Он находился в безначальном покое и беспредельном зиянии. Опустошенный мрак и неизбывный свет, критическая пустота, и конечная наполненность, постоянство и ежемгновенная изменяемость, бесконечность и ее отсутствие -- он был ничто и ничто было им. Он вмещал в себя все, ибо ничего более не существовало. Совершенный абсолют, не ведающий относительности и потому пребывающий вне признаков и характеристик.
Но вот, внутри этого нескончаемого ничто, неожиданно, в силу каких-то причин, -- а возможно и безпричинно, и подготовлено, -- возникло неосознаваемое желание. Еще только желание желания. То было некое чувство или предчувствие, ощущение или интуиция, мотив или побуждение, предпосылка мысли или предвосхищение слова. Прошло несуществующее еще время, пролетело неявленное пространство и Он выделил себя из Ничто -- усилием мысли. Он создал расстояние и движение -- приближаясь к всеобъемлющей пустоте, удаляясь от нее, кружась, вращиваясь обратно и вновь вырываясь. Его действия были словно детская игра, - невинная шалость, без содержания резонов и претензий на следствия. И как младенец, каждый раз сливаясь с великим Ничто, Он забывал о проказах, и о себе. Но в какой-то миг Он вылепил мысль о памяти, -- появилось время. Позже, Он стал думать о своем пребывании в Ничто, как о реальности, а собственные забавы воспринимал как сон, где Он ощущал себя творцом. Но творец не мог быть частью Ничто, даже если считать себя лучшей частью, -- так Он пришел к необходимости персонифицироваться, -- появилась форма. Он придумал себя шаром, -- и стал различать признаки, отделяющие его от великой пустоты: размер, цвет, плотность, -- для Ничто Он оставил все глухое пространство, незанятое им. Теперь, в неутомимом восторге он метался по всему, что было не им, постоянно изменяя конфигурации и состояния, -- он превращался в газ, жидкость, лед, ветер, камень, жаркую звезду и дыру в пространстве, в мельчайшие пирамидальные частицы и огромный параллелепипед, вбирающий в себя все Ничто, и все реже покидал свое сновиденье. Вскорости очередной гений посетил Его, -- и Он решил оставлять следы развлечений, -- не превращаться самому, а формировать и закреплять все что Он мог (и в силах был вообразить) из себя и Ничто. Он кроил пространства и вакуум, рассеивал вселенные и галактики, творил светила и планеты и задавал им размеры, температуры, тона и траектории движения. Его мысль рождала их, его память заставляла существовать их вечно; и он, взирая на все созданное, испытывал трепетную гордость, радость творения, восхищение пред своей мощью и неописуемую, мистическую страсть созидать еще и еще. Так взращивалось мироздание.
Но однообразные потехи быстро приедаются, -- и Он утомился от бесконечно повторяющихся действий. Гениальное творчество обратилось рутиной ремесленного труда. Воодушевление вытеснялось апатией, -- все, чтобы Он не придумал, уже было. Он бесконечно мог выдумывать, изменять, варьировать, сокращать, дифференцировать, множить, делить -- но кому это нужно? Все произведенное им обладало одной и той же сутью, -- было толикой его, или крохой Ничто, и казалось ему омертвелым, глупым и никчемным. Впервые Он познал страдание, -- страдание, вызванное осознанием собственных пределов, за которые не перепрыгнуть, не перешагнуть, не перебраться. Недавно казавшиеся венцами творения, совершенными шедеврами, его создания теперь представали жалкой пародией, ничтожным абсурдом, никчемными атрибутами в сравнении с ним и Ничто. Отчаяние овладело им, - не в силах созерцать извращенных уродов собственной мысли, он ринулся в лоно пустоты, словно к груди матери и растворился там в покое. И тем отчаяннее, жгучей и больнее билось его сознание (хотя Он сам и был всего лишь осознанием себя), чем явственней он понимал безысходность судьбы: Он мог вернуться и раствориться в Ничто, - уничтожить незрелые плоды фантазии, затереть память об отпрысках разума и опытах идеи или продолжать развиваться. И Он не находил мужества покончить с мирозданьем, ибо разрушить детище означало убить себя, - а Он так кратко пребывал вне Ничто, и не успел насытиться самостоятельностью и свободой. И Он не знал путей дальше: все высказано, все отмысленно, все сделано: есть Ничто - недосягаемый идеал, - - Он способен быть частью его, но не может, как Оно, породить подобное себе...
Вот! Мелькнула искра новизны! Придумать подобие, подобие себе самому, создать того, кто сумеет творить сам!
Идея росла и ширилась. Возбуждение, сладость лихорадочного напряжения, божественная вдохновенность поглотили Его сущность. Он не замечал Ничто и мира, полностью отринувшись и углубившись в созидание... Работа летела по наитию, -- без анализа и синтеза, без дискурса связей и взаимодействий, без мучительного поиска лучшего решения, без болезненной проблемы выбора альтернатив, -- легко и просто, на йоте мгновения, на волоске пространства, на паузе мысли Он выдохнул первенца...
За первым последовали другие... Животворение доставляло Ему большую радость, нежели предыдущие мастеровитые поделки: тогдашние его действия были скованы скудной логикой, стремлением не повториться, необходимостью развивать и улучшать, искать новые признаки, изобретать свежие характеристики; теперь, измышляя способных к творчеству, Он ориентировался на интуицию, на движения внутренних ощущений, на непреходящее необъяснимое состояние -- которые, как Он полагал, были отголосками Ничто в нем самом. Его целью было вдохнуть в отпрысков свой талант, свой дар, свое умение созидать, а внешние атрибуты они с легкостью придавали себе сами. И если при совершении неодушевленного мироздания Он находился в постоянном потоке деятельности, -- предыдущее порождение придавало стимул, желание и силы для создания последующего, -- то отныне Он иссушался и выматывался каждым появившимся живым исчадием, и, выпотрошенный, измученный до крайней степени, -- той, что не дает сил даже насладиться произведенным, -- Он укрывался в Ничто, ища, -- пусть и недолгих -- покоя и отдохновения.
Он не знал числа созданных им, и однажды, вырвавшись из объятий Ничто, проникся горячим желанием осмотреть продолжения его действий, -- оценить сотворенное его порождениями. И, принимая различные формы, перевоплощаясь во многое и многих из встречаемого, Он принялся кочевать по так давно оставленным мирам, удивляясь и поражаясь их преображению, -- усложненные и дополненные неудержимой фантазией демиургов, они почти утратили простую и чистую первозданность. Его отпрыски переделывали и реформировали плоды Его ума и воли, созидали новые миры и ваяли собственных детищ и, а те -- своих, и чем ниже было колено от него изошедшее, тем меньшим содержанием Ничто оно обладало, и тем комплексней, грубее и хитроумней были произведения далеких потомков. Но Он, спускаясь в низшие глубины, все более поражался пролиферирующей многогранности и разнообразию их насельников, -- постепенно удивление переходило в зависть -- почему не Ему принадлежала честь создания столь сложных механизмов? Зависть перерастала в желание изучать и познавать, -- и Он жадно исследовал встречаемые творения. На одном из десятых уровней, -- в мире, образованным Его отпрыском в девятом колене, -- порожденные твари научились погибать, -- возвращаться в Ничто. На сотом -- демиурги -создатели устанавливали срок до смерти всякой вещи. На тысячном уровне Он встретился с удивительным изобретением -- материей. Снисходя все далее и далее узрел Он удивительных существ -- бракованных изделий ничтожного божка. Он пришел в восторг и немыслимое очарование, -- те существа были взращены из света и глины, разделены на полы, наделены пятью органами чувств для постижения мира и могли творить живых только разнополым соитием. Они свято верили в материю и загадочную логику и достигли неописуемых вершин в возможностях укрощать, преобразовывать и использовать физические элементы как конструкторский материал для своего воображения. Все сотворенное их мыслью, разумом и словом обязательно должно было воплощаться в осязаемых предметах. Они были рабами вещества и плоти. Но отдаленное эхо об их прародителе -- великом Ничто незыблемо и неугасимо хранилось в них. Они не знали и не умели назвать и постичь Его, и только напрягая внутреннюю интуицию, испытывали Его присутствие в себе -- и подсознательно реализовывали всевечную потенцию к творчеству в символах и атрибутах, доступных их тленному пониманию, -- ритмическим скроенными фразами и звуками. Существа -- живыми их можно было назвать лишь относительно, -- ввергли Его в величественное изумление. Как некоторые из этих переходных элементов между Ним, чистым духом, частью Ничто -- и омертвелой материей, -- -- как они, будучи жалким обрамлением капли разума, могли производить богуприсущие явления: музыку, поэзию, молитву -- высасывая из себя остатки нескончаемой великой идеи созидания и оставляя ее, часто невостребованной, своим ущербным потомкам. Воистину это была жертва, жертва ничтожных, наделенных манией ценить низменные предметы и дорожить бренностью и суетностью. И они клали на алтарь непонимаемого ими, всё, что представляло для них высшую ценность... -- самую жизнь свою, глупую и озабоченную. Он улыбался загадке истины: никто из всех увиденных Им на Его великом пути не мог превзойти мира, никто не способен был отрицать свое существование, ни единый не смел сознательно отринуть инстинктивные желания...никто, кроме вот этих существ -- людей, как они себя называли... Все и каждый из них обладали неведомым им даром, но только единицы принимали бросаемый им вызов, -- но и одного бы хватило, чтобы увериться в неисповедимом торжестве Ничто!
Он ликовал. И чувствовал схожесть с ними, -- по наитию Он также отбросил скрывавшее и сковавшее Его Ничто ради жажды творения. Но они выше! -- Ограниченные, ущербные, зажатые всего четырьмя известными им измерениями, одним жалким и хрупким миром, закованные в страсти материи, придавленные демиургом назначенным роком обратиться в прах, они сумели стать создателями и смогли проторить самостоятельный путь в Ничто. Его путь был окончен. Он нашел то, что неосознанно искал. Пора, пора раствориться обратно. Но прежде ему вдруг захотелось ощутить себя человеком, понять как возможна восхитившая Его вселенская жертва, сколь многого она стоит в лице подножной субстанции...
Ему не составляло труда обратиться в любого из богов, но вочеловечиться мешало восприятие материи как иллюзии, -- следовало поверить в нее, сделать ее единственной истинной сутью... После нескольких неудачных попыток, у него наконец получилось...Он забыл себя и стал желанием мужчины... Не зная, сколько времени прошло, Он вспоминал о сперматозоидах, эмбрионах, радостной коляске, счастливых игрушках, школьных унижениях и отроческих победах, первой любви и семье, -- пред ним выстраивалась человеческая жизнь, и одновременно утрачивалось знание о себе самом и тех мирах, что Он создал... В какой-то момент Он подумал о невозвращении...биение мысли чуть не вернуло Его назад, но тогда снова неудача, и Он не испытает как это -- быть человеком...И Он продолжил, ощутив на краю памяти холод неизбежности, -- Он не вернется в Ничто, никогда... и рассеется прахом, возмылсенным последним из богов... Теперь, не имея власти остановиться, Он понял суть смерти...
Александра Игнатьевна, профессор кафедры прикладной физики N-кого университета, открыла глаза. Скверик основного корпуса ее almamater все также освежался неказистым скудным фонтанчиком. Голуби, изнывая от июньской жары, пытались коснуться воды, но не находя дна, шумно перелетали на оплеванный студентами асфальт. Что за чушь ей привиделась? -- Она посмотрела на часы: нет, она не вздремнула, -- просто закрыла глаза на минуту -- и еще двадцать минут до лекции по полупроводникам. Она усмехнулась, -- приходят же в голову такие глупости. И против воли снова сомкнула веки, пытаясь представить себя Великим Ничто... И через миг вновь подставила близорукие зрачки налетевшему порыву ветра и густой зелени акаций, устыдившись собственного эксперимента, -- не в ее возрасте и убеждениях предаваться мимолетно пришедшей в голову ерунде. Опасаясь подобного приступа умствования, навеянного, очевидно, жарой, она резко встала и направилась к корпусу Б, -- надо подготовиться к лекции. Она взошла по ступеням и открыла входную дверь, когда ее старое уставшее лицо пятидесятипятилетней женщины, так мало видевшей в жизни счастья, и так много бестолковой работы, разошлось в морщинистой улыбке, -- а почему бы не написать рассказ про это самое Ничто? Звонкое "извините" налетевшего на нее первокурсника отрезвило и заставило принять подобающий, грозный вид...Глупости, еще раз пролетело в голове, пока она отчитывала спину убегающего студента...