Аннотация: Вольная вариация на тему бессмертного мифа
Подлинная история Сизифа из Коринфа
- "Герои! В чём наибольшая тяжесть?
В том чтобы я мог взвалить всё это на себя
и возрадовался силе своей!"
Ф. Ницще, "Так говорил Заратустра."
Сегодня с самого утра Зевс, верховный владыка небес и покровитель Ойкумены, пребывал в скверном настроении. Дела на Олимпе явно приходили в упадок. Смертные потеряли уважение к богам. То, что стали меньше строить храмов и не так обильно приносить жертвы, было бы ещё полбеды. Одно-два хороших землетрясения, средних размеров потоп или затяжная засуха быстро возродили бы прежнее благочестие. Но, к сожалению, дело обстояло куда хуже. С некоторых пор, при явном попустительстве со стороны богов меньшего ранга, люди стали смотреть на небожителей чуть ли не как на свою ровню. Чего стоят хотя бы многочисленные интрижки между младшими из богов и смазливыми представителями человеческого рода! Зевс беспокойно заворочался на троне.
Артемида с этим своим пастухом... Пришлось пригрозить разжалованием в нимфы, прежде чем бесстыдница прекратила позорную связь и превратила своего хахаля в кобеля, чем он всегда и был по своей сути! Конечно, и самому Зевсу случалось в былые времена осчастливить своей благосклонностью привлекательную девицу. Но ведь это никогда не выходило за рамки приличий! Во-первых, девица всегда была самого знатного рода, никаких пастухов и пастушек, боже упаси! Во-вторых, соитие происходило элегантно, почти аллегорически: то дождиком золотым прольёшься на избранницу, то обернёшься грациозным быком и покатаешь по цветущему лугу. А так, чтобы в человеческом обличье, под кустом... какая гнусность! Нет, пора кончать, развели демократию!
Тут его невесёлые мысли были бесцеремонно прерваны хриплым криком: "Великий владыка небес и Ойкумены!" Зевс приоткрыл глаза и посмотрел вниз. У подножия холма, на котором возвышался его трон, стоял очередной проситель. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что тому нужно. После того, как слава о подвигах Геракла, между прочим, полубога и отпрыска самого Зевса, распространилась по Элладе, появились бесчисленные подражатели. Накачавшие мускулы юноши и молодые мужчины, вместо того чтобы усердно трудиться и прославлять великих богов, толпами бродили по стране, мечтая о бессмертных подвигах и устраивая беспорядки. Некоторые дошли до такой наглости, что явились к нему на Олимп, и сами (сами!) просили у верховного божества подвигов, которые прославили бы их жалкие имена. Разве можно было втолковать этим пустоголовым честолюбцам, что избранником небес не становятся по своей воле! Большинство их, превращённое в каменных истуканов, теперь подпирало крыши храмов по всей Элладе. Как говорится, от каждого по способностям...
Этот кандидат в небожители, однако, не годился даже в атланты. Могучий, непропорционально развитый торс, короткие кривые ноги, чудовищные руки чуть ли не до колен. Всё это безобразие увенчано большой головой с давно нечёсаной шевелюрой; из под нависших бровей - взгляд фанатика. Может превратить его в циклопа? Пусть пугает заблудившихся моряков своими хриплыми воплями. Что это ещё он там бормочет? "...не славы, не бессмертия прошу, великий Зевс! Предназначения ищу, просвети неразумного!..." Однако! Это что-то новенькое. Зевс теперь уже с любопытством посмотрел на чудака. Вся нехитрая жизнь последнего тут же возникла в его памяти. Та-а-к, зовут - Сизиф, 30 лет, портовый грузчик, родился и живёт в Коринфе, женат, двое детей. Характер тихий, вином не злоупотребляет, прославился своей силой. Ну, ещё бы, такой способен взвалить на плечи и быка! С недавних пор озаботился поиском смысла жизни, ходит слушать заезжих философов. Чего же ему надо? Сидел бы в своём Коринфе и морочил себе голову, так нет, припёрся на Олимп...
"Говори внятно, что тебе нужно, смертный!" - сказал Зевс, прерывая бессвязную речь Сизифа. Тот замолчал, по-видимому, собираясь с мыслями. "Смысла жизни ищу, великий Зевс!" - прорычал он наконец. "Это я уже слышал, - раздражённо ответил Зевс. - Чем плоха твоя жизнь?" Сизиф снова задумался. "В ней нет цели, - наконец, сказал он, - делаю детей, чтобы продолжать род, работаю, чтобы прокормить семью..." - "Тебе этого мало?" - перебил его Зевс. Этот простой вопрос поставил Сизифа в тупик, и он надолго замолчал. Но потом уверенность к нему вернулась. "Дети вырастут и будут делать то же самое, - сказал Сизиф. - Зачем? Не понимаю. Должна быть цель!" - добавил он твёрдо, и глаза его сверкнули. "Э-э, да ты упрямец!" - протянул Зевс. И тут на его губах заиграла коварная улыбка: ему стало ясно, как следует примерно наказать наглеца. До чего дошло, даже бессмертным богам не дано знать, куда ведут нити судеб, которые цепко держат скрюченными пальцами старые Парки. А этому вынь да полож смысл жизни! Нет, любезный, циклопом ты у меня не отделаешься!
"Хорошо, - сказал он. - Будет тебе цель и предназначение." Зевс щёлкнул пальцами, и у Сизифа на мгновение потемнело в глазах. Когда же зрение вернулось, он увидел перед собой невысокую каменную гору. Собственно, это была даже не гора, а большая отполированная временем пологая скала, около ста метров высоты, одиноко торчащая под серым пасмурным небом посреди необъятной равнины. У подножия скалы лежал круглый камень, примерно в половину роста Сизифа. Сизиф почувствовал, как ноги сами повлекли его к этому камню. Подойдя к нему, он обхватил камень руками и упёрся в него левым плечом. Найдя опору для ног, Сизиф поднатужился и надавил на камень. Тот пошевелился, но не сдвинулся с места. Сизиф перехватил камень поудобнее и, прижавшись к нему щекой, навалился изо всех сил. Лицо его покраснело, на лбу вздулась толстая жила. Камень нехотя приподнялся из лунки, которую продавил своим весом Бог знает за сколько лет, и перевалился на другой бок. Сизиф выпрямился и перевел дух. Он откуда-то знал, что ему надо вкатить камень на вершину - подвиг, достойный Геракла! До вершины было далеко, но Сизиф чувствовал, что справится с задачей, и это наполнило его душу ликованием. Перед глазами возникло видение: он стоит на вершине покоренной горы, опершись на камень и озирает равнину. Прекрасная нимфа возлагает ему на голову лавровый венок.
Впрочем, дальше пошло легче. Поверхность горы была твердой, и если бы не уклон, катить камень было бы не тяжело, главное - не зевать и не давать ему заваливаться. Катить вверх, в гору, конечно, было не так легко. Приходилось бороться не только с норовом камня, но и толкать его вверх, подпирая всё время то плечом, то спиной. Поверхность скалы была голой и даже когда Сизиф устраивал короткие передышки, совсем расслабиться не получалось: оставить камень нельзя было ни на секунду, иначе он непременно покатился бы вниз. Когда Сизиф добрался до середины горы, он совсем выбился из сил. К счастью, здесь подъём был пологий, и не требовалось прикладывать много усилий, чтобы удерживать камень. Уперевшись в него спиной, Сизиф сел на скалу и постарался отдохнуть. До наступления темноты нужно обязательно достичь вершины, иначе завтра с утра придётся начать всё сначала. Да ещё на тощий желудок.
Вторую половину пути Сизиф преодолел на энтузиазме. Воля сосредоточилась в одном монотонном усилии: толкать - подпирать, толкать - подпирать. Пот, который на первой половине подъёма лил ручьём, теперь иссяк, и Сизифа охватило лихорадочное возбуждение. Камень вёл себя как живой и норовил вырваться из рук. Один раз, уже у самой вершины, Сизифу пришлось буквально лечь под камень, чтобы не дать тому скатиться. Камень чуть не раздавил Сизифа, но он получил полминуты передышки и, собрав остатки сил, сумел встать и снова толкать камень вверх. Наконец, когда наступили сумерки, он достиг вершины горы. К великому разочарованию, Сизиф увидел, что вершина не плоская, а, как нарочно, увенчана гранитным конусом, гладким и твёрдым как алмаз. Укрепить камень на такой подставке было невозможно. Застонав от досады, Сизиф, тем не менее, последним рывком водрузил на неё камень и попытался сбалансировать его.
Это никак не удавалось, да и не могло: слишком острой была вершина конуса. Были моменты, когда камень застывал неподвижно, но и лёгкого дуновения ветра оказывалось достаточно, чтобы хрупкое равновесие необратимо нарушилось. В наступившей темноте Сизиф бродил вокруг камня, не давая ему упасть. От усталости он двигался механически, прикладывая нечеловеческие усилия, только чтобы не свалиться самому. В какой-то момент нога зацепилась за неровность, Сизиф споткнулся и на мгновение потерял равновесие. Этого оказалось достаточно, чтобы камень опасно накренился, и удержать его было уже нельзя. Вырвавшись наконец из рук Сизифа, камень покатился вниз, грохоча и стремительно набирая скорость. В темноте путь его обозначился искрами, которые камень высекал из скалы, подскакивая на неровностях. Всё время, пока продолжалось падение, скала дрожала у Сизифа под ногами, наконец камень рухнул в кусты у подножия, и всё смолкло.
Сизиф опустился на корточки и, уронив голову на руки, заплакал горько, как ребёнок. Чтобы принять поражение достойно, как полагается мужчине, сил не осталось. Он впал в оцепенение. Но спустилась ночь и принесла с собой холод. Скоро Сизиф почувствовал, что замёрз до костей. Надо было идти вниз и как-то устраиваться на ночлег. Далеко внизу, на некотором удалении от горы, он заметил огонёк костра. Кто бы это ни был, но огонь означал тепло, и Сизиф направился туда. С горы он сползал на четвереньках. Добравшись до подножия, Сизиф кое-как, держась за куст, встал и поплёлся к костру.
У костра он увидел только мальчика-подростка, который сидел, сосредоточенно глядя на огонь, и совсем не обратил внимания на подошедшего Сизифа. Рядом с костром лежала большая овечья шкура, на которую тот и опустился. Только теперь мальчик посмотрел на него, холодно и без выражения, как животное. По заострённым ушам и вертикальным, как у козла, зрачкам, Сизиф понял, что перед ним не мальчик, а фавн. От усталости он даже не испугался, лишь прохрипел: "Пить!". Вместо ответа мальчик протянул ему мешок, где находились бурдюк с разбавленным вином, четверть зажаренной бараньей туши и несколько ячменных лепёшек. Сизиф залпом проглотил половину бурдюка и провалился в сон. Проснулся он глухой ночью от зверского голода. Костёр уже догорел, и только от углей, мерцающих в темноте, исходило приятное тепло. Мальчика-фавна не было видно. Сизиф набросился на еду и не остановился, пока не уничтожил баранину и лепешки, жадно запивая их вином из бурдюка. Высосав остатки вина, он протяжно рыгнул и упал ничком на баранью шкуру.
Проснулся Сизиф от холода. Рассвет наступил совсем недавно, и трава была обильно покрыта росой. Сизиф потянулся и сел, застонав от боли. Всё тело ломило, он не помнил, чтобы когда-либо раньше ему приходилось так уставать. Кряхтя и постанывая, Сизиф поднялся, отошёл от кострища и справил нужду. Потом направился к горе. Камень он нашёл не сразу: тот закатился далеко в заросли, и Сизифу пришлось их изрядно проредить, прежде чем он, наконец, добрался до камня. Выкатить его из зарослей, вопреки ожиданиям, оказалось не очень трудным делом. Сломанные ветви образовали под камнем подстилку, которая немного пружинила и помогала его ворочать. Подкатив камень к подножию, Сизиф выпрямился и посмотрел вверх. С этой стороны подъём был немного круче, но и катить камень до того места, с которого он вчера начал штурмовать гору, не имело смысла. Сизиф вздохнул и взялся за камень. "Гераклу тоже было нелегко," - сказал он, чтобы себя подбодрить.
Этот день оказался повторением предыдущего. Толкать - подпирать, толкать - подпирать: он быстро вошёл в знакомый монотонный ритм. Скоро мышцы разогрелись от работы и уже не саднили, как утром. На середине подъёма Сизиф немного отдохнул, собираясь с силами перед последним рывком. А потом опять: толкать - подпирать, толкать - подпирать. Наконец, когда начало темнеть, он достиг вершины и установил камень. В наступивших сумерках, Сизиф ходил вокруг, пытаясь найти положение, в котором бы камень не шатался, но так и не смог. Когда же усталость взяла верх и он на мгновение потерял бдительность, камень с грохотом покатился вниз. Сизиф только вздохнул и где - на четвереньках, где - вставая на ноги, спустился с горы и пошёл к костру. "Ничего," - пробормотал он, - "ничего, мы ещё посмотрим!"
Тот же мальчик-фавн встретил его и молча протянул мешок с едой и вином. Сизиф утолил жажду и успел проглотить кусок баранины прежде чем заснуть. Ночью он проснулся, съел баранину и лепешки и заснул опять. На следующий день утренний холод не разбудил его, и проснулся Сизиф поздно, когда уже совсем рассвело. Попеняв себе за леность, он поднялся, допил вино и пошёл к горе. На этот раз извлечь камень из зарослей оказалось легче, чем вчера, да и подъём оказался не таким крутым. К вечеру он и камень достигли вершины. Сегодня Сизиф справился со своей задачей раньше, и у него осталось немного времени, чтобы до наступления темноты осмотреть равнину, придерживая камень одной рукой на точке опоры.
Никогда в жизни он не видел более унылого пейзажа. До самого горизонта тянулась однообразная безжизненная степь под низким пасмурным небом. "Это, должно быть, Аид, - сказал себе Сизиф. - Неужели владыка Зевс сослал меня сюда? - вдруг пришло ему в голову. - Но за что?" Умственное усилие, потребовавшееся чтобы задать этот вопрос, оказалось слишком велико для уставшего Сизифа, чем камень тут же и воспользовался. Проводив его взглядом и заметив место, где он приземлился, Сизиф стал спускаться с горы.
Так потянулись дни, похожие, как близнецы. Со временем Сизиф настолько привык к камню и горе, что они стали ему как родные. Большой брат - гора, спокойный и терпеливый, как и сам Сизиф. Младший брат - камень, норовистый и капризный, но не злонамеренный, а скорее шаловливый. Сизиф изучил их как свои пять пальцев и во вкатывании камня достиг подлинного мастерства, даже виртуозности. Теперь он вкатывал камень на гору два, а иногда и три раза в день. Смирившись с тем, что камень на вершине установить не удастся, он научился вращать его на гранитном острие как волчок и обнаружил, что вращаясь камень обретал устойчивость! Сначала долго поддерживать вращение не получалось, но скоро Сизиф догадался оставлять немного бараньего жира от своей трапезы и смазывать остриё гранитного конуса на вершине. Это значительно облегчало вращение, так что теперь, установив камень и раскрутив его хорошенько, Сизиф тешился иллюзией, что камень так и будет вращаться до скончания времён, а он, Сизиф, выполнив задачу, возложенную на него великим Зевсом, сможет отдохнуть.
Никто кроме бессловесного мальчика-фавна, неизменно приносившего еду и разжигавшего костёр, не нарушал его одиночества. Только раз, уже подкатывая камень к вершине, Сизиф заметил пару любопытных нимф, стоящих неподалёку и с хихиканьем наблюдающих за его усилиями. Сизиф был слишком сосредоточен на борьбе с камнем, чтобы заговорить с ними; из озорства он только закряхтел и громко пукнул, вроде как от чрезмерной натуги. Нимфы прыснули в кулачки и, пошушукавшись, исчезли.
Борьба с камнем уже не отбирала всех сил Сизифа, оставляя ему время подумать над своей судьбой. Думал Сизиф медленно, мыслительный процесс был для него сродни вкатыванию камня. Он уже догадался: Зевс взвалил на него тяжёлую и заведомо невыполнимую задачу, чтобы наказать за гордыню, но почему ему назначено именно вкатывать на вершину камень, Сизиф не мог понять. Впрочем, он не жаловался. Сознание, что его дело едва ли под силу кому-либо из смертных, давало ему мрачное удовлетворение и утешало в минуты отчаяния.
Как-то раз, вкатив камень на вершину раньше обычного, Сизиф раскрутил его как следует и уселся рядом, задумчиво глядя на гору. Вся она была исчерчена метками, оставленными камнем, когда тот катился вниз, и эти метки радиально расходились от вершины к подножию горы. "С вершины все пути ведут вниз," - неожиданно пришла ему в голову мысль, первая оригинальная мысль в его жизни, и он был так потрясён этим, что совсем забыл про камень и едва не погиб, когда тот, потеряв устойчивость, покатился прямо на него.
В этот день Сизиф больше не вкатывал камень, а просидел до темноты на вершине, обдумывая пришедшую в голову идею. Вечером, у костра в компании мальчика-фавна, Сизиф продолжал размышлять. А когда после ужина он растянулся на кошме, и лежал, глядя в непроницаемую темноту над головой, пришло понимание. Долго готовившаяся в нём перемена, наконец, произошла, и мысли хлынули медленным, но неудержимым потоком. "Любая цель - временна, и как только она достигнута - стремиться больше не к чему. Надо или начинать всё сначала, или ставить перед собой другую цель, и так без конца." На мгновение Сизифу показалось, что он лежит на крыше своего дома летней ночью и смотрит в звёздное небо, хотя никаких звёзд он сейчас не видел. Какие могут быть звёзды в аду? "И если у жизни есть цель, то это может быть только смерть, которая завершает жизнь." Немного подумав, Сизиф возразил сам себе: "Но ведь смерть бессмысленна, какая же это цель?" Здесь его мысль остановилась, но ненадолго. Сделав усилие, Сизиф преодолел парадокс: "Значит, у жизни нет ни цели, ни смысла и быть не может. Жизнь - больше любой цели и любого смысла, а не наоборот."
И так ответив себе на давно мучавший его вопрос, Сизиф понял, что ему больше нечего делать здесь, в аду. Тяжким трудом он заработал немного мысли, зачем ему теперь какие-то подвиги? Он встал и, попрощавшись с горой и камнем, пошёл в темноту, прочь от костра и от горы. Но не успел Сизиф сделать и пару шагов, как увидел самого Зевса, стоящего неподалёку от костра. "Куда это ты собрался?" - насмешливо спросил верховный владыка небес. "Домой, к жене и детям," - пробурчал Сизиф, не слишком почтительно. "Э-э-нет, - зловеще сказал Зевс, - из Аида не возвращаются. Ты здесь навечно!" - "Нет ничего вечного," - упрямо пробормотал Сизиф, продолжая идти. "Стой, смертный, испепелю!" - завизжал Зевс, теряя самообладание. Сизиф лишь пожал плечами, но не остановился. Прямо перед ним, с невыносимым грохотом, расколов пополам небо, в землю ввинтились две молнии, ярко осветившие безжизненную степь. Парализованный их яростью, Сизиф споткнулся и встал, закрыв лицо рукой в запоздалой попытке защитить глаза. Но через минуту, придя в себя, он, набычившись, снова пошёл вперёд.
Зевс понял, что ему не переломить упрямца. Некоторое время он стоял и смотрел вслед Сизифу, шагавшему прямо к невидимой черте, что отделяет царство мёртвых от мира живых. За год борьбы с камнем Сизиф ещё больше раздался в плечах, и руки его теперь уже точно свисали до колен. "Ну и урод, - подумал Зевс. - И эту упрямую башку озарила идея, которой не постыдился бы и бессмертный! Воистину, плохи наши дела." И, поколебавшись, не испепелить ли всё-таки наглеца, он пощадил его. Иногда даже боги не чужды снисходительности.