Аннотация: Начало второй части. Да, я в курсе, что еще и первую не закончила, но мне как-то все равно. Милая разговорилась - я расписалась. В общем, вторая часть, которая на самом деле была за шесть лет до первой)
Пролог
Это было осенью.
Моя мать получила взрослое имя и вплела в тугую красную косу три желтых цветка закатных звезд и траву полыни. Яркая краса и горькая отрава мужских сердец. Ее звали Полумьяна.
Она была дикой кошкой, которую никогда не отпускали на охоту. Алый мех нельзя было принять за старую бурую лесную подстилку или изломанные ветви деревьев. Разве что за небольшой костерок, разведенный усталыми путниками.
Она сидела в доме и пряла сукно. Лучшее сукно в деревне. Гладкое, плотное и белое-белое. Лишь иногда проскользнет тонкая красная нитка - собственный ее волос.
Потом она вышивала. Собственным волосом и крашенными корнями и травами нитями.
А потом... потом она выходила на широкие улицы деревни, чтобы отнести тяжелую плетеную корзину с собственной вытканной душой к реке. Холодная, быстрая, злая вода текла с гор и не успокаивалась, как говорили старики, до самого побережья далеких морей, что у самого края мира. Мать всегда добавляла, что то край лишь нашего мира. Старики добавляли, что ей и до того края не дойти. Мать тихо шептала, что воды донесет до того мира ее душу и натруженные руки.
И она никогда не забывала о горечи и сладости полыни в собственном имени. Поэтому и была одна, отвергая женихов, поднося им густой настой бледной травы, который они досадливо сплевывали на ее порог. Рычали сквозь зубы, щерили клыки, метили забор и углы старостиного дома, но... не могли коснуться ее красоты, горевшей костром. Ярким, манящим, но опаляющим искрами, стремящимися в звездное небо.
Это тоже было осенью.
Ее двадцатой безнадежной дождливой осенью.
В деревню оборотней приехал маг. Красивый и статный. Он остался до середины зимы в доме ее матери-рыси и отца-ирбиса. Старый снежный барс и сам пришел в сердце леса всего пять десятилетий до того, но общиной всегда правил сильнейший. Слабых выносили за деревню в овраг.
Маг представился старым другом ирбиса, барс за плотной дверью дома лишь криво улыбался и поминал старые долги, скребущиеся в дом со стороны проклятого заката и жестокого севера.
Маг набирал силу леса тугими пахучими пучками и связками себе в карманы, переметные сумы и укутывал их в расшитые рубахи Полумьяны. Ее он тоже хотел забрать. Так он говорил. До середины зимы.
Снег укутал следы его тонконогой лошади еще до рассвета.
Это тоже было осенью.
Девушка с тремя хризантемами в волосах и горькой полынью в сердце родила недоношенную полукровку и умерла, оставляя свою дочь, сразу называя ее взрослым именем. Милая.
Это тоже было осенью, лишь тело матери чуть остыло в мокрой от ливня могиле.
Род мертвой красавицы отдал проклятое дитя новым старостам деревни, отрекаясь от него, от дома, забирая с собой в дорогу лишь память и прядь алых волос единственной дочери.
Маленького рыжего котенка отдали в лапы косолапого великана с бурым мехом и в острые когти его жены, белогрудой куницы.
Это тоже было осенью.
Меня выгнали в лес на одиннадцатый день слезливой поры медленного увядания, когда змеи собираются в ямы на зиму и утаскивают туда случайных путников зимовать в клубке собственных тел.
Я всегда ненавидела осень. Каждый год по-своему и за что-то новое. За то, что забрали последние игрушки, за то, что дали в руки скалку и тяжелую кочергу, за порванную от зависти пряжу, за проданный заезжим первый вышитый рушник, за новую работу на мои тонкие запястья, за тычки и затрещины, за надменные взгляды бывших женихов матери с радостью отмечавшими, что ее красота мне не досталась.
Но именно ту, свою шестнадцатую осень, свою последнюю осень в деревне, свою первую осень в новом высоком доме из сосновых бревен, я стала проклинать много позже, сбивая ноги о лесные корни, выплевывая кровь и захлебываясь слезами, лежа на дне лесного ручья.