их тени, а стук копыт поглотило стенание ветра в пустых глазницах полуразрушенных храмов. Смерть брата спасла мне жизнь. Ищейки халифа знали, как убить Мардука-сила - они забили его палками: клинок бессилен перед старшим сыном Аят-гуль. Руины укрыли меня от глаз убийц, но не уберегли от того, чей след привел верных псов халифа в древний город.
Акиф ибн-Муктади. Если негодяи бывают великими, то именно таким следует считать этого багдадского плута.
- Клянусь пророком, ифрит, - шепнул он, - я отрежу твою рыжую башку, если ты издашь хотя бы звук!
Острие кинжала у моей шеи не оставляло шансов в споре. Я молча смотрел как, корчась в песке, умирает брат, как шакалы халифа рыскают по мертвому городу в поисках новой жертвы.
- Они идут сюда! - испуганно зашептал Акиф. - Преврати нас в камень, несчастный ифрит, или твоя голова упадет в песок, прежде чем они войдут.
- А ты не боишься остаться камнем на века? - спросил я.
- Нет, - отозвался он. - У меня есть предложение, от которого даже рыжий джинн не сможет отказаться. Ну же, превращай!
Пыльные камни приняли нас в свой тесный круг. Лишь ветер был способен распознать, где шершавый бок старины ему подставлен, а где обман.
Тяжела земля Тадмора. Миллионы людей и тысячи джинов приняла она за века.
- Покойся с миром, брат, - уложив камень которым остался прохвост Акиф на вершину могильного холма, я собирался покинуть землю предков навсегда. Ничто более не держало меня в этих уединенных местах. Оставалось выбрать путь, которым последовать.
Полукровке трудно осознать себя. Кровь отца - человека, не позволяла мне укрыться от солнечного света в глубоком сосуде и дремать там века напролет. От матери - гуль, мне досталось проклятие всякого джинна - неумение желать. Джинн лишь исполняет чужую волю, его собственные хотения скрыты от него самого.
В тяжелых раздумьях выбора пути, я три дня просидел у могилы брата, но так и не решил в какую сторону света отправиться. Тогда и вспомнил, что Акиф говорил о предложении, от которого я не смог бы отказаться, хоть и не являюсь слугой.
- Говори, - разрешил я "камню".
- Верни мне человеческий облик, тупица ифрит! - завопил Акиф.
- Зачем? - спросил я. - Камнем ты проживешь спокойную тихую жизнь, а человеком долго ли протянешь с твоим-то дерзким нравом?
- Верни сейчас же, глупый джинн! Иначе просидишь у этой могилы целую вечность! - снова завопил "камень". - Я, только я могу помочь тебе! А ты можешь помочь мне! Ну же, возвращай мне мой облик, зловредный ифрит!
- Ты плохой человек, Акиф. Грязь льется из твоих уст...
- Я не буду!.. - прервал меня "камень". - Я больше не буду! Вот увидишь! - взмолился он.
- Уговорил.
2.
Мерзкое чувство, когда лишаешься работы. Сначала, будто тебя окатили помоями и не пускают обмыться, а после вроде и чистенький, и ухоженный, но никому не нужен. Совершенно никому.
Странно, но еще вчера были какие-то планы на вечер, на неделю, на месяц, на будущее. Испарились, сгинули до единого.
Нет, последний хлеб без соли я не доедаю и мог бы себе позволить какое-то время не работать вовсе, но не могу. Привычка. Отсутствие дел меня томит, грызет и мерно постукивает по темени молоточком напоминаний - "никому не нужен, никому...". Работа - это наркотик, способ занять руки и голову, ежедневно стабильно в четко очерченном, почти осязаемом русле.
Да, только у занятого человека могут быть какие-то планы, только он выкраивает время, потому хотелось бы эту тоскливую пору вынужденного безделья проскочить пошустрее.
Звонки друзьям, знакомым - вакансий нет. Снова звонки.
Гадко-то как на душе!
Много, оказывается, в рабочее время людей в парке! Не о мамашах с детишками речь, не о старичках с газетками и тросточками, не о бабушках с внуками, нет. Молодые здоровые парни и девушки, средних лет мужчины и дамы. Их фирмы тоже лопнули? Они в отпусках? Просто бездельничают?
Туча заходит. "Пусть сильнее грянет буря!". И грянет, и, похоже, надолго! Надо бы где-то "укрыть тело". Хотя бы в шатре-кафе "Утес".
- Кузьма, осторожно! - женский голос сзади.
Поздно. Пластиковый автомобильчик уже наехал мне на ногу.
- Извините ради бога! - мамаша смутилась, а Кузе хоть бы что, он крутит педали, вертит рулем, надувает щеки и брызжет слюнями урчания мотора. Характер дальнобойщика!
- Пустяки. Редкое нынче имя - Кузьма.
- В честь деда, - больше разговаривать некогда - юный автолюбитель наметил новую жертву, Кузькина мать заторопилась.
- Молодой человек, вам билет нужен? Дешево отдам. В полцены! - Парнишка. Похоже, школьник еще, или первокурсник. Щупленький кучерявый очкарик - классический ботан. Под носом реденький пушок. Хочет казаться старше, взрослее.
- Куда билет-то?
- Гипнотическое шоу ибн-Хатаба. Вот, - он кивнул в сторону пестрого павильончика с надписью "Летний театр".
- Что, не пришла?
Промолчал, с ноги на ногу потоптался, глаза спрятал.
- А вдруг опаздывает?
- Звонил, - с хрипотцой пробурчал, будто ком в горле. Обидела, похоже, крепко паренька подруга, бедолага едва не захныкал.
Запах дождя, тоска неуемная, свободного времени хоть отбавляй, разоренный кинутый студент с ненужным никому билетом. Минут на сорок крыша над головой обеспечена, поглазеть от безделья на ненавязчивое шоу заезжего Хатабыча, халява опять-таки - почему бы, подумалось мне, и нет?
- Давай свой билет.
Вовремя. Редкие тяжелые капли, как многотонные снаряды зашлепали по песку, принялись поднимать пыльные облачка - соразмерные, крохотные. Впрочем, не прошло и минуты как в прожилках тротуарной плитки поселились вспененные ручейки.
Внутри павильон казался больше, чем снаружи. Довольно просторный зал с проходом между рядами в ширину парочки, еще не осточертевшей друг другу. Сцена - винтажный деревянный настил с десятком слоев коричневой краски. Занавес тоже раритетный. От него тянет нафталином.
Зал наполовину пуст... или полон, но люди все еще подходили. С зонтами и без. Сухие и вымокшие. Дождь собирал-таки публику. Билеты оказались без мест, по принципу - "кто первый встал, того и тапки". Я сел с краю у прохода в четвертом ряду.
3.
Акиф долго держался за поясницу и скрипел зубами песню старой арбы, но не проронил ни единого слова потому что, вернув ему облик, я связал до срока его грязный язык.
- Рассказывай, - разрешил я, когда пройдоха немного размял кости.
- У-у, шайтан! - первым делом изрек Акиф.
- Если это все, что ты хотел сказать, то...
- Не-е-ет! - запротестовал Акиф. - Я, понимаешь! Только я могу помочь тебе! - забормотал он скороговоркой. - Там, далеко, за Бахр-аль-Хазаром, раскинулась бескрайняя плодородная равнина. Там ты найдешь и убежище, и славу! Владыка степей любит джиннов. Твои братья возводят потрясающий воображение дворцами, минаретами и церквями город. Все джинны вселенной собрались там и снова счастливы, как некогда были счастливы здесь - на этой земле, создавая величественный Тадмор для несравненного Сулеймана.
- У царя Соломона был дарованный его богом перстень, которым он подчинял своей воле моих предков! - сказал я. - У владыки степей есть перстень?
- У Великого хана есть все, что возжелает душа! - выпалил он, но тут же поправился: - А перстня нет. Джинны работают добровольно. Джинны ведь любят красоту...
- Чего ты хочешь? - отмахнулся я от глупого вранья.
- Три желания, - мгновенно выпалил Акиф.
- Два, - сказал я. - Если твоими устами вещает истина.
- Первым желанием я отправляюсь с тобой на равнину, - пришлось мне пояснить этому плуту. - Остается два!
- Э-эй, это было твое желание! - не согласился Акиф.
- Джинн не может желать! Два! - для наглядности я показал на пальцах.
4.
Дождь танцевал на крыше степ, по телу пробегал озноб, тихая инструментальная музыка и монотонное вещание гипнотизера о скрытых возможностях мозга и организма погружало публику в полудрему.
Начался отсчет - "раз, два, три... десять", всех попросили представить очертания некого города вдалеке, постепенно приблизить рожденную воображением картинку, пройтись по улицам, бульварам и проспектам, всмотреться, вслушаться...
В зал легкой поступью спустилась ассистентка - воплощение античной богини или дельфийской девственницы. Вся в блестках, аки новогодняя елка. Она приглядывала "жертву" начинающегося шоу - того, над кем можно ставить опыты. К своему удивлению девушка никого не выбрала. Она растеряно зашептала что-то в гарнитуру, снова оглядела зал с надеждой, но увы - "гуляющих по улицам" воображаемого города не нашлось. Вокруг царила лишь зевота и ожидание заплутавшего где-то чуда.
- Мужчина! - вдруг заявила мне "античная" барышня с гарнитурой. - Шоу приносит свои извинения, но вам необходимо покинуть зал.
- Мне?! - удивлению моему не было предела.
- Да, вам. Вы мешаете... Непроизвольно, разумеется.
Я посмотрел на нее, на хлещущий по стеклам ливень.
- Но!.. - выдавил из себя, гася вспышку гнева.
- Пройдите за кулисы, - доброжелательно зашептала "эллинская пифия". - Вам все объяснят и вернут деньги.
- Но!.. - снова возразил я, но уже, скорее, обиженно: неужто выгонят под дождь?
Широкая неуклюжая на вид фелука с головой птицы на носу стояла у причала. Судя по тому, что гребцы уже сидели прикованные к скамьям, посудина была готова к путешествию. Корабельщик - толстый с широкой бородой туркмен в синей чалме и полосатом кафтане что-то объяснял голопузому арапчонку лет десяти-двенадцати.
- Увижу бога - дирхем, увижу золотой дом - еще дирхем, - повторял и загибал пальцы мальчишка. - Я увижу, Мухтар-ака! Я сто каменных богов увижу! Готовь монеты, ака!
Свободных мест в каютах не оказалось. Напрасно Акиф вертел перед носом корабельщика пергаменом с печатью самого багдадского халифа. Печать, конечно, была поддельная, но и десять настоящих вряд ли впечатлили бы толстого туркмена.
- Все каюты заняты, - твердил одно корабельщик. - Можете сидеть на рундуках. Возьму на два динара меньше. Не велико посольство, если у халифа, да не закончатся его дни, не нашлось специального корабля! - заключил он.
6.
Прежде мне не доводилось бывать на гипнотических шоу. Видел пару раз по телевизору эти фокусы. Там тоже, кажется, кого-то удаляли из зала. Признаться, я считал "изгоев" подсадными, а само действо частью представления - вот, мол, все настолько тонко и волшебно, что присутствие сильного мага может все расстроить. Какого же самому оказаться выгнанным! Любопытство просто разрывало!
- Обычно из зала выставляют тех, кто своим поведением мешает не столько артисту, сколько зрителям, - Армен Борисович говорил хрипловатым лишенным всяких эмоций голосом.
В гримерке оказалось довольно уютно, если учесть, что ливень и не думал прекращаться.
Армен Борисович представился антрепренером. Звучит как-то старомодно. Я так понял, что это нечто вроде менеджера или даже хозяина. Он уже в преклонном возрасте - седой, усатый, сутулый и как будто вообще лишен шеи - всякого намека на нее: туловище и сразу голова. Ворот сорочки расстегнут. Наверняка обладатель такой шеи ненавидит галстуки.
- Да, не удивляйтесь - артисту! - продолжил антрепренер. - Это в первую очередь спектакль, а уж после гипноз. Да он важен, но главное - это атмосфера, отклик зала, ощущение чуда. Гипнотизером может быть каждый, а артистом!.. Тут нужен немалый талант! Кофе? У меня есть чудесная эфиопская арабика...
- Не откажусь. - Доброжелательность и гостеприимство этого человека выхолащивали досаду. Начинало казаться, что живое общение с ним ничуть не хуже наигранного шоу.
- Так я, вроде, никому не...
Армен Борисович не дал мне закончить:
- В вас дремлет сила, молодой человек. Это дорогого стоит. Позвольте я вас охарактеризую? - Он наполнил непривычно крохотные чашечки густым ароматным кофе. Запах впечатлял. - Вы трудоголик и домосед. Плюс ко всему, вы чрезвычайно застенчивы, нерешительны.
Антрепренер хитро улыбнулся и подал мне чашечку своего "маленького эфиопского чуда".
Для устройства на работу характеристика была - что надо, а, так сказать, в мирных целях - не ахти какая. При иных обстоятельствах я бы, пожалуй, завелся, начал бы протестовать, доказывать обратное, хотя в принципе он был прав. Разумеется, если опустить реплику о некой силе. Откуда ей было взяться?
- Дедукция? - я тоже попытался улыбнуться, но почувствовал, что выгляжу глуповато: перестал понимать, что происходит.
- Отчасти. Это ваш крест. Эдакий старый иссохший дубовый крест, который вы волочите по бренной земле давно. Я бы сказал - века! Как вы относитесь к теории реинкарнации? - вдруг спросил Армен Борисович. Он напряженно прищурился, словно пытался просканировать взглядом содержимое моего черепа.
Вопрос застал меня врасплох, и я решил не мудрствовать лукаво, не юлить, а выложить начистоту:
- Никак не отношусь. Ничего не смыслю в индуизме, кроме знаменитого - что если туп, как дерево, родишься баобабом...
Кажется, я его повеселил. Он засмеялся.
- Вас лишили шоу. Могу компенсировать экскурсией в одно из ваших прошлых воплощений, - в очередной раз ошарашил меня Армен Борисович. - Вы не были баобабом, уверяю вас!
- Вы серьезно?
Кажется, на моем лице жирными буквами было написано недоверие.
- Вполне, - ответил Армен Борисович. - Знаете ли, не часто встречаются люди, для которых такие путешествие - пара пустяков, поэтому стараюсь не упускать возможности.
- Возможности чего? - я начал беспокоиться: не нарвался ли я на аферистов. - Фирма, где я работал, закрылась, так что я на мели! - выпалил я быстро, давая понять, что сорвать куш не выйдет.
- Лет пять назад, - кажется, он отнесся безразлично к моим откровениям, - мне повстречался человек, который в одной из прошлых жизней служил при кыпчакском хане. У них, у кыпчаков, был обычай хоронить своих ханов в степи без всяких надгробий и даже курганов. Более того, по могиле прогоняли табуны лошадей, чтобы никто не нашел того места. А мы нашли, представляете! Нынешние технологии позволяют. Надо лишь знать - где и что именно искать. Так я стал владельцем этого шоу, - Армен Борисович улыбнулся. - Как знать, а вдруг вы зарыли клад, будучи в прошлом каким-нибудь падишахом. Попробуем?
7.
Крики чаек и плеск ударяющейся о борт волны донесся до моего слуха. В глазах стояла пелена, сквозь которую видел я лишь раскаленный добела диск с черной каймой и огненными всполохами. Солнце. Жаркое, обжигающее, соленое.
- Ей, змееныш! Видишь ли ты холм с каменным богом на вершине?
Хриплый голос слышался совсем рядом, и я с удивлением обнаружил, что понимаю сказанное так же ясно, будто родился и вырос среди людей говорящих на этом диалекте, хотя сочетание звуков явно было мне чуждо. Я пытался покатать во рту услышанную фразу. Одновременно колючая и липкая, таящая на языке, словно клочок сладкой ваты.
Обращались не ко мне: кричавший находился на расстоянии вытянутой руки и явно не стал бы так драть глотку. Змееныш - не я, и это уже хорошо.
- Нет, не вижу, - долетел изорванный ветром детский голос.
- Смотри в оба, черная лягушка, не проворонь истукана! - снова прозвучало рядом.
Молоко тумана стало медленно сползать с моих глаз. Мир неторопливо приобретал очертания - пока неясные, но уже позволяющие хоть как-то зацепиться за окружающую реальность и составить первые о ней впечатления.
Опершись спиной о палубную надстройку, я сидел на рундуке. Над головой раздувались паруса, сшитые из разноцветных квадратов. В метре от моих ног, одетых в шаровары цвета индиго и обутых в тускло-желтые сафьяновые башмаки, вповалку лежали истощенные гребцы, закованные в цепи. Длинные весла выглядели сухими и покоились на крючьях. Верхом на шее деревянной птицы, украшающей нос корабля, негритенок, прикрываясь рукой от палящего солнца, всматривался вдаль. Человек, что окликал мальчишку, оказался рулевым - коренастый туркмен в засаленной тюбетейке с национальным орнаментом. У другого борта на таком же бамбуковом рундуке, сидел на пятках и как будто молился бородатый араб в бежевой дишдаше и белом тюрбане с выпущенным у левого уха концом - признаком учености. Это мой спутник...
Я поймал себя на мысли, что память выдает сознанию ровно столько информации, сколько в сию минуту запрашивают органы чувств. Взглянув на спутника, я тут же вспомнил, что зовут его Акиф ибн-Муктади, что это он выдумал для меня легенду о последнем из рода аль-Мансура - могущественного правителя правоверной Испании. Это он - багдадский прохвост, захотел отправиться в хазарскую степь. Теперь я, мнимый шейх Ирбахим аль-Джеруд, достойный и последний потомок Абд ар-Рахмана аль-Мансура, якобы повелением великого халифа всех правоверных, да не лопнет его сердце от ярости, когда он прослышит о том, направляюсь к владыке степей Бату-хану с дарами.
- Вижу первый дирхем! - выкрикнул вдруг арапчонок. - Передай Мухтару-аке, что этот его бог лежит на боку! Без головы!
- Новой вселенной не нужны старые боги, - усмехнулся рулевой. - Хвала аллаху, нашли главное устье. Весла на воду!
Очнулся ото сна надсмотрщик. Продрав глаза, взмахнул плетью:
- Просыпайтесь, бездельники! По веслам, дармоеды! Отоспались при попутном ветре, принимайтесь за работу!
Весла под ритм молотка вспенивали мутно-зеленую воду Бахр-аль-Хазара. Камыши, что прежде тонкой полоской очерчивали границу моря, поднимались все выше и выше. Паруса обвисли и слегка накренялись под слабыми порывами бокового ветра.
Из-за стенки надстройки вдруг донеслись грубая брань и женский визг.
Скрипнула дверь, высунулось помятое лицо корабельщика, пахнуло винными парами.
- Отгоняй лодочников. Никого на палубу не пускай. Идем вверх по Итиль, - приказала взлохмаченная голова рулевому.
"Р-р-раз", - вдруг долетело откуда-то издалека. Гулко, словно из ямы.
Корабельщик исчез в темноте, дверь хлопнула и снова отворилась, а за ней мелькнула чья-то тень. Я вгляделся.
"Д-д-два", - вновь зазвучало так, словно говорила сама могучая Итиль.
Из глубины помещения выступила светловолосая женщина. Ее лицо - красивое белое, со странной ясностью выделялось на фоне окружающего сумрака и, казалось, излучало собственное сияние. Серые дымчатые румийские одежды с тесьмой у шеи и на рукавах едва скрывали совершенные формы. Спокойные карие глаза под тонкими стрелами черненых бровей на миг остановились на мне с удивлением и вопросом, уста зашептали что-то, чего расслышать я не смог.
- А ну, живо в каюту, бесстыжая! - завопил из недр надстройки корабельщик и тут же из "ямы" раздалось:
"На счет "три" вы проснетесь. Т-т-три!"
8.
Вслед за благообразным воином в кольчуге и остроконечном шлеме с серебряной полосой над переносицей на борт неспешно поднялся старый толмач в желтом полосатом халате и парчовом колпаке с лисьей опушкой. Молодые монгольские нукеры уже сновали по фелуке с достойным зависти проворством; осматривали каждую щель, вытряхивали на палубу содержимое каждого вьюка. Из кают поднялись все, кроме женщины, путники. Жмурясь от солнца, они напряженно наблюдали за происходящим.
- Внимание и повиновение! - подняв руку, провозгласил толмач. - Прежде чем иноземцы ступят на землю монгольского царства, они должны рассказать о себе и о том, какие дела привели их во владения Великого джихангира!
Едва ветер унес последнее слово, как пройдоха Акиф живо протиснулся вперед, поклонился и заговорил, указывая на меня, учтиво и тихо:
- Позволь сообщить тебе, достойный слуга своего владыки, о том, что багдадский халиф, да преумножится слава и могущество его, прислал завоевателю Вселенной, Великому джихангиру своего посла, а с ним скромные дары и сердечные приветствия.
Плут подал толмачу пергамен с печатью. Старик прищурил и без того узкие глаза, прочел написанное, поковырял ногтем печать и что-то сказал стоящему рядом воину. Тот обмерил меня придирчивым взглядом и кивнул.
- Послы правителей святы и неприкосновенны, - объявил толмач. - Остальные, рассказав о себе, заплатят подать. Купцы обязаны отдать мзду - пятую часть товаров в казну великого джихангира и еще пятая часть будет отправлена в столицу кагана - в Каракорум!
В этот момент дверь корабельной надстройки распахнулась, и один из нукеров вытолкнул на палубу белокурую румийку в черной джалабии.
- Кто эта желтая, как собачья кость женщина? Кто и почему прячет ее в каюте?! - строго спросил толмач.
Корабельщик, видимо, давно привыкший к монгольским досмотрам и спокойно сидевший на рундуке, скрестив руки на груди, вдруг встрепенулся и, несмотря на свою грузность, мгновенно очутился рядом с толмачом, принялся что-то шептать тому на ухо.
Толмач так же шепотом передал услышанное воину в шлеме. Тот удивленно взглянул на толстого туркмена, после на женщину. Удовлетворенно кивнув, он что-то сказал нукерам и те не без почтения проводили женщину к сходням. Румийка, казалось, бормотала проклятья, метала ядовитые взгляды и на воина, и на толмача, и на корабельщика. Посмотрев на меня, она вдруг, усмирив гнев, умолкла, и мне послышалось то ли в плеске волны, то ли в крике чаек, то ли в порыве ветра тихое - Дафни.
9.
Ночь, комната, фонарь за окнами. Сквозь кисею на стены лился тусклый свет. На потолке блик зеркала, причудливая тень от люстры... бровей черненых две стрелы, глаза огромные живые и губы что-то шепчут... Дафни? Дафни. Дафни!
Полтретьего. Сон мой где-то заплутал, увы и ах.
Дафни. Помню и не помню. Улыбка, слезы, злоба, туман страстей в глазах как наяву. Почудилось? Придумал сам желаньем душу потешая? Бред! Быть не может! Я - джинн! Смешно подумать. Наркотик в эфиопском кофе? Зачем? Чтобы платил я за видения. Готов ли я? Нет. Однако очень мне хотелось еще разок, хоть одним глазком... лишь на минуту...
10.
- Эта равнина собрала множество сокровищ! - с пылающими алчностью глазами, шептал Акиф, когда наши ноги уже ступали по твердой земле. - Славные нукеры Бату-хана здорово обчистили хазар и урусов, но они не знают ценности того, что держат в руках! Самое время скупать награбленное и продавать уже по разумной цене.
Темнело. Сырая прохлада легкой дымкой сползала в низину. Воды молчаливой Итиль искрились отраженьем звезд. Дорога петляла меж бугров и кустов. Огни на пригорке то уплывали в сторону, то вновь оказывались впереди. Матросы, что за скромную плату вызвались донести вьюки Акифа, рассказывали о некой гостеприимной Джульнар-Гюлдуз, что дает приют путникам и "читает книгу судеб". Путь наш лежал к жилищу этой прорицательницы и торговки блаженствами мрака и греха.
Посреди шатра пламя костра лизало бронзовые бока кумгана. На шестах, поддерживающих ткани стен, были высоко подвешены четыре глиняных светильника. Пол услан толстыми коврами, повсюду разбросаны мягкие пестрые подушки.
Женщина в малиновых шелках и с золотой диадемой поверх белоснежной куфии, полулежа на подушках, вкушала финики.
- Благополучия путникам! - провозгласила вдруг другая женщина, явившаяся с ароматом гвоздики, будто из воздуха. Голова ее была покрыта ниспадающей на плечи дымчатой куфией, под ней две тугие черные до пояса косы. Высокая грудь упрятана за полоской чайного оттенка шелка, алые шаровары подвязаны у щиколоток, которые обжимали серебряные браслеты. Рабыня, дарительница блаженств мрака.
Джульнар-Гюлдуз отложила блюдо с плодами, уселась на пятки, жестом пригласила нас располагаться.
Взгляд прорицательницы оказался прямым и смелым. Тенью по ее чистому лицу пробежала брезгливость, едва она взглянула на Акифа.
- Не торопись, полукровка, - обращаясь ко мне, вдруг сказала хозяйка. - Взвесь на весах благоразумия поступки, иначе не поймать тебе зерна желания. Как сухой песок далекой Аравии просочится оно сквозь пальцы.
- Как ты его назвала? - удивился Акиф. - Полукровка?! У-у, шайтан!
Джульнар-Гюлдуз лишь усмехнулась.
- Гуюн, приготовь кебаб нашим гостям, - распорядилась она. Рабыня поклонилась и вышла из шатра.
- Хвали аллаха, плут, - сказала прорицательница Акифу, - что ты не успел предложить завоевателю Вселенной купить у тебя ифрита. Иначе тебя привязали бы к лошадям и разорвали бы надвое, безумный сын почтенного отца. Впрочем, тебе и так вряд ли избежать беды.
Я взглянул на Акифа. Тот скрыл глаза, отвернувшись и опустив голову.
- У тебя не осталось желаний. Мы расстаемся, - тихо сказал я.
Акиф не протестовал, а я не питал к нему недобрых чувств. Путь, по которому вел меня этот негодяй, подарил мне первое человеческое желание - снова увидеть Дафни.
11.
Кофе Армен Борисович в этот раз не предложил, хоть и встретил меня радушно. Мы прошли в небольшой кабинет, в котором едва помещался шкаф, уставленный картонными папками-скоросшивателями, два мягких стула и угловатый некогда полированный тумбовый стол.
Антрепренер выслушал меня молча, не перебивал. Тогда я постеснялся рассказывать, что в мире грез я был джинном-полукровкой, теперь же решил раскрыться полностью и попросить снова отправить меня в прошлое.
- Джинн-полукровка, - хмыкнул Армен Борисович. - Надо же... И что, вы вот так вот прям использовали заклинания, магию?! - похоже, он ерничал, не верил.
Пришла моя очередь хмыкнуть. Потрепанная общая тетрадь, небрежно брошенная кем-то на столешнице, усилием моей воли начала быстро темнеть и скручиваться в трубочку. Еще секунду она оборачивалась сыромятным шнурком. Метаморфозу завершило появление сургучной печати с арабской вязью.
Антрепренер недоверчиво потянется рукой к новоявленному пергамену, но пальцы его уже коснулись прежней вздутой от старости тетради.
- Не могу здесь делать это быстро и удерживать долго. Там выходило лучше, но бывало - магия рассыпалась внезапно и довольно быстро. Не настолько быстро, как теперь, но держалась меньше, чем хотелось бы. Наверно из-за того, что я лишь полукровка.
- Вы практиковали это прежде - до нашей встречи? Или?.. - Армен Борисович выглядел озадаченным и удивленным.
- Впервые попробовал этой ночью. Знаете, не спалось, а тут еще фонарь под окном... Я его гашу, а он минут через пять снова загорается...
- Да, глаза у вас действительно красные.
- Мне нужно снова попасть туда. Для меня это очень важно.
Армен Борисович был явно обеспокоен, смотрел с подозрением.
- А вы... - начал он, но прервался, как будто подбирая нейтральные выражения. - Джинны, они ведь... То есть, вы... Как бы синоним демона.
- Это не совсем так, - смущенной улыбкой я попытался развеять его опасения. - К тому же я марид из рода пери. И вот еще, - я показал ему нательный крестик. - Мои предки служили библейскому царю Соломону, строили величественный Тадмор. Это в Ассирии.
- Я слышал легенду о Пальмире.
- Так вы мне поможете? - спросил я, вглядываясь в его подобревшие глаза.
Он кивнул:
- Джинны, говорят, любили прятать клады. Вы уж подыщите там - на том плаще Вселенной, что-нибудь для нас...
12.
Лампы были потушены. Костер угасал. Даже от слабого колыхания воздуха угли вспыхивали нежно-алым, но тут же снова чернели. Едва последние языки пламени укрылись одеялом пепла, в маленьком гостевом шатре воцарился мрак.
Я лежал на ковре и думал о Дафни. Белокурая румийка оказалась рабыней - непорочная пифия за динар "читает книгу судеб" суровым, но наивным нукерам джихангира. Она здесь, неподалеку, в одном из двадцати четырех шатров "Земного рая" Джульнар-Гюлдуз.
Дафни первой окликнула меня: "Ибрахим!", - ей знакомо мое имя. Ей кто-то рассказал обо мне. Значит, спрашивала.
Она почти не говорила по-арабски, я не владел румийским, мы оба были еще слишком слабы в кыпчакском, но мы понимали друг друга. Наши глаза исправляли изъяны наших речей.
"Забудь о ней, полукровка", - сказала мне Джульнар-Гюлдуз. - "Вокруг много женщин. Возьми любую, но моя золотая пифия останется непорочной. Иначе я скормлю тебя шакалам! Да будет так!", - неспроста она так громко провозгласила соломоново восклицание, явно намекала на умение подчинить любого джинна.
Я жил в маленьком шатре Джульнар-Гюлдуз, пил ее вино, ел ее пищу и платил за это скромными чудесами на представлениях, вроде тех, что она устраивала для жен и детей монгольских нукеров. Сами воины джихангира, чтобы зреть дивное предпочитали жевать конопляное семя, пить отвар полыни. Я даже не приближался к толпе, а лишь подыгрывал чаще прочих двум скоморохам-урусам: издали помогал доставать из валенка петуха или из колпака - голубя.
Акиф врал, когда рассказывал, что Сарай-Бату строят джинны. Я не встретил здесь сородичей, хоть и слышал о том, что у джихангира в услужении их аж тридцать три. Пустая болтовня. На самом деле всем строительством управлял старый тучный По Хунь Ли, вывезенный из царства Цзин еще самим Чингиз-ханом, а черную работу делали обычные рабы.
Ханский дворец был прекрасен. Он сверкал позолотой, стены его украшены изразцами с искусной росписью. Два золотых коня установлены на гранитные постаменты прямо у входа. На створках дверей сияли и переливались на солнце два золотых сокола. В полусотне шагов возвышались минареты мечетей, и купола церквей. Рядом была обустроена синагога, чуть поодаль установлена статуя Будды, высеченная из цельной мраморной плиты. Город волей своего властителя собрал всё и положил согласие меж всеми.
Ветер, что трепал верблюжьи шкуры шатра, убаюкивал, сон медленно смыкал мои веки. Я не услышал, как раздвинулся полог. Аромат гвоздики казался мне частью сновидения, как и гибкая женская спина, очутившаяся вдруг под моими руками. Бархатные пальцы коснулись моих глаз, шелк длинных кос стек по моему лицу. Маленький полураскрытый рот призывал без звука, лишь мягким теплом и легкой нежностью...
13.
- Три луны его тело боролось с вестником смерти. Табиб, извиваясь от страха, готов был разбить голову о камни потому, что не знал чем помочь. Молитвы всем богам благословенного Сарай-Бату принесли плоды. Табиб-урус, которого прислал Ульдемирский нойон Искандер, именем своего пророка Гиппократа приблизил день милосердия. Джихангир откинул саван и встал на ноги. Теперь завоеватель Вселенной желает читать книгу судеб и призывает к себе пифию, слух о которой голубем долетел до Золотого дворца.
Едва рассеялся туман перехода в эту реальность, я стал случайным свидетелем монолога. Я подходил к шатру Джульнар-Гюлдуз. Полог был откинут, а мужчина внутри говорил достаточно громко, чтобы я мог не только расслышать, но и узнать в ханском нарочном того самого толмача, что поднимался на борт неуклюжей фелуки с деревянной птицей на носу. Акиф тогда выдал меня за посла халифа. Попадаться на глаза толмачу теперь было равносильно самоубийству, поэтому я поспешно ушел, спрятав за пазуху лоскут нежной ткани, которую намеревался вернуть ночной гостье: утро развеяло мои сомнения - тугие косы, аромат гвоздики и полоска чайного оттенка шелка указывали на Гуюн - любимую служанку Джульнар-Гюлдуз. Наверняка Гуюн была послана хозяйкой, которая таким коварным способом пыталась уберечь Дафни.
"Читающую книгу судеб" нередко подстерегают беды. Люди не вечны. В том числе и вкусившие плод от древа власти. Знающий отмеренный каждому путь рискует навлечь на себя опалу, если желающей заглянуть за край обыденного сочтет малым отведенный ему срок или стезя его прервется иначе, чем начертанный гордыней образ.
В "Земном раю" Джульнар-Гюлдуз начался настоящий переполох - хозяйка собиралась предстать пред ясными очами самого Великого джихангира. Слуги и служанки сновали с ковшами, казанами и пышущими паром кумганами, с целыми охапками расшитых золотом платьев.
- Ибрахим! - услышал я, проходя мимо шатра Дафни. До румийки никому не было дела, несмотря на то, что во дворец призывали именно ее.
Я приблизился. Полог откинулся, и цепкие пальцы за рукав кафтана потянули меня внутрь жилища.
- Я вижу тебя! - прошептала вдруг Дафни.- Я вижу тебя другого! Молчи! - она говорила на арабском; на языке, которого еще вчера почти не знала. - Я увидела тебя там - у устья Итиль, на фелуке. Ты смотрел на меня со страниц еще не написанной книги. Твой взгляд поманил, и я пошла навстречу. Но ты исчез, и я заблудилась. Я ждала. Я знала, что ты вернешься и укажешь мне путь. Молчи! - она прижала палец к моим губам.
Картинка вдруг "поплыла" перед глазами. Казалось, еще мгновенье и меня выбросит на берега своего времени. Противоречия вскипали во мне. Я - сегодняшний, догадывался, о чем говорит Дафни, но тогда, столетия назад, это казалось абсурдным, выходящим за пределы понимания.
Нельзя изменить давно написанное. Зритель лишен возможности подсказывать герою фильма через экран телевизора.
- Я знаю, что мы встретимся там, на страницах твоей книги! Молчи! Это случится в год, когда на могилу твоего брата обрушатся камни древнего города. Я буду Джури Ариф из Амуда. Молчи! - в этот раз жаркий поцелуй лишил меня возможности говорить.
- Сюда идут! Уходи! - сказала Дафни, и вытолкнула меня из шатра.
Небо монгольского царства - самое безопасное место для сокола. Обернувшись птицей, я полетел вслед за караваном из пяти верблюдов, что везли Дафни к ханскому дворцу.
Устроившись у витража, я наблюдал, как полулежа на красных подушках Бату-хан общается с пифией, сидящей на пятках посреди просторного в шелках и золоте зала.
Дафни, уже достаточно освоившая кыпчакский, чтобы обходиться без толмача, говорила настолько тихо, что джихангиру приходилось прикладывать широкую ладонь к уху, чтобы расслышать. Но он не требовал к себе особого отношения, опасаясь помешать видениям "читательницы книги судеб".
В какой-то момент завоеватель Вселенной вздрогнул. Взгляд его лишился блеска, румянец сошел с чела. Однако Великий хан продолжал смиренно слушать, хоть мысли его, похоже, уже находились в ином месте.
Вдруг дернулась бархатная штора у противоположной стены. Там, у скрытого от посторонних глаз входа, кто-то притаился, кто-то слушал запретное. Когда же и Дафни, и джихангир уже покинули зал, я увидел, как из-за шторы вышла женщина - одна из "украшений Вселенной", одна из семи ханских жен - красавица Набчи.
В "Земной рай" караван возвращался поздним вечером. Джульнар-Гюлдуз и служанка Гуюн, ехавшие впереди, оживленно делились впечатлениями. Дафни сидела на войлочной подстилке меж горбов последнего верблюда, узды которого держал идущий рядом погонщик.
Трое всадников нагнали караван у подножья холма, на котором шляпками диковинных грибов возвышались двадцать четыре шатра Джульнар-Гюлдуз.
- Внимание и повиновение! - выкрикнул тургауд в богатых доспехах. - Украшения Вселенной тоже возжелали читать книгу судеб, поэтому мы забираем румийскую пифию! - объявил он. - Почтенная Джульнар-Гюлдуз со свитой может возвращаться в свой рай. Мы сами отвезем невольницу в Золотой дворец.
- Закон Ясы запрещает отнимать рабынь у их хозяев, - возразила Джульнар-Гюлдуз. - Но я всегда готова услужить Украшениям Вселенной, поэтому мы все возвращаемся.
- Это исключено! - тут же заявил тургауд.
Странные, как будто прощальные речи Дафни накануне отъезда, и Набчи, решившаяся подслушать предсказания, тревожили мое сердце. Соколом описывая круги над караваном я следил за происходящим и с каждой минутой все отчетливее понимал, что внизу происходит что-то угрожающее. Джихангир приглашал "читательницу книги судеб" с почтением, дал время на сборы и проводил из Золотого дворца со щедрыми дарами. Не может быть, чтобы ханские жены решились вернуть пифию столь дерзко - послав за ней воинов и презрев Ясу.
Явно больше не желая выслушать возражения женщины, тургауд перехватил узду последнего верблюда у погонщика, прогнав того прочь. Это переполнило чашу моего терпения. Спикировав на землю, я обратился в пехлевана и ударом меча, сбив тургауда с коня, вонзил клинок ему в горло.
- Тебе не изменить предначертанного! - выкрикнула Дафни. - Месть Набчи все равно настигнет меня!
Оторопевшие было всадники опомнились, потянулись к колчанам. В одно мгновение луки были натянуты, но вместо стрел к моим ногам упали уже гибкие ивовые прутья.
- Да будет так! - долетело из-за спины. - Слушайся и повинуйся, джинн! - кричала Джульнар-Гюлдуз, и в ее руках переливался всеми красками Вселенной перстень царя Соломона. Меч испарился из моих рук, а все попытки его вернуть оказались безуспешны.
Острая боль пронизала грудь. Оперение двух стрел - это последнее, что увидел я, погружаясь во тьму.
14.
Конечно, я рассказал Армену Борисовичу все о том, что случилось там - в Сарай-Бату. Наверно, он немало опечалился тому, что я не нашел сокровищ, но вида не подал. Напротив, он посочувствовал мне, моей "безвременной кончине" и сказал, что на моем месте обязательно бы разыскал Дафни, тем более что лишь на днях в Пальмире снова прогремели взрывы. Антрепренеру было любопытно. Просил заглянуть и рассказать после, "если что".
Раздавать советы легко, а мне, закоренелому "лампоседу-недоджинну", решиться на такой "подвиг" было сложно. Амуда, если верить поисковику - это в Сирии. Нет, я не боялся войны, что пятый год разрывала эту арабскую страну на части, не боялся варваров, что отрезали головы каждому, кто не с ними. Просто полукровке трудно осознать себя. Это мой вечный крест. Найдись теперь какой-нибудь пройдоха, вроде Акифа, я бы отправился хоть на край света. Но бывший Акиф, наверно, нынче морочит голову другому Ибрахиму где-нибудь в Конго, в Гваделупе или на Мадагаскаре, - как знать.
Ночами я видел ее глаза. Казалось ли, или так и было на самом деле, но именно эти глаза снились мне с раннего детства и именно в сравнении с ними меркли все иные, коих видел я немало на милых личиках множества женщин. Из-за этих больших и невероятно глубоких глаз я так и не обзавелся семьей.
Чисто теоретически я допускал возможность нашей встречи. Лежа на диване и таращась в потолок, я не раз и не два представлял себе разные варианты. Большая часть меня разочаровывала и даже пугала. Например, я весь такой в надеждах и мечтах "прилетаю на крыльях любви" в Амуда и обнаруживаю нечто непотребное, но, разумеется, с теми самыми глазами. Готов ли я любить одни лишь глаза? Сомнительное счастье.
Или так - приезжаю со своими в буквальном смысле застарелыми чувствами, а там муж с берданкой и семеро деток - мал-мала-меньше. Тоже не вариант.
О ней нынешней я нечего не знал и это меня расстраивало. Даже если она свободная сногсшибательная красавица, какой и была и коих на той моей родине немало, так что? Вряд ли она помнит Сарай-Бату, как помню его я. Предположим, я приехал, разыскал по телефонной книге или как-то... Допустим. Дальше-то что?