Михайлов Дмитрий : другие произведения.

Избавитель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Священник Василий обладает уникальной способностью: его молитва обладает необычайной силой. Однажды ему предоставляется возможность проявить свой дар в полной мере и избавить человечество от страданий навсегда!

Глава I

   Шторм землетрясения пронесся по Юго-восточной Азии. Это было невидное стихийное бедствие, когда не в течение нескольких лет, а всего за несколько часов сокрушительное землетрясение, сотрясшее Суматру, по принципу домино породило дюжину своих близнецов на север и на восток. Мощнейшие толчки разрушили все от южного Китая до острова Тимор. Несколько крупных островов раскололось, несколько мелких - опустилось под воду, взамен них появились новые пока безымянные участки суши. Вслед за землетрясением пришли гигантские волны цунами, пожирая все, что еще уцелело. Большинство прибрежных городов были стерты с лица земли, и лишь в глубине суши сохранились населенные пункты, полуразрушенные, как после недельной бомбардировки.

   Под ударом оказался один из самых густонаселенных участков планеты, и весь мир мгновенно отозвался, отовсюду начали стягиваться спасательные отряды. Подобно муравьям спасатели в разноцветных формах сновали по развалинам, извлекая погребенных стихией, помогая больным и раненым. Грузовики в сопровождении местной полиции и солдат то и дело подвозили к лагерям продовольствие, воду и необходимое имущество. В их числе был отряд и из России.

   Особым членом отряда МЧС был молодой священник Василий. Его включение было загадкой для многих, и особую загадочность этой фигуре придавал тот факт, что за святого отца ратовал сам митрополит Московский: он настоятельно рекомендовал взять отца Василия Министру, причем непременно в первые дни спасательной операции. Иерарх туманно объяснял это неким даром священника, который обязательно поможет спасателям получить особую Божью помощь в своем благом деле.

Глава II

   Все началось с раннего Васиного детства. Его отца поразил рак. Когда началась болезнь, Вася сказать не мог: её тщательно от него скрывали, а сам мальчик был слишком мал, чтобы чутко относиться ко всем изменениям, которые произошли во внешности отца и его поведении. Но когда Васе исполнилось шесть лет, отца госпитализировали. Вася очень скучал по нему и не понимал, почему папа так долго лежит в больнице и почему его не выписывают, почему мама не хочет брать мальчика с собой и почему после визитов к отцу она возвращается заплаканная.

   К весне, отец, наконец, вернулся, но это возвращение стало для Васи еще большей травмой: отца отправили домой умирать. Ни "химия", ни лучевая терапия не дали нужного результата, болезнь прогрессировала быстро, уверенно, не идя ни на какие компромиссы с медициной. Врачи давали мужчине всего три месяца.

   Вид облысевшего, ослабевшего и сильно истощенного отца с тоскливо уставшими глазами - того самого отца, который легко подбрасывал его прежде к потолку, крутил вокруг себя и вообще был воплощением силы и жизнерадостности - эти радикальные изменения поразили Василия. Но еще более тяжелым потрясением для мальчика стали изменения в поведении отца: с этих пор он редко вставал с постели, его часто рвало, а во время приступов отец кричал, стонал и осыпал мать бранью. Жизнь Васи сильно изменилась, он замкнулся, стал малоразговорчивым, дерганым и часто впадал в истерику. Он не знал, что происходит с отцом, но понимал, что что-то нехорошее.

   Однажды измученная мать в сердцах произнесла: "Господи, скорей бы он умер, ни себя, ни нас не мучил бы". Васю потрясла эта фраза, жизнь в его представлении всё ещё была удивительнейшей штукой, непрерывной чередой открытий и интересных вещей, лишь изредка омрачаемая преходящими неприятностями. Но ведь мама не могла это сказать просто так!

   И отныне, когда разговоры взрослых заходили об отце (а это можно было понять по смене интонации говорящего), Вася немедленно забрасывал занятие, которым был поглощен, и, приоткрыв рот, следил за диалогом, переводя взгляд от одного говорящего к другому. Бо'льшая часть сказанного была ему непонятна, но тем сильнее он ухватывался за каждое слово, и тем упорнее на основе этих обрывков пытался выстроить и домыслить картину целиком.

   Рак. Странная болезнь. Васе представлялся большущий речной рак, который сидит у папы в животе и своими клешнями откусывает по кусочку от его тела. Но как рак может попасть в человека? Может быть, папа случайно проглотил его, когда купался в реке? Тогда почему это чудовище нельзя просто вытащить? Возможно, рак отбивается клешнями? А может там и не один большой рак, а много мелких и они расползлись по телу, и их нельзя удалить, потому что они маленькие и их много? Всё было непонятно маленькому Васе, и взрослые не объясняли ему ничего. Напротив, как только мальчик задавал вопрос, мать отвечала ему размыто и старалась сразу же переключиться на другую тему, а если мальчик не отставал -- раздражалась и даже ругалась.

   День ото дня положение отца становилось все хуже, и мать, дабы не усугублять психическую травму ребенка, с наступлением лета отправила сына к свекрови в деревню в соседнюю область.

   Васе у бабушки не понравилось сразу: ведь его разлучили с родителями и друзьями, а бабушка - располневшая, с искривленными артритом ногами, и оттого передвигавшаяся медленно, вразвалку с покряхтыванием - вызывала у него новую волну сострадания (к этому времени он уже понимал силу боли и болезненно относился ко всем её проявлениям). Наконец, Вася был единственный внук, и бабушка приняла "сиротку" с таким жалостливым видом и удушила его такой опекой, что со стороны могло показаться, будто угроза нависла над самим мальчиком.

   Ему не нравилось здесь всё, и каждый день он находил новые вещи, которые ему не нравились. Не понравился Васе деревенский дом - почерневший от старости засыпной сруб, из-под которого вечно высыпались истлевшие опилки. Не понравился бабушкин цепной пес Басурман, живший в будке недалеко от крыльца и не переносивший мальчика на дух. Когда вечером бабушка спускала пса с цепи, для Васи начинался "комендантский час", и это тоже ему не нравилось. Не нравились деревенские мальчишки, казавшиеся ему грубыми и не принимавшие городского гостя в свою команду. Не нравилась мелкая речушка, в которой нельзя было ни искупаться, ни рыбу половить. Не нравились петухи и гуси, которые беспрерывно галдели и их тоже надо было опасаться. Не нравилось отсутствие горячей воды, особенно по утрам, когда приходилось умываться настывшей за ночь водой; не нравились дожди, превращавшие всё в грязь и наводившие тоску и уныние. Не нравилось солнце, которое палило и оживляло мошку и мух, которые ему тоже очень не нравились. Не нравилось отсутствие обычных развлечений, не нравился бабушкин черно-белый, ещё ламповый телевизор, который почти не показывал, да к тому же долго разогревался и гудел. Не нравились бабушкины знакомые, в основном такие же пожилые и больные женщины, разговаривающие не так как в городе, на темы малоинтересные и малопонятные Васе. Не нравился огород, поскольку в начале лета на нем нечем поживиться, а работа была для Васи непривычной, нудной и бессмысленной, впрочем, одиночество и безделье ему нравились еще меньше.

   В противовес этому Вася вспоминал лучшие эпизоды своей короткой жизни, словно там, дома его ждет здоровый отец и все по-старому, и от этого он ненавидел деревню еще сильнее. Первые две недели мальчик скорбел по утраченному образу жизни, но время шло и однажды, за вечерним чаем, когда мальчик и бабушка сидели грустные, погруженные в свои мысли, Вася вспомнил мамины слова и спросил:

   - Бабушка, а что происходит, когда человек умирает?

   Бабушка вздрогнула (она тоже в этот момент думала о сыне), собралась с мыслями и, решив, что самое время подготовить внука к смерти отца, начала спокойным, умиротворенным и немного загадочным голосом рассказывать о жизни и смерти. Начала она с того, что у человека есть душа, и что когда люди умирают, эта самая душа поднимается высоко-высоко в небо, на облака, и там уже живет вечно и счастливо, и больше не умирает и не болеет. Тут бабушка прикрыла рот ладонью и мелко задрожала, изредка всхлипывая. По ее щекам потекли крупные слезы, и Вася недоумевал, как можно плакать, когда говоришь о таких хороших вещах?

   Несколько минут он обдумывал услышанное, а затем, когда бабушка успокоилась, пристал к ней с расспросами о жизни на облаках. Вопросы его носили чисто прикладной характер: на каком облаке они живут? а можно ли их увидеть с земли? а в телескоп? а в самый-самый сильный телескоп? а можно ли к ним залезть? а прилететь на самолете? а на ракете? могут ли они спуститься на землю? А что будет, если пойдет дождь и все облако выльется на землю? Этот бесконечный поток вопросов, на которые нужно было именно придумывать ответы, выкручиваться, быстро ее утомил, и она начала отвечать односложно, с небольшим раздражением.

   - А если у них закончится еда, они сюда спустятся?

   - Там не может закончиться еда.

   - А что-нибудь другое?

   - У них всё есть.

   - Всё-всё?

   - Всё!

   - Всё, что захотят?

   - Всё, что захотят.

   Вася замолчал: действительно, если у них есть всё, то какое им дело до земли. Неужели папе будет так же всё равно, без него и мамы?

   И всё же, несмотря на "неадекватное" поведение бабушки, разговор этот значительно ободрил мальчика, и вечером, уже лёжа в кровати, он пообещал себе, что когда вырастет, то непременно сделает что-нибудь такое, чтобы на Земле было как на Небе, и все души вернулись назад и больше не уходили и не болели.

   На ту пору в деревне "полным ходом" шло восстановление полуразрушенной церкви, начавшееся ещё прошлой весной. Приезд священника тогда взбудоражил умы и расшевелил местную монотонную жизнь. Религиозность населения резко возрастала, и с окончанием посевной каждый старался поучаствовать в реставрации храма. Правда денег на капитальный ремонт не было, и потому всё ограничилось легким косметическим ремонтом, а к зиме прекратился и он. Так что к нынешнему лету "полным ходом" восстановление шло разве что только в умах местных жителей.

   Не было ничего странного, что после вечернего разговора, бабушка решила сразу же окрестить внука.

   Церковь не произвела на Васю впечатления - ни хорошего, ни плохого. Внутренняя убогость храма, при всех стараниях прихожан, соответствовала внешней разрухе. Обскобленные стены лишь за аналоем были украшены тремя небольшими почерневшими деревянными иконами. Сам аналой тоже был деревянный и покрыт тусклой золотой краской. Протекавший, а местами обвалившийся потолок прикрывали доски, а там где это не спасало от осадков, на строительных лесах был устроен пленочный навес, от которого вода отводилась по желобу из пластиковых бутылок в большую железную бочку у стены.

   По периметру храма деловито расхаживал бородатый печник в старом сером пиджачишке, старых спортивных трико, заправленные в такие же старые сапоги. За ним покорно следовала худая фигура священника и с грустью следила за гвоздем, которым печник указывал.

   - Вон тут тоже. Вон наверху, вишь? Трещина, во-он, нет правее.

   - Так она небольшая, ее замазать...

   - Э, замазать! Вишь она как идет? Ее замажешь, а она как потом дальше пойдет, так пол-стены обвалится. А вот здесь до самого низу менять надо. Вот, смотри. Вот. Вот, - и старик начал бить кулаком по стене. Стена на это никак не реагировала, но по замыслу удары должны были показать, что ветхая кладка готова разрушиться прямо сейчас.

   - Так это сколько кирпича надо! - впал в уныние священник: он пригласил печника оценить восстановление барабана церкви и придела, а выходило, что нужно перестраивать чуть ли не всё здание.

   - Ну, так, а что делать? Вот смотри здесь тоже. - Старик сел на корточки и начал у самого пола колупать гвоздем кирпичи - кирпич крошился. - Во, во. Сто лет с ней ничо не делали.

   - Понятно, - прискорбно вздохнул священник.

   - Тут затягивать нельзя, а то того и гляди рухнет -- важно заключил старик, и священник в ответ лишь грустно кивнул головой.

   Когда печник ушел, к священнику осторожно подошла бабушка и тихо обратилась, как бы стыдясь, что в этот момент пристает к святому отцу с такой мелкой просьбой.

   - Батюшка, а батюшка.

   Священник встрепенулся.

   - Батюшка, внучка хотела окрестить.

   - А? Да, да, - рассеяно ответил батюшка.

Глава III

   С этого момента началось то удивительное, что определило всю дальнейшую Васину судьбу. С энтузиазмом фанатика он всецело погрузился в религию, посещал все службы, читал по складам Библию, то и дело дергая бабушку за разъяснениями, и настойчиво, настойчиво, настойчиво молил Бога об исцелении отца и искренне верил, что тот непременно слышит его. И долго ждать не пришлось: через несколько дней, пришли вести, что отцу внезапно стало значительно лучше! Он начал есть и даже пытается вставать с кровати!

   Жизнь мальчика расцвела как цветочное поле. Отныне о чем бы он ни просил, за какое бы дело ни брался, все свершалось наилучшим образом, и даже одного его присутствия было достаточно, чтобы проблемы решались сами собой. Бабушкины ноги, впервые за много лет, перестали её беспокоить, да и подруги заметили, что после посещения дома Павловны отступала любая хворь, а настроение улучшалось. Басурман не лаял на мальчика, а как щенок с визгом бросался к нему и вертелся под ногами от переполнявшей его радости и ласки.

   Выпросив лопату, Вася вырыл на краю речушки небольшую заводь. Деревенские пацаны смотрели на эту затею скептически и даже посмеивались над ним, поскольку, наученные опытом, знали, что любой искусственный водоем здесь быстро затягивается песком. Однако крохотный бассейн не мелел две недели. Потом все вместе они его расширили, и эта совместная работа сблизила Васю с деревенскими.

   Для церкви из соседнего хозяйства привезли оставшиеся от строительства фермы кирпичи. Перепродать их сразу не удалось, поэтому вывезли на двух самосвалах и просто выгрузили недалеко от храма. Для полного ремонта здания, конечно, этого не хватало (тем более что половину растаскали по подворьям), но реставрация началась, а к концу лета удалось раздобыть еще кирпичей и кровельного железа на купол.

   И так было во всем.

   Постепенно жизнь в деревне открылась Васе другой стороной. Бабушкин дом приятно пах и было здорово, что в нем была настоящая печка - смесь русской и голландской - и что ее надо было топить, и можно было наблюдать за огнем и подбрасывать поленья. А когда приходили гости - залезть на нее и спрятаться, незаметно выглядывая из-за занавески, или заняться там своими делами. Прохладная вода по утрам бодрила его. Умываясь, он громко фыркал, кричал и брызгался во все стороны. Дневное солнце заряжало его задором и оптимизмом, а если оно начинало припекать не на шутку, то можно было спрятаться под деревом и наблюдать за многочисленными букашками. А можно было идти к заводи. Деревенские мальчишки оказались хорошими ребятами, они знали много интересных мест, вещей и игр и этим богатством теперь охотно делились с Васей. Работа в огороде уже не казалась бессмысленной, а даже имела целый ряд приятных моментов. Если случался дождь, можно было сидеть на крыльце и, предаваясь покою, кутаться в свитер, смотреть на ручьи и пузырящиеся лужи. Но еще приятнее было засыпать под дождь, слушая, как он барабанит по крыше и стеклам, то утихая, то резко усиливаясь. А еще у бабушки был самовар, пусть электрический, но так здорово вечером налить из него в блюдце чая, обмакнуть кусок сахара и обсосать, а потом швыркнуть из этого блюдца, чтобы бабушка заругалась, и посмотреть в окно, увидеть, как в него бьется мотылек и услышать далекий лай собаки.

   В деревне мальчик провел до самой осени, а по возвращении домой вновь окунулся в свою обычную жизнь городского мальчика. Даже приобретенную религиозность он оставил там, у бабушки, не потому, что забыл или разуверился в Боге, отнюдь, просто он считал свою веру таким же атрибутом сельской жизни, как коров и кур. Ему даже в голову не приходило, что и в городе можно также молиться, посещать церковь, читать Библию.

   Возможно поэтому, а может по какой другой причине, но с наступлением зимы, болезнь вернулась к отцу и стала прогрессировать еще более быстрыми темпами, чем раньше. Вернулись крики, стоны, но теперь уже с более выраженным отчаянием и усталостью у всех членов семьи. Новый этап болезни отца Вася воспринял более осознанно и оттого более остро. Он уже имел четкое представление о болезни, ее развитии и о том, какое оно оказывает влияние на больного. Крики отца вызывали у него теперь не недоумение, а сострадание, причем сострадание такое сильное, что он готов был сам болеть раком, лишь бы его отец меньше мучился.

   Чуда больше не случилось, и отец сгорел как свеча за три месяца.

   На похоронах сына была и Васина бабушка. Лицо у нее было раскрасневшееся от плача. Во время прощания, она сидела на табуретке у изголовья, поглаживала своего почившего сына по голове и прикрывала свой рот краешком шерстяного платка. В перерывах между всхлипами, она негромко отчитывала свою невестку за то, что та не уберегла мужа своего, не уследила за ним, запустила болезнь, все о себе заботилась. Претензии были несправедливыми, но невестка не оправдывалась и вовсе не отвечала. Болезнь мужа опустошила ее сердце настолько, что она стояла в глубокой, но спокойной и строгой скорби. Свекровь воспринимала это как равнодушие и рыдала еще сильнее.

   На Васю сам ритуал произвел ужасающее впечатление: такое обилие скорбящих женщин, причитающих и ревущих во все свое хоровое многоголосие, воспринималось им как вершина человеческого страдания. Ничего подобного до этого он не видел. Оказалось, что также как для него, смерть отца оказалась трагедией для множества женщин и мужчин, большинство из которых Вася видел впервые. От этого скорбь мальчика перемножалась, нет, даже возводилась в степень количества участников оплакивания. Среди этой какофонии вздохов, всхлипов и причитаний, спокойная фигура матери давала ему силы. Он взял ее за руку, и это ощущение руки подействовало, как ощущение суши под ногами для потерпевшего кораблекрушение. Вася смотрел на мать снизу вверх и внутренне недоумевал, почему она не скажет бабушке, что все, что она говорит - неправда, ведь бабушка ничего не знает.

   - Ничего, Бог всё видит, - наконец, произнесла свекровь, как обычно говорят, потеряв всякую надежду добиться справедливости земными средствами.

   "Бог". Как вставленный ключ, это слово повернуло и выпустило на свободу ту, казалось бы, очевидную и в тоже время до этого легко ускользавшую от него мысль, что временному облегчению отца Вася был обязан именно молитве.

   Несколько дней Вася прокручивал в голове бабушкины слова, и выходило, что он сам, имея возможность спасти своего отца, так ни разу ей не воспользовался! Получалось, что это он, а не его мама, был виновен в смерти родителя!

   Он вновь вернулся в религию, и вместе с этим вернулся и его дар, но больше он не приносил ему той радости, как это было в деревне. Способности, которые бы осчастливили многих, стали для него тяжким грузом. Память о смерти отца, как несмываемый грех, требовала от него помогать любому, кто имел хоть малейшую нужду или стеснение, и сделала его особенно чувствительным к чужим неприятностям, будь то болезнь, усталость, тяжелый труд или простой дискомфорт. Он раскрывал свое сердце для чужих страданий так широко, что они начинали мучить его иной раз еще сильнее, чем самого страдальца. Жалко мяукающий котёнок, голубь с отмороженными пальцами или же тощая собака, роющийся в мусорном баке бомж или человек на инвалидном кресле, - от такого зрелища он запросто мог потерять сон и беспощадно корил себя, что делает недостаточно.

   Василий постоянно находился в состоянии тревоги и напряжения, боясь пропустить хоть одного нуждающегося, и не позволял потратить ни одной минуты на собственное удовольствие. Он непрерывно творил молитвы или помогал в делах собственным участием. Это очень сильно утомляло его, но чувство долга даже не допускало мысли о каких-либо поблажках. Удивительно, но, казалось бы, несложный и необременительный труд -- молитва - отнимал столько душевных сил, столько переживаний Василий вкладывал в каждую молитву, в каждый поклон, даже в само сострадание, что часто у него не оставалось ни сил, ни желания сорадоваться исцеленному - была только душевная пустота.

   Но, сколько бы он ни старался, бед в мире меньше не становилось. И чем больше он взрослел, тем сильнее росло его разочарование. Иногда ему казалось, что он пытается вычерпать ложкой океан. Сколько вокруг него страданий, а сколько их будет после? Все чаще он приходил к мысли, что дар ему дан не для простого целительства, а для чего-то одного, но значительного, великого, сразу для всего человечества и на века! Но для чего? Он мог молитвой исцелить любую болезнь, избавить от беды, вернуть пропавшего человека, улучшить дела, но все это касалось судеб конкретных людей. Молитвы же за все человечество оставались без ответа.

   Вася отказался от развлечений: непозволительно получать удовольствия, в то время, когда другие страдают. Он ушел в себя, и к завершению школы уже ничто, что обычно любят молодые люди, не доставляло ему особой радости. Ни общение, ни вечеринки, ни кино, ни танцы, ни девушки, ни еда или выпивка: он не находил в них никакого целесообразного зерна, всё ему казалось пустым и неинтересным. Вот так, в саду молодой жизни он оказался словно в пустыне. За замкнутость и отчужденность одноклассники считали Василия зазнавшимся и потому окрестили "Божком". Как часто люди носят чужие имена.

   Не удивительно, что и жизнь в его понимании была лишь чередой страданий. Он не любил её и не представлял, как люди вообще могут считать это великим даром.

   Вся его радость, все его богатство заключалось в мечтах, в мысленной сфере. Но даже там он не думал о привычных радостях. Он думал о Покое. В мечтах он часто уединялся в лесу, подобно Сергию Радонежскому. Там он обитал в землянке, трудился, молился и делил хлеб с медведем. Быть может, он бы умер, замерз или погиб от лап этого медведя -- все это было неважно.

   Еще были облака, Василий очень любил смотреть или представлять большие белые кучевые облака в ярком освещении. Они его привлекали тем непоколебимым покоем и медлительностью, с которыми не мог совладать даже самый могучий ветер. Вася мысленно пытался представить их истинные размеры и приходил в восторг, осознавая, что вот между этими ослепительно белоснежными гребнями километры, а эта резко вздымающая стена наверняка выше самого высокого небоскреба. Затем он представлял себя на этом облаке и от этого приходил в еще больший восторг: эта спокойная медлительная махина внушала ему такое умиротворение, по сравнению с которым казались мелкими все проблемы, беды и даже само время.

   Он никогда не представлял Рай, не потому, что считал себя недостойным его, а потому что не мог его представить. Странно человеческое воображение: нам легче вообразить Ад во всех его подробностях, чем нарисовать образы Рая. И даже гений Данте, описывая его, не создал картин, которые бы соблазняли читателя немедленно перенестись туда. Обычно мы представляем сады, чистое небо, прекрасных людей в белых одеждах, красивое пение, смеющихся детей... Но всех ли устроит этот рай? И были бы вы счастливы, бесцельно блуждая по этому миру неделю? Месяц? Год? ВЕЧНОСТЬ? В таких случаях, авторы вынуждены добавлять: в Раю души находятся в Свете Божественной Славы и всегда чувствуют неописуемое блаженство. Вот так: будет хорошо и баста! И ведь никому не приходит в голову убеждать читателя, что если тебя будут варить в кипящей сере вечно, то тебе всегда будет очень плохо. Оттого ли это, что нам проще представить, что может причинять нам вечные страдания, чем то, что может всем нам доставлять вечное удовольствие?

   По завершению школы, Василий поступил в духовную семинарию. Выбор этот был хорошо продуман и совершенно естественен для него по ряду следующих факторов:

      -- Василий был уверен, что ответы на все вопросы он может получить лишь в религии.

      -- Он боялся вновь потерять дар, отдалившись от веры, но не из-за любви к нему, а потому, что чувствовал свою ответственность за этот дар перед людьми и Богом.

      -- Работа священника, по его мнению, как раз и заключалась в том, чтобы принимать и помогать нуждающемся, и в будущем ему не придется отрываться от основной профессии, чтобы выслушать больного или помолиться за погорельца. Конечно, есть еще и другие специальности, призванные помогать людям, но и эти варианты он отмел, поскольку:

   а) кроме религии он не имел в жизни никаких интересов;

   б) у других профессий слишком узкий профиль (врач только лечит, пожарные - тушат, спасатели - вытаскивают из прочих передряг);

   в) к специалистам обращаются, когда беду еще можно поправить "земными" способами, а вот к священнику - когда надежда остается только на Высшие силы.

   Примерно это, а также добавив свои соображения о своем Предназначении (будь оно неладно!), Вася изложил в сочинении "Почему я хочу учиться в семинарии?" при поступлении в оное заведение.

Глава IV

   Накануне собеседования епископ Андроник - ректор семинарии - как обычно выделил полдня для подробного и обстоятельного изучения документов абитуриентов. Первое впечатление, какое сложилось у него после прочтения сочинения Василия - молодой человек болен и очень серьёзно. Болен, пожалуй, одной из самых опасных духовных болезней - гордыней.

   Епископ поморщился, но тут же вспомнил себя в молодости и устыдился. Тогда, в давние советские времена, когда он еще не был епископом, а просто верующим юношей, он жил в рабочем бараке рабочего района. И в этом царстве скандалов, пьянства и склок, он считал себя все равно, что Лотом в Содоме. Он молился за души заблудших соседей, а сам, в глубине души, мнил себя равным апостолу Павлу. Андроник снова поморщился, но уже за себя, перекрестился и, тяжело вздохнув, в очередной раз взял рекомендацию приходского священника. Рекомендация вся была пропитана нескрываемым восхищением способностями парня. Пресвитер писал, что сам не верил словам, но был свидетелем многих чудес, свершаемых молитвами Василия, а так же он характеризовал рекомендуемого, как образованного, умного и чрезвычайно сострадательного молодого человека.

   Ректор читал без очков, держа лист на вытянутых руках. К словам этим он отнесся в высшей степени скептически, однако все заключения он привык делать с большой осторожностью.

   "Ну... Бог знает, - подумал он, наконец, после минутного размышления. - Завтра увидим".

   Настало завтра. Нынешний день был несколько омрачен ожиданием встречи с Василием. Мысль эта подспудно портила настроение ректору, но он не мог объяснить, почему не хочет встречаться с ним. Возможно, Андроник боялся, что парень действительно предстанет высокомерным, а то и надменным, с напускной кротостью. Такому следовало бы отказать в поступлении, а епископ очень не любил отказывать. Но размышляя над этой мыслью, Андроник заключил, что не одна она была причиной плохого настроения: какая-то таинственная догадка говорила, что решение по Василию может стать очень важным не только для одного мальчика, но и для всех людей.

   Василия Андроник встретил стоя, с мягким приветливым взглядом, как встречал всех, кто входил в его кабинет. Пригласив сесть, епископ неторопливо прошелся к полке с книгами, зачем-то осмотрел обложки, а затем вернулся к своему столу, тщательно обдумывая свои вопросы. Он взял сочинение Василия и снова внимательно начал его перечитывать, как будто за ночь там могло появиться что-то новое. Вася ждал.

   - Вот Вы пишете, - размеренно начал Андроник, не отрывая глаз от сочинения, - что Господь по Вашей молитве творит чудеса. И священник это ваш подтверждает.

   Андроник вопросительно взглянул на Василия.

   - Да, - коротко и сухо ответил Вася. За свою жизнь он уже тысячу раз рассказывал о своем даре, поэтому желания говорить на эту тему подробно еще раз не было.

   - Ну, а может быть это не чудеса вовсе, - ректор снова посмотрел на парня пристально. - Бывают же совпадения?

   Василий тяжело вздохнул, как будто говорил не о даре, а о хроническом заболевании.

   - Это с детства у меня. Случаев уже много, слишком много для совпадений.

   Спокойствие и даже равнодушие, с которым говорил Василий, дало надежду епископу.

   - Ага, - епископ снова задумался над следующим вопросом, уткнувшись в листы с сочинением.

   - Ну, так, а почему же Вы решили сан принять? Это же большая ответственность. Принимали бы больных дома...

   Василий повторил, что хочет посвятить всю жизнь служению людям, что религия дает силы его дару, и в заключении поделился своими соображениями о Высшем замысле Господа насчет его жизни. Андроник внимательно слушал его, причем больше уделяя внимания не словам, а интонациям голоса. По мере приближения речи Васи к теме Высшего Предназначения, голос мальчика становился более унылым - ректор понял, что парень не гордится даром, а дар, каким бы он ни был, давит на него непосильным грузом.

   - А что же Вы так грустно об этом говорите? Может не от Бога Вам этот дар, а от Дьявола?

   Вася посмотрел на епископа с удивлением.

   - Ну а что? "... часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла". - Андроник сделал короткую паузу, наблюдая за Василием. - Я не вижу, что бы Вы испытывали благодать от этого дара, а ведь дела духа - это вера и любовь. А Вы унываете. А уныние - это смертный грех. Неужто Господь своей благодатью вводил бы Вас в него?

   Прозорливый епископ снова замолчал, наблюдая за парнем - тот в ответ тоже молчал и смотрел на край стола, словно его ругали.

   - Ну ладно, это шутка была. Прости меня, старого. - Андроник посчитал, что Василий обиделся и подошел к нему. - Не пытайся взвалить на себя тяжесть всего мира: эта ноша тебе не по силам, она никому не по силам.

   Он склонился над мальчиком и слегка потрепал его за плечо.

   - Ничего, ничего, - успокаивал Андроник отеческим тоном. - И не тяготись тем, что тебе предстоит сделать: "каждому дню довольно своих забот". Как бы ты не желал, ты не сделаешь больше, чем отведено тебе Господом. Так что брось, не губи душу унынием: уж если Господь даст тебе назначение, от него же тебе будет и возможность, и сила. И не денешься ты от этого никуда. А пока просто делай, что должен.

   Парень молчал и не поднимал глаз. Услышанные слова с одной стороны казались ему правильными и справедливыми, но одновременно неожиданными, так что он не мог вынести по ним своё суждение немедленно. Сейчас они родили в нем только удивление, неуверенность и беспорядочный поток мыслей.

   Василий поступил в семинарию и учился превосходно, выделяясь среди однокурсников, помимо дара, серьезностью и большим жизненным опытом. От работ и пения в хоре он, большей частью, освобождался, и выполнял лишь тот минимум, который был необходим для понимания организации церковного богослужения. Занимался же он в основном своими посетителями, поток которых теперь значительно возрос. Однако слава о нем, хоть и разнеслась в религиозных кругах по всей стране, но за пределы этих кругов не выходила: о Василии не снимались репортажи, не писались статьи, и обывателю его имя было совершенно неизвестно. Все его посетители узнавали о нем в основном от прежних посетителей, да старушек, продающих свечи в церквях. И ехали к нему отовсюду!

   Поисками своего Единственного Предназначения Василий себя уже не утомлял, однако и идеей, что страдания - неотъемлемая и необходимая часть жизни, не проникся. Он принял ее, как аксиому, не требующую доказательств, не задумываясь над ней и не терзая тем себе душу. Возможно от этого, Василий вновь начал получать удовольствие от помощи. Жизнь обрела свои краски, конечно, не такие яркие как в детстве, но всё же приятные и запоминающиеся.

   Он ждал специально отведенного времени, и окрыленный спешил в выделенный для него кабинет в небольшом одноэтажном здании сразу за воротами семинарии. Проходил по узкому коридору, застеленному новым серым линолеумом, и с небольшим окошком в конце, за которым густо росли деревья. В коридоре всегда было много народа, было душно и сумрачно. По обе стороны, как в поликлинике, на скамейках тесно сидели старушки в платках и рассказывали друг другу о своих бедах. Еще были женщины с капризничающими детьми и мужчины, которые, напротив, вели себя тихо, словно стыдились, что пришли сюда. При появлении Василия они все привставали, начинали креститься и охать, и называли его "благодетелем" или "отцом родным". Василий им смиренно улыбался, смущался, благодарил и быстро, насколько позволяло приличие, старался скрыться за дверью. И ему было хорошо. Он по-прежнему внимательно выслушивал нуждающихся и относился к их бедам с состраданием, но уже не болезненным, а полным решимости помочь, и черпающим в этой решимости силы и удовлетворение.

   Окончив обучение, Василий, по совету ректора, остался в семинарии преподавать апологетики, ибо так у него было больше свободного времени, чем, если бы пошел дьяконом в храм. В 30 лет он был рукоположен в священники, а через год произошло то страшное землетрясение, с которого и началось наше повествование.

   Несмотря на личную просьбу патриарха, Василий попал на место катастрофы лишь спустя четыре дня после трагедии.

Глава V

   Приземлившийся "Руслан" мгновенно окружили несколько грузовиков, и полсотни людей в камуфляже быстро, перекрикивая включенные двигатели, начали разгружать самолет.

   Василий нерешительно спустился на взлетную полосу и, согнувшись вправо под тяжестью сумки, которую он нес в левой руке, оглядываясь по сторонам, пошел между машинами. Ни во время полета, ни после, никто не сказал ему, что делать по прибытии или куда следует идти. Руководство было занятым, серьезным, все говорили громко, двигались быстро и как-будто нарочно игнорировали его. Рядовые спасатели, с которыми он прилетел, сейчас шустро разгружали транспорт, и им он бы только мешал.

   Кругом, куда ни глянь, можно было увидеть или самолет, или грузовик, а людей в разных формах и разных цветов кожи вообще было ни счесть. Василий и не ожидал, что аэродром окажется таким оживленным местом, но, как стало ясно позже, из всех аэродромов в округе работал только этот, и поэтому, не замирая ни на минуту, ночью и днем он принимал и отправлял десятки самолетов и вертолетов.

   Вскоре его замешательство стало заметно, и к святому отцу подскочил один из грузчиков.

   - Вы священник?

   Василий утвердительно кивнул.

   - Вам... - рев взлетающего Боинга заглушил спасателя, но по жесту Василий понял, что ему следует идти к стоявшим в стороне двум офицерам, которые, разложив на капоте Хантера бумаги, внимательно изучали их.

   Заметив, что к ним приближается священник, они отложили свое занятие и также внимательно и молча смотрели на него, пока Василий не подошел.

   - Отец Василий? - первым протянул руку один из них - невысокий плотный мужчина, с немного смуглым лицом и пышными усами. Офицер еще раз осмотрел священника и уже после этого представился обрывистыми фразами, выдерживая небольшие паузы: - Полковник Балкин. Алексей Георгиевич. Руководитель миссии. А это мой зам, - указал полковник на стоявшего рядом угрюмого спасателя, среднего роста - тот, приветствуя, слегка кивнул головой. - Подполковник Исаков Александр Львович. Прошу любить и жаловать. Да поставьте Вы свою сумку! Сейчас загрузимся и поедем. Покажу вам ваше хозяйство и заодно с нашим познакомлю.

   По лицу было видно, что полковник не особенно рад встрече. "Вот еще с ним возиться, - наверное, думал он, глядя на согнутую вбок фигуру молодого человека. - Задолбает своими просьбами, лучше бы еще одного специалиста прислали". Подполковник, похоже, думал то же самое.

   Балкин оказался человеком немногословным, размеренным и как будто даже равнодушным. Когда ему докладывали, он слушал отстранено, словно всё это его не касалось. Свои решения обычно обдумывал долго и понапрасну не суетился, но случись экстренная ситуация, он преображался до неузнаваемости: живой и активный, он сходу вникал в ситуацию, мгновенно выдавал тысячу правильных и дальновидных распоряжений и своей уверенностью заражал подчиненных. Как купец или кулак он знал всё "своё хозяйство" до последнего гвоздика и знал, как этим распорядиться наиболее эффективно. Словом, для своей должности он подходил очень кстати.

   Похожим на Балкина оказался и подполковник Исаков - человек среднего роста, с широким и высоким плоским лбом и прямыми черными бровями, которые почти соединялись над носом в одну линию, отчего его лицо визуально делилось на две равные части: лоб и всё остальное. Брови же, вкупе с глубоко посаженными глазами, придавали ему ещё более угрюмый вид, чем он был на самом деле. Так же как и полковник, он, молча и без эмоций, выслушивал собеседника, но таким неторопливо деятельным и угрюмым Александр Львович был всегда: и в спокойное время, и в критические моменты.

   Святой отец отошел в сторону и стал осматриваться. Смотреть, собственно, было не на что: вокруг были только самолеты, ящики, техника, люди и только вдали - холмы и горы, частично сливавшиеся с тучами. Под ногами, на взлетной полосе, ещё были видны следы наносов песка с примесью водорослей и мелких ракушек, в стороне лежало несколько поваленных деревьев - океан был недалеко, и, по всей видимости, волна цунами докатилась и сюда.

   Тогда Василий стал представлять разрушенные города, куда ему предстояло отправиться, какая там царит атмосфера, и что он будет там делать. Новизна работы и неопределенность его положения имели тот приятный момент, что предстоящее будущее он мог нарисовать себе каким угодно.

   Когда "Руслан" был полностью разгружен, колонна МЧС двинулась вглубь материка. В уазик, кроме самого Василия, водителя и Балкина со своим заместителем, сел еще главврач мобильного госпиталя - человек немолодой, в больших очках, но, необычайно шебутной. Происходившее вокруг, не оказывало на него никакого влияния: за свою жизнь он видел рядом с собой достаточно много боли, чтобы свыкнуться с их присутствием.

   Сначала колонна ехала по занесенной песком и обломками дороге среди поваленных, но еще не засохших деревьев. Затем дорога пошла вверх, и начались бескрайние сельскохозяйственные угодья. Глядя на эти яркие зеленые просторы, трудно было предположить, что здесь произошло что-то плохое, но стоило только колонне миновать их и въехать в город, двинуться сквозь стройные ряды мертвых остовов зданий и каменных холмов, некогда бывших домами, тихий ужас навалился на священника. И до этого отец Василий видел последствия катастроф, но видел их по телевидению, сейчас же это было здесь, совсем рядом, и в реальности это оказалось ужасней во стократ! Уазик шел в голове колонны, так что обзору священника, сидящему возле водителя, ничто не мешало.

   Город напоминал обширную строительную свалку, среди которой иногда возвышались останки наиболее крепких и крупных зданий, частично уцелевшие золотые храмы и пагоды. Кругом было движение. Справа и слева от дороги то и дело на глаза попадались группы, состоящие из спасателей, военных и гражданских, занятых разбором обломков строений. Через открытые окна автомобиля временами уже проникал легкий запах разложения, и большинство рабочих имели либо марлевые повязки и респираторы, либо просто обвязывались платками или подручными тряпками. На других кучах, бегали поисковые собаки, спешно, но внимательно исследуя руины, и, судя по виляющим хвостам, получали от своей работы огромное удовольствие.

   Найденные тела складывали возле дороги в длинные ряды, накрывая их простынями, но чаще цветными, поблекшими от строительной пыли покрывалами, которые извлекали тут же, среди развалин, иногда прямо с жертвой. И если в деревянном пригороде, жертв почти не было, то ближе к центру, улицы начинали напоминать поле битвы. Возле таких рядов всегда находилось несколько человек: одни разыскивали близких, заглядывая под покрывала, другие уже оплакивали мертвых. Мужчины стояли, опустив руки, иногда прикрывая рот рукой, и изредка наклонялись к погибшему, чтобы дотронуться до него. Женщины с трудом скрывали свои эмоции, они стояли на коленях перед телом и плакали, то запрокидывая головы и поднимая руки к небу, то обхватывая покойного, словно старались отнять его у смерти.

   Вдали от поисковиков, одиночки или небольшие группы людей в легких светлых рубашках и коротких, чуть длиннее колена, штанах, выискивали среди камней какое-нибудь полезное имущество, которое пригодилось бы им в лагере переселенцев. Здесь же можно было увидеть легкие навесы, собранные из подручных материалов. Обитатели этих легких жилищ - те, кому не хватило места в лагерях - бродили здесь же, но в отличие от первых, завидев колонну, бросались ей наперерез. Если "бездомных" (как их здесь называли) вдруг оказывалось слишком много, им удавалось остановить грузовики. Они облепляли машины со всех сторон и всячески пытались раздобыть продовольствие. Как правило, это ограничивалось протянутыми руками и громкими мольбами, но кто-нибудь обязательно пытался заскочить в кузов и похитить, что подвернется под руку. Уже через мгновение вокруг грузовика собиралось столько народу, что оставалось только удивляться, как много людей находится среди руин. Крики, непрерывные сигналы грузовиков, ругань водителей и полицейских сливалось в один гам, от которого начинали болеть уши и голова. С толпой оголодавших людей с трудом справлялась даже полиция, сопровождавшая колонну МЧС, и если бы не она, половина груза была бы утеряна, даже несмотря не то, что это были в основном медикаменты.

   В той части города, которую уже успели обследовать, полноправно хозяйничали экскаваторы и бульдозеры, пронзая воздух рычанием и словно маленькие вулканы, выбрасывали в воздух струи черного и серого дыма. Работа строительной, созидательной техники, здесь имела какой-то зловещий оттенок и казалась Василию порождением демонических сил, пожирающей остатки разрушенного города.

   Большую часть города колонна быстро пересекла по специально расчищенной центральной улице, но ближе к концу, её тоже стали преграждать обломки зданий, смятые автомобили и глубокие еще не засыпанные трещины. Скоро этих преград стало так много, что грузовикам пришлось ехать не по прямой широкой дороге, а по узкой одноколейной тропинке, накатанной многочисленными предшественниками и ловко лавировавшей между препятствиями. Когда же завалы совсем перекрывали путь, тропинка сворачивала на соседние улочки и продолжала вилять там между камнями и провалами.

   Работы здесь только начинались, спасатели встречались гораздо чаще, иногда разбор проводился прямо у дороги, загораживая техникой и без того узкий проезд.

   Одна такая группа спасателей оживленно суетилась возле груды камней. Тут же стояла карета скорой помощи с распахнутыми дверцами и ее пришлось объезжать совсем черепашьей скоростью. Но благодаря этому, Василию удалось увидеть, что все взоры участников устремлены на поваленную плиту, из-под которой вылезал спасатель и, казалось, что-то тащил за собой. Двое коллег подстраховывали его, поддерживая плиту своими плечами, но, в то же время, своими спинами закрывали обзор. Только когда уазик, подскакивая на камнях, проехал немного дальше Василий увидел, что этим "чем-то" или точнее "кем-то" оказался худой мужчина в светлой одежде. Мужчина не двигался.

   Автомобиль вернулся на колею и начал набирать скорость, а мужчина все не подавал признаков жизни. Василий развернулся, чтобы не упустить его из виду, но делать это с каждым метром становилось все сложнее.

   Исаков заметил интерес священника.

   - Раненого достали, - прокомментировал он и тоже обернулся на секунду.

   - Как думаете, жив? - спросил Василий, не отрывая взгляда.

   - Жив, конечно. Из-за мертвого такую суету разводить не станут.

   Он немного помолчал и добавил:

   - Много легких построек. Поначалу так вообще погибших были единицы.

   - А сейчас? Больше?

   - Конечно. Большинство пострадавших под завалами выживают только в течение первых трех суток.

   Отец Василий посмотрел на офицеров, затем медленно повернулся и тихо вдавился в спинку своего кресла.

   - Ничего! - по-отечески похлопал по плечу Василия врач. - Все путём будет. С нами теперь Бог. Верно говорю, батюшка?

   Василий словно очнулся ото сна: в самом деле, не подобает слуге Господа так раскисать.

   - Господь всегда с тем, кто творит благое.

   - Ну, вот вишь! - обрадовался врач и слегка толкнул в плечо Василия. - А я что говорю? Все будет путём!

   Тем временем колонна миновала город и помчала среди полей. Затем начался красивый невысокий лес с раскидистыми деревьями. Дорога бежала вдоль небольшой извилистой речушки, то приближаясь к её коричневым глинистым водам, то отдаляясь, когда река делала излучины. Но Василий не смотрел по сторонам, он погрузился в свои мысли.

   Размышления длились, наверное, полчаса. За это время Василий не проронил ни слова, а спасатели сзади обсуждали дальнейшие планы, потом немного поговорили про местную природу и погоду, главврач рассказал забавный случай, который произошел с ним накануне, и снова разговор перекинулся на работу. Когда в салоне установилась тишина, Василий перегнулся через кресло и негромко, словно надеялся, что кроме него и полковника его никто не услышит, обратился к нему:

   - Алексей... Извините.

   - Георгиевич.

   - Алексей Георгиевич, могу ли я быть Вам полезен... ну, то есть, в свободное от службы время? На раскопках или... хотя бы на кухне.

   Балкин сделал вид, что удивился, но ответил сразу:

   - На кухне у меня штат полный, а вообще... Вообще лишние руки нам не помешают.

   Василий сел на свое место с облегчением от того ли, что нашел смелости задать это вопрос, или оттого, что ему не отказали.

   Потребовалось несколько часов, чтобы колонна, наконец, прибыла в палаточный лагерь МЧС, расположенный на окраине еще одного разрушенного города. Первое, что бросалось в глаза - это колючая проволока вокруг лагеря и самый настоящий блокпост на въезде с двумя солдатами. На окраине палаточного городка располагался склад, обнесенный высоким забором из бамбука, и тоже венчавшийся наверху колючей проволокой.

   В центре базы спасателей стояла большая палатка - штаб, - а рядом с ней - другая такая же, отведенная под полевую церковь. Возле палатки росло высокое раскидистое дерево с толстым стволом, и оно очень понравилось Василию. Слова главврача (Василий редко встречался с ним и, к своему стыду, до конца операции так и не узнал, как его зовут) оказали неожиданное вдохновляющее воздействие на него, а после разговора с полковником, он был на гребне душевного подъема, полный надежд и стремления каждую секунду нести людям добро. В таком расположении духа ему нравилось определенно всё, и даже внешнему виду лагеря, больше похожего на концентрационный, он не придал значения.

Глава VI

   С этого момента отец Василий стал полноправным членом спасательного отряда. С утра, отслужив положенные службы, он спешил в госпиталь или на руины, где помогал по мере своих возможностей. Еще до обеда проводил литургию и снова спешил туда, где была нужна его помощь.

   Через день после прибытия на счету священника появился первый спасенный. Случилось это так.

   В момент прекращения дождя, который в это время был частым гостем, раздался протяжный громкий гудок - объявлялась минута тишины - особый момент времени, когда все работы прекращались, и спасатели прислушивались к звукам, доносящимся, из-под завалов. Василий помогал растаскивать мусор, и этот гудок застал его с доской возле руин кирпичного дома. Как часто обычные люди, почитающие специалистов, стараются перевыполнить все данные им инструкции, так и священник тут же замер со своим грузом. Он стоял на груде битого кирпича, временами теряя равновесие, но боясь шелохнуться: ему казалось, что даже дыхание его может помешать спасателям услышать спасительные для кого-нибудь звуки. И в тот момент, когда он сам превратился в слух, в нескольких метрах от него послышалось слабое шуршание. Василий прислушался - тишина. Затем звук, повторился, и это не была крысиная возня! Василий аккуратно положил доску на землю и быстро, почти бесшумно приблизился к месту источника звука - несколько секунд висела тишина, затем шорох послышался снова. Спешно убрав обломки кровли, он увидел кусок стены, а из-под нее то появлялась, то исчезала тонкая кисть.

   Василий подскочил вместе с кровяным давлением и захотел позвать спасателей, но, внезапно вспомнив о минуте тишины, осекся и издал только короткое нечленораздельное "Э-э-э". Он попытался самостоятельно приподнять стену, но в его движениях было много суеты и мало толка, однако именно эти действия и обратили внимание остальных. Подоспевшая помощь помогла разобрать завал, и их взору предстало тело хрупкого паренька лет шестнадцати-восемнадцати, с маленькой головой и большим ртом. На нем были штаны цвета хаки, желтая футболка и серо-синие резиновые шлепанцы. Почувствовав свежий воздух, паренек успокоился и закрыл глаза.

   На следующий день Василий специально заглянул на минутку в госпиталь, захватив с собой все вкусное из своего пайка. Парень крепко спал.

   - Ваш спасенный?- послышался вопрос из-за спины.

   Василий обернулся - перед ним стоял врач и вытирал руки о полотенце. Василий утвердительно кивнул.

   - Как он?

   - Хорошо. Теперь его жизнь вне опасности. Шустрый парень: сегодня два раза с постели соскакивал, пришлось даже успокоительное дать.

   Василий еще раз с материнской улыбкой посмотрел на пациента, положил возле подушки гостинец и, выйдя из госпиталя, воздушным шагом полетел к разрушенному городу. И хоть на улице опять шел дождь, в душе у него сияло солнце и лилось пасхальное песнопение "Христос воскресе из мертвых...".

   Он спешил помогать пострадавшим, этим замечательным людям, которыми он не мог не восхищаться. Несмотря на перенесенные потрясения, они были доброжелательными. Трудности повседневной жизни еще до землетрясения сделали их крепче, устойчивее, чувствительнее друг к другу и иностранцам. Это только в первые дни город был поглощен хаосом и страданиями, но уже через неделю, глядя на жителей, можно было предположить, что разруха - это обычное явление в этой стране: люди спокойно восстанавливали дома, но в первую очередь - храмы и пагоды, и делали это с такой самоотдачей, что даже православный Василий счел бы за честь поучаствовать в восстановлении какой-нибудь буддистской святыни. Их души не были извращены попрошайничеством или иным вытягиванием денег из приезжих, пусть быт их был скромен, а порой и откровенно нищ. Быть может, окажись они на время в какой-нибудь процветающей стране, они и не смогли бы больше смотреть без слез на свою жизнь, но сейчас они принимали то, что давал им каждый день, а вечерами устраивали уличные игры, танцы, спектакли.

   Василий каждый день посещал в госпитале своего "первенца" до тех пор, пока паренька не выписали. Дальнейшая его судьба Василию была неизвестна. Скорее всего, он пополнил ряды "бездомных", ибо лагеря были и без того переполнены, а разворачивание новых ограничивали финансовые трудности и перегруженность немногочисленных аэропортов.

   Вместе с тем, с приездом отца Василия, количество смертей резко уменьшилось, а состояние спасенных было таким, будто землетрясение произошло только вчера. Опытные спасатели и врачи лишь пожимали плечами, и только главврач, завидев отца Василия, еще более весело, чем обычно, оглашал мысль:

   - Вот это я понимаю "с Божьей помощью"! Вас, батюшка, вообще везде возить надо с собой. Как талисман.

   В ответ святой отец скромно улыбался.

   Василий "крутился" целыми днями, так что к вечеру с трудом доползал до своего спального места, однако никогда до этого он не чувствовал себя столь нужным, чем сейчас. Чуть свет он выбирался из своего спального кокона и перелетал с объекта на объект, от одной работы к следующей - туда, где он был нужнее всего. Среди спасателей и местного населения он обрел невероятные уважение и почет. В своей церкви он окрестил несколько родившихся младенцев и несколько новообращенных христиан; беседами через переводчика поддерживал людей; даже сдал кровь для женщины, которой раздробило ногу. И не знал он покоя, и не хотел его, и, несмотря, на усталость и тяготы, Василий был здесь почти счастлив. Счастлив, потому что даже одним только своим присутствием помогал десяткам, сотням тысяч пострадавших, "почти" - потому что все же были погибшие, сироты, еще не все имели кров и достаточно средств к существованию.

   Но он даже понятия не имел, что происходит, стоит выйти за пределы влияния миссий спасателей, и зачем такая усиленная охрана лагеря. Об этом он не задумывался, пока в лагере не произошёл ряд событий, повлиявших на судьбу всего человечества.

  

Глава VII

   Уже давно закатилось за горы солнце, оставив землю на произвол мрака. Вечерний воздух наполнился множеством звуков, уже много раз слышанными, но всё ещё непривычными и загадочными. Огромная луна, пользуясь очистившимся на время от туч небом, с любопытством смотрела вниз на изменения, что за день сделали люди. Со стороны города яркими островками света, излучаемого прожекторами и фарами, выделялись места, где спасатели продолжали свою работу даже ночью. В ночном лагере жизнь тоже не останавливалась: некоторые палатки подсвечивались изнутри горящими лампочками, а по территории еле слышно перемещались люди, вполголоса обсуждая дела насущные, и только редкие проезжающие автомобили не думали скрывать своё присутствие.

   В этот час не спал и Василий. Завершив службу, он вышел из церкви, трижды перекрестился с поклоном и широко зашагал в свою палатку, размышляя об увиденном и сделанном за сегодняшний день. Проходя мимо склада, он не сразу услышал шум, зародившийся где-то там, среди бесконечных рядов ящиков, бочек и коробок.

   Сначала это был всего лишь грохот одиноко упавшего сверху ящика. Затем послышались крики вооруженной охраны и на землю повалились целые стопки таких же ящиков, раскалывающихся о землю. Одиночный выстрел и последовавший взрыв гранаты вернули Василия на землю, он остановился как вкопанный и, повернулся лицом к забору. В ответ на взрыв раздалась короткая автоматная очередь, затем еще одна длиннее, затем два автомата вместе. Через несколько секунд друг друга заглушали не меньше восьми автоматов, винтовок и пистолетов. Стрельба велась совсем рядом, примерно в тридцати метрах, но Василий стоял в полный рост, завороженный стрельбой, как кролик, загипнотизированный прыжками мангуста. Кто-то крикнул ему: "ложись", но стрельба заложила уши священника, и он не слышал ничего более.

   Скоро количество стрелков сократилось, а сам огонь уже не был таким шквальным и беспорядочным, каким казался в самом начале. Еще через минуту все затихло, звуки выстрелов прекратились так же внезапно, как и возникли. Наступила звенящая тишина, казалось, что стихла вся Азия, и только крики охранников доносились из-за забора.

   К центральному въезду на склад стягивались разбуженные люди. Подъехал военный джип, из которого выскочили офицер и двое солдат, офицер что-то громко крикнул охранявшим въезд военным, и в сопровождении своего конвоя стремительно скрылся на территории склада. Четверо медиков попытались проследовать с носилками за ними, но охрана жестом остановила их. У солдат были растерянные лица, и они постоянно оглядывались - похоже, что происшествие на складе тоже было для них загадкой.

   Минуты тянулись. Природа начала отходить от шока: снова затрещали, запели насекомые, снова издалека донеслись пронзительные крики птиц, и ветер, набравшись смелости, принялся раскачивать траву и ветки. Среди людей тоже уже слышались переговоры и распоряжения.

   Первым из склада вышли два охранника. Один из них съежился и прикрывал левое ухо - из-под руки текла кровь. Второй шел справа от него и аккуратно придерживал своего товарища, будто тот мог упасть, а от сильного нажатия - сломаться. Пострадавшего усадили на землю, недалеко от входа и допустили к нему врача.

   Затем под руки вывели другого человека - по-видимому, одного из нарушителей - в шортах и рубашке с коротким рукавом. Человек был бос, его поджатая правая нога также была окровавлена. Стараясь поспеть за быстро идущим конвоем, он совершал широкие прыжки на здоровой ноге, повисая в эти моменты на руках охранников. Вид у нарушителя был напуганный, казалось, что он вот-вот зарыдает. Сзади, заложив руки за спину, следовал прибывший офицер. Мрачный, он с недовольством рассматривал собравшуюся толпу и изредка бросал свой суровый взгляд на спину пленника.

   Человека посадили недалеко от раненного солдата и позволили врачам осмотреть и его. Офицер не стал дожидаться, пока медики закончат свое дело, а, встав напротив пленного, приступил к допросу. Преступник почти неотрывно смотрел на свою рану, лишь на мгновение, переводя свой жалкий взгляд на офицера. Отвечал он тихо, постанывая, запинаясь и делая долгие паузы.

   Вскоре к ним подошел Балкин и представился через переводчика, хотя это было излишним - полковника здесь знала каждая собака. Переводчик -- невысокий местный студент, который частенько подменял штатного переводчика - не был профессионалом, поэтому всегда очень волновался и говорил с сильным акцентом, старательно произнося каждое слово.

   - Госьподин капитан говорит, сьто эти люди попали в скляд, - отвечал он за офицера. - Когда охрана их насьля, они бросать... бросили граната и начали стреять. Их била семь человек: тли безяли, еще два убили охрана, еще два... - переводчик запнулся, поскольку забыл или не знал слова 'ранить', но полковник и так понял, что хотел сказать переводчик, поэтому не слал дожидаться и озабоченно спросил:

   - Они кто? Откуда у них оружие?

   - Госьподин капитан говорит, сьто недалеко взорвался военный склады. Оружие... летело... воклуг далеко. Много его собирают. Госьподин капитан говорит, сьто их пледупредили, недавно люди с оружием напали на английский спасатели. Там убили два человека. Поэтому они сделали охрану более сильной.

   Как бы в подтверждение вышесказанного, солдаты начали выносить тела убитых и еще одного раненного, который был без сознания. Их сложили в сторонку: убитых подальше от въезда, раненного - поближе, чуть поодаль от мертвых. Видимо испугавшись, что его примут за разбойника, плененный начал громко рыдать, протягивая руки к офицерам и моля о пощаде.

   - Он говорит, сьто он не убийца, у них нет дома, - продолжал переводчик. - У него семья... У него три дети... Ему нечем их кормить... Ему предложили пойти за продуктами и он пошел... Он не стрелял... Ему сказали, сьто все будет хоросо... Он просит отпустить его, потому сьто его семья голодиный... Он не знает, как они будут жить, если его арестуют.

   Арестованный окончательно сник и зарыдал.

   Увидев недалеко от себя святого отца, полковник покинул общество капитана и встал возле Василия. Они стояли, молча, грустно наблюдая за тем, как солдаты вынесли второго убитого, как подъехала полицейская машина, как затолкали в нее арестованного, как раненных (охранника и пленного) увезла скорая... Стояли, слушая комментарии окружающих, наблюдая за той суетой, что поднялась вокруг этого события. Стояли когда все начали расходиться.

   Наконец полковник прервал молчание, печально отметив про себя:

   - Мда... Вот оно как в жизни бывает...

   - Господи, прости их души грешные, - тихо произнес Василий.

   От этих слов полковник стал пунцовый. Он повернулся к священнику лицом, и некоторое время возмущенно таращился на него.

   - Грешные?!! Да что Вы несете, святой отец? - взорвался он. - Вы знаете, что этим людям пришлось перенести? Не знаете! Откуда вам знать? Вы, батюшка, хоть раз были в их шкуре?! Это вам не семинария. А я за свою жизнь насмотрелся на... на все это выше крыши! И я их понимаю!

   Окружающие с изумлением смотрели на Балкина. Те, кто уже успел вернуться в свои палатки, снова вылезли из них. А полковник продолжал:

   - Господа своего вспоминаете! А почему все это произошло?

   - На все воля Божья... - только и нашелся сказать Василий. Он был ошарашен такими неожиданными переменами в полковнике, и к тому же, это был, наверное, первый случай в его жизни, когда на него кричали, а к этому Василий был не готов.

   - Господь знает о всех наших нуждах, но он, заботиться в первую очередь о душе... Все ради нашего спасения... - священник тщетно пытался выискать в голове доводы.

   - О чьих душах он печется?! - громко оборвал его полковник. - Это, значит, он вот так к спасению ведет? Или он о наших душах печётся? - Балкин обвел пальцем лагерь спасателей. - Так о нас беспокоиться нечего. Я лично, батюшка, 30 лет людей из-под завалов да из воды вытаскиваю. То, что я мог этим искупить - уже искупил.

   Полковник отвернулся в сторону, словно закончил речь, но уже чрез секунду продолжил, говоря на этот раз тише, но напряженнее.

   - Вот скажите мне, святой отец, о каком спасении души может идти речь, когда мать теряет своего ребенка? Когда она руки на себя готова наложить? Уж не хотите ли вы сказать, что она за это должна Бога благодарить? А здесь? Ведь и воровство, и мародерства, и убийства, и все остальное, что здесь происходит не от жиру, а оттого, что людям элементарно жрать нечего!

   Священник стоял молча, а Балкин, выпустив пар, закончил свой монолог минорным тоном:

   - Бросьте, святой отец. Свои проповеди оставьте бабулькам со свечками, а мне этого не надо. Идите к себе. Спокойной ночи.

   Он стремительным шагом направился в направлении штаба. Ему было стыдно за то, что он сорвался, и поэтому хотел поскорее скрыться с глаз. Какой-то человек подскочил к нему со своей бумаженцией - полковник, только мельком взглянул на документ и снова разразился криком, выясняя, где тот целый день шлялся и требуя, чтобы каждый занимался своим делом и в положенное время. Но всё же подпись поставил и в еще более скверном расположении духа удалился в штаб.

   Василий стоял и, глядя на покойных, обдумывал слова полковника. Тела лежали рядком, ничем не прикрытые. Скудный свет от лампочки, освещавшей въезд на склад, почти не захватывал их, но луна неплохо справлялась с этой задачей сама. В картине этой ничего примечательного для него уже не было: каждый день он видел подобные ряды, накрытые или нет - неважно. Даже чувствительный до чужой боли Василий привык к ним. Нет, ему не было наплевать на все эти жертвы, но он был как лесник, углубляющийся в былые дебри сгоревшего леса - сначала мучительно страдающий от вида почерневших голых стволов, но постепенно свыкающийся с печальным зрелищем. Да и оставшимся жителям, действительно, приходилось выживать в сложных условиях, именно они заслуживали сейчас большего сочувствия.

   Взгляд священника зацепился на правом теле: среди тёмных ночных красок оно выделялось своей одеждой - желтоватой, как потускневшее солнце. Святой отец медленно подошел к убитому и взглянул в его лицо - как и в тот памятный день перед ним с закрытыми глазами лежал паренёк - первый, которого нашел Василий.

   Василий тоскливо глядел на него, а в голове его чётко проявилась мысль, о том, что весь его дар, и все чудеса медицины тщетны здесь и сейчас! Они ровным счетом ничего не меняют! Страдают и гибнут спасенные люди. "Хорошо. Теперь его жизнь вне опасности..." - вспомнились слова врача.

   "Какая... чушь!" - подумал священник и поднял к небу глаза.

   - Господи, за что ты меня так испытываешь?

   Василий вернулся в палатку и попытался уснуть, но сон не шёл. Повертевшись час, он выбрался наружу и прошёлся по лагерю между палатками. Душный воздух не придавал легкости ни дыханию, ни переживаниям. Василий пересёк лагерь в обратном направлении, а затем стал обходить его по периметру. Сна так и не было, а возбуждение только возрастало. Проходя мимо склада, Василий замедлил шаг и, глядя на забор, попытался представить жизнь людей, вынудившую их пойти на этот поступок. Странно, но до этого сытый, одетый, имеющий кров хотя бы в виде палатки, он наивно полагал, что этим же обладают все, что нужно только извлечь тех, кто ещё остается под завалами и жизнь сама вернётся в прежнее русло. Добродушие, улыбчивость и открытость жителей, их вечерние развлечения обманули его. Жизнь оказалась сложнее и коварнее. Ветхая мысленная лачуга - лачуга идеи, что "страдания очищают человека", лачуга, в которой он искал приют от размышлений -- эта лачуга разлетелась. Разлетелась, как карточный домик от резкого порыва ветра.

   Тел уже не было. У въезда на склад под фонарем стояли Балкин, Исаков, завскладом и еще пара каких-то людей, которых Василий до этого видел лишь мельком. Они смотрели в журналы, тыкали пальцами в строчки и подсчитывали ущерб инцидента. Рядом были сложены ящики, банки, тряпки, агрегаты, видимо, что на ремонт, а что - на списание. Балкин, как обычно, слушал и смотрел в бумаги скучающим взглядом. Увидев прогуливающегося Василия, он отдал журнал Исакову и направился к священнику.

   - Я прошу извинить меня, за сегодняшнее, - сказал он. - Просто сорвалось.

   Василий понимающе кивнул головой. Полковник пошел с ним рядом.

   - Просто... Просто вчера был на совещании, там нам ситуацию обрисовали. В целом. Ну и в нашем регионе тоже. Вот и сорвался. Никогда со мной такого не было.

   - Но ведь Вы же говорили, что операция очень успешная.

   - Так-то оно так, - поморщился полковник, - но видите... Вытащить из-под руин это одно, но еще пострадавших нужно накормить, обеспечить каким-никаким жильем, медицинским обслуживанием. А это мы сделать не можем: регион слишком большой и пострадавших много.

   Он помолчал, а затем продолжил, как бы отвечая на вопрос священника.

   - Лагерь. Что лагерь? Лагерь не может охватить и десяти процентов населения. И это еще здесь, в крупном городе, а в глубинке дела хуже. Туда мы еще не добрались. Урожай во многих местах погиб. Народ перешел на подножный корм, охотится на всё, что двигается, - он сорвал какую-то длинную былинку и с размаху стегнул что-то под ногами. - Ну, а сколько мы можем кормить? У нас ведь запасы тоже не бесконечные. Ну, покормим мы эту ораву еще месяц, другой. Потом всё, а хватит ли следующего урожая на всех? Это большой вопрос. Вот и получается: сегодня выкапываем, а завтра...

   Он тяжело выдохнул, и они еще немного прошлись молча, затем Балкин извинился и вернулся к своим обязанностям, а Василий опять погрузился в мысли и пошел дальше, особенно не разбирая куда. Душа его требовала простора. Он вышел, почти выбежал из лагеря, не обращая внимания на пытавшуюся остановить его охрану, но и там, в разрушенном пригороде, было слишком тесно. Неприятное ощущение давило грудь и душило его. Тем же стремительным шагом, он направился прочь от города, и только когда перед ним открылся простор долины, он остановился, и мысли его отступили.

   Перед ним открылся поразительный по красоте пейзаж, не восхититься которым было невозможно. Лунный свет ярко освещал долину и буддистские ступы, стоявшие возле дороги, особенно одну, ближайшую к священнику - наиболее высокую и покрытую золотой краской. И этот магический лунный свет, и красота ступы, и контрастные очертания невероятно крутых гор, и простор раскинувшихся рисовых полей, и темные курчавые кроны деревьев вокруг, и даже пронзительный крик птиц -- всё вмиг изменилось в его душе. Еще мгновение назад он был близок к отчаянию, и вот Величие Мира, Величие Жизни раскрылось пред ним в полной мере, он чувствовал такое воодушевление, как если бы пред ним с небес спустился Христос. Василий рухнул на колени со слезами на глазах, и из уст его полились молитвы. Это были молитвы, вытекающие из ран его сердца, в них он просил за умерших и за тех, кто выжил, за всех людей на Земле, живущих и еще не рожденных, за больных и здоровых, за богатых и бедных. Он умолял прекратить людские страдания и помиловать их.

   В самый разгар его молитвы раздалась серия раскатов грохота. От испуга Василий вздрогнул и вскочил на ноги. Увиденное зрелище изумило его еще сильнее, чем лунный пейзаж: на фоне чистого неба среди полей из земли вырывались яркие молнии! Взвившись вверх, они растворялись в воздухе, а место, откуда они появлялись - небольшой пятачок диаметром в два метра - искрило как бенгальский огонь. В центре этого пятака стоял, как вначале показалось Василию, невысокий столб, но через несколько секунд разряды прекратились, и "столб"... качнулся и двинулся к нему.

   Сердце Василия продолжало колотиться, в голове была путаница из-за тех душевных потрясений, приключившихся с ним за этот вечер, он даже подумал: не чудится ли ему всё это. Но "столб", тем временем, приближался, и становилось ясно, что это человек. Вода и зелень на рисовом поле наполовину скрывали его ноги и существенно мешали ему идти, но он шел неторопливо, размеренно, зацепив большими пальцами за пояс и прижав локти плотно к телу. Человек вышел из болота и пошел быстрее уверенной походкой, громко хлюпая водой в сапогах. Остановившись в десяти метрах от священника, человек попытался сделать еще шаг, но что-то как будто мешало ему.

   - Can I help you? - спросил Василий. Английский он знал не очень хорошо, но местного языка он не знал вообще, местные же, в свою очередь, не знали русского, а вот на смеси английского и языка жестов иногда удавалось наладить кое-какие контакты.

   Пришелец молчал, и священник сделал несколько шагов к нему. Луна осветила фигуру незнакомца: это был невысокий человек, имел, как пишут в протоколах, "славянскую внешность", был одет в армяк, под которым виднелась изодранная темная, скорее всего красная, косоворотка. Снизу на нем были широкие шаровары, прожженные в нескольких местах и заправленные в истоптанные сафьяновые сапоги. За широким желтым поясом пришлого красовался огромный изогнутый кинжал. У него были прямые недлинные волосы каштанового цвета и окладистая аккуратно постриженная бородка. Лицо ночного гостя выражало смирение, даже вину, но еще более несчастным его делала поразительная бледность -- такая бледность, какой отцу Василию отродясь не доводилось видеть.

   - Доброй ночи, - на чистом русском ответил пришлый и еле заметно поклонился.

   Священник насторожился: он чувствовал какую-то необъяснимую опасность, от которой порой шевелились даже волосы, но, тем не менее, выдержал паузу, и снова спросил:

   - Могу я Вам чем-нибудь помочь?

  -- Мы оба можем помочь друг другу, отец Василий. Да, я вас знаю, - прочитал удивление на лице священника незнакомец. - Поверьте, откуда я прибыл это не проблема.

  -- Кто Вы?

  -- Меня зовут Яков Афанасьев, - представился незнакомец, - хотя чаще меня называли Яшка Каин. При жизни своей многогрешной я был знатный разбойник, вся Волга дрожала от моего имени. Да, - тяжело вздохнул он и качнул головой. - Но всё кончается, пришел конец и моей жизни, а за нее мне было уготовано место только в аду. Правда, у Дьявола я на особом счету, но всё же ад - это ад.

   Яков рассказывал свою жизнь как поэму -- похоже, он долго готовился к этой встрече. Он ещё раз тяжко вздохнул, и смиренно опустил взор. Все в нем было напускное: и слова, и жесты, и выражение лица.

   - Так Вы... призрак? - недоверчиво спросил Василий, вглядываясь в него: Яков не светился, не был прозрачным и если бы не бледность, то легко мог бы сойти за обычного человека.

   - Ммм... Не совсем. Призраки -- это неприкаянные души, а я к вам из Ада. У меня есть плоть, но она не так чувствует, как живая, ей не нужно дышать и сердце в ней тоже не бьется. Вся польза от неё в том, что меня все видят, все слышат, а не только избранные. Но оболочка - пустое, вот вдохнуть в нее жизнь - это уже проблема. И это, как раз, относится к моему делу.

   - Какому делу?

   - Я краешком уха слышал, что вы просили у Господа для людей освобождения от страданий. Я бы мог вам подсобить.

   Отец Василий насторожился сильнее: опасения подвоха усилились.

   - Понимаете, в Ад попадают не только разбойники с большой дороги, но и вполне умные люди. Там у них неограниченное время для размышлений и неограниченные возможности познать всю сущность материи. Некоторые приобретают ученость, с которой не сравнится ни одна Академия Наук. Я втайне от Хозяина уже объединил несколько таких умов и готов представить хучь сейчас совершенные придумки, которые спасут людей от всяких бедствий. Представьте себе, я могу избавить людей от страданий уже сейчас: от нужды, воин, голода, болезней. Всего этого больше не будет!

   Священник задумался.

   - Что Вам нужно взамен?

   - Я хочу выйти из Ада, - Яшка приложил свою правую ладонь к груди, и умоляющими глазами посмотрел на священника.

   - Хорошо, я помолюсь за Вашу душу.

   - Благодарствуй, батюшка, но Страшного Суда ждать мочи нет, да и не надеюсь я на него.

   - А чем я тогда могу помочь? - удивился священник.

   - Вы на особом счету у Бога, - разбойник заговорил тихо, словно боялся, что его могут подслушать. - Уж не знаю почему. Так может быть, если вы замолвите за меня словечко, он и вытащит меня из преисподней.

   - Неужели, Яков, Вы действительно думаете, что Он вот так возьмет и впустит Вас на Небеса?

   - Да я не прошу меня забрать в рай! Понимаю, что грехи меня туда не пустят, я прошу, чтобы он оживил эту плоть, чтобы я получил второй шанс, а я уж искуплю свою вину и в назначенный час предстану пред ним чистым! Уж теперь-то я знаю что почём. А я за это людям благодарность сделаю: всяких технических новинок передам, у меня этого добра полно.

   - Будет на то воля божья, люди и сами до всего додумаются.

   - Так да не так, - возразил Яков. - Думаешь, чтобы все стали счастливы технических чудес будет достаточно? Да их и так навалом! В мои годы мы и половины не имели от того, что у Вас есть! И что? Нуждающиеся как были, так и есть. И нищета и голод - все присутствует. Вот теперь ты подумай: начнут роботов-официантов выпускать, а обычному официанту куда податься? Трехмерные принтеры будете продавать - ах, здорово, все прямо дома напечатать можно. Только заводскому рабочему теперь что делать? Вот и получится, богатому прибавится, а у бедного последнее отнимется! И со странами то же самое: у кого будут эти технологии, те еще пышнее расцветут, а остальные так навечно и останутся в нищете. А я сделаю так, что все смогут этим воспользоваться! Вот про что я толкую!

   Святой отец серьезно задумался: от Дьявола и его сторонников можно было ожидать чего угодно, но уж очень здраво говорил Яшка Афанасьев.

   - Не сомневайся, - как будто прочитав мысли священника, сказал Яшка Каин. - Ты же не с Дьяволом говоришь, а с человеком. Если Хозяин про мою эту вылазку прознает, мне несдобровать!

   - Значит я молю Господа, чтобы он вновь вернул Вас к жизни, и Вы предоставляете научные чудеса. Так?

   - Так.

   - Это все условия? Больше ничего нет?

   - М-м-м... Есть еще одно, - помявшись, сознался разбойник. По всей видимости, он совсем не хотел говорить об этом. - Природа не терпит пустоты, а посему, когда я покину преисподнюю, мое место должен будешь занять ты.

   Священник выпрямился и напрягся от макушки до пальцев ног: так вот оно что! Признаться, эта сделка и так казалась ему подозрительной, а с этим условием становилась совсем скверной.

   - То есть Вы предлагаете мне продать душу?

   - Акстись! - воскликнул Яков. - Мне-то зачем твоя душа? Мне бы свою спасти.

   - Нет, - категорично ответил Василий после еще одного небольшого раздумья.

   - Что такое? - недовольно спросил "беглец", словно Василий изводил его своими капризами.

   - Я не могу претендовать на изменение порядков, установленных Господом. Раз все так происходит, значит на то Его воля.

   - Что ты знаешь о божьей воле? - со злобным презрением посмотрел Яков. - Ты что, хочешь сказать, что всё, что придумали ученые с начала времен - это "изменение порядков"? Автомобили, телевидение, лекарства... Огонь, колесо... Я ведь предлагаю всего лишь изобретения! И за что? Только за второй шанс.

   - Нет, - повторил Василий.

   - Ай! - воскликнул Яшка. - Ты можешь все! А на что тратишь свой дар? Поиск пропавших коров? Алкоголику печень лечишь? Сколько их, страждущих? А сколько их после тебя будет? Очнись: тебя одного не хватит!

   - Нет, - еще тверже повторил Василий. В этот момент не твердость его черпала свои силы в правоте, напротив, от самого упорства он получал какое-то удовольствие, и оттого ему казалось, что так в нем говорит его вера.

   Яков некоторое время с ненавистью смотрел на священника, но затем взял себя в руки и заключил:

   - Ладно. Думай, я еще приду за ответом.

   Разбойник развернулся и быстро пошел назад. Через несколько шагов, трава вокруг него вновь заискрилась, и молния, вырвавшись из земли, ударила в Якова и не оставила от него ни следа.

   Глубоко потрясенный священник побрел в палатку. Весь следующий день он находился под впечатлением этой необычной встречи, затем начал раздумывать о правильности своего решения, и чем больше он думал, тем сильнее крепла в нем уверенность, что он сделал всё правильно. В конце концов, в нем зародилась даже гордость, что он устоял перед таким действительно дьявольским искушением.

Глава VIII

   Так прошла неделя, город к этому времени уже был практически разобран и отряды готовились к переезду. А между тем вооруженные нападения стали происходить чаще. Больше всего от разбойничьих групп страдали "бездомные", но, собравшись в крупные банды, разбойники отваживались нападать на колонны с провизией. Теперь колонны сопровождал усиленный военный конвой, а лагеря спасателей охраняли "голубые каски". И, тем не менее, угроза вооруженного нападения постоянно висела Дамокловым мечом и увеличивалась день ото дня.

   Помимо нападений в окрестностях города, то там, то здесь возникали вспышки заболеваний. Сотрудники МЧС и местная наемная сила вынуждены были целыми днями ходить в марлевых повязках, снимая их только во время еды и сна.

   Но были и положительные моменты: восстановили много дорог и пару дополнительных аэропортов, а значит, улучшились поставки. Лагерь пострадавших увеличился почти вдвое, вместе с ним увеличился приход отца Василия. Во время служб походная церквушка набивалась так, что нельзя было и продохнуть, но и в таком состоянии она не вмещала и половины всех прихожан - большинство верующих выстаивали службу снаружи, внимательно слушая доносящиеся песнопения отца Василия. Среди них были и православные спасатели, и местные католики, и новообращенные, и даже буддисты.

   И вот как-то утром, после окончания каждодневной утренней службы, когда народ уже начал выходить из палатки, снаружи донесся гул негромких разговоров. Василий вышел - толпа расступилась перед ним. На земле без сознания лежала худощавая местная женщина лет тридцати пяти. Василий знал её: она работала при госпитале и, не понимая ни слова по-русски, частенько слушала службы и проповеди, а недавно окрестилась, изменив свое имя на Мария Мин.

   Она лежала на земле и голову её приподнимали чьи-то руки. Появилась врач и сунула ей под нос ватку с нашатырем - женщина немного отпрянула, приоткрыла пустые усталые глаза и ослабевшей рукой попыталась отодвинуть от себя руку врача.

   - Я знаю её, это Мария, - сказал кто-то в толпе. - Она при госпитале работает. Семья у нее большая, а муж погиб. В лагере им места не досталось, так чтобы детей кормить, она днем у нас санитаркой работает, а вечерами - прачкой.

   - Когда же она спит?

   - А бог её знает.

   - Нужно отвести её в госпиталь, - серьезным тоном заключила врач.

   Отец Василий вызвался помочь, и они втроем, осторожно, двинулись к госпиталю, периодически останавливаясь по пути, когда от головокружения Мария валилась на руки сопровождающих.

   В госпитале в этот ранний час царило оживление: здесь стоял десяток крытых Уралов, среди которых только два имели на своих бортах красные кресты, остальные же являли собой обычные грузовики, какие использовали для простых перевозок. Между палатками и Уралами бегали поджарые смуглые грузчики и забрасывали в кузова какие-то коробки. Рабочие в это время раскатывали по земле новые палатки.

   Навстречу троице вышли главврач мобильного госпиталя и подполковник Исаков. Они о чем-то озабоченно говорили, но, увидав священника, Исаков приободрился и указал на него:

   - А вот, отца Василия берите с собой.

   - Отец Василий, поедете с нами санитаром, - не то спросил, не то констатировал главврач.

   - Всегда готов. А что случилось? - спросил священник.

   - Мелиоидоз, - спокойно ответил Исаков, словно говорил о простуде. - Какой-то особый штамм.

   - К востоку нашли деревушку "бездомных", - добавил главврач. - Надо осмотреть жителей, больных госпитализируем. Мне позарез нужны помощники, а приходится еще оставлять людей, чтобы встречу организовали. Сам еду.

   - Конечно же, я с вами!

   - Ну и ладушки. Залезайте сюда, скоро отправляемся.

   Василий бегом переоделся и, вернувшись, привычно заскочил в кузов. Кузов не был оснащен скамьями, и Василий уселся прямо на полу возле кабины, а чтобы в поездке не биться головой, снял рубашку и, свернув, проложил за затылком.

   В кузове уже находились два местных работника, один из них - здоровый молодой парень с непропорционально маленькой головой сидел так же у кабины, вольготно раскинув ноги и занимая почти полкузова. Другой - сухой, но крепкий старик - скромно примостился в стороне и тихо напевал себе что-то под нос приглушенным марлевой повязкой голосом. Через минуту в кузов заскочил молодой солдат и серьезно, даже сурово, осмотрел присутствующих. Он снял штурмовую винтовку с плеча и устроился возле выхода. Грузовики заворчали и двинулись в путь.

   Дорога была долгой, но не утомительной: заросшие густым лесом крутые горы, рисовые террасы, быстрая широкая река -- всё это увлекало взор Василия, который дальше города почти не выходил. Он бы пересел ближе к выходу, но знал, что солдат этому помешает и поэтому довольствовался теми видами, что открывались ему сзади. Неудобства доставляли только бесконечная тряска на раскатанной бугристой дороге и духота.

   Как только Уралы покинули пределы лагеря, здоровяк стянул с лица марлевую повязку, уронил голову на грудь и уснул. Старик всю дорогу так и просидел на корточках, напевая песни, и глядел в основном на пальцы своих ног, изредка бросая недоверчивые взгляды на священника, либо философски рассматривал голубое небо. Конвоир не обращал ни на кого внимания и сохранял чрезвычайную бдительность, периодически высовываясь из кузова и озираясь по сторонам. Винтовку он держал на изготовке, словно вот-вот ожидал нападения, а когда старик попытался пересесть ближе к выходу - громко прикрикнул на него и жестом велел вернуться на своё место.

   Часа через три грузовики добрались до места назначения - это оказался разрушенный городок, до которого ещё не добралась ни одна международная спасательная команда. На руинах городка стояли несколько сотен домов, но только десяток жилищ представляли собой традиционные постройки, остальные же - шалаши, тенты, палатки и прочие сооружения, возведенные на скорую руку из подручного материала. Было здесь и несколько палаток с символикой Красного Креста. Как они здесь оказались, оставалось только догадываться.

   Деревушка казалась вымершей, однако стоило грузовикам остановиться на её окраине, как их тут же окружили десятки жителей. Полагая, что привезли продовольствие, изголодавшиеся люди напролом лезли в кузова, не столько стремясь поскорее получить свой паёк, сколько опасаясь, что им ничего не достанется, и солдатам потребовалось немало усилий, чтобы сдержать их натиск.

   Между тем, врачи разделились на группы и приступили к осмотру деревни. Обходя жилища по порядку, они обнаруживали почти в каждом одного, а то и двух-трех больных. Больные лежали на кусках ткани, заменявшей им постель, или на бедной подстилке из сухой травы. В лихорадке, с обильным кашлем, учащенным дыханием, с сыпью по всему телу, с гнойниками и нарывами, они были во власти болезни и редко хоть как-то реагировали на врачей. Сильный озноб, кровь из носа, кровавая рвота... Зрелище это вызвало у священника такой же всплеск сострадания, как и первая встреча с разрушенным городом. Порой отцу Василию казалось, что у него самого поднимается температура, и он теряет сознание.

   А главврач привычно ходил с переводчиком и медсестрами от постели к постели. Впервые за все время Василий видел его не задорным, а очень серьезным. Медсестры спешно записывали на бумажках термины, которыми он сыпал, шариковыми ручками указывали рабочим кого нужно унести и быстро и ловко проводили процедуры.

   - Так, этого в грузовик, этого тоже... Лимфангиит, обширный кожный абсцесс... Температура какая? Раствор цефтазидима принесли? Поставьте... У этого, похоже, тоже септическая форма - в грузовик. Дальше... На что жалуется? Голова болит? Спросите, глаза болят? Так... так...еще что? Менингит - в грузовик. Пойдемте в следующий дом... Что у нас здесь? Пневмония с выраженным тахипноэ. Этому цефтазидим и импенем-циластанин. Когда привезем - срочно на рентген и на операцию ... В грузовик его... Регионарный лимфаденит... Множественные пустулы на коже... В грузовик... Цианоз... Гнойный артрит... Некротическая пневмония... В грузовик... Смерть от инфекционно-токсического шока...

   Сначала забирали всех, затем только с острой септической формой. Больных оказалось гораздо больше, чем ожидалось, и через полчаса санитары сообщили, что больных класть некуда. Тогда всё стало ограничиваться осмотром, уколами и раздачей антибиотиков. Когда закончились и они, колонна двинулась обратно.

   Больные плотно лежали в кузове и Василию пришлось на цыпочках пробираться к своему месту, аккуратно втискивая ногу между руками и ногами людей. Здоровяк снова вскоре уснул, но на этот раз в марлевой повязке, старик все также флегматично сидел у правого борта и смотрел на больных и небо. Василий завидовал им, ибо снова чувствовал беспомощность и личную вину за случившееся.

   Солдат бдел. И, как оказалось, не напрасно: пока врачи обходили дома, а солдаты отгоняли "бездомных", двое мальчишек убежали в лес к вооруженным людям и сообщили, что в деревню прибыли машины, на которых привозят еду и прочие полезные вещи, но только эти вещи не раздают, а, напротив, всех отгоняют.

   Колонна уже отдалилась от поселения, когда возле нескольких автомобилей раздались оглушительные хлопки. За ними последовали автоматные очереди. Одна из очередей прошлась по грузовику Василия и сраженный здоровяк, так и не проснувшись, медленно сполз на пол. Грузовик съехал с дороги, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, проехал немного, вздрогнул и остановился, продолжая рычать.

   Началась перестрелка, солдат выпрыгнул из кузова, за ним с криком выскочил старик. Василий выбрался последний и в растерянности побежал к кабине - переднее левое колесо грузовика оказалось разорванным, а сам автомобиль уткнулся в дерево. Из разбитого окна безжизненно свисала окровавленная голова белобрысого шофёра.

   Священник бросился к заднему борту и принялся открывать его. Замки давались с трудом, заедали и коротким визгом возмущались, как этот непосвященный вообще посмел прикоснуться к ним. Из леса отовсюду велся шквальный огонь. Где-то совсем рядом с головой свистнула пуля и ударилась обо что-то металлическое.

   Колонна выходила из под огня, аккуратно объезжая подбитые автомобили. В тот момент, когда Василий уже вытаскивал первого больного, радом притормозил последний грузовик, и санитары замахали священнику руками:

   - Брось! Сюда скорее.

   Василий растеряно посмотрел на больного, затем на санитаров и снова на больного.

   - Бросай ты его! Ничего с ними не сделается!

   Василий затолкал больного назад и бросился за грузовиком. Санитары мигом подхватили его под руки, и священник вновь оказался под душным брезентом. Вскоре здесь же оказались солдаты, прикрывавшие отход колонны.

   - Фу, - с облегчением выдохнул высокий санитар с узким лицом и длинным носом, когда грузовик вышел из-под обстрела и, оглядевшись по сторонам, заметил священника.

   - Чего ты там застрял? - с негодованием набросился он на святого отца. - Тут пристрелят - раз плюнуть, а этот еще с больными возится. Чего они им сделают? Им шмотки нужны и продовольствие, а больные им до лампочки. Сейчас утихнет, вернемся и заберем их.

   Колонна на повышенных скоростях уходила от разбойников, оставив на месте нападения два грузовика. Водитель второго Урала сидел здесь же с окровавленной рукой, и пока молодая санитарка обрабатывала его рану, взахлеб рассказывал о своих злоключениях, истерично посмеиваясь:

   - Я сижу и вдруг, ба-бах! Стекло выбило и как будто по башке чем-то ударило! Сначала ничего понять не могу. Потом фьють-фьють - стреляют в меня. Машина заглохла! Я ключ поворачиваю - она даже не чихает, я за дверь, а ее от взрыва заклинило! Ой, - вскрикнул он, потому что санитарка дезинфицировала рану. - Пули, блин, бьют над самой головой. Все думаю - каюк! Ха-ха. Ну, развернулся, да как долбану по двери обеими ногами, а потом выскочил и чесать. Ха-ха...

   Водитель залился задорным смехом, и хотя ничего смешного в этой ситуации не было, он был счастлив, что смерть, его уже за горло схватила, да он от нее увернулся.

   Василий, из-за нехватки места, стоял, широко расставив ноги, и держась руками над головой за металлический каркас, поддерживающий брезентовый тент. Он смотрел в небо, и ему так хотелось увидеть в нем облако большое, белое, но в просветах между ветками виднелись только небольшие тучки, рванные, как старая тряпка.

   Отъехав на безопасное расстояние, колонна остановилась и выждала час, после чего вернулась к оставленным машинам. Разбойники действительно ничего не сделали больным, зато от самих грузовиков оставили одни разобранные каркасы: унесли все, даже двери и сиденья. Пристроив кое-как больных в уцелевшие машины, спасатели продолжили путь назад.

   Весь путь Василий пребывал в крайне подавленном состоянии: помимо тех бедствий, которые он видел, выяснилось, что погибший водитель-Шура получил ранение и умер позже от потери крови. А в тот момент, когда Василий смотрел на его окровавленную голову, он был без сознания и его еще, наверное, можно было спасти. Но Василий не знал этого! Саша не двигался, не стонал! Он выглядел совсем как мертвый!

   Василий смотрел в пол, но его мысли судорожно метались между видами лагеря, окровавленной головой водителя и язвами больных перед ним, и от этого ему было невыносимо тяжело.

   Помимо здоровяка и водителя, в бою погибла медсестра Женя Арефьева, двое солдат были ранены, один - тяжело.

   В лагерь колонна вернулась поздно вечером. Когда больных разместили по новым палаткам, Василий направился к церкви. Недалеко от нее к нему неожиданно вышел невысокий человек.

   - Здравствуйте, святой отец.

   Василий вздрогнул: это был Яшка Каин. Он по-прежнему был одет в свое устаревшее одеяние, был бледен, но на этот раз гораздо более самоуверен.

   - Подумал над моим предложением? Сегодня хороший день.

   Василий медлил с ответом. Еще сидя в грузовике, ему пришла мысль, что зря он отказал Якову, но теперь, перед лицом посла Ада, снова спасовал.

   - Чего молчишь? - вспылил Яшка. - Думаешь, ты своими молитвами шибко людям помогаешь? Что ты им сделал? Ничего, и ничего не сделаешь, потому что дар свой по мелочам тратишь!

   Василий сделал глубокий вдох и на выдохе выдавил из себя:

   - Хорошо. Я согласен.

   - Ай, славненько! - обрадовался Афанасьев.

   - Кровью нужно подписать?

   - Ха-ха, - засмеялся в ответ тот. - Это здесь, на земле нужны подписи, мы же с тобой заключим нерушимый договор. Ты только дашь на него свое благоволение.

   Разбойник вытянулся, поднял высоко подбородок и торжественно, будто читал царский указ, продекламировал:

   - "Иаков сын Афанасия и отец Василий заключаем сей договор, по которому молитвами Василия, я обретаю вторую жизнь и через то, свободу от Преисподней. Взамен оного, обязуюсь передать людям неведомые до того знания и изобретения. Василий же, окромя вышесказанного, обязуется занять мое место в Аду. Договор считается целостным и любое отклонение от него делает его недействительным. За сим, аз - Афанасьев Яков - даю свое согласие".

   - Согласен с договором, - выдавил из себя отец Василий, и, словно в подтверждение его слов, раздался оглушительный раскат грома.

   - Теперь молись по мою душу, святой отец, а уж когда твоя часть будет выполнена, я вернусь.

   Довольный собой, Яков ударил руками по ногам и крикнул нараспев:

   - Эх, не горюй по мне земля-матушка: скоро воротится на тебя вольный ветер, ясный сокол.

   И земная молния охватила разбойника ярким свечением, вмиг превратив его в пепел. Удар был такой силы, что священника отбросило назад, и он потерял сознание.

  

Глава IX

   Василий очнулся на каталке. Вокруг были железные стены и ящики, закрепленные на своих местах ремнями. Болела голова. Наверху ни тускло, ни ярко горели лампочки, стоял негромкий монотонный гул, который Василий сперва принял за шум в голове, но, прислушавшись, понял, что это работают двигатели. Чувствовалась качка. Помимо гула слышны были негромкие разговоры. Превозмогая слабость, Василий повернулся на локте и увидел людей, ищущих что-то среди ящиков и коробок. Он не мог разглядеть их лиц, но по форме это были спасатели. Один из них обратил внимание на движение священника и позвал сестру - через минуту к отцу подбежала молодая сестричка по имени Валя и уложила его обратно. Валя и без того была очень заботливой, а к Василию, благодаря его религиозному сану, относилась особенно трепетно.

   - Лежите, лежите, - тихо и быстро сказала она, поправляя простынь, которой был укрыт Василий.

   - Что со мной? - вяло и еле разборчиво спросил священник.

   - Не вставайте, - сказала она. - Вы потеряли сознание и два дня так пролежали. У Вас даже горячка была.

   - Горячка? - Василий еще плохо соображал. - Где мы?

   - Мы улетаем домой, нашу миссию приостановили. Да, - сообщила Валя оживленно вполголоса. - После нападения на вашу колонну в тот же день были еще нападения, и руководство решило срочно свернуть спасательную операцию. Сейчас все уезжают.

   Валя поставила на постель аптечку и начала в ней рыться.

   - А как же... там... люди?

   На лице Василия отразилось такое неподдельное страдание, что сестра приостановила поиски и умиленно посмотрела на него. "Какой святой человек, - наверное, думала она, - ему самому плохо, а он так о чужих людях беспокоится".

   - Не волнуйтесь. Это только временная мера: вот наведут порядок - и мы снова вернемся.

   Василий устремил свой взгляд в потолок. Он понимал, что "временная мера" затянется как минимум на месяц, а это, наверное, тысячи жизней. Жизней голодающих, больных и еще погребенных под руинами. Да и если вернутся, что измениться? Ни спасательная операция, ни его дар, ничто не могло изменить ситуацию, все это было бессмысленно, все они букашки перед обстоятельствами.

   Сестра смерила ему давление и сделала какой-то укол.

   Священник погружался в бессознательное состояние, глядя в потолок, и в монотонном рокоте самолета он слышал убаюкивающее пение буддистской мантры. Он заснул тихо, незаметно и проспал весь полет.

   Даже во сне голова продолжала болеть, и ему приснилось, будто она раскололась на тысячи кусочков, и каждый из них превратился в отдельную голову. Василий попытался обхватить их все вместе и сжать воедино, но тут оказалось, что и рук у него огромное множество, и каждой парой он обхватывает отдельную голову. Он сидел на облаке, а внизу был виден весь мир: разрушенные города, разлившиеся и затопившие деревни реки, горящие леса, иссушенные поля -- в каждом уголке было свое бедствие.

   В Москве священника определили в госпиталь, в палату, где уже лежало семь человек.

   На следующий день проведать его пришли представители высшего духовенства. Поздравив отца с успешным выполнением миссии, они поинтересовались состоянием его здоровья и уверили, что денно и нощно молятся за него. Визит долго не затянулся и, пожелав всем еще раз скорейшего выздоровления и раздав гостинцы, представители церкви удалились.

   Скучная жизнь в больничной палате способствует быстрому завязыванию разговоров, поэтому сразу же после ухода служителей культа молодой сосед спросил Василия:

   - Скажите, а Вы - тоже священник?

   - Священник.

   Напротив них, сидя на своих койках, играли в карты двое мужчин. Один из них - седовласый лет шестидесяти, вполне еще крепкий, с небольшим животом, сидел спиной к окну, другой - немного моложе, с длинным лицом и неровной кожей на нем.

   - Что же вы, батюшка, в больницу легли? - не отрываясь от игры, ехидно спросил седовласый мужчина. - Ведь вам же следует на бога полагаться.

   Мужчина оказался из тех атеистов, кто презрительно относится ко всем верующим, считая их либо слабовольными, либо подхалимами. Даже при появлении в палате священнослужителей, он не удосужился прервать игру и заставил своего партнера продолжить партию. От гостинцев он, кстати, категорически отказался. Говорил он бодро и напористо, выражая безмерную уверенность в собственной правоте. Такие люди завсегда рады затеять спор, и часто побеждают, но не столько благодаря доводам, сколько все той же напористости и самоуверенности, которая с первых секунд подавляет более слабого оппонента. Вот и сейчас он мельком бросал лукавый взгляд на Василия, ожидая ответа, будто заранее знал все его -- ответа -- недостатки.

   - Господь всегда действует через людей, - неохотно ответил Василий, глядя в потолок. Переубедить мужчину было невозможно. Даже если бы сейчас с небес спустились ангелы, он остался бы при своём, Василий это знал и отвечал единственно потому, что тот ждал ответа.

   - Ну, да! - даже обрадовался ответу мужчина. - Так вот что же "ваш" бог, своих же служителей мучает? Я понимаю еще преступников или безбожников, а вас-то зачем? Вы же и так верите в него!

   - Через страдания люди очищаются, - равнодушно и не сразу сказал Василий.

   - Лучший способ очищения человека - это клизма, - пошутил седой мужчина и шутка эта невольно вызвала улыбки почти у всех в палате. - А от страданий что? Только злость и хронические заболевания.

   Василий ничего не ответил, и мужчина, с удовлетворением оглядывая всех присутствующих, продолжил:

   - У меня знакомый в Норвегии был. Давно, правда. Вот это страна! Вот там жизнь! Чистота, люди все вежливые, всюду порядок, у всех всё есть. На одном только пособии по безработице можно прекрасно жить!!! Представляете? Уровень жизни у них такой, что нам и не снилось, и преступность практически нулевая. А у нас что?! На улицу даже днем страшно выйти: кругом бомжи, наркоманы, пьяницы, хамство кругом. А всё отчего? От неустроенности и бедности. И, между прочим, всё это из-за церкви в том числе. Вот где религия от светской жизни отдалилась давно, там и порядок, и закон, и культура, и процветание. А у нас церковь до 17-го года людям лапшу на уши вешала. Царь! Царь Распутина слушал, законы не подписывал, потому что они, видите ли, богу не угодны были! Вот потому так и живем! - закончил он свою речь, занеся руку над головой с зажатой в ней картой. Как только последнее слово было сказано, мужчина со всей силы хлестнул картой по тумбочке так, что щелчок от удара разнесся по всей палате. - На, вот тебе!

   - А при чем тут религия? - с обидой спросил молодой сосед Василия.

   - А кто нам тысячу лет свои идеи в головы вдалбливал? - так же, не оборачиваясь на собеседника, ответил седовласый мужчина. - Деньги - зло, наука - ересь, власти поклоняйся безропотно, какая бы ни была, а вот страдания, страдания -- это, видите ли, благо. Вместо того чтобы страну развивать, в нищете прозябали, в тотальной необразованности, и радовались, что "очищаемся". До сих пор у нас чуть кто побогаче, тот всё - злодей. Ученые - так те, как будто бы, только и думают, как бы какую гадость людям сделать! А сами они что принесли? Инквизицию, крестовые походы, да Варфоломеевскую ночь. Да и самих попов содержать, это сколько денег надо?! Всю эту церковную роскошь? Ведь они же ничего не производят.

   - Ну а что же вы тогда мир лучше не сделали? - вспылил сосед Василия, по всей видимости, под "вы" подразумевая атеистов, ученых, светскую власть, словом всех тех, кого мужчина противопоставлял религии.

   - А почему не сделали? Сделали. Вот считайте: оспу победили, эпидемий чумы уже сколько не было? Посмотрите, медицина на каком уровне! Раньше любая ранка могла стать смертельной, а сейчас лечится почти всё. Ну, СПИД, рак, генетические всякие заболевания, это понятно - всему свое время. Но наука на месте не стоит. Вы только вдумайтесь, за какую-то пару сотен лет продолжительность жизни человека более чем в два раза возросла! Опять же демократия, республики - это ведь всё тоже не религией создавалось.

   - Ну, не скажите...- попытался возразить молодой сосед, но распалившийся оппонент не дал ему закончить мысль.

   - Нет, скажу, - оторвался от игры мужчина. Он вошел в раж и теперь именно спор, а не завершающаяся партия интересовали его больше. - Теперь вы, молодежь, хрустите своими чипсами и попкорнами, и невдомек вам, что люди голодали и целыми городами вымирали, и места обжитые покидали. Сегодня ваш город кочевники не разграбят, заболели или случилось что - телефон под рукой, скорая помощь приедет. Бесплатно! Нужно быстро куда-то добраться - автомобиль есть, поезд, самолет, в конце концов. Только деньги имей. Свет, горячая вода, центральное отопление, стиральные машины... Сейчас человек с каждым годом лучше живет, а будет еще лучше!

   - Когда? - с сомнением и с обидой в голосе спросил молодой сосед.

   - Лет через двадцать, вот увидите! Ну не через двадцать, так через тридцать. Тогда всё будут создавать роботы, человек вообще не будет участвовать в производстве. Себестоимость продукции упадет до нуля, и вот тогда наступит Технологический Коммунизм. Каждому по потребностям. И всем будет хорошо, и все будут счастливы.

   - Да никогда такого не будет, - возразил мужчине его партнер по игре. - Олигархи этого не допустят. Ходи, давай.

   - Без них обойдемся - со злобой на олигархов ответил мужчина. Он поддался призыву и снова вернулся к игре, но ненадолго.

   - Хорошо, - превозмогая откуда-то взявшуюся слабость, ввязался в спор Василий. - Вот избавите "вы" людей от всех проблем и что же они тогда делать будут? Лежать, как мы здесь?

   - Да, - поддакнул сосед священника.

   - Нет! - твёрдо возразил мужчина. Интерес к спору окончательно побед интерес к игре, и седовласый мужчина окончательно бросил игру, оставив свои карты на постели и развернувшись к своим оппонентам всем корпусом. - Нет, человек будет развиваться. Он будет культурно расти, и совершенствовать свои задатки. Ведь что нам сейчас мешает свободно проявлять себя? Быт и неустроенность: человек вынужден деньги зарабатывать, домашнее хозяйство вести, времени ни на что не хватает. А сил сколько уходит! Конечно, накрутишься за день как белка в колесе, и только до дивана доползаешь. Опять же, живописью решил заняться -- нужны краски, холст... что там еще? Музыкой -- инструмент нужен. Даже для спорта и то инвентарь нужно купить или в спортклуб записаться.

   - Ну, прямо! - опять возразил сосед седовласого мужчины. - Станет обеспеченный человек развиваться! Ходи, давай!

   - Да подожди ты с игрой! А почему не будет? Копните историю. Где больше творческих личностей было, среди обеспеченных слоев или бедняков?

   - А Кулибин?

   - Кулибины, Ползуновы - это все исключения. Как ни крути, сытая жизнь не мешает деятельности ума, а только способствует. Кто раньше были писателями, художниками, музыкантами? Состоятельные люди. Крестьянину некогда музыкой или поэзией заниматься, ему пахать, сеять нужно, дом править, скотину кормить. Это животным нужны внешние стимулы, человек же вышел на уровень внутренних побуждений к самосовершенствованию! И здесь препятствия только мешают! Более того, чем больше мы ему - человеку - продлим жизнь, тем более совершенного человека получим. Представляете, каких высот достигли бы люди, если бы могли творить веками?! Какие бы мировые шедевры мы имели, проживи Бах, Толстой или да Винчи лет эдак триста!

   - Вы не правы. Сколько бед было из-за денег... - спорил молодой сосед.

  -- Гораздо меньше, чем когда их не хватало...

  -- Успокойтесь, а! - сердито осадил их один из пациентов и отвернулся лицом к стене.

   Спорщики замолчали. В этот момент в палату вошел лечащий врач.

   - Что такое? Что за шум, а драки нет? Плотников, - он обратился к седому мужчине, - будете здесь бузить - оставлю еще на неделю.

   - Ну что Вы, Илья Николаевич, ну просто поспорили. Мне никак нельзя, у меня работа стоит, - по-свойски начал оправдываться мужчина. Он лежал тут так долго, что между ним и врачом успела установиться более короткая дистанция, чем это обычно бывает, и Плотников, похоже, этим очень гордился.

   - Тогда и лежите смирно. Кстати, как себя чувствуете?

   - Отлично! - отчеканил Плотников, и растянулся на кровати, всем своим видом показывая, что он здесь наслаждается жизнью, а не болеет.

   - Ну и замечательно.

   Начался осмотр.

   - Ничего подозрительного я не вижу, - сообщил врач, глядя в лечебную карту и анализы Василия. - Возможно это результат стресса, переживаний или переутомление. Полежите пока у нас, а мы пока проверим Вас на экзотические заболевания. Если все будет нормально, то, думаю, на следующей неделе выпишем.

  

Глава X

   Василий вернулся в семинарию. Всем бросилось в глаза, как сильно переменился святой отец после командировки. Он стал угрюмым, неразговорчивым, к паломникам шел без особого желания. Молитвы почти не прекращались на его устах, и в них часто звучало имя "Яков".

   О будущей своей церкви Василий уже не думал, и уходил от разговоров на эту тему, поскольку знал, что очень скоро покинет этот мир, и только радовался, что не оставит молодой вдовы и сирот, а, значит, никого, кроме матери, не опечалит своей смертью. Самой же смерти он не боялся: жизнь, после событий на Востоке, вновь стала для него равнодушной. Ад, конечно, пугал, но пусть уж лучше он один -- думал Василий - будет страдать, зная, что миллиарды людей счастливы, и это будет ему утешением. К тому же, кто знает, может в Аду и не так страшно, а на Страшном Суда он будет помилован?

   Миновал почти год, но ничего не происходило.

   Время стачивает всё. Порой даже самое яркое событие, которое, как мы уверены, всегда будет живым в нашей памяти, и то способно усохнуть. Забываются детали, слова, забывается плохое или хорошее и от живого воспоминания остается лишь скелет общих впечатлений, причем тоже сильно искаженный.

   Чем больше проходило времени, тем чаще Василий задумывался: уж не стал ли он жертвой галлюцинации, из-за переживаний и переутомления? И вот, когда он уже почти окончательно уверился в абсолютной призрачности Якова (не как выходца с того света, но как плода своего воображения) и поставил себе условие молиться до конца лета (а вдруг!), а затем прекратить забивать себе голову этой чепухой, так вот именно в это время его телефон зазвонил.

   - Здорова, Василий. Ай маладца, уважил старика, - послышался звонкий голос в трубке.

   - Благодарю, - смиренно ответил Василий, вспоминая, что за посетитель звонит, и чем он ему помог.

   - Э, нет, это я благодарю, таперича мой черёд. Ну да у меня-то почти все готово, свидаться надобно.

   И тут священник признал в этом звонком властном голосе волжского разбойника. У него подкосились ноги, и непонятный ужас овладел им. С полминуты Василий молчал.

   - Ну, ты чего, уснул али умер? Рано еще! Ха-ха-ха.

   - Да... я... я тоже готов. Вы едете сюда? - ответил Василий упавшим голосом.

   - Э нет, - звонко засмеялся голос в трубке, - в семинарию, я ни ногой. У меня еще с адской жизни неприязнь к таким местам. У вас там неподалече кабак есть - через пару часиков я туда буду. Любо?

   - Хорошо.

   Василий медленно опустил руку. Так значит это не галлюцинация. Значит, свершилось и он уже совсем скоро сойдет в Ад. А может это шизофрения?

   Мысли вертелись в его голове, но все они омрачались сомнением, зародившимся где-то глубоко, почти на уровне подсознания: не сделал ли он тогда, год назад, роковую ошибку, согласившись на договор? Это сомнение было фоном всех его теперешних размышлений, как декорация спектакля, которая определяет настроение сюжета, в то время, как зрители смотрят на артистов. Он думал о своем психическом здоровье, но эти думы оттенялись мыслью: не совершил ли он ошибку? Представлял Ад, но где-то сзади в голове крутилось: не стал ли он жертвой обмана? Размышлял о людях, а тайный голос шептал: не будет ли им от этого только хуже? Наверняка, все ещё можно было повернуть назад, но Василий не был уверен и в обратном.

   Им завладело сильнейшее волнение - не страх, а именно волнение. Он даже не ожидал, что осознание близкой смерти может вызвать у него столь бурную реакцию. Василий помолился и попробовал успокоиться мыслью, что все в руках Божьих. Это помогло, однако, стоило только отвлечься, как волнение возвращалось с новой силой.

   Время тянулось чудовищно долго. Если бы человек так ярко переживал каждую секунду своей жизни, как переживал сейчас их Василий, наверное, ни одному пенсионеру не пришло бы в голову сказать, что его жизнь промелькнула как одно мгновение. Два часа! 120 минут, более семи тысяч секунд. "Неужели нельзя было приехать быстрее? - думал Василий. - Как вообще можно добираться два часа в это время?"

   Прошёл всего один час, а Василий уже весь истомился, близость самого значительного мгновения в его жизни не позволяла ему заниматься ничем. Ноги не слушались, руки тряслись, Василий не мог ни сидеть, ни стоять, ни думать, ни молиться. В надежде, что Яков придет раньше, он извинился перед посетительницей и, спотыкаясь, направился в так называемый кабак.

   Официально это заведение именовалось баром, а еще раньше -- пивной. В 90-е годы пивную приватизировали и сделали из нее казино, когда же игорные заведения попали в опалу, вместо игральных автоматов поставили столики и стали продавать дорогую выпивку. По сравнению с пивной, это изменило состав клиентов на более состоятельных, но они всё равно чаще заказывали водку и пиво, и приходили сюда не выпить, а напиться.

   До бара Василий добрался за пять минут, но входить не спешил. Проводить, возможно, последние минуты своей жизни в этом месте он не желал, он просто намеревался заглянуть в бар и, если Якова там не окажется, подождать снаружи. Витринные окна пивной-бара были заколочены деревянными щитами и расписаны яркими видами ночного мегаполиса.

   Вечер только начинался (было всего пять часов), и заведение было почти пустое: только один мужчина в светло-жёлтом пиджаке возле стойки и еще двое в глубине зала. Свет был интимно-приглушенный, и Василию потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку. Завидев священника, страдающий от одиночества мужчина в пиджаке замахал руками и закричал заплетающимся языком:

   - О, священник! Иди сюда! Иди, иди!

   Василий попытался улизнуть, но пьяный посетитель закричал ещё громче и соскочил с барного стула.

   "Все равно достанет" - подумал святой отец и нехотя, оглядываясь по сторонам, подошел к нему.

   - Батюшке выпить, быстро, - удало распорядился мужчина и захотел свистнуть, но вместо этого произнес отчетливое "фьить".

   Пиджак на мужчине был дорогой, как и вся одежда, но лацканы оттопырились, поскольку одна петля пиджака была застегнута не на ту пуговицу, галстук был почти развязан и не стеснял расстегнутую сверху рубашку, край которой торчал из ширинки. Мужчина был очень пьян и очень активен, он беспрестанно вертелся, ёрзал, оглядывался, крутил в своей руке стопку, дергал галстук, наваливался на стойку либо откидывался назад так, что чуть не падал.

   - Ты чего будешь пить? - спросил он Василия.

   - Нет, благодарю.

   - Да чо ты, на халяву, угощаю.

   - Спасибо, но не буду.

   - Ну и хрен с тобой, - обиделся мужчина. - А чего тогда сюда приперся?

   - Дело у меня.

   - А-а-а, - понимающе потянул мужчина и заказал себе ещё бутылку водки. - А у меня вот горе. Меня жена бросила.

   Мужчина налил себе стопку.

   - И, главное, с кем? С партнером моим, с другом! С Борькой! Козлина! Бизнес у нас был. О-о-ой какой у нас был бизнес! Твоё здоровье, - он опрокинул стопку, поморщился и затряс головой.

   - Мы с ним такие бабки поднимали. Такие бабосы! - он снова налил стопку и потянулся за блюдцем с дольками лимона, которое стояло на стойке в полутора метрах от него. Бармен флегматично протирал бокал и даже не порывался помочь ему.

   Наконец, мужчина подтянул к себе блюдце и продолжил:

   - Они меня кинуть решили, тока вот у них чо вышло, - мужчина криво улыбнулся и с трудом свернул фигу. - Они у меня фирму заграбастали, а я "фьить" - все со счетов перевел. Ла-ла-ла.

   Бизнесмен покрутил кистями, словно плясал, выпил, смачно занюхал долькой и начал ее с отвращением жевать.

   - И что самое противное, мы с Борькой эту фирму 15 лет вскармливали. Но ничего, ничего! Пусть теперь без денег покрутятся.

   Мужчина снова налил и выпил.

  -- Когда бросила? - спросил Василий

  -- А?

  -- Жена когда бросила?

  -- А-а-а, Любка-то... в конце месяца, того. Она, дескать, в отпуск умотала, и Борька тоже... Сразу же, за ней. А я уже давно за ними наблюдал.

   - Ну и что же Вы дальше намерены делать? - спросил Василий.

   - Я? - мужчина очень удивился вопросу, долго соображал, но так ни до чего и не додумался. - В смысле?

   - Вы всё это время пьете?

   Мужчина нахмурился:

   - А тебе какое дело? Учить меня будешь? А меня нечего учить, я сам кого хошь научу! Меня кинули! Ты бы на моем месте чего делал? Тебя кто-нибудь предавал? Нет? Ну и все! Учить он меня будет!

   - Давно он здесь? - Василий спросил бармена.

   - Да уже третий вечер.

   - А ты не лезь, - рявкнул на бармена мужчина.

   - Послушайте, - начал негромко увещевать отец Василий. - Ну, разве это выход? Разве водка хоть как-то приближает к решению проблемы? У Вас на пути возникли плохие люди, понимаю, но Вы потеряли только фирму, не теряйте же из-за них себя, они того не стоят. Трудности, они укрепляют человека, делают его как камень, кто как не Вы должны это знать? - Василий хотел польстить пьяному, и похлопал того по груди, показывая, какой крепкий у него собеседник. Мужчина взялся за бутылку - Василий попытался забрать ее.

   - Не трожь , - огрызнулся мужчина и с силой вырвал бутылку.

  -- Вы говорите, у Вас есть деньги. Ну, создайте новую фирму.

  -- Ни-е-а-а-а. Нафиха мне это надо! Для новой пиявки, которая ко мне присосется? А, понимаю, для прес-ти-жу. Да чхал я на эти понты! Все такие крутые, а ты знаешь, с кем работать приходится?! Знаешь, кто они?! Свиньи, натуральные сволочи. Как Борька этот, гад. Все гады. - Он привстал на стуле, и, обвел пальцем зал. - Все гады! И вот он тоже гад. Стоит, бокальчики трёт. Никому нельзя верить! Ни-ка-му! Слышишь!

   - Все равно, бросайте это дело, не пропивайте свои деньги и жизнь.

   - Ты чо, мои деньги жалеешь?

   Он достал пухлый кошелек и начал неловкими движениями выковыривать из него купюры.

   - Нефига их жалеть! Хочешь, я тебе их отдам. Ну, хочешь? На, держи, - мужчина со злобой начал совать их священнику. - Свечку поставь, большу-у-ую такую свечку. На.

   Отец Василий поспешил спрятать кошелек и деньги обратно во внутренний карман пиджака мужчины и оглянулся на тех двоих в глубине бара.

   - Все равно, плевал я на деньги, - не унимался мужчина. - Я такие бабки поднимал, я их теперь не уважаю. Деньги - бумага.

   - Тише, тише. Ладно, Вы не хотите начинать новое дело, займитесь чем-нибудь другим. Что Вы в детстве любили делать?

   - Я? Марки собирал.

   - Ну, начните снова собирать их.

   - Зачем? - в высшей степени недоумения спросил мужчина.

   - Ну не знаю, ну, не марки... Ну... - он на секунду задумался. - Начните развиваться, духовно, культурно. Вы состоятельный человек. Пойдите в церковь, на выставки, не знаю... в театр, что ли. Начните путешествовать. Вы должны чем-то заняться.

   - На-хре-на!? - по слогам произнес мужчина. - Вот скажи мне, вот на хрена мне все это нужно?

   - Вы же человек, а не скот.

   - Все люди скоты... Всем только пожрать надо, выпить и... там другие дела.

  -- Доброго здоровичка, - послышался из-за спины голос Яшки Каина.

   Василий вздрогнул. На этот раз Яков был одет на современный манер, хоть и с бородой, и в чрезвычайно приподнятом настроении. Однако первое, что бросилось Василию в глаза - это свежесть лица и румянец на его щеках. Яшка подсел по другую руку от предпринимателя.

   - И вам не хворать, - промямлил бизнесмен и уставился на грудь пришельца. - Ты кто такой?

   "Хорошо, - подумал Василий. - Значит Яшка - не галлюцинация. Хотя, может быть это как раз и плохо".

   - А не заняться ли тебе благотворительностью, Анатолий Сергеевич? - ответил вопросом на вопрос Яков и пристально посмотрел на соседа. - А? Стать защитником обездоленных. Всё равно ведь всё потеряешь.

   - Ты хто такой? - повторил вопрос мужчина в пиджаке и зло посмотрел на Яшку. - Откуда меня знаешь?

   - Знаем. У нас на тебя вообще большие планы, - улыбнулся Яков и заботливо поправил у того лацканы пиджака. - Нет, тебя, определенно, ждут дела!

   - Какие дела?

  -- Неотложные, - Яков наклонился и пристально посмотрел в глаза предпринимателя. - Тебя адвокат ждёт уже два часа.

   Мужчина в пиджаке долго смотрел на него мутным взглядом, затем встрепенулся и замотал головой, пытаясь выгнать из нее хмель:

   - Ох, блин! Точно!

   Он сунул под стопку тысячную купюру и быстро, рисуя зигзаги, вышел из бара, а Яков подсел к Василию и обнял его одной рукой, словно старого приятеля. Затем он откинулся и начал вертеться на стуле, демонстрируя себя.

   - А? Смотри! Ну, как? Уважил, ай уважил! Смотри - чувствует! - нещадно щипал свои кисти рук Яков.

   Он окинул счастливым взором бар, сделал глубокий вдох, затем обнюхал пустую стопку и от удовольствия даже закрыл глаза.

   - Водка, - с блаженством прошептал он и позвал бармена: - Целовальник, подай ещё чарку и капустки неси!

   - Капусты нет, - равнодушно ответил бармен. Он налил водки и поставил свежее блюдце с лимонами. - Лимоны есть.

   - Хе, лимоны, ну давай, - глаза Якова заблестели. Он выпил, занюхал рукавом и лишь затем откусил лимон. - У, кислый, зараза, - крякнул он, сморщился, но улыбнулся и затолкал всю дольку в рот. - Как эту дрянь едят?

   Наблюдать за Яковом было увлекательно: ему нравилось всё, всё привлекало, всё вызывало восторг - и приятное и неприятное - одним фактом Бытия. Афанасьев всё делал с жадностью: нюхал, пил, ел, смотрел, прикасался.

   - Вот спасибо, - уже в который раз поблагодарил он священника, крепко взял его руками за плечи и с безмерной признательностью окунул свой взгляд в глаза отца Василия. - Век этого тебе не забуду. Ну да вот и моя доля.

   Он распахнул пиджак, под которым оказалась заткнутая за пояс черная папка, довольно толстая.

   - У меня уже все готово. Это копии заявлений, которые я в патентный комитет снес. Потому и задержался. Смотреть будешь?

   - Зачем, все равно я в этом ничего не смыслю.

   Василий отвечал без удовольствия, он опять вспомнил, что уже сегодня попадет в Ад и содрогнулся от этой мысли. И страх, и томление торопили его закончить всё поскорее.

   - А и то верно, - ухмыльнулся Яков, но затем с серьезным видом уверил, продолжая рыться в бумагах: - Ты не беспокойся, у нас все по-честному, я уж тебя не подведу. Да и зачем мне это? Я уж матери своей не так благодарен, как тебе за второе рождение. А, вот, нашел.

   Он протянул несколько листов бумаги, на которых размашистым почерком были перечислены технологии, которыми откупался Яков. Василий окинул взглядом первый, но не технологии занимали сейчас его ум, напротив, подобное оттягивание момента смерти даже раздражало его.

   - Ну, как, доволен? - спросил Яков.

   - Доволен.

   - Принимаешь?

   - Принимаю. Давай быстрее.

   - В Ад торопишься? - догадался Яков и ухмыльнулся. - Не торопись, право, ничего там хорошего нет. Впрочем, мы уже закончили. Можешь идти.

   - Куда?

   - А куда хошь. А хочешь, выпьем с тобой?

   Василий растерянно встал и вышел из бара. Посмотрел по сторонам, прислушался к себе - самочувствие было нормальным, даже и не скажешь, что смерть близка. А может быть его собьёт автомобиль? Или молния? Или он еще поживет несколько дней, месяцев? Ведь Яков не говорил, что смерть наступит здесь и сейчас. Неопределенность -- что может быть хуже? "Нужно подальше уйти от этого места, - подумал Василий. - Незачем, чтобы священника видели возле питейного заведения".

   Он, осторожно, не потревожив, обошел стайку голубей, мирно пасшихся недалеко от бара, и пошел, сначала бесцельно - лишь бы подальше уйти от кабака, - а затем, ноги сами понесли его в семинарию.

   Вдруг резкая боль стремительно растеклась по левой руке от локтя до плеча, одновременно с ней занемела в тупой боли левая часть шеи, она отдавала в нижнюю челюсть и зубы. Василий остановился. Боль нарастала, и уже через несколько секунд он ощутил, что теряет всякую чувствительность, но при этом не падает, а даже поднимается. Он взглянул под ноги и увидел... себя! Да! Он лежал там, на тротуаре, в некрасивой позе, скрючившись и поджав руки, к нему подошла женщина и заглядывала ему в лицо, определяя: пьяный или человеку плохо. А та легкая полупрозрачная оболочка, которая сейчас думала и смотрела, продолжала возноситься с необычайной легкостью.

  

Глава XI

   Василий возносился, пред ним раскрылось яркое окно из светящихся облаков. В этот момент он ощущал совершенную ясность и легкость. Никакие проблемы, никакие вопросы уже не волновали его, и даже самой мысли об Аде, мучившей его только что, не было и в помине. Он наслаждался этим воистину божественным покоем и определенностью, и, наверное, не было в его жизни момента равного по этому абсолютному, полному счастью.

   Василий плавно влетел в это окно и направился к свету, окруженный несравненной тишиной и красотой облаков. Он уже видел конец этого тоннеля, и свет лился с такой силой, что все сливалось в этом сиянии, как вдруг... Словно лист, уносимый ветром, его стремительно потянуло вниз. Светящееся окно быстро стянулось в крохотную звёздочку, и мрак окутал всё вокруг. Василий обернулся и увидел внизу что-то кишащее, словно огромная куча червей, и чем ближе он приближался к ней, тем отчетливее становилось, что это были не черви, а копошащиеся люди, толкавшиеся, старавшиеся выбраться на поверхность, топившие друг друга в этом хаосе душ.

   Василий со всего маху грохнулся в эту кучу, и если бы у него были кости, он бы их переломал все до единой. Куча просела под ним, и раздался вой десятков душ. Покинув тело, Василий, однако, не был полностью бестелесным, вернее сказать все привычные земные ощущения были с ним, он почувствовал дикую боль, ощущал прикосновения других душ, но все эти ощущения были какими-то приглушенными, смазанными.

   Он мгновенно начал опускаться вниз. Окружающие брыкались, толкали, пинали его в бока, голову и каждый норовил вырваться на поверхность, оттолкнувшись посильнее от него. Василий тоже начал выбраться на поверхность, ибо, чем глубже он погружался, тем сильнее ощущал тяжесть и давление, тем яростнее были толчки, укусы, тем ближе к его уху слышались пронзительные крики. Он начал свой трудный путь наверх, который был труден еще тем, что каждое движение его было осторожным, аккуратным, и если он и цеплялся за чью-то руку или ногу, то делал это как можно легче, чтобы доставить минимум неудобств окружающим. И, несмотря на это, у него получалось!

   Он уже приближался к поверхности, уже наверху, среди мельтешащих рук и ног, изредка виднелись проблески той далекой звезды, легче стали движения. Но в этот момент чьи-то лапы впились своими когтями в его ноги и с силой потянули обратно вниз. Василий проносился среди душ, только прикрываясь руками от их локтей и слыша море проклятий в свой адрес. Неожиданно, когтистые лапы резко свернули в сторону и выдернули его из этой кучи откуда-то сбоку.

   Василий оказался в воздухе, он летел вверх ногами в гнетущем полумраке, словно в очень пасмурную погоду. Сзади вертикально возвышалась кишащая душами стена, и не было видно конца у этой стены -- ни наверху, ни справа, ни слева. Стена стояла и не разваливалась, хотя ничто её не удерживало. Десятки импов кружили вдоль неё, периодически ныряли, и выныривали уже в других местах, держа в лапах одну, а то и две извивающиеся фигуры. Отлетев недалеко, они бросали свою добычу вниз и продолжали свое рыскание вдоль стены. Упавшие же души вставали и брели прочь от стены, постепенно сливаясь в единый поток.

   Василия нес такой же имп, но бросать не спешил, а усиленно махал своими мелкими крылышками и раскачивался в воздухе то вниз, то вверх. Вскоре показалось место, куда направлялись все души - это была очень широкая неспешная река, с черными как смола водами. Только сейчас имп разжал свои лапы, и Василий с большой высоты шлепнулся вниз, подняв огромное облако пепла, покрывавшего землю. У самого берега поток людей останавливался, и люди молча стояли, вглядываясь в темные воды Стикса и на противоположный берег. С того берега, где суждено было оказаться каждому из стоящих здесь, слабо доносились крики, и от края до края пылало ужасное зарево, усиливаемое окружающим его мраком. Все вокруг были подавлены и в напряженном молчании ожидали чего-то. Однако, стоило Василию подойти к этой огромной очереди, чтобы влиться в неё, его принялись бранить и отгонять назад. Удивительно, но даже здесь никому не хотелось, чтобы кто-то попал в Пекло без очереди. Василий медленно отходил все дальше и дальше и везде его гнали.

   Наконец, в водах Стикса показалась маленькая точка. Души зашевелились и с тревогой стали наблюдать, как она, легко скользя по поверхности, увеличивалась в размерах. Вскоре к берегу причалил чёлн, из которого сошла сутулая худая фигура старика в темно-серых бесформенных одеяниях, свисавших до самой земли. Голову человека слегка прикрывал капюшон, из-под которого сурово глядело такое же серое морщинистое лицо с горящими глазами. Все это обличье дополнялось ярким пятном - белоснежной бородой до самой груди, и в этой сплошной серости и мраке казалось, что борода светится.

   Кормчий скользнул взглядом по душам и поманил пальцем Василия. Поманил именно его! Василий был далеко от берега, но ни у кого не возникло ни малейшего сомнения, что человек в балахоне зовет именно священника. Все стали коситься на него и отстраняться, словно боялись, что Василий утащит их с собой в лодку. Священник чувствовал эти взгляды, и особую неловкость доставляла ему мысль, что все ждут именно его. Он направился к старику быстрым шагом, затем ходьба стала чередоваться с короткими перебежками, и, наконец, Василий полностью перешел на бег трусцой. Харон молча указал пальцем Василию место на корме, и когда тот забрался в лодку, веслом начал загонять души в чёлн. Также молча. Души скулили, плакали, жались друг к другу, но безропотно слушались.

   Когда лодка наполнилась, Харон взмахнул веслом, и чёлн так же легко и быстро поплыл в юдоль печали. Кормчий грёб редко, но лодка стремительно летела по воде, оставляя на глади слабые расходящиеся волны.

   Чем ближе чёлн приближался к зареву, тем большее недоумение оно вызывало у всех пассажиров. Ни языков пламени, ни раскаленных сковородок, ни кипящей серы - ничего этого на противоположном берегу не было и в помине. Все отчетливее различались золотые дворцы с колоннадами, портиками, изысканные по архитектуре и богато украшенные резьбой. Освещаемые множеством светильников, они создавали иллюзию огня. О, если бы те души знали, что их ждет на этом берегу с каким бы радостным, а не тоскливым томлением они ожидали чёлн Харона!

   Лодка пристала к причалу, от которого на высокую набережную поднималась широкая парадная лестница.

   - Добро пожаловать в Ад, - крикнул прибывшим кто-то с набережной, и вокруг раздался смех.

   Старик вновь махнул душам веслом, но это было лишнее: пассажиры сами прыгали на сушу, не веря своему счастью. В выражениях их лиц были перемешаны восторг и изумление. Невероятный ужас, резко сменившись на невероятную радость, породил шторм эмоций, и эти эмоции выражались не только в лицах, они выплескивались в нелепом поведении: души шли, как дети растопырив руки, и вертели головой, прыгали на месте, затем вдруг устремлялись бегом куда-то, садились на корочки и снова поднимались и шли, вертя головами на 360 градусов, то плача, то истерично смеясь. А "ветераны" Ада приветствовали новичков насмешками, как это обычно бывает между ветеранами и новичками.

   Василий вылез из лодки самый последний. Он неторопливо поднялся по лестнице и оказался на большой площади окруженной великолепными дворцами. По периметру площади рядами стояли столы, которые вместо ножек лапами подпирали темно серые горгульи. Они неподвижно сидели на корточках с постными мордами и походили на каменные, но когда им наступали на хвосты (а таких любителей было немало), горгульи начинали шипеть и сотрясать крышки столов. Столы были накрыты бардовыми шёлковыми скатертями, однако их цвет можно было определить лишь на небольших свисающих краях, поскольку всё остальное пространство занимали золотые и серебряные блюда, кувшины и вазы, переполненные яствами и вином. По обе стороны столов стояли длинные широкие скамьи с мягкими парчовыми подушками и золотыми кисточками по углам. На этих подушках и на самой площади, несколько сотен душ ели, вели неспешные разговоры, пели, веселились и предавались ласкам.

   Все пассажиры челна устремились к столу и начали расхватывать еду. Подошел к нему и Василий, он посмотрел на большое золотое блюдо с краю, на котором горой лежали какие-то когтистые лапы. Василий осторожно взял одну из лап и осмотрел ее со всех сторон: это не была птичья лапа, скорее это было похоже на лапу какой-то рептилии. Василий оторвал от нее кусок и принялся жевать: вкус был приятный, даже несмотря на всю малую чувствительность его новой оболочки.

   - Не ешь этого, - послышалось у него за спиной. Василий обернулся - мимо него проходил китаец, одетый в потёртую выгоревшую черную рубашку с широкими рукавами, а ноги его скрывались за куском серой ткани, обернутым вокруг талии и закрепленным матерчатым поясом. К поясу были прикреплены нож, огниво и что-то еще. Жидкие волосы китайца были собраны в тонкую косу, обнажая залысины на висках.

   Василий выплюнул кусок и догнал сказавшего.

   - Почему? Она что, отравлена?

   - Ты и так мертв, - улыбнулся в ответ китаец. - Воздержись от страстей хотя бы здесь.

   Сказав это, китаец неспешно пошел дальше, заложив руки за спину и задрав вверх подбородок. Он говорил на своем родном наречии, однако это, оказалось, не мешало Василию понимать его, языкового барьера в Аду не существовало, и все мысли становились понятными, на каком бы языке не произносились. Более того, даже шум, царящий вокруг, не мешали слышать друг друга. Василий шел за китайцем, стараясь не отставать от него.

   - Вообще-то я здесь не из-за страстей, - возразил Василий.

   - Мы все здесь из-за страстей, - бросил китаец через плечо, не останавливаясь.

   - Чего ты хотел всю жизнь? Избавить людей от всех страданий? Вот так сразу? - китаец покачал головой. - Слишком сложная задача за слишком короткий период. Даже Будде она не под силу.

   - Но что же в этом плохого?

   - "Что" - не такое уж и важное слово, гораздо важнее слово "как". Важно не что ты делаешь, а как ты это делаешь. Не что ты имеешь, а как ты этим распоряжаешься, - он оглянулся на Василия и посмотрел на него добрым спокойным взглядом. - Страсть тоже рождается от стремления к хорошему, но в этом стремлении человек впадает в крайность. Как ты. Да, страсти делают нашу жизнь ярче, но они же нас и губят. Мы ищем новых потрясений, в то время, как нужно стремиться к покою. Эта привычка закладывается в нас с самого детства.

   Они шли вдоль столов, за которыми возвышались величественные здания в античном стиле. Между зданиями расходились многочисленные улочки, выход на которые украшали арки, с богатой лепниной в виде фруктов, цветов и диковинных птиц. Кругом возвышались светильники, дававшие почти столько же света, что и дневное солнце. Первое впечатление от площади у Василия было восхищение, но чем больше они шли, тем больше ему в глаза бросались мусор и грязь, кровь, размазанные по стенам. Но люди в одеждах всех времен и народов, которых вокруг было полно, не обращали на это никакого внимания. Души здесь были счастливы: они получали все, о чем только могли мечтать. Здесь не было нужды, старости, смерти, почти не было боли и совершенно не было морали. Любую свою прихоть люди воплощали тут же, или спешили туда, где можно было получить то, что им нужно в неограниченных количествах. Жизнь вокруг них била ключом, и они пили из этого ключа жадными глотками, и не могли напиться.

   А китаец неторопливо, в такт шагу, продолжал свои размышления:

  -- Когда мы приходим в этот мир детьми, каждый день приносит нам открытия. Их так много, что кажется, открытиям не будет края, но сталкиваясь с чем-нибудь раз за разом, мы усваиваем правила, которые расставляют всё познанное в нашей голове как горшочки на полках. Мы узнаем, что круглое катится, что трава зелёная, что мухи летают. Но беда в том, что поставив что-то на свою полку, мы перестаем обращать на это внимание, ведь трава всегда зелёная, небо голубое -- чего тут удивительного, - лошадь не взмоет в небо, вода не станет сухой.

  -- Разве это плохо?

   - О, нет! Так мы учимся, и так мы освобождаем свое внимание для новых открытий, коими мир детства переполнен. Но чем старше мы становимся, тем больше горшочков ставим на свои полки и перестаем удивляться им, так что со временем высвобожденное внимание становится нечем заполнять. Уже в юности мы достаточно хорошо знаем мир, который окружает нас, знал его и я, но желание продолжать услаждаться впечатлениями не исчезло, и тогда я приступил к поискам того, что могло бы завлечь меня, привнести важные ощущения. Сперва я хотел, во что бы то ни стало, повысить свою значимость. Отец учил меня стремиться к совершенству, и мне казалось, что я выбрал верный путь, но на деле это было лишь пустое привлечение внимания к себе: я шутил по поводу и без; не упускал случая выказать свои достоинства или создать видимость, будто они у меня имеются; одевался почти как императорский сановник - отец мой был богатым купцом, так что это было не сложно - и всё это лишь для того, чтобы на меня смотрели. Я был очень ревнив до этого внимания. Глупый, я полагал, что это мне необходимо для счастья, но на самом деле отношение людей ко мне не улучшалось. Напротив, я растерял часть друзей и приобрел врагов, многие выказывали ко мне почтение, но никто не ценил. Разумеется, счастливым от этого я не стал. Я был доволен, когда становился центром внимания, но длилось это недолго, гораздо дольше я беспокоился о том, чтобы не упустить его.

  -- Ну, этим, я думаю, все молодые люди страдают.

  -- "Да, да, - сокрушенно закивал головой китаец, - но на это уходит так много сил, и порождает так много разочарований, что постепенно я стал остывать к этой страсти. Мне потребовалось занять внимание и мысли еще чем-то, и я устремился к познанию всех чувственных удовольствий, какие только мог получить. У меня не было ограничений в средствах, а когда мой отец умер, я начал спускать его наследство. Я заполнил свою жизнь одновременно множеством страстей -- женщины, вещи, алкоголь, опиум... В промежутках между ними, я развлекал свое внимание пустыми разговорами или придавался размышлениям на сотни тем, которые все были так же пусты и бессмысленны. Когда же и это мне надоедало, пустота заполняла мой рассудок, и становилось невыносимо плохо.

   Как яркие краски быстро выцветают от обилия солнца, так и яркие ощущения притупляются от обилия их потребления. Постепенно я охладевал к каждой страсти, но уже не мог отказаться ни от внимания людей, ни от вкусной еды, красивых женщин или вещей. Только это уже не могло поглотить мое внимание, как вначале, уже ничто не приносило настоящего удовольствия. Всё вокруг как будто покрасили блеклой краской, и её уже невозможно было закрасить ни одной яркой. Эта блеклость жизни - страшней болезни, чтобы избавиться от нее, человек готов идти на войну, бежать на край земли, рисковать жизнью и состоянием. Я уже ничего не мог делать, не впадая в крайность. Даже работа стала моей страстью, и я стремился побольше продать и побольше выручить, и это тоже затмевало мой разум, и я готов был идти на все ради этой цели. Под конец жизни я увлекся азартными играми и окончательно разорил свою семью, и даже умер в игорном притоне".

   Они вышли к широкому круглому постаменту, плотно окруженному треножниками с огнем. Когда-то здесь возвышалась большая скульптурная композиция, но сейчас её остатки валялись на окраине площади, а на освободившемся от изваяния месте, под рев окружающей толпы, состязались два борца с завязанными глазами. Борцы пытались нащупать друг друга и вытолкнуть противника в один из треножников, и если кому-нибудь это удавалось, проигравшего тут же охватывало пламя - это придавало зрелищу пикантную остроту. Пьяные болельщики без устали подбадривали состязающихся криками и ударами длинных палок по ногам. Но крики эти скорее мешали тем, так как не позволяли слышать противника, а удары - отвлекали, и потому, большинство столкновений становилось для борцов неожиданностью.

   Но Василий смотрел не на них, он был увлечен тем, что говорил его собеседник.

  -- Хотите сказать, что нужно отказаться от всего в жизни? - спросил он китайца.

  --Видишь этих атлетов? - ответил китаец. - Они постоянно прислушиваются, чтобы не угодить в огонь. Но даже если они и почувствуют жар, то не должны бросаться в другой конец, потому что там они тоже угодят в пламя. Держись срединного пути, ведь для того и горит огонь, чтобы знать, где край.

   Китаец немного подумал.

  -- Знаешь, когда я был еще маленький, у нас во дворе был небольшой склад, он остался ещё с тех времен, когда мой отец еще не был богат. Этот склад был очень темным, и приходилось зажигать светильник, чтобы найти в нем нужную вещь. Но я любил заходить в него без света, на ощупь: я знал его достаточно хорошо, знал, где что размещается, и бродил по нему, превратившись в осязание. В темноте каждое ощущение, каждый звук, каждый пробившийся луч света приобретает смысл, особую сакральную важность. Чтобы верно жить, нужно любить жизнь во всех ее проявлениях. Чтобы любить жизнь - нужно ценить все, что тебя окружает. Чтобы ценить, что тебя окружает - нужно жить на ощупь. Быть внимательным ко всему, что ты делаешь, что ты чувствуешь... вкус, звуки, запахи, твердость скамьи, дуновение ветра...

   В это время один из атлетов выбросил своего соперника из круга, и толпа принялась ликовать.

  -- Они тоже думают, что, утоляя без меры свои страсти, достигнут настоящего счастья. Но их счастье - лишь мгновения удовольствия в перерывах между вечной погоней за этими мгновеньями. Всех их ждет один конец, там, в горах, - и китаец махнул рукой вглубь Ада, - только одним на это нужны годы, другим - столетия.

   Китаец остановился и пристально посмотрел на Василия:

   - Я помогу тебе.

   Они пошли сквозь кричащую толпу и оказались перед высоким храмом с могучими колоннами. К колоннам были привязаны драконы. Драконы имели тонкое длинное тело в два или три обхвата руками, и довольно длинные когтистые лапы. Злые морды драконов оканчивались мощным загнутым клювом, из которого торчали клыки, а на самой голове за спину тянулись длинные рога, похожие на шипы. Драконы лежали на земле, подогнув лапы, и нервно мотали хвостами из стороны в сторону. Они были недовольны царящим здесь шумом, и когда толпа ревела, радуясь чьей-то победе, драконы, напротив, принимались шипеть, раздраженно крутить головами и скалить зубы. Китаец подошел к колонне и отвязал от нее одного из драконов, привязанного к ней за рога. Затем, ловко наступив на согнутое колено дракона, он заскочил ему на спину и протянул Василию руку.

   - Садись, - сказал он, видя, что Василий стоит в замешательстве. - Здесь смерть не страшна. Ее нет.

   Василий, последовал его примеру и уселся на шершавой спине дракона позади своего нового знакомого. Кожаные ленты, которыми был привязан дракон, оказались поводьями, китаец легонько дернул ими и дракон охотно, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, поднялся на лапы, развернул свои перепончатые крылья и легко взмыл в воздух с места.

   Китаец и Василий поднялись над зданиями и плавно полетели вглубь Преисподней. Сказать, что Ад был хорош, значит не сказать ничего - он был потрясающим! Он казался самим Совершенством и был им в глазах его раскрепощенных обитателей, которые в этих многочисленных невообразимых дворцах предавались такому же невообразимому веселью, игрищам, объеданию, азарту и сладострастию. Не знающие ни сна, ни усталости, ни нужды, их пребывание здесь превратилось в вечный праздник. Освобожденные от общественной морали и физических ограничений, они позволяли себе всё, на что хватало их фантазии.

   - Неужели это Ад? - спросил Василий, все еще не веря такой разительной разнице между явью и религиозными догматами. Но китаец не ответил, казалось, что он даже не услышал вопроса.

   Дракон летел над бескрайними просторами Ада, но чем дальше они отдалялись от берега, тем чаще появлялась нервозность и агрессивность жителей этого мира. Прошло, наверное, полдня по земному времени, прежде чем изменения, происходившие внизу постепенно, стали очевидными. На улицах появились банды, нападавшие на души, и схлестывающиеся в кровавом бое друг с другом, и их борьба была такой же крайне жестокой, каким "крайним" было здесь всё. Пока это были единичные случаи, но лица душ уже не были беззаботно веселы, а скорее наполнены злобным или сумасшедшим весельем. Наибольшее удовольствие им доставляла теперь забава, заставлявшая других страдать; хохот стал громким и грубым; таким же резким и грубым стало и само общение. Уже чаще на лицах проступало бешенство, зверство с горящими глазами, и чем дальше они отдалялись, тем ярче проявлялись эти признаки. Люди словно мстили друг другу за те внутренние страдания, которые жгли их глубоко в душе. Чаще встречались "неприкаянные" души, которые просто слонялись из стороны в сторону с лицами, выражающими безмерную грусть и томление от безделья. Чаще слышны стали брань, споры, всё больше люди предъявляли друг другу претензии, и всё регулярнее становились драки, все чаще получение желаемого сопровождалось применением силы. Но в целом жизнь продолжала оставаться задорной и разгульной.

   - Кто эти люди? - спросил Василий.

   - Те же, что и у берега - ответил его спутник. - Просто, они попали в Ад раньше.

   - Почему они ушли сюда?

   - А ты сам готов был бы постоянно видеть вокруг себя ревущую, ненасытную толпу? - сказал китаец и ухмыльнулся. - Это очень скоро начинает раздражать.

   Они продолжали путь, а Ад продолжал свое преображение. Дворцы встречались реже, все чаще проступала необработанная скальная порода, светильники стали редкостью и они уже не создавали того дневного света, что на прибрежных землях. Вместе с мраком росло напряжение и злоба людей. Уже давно не встречались довольные радостные лица. Все с отупением предавались какой-то одной страсти, бессмысленной и беспощадной: кто-то без меры и удовольствия жадно поглощал пищу, кто-то -- дрался, не разбирая с кем. Или вдруг появлялся небольшой кружок игроков, участники которого молча бросали кости или карты, и кучка золотых слитков в центре бессмысленно перемещалась от одного игрока к другому.

   - Страсти не могут наслаждать вечно: они приедаются. За сотни лет, поверь мне, может надоесть всё что угодно. Остается только пустота и злоба, - как будто равнодушно комментировал китаец.

   Прошло много времени: дня три, а может и неделя (время без Солнца угадать можно было лишь примерно), и они оказался в стране, не имевшей ничего общего с золотым прибрежным Адом. Среди острых скал, камней и развалин недостроенных задний, бесновались миллионы душ, обезумевших в своей ярости. В жестокой битве они перемешивались в сплошную свалку. Хрупкая девушка хватала огромный камень и ударяла им своего врага с такой силой, что череп его деформировался, и изо рта фонтаном била кровь. Но через секунду голова, будто резиновая, восстанавливала свою прежнюю форму, и враг, преисполненный яростью, ревел медведем, и из его кипящей утробы вырывались языки пламени, обжигая всех. Усталость и сон стали бы для них спасением, но мертвым они были недоступны, и грешники вгрызались друг в друга, вырывая зубами куски плоти, ломая руки, ноги, пальцы, но всякий ущерб тут же восстанавливался.

   Больше стало и тех, кто сидел у подножий скал и попеременно рыдал и смеялся, или же тупо смотрел в одну точку. Их взгляд не выражал ничего, они никак не реагировали на окружающих, и когда кто-то налетал на них и жестоко избивал, они не предпринимали ничего, чтобы прекратить это.

   Василий смотрел во все глаза и ужасался.

   Далеко-далеко впереди показалась огромная высокая горная цепь.

   - Нам туда? - спросил Василий, указав через плечо китайца на горы, но китаец резко и громко ответил:

   -Нет! Лучше тебе не оказаться там никогда!

   - Что там? - спросил Василий, но китаец не ответил, он развернул дракона назад и начал рыскать глазами по сторонам, выискивая что-то.

   - Нам туда, - вдруг указал рукой в сторону он.

   Китаец снова натянул повод, и дракон послушно развернулся влево, полетев так низко, что едва не задевал крыши зданий. Вскоре Василий различил впереди другую гору, не такую высокую, как та горная цепь, но такая крутая, что казалось, что на нее невозможно было подняться.

   Китаец высадил Василия у подножья горы и, не сказав ни слова, указал на тропинку. Василий поблагодарил своего наставника и послушно побрел на вершину. Больше он его никогда не видел.

  

Глава XII

   Василий поднимался наверх, полагая, что там ему предстоит уединиться и посвятить себя постижению Мудрости. Путь оказался на удивление легким: Василий еще не привык к своему новому телу и его способностям, поэтому сила и отсутствие усталости казались ему чуть ли не Божьей помощью. Однако поднявшись на вершину горы, Василий неожиданно обнаружил строительную площадку, на которой работали более сотни душ. И это стало еще одним открытием для Василия. До этого момента всё, что он видел в Преисподней, появлялось само собой: еда всегда была на столах, вино не уменьшалось в амфорах и кувшинах, и даже светильники никто не заправлял. Так же и к зданиям Василий относился как к данности, и тут нате - стройка.

   Среди строителей выделялась одна фигура со свитками, управляющая всем процессом. Человек был одет в посеревший от грязи древнегреческий гиматий и сандалии, тонкими ремешками опутывавшими его ступни и щиколотки. Светлая короткостриженная голова, аккуратная круглая бородка, окаймлявшая лицо от уха до уха и прямая линия носа, переходящая в лоб, укрепляли предположение Василия, что перед ним грек из античных времен.

   - Интересуетесь? - спросил грек, увидев на стройке нового, неуверенно идущего человека.

   - Не ожидал, что в Аду что-то строят, - ответил Василий.

   Прораб широко улыбнулся и не без гордости заявил:

   - Здесь всё построено нами. Большинство зданий проектировал лично я.

   Василий был поражен: всё то множество живых мыслей, воплощённые в камне и золоте, которые поражали священника все эти дни - все эти сотни, тысячи шедевров, имели одного автора, и он стоял сейчас перед ним!

   - Вы?! - неуверенно переспросил он.

   - Мы все.

   - Это потрясающе ... - Василий схватил руку грека и принялся её безудержно трясти. - У меня просто... Всё что Вы делаете - изумительно!

   Зодчий приятно улыбнулся.

   - Пифодорос из Коринфа, - представился он.

   - Василий, священник... бывший.

   Строитель был рад поделиться своими замыслами и тут же развернул чертежи.

   - Забудьте, всё, что Вы видели. Я собираюсь построить нечто совершенно грандиозное!

   - Он каждый раз так говорит, - с улыбкой произнес, проходя мимо, круглолицый с черной густой щетиной строитель.

   Пифодорос снова улыбнулся и продолжил:

   - Это храм, это будет грандиозный храм Мировому Началу, Логосу. И что самое важное - внутри него не будет никаких опор! Я все продумал. Само здание, как видите, будет круглого очертания. Вот здесь снаружи пойдут два ряда колонн, а вот здесь будут более толстые колонны; несущие балки будут проходить вот так и вот так. Купол будет на парусах, и я рассчитал, чтобы вся нагрузка приходилась вот сюда...

   Он живо и воодушевленно перечислял все особенности, проблемы с которыми столкнулся и свои технические нововведения. Постепенно вокруг них рос кружок строителей. Пифодорос оставил чертежи и помчался на огромную строительную площадку, где уже были уложены несколько рядов камней и постаменты для колонн.

   - Посетители по галерее будут проходить вот сюда, - говорил он, широко шагая по воображаемой галерее, и в душевном подъеме повышал голос так, что скоро уже рисковал сорвать его. - Выйдя из нее, они окажутся напротив стены, на которой будет изображен Логос! На всю стену! И он будет встречать их с распростертыми объятьями, и смотреть на них с такой нежностью, чтобы каждый из посетителей поверил, будто он встречает именно его и необычайно рад этой встрече.

   Пифодорос развернулся к Василию лицом, развел руки в стороны и изобразил из себя Логоса. Он был так воодушевлен, что священник живо представил себе эту фреску. Архитектор продолжал рассказывать, и на его глазах даже проступили слезы:

   - От Логоса будет идти свечение, а потолок и стены будут лазурные, как небо! Боги, как долго я не видел это небо! По остальным стенам мы нарисуем обитателей высшего мира, и они тоже будут с радостью смотреть на пришедших. Светильники будут расположены наверху, много светильников, и свет будет идти сверху.

   Пифодорос подошел к краю строительной площадки, в том месте, где гора резко обрывалась вниз.

   - И люди со всего Ада пойдут в этот храм, - негромко закончил он, мечтательно глядя на бесконечные кварталы Ада, словно хотел охватить взглядом их до самого Стикса.

  

   У каждого строителя была своя специальность или даже сразу две. Одни точили инструмент, другие вырезали из камней фигуры, третьи сооружали и обслуживали различные подъемные механизмы, четвертые ковали золото. Василий не имел пока никакой квалификации, поэтому был определен в каменоломню, откуда по этой крутой неподъемной тропе таскал наверх огромные блоки. И, как ни странно, ему это нравилось. Храм строился не быстро, но работа шла почти непрерывно, так как никому из строителей не нужен был ни сон, ни отдых.

   Постепенно Василия допустили и до высечения этих каменных глыб. Там он и познакомился с Пифодоросом ближе. Как-то они разговорились о жизни.

  -- Жизнь только тогда обретает смысл, когда человек находит занятие по душе, - сказал Пифодорос, высекая каменную блок. - Но в жизни мы редко свободны в выборе работы: кто-то вынужден зарабатывать на пропитание чем придется, а кто-то идёт за своими амбициями -- все одно, человек часто ищет свое место не там, и за это потом мучается. Помучается, помучается, да и решит, что неплохо было бы совсем ничего не делать, а это -- прямой путь к гибели: человек создан для деятельности, без неё он начинает совершать непростительные ошибки.

   Пифодорос замолчал и помрачнел, его молоток замелькал возле головы, отбивая по зубилу быстрый такт.

   - Как у Вас? - заметил это изменение Василий.

   Пифодорос промолчал, продолжая усиленно высекать каменный блок, но это не помогало. Он снизил темп и ответил, сухо, угрюмо, отдельными фразами и с длинными паузами, как будто не хотел, но вынужден был отвечать:

   - Как у меня. Дело в том... Из всех путей человек выбирает направление самое удобное для себя. По крайней мере, какое считает таковым. А что приносит более быстрое и легкое удовольствие? Конечно праздность. И даже хорошо, что жизнь заставляет нас работать против своей воли. Мой отец был строитель, он всю свою жизнь старался, чтобы его семья ни в чем не нуждалась. И когда я достиг возраста, в котором начинаешь самостоятельно оценивать и размышлять, он получил крупный заказ от города. Заказ был большой. Отец работал до упаду, уставал жутко, иногда до такой степени, что не хватало сил на дорогу домой. Я видел это, видел, что оттого, что он трудится целыми днями, он не становится богаче, и вообще не понимал, как он может любить свою работу, даже гордиться ей. Тогда я и решил, что никогда не пойду по его стопам и вообще найду себе занятие попроще. Подростком я начал убегать из дома и целыми днями шатался по улицам, просто так, без дела, искал себе занятие по душе. И однажды нашел. Мы с друзьями обворовали лавочника. Не потому что понравился товар, товар-то был плохенький, а так. Просто. Потом еще несколько раз... А потом дело дошло до убийства.

   Строитель снова быстро заколотил по зубилу, высекая камень, и заговорил взволновано: за тысячи лет, что он провел здесь, боль не утихла: в Аду все оставались при своем "багаже", и время здесь редко было лекарем или учителем.

   - Это вышло случайно... Вернее... Мы налетели на лавку торговки мясом. Тоже не от нужды, а... для... ради развлечения. Обычно один из нас набрасывал на торговца или, чаще, торговку мешок или какую-нибудь тряпку, и пока та приходила в себя, хватали, что попадало под руки и удирали в разные стороны. Вся суть развлечения как раз и заключался в том, чтобы сделать это ловчее, и унести больше. Но та хозяйка - не женщина, а сущий воин - схватила меня вот сюда, за запястье и так вцепилась...- он замолчал, глядя на свою руку, на то место где у него навсегда остался невидимый незаживающий ожог.

  -- Мне, во что бы то ни стало, нужно было убежать - это было частью нашей игры, - Пифодорос посмотрел на Василия с глубокими встревоженными глазами, как будто ожидал от него поддержки. - Я схватил гирю и, что было сил, ударил... Она охнула и упала... И глаза, такие большие... взгляд у неё был испуганный, ошарашенный... Страшный взгляд.

   Он поник и сел, прислонившись спиной к скале.

  -- Боги, как я хочу, чтобы ничего этого не было, чтобы можно было вернуться хотя бы на мгновение назад и не ударить. Всего лишь не ударить! Всего одно мгновение! - говорил сквозь слезы зодчий, глядя в темно-серое небо. - Меня поймали и сбросили в каменоломню. Но, поверишь ли, даже когда я падал, я видел этот ужасный взгляд.

   Последовала пауза, самая длинная пауза за все время. За это время Пифодорос несколько успокоился, вернулся к работе и теперь говорил негромко, его удары молотком стали снова размеренными.

  -- Здесь я чуть с ума не сошел. Но вовремя вспомнил отцовское ремесло, начал строить. Быстро втянулся, хотя сначала было сложно. Сейчас я в нем нашел успокоение, всё-таки это счастье жить с работой, от которой получаешь удовольствие. Просто получаешь удовольствие.

  

   Когда крыша храма была готова, Йохан, прекрасно освоивший здесь живопись, приступил к росписи внутренней части здания. При жизни он тоже был "мастером" на все руки, но практиковался в основном в срезании кошельков на рыночной площади. Работа предстояла серьезная, но не только из-за масштабов росписи: и Пифодорос, и сам Йохан желали увидеть образ, вызывающий максимальные по своей силе эмоции у посетителей.

   "Теперь самый страшный в Аду - Йохан, а уж потом - Дьявол" - шутили строители и отчасти были правы. Йохан никому не показывал свою работу, но многое можно было почерпнуть из его поведения. Наблюдая за его мимикой во время процесса, можно было догадаться, какое будет выражение лица у Абсолюта, а по тому, в каком духе находился автор - насколько близок к завершению его замысел. Положительных результатов пришлось ждать долго: Йохан безжалостно сжег в светильниках десятки эскизов, созданных им на досках в миниатюре. В эти моменты он был зол, как тысяча загнанных волков, проклинал всё вокруг, бросал кисть, пинал краски и уходил прочь, но тут же возвращался и садился за новую доску. Когда же подходящий образ был создан (что было понятно, опять же, только по его лицу), это стало только началом нового этапа мороки. После переноса фигуры на стены, оказалось, что лицо Бога "недостаточно выражает радость встречи", а руки его "не распростерты, а растопырены, как у пугала". Йохан с помощниками без конца поправлял портрет и перегрунтовывал фрагменты фрески. И пока остальные строители были заняты оформлением здания снаружи, Йохан запрещал всем, включая Пифодороса, входить внутрь. Если же кто нарушал запрет, он кричал, вися в люльке под самым потолком, топал ногой и брызгал в нарушителя краской с кисти. Это было смешно.

   Из храма он почти не показывался, а если и выходил, то только для того, чтобы оторвать кого-нибудь от работы и заставить себе позировать. Он делал зарисовки отдельных фрагментов лица, складок одежды на сгибах рук, положения пальцев. Или ставил за спиной натурщика несколько светильников, смотрел, расставлял их подальше друг от друга, затем поближе, и в какой-то момент неожиданно вскакивал и убегал в храм.

   Работа над одним только "Логосом" длилась так долго, что впору было подумать, будто она не закончится никогда, что Йохан так и останется недовольным ни одним из вариантов. Но всё же этот важный момент однажды наступил, и гордый художник широко распахнул двери храма перед первыми посетителями.

   Строители вошли и... ошалели! С распростертыми объятиями их встречал Абсолют и заглядывал каждому в глаза с такой нежностью, словно любимому сыну! Все стояли молча, забыв обо всем, а сам автор ходил перед толпой строителей и, размешивая в горшке краску, рассказывал, как у него грунт не просох, а потом как он краску развел жидко, и она потекла, и как он не мог уловить морщинки в уголках глаз, хотя на эскизе все получалось отлично. Вид у него был серьезный, важный, но глаза сияли, выдавая счастье. Это ощущалось еще и по тому, как он расхаживал перед друзьями, любуясь тем, как любуются они, и как тщательно размешивал краску, которая сейчас была ему не нужна, и по серьезному голосу, эхом раздающемуся под куполом храма, в котором нет-нет, но и пробьется восторженная нотка, но главное, все же, глаза - взгляд его излучал столько света, сколько не способны были дать даже десять светильников.

Глава XIII

   Строительство уже приближалось к завершению, когда однажды в небе над храмом появилась крылатая фигура демона. Работа остановилась, все задрали головы и смотрели, как увеличивается его темный силуэт. Демон облетел стройку и, подняв крыльями облако пыли, приземлился около Василия.

   - Тебя ждет Хозяин, - скривив рожу, прорычал он и, прежде чем Василий успел как-то отреагировать, бестия схватила его за руку и потащила куда-то вглубь Темного Ада.

   Василий болтался словно тряпичная кукла и смотрел как внизу, беснуются безумные души. Они летели к возвышавшейся вдали горной цепи, той самой, которую он видел сидя на спине дракона. Цепь кольцом окружала большой участок скалистой равнины и расступалась только в одном месте, куда и направлялись демон со священником. По дну ущелья растекалась лава, а над ним кипели черные тучи. Когда демон полетел над этой дьявольской пропастью, раскаленные потоки воздуха, восходящие от лавы, начали мотать Василия из стороны в сторону так, что он испугался, что они перевернутся, и демон его выпустит. Но демон, развернув крылья, планировал в этих восходящих потоках уверенно, как альбатрос и крепко держал свою ношу.

   За хребтом открывалась широкая долина, заполненная нечистью всех мастей. В центре долины стоял огромный черный трон с высокой спинкой и подлокотниками, украшенными черепами. На троне восседал огромный ангел в белых сияющих одеждах. Лицом он был прекрасен, но в то же время оно выражало усталость и равнодушие и оттого казалось суровым. Ангел сидел, впившись пальцами в подлокотники, и глядел в пустоту над собой.

   Демон приземлился перед троном и, приподняв Василия за плечи, показал его Ангелу.

   - Василий Избавитель доставлен, - сказал он и тут же отлетел от священника.

   Ангел лениво взглянул на Василия.

   - Так значит, вот на кого променял себя Яшка.

   Ангел кисло ухмыльнулся, и черти, подхватив эту ухмылку, принялись гоготать и скакать вокруг Василия, кто мог летать - взмыли и огромной воронкой завертелись у него над головой. Улыбка быстро сползла с лица Ангела, и он сурово посмотрел на свое окружение - все стихли. Некоторое время Ангел смотрел на Василия, а затем устало спросил:

   - Знаешь кто я такой?

   Василий Отрицательно покачал головой.

   - Я - Дьявол. Твой Хозяин на ближайшую вечность.

   - Дьявол? - изумился Василий.

   - Ах, да, вам удобнее представлять меня уродливым рогатым чудовищем, - Дьявол расправил крылья за спиной и вмиг превратился в огромную отвратительную темно красную тварь с перепончатыми крыльями, зубастой пастью и огромными толстыми рогами, которые никто кроме него не смог бы удержать. Василий отпрянул от неожиданности и ужаса, и нечисть вновь разразилась хохотом. Дьявол сложил свои крылья и принял прежний вид.

   - Но ведь я, - продолжил он, - тоже ангел. Я лучший из них, и остаюсь им, даже после того, как Он меня унизил.

   - Унизил? Бог? - удивленно промямлил Василий, все еще не отошедший от пережитого зрелища.

   - Я старался для Него, - со злостью в голосе и взгляде сказал Дьявол. - Я проделал бОльшую работу, когда Он решил сотворить Мир. Я! А Он послал меня прислуживать человеку! Меня! Лучшего из Ангелов! И кому?! Порождению грязи! Служить такому как ты?!

   - Ему лучше знать, что лучше, - ответил Василий.

   - Ну нет, - криво ухмыльнулся Дьявол. - Я этого так не проглочу!

   Он откинулся на спинку и заговорил громко, словно хотел, чтобы слова его донеслись до Небес:

   - Я верну себе всё, что мне причитается! Я заполучу этот мир вместе с людскими душами! - он протянул руку вверх и сжал кулак, словно хотел схватить ускользнувшую от него Землю.

   - Души-то тебе зачем? Твоя обида - это твоя обида, а они, почему из-за нее должны страдать они?

   - Он отнял у меня самое дорогое - я сделаю то же самое! И их счастье меня не волнует. У меня есть к тебе одно поручение, - сразу перешел к делу Дьявол и лукаво улыбнулся. - Тебе предстоит на некоторое время вернуться на землю.

   Возвращение на землю! Только этого было бы достаточно, чтобы Василий согласился на всё. У него бы заколотилось сердце, будь оно у него, но сейчас волнение нахлынуло в его голову откуда-то снизу и эта волна затуманила его сознание. Василий не видел, не слышал и даже думать не мог ни о чем, кроме как о "белом свете". Вырваться пусть на чуть-чуть из этого вечного мрака, вновь окунуться в мир знакомых ощущений, увидеть, как живут люди... Неужели такое возможно!

   - Завтра исполняется ровно два с половиной века, как ты здесь - можешь получить отпуск на одну ночь, - Дьявол еще раз улыбнулся, и вновь стал серьёзным. - Но учти, ты должен до восхода солнца найти Наместника и передать ему этот свиток.

   К Василию подскочил чёрт и аккуратно, словно драгоценную реликвию, протянул свернутый в рулон пергамент, сделанный, возможно даже, из человеческой кожи. Край пергамента был закреплен огромной сургучной печатью, в которую четкими глубокими бороздами врезалось изображение пентаграммы в кольце.

   - Торопись, - добавил Дьявол. - На восходе тебя вернут мои подручные, и упаси тебя бог не выполнить моё поручение!

   Он снова ехидно улыбнулся, и адское окружение поддержало эту минутную радость неистовым весельем.

   Дьявол махнул пальцем, и тучка летающих демонов с гиканьем подхватили святого отца под руки и понесла обратно к ущелью. Оказавшись над лавой, двое импов зависли с Василием, насилу справляясь с восходящими потоками, а остальные опустились на дно и принялись усердно обмахивать кипящую массу. Лава забурлила, от нее взмыл такой горячий ветер, что державших Василия импов начало разносить в разные стороны. Их тонкие вытянутые лапки впивались в его плечи, а самих демонов мотало из стороны в сторону, так что было непонятно, держат ли они его, или сами за него держатся.

   Движение туч над ущельем упорядочилось, они начали вращаться, образуя гигантскую воронку. Раздался сухой треск молний, и, словно испугавшись их, импы бросили Василия и разлетелись в разные стороны. Василий полетел вниз, но всего через мгновение огненная жижа вспучилась и взорвалась огромным фонтаном. Мощный порыв ветра, вырвавшийся из него навстречу Василию, подхватил посланника и стал стремительно возносить его ввысь. Чем ближе приближался священник к тучам, тем сильнее ощущалась наэлектризованность воздуха: у самых ушей раздавался треск, а растопыренные пальцы начали светиться коронным разрядом. Василий поднимался к центру воронки, и вдруг... Сильная молния ослепила его.

  

Глава XIV

   Начиналась прохладная августовская ночь, Сульфат ехало на своем автомобиле по загородной трассе в ближайший Развлекательный Центр "Супер" и дёргалось всем телом в такт ритмичной мелодии, разносившейся по салону из целой батареи динамиков. Сульфат было гермафродитом, как, впрочем, почти все население планеты. Внешне это была очень эффектная блондинка с выразительной фигурой, лицом без изъянов (по стандартам нового времени), с длинными волосами, закрученными в тугую наклоненную немного набок спираль, длинным носом и тремя грудями, гордо расталкивающими друг друга, что, как считалось, придавало образу соблазнительную пикантность. От мужской части Сульфату достались только половой орган, широковатые плечи и некоторая грубость черт лица.

   Дабы женщины не обвинили автора в мужском шовинизме, а мужчины -- в предательстве (поскольку Сульфат обладало неоспоримыми достоинствами, о чём будет сказано ниже), я буду называть его "оно", не отдавая предпочтения ни одному из полов.

   Одето Сульфат было не по сезону: легкая полупрозрачная пелерина жёлтого цвета, богато украшенная стразами, под которой просвечивало одеяние, больше похожее на закрытый женский купальник с глубоким декольте, почти полностью обнажавшим среднюю грудь. Вокруг шеи был намотан шёлковый шарфик, один конец которого свисал спереди, а другой - за спиной. Ещё одним элементом облика Сульфата, были очки -- лентообразные мягкие перламутровые очки, которые больше походили на повязку, сквозь которую, как ни странно, Сульфат видело его окружавший мир, правда не таким, каким он являлся на самом деле, но лучше, ярче и интереснее. Подобные очки позволяли человеку погружаться в мир постоянной игры, и картинка, хоть и строилась на основе реальной обстановки, но во многом зависела от того, во что играл их обладатель. Что видело в этот момент Сульфат -- раскрашенный в пестрые цвета мир, пряничные замки или же геометрические абстракции -- не столь важно.

   Вместе с музыкой из динамиков доносились слова, которые Сульфат хотело заучить, и в подходящий момент поразить ими своих собеседников.

   - "Априори - знать с самого начала", - звучал из динамиков немного гнусавый голос с металлическими нотками.

  -- Априори, - повторяло Сульфат, надеясь запомнить это определение. Всякий раз перед выходом в свет оно запускало подобную программу и даже умудрилось ввести в свой обиход несколько терминов. Например, оно знало, что кризис - это трудности, а вакуум - ничто, и теперь, когда требовалось сказать, что сделать нечто легко, оно так и говорило: "Этот кризис мне аще вакуум". Благодаря этому среди своих знакомых, как реальных, так и виртуальных, оно заслуженно слыло умником. Правда, открыто в этом никто не признавался, но все знали и тайно недолюбливали Сульфата за это. Сульфат тоже знало о своем высоком интеллекте, и потому не терпело этого качества ни в ком другом.

   Как известно, всестороннее образование делает человека гармонично развитым, поэтому Сульфат разбиралось во всех областях, и о чем бы ни говорили, какое бы событие ни произошло - на всё у него были свои соображения, которыми оно не медлило делиться и высмеивало все иные мнения.

   Особой гордостью Сульфата были оконченные курсы просвещения, которые проводили для желающих в образовательных центрах. Просидеть три месяца, слушая краткие лекции по основным научным дисциплинам - это вам не шутка! Не у многих хватало терпения досидеть до конца первого месяца, Сульфат же проявило нечеловеческую силу воли и было вознаграждено за это сертификатом, с блёстками и огромной золотой тисненой печатью. А главное -- это статус в глобальной сети Айнете и специальный значок, который позволялось носить только курсантам, и который ярким маячком всегда поблескивал у него на груди. Правда, это была лишь внешняя сторона, внутренняя же изменилась ненамного: курсы, скорее, захламили эту светлую, но неподготовленную голову: попробуйте четырех-, пятилетнему ребенку - если он не вундеркинд - за три месяца, по полтора часа в день, изложить историю мира вместе с альтернативными историческими гипотезами, философию, физику, биологию, мировую литературу, добавьте сюда немного химии, разбавленную для развлечения историей алхимии, астрономию с астрологией и уж совсем чуть-чуть различные отрасли математики и геометрии - и вы получите представление, что творилось в голове среднестатистического выпускника образовательных центров.

   - "Желудок - орган, принимающий съедаемую пищу".

   - Желудок, хе. Ты, дэха, натурально, не лапай меня своими желудками! Хе.

   Автомобиль Сульфата несся по прямой трассе, насыпанной среди обширных пестрых цветочных лугов. Луга были густо засажены портулаком почти метровой высотой и с цветками размером с блюдце. Однако, не только величина была примечательной чертой этих растений: там, где жизнь не засыпает даже ночью, важно, чтобы красота царила круглосуточно. Цветы светились, светились в свете ясной луны, словно это было не в поле, а в загадочной галактике, густо усеянной звездами - голубыми, желтыми, красными.

   Автомобиль управлялся автоматизированной системой навигации, пассажирам же оставалось лишь вести непринужденные беседы, смотреть через ленты-очки объемное видео (это называлось стереовид) и ждать прибытия. Салон стал шире и выше, между креслами можно было свободно перемещаться, почти не наклоняясь; кресла, коих было шесть, свободно вращались. Какие-либо приборы на передней панели практически отсутствовали - вместо них торчали кончики нескольких трубок для объемных картин стереовидения и старый добрый прикуриватель. В остальном же, автомобиль принципиально не изменился: все те же четыре колеса и герметичный обтекаемый салон с прозрачной крышей с чуть выдающимся вперед капотом. Задняя часть автомобиля имела своеобразный изогнутый кверху "хвост", как у скорпиона, а на крыше - небольшие торчащие в разные стороны "крылышки", но всё это уже было для красоты.

   Поля заканчивались, и впереди показался сосняк, над которым возвышались стеклянные купола развлекательного центра, залитые изнутри ярким светом, и манящие к себе со всех сторон посетителей как мотыльков.

   Внезапные разряды молний вырвались из дорожного полотна прямо перед автомобилем, и в свете ослепляющих вспышек чётко выделилась темная человеческая фигура.

   "Внимание! Человек на дороге!" - спокойно сообщили динамики, и автомобиль резко свернул вправо, на полном ходу слетел с насыпи, чудом не перевернувшись, и продолжил свое торможение уже внизу, окончательно остановившись только врезавшись в одинокую кривую сосну с широко растопыренными в стороны длинными корявыми ветвями, словно у сказочного чудища. "Чудище" возмутилось, замахало ручищами и вскоре успокоилось.

   Спустя минуту зрение и слух вернулись к Василию. Первое, что он почувствовал, и от чего у него защемило сердце - это была вечерняя прохлада и ветер. Ничего похожего Василий не испытывал более двухсот лет. В Аду температуры не было вообще: вокруг было ни тепло, ни холодно и если бы не обжигающие языки пламени, под которые священнику иногда приходилось попадать, то он бы уже совсем забыл, что кожей можно чувствовать не только прикосновения и удары. Правда, сейчас все чувства были смазаны несовершенством его нового тела, как если бы оно было опухшим или обтянуто толстым комбинезоном. И, тем не менее, это были те самые ощущения, по которым он изголодался.

   Он увидел бесконечное небо, с появляющимися на нём первыми звездами, деревья и... облако, вернее огромную тучу, контуры которой едва вырисовывались на тёмном небе и совершенно сливались с горизонтом, будто это огромная гора поднялась над землёй и закрыла полнеба. Луна, еще не пленённая тучей, ярко светила, и в ее свете ярко играли огоньки цветов. Подул ветерок, и цветное море заволновалось, дружные волны покатились от одного края поля в другой, и словно брызги, в небо поднялось облачко лепестков. От упоения сердечной радостью Василий обмяк и наклонил голову к плечу. За считанные секунды он вспомнил всю свою жизнь от самого рождения, вспомнил и Яшку Каина, как тот радовался, вернувшись к жизни, и сейчас разбойник впервые был ему близок, потому что как никто другой Василий понимал его.

   Прошло время, прежде чем он обратил внимание на врезавшийся внизу автомобиль. Двигатель молчал и из автомобиля никто не выходил. Скользя по сыпучему гравию, Василий быстро спустился вниз и бегом добрался до машины. Он постучал в дверь - та резко и широко откинулась вверх, чуть не ударив Василия по лицу. Сульфат сидело на переднем кресле, учащённо дышало и, прижав руки к груди, издавало нечто среднее между скулением и мычанием. К счастью, обошлось без травм, но психическое состояние пассажира было близко к умопомрачению. Более того, очки его потеряли волшебную способность преобразовывать окружающий мир и вообще лишили их владельца зрения.

   - Как Вы? Всё в порядке? - беспокойно спрашивал Василий и, осторожно придерживая под локоть, помог выбраться из машины жертве аварии. Сульфат было настолько ошарашено, что ещё пару минут в полном молчании беспомощно шарило вокруг руками, прежде чем догадалось стянуть повязку с глаз, но как только способность видеть вернулась к нему и показала, насколько хуже тот мир, который ещё недавно был так прекрасен, гермафродит завизжало, заверещало, обильно осыпая Василия проклятьями и ругательствами.

   - Ты чего, ко-че, сделал, урод... Чтоб ты сдох! Тварь! Ты чего, ко-че... Ты мне эту... это... аще, такушку грохнул! Аще! Ты, аще! Если я это тут... аще, ко-че, я тя зарою. Аще! Урод! Не дай Бог... Тут, тогда, ко-че аще будешь... Воооо! Тебе аще не жить!

   Слово "коче" (производное от "короче") Сульфат произносило по складам, растягивая его, так что могло показаться, будто это не одно, а два слова.

   Пострадавший изо всех сил ударило Василия в плечо и залезло обратно в салон.

   - Давай! Чо стала! Поехали! - кричало оно уже на "такушку". - Ну, дура, аще! Я сказал, ко-че, поехали! Бы-ро! Аще! Дура, давила бы этого урода, натурально! Урод! Вот, урод! Дура!

   Оно принялось колошматить кулаками переднюю панель, но техника на это никак не реагировала: видимо, одна из молний вывела из строя всю электронную начинку. Осознав, что угрозы не помогают, Сульфат принялось поглаживать ладонью по панели, продолжая, однако, ругать транспорт:

   - Ну, ты. Давай... ну поехали, дура! Тварь, давай, аще, поехали! Сдохни, с-с-сука!

   Как ни странно, но это тоже не помогло. Сульфат выскочило из авто и с кулаками набросилось на Василия. Василий легко сносил побои, пока ему это не надоело, тогда он поймал кулак Сульфата и удерживал его, пока оно застонало.

   - Отпусти, урод, - взмолилось Сульфат, скаля зубы - Василий отпустил. - Гад! А-а-а! Сдохни!

   Оно вскрикнуло от бессильной злобы и пнуло колесо автомобиля.

   - Извините, что нарушил Ваши планы, это получилось случайно.

   Настроение Василия улетучилось, словно его и не было.

   - Откуда ты аще взялся? - плаксиво проговорило Сульфат, прижимая кулак к груди.

   - Я совершенно случайно оказался на дороге... - начал оправдываться Василий, но Сульфату это было не интересно, оно неожиданно принялось бегать кругами, бормоча себе под нос:

   - Манарела, я тут аще застрял. Эй! - пауза. - Э-э-эй! "Лар", чо делать? А? натурально. Мне в "Супер", надо, ко-че. Манарела, ты приехал? Только не уходи. Я этого не перенесу! Чего молчишь? Чего вы все молчите?! А? Ну, ё!

   Рядом с дорогой возвышался темный каркас ретрансляционной башни. Как и автомобиль, она тоже пострадала в момент появления Василия, и именно этим объяснялось, что Сульфат в ответ на свои призывы не слышало ни единого слова.

   Сделав несколько кругов, Сульфат снова полезло в свое авто, но ударилось лбом о дверцу, отчего заскулило ещё сильнее, а затем забилось в истерике, хныча, подпрыгивая на месте и осыпая все вокруг градом брани и ударов.

   Желая остановить эту безумную ярость, Василий поймал запястья Сульфата и, крепко, но на этот раз аккуратно, удерживал их до тех пор, пока потерпевший не прекратило дёргаться и, разразившись рёвом, бессильно повисло на его руках.

   - Лучше скажите: могу я Вам чем-то помочь? - спросил Василий.

  -- Не знаю, ко-че, "Лар" ничего не сказал, - не сразу, сквозь всхлипы, ответило Сульфат. Оно стояло на коленях перед Василием, и руки его безжизненно висели в руках священника. Василий отпустил Сульфата - тот упало и некоторое время лежало у его ног, периодически всхлипывая. Затем Сульфат медленно, словно из последних сил, переползло к автомобилю, уселось возле двери прямо на землю и захныкало с новой силой.

   - "Лар" аще молчит. Все молчат. Я хочу в "Супер", сейчас.

  -- Лар - Ваш знакомый?

   Сульфат не ответило, но, подняв испуганные, полные слёз глаза, прошептало с отчаянием:

  -- Нас здесь не найдут аще! Никогда!

   Василий поспешил успокоить его, сказав, что дорога рядом и автомобиль обязательно привлечёт к себе внимание: мимо, действительно, уже проехало несколько автомобилей, они останавливались, даже было видно, как темные контуры пассажиров приникают к окнам, но через несколько секунд автомобили трогались с места и уезжали дальше.

   Сульфат свернулось в комочек и снова заплакало. Василий обернулся в сторону куполов развлекательного центра и, указывая на них, спросил:

  -- Что это?

   Сульфат перестало плакать и, приподнявшись, удивленно посмотрело раскрасневшимися глазами на центр, затем на Василия.

  -- "Супер".

   - Давайте сделаем так, - предложил Василий. - Я пойду туда и попробую вызвать помощь, а Вы оставайтесь здесь.

   - Ты меня бросишь! - снова заревело Сульфат. Больше всего на свете сейчас оно боялось, что незнакомец его покинет, и оно останется в одиночестве.

   - Не брошу!

   - Бросишь, - сильнее заревело Сульфат.

   - Хотите, пойдем вместе. Просто я боюсь, что пока мы ходим, помощь уже подоспеет...

   - Я туда не пойду, мы туда не дойдем, - Сульфат, заливаясь слезами, упало на землю и снова приняло позу эмбриона.

   - Хорошо! Тогда я иду один.

   Василий поднял его и как можно бережнее затолкал своего нового знакомого в автомобиль.

   - Как Вас зовут, - спросил Василий, заглянув в салон.

   - Су-су... фа...льфат, - захлебываясь в слезах, проикало Сульфат.

   - Сульфат? - удивился было Василий. - Обещаю, Сульфат, я Вас не брошу!

   Василий захлопнул дверцу и быстрыми шагами направился в развлекательный центр. Признаться, он был рад, что оставил Сульфата в машине: без него будет намного быстрее, к тому же может быть помощь, на самом деле, придет раньше, чем он обернется. Ох! Успеть бы все до утра!

   Василий быстрым шагом направился в сторону леса вдоль трассы. Дойдя до леса, он оглянулся назад. Автомобиль Сульфата уже не было видно, а трасса пустовала своей темнотой. Отлично, значит, можно было проявить свои способности в полной мере. И Василий помчался к центру с такой скоростью, что обгонял автомобили. Благо, его нынешнее физическое состояние позволяло покрывать без устали любые расстояния.

   Большинство людей ошибочно полагают, будто посланцы Преисподней умеют летать или могут одним только усилием мысли перенестись куда угодно. Какие-нибудь духи - легко, и бесам это тоже по силам, в крайнем случае - могучие колдуны, но вот чтобы рядовая умершая душа во плоти, возвратившись на белый свет, так грубо нарушала законы физики - такого не бывает. Во всяком случае, я такое никогда не встречал!

  

Глава XV

   Развлекательный центр походил на огромную оранжерею, состоящую из целой системы стеклянных полусфер разных высот. Вот только растений под этими куполами не было и в помине, а была огромная танцевальная площадка, местами заставленная навесами, столиками и бараками. Под навесами находились барные стойки, за которыми сновали роботы-манипуляторы и как на конвейере обслуживали посетителей, тянущихся к ним нескончаемым потоком. Отдельно от барных находились стойки другого рода с рядом разноцветных пластин. Возле них не было роботов, но зато толпилось ещё больше народа, люди на мгновение подставляли к одной из пластин свои щеки и вскоре впадали в состояние эйфории или чрезмерного возбуждения.

   В воздухе сновали белые лучи, выхватывая из полумрака поднятые руки танцующих, и как бы проверяя: всем ли весело.

   Наружу из центра не вырывался ни единый звук, но когда Василий приблизился к широким автоматическим дверям, и они с тихим шуршанием раздвинулись, навстречу священнику вырвался музыкальный шквал ритма и неистовой скорости.

   Отец Василий осторожно, как аквалангист, погрузился в это море энергии. Пол в центре был какой-то резиновый и идти по нему, ощущая как твоя нога ступает на что-то мягкое, упругое, Василию казалось даже забавным. Но вскоре он переключился к наблюдению за происходящим вокруг, тем более, что посмотреть было на что.

   Как только двери захлопнулись за спиной священника, его тут же окружили всевозможные формы, цвета и украшения - шипы, ложные глаза, причудливые усики, перья -- казалось, что он попал на коралловый риф: каждый посетитель, как настоящий обитатель морских глубин, здесь старался подчеркнуть свою уникальность и неповторимость. И даже движения и поступки посетителей были причудливыми и непредсказуемыми, потому что все были в тех самых очках-повязках, которые преобразовывали наш серый мир и делали его удивительным. Все были непохожи друг на друга, потому что ничто на рифах так не вызывает у рыбы гнев, как появление другой такой же рыбы.

   Василий медленно плыл в волнах ритма, изучая этот удивительный и пока ещё незнакомый ему мир. Вот мимо проплывает, томно извиваясь в танце, рыба-страсть - раскованный, но медлительный гермафродит, в алом облегающем костюме и яркими огромными цветами на ягодицах. Черные волосы извилисто окутывают его голову, словно это потоки воды, ветра или Страсти! Украшают рыбу-страсть цепочка, перстни на длинных пальцах с длинными ногтями, браслет и сигарета. Да, да, сигарета - это тоже часть украшения, она небрежно торчит из уголка рта, удерживаемая губами за самый краешек, так что сильно накренилась вниз и вот-вот вывалится на пол.

   А вот - могучее широкоплечее тело грозы рифа - рыбы-воина. Его черная футболка плотно облегает накачанную фигуру, подчеркивая каждый мускул и высокую женскую грудь. Черные пышные губы, черные очки, эполеты и белые аксельбанты, нашитые повсюду, изображение "веселого Роджера" на руках - всё в ней призвано предупреждать остальных рыб быть осторожными. Вальяжное раскачивание торсом во время ходьбы выказывает уверенность в собственных силах. Может быть это только мимикрия, и за страшным образом скрывается в целом безобидная рыбёшка? Но посмотрите, как сторонятся её другие обитатели аквариума, смотрите, как трясёт она за шиворот изысканную рыбку-красавчик, отгоняя её от рыбки-стервы.

   Рыбка-стерва с подчеркнуто гордым надменным лицом, и в облегающем купальнике, по-военному расставив длинные ноги, не сразу принимает ухаживания нового кавалера, хотя, скорее всего, именно такого партнера она и подзывала своим брачным нарядом.

   Вот рыба-клоун. Этот шутник, одет в облегающий комбинезон телесного цвета, изображающий обнаженное тело с огромными грудями и задом. А вот еще рыба-клоун, но уже другая. Она тоже одета в телесный облегающий костюм и шапочку, но это уже огромный мужской член. Как самодовольно улыбаются эти рыбки: ведь никто здесь, не одет более оригинально и весело, чем они. Встретившись, рыбы-клоуны мельком оценивают друг друга взглядом и под всеобщий гогот "орган" пытается вступить в связь с "женщиной". Весело пошутив, забавные рыбки продолжают свой путь.

   Рыба-робот - еще один интересный представитель этого царства. Одеяние его металлического цвета, двигается он резко и обрывисто, говорит приглушенно с искусственной ноткой и рассказывает всем выдуманную историю о том, как после аварии ему заменили мозг на... робота. Трудно быть такой рыбой, но что поделаешь, здесь важно привлечь максимум внимания, и ради этой цели приходится терпеть любые неудобства.

   С крейсерской скоростью, раскачивая бедрами как маятник Фуко, через весь риф несется длинноногая рыба-конфетка в белых коротких одеяниях с обилием рюшек, в которых словно в сетях путаются взгляды окружающих. На её прекрасных ногах натянуты высокие белые чулочки, а руки до локтей закрыты такими же белоснежными перчатками. За ней со всех ног на поводке бежит белая болонка, но куда ей угнаться за своей высокой длинноногой хозяйкой, и когда поводок натягивается, рыбка резким движением руки выбрасывает болонку вперед - та с тихим визгом летит, падает и спешит вскочить на ноги, чтобы хоть немного отдалить время следующего полёта.

   У барной стойки примостилась и медленно попивает коктейль угрюмая презирающая рыба. На ней неброский костюм, что сразу вызывает одновременно и сильное отвращение, и изумление. Всем своим видом рыба выражает презрение к этому коралловому рифу, она часто начинает разговор с фразы: "Прикаде, как тебе в этом осадке?". И если её новый знакомый сразу не уплывает, а дает возможность высказаться, почему этот прекрасный риф - осадок (т.е. плохое, низкое место), презирающая рыба счастлива. Казалось бы, это чужая рыба и ее нельзя рассматривать наравне с другими обитателями, но почему, презирая этот "осадок", она так к нему тянется, почему она всё время цепляется с разговорами ко всем рыбешкам, к чему это подчеркнуто надменное поведение? Просто это рыба-обманщик, она прикидывается чужой, чтобы быть своей, её презрение - это такой же костюм, как и у остальных и он, при своей простоте, по-своему оригинален.

   И сколько этих рыб - невозможно даже перечислить! Рыба-ангел и рыба-черт, Своя-Деваха-Парень и Марсианин; раскрашенная всеми цветами радуги беззаботная рыбка-хохотушка и подчеркнуто брутальная рыба-грубость; украшенная перьями рыба-павлин и значками - рыба-значок и прочие, прочие, прочие. Изумительный мир!

   Все обитатели красивы с правильными чертами, правда, с некоторыми мужскими грубыми нотками, как у Сульфата. Да и тут некоторые постарались выделиться невероятно огромными носами, ушами, непропорционально длинными конечностями, или цветной кожей, но вся эта необычность так и задумана.

   И, тем не менее, многих обитателей рифа, при всем их старании, трудно отнести к какой-либо разновидности. Они яркие, но они сливаются друг с другом, они красивы, но тривиальны своей красотой. У них даже нет тех экстраординарных способностей, как интеллект Сульфата! Мы не будем о них говорить, они не заслуживают нашего внимания. Они неудачники, планктон в этом аквариуме, они - ничто, они зря родились, их участь - тащить жалкое существование и обитать в тени более успешных рыб.

   Не переставая играла громкая музыка, временами ритмичная и активная, временами тягучая, но в целом незамысловатая. И под эти мелодии танцевали все - и те, кто стоял, и те, кто разговаривал, и даже сидящие на барных стульях - те тоже водили плечами и изгибали спины. Порожденные руками, тазом и ногами движения волнами разбегались по всему телу танцующих, и, казалось, передавались соседям, объединяя танцпол в единый организм, и когда какая-нибудь мелодия мёдом растекалась по воздуху, то и танцоры вместе с ней выписывали такие дружные изгибы и амплитуды, что походили на прибрежные заросли водорослей.

   Иногда на танцплощадку выскакивал какой-нибудь чересчур разгоряченный чудак и начинал не в такт дико скакать, крича и размахивая руками. И так яростно он бил ногами по полу, что казалось, вот-вот пробьет его и провалится под землю. Эти "пляски святого Витта" живо захватывали соседей, и они принимались скакать вместе с ним до тех пор, пока уставший зачинщик не отправлялся к стойке, за новой порцией энергии.

   Выпив коктейль, посетители непременно разбивали стаканы, с восторгом и визгом наблюдая, как безопасное стекло разлетается на мельчайшие кусочки, после чего снова устремлялись на танцпол, а на их место выезжал маленький робот-уборщик и, пинаемый всеми ради забавы, собирал осколки.

   Какое-то время Василий, осторожно продвигался по танцплощадке, стараясь никого не задеть, и оглядывался по сторонам. Но среди этой мешанины людей, среди этих стоек, столбов, экранов не было ничего похожего на вызов экстренной службы. Не было также ни одного охранника или полицейского, или просто обслуживающего персонала, или, по крайней мере, кого-нибудь, похожего на них. Впервые Василий пожалел, что Сульфат не дошло с ним: вот уж кто быстро бы нашёл то, что нужно. Несколько раз священник порывался обратиться с вопросом, но от него либо отмахивались, либо не слышали.

   Покрутившись так по танцевальной зоне некоторое время, Василий направился к её окраине, где стояла большая группа белых навесов, в которых раздавали выпивку. Вокруг были сотни столиков, за которыми сидели любители выпить и поболтать.

   Если на танцполе энергия переполняла людей, как она переполняет маленьких детей, то здесь, на периферии жизнь была, пусть и шумная, но более размеренная, пьяная и ленивая. Движения людей казались странными и размашистыми. Все достигало крайностей, и заезжие гуляки позировали друг перед другом или чрезмерно женственно, или, напротив, с подчеркнутой брутальностью. Когда они пили, то выворачивали свои руки так, что скрюченные кисти оказывалась над стаканами. При встрече они восхищенно всплескивали руками и прикладывались ушами (всё, что осталось от приветственных поцелуев), затем говорили друг другу "Прикаде", что было сокращением от "Привет, как дела", и начинали вести важные разговоры.

   Мимо Василия медленно, но лихо "проскакала" пьяная кавалерийская пара. Один из гермафродитов, изображая лошадь, ползло на четвереньках, низко опустив голову, и еле переставляло руками и ногами. Очки-повязки сползли и хомутом болтались на его шее. Его товарищ сидело верхом и, размахивая руками, что-то горланило.

   Василий проводил их взглядом и тут же запнулся об кого-то.

   - Извините, - извинился он и посмотрел под ноги - под столиком, лаская и раздевая друг друга, лежала парочка. Они не замечали никого, и им было ровным счётом наплевать, запинаются об них и извиняются ли после этого. Они были подлинно свободными и раскрепощенными.

   Музыкальная композиция закончилась и наступила короткая тишина, разбавленная монотонным гулом толпы. Это был шанс обратиться к кому-нибудь, не надрывая связок.

   - ... выпил я там, аще немерено, - эмоционально говорило рассказчик одной компании, сидящей кружком за ближайшим столиком. Чтобы придать ещё больше красок своим словам, оно размахивало руками и глубоко дышало. - И во я аще начала блевать-блевать, блевать-блевать. Потом махнули в Пироговскую бухальню, я там аще опять выпил - опять там блевала...

   Приятели слушали внимательно и поддерживали рассказчика смешками, одно из них - с зелёными волосами, скатанными в длинные колючки и уложенные колесом, как венок у статуи Свободы - настолько было захвачено повествованием, что забыло о выпивке и, как заворожённое, держало стакан у губ, сложенных в улыбку Джоконды.

   Словно подгоняя Василия, зазвучал голос ди-джея:

   - Это всё а-а-атлично, дэхи, но вот у нас новая песня от Ве-е-еликого Кропена - "Жёлтый катетер любви"!

   Дружное восклицание посетителей встретило эту новость, и сотни рук взмыли в воздух, приветствуя новое произведение и знакомое имя.

   - Прошу прощения, - обратился Василий к компании и, о чудо, привлёк их внимание: рассказчик замолчало, вальяжно повернуло к нему голову и слегка наклонило её, замерев в ироничной улыбке.

   - Вы бы не могли мне помочь? - спросил Василий, силясь перекричать начавшийся проигрыш.

   - А? - подставило ухо один из гермафродитов и сморщило лицо.

   - У меня сломалась машина, недалеко отсюда, Вы бы не могли вызвать помощь?

   - Не мог бы, - отрапортовало рассказчик.

   - Тогда не знаете, где можно найти помощь?

   - У меня ты её точно не найдёшь, - мгновенно ответило рассказчик, едва Василий произнёс последнее слово. Компания негромко рассмеялась.

   - Я понимаю, но мне бы вызвать какую-нибудь... спасательную бригаду.

   - Вызывай, - остроумно ответило рассказчик и, покачивая головой, посмотрело сквозь очки-повязки на своих приятелей, дескать, глядите, как я его - друзья снова засмеялись.

   - Но как?

   - Как-нибудь, - мгновенно ответило гермафродит. С его лица не сходила улыбка - оно получало искреннее удовольствие дразнить священника и продолжало бы этот блиц-диалог, если бы Василий не решил его прервать сам.

   - Сходи, переоденься, - громко крикнуло кто-то вдогонку и засмеялось.

   Василий сделал несколько шагов и чуть не был сбит каким-то странным человеком. Пробежав мимо, человек неожиданно остановилось, размахивая руками, словно шизофреник, затем снова сорвалось и убежало, крича и расталкивая окружающих, напуганное чем-то в своих очках-повязках.

   По воздуху, тем временем, чем-то вязким разносилась немного заунывная музыка, заставляя танцующих размашисто колебаться и вертеться, словно они попали в водоворот, а томный голос пел им:

   "Жёлтый катетер любви,

   Меня видит, в меня входит.

   Жёлтый катетер любви,

   В любовь твою меня уводит..."

   Больше всего сейчас Василию хотелось убраться отсюда, но уйти без помощи он не мог. Нельзя сказать, что увиденное потрясло его или шокировало, но даже двух с половиной веков адской жизни оказалось недостаточно, чтобы он освободился от своей зашоренности и узости взглядов на человеческую свободу. Наверное, то же самое испытывали бы и наши предки середины 18 века, доведись им отказаться рядом с нами. Не будем их всех за это винить, ведь, если признаться, мы и сами частенько склонны смотреть на всё через призму стереотипов, которые нам вдалбливали с детства.

   За соседним столиком в полном одиночестве сидело подобие девушки с выбритой кроме самой макушки головой. Из макушки вертикально торчала маленькая косичка. "Подобие" неподвижно сидело со стаканом на высоком одноногом стуле со спинкой, плавно облегавшей его тело сзади, закинув ногу на ногу и выставив вперед как пику огромную шпильку на туфлях. Глаза были скрыты за очками, но даже так лицо его выглядело опустошенным до отупения.

   - Извините, что отвлекаю Вас, но у меня недалеко сломалась машина...

   Гермафродит перестало пить и с серьезным выражением уставилось через повязку на Василия. Василий замолчал, соображая, чем он мог его обидеть.

   Заиграл припев:

   "Я не буду больше любить,

   Я не буду больше пить.

   Я прошу катетер любви:

   Меня к тебе скорей унеси."

   Пауза затянулась, и священник решился продолжить:

   - Не могли бы Вы мне подсказать...

   Гермафродит резко схватило его за бородку и дернуло за неё:

   - Хе, - скептически сказало гермафродит и отвернулось, вернувшись к коктейлю.

   - У меня друг там остался... - настойчиво продолжал гость из Преисподней.

   Подобие девушки сморщилось и замахало руками: мол, уходи.

   - На улице холодно, я боюсь, как бы...

   - Не-не-не, туда.

   Василий посмотрел, куда махало это существо.

   - Куда?

   - Туда! Не ко мне. Не парь.

   С растерянным видом Василий двинулся в указанном направлении. Тут же к "подобию" подскочило другой гермафродит и начало что-то энергично выяснять. Судя по тому, что оно тыкало в Василия пальцем, ему очень не понравилось, что тот разговаривал с "подобием". В ответ гермафродит с косичкой разразилось криком и со всей мочи запустило в лоб обидчика стаканом. Мгновенно завязалась драка, сопровождавшаяся визгами, ударами наотмашь, выдергиванием волос и хохотом окружающих. К драке подключились еще несколько человек, и вместе они легко повалили и отпинали подобие девушки. Драка закончилась так же стремительно, как и началась, не все даже успели обратить внимание на шум, и полминуты спустя они расспрашивали друг друга, не скрывая досады, что пропустили такое зрелище.

   Нападавшие мгновенно растворились в толпе, а "подобие" осталось лежать на полу, беспомощно размахивая руками, и лицо его выражало не страдания, но ненависть. Оно пыталось подняться на огромных каблуках, но вместо этого опрокинуло все стулья вокруг, чем каждый раз вызывало всеобщий смех. Кто-то подскочил, пнул его ещё раз и снова убежал - очередная порция веселья. Василий хотел, было, помочь подняться, но получил от "подобия" удар по ноге и порцию брани - и опять вокруг вспышка хохота.

   Толпа расступилась, и на авансцену выехала четверка черных роботов-кентавров, на четырех колесах. Один из них имел огромный вымпел на всю грудь.

   - Городская охранная служба, номер 24, бригада 6, - нудно прожужжал робот с вымпелом. - Фиксирую нападение. Арестовать правонарушителей.

   Другие роботы зажужжали, разъезжаясь в толпу, и вылавливая всех, кто участвовал в инциденте. А робот с вымпелом, помог подняться пострадавшему и попросил предъявить паспорт. Гермафродит с косичкой подставило щёку, где почти под ухом находилась татуировка, в виде какого-то слова, которого Василий, впрочем, не успел рассмотреть. Робот лишь коснулся татуировки кончиком пальцев. Вдруг он обернулся в сторону Василия и, словно почувствовав что-то, пристально уставился своими камерами, похожими на паучьи глаза. Он развернулся всем корпусом и плавно, словно осторожно, подъехал к Василию вплотную.

   - Предъявите Ваш паспорт.

   Василий молчал.

   - Ваш паспорт, - настойчиво повторил робот-кентавр.

   - У меня нет такого.

   Робот пристально взглянул на Василия, из его запястья начал медленно выдвигаться штырь электрошокера.

   - У Вас нет электронного паспорта?

   - Нет.

   - Вы... господарь?

   Штырь на руке "кентавра" выскочил окончательно с характерным щелчком в конце.

   - Господарь, господаря поймали, - слышалось вокруг, и, казалось, даже музыка стала играть тише.

   Василий молчал в растерянности.

   - Вы задержаны, - громко, но с почтением заявил робот, заковал правую руку Василия в наручник и, легко усадив его на свою спину, быстро двинулся куда-то вглубь центра, ловко лавируя между танцующими.

  

Глава XVI

   Спустя две минуты, двое мужчин в чёрных костюмах, похожих на спортивные, и с вымпелами, как у робота, вели задержанного по коридору полицейского участка, расположенного прямо в развлекательном центре. Василия завели в белую пустую комнату, посреди которой стоял прозрачный стол, кресло какой-то сложной конструкции и невысокий одноногий стул, похожий на те, что Василий видел у барных стоек. Его усадили в кресло перед столиком и оставили одного. Вскоре вошел молодой улыбающийся сотрудник в таком же чёрном костюме без очков-повязки и уселся на одноногий стул по другую сторону стола.

   - Добрый вечер, лейтенант "Государственной охранной службы" Смирнов, - крайне приветливо представился мужчина в чёрном и ткнул пальцем по столику -- на крышке стола проявился тёмный прямоугольник размером с обычный лист бумаги. - Так, что у нас тут?

   Он внимательно изучал текст на тёмном пятне и, по мере того, как он читал, на лице его, кроме доброжелательности, начали проявляться неподдельные удивление и интерес.

   Лейтенанту Смирнову ежедневно приходилось разбираться с десятками нарушителей, которые при одном только упоминании о наказании, раскисали, сползали с кресла и заливались слезами. И, несмотря на шаблонную улыбку, которую он непременно демонстрировал здесь каждому, все эти преступники давно ему стали противны. Они опротивели даже не за малодушие и глупость, а за то, что всё было одинаково, всё стало надоевшей ежедневной рутиной. Сейчас же перед ним сидел "господарь" - дело не только новое, но и еще -- кто знает! - сулившее карьерным ростом. Однако он не торопился с допросом, а, по утвержденному обычаю, поинтересовался, удобно ли арестованному в кресле и нет ли у него каких-нибудь пожеланий. Василий ответил, что ему очень удобно, и это соответствовало действительности, поскольку как только его посадили прямо в наручниках в кресло, оно моментально приняло форму спины, а по телу побежали приятные вибрации, так что сидеть в нем можно было хоть целую вечность.

   - Какую обстановку предпочитаете? - заискивающе спросил лейтенант, подойдя к стене, в которой открылась ниша с подносом. Василий молчал. - Урбоцентр? Развлекательный центр? Лес? Морское дно? Пляж?..

   На последнем слове ему показалось, что Василий кивнул. Василий действительно кивнул, но это был неосознанный кивок человека, который пытается понять, что от него требуется.

   - Значит пляж. Отлично. Пляж! - громко сказал лейтенант и комната, как по волшебству преобразовалась до неузнаваемости. На стенах с одной стороны раскинулось бирюзовое море, с другой - бесконечное жёлтое побережье, потолок стал голубым как ясное небо, и по нему с криком носились чайки. Шумел морской прибой, и даже пол издавал характерный песчаный хруст, когда по нему шли. Комнату наполнил запах моря, чувствовался легкий морской бриз. Пальмы на стене за стулом лейтенанта раскачивали раскинувшиеся по потолку широкие листья в такт бризу и легко шелестели. Даже прозрачный столик проявил окраску и теперь выглядел как бамбуковый. Всё это казалось таким реалистичным, словно они и впрямь оказались на пляже.

   Но в то же время яркий свет начал нещадно жечь бледную кожу Василия. Он согнулся вперед, пряча лицо от солнца, и тогда свет настиг его шею. Василий закинул скованные руки за голову, и лучи принялись жарить его кисти.

  -- Мешает свет? - спросил лейтенант, возвращаясь с подносом. - Чувствительная кожа, интересно, я слышал про такое. Убрать ультрафиолет! - скомандовал он невидимому слуге, и вскоре Василий смог убрать руки.

   - Значит, паспорта у Вас нет? Как же Вас зовут? - неторопливо спросил лейтенант Смирнов, ставя на столик поднос с какими-то небольшими цветными фигурками. Фигурки представляли собой яркие аккуратные пирамидки, конусы, цилиндрики, спирали и прочее и больше походили на детский конструктор.

   Василий представился, но Смирнова, похоже, это не очень интересовало.

   - Угощайтесь, - предложил он, снова усаживаясь на свой одноногий стул.

   Василий взял пирамидку, она оказалась мягкой и приятно теплой. Он откусил кусочек и замер: фигурка имела такой насыщенный вкус, такую приторную сладость, что будь он живой, его бы непременно стошнило. Сейчас Василий порадовался своим притупленным ощущениям.

   - Так что Вы делали в развлекательном центре?

   Сочтя, что выплевывать угощение будет, по крайней мере, неприлично, Василий поспешил проглотить кусок. В этот момент в комнату тихо вошел офицер в таком же черном спортивном костюме и так же без очков (как, впрочем, у всех сотрудников "Государственной охранной службы"), но только с множеством наград на груди -- лейтенант вскочил и отрапортовал:

   - Почтенный полковник, лейтенант Смирнов. Провожу...

   Не произнеся ни звука, полковник жестом прервал его и кивком головы велел продолжать допрос, а сам, скрестив руки на груди, навалился на стену возле двери. За его спиной простиралось голубое небо, и со стороны это выглядело, будто полковник опирается на воздух.

   Лейтенант продолжил, но теперь держался более официально, было видно, что присутствие постороннего сильно напрягает его.

   - Итак, что Вы делали в развлекательном центре?

   - У нас сломалась машина в нескольких километрах отсюда...

   - Машина -- это такуша?

   - По всей видимости, да, - неуверенно кивнул Василий.

   - У "вас" - это у кого?

   - У меня и моего знакомого С-с-с-с... Сульфат, кажется. Да, точно, Сульфат! Вернее, это его ма...

   - Он тоже здесь? - перебил Смирнов.

   - Нет, он остался в машине, а я пришел сюда за помощью.

   - Как пришли? - удивился лейтенант. - Пешком?

   - Да, - ответил арестованный.

   - Пришли пешком! - удивленно повторил Смирнов и гордо посмотрел на полковника: "Видишь, кого я допрашиваю?"

   - Допустим, - продолжил лейтенант и нагнулся вперед, его взгляд уперся во взгляд Василия. - Спрошу прямо: Вы - "господарь"?

   - Нет, - быстро ответил Василий, успев усвоить: кем бы ни являлись "господари", будет лучше, если его не станут причислять к ним.

   - Значит, вы с другом просто ехали в развлекательный центр отдохнуть? - не отрывая своего взгляда, спросил лейтенант. Впервые за свою практику он старался быть страшным, но как ни старался, всё в нем -- и тон голоса, и выражение лица -- всё было обходительным и даже услужливым.

   - Вообще-то я ищу Наместника...

   - Он ищет Наместника! - воскликнул от удивления лейтенант, откинувшись на спинку, и снова посмотрел на полковника: "Каков гусь!" Взволнованный тем, что всё так удачно складывается, он встал и принялся ходить кругами, обдумывая дальнейший ход допроса.

   - Вы мужчина, но Вы не сотрудник ГПК, у Вас нет паспорта, в Вас нет нанороботов -- это показало сканирование, - Вы одеты в старинную одежду и говорите, как не говорят уже, наверное, лет триста. И ещё Вы ищете Наместника, - он остановился и резко повернулся к Василию, надеясь, этим сильно напугать его. - И после этого Вы хотите сказать, что Вы не "господарь"? Вы понимаете, что добровольным признанием Вы сможете существенно облегчить свое наказание?

   Василий молчал, он понял, что застрял здесь надолго и уже подумывал, что если ему разорвать наручники и вырваться отсюда силой. Лейтенант воспринял это молчание по-своему, он положил правую руку на спинку кресла и наклонился к Василию.

   - Если Вы признаетесь и расскажете всё, то... Вам могут сократить количество ограничений по развлечениям и их сроки, - сказал он заговорщическим голосом.

   Не разгибаясь, Смирнов оглянулся на полковника, но увидел вместо одобрения на его лице лишь ироничную ухмылку. Конечно же, "господарь" получит куда более суровое наказание, чем те, что он обычно выносил мелким хулиганам! Лейтенант выпрямился, одернул полы и прокашлялся.

   - Ну, так зачем Вам Наместник? - продолжил он громко, став спиной к Василию, и вдруг резко обернулся и так стремительно наклонился к арестованному, что их лица чуть не столкнулись. - Уж не собираетесь ли Вы его убить?

   Василий и на этот выпад никак не отреагировал, он глядел на иллюзорный песок перед собой и легким движением ноги перегонял его то вправо, то влево.

   - Сколько время? - Василий поднял глаза и посмотрел на лейтенанта умоляющим взглядом.

   Сконфуженный неожиданным вопросом, лейтенант выпрямился, посмотрел на полковника, как бы спрашивая совета у него, и лишь потом подошёл к черному дисплею на бамбуковом столике.

   - Пол двенадцатого, - сухо ответил он и тут же оживился: - Зачем Вам знать время? Вы запланировали атаку на центр?

   - Ну, ну, - покровительственно вступился полковник и, наконец, оторвался от стены. - Зачем так сразу?

   - Я должен доставить сообщение Наместнику до утра. Уверяю, я не замышляю ничего плохого.

   - Какое сообщение? - еще более оживился лейтенант.

   Василий попытался достать свиток, но в наручниках это было сделать очень сложно. Он указал пальцем себе за сумку, и Смирнов смело залез в нее. Он достал свиток, осмотрел и попытался развернуть его -- тщетно: сколько бы лейтенант ни силился оторвать печать, всякий раз она выскальзывала из его рук и бешено раскачивалась из стороны в сторону, дразня его.

   - Вы сказали, что Ваш автомобиль находится в нескольких километрах отсюда? - продолжил допрос полковник.

   Василий кивнул.

   - Но мы не получали никаких сообщений о происшествиях.

   - Я не знаю почему, но связь не работала.

   - Похоже на засаду, почтенный полковник, - не отрывая взгляда от свитка, заметил лейтенант. Другой рукой он ощупывал свои карманы в поисках какого-нибудь режущего предмета. Не найдя такового, Смирнов попытался отогнуть край пергамента, чтобы прочитать под ним, но край даже не захватывался пальцами.

   - Выясним, - коротко ответил полковник и скомандовал невидимому слуге: - Просканировать все системы связи в радиусе пяти километров от развлекательного центра.

   - Он что, склеен? - с досадой в голосе спросил лейтенант, не отрывая взгляда от свитка и вертя его в руках.

   - Кто Ваш друг? - не обращая на лейтенанта, продолжил почтенный полковник.

   - Он мне не друг, мы просто случайно познакомились. Он попал в аварию... по моей вине... я не собирался в центр...

   - Вы не собирались в центр, но проделали такой путь, чтобы помочь незнакомому человеку. Пффффф, - фыркнул лейтенант, откладывая в сторону послание, будто оно ему совершенно не интересно.

   - Не только, - признался Василий, - мне нужно было узнать, где можно найти Наместника.

   - Вы не знаете, где найти Наместника? Может, Вы еще не знаете где Вы?

   - Не знаю, - спокойно ответил Василий.

   - Кто же Вас послал?

   - Дьявол, - честно признался Василий.

   - Ха-ха-ха, - расхохотался лейтенант. - Смешно! Знаете, я даже начинаю верить, что Вы не "господарь".

   В это время металлический голос откуда-то сообщил:

   - Результаты сканирования.

   Лейтенант быстро уселся на свой стул и бегло пробежался взглядом по тёмному экрану на "бамбуковом" столике.

   - Поломка ретрансляционной башни в районе квадрата Е65, - сообщил он, - предположительная причина неисправности - удар молнии. Рановато для молний, - лейтенант скептически посмотрел на полковника - полковник молчал. Лейтенант снова перевёл взгляд на экран и почему-то с улыбкой добавил: - Пять человек засняли видео с места аварии и отправили в айнет.

   Он махнул пальцем, как будто подцепил и подбросил вверх этот тёмный прямоугольник со столика -- изображение поднялось вертикально, как страница книги, и Василий увидел автомобиль Сульфата. Судя по ракурсу, кадр был сделан с трассы.

   - Это ваша такуша?

   - Да, это его машина!

   Полковник все это время стоял, выпрямившись, и, смотря куда-то перед собой, о чем-то усиленно думал.

   - Вот что, - наконец, заключил полковник, тоном, который означал, что он принял окончательное решение. - Вы можете быть свободны, я сейчас вызову аварийную бригаду. Отдайте ему грамоту.

   - Но это же ведь... - невольно вырвалось у Смирнова, но он спохватился и замолчал.

   - Вы сами видели автомобиль, - строго заметил ему полковник и вышел.

   Смирнов медленно поднялся и, заложив руки за спину, отошел в сторону. По лицу его было видно, что это решение стало неожиданностью для него. До этого момента лейтенант опасался, как бы полковник лично не начал допрашивать арестованного и тем похитил его лавры, но последний вердикт его просто ошарашил.

   "Почему он это сделал? - думал он про себя. - Ведь это 100%-ая засада. Он что-то задумал. Видимо, хочет накрыть всю банду. Поди, сейчас высылает войска вперед. Мда, молодец, нечего сказать! Конечно, теперь он получит награду. Может даже в Центральный офис переведут. А я здесь. С этими идиотами. Как же мне всё это надоело". Последние несколько дней Смирнов и без того находился в неважном расположении духа, и эти размышления отнюдь не улучшали его настроение.

   Вскоре вернулся полковник, он извинился перед Василием за недоразумение и, приложив большой палец к небольшой пластине на наручниках, расстегнул их.

   - Очки, - упавшим голосом сказал Смирнов. - Вы где-то потеряли свои очки.

   С жалким выражением лица он протянул повязку Василию.

   Василий и полковник вышли в коридор, оставив Смирнова угрюмо сидеть под пальмами.

   - Вас довезут до места аварии, - говорил полковник, пока они шли, - отремонтируют автомобиль, но к Наместнику Вам лучше не соваться.

   - А Наместник -- кто это?

   - Вы что, действительно не знаете Наместника? - полковник с удивлением посмотрел на Василия. - После директора ГПК, это -- самый популярный человек в мире.

   Перед ними открылась дверь из одного из кабинетов, куда зашли двое рядовых охранников.

   - Вам запрещается играть в виртуальные игры в течение полугода, - доносился из кабинета чей-то грозный голос. - Ваш игровой аккаунт будет удален. Все накопленные бонусы и награды будут аннулированы. Также Вы теряете титул мастера игры первой лиги и не имеете право употреблять его со своим именем.

   После этих слов зашедшие охранники вытащили под руки в коридор гермафродита. Гермафродит ревело и не могло передвигать ногами самостоятельно, как будто его вели на расстрел. Василий завернул голову назад, наблюдая за приговоренным, но неожиданный голос полковника вернул его в реальность:

   - Наместник -- руководитель очень популярной оккультной секты. Он называет себя наместником Дьявола на земле, - полковник презрительно ухмыльнулся и шутливым тоном добавил, указывая на суму священника, в которой был свиток: - Надеюсь, Вы его не убить этим посланием собираетесь.

   - Вы тоже думаете, что я "господарь"?

   Полковник ухмыльнулся еще раз.

   - Ну а кто же еще? У Вас нет электронного паспорта -- этого уже достаточно. Ведёте себя, как-то... странно. К тому же мужчина.

   Они вышли в танцевальный зал и направились к выходу. Гермафродиты расступались перед человеком в форме, как волны перед носом корабля, выражая тем высокое почтение, а может даже и страх.

   - Почему? - крикнул на ухо полковнику Василий, потому что вокруг снова гремела музыка.

   - Наденьте очки, - вместо ответа сказал полковник.

   - Что?

   - Наденьте очки, так Вы не будете сильно выделяться из толпы.

   Василий надел очки и посмотрел на все вокруг другими глазами. Все вокруг стало ярче: роботы, обслуживающие посетителей предстали теперь забавными зверьками, постройки видоизменились и покрылись яркими изображениями фигуристых гермафродитов в вызывающих позах, а высоко под центральным куполом, заслоняя тучи, звезды и луну, возникали и превращались друг в друга яркие объемные голографические композиции. Вокруг царил карнавал красок и света. Только одежды и внешний вид посетителей не подвергались никаким метаморфозам.

   - И все же, почему странно, что я мужчина? - снова спросил Василий.

   - Потому что все жители - гермафродиты.

   - Гермафродиты? Как гермафродиты?

   Василий оглянулся по сторонам -- так вот почему окружающие так странно выглядят! В этот момент его оттолкнули в сторону - он разошёлся с полковником и сразу оказался в самой гуще танцующих. К нему посетители не проявляли того уважения, каким пользовался офицер, и Посланнику пришлось буквально пробиваться через толпу, чтобы вновь воссоединиться со своим освободителем.

   Уже видны были прозрачные ворота развлекательного центра -- не те, через которые Василий попал сюда, а поменьше, возможно даже, служебный вход, - за воротами их ожидал небольшой фургон, больше напоминающий микроавтобус без окон.

   - Почему все гермафродиты? Что случилось? - повторил свой вопрос Василий, когда поравнялся с полковником.

   - Слушайте меня внимательно, - сказал тот, лицо его было очень серьезным. - Я Вас отпускаю, но у Вас мало времени: технические работы скоро закончатся, и через пару часов информация о Вашем задержании будет проанализирована Ларом...

   - Ларом?

   - Не перебивайте! - раздраженно отрезал полковник и посмотрел на часы на руке. - Через два... теперь уже почти через полтора часа о Вас станет известно руководству ГПК, поэтому, как только доберетесь до места аварии, постарайтесь незаметно скрыться. Понятно?

   - Но я должен доставить послание.

   - Полтора часа - это очень мало! Конечно, Вас доставят до Наместника, но мой Вам совет: уходите с места аварии сразу! Слишком велик риск: если опоздаете, к Вашему приходу Наместника уже успеют эвакуировать, а в его квартире организуют засаду. Станете сопротивляться - Вас просто пристрелят. Но даже если Вы доберетесь до Наместника раньше, сомневаюсь, что Вам хватит времени, чтобы убраться из урбоцентра.

   Они вышли из центра и подошли к фургону. Прозрачные ворота закрылись за ними, и вокруг снова воцарилась тишина. Задняя дверь фургона плавно опустилась вниз, превратившись в своеобразный трап. Василий поднялся по нему, но остановился на полпути, стянул с глаз очки и обернулся.

   - Зачем Вы меня отпускаете, если уверены, что я - "господарь"?

   - Садитесь, - раздраженно сказал полковник и мотнул головой в сторону салона.

  

Глава XVII

   Священник вошёл внутрь и осмотрелся по сторонам: вокруг стояли разные серые пластиковые ящики, из-за них он не сразу увидел у левого борта небольшую лавку, рассчитанную не более, чем на одного-двух человек. Василий сел на неё, и его тут же окружили два, на вид твердых, но мягких на ощупь, ремня. Ремни быстро застегнулись у него на животе, после этого дверь бесшумно поднялась, и фургон тронулся с места.

   Внутри было светло. Помимо ящиков, вдоль противоположной стены стояли два зафиксированных ремнями робота с мощными руками и почти без головы. В центре фургона стоял робот-кентавр, в точности такой, что арестовал Василия. Весь путь все трое были неподвижны, как и окружавшие их пластиковые ящики, но стоило фургону остановиться, роботы мгновенно ожили, от чего Василий, даже вздрогнул.

   Оказавшись снаружи, безголовые роботы немедленно принялись осматривать автомобиль и поврежденную ретрансляционную башню, а "кентавр" в это время сканировал Сульфата тонким зеленым лучом, вырывавшимся из его лба. Сульфат же неотрывно смотрело на Василия с перемешанными вместе восторгом и изумлением: находясь в одиночестве уже продолжительное время, в тишине, которая прежде не посещала его даже во сне, без своих виртуальных собеседников, но зато в реальном, не преобразованном мире - и вот находясь в столь ужасной ситуации, Сульфат уже потеряло надежду, что священник вернется, и эта встреча стала для него сродни чуду.

   Вскоре на место аварии прибыл еще один фургон со всем необходимым для ремонта и дополнительно двумя роботами. Работа закипела как на конвейере: каждая машина знала свою задачу и выполняла ее самым эффективным образом, не теряя ни секунды на лишние движения. Один робот циркулярной пилой высекал столпы искр из помятого автомобиля, другой тут же ковырялся в электронике, третий - шустро вскарабкался на вершину башни и чем-то там жужжал. Четвертый в это время вычистил салон и предложил людям сигарет и горячего энергетического напитка. От напитка, впрочем, Василий предусмотрительно отказался.

   Вскоре появилась связь, и Сульфат тут же включилось в непринужденную беседу со своей возлюбленной Манарелой:

   - Да пошел ты аще! - истошно кричало оно. - Ты аще представить не можешь, что со мной тут было!

   Похоже Сульфат видело своего собеседника через очки, поскольку руками схватило воздух перед собой и несколько раз тряхануло.

   - А мне аще чхать на это!

   - Позвольте исследовать Ваш паспорт, - деликатно обратился к нему кентавр.

   - Ко-че атвали! - крикнуло влюбленное создание своему невидимому собеседнику и охотно задрало рукав пелерины, показав на предплечье небольшую татуировку "DCLXVI". Робот прикоснулся к татуировке пальцем.

   - Рад нашей встрече, господин Сульфат Метелина, - поприветствовал его робот и затем уважительно указал рукой на Василия. - Руководство ГПК от лица всего Человечества, просит Вас доставить этого человека, куда он попросит.

   - Да ну, мне... в Центр надо.

   - У нас свободное государство, - сухо напомнил робот, - Вы вправе отказаться, но в случае выполнения этой задачи государственной важности, вы получите медаль "За заслуги".

   - Медаль... - в глазах Сульфата так и заблестели два желтых кругляшка.

   Ремонт был закончен, на него ушло несколько минут, хотя Василию показалось, что всё отлаженное действо происходило лишь несколько мгновений.

   - Щас, как "Лар" скажет, - решило Сульфат и легкой походочкой, как на подиуме, направилось к почти новенькому авто. Нежно проведя рукой по прозрачному куполу, оно элегантно ткнуло в дверь, и та откинулась.

   - "Лар", тут это... доставить, - говорило оно кому-то внутрь салона. - "Служба" говорит. А мне в центр - там Манарелла. У меня с ним встреча.

   Ноги его стояли снаружи на земле, в то время как корпус, изящно прогнувшись, находился внутри автомобиля. Всеми своими грудями Сульфат навалилось на спинку ближайшего к нему кресла и обняло его так, словно это был любимый человек.

   Ответ последовал незамедлительно:

   - Советую Вам доставить пассажира до места назначения, - прозвучал уже знакомый Василию гнусавый с металлическими нотками голос, точь-в-точь как в полицейском участке. - Таково распоряжение полковника Государственной охранной службы.

   Сульфат было на седьмом небе, трудно даже предположить, как бы повело оно, окажись ответ "Лара" иным.

   - Садись, садись, - задорно, словно строчку весёлой песенки, пропело оно и вольготно раскинулось в переднем кресле. Все беды были позади, впереди были только радости и медаль! Если бы оно только знало, что ожидает его уже этим утром!

   Священник сел рядом с ним, и автомобиль тронулся в обратном направлении от Центра. Странно, Василий ни разу не произнес имя "Наместника", ни адреса, которого он, кстати, так и не узнал, но похоже, это не волновало ни Сульфата, ни ту навигационную систему, которая управляла автомобилем.

   - Сколько сейчас время, - спросил Василий. Его как ребёнка теперь забавляла возможность задавать вопросы в никуда и получать ответы ниоткуда.

   - Пять минут первого, - прозвучал металлический голос.

   Василий невольно улыбнулся, ему захотелось спросить ещё что-нибудь. Интересно, знает ли система о пункте назначения?

   - Сколько ехать? - спросил он.

   - Приблизительное время пути - 56 минут.

   "Полдвенадцатого я ещё был в участке - прикидывал в уме Василий - сейчас двенадцать, да ещё час пути, итого остается полчаса. Вполне неплохо! Можно просто сунуть грамоту Наместнику и уйти. Лишь бы он был дома".

   Он ощупал свиток в суме и отвалился на спинку кресла. Путешествовать было приятно: автомобиль ехал мягко и в нём было просторно и так свежо, что складывалось ощущение, будто они с Сульфатом сидят теплым вечером в открытой беседке.

   Василий не подозревал, что в этот миг мчался на свидание со своим родным городом. Конечно, это был совершенно новый урбоцентр, выстроенный в нескольких километрах южнее старого города, развалины которого поросли лесом и теперь никого не интересовали, но этот урбоцентр унаследовал имя его малой родины, и в нём жили потомки его земляков, друзей, знакомых. Этого Василий не знал, он просто ехал туда, где надеялся увидеть новую жизнь.

   - Слышь, как тебя кличут? - завязало разговор Сульфат.

   - Василием, - неохотно ответил Василий.

   Как странно, в Аду он мечтал оказаться на земле и, встретив кого-нибудь из живых, говорить с ним часами, и вот его мечта сбылась, но беседовать отчего-то совершенно не хотелось. Сейчас Василий предпочёл бы ехать в тишине.

   - Василием-масилием. Хы-ы-ы, - почему-то развеселилось Сульфат. - Знаю, это в честь Василия Грозного. А я Сульфат. Это в честь предка моего, была одна такой умный, натурально. Он еще в бутылке жил. С под коньяка!

   Сульфат расхохоталось своей шутке, которую, благодаря образованию, могло понять только оно. Миф о своём знаменитом предке был, конечно, почерпнут из курсов, правда, рассказы о Сократе и Диогене Синопском, жившем в бочке, перемешались сейчас в его голове с восточными легендами о джинне из лампы, и выдали вот такой "коктейль Молотова" в бутылке "с под коньяка".

   Сульфат еще много рассказывало о своих многочисленных друзьях-подругах, а особенно о Манареле, в которую оно влюбилось до беспамятства, но сейчас уже разлюбило. Но Василий слушал его не внимательно, он смотрел на тянувшийся вдоль трассы еле заметный голубоватый луч и размышлял: кажется он ему, является ли он иллюзией отраженного света, или на самом деле в пяти метрах над дорогой тянется луч? И если он есть на самом деле, то, что это за луч, откуда он взялся и куда направлен? Размышления его пресеклись появившимся возле трассы молотообразным столбом, который одной стороной поглощал в себя луч, а другой - отправлял его в новом направлении.

   - Что это такое? - прервал Сульфата Василий, указывая на оставшийся позади столб.

   Сульфат опешило от неожиданного вопроса, который к тому же никак не вязался с тем, что он говорил. Оно долго вглядывалось назад, но когда поняло, о чем говорит Василий, пришло в замешательство. Дело в том, что такие столбы находились повсюду, но оно даже понятия не имело, что у них может быть какое-то объяснение. По крайней мере, на курсах о них точно ничего не говорили!

   - Ну-у-у-у, - задумчиво протянуло Сульфат, выигрывая время. - Это аще важная штука, они возле дорог всегда. Ко-че, не будет их -- и не будет дорог, - наконец, нашлось оно.

   - Как это не будет? - искренне удивился священник.

   - Вот так, аще не будет, - почему-то радостно произнесло Сульфат. - Вот это голубое попадает в эти палки, а потом - в землю и появляется дорога.

   Василий ничего не ответил, он отвернулся и начал глядеть в окно, а Сульфат, затосковав, стало смотреть на панель перед лобовым стеклом и смеяться. Василий удивленно посмотрел на него, а затем услышал, что и из его очков-повязки доносятся негромкие голоса. Он осторожно надел очки и увидел объемные фигуры перед собой. Словно стремясь наверстать упущенное, Сульфат постоянно стукало пальцами по панели то справа от фигур стереовида, то - слева и перескакивало с одного объемного видео на другое. Попутно оно болтало с собеседником, образ которого в виде бюстика висел в воздухе над основным изображением.

   - Слышь, я с Манарелой расстался, - воодушевленно говорило Сульфат образу. - А, так... Чо со мной было! Я же чуть не убилась! Натурально! Ага!... А! Смотри, чё показывают!... А еще, слышь, мне медаль дадут. Ноооо!!! За заслуги! Я герой, аще! Слышь, что я придумала: вот у меня будет теперь две медали -- за учебу и за заслуги - и вот я в Супер поеду в прозрачной накидке... Да! Полностью прозрачной! И вот я тут на боковые груди прикрою медальками, а в центре еще какой-нибудь медальончик! Аще кулёво придумала!!! - Сульфат завизжало от восторга, и мечтательно добавило: - Вот бы у меня было три медали!

   На панели возникли фигурки двух человечков с нелепыми прическами.

   - О, это, ко-че, аще кулёвенько! Мартын и это... Роза, Ага! Аще! - громко закричало Сульфат, тряся указательным пальцем и оглядываясь на Василия. Оно уже смекнуло, что попутчик его не слишком умен, и ему нужно всё объяснять и показывать. И Сульфату это нравилось.

   Как будто на этот зов, справа от первого собеседника появился ещё один бюст.

   "...Я тоже могу не слабо петь" - кричало скрипучим голосом, корчась в улыбке, Роза или Мартын, и в этот момент испустило газы.

   Сульфат захихикало.

   - А я тоже могу петь! - заявил новый бюст и нарочито противным голосом проскрипел что-то невнятное.

   "Ты поешь хуже, чем твои драные родители!" - проорало Мартын или Роза и засмеялось. Несмотря на то, что юмористы общались друг с другом, они смотрели строго на зрителя.

   - А-ха-ха! Это про тебя! - сказало Сульфат, обращаясь к бюсту-певцу.

   "Певец" улыбнулось и еще пропело что-то на другой мотив. Над экраном появилось лицо ещё одного гермафродита.

   - Ты Мартына и Розу смотришь? - спросило его Сульфат.

   - Мартын и Роза? - переспросило собеседник номер 3. - А они говорят про секс?

   "Заткнись, тупица! Я пою хорошо!" - кричало в этот момент Роза или Мартын, приняло позу оперного певца перед взятием высокой ноты и... снова испустило газы.

   - Заткнись, тупица! Слышь? - повторило за ним Сульфат.

   - Нюра, ты? - спросило первый собеседник нового.

   - Ага, хочу с Розой полюбиться по-настоящему!

   - Все Нюры, по факту - дуры, - отчетливо заявило собеседник номер 4, улыбающееся лицо которого появилось мгновение назад справа от юмористов.

   "Что-то ты сегодня не на шутку распелся!" - заметило второй ведущий, глядя не на партнера, а на зрителя.

   Сульфат расхохоталось не то словам ведущих, не то -- шутке новой говорящей головы. Жизнь возвращалась, страшное осталось далеко позади, и чем больше появлялось лиц, тем радостнее становилось у него на душе.

   - Вспомнил анекдот, - сказало собеседник номер 4. - Говорят, каждую ночь из душа выходит чудовище, переодевается, красится -- и вроде уже ничего. А говорит оно голосом Нюры. Ха-ха!

   - Кто включил этих Розу и Мартына? - брюзжал новый собеседник номер 5. - Переключитесь с них немедленно!

   - Мартын-пыртын! - скаламбурило Сульфат и просто лопнуло от смеха. - Пыр... пыртын, - шепотом повторяло оно, задыхаясь от хохота.

   "Просто я сегодня много поел" - отозвалось сквозь улыбку Роза или Мартын и снова испустило газы.

   - Слышьте?! Она много поел! А-ха-ха-ха! - смеялось собеседник номер 6. Бюстов стало так много, что они уже образовывали арку над стереовидом.

   - Когда я с Мартыном пересплю? - задавалось вопросом Нюра.

   - Лучше гляньте, какое видео я заснял, - предлагало собеседник номер 5.

   - Ночной анекдот, - шутил бюст номер 4. - Однажды фея...

   Кто-то уже ссорился:

   - Много кричишь, собака.

   - Твои родители собаки, а ты -- аще щенок блохастый. Так ниче? Нормуль для тебя будет? Не сильно я тебя пнул под лохматый зад?

   Сульфат смеялось, не переставая, завалившись на спинку кресла.

   - Зырь, умора,- обернулось оно к Василию, указывая на Мартына и Розу, которых, из-за поднявшегося гама, почти не было слышно. Но Василий смотрел равнодушно, даже грустно. Тогда Сульфат снова обратилось к собеседникам: - Вы смотрите? Аще, смотрите? Я умираю!

   "Ты аще, и вчера много поела! Тебе надо эту дырку чем-то, аще, заткнуть! - сказало Мартын или Роза и само испустило тот же звук, что и певец. - Оп! Мне, кажется, тоже, аще".

   Оба захохотали, а Сульфат сползло с кресла, размахивая руками.

   - Они аще... такие... - давилось оно смехом.

   Неожиданно вместо Мартына и Розы виртуальный экран стереовида пересекла шеренга солдат. Она начиналась от левого края панели и тянулась по диагонали вправо, заканчиваясь где-то за стеклом автомобиля. У солдат была такая мощная мускулатура, что они больше походили на карикатуру супергероев, чем на реально существующих людей. Крик в салоне существенно стих, даже Сульфат уже не смеялось, а медленно садилось в кресло, не отрывая взгляда от шеренги.

   Помимо мускулатуры, силу солдат подчеркивало вооружение -- огромные, почти в человеческий рост, автоматы и переносные орудия, которыми они вертели в руках, словно те были из воздушных шариков. Защитные жилеты плотно облегали мощные торсы, ноги с вывернутыми как у лошадей назад коленями, раздутые, словно баскетбольные мячи бицепсы, и даже пальцы рук. Экипировку воинов завершали массивные шлемы с прозрачными забралами.

   Затем через салон автомобиля пролетела эскадрилья солдат с крыльями за спиной и стабилизаторами на руках и ногах. Летуны эти имели более вытянутые худые тела, хотя их мышечная масса тоже внушала уважение. Шлемы их на вид были полегче. Для обтекаемости от подбородка до затылка эти шлемы имели гребневидный выступ и, казалось, были сделаны всего из одной полированной детали. Вооружение летающих солдат было миниатюрнее и легко помещалось в одной руке.

   Под динамичную музыку миниатюрные солдаты разбежались по салону и начали прыгать, летать, стрелять, перелезать через кресла.

   - Кулёвенькие, да? - не скрывая восторга, спросило Сульфат. Василий утвердительно кивнул.

   "Городская охранная гвардия и малая авиация городской охранной гвардии, - сообщал мужской голос за кадром, - новый шаг к защите безопасности городов! Непобедимая армия! Верные солдаты! Скоро Вы их увидите в каждом урбоцентре!"

   В заключении, на чистом небе воображаемого экрана появился гвардеец с крыльями за спиной и выпустил ракету прямо в центр салона автомобиля - её взрыв ознаменовал конец ролика. Василий вздрогнул от взрыва, и вместе с ним вздрогнули Сульфат и говорящие бюсты.

   - Я аще всегда в этом месте дрогаю так! - призналось Сульфат.

   Ролик действительно произвел впечатление на Василия и не только финальным взрывом, но и той внезапностью, с которой он появился и так же окончился, словно в разгар вечеринки в зал ворвался отряд спецназа, пересек комнату и скрылся за противоположной дверью.

   - Хочу с гвардейцами полюбиться! - завизжала Нюра.

   Но гвардейцев уже не было, в воздухе над стереовидом появился объемный логотип в виде скрещенных кулаков и жизнерадостный голос торжественно объявил: "Качаем право".

   - О! Здорово! - воскликнуло Сульфат и посмотрело на Василия с выражением, означавшим "Вот это тебе точно понравится!". Сульфат вообще очень живо реагировало на всё, что видело, словно до этого ему десять лет запрещали приближаться к стереовиду. - Интересно, кого они сёня раздорбанят?

   - Они родителей твоих, аще будут дорбанить! - заявило один из бюстов и остальные бюсты засмеялись. Сульфат тоже натянуто улыбнулось и попыталось отшутиться, но его ответная шутка утонула в закадровом рёве зрителей, приветствующих начинающееся шоу.

   Василий стянул очки и отвернулся к окну, за которым мелькали бесконечные ряды соснового леса, живые - всё такие же, как триста и тысячу, и миллион лет назад. А над землей, вдоль прямой как натянутая струна дороги тянулся тот же голубой луч, не имеющий ни начала, ни конца.

   "Почему в аду нет деревьев?" - с сожалением подумал Василий. Будь там хоть одна захудалая елочка, он бы таскал воду из Стикса, хоть к самому трону Дьявола...

   Его размышления были прерваны толчком в бок, Василий нехотя глянул на Сульфата - тот тыкало пальцем в стереовид и что-то говорило, но священник туго обхватил себя руками, словно замерз, навалился на стеклянную стенку автомобиля и вперил свой взгляд в черные силуэты леса.

   Впрочем, совсем отвернуться было не совсем вежливо, поэтому Василий снова надел очки и посмотрел на панель. Там две маленькие фигурки, сидя в глубоких креслах, как они, с пеной у рта и чуть ли не с кулаками, ругались из-за измены одного из них. Изменивший же, как догадался Василий, в ответ во всех красках рассказало об одной пикантной особенности поведения своего оппонента, что вызвало неподдельное изумление и смех у зрителей. Участников шоу окружал ореол улыбающихся бюстов, и на мгновение Василию даже показалось, что он с арены наблюдает за странным гладиаторским боем.

   Вокруг них ходило еще один гермафродит и поочередно подсаживалось на подлокотник то к одному, то к другому участнику. Уже через минуту ожесточенной перепалки, один из спорщиков дало осечку, споткнулось, сбилось, замялось и, как это бывает на высоких скоростях, безвозвратно потеряло инициативу. Ухватив эту слабину, ведущий, предпочитавшее до этого сохранять нейтралитет, заняло сторону лидера (что выражалось даже в том, что оно окончательно пересело на его кресло), и уже вдвоем они легко дожали соперника. Посрамленный и раскрасневшийся участник брани затопало ногами и, под громкое дружное улюлюканье сотни невидимых зрителей, выбежало из кадра через левое окно.

   Василий отвернулся в окно: за ним тянулся красивый, необычный, сказочный лес, полный диковинными зверями, как в мультипликационном фильме, но от обилия красок Василий вскоре устал и снова спустил очки на шею. Луна уже полностью скрылась за тучами, и тьма поглотила лесной пейзаж, лишь слегка позволяя проявляться кое-каким контурам и, иногда, веткам, слишком близко простирающим к дороге свои мохнатые лапы. Только луч выигрывал от этой тьмы, потому что виднелся отчётливее.

   Василий сидел в обнимку с самим собой и, глядя на эту тусклую голубую линию, погрузился в воспоминания о времени, проведённом в семинарии. Чувство тянущей боли наполняло его грудь, когда он проматывал в памяти события того восхитительного, как ему теперь казалось, периода, когда у него была ЕГО семинария - милая, спокойная, уютная, с плавно текущим временем. Почему он игнорировал эти минуты, месяцы, годы? Как бы сейчас хотелось вернуться назад хотя бы на время, в эти аккуратно выбеленные коридоры, в эти классы с немногочисленными партами, на Пасхальную службу семинарского храма. Уж сейчас бы он не упустил ни одного мгновения того счастья! Он бы вглядывался в каждый березовый листик за окном, освещенный солнцем, когда оно утром выгуливало во дворе свои лучи. Он бы прислушивался к тихому одинокому стуку ботинок, легким отзвуком разносящемуся по коридору во время занятий; он бы наслаждался причащением; он бы полной грудью втягивал в себя воздух, чтобы посильнее впитать в себя весь дух этого места. От этих воспоминаний в душе зародилось и быстро росло то острое печально-радостное состояние, от которого наворачиваются слезы, но... оно, так и не созрев, внезапно растворилось, оставив после себя какое-то неудовлетворение.

   Впереди появились крохотные огоньки, они покрывали всё от земли до неба: жёлтые, белые, синие - высокой стеной огни преграждали путь автомобилю где-то там, далеко, растянувшись на весь горизонт. Они подъезжали к урбоцентру.

   Василий спросил время.

   - Двенадцать часов, пятьдесят две минуты, - незамедлительно сообщил "Лар".

   Так и есть, они ехали меньше часа, еще есть полчаса. Он взглянул на бесконечные огни города и холодок пробежал по его телу: тридцать минут -- этого явно мало, чтобы добраться до Наместника в таком мегаполисе.

   Светящаяся стена, тем временем, медленно и неотвратимо приближалась к автомобилю. И по мере приближения, детали урбоцентра становились отчетливее, а первоначальная хаотичность свечения, всё больше приобретала упорядоченность. Город, как и развлекательный центр, был накрыт огромным куполом, но только не сферическим, а прямоугольным. Изнутри этот купол подпирали высоченные небоскрёбы - угловатые, худющие, украшенные заостренными конструкциями, торчащими как диковинные кристаллы. И этот частокол кристаллов был залит огнями снизу доверху, как сказочная горная страна, населенная гномами.

   Автомобиль подъехал к огромным прозрачным городским воротам, они приподнялись, проглотив гостей в свою утробу.

  

Глава XVIII

   Внутри всё пространство между зданиями занимало широкое авеню, а наверху - сложно переплетенная система виадуков и развязок. Все было черно-белым, кроме автомобилей, но только до тех пор, пока Василий не взглянул на город через свои очки: воздушные дороги создавали удивительный узор, грациозно сходясь, то вдруг резко разлетаясь в стороны, нежно обнимая небоскрёбы, или резко, словно лезвие, пронзая их насквозь. Они полностью скрывали небо, но мрака здесь не было никогда: пестрая иллюминация, заливавшая здания и нижние стороны развязок освещала все вокруг мягким разноцветными огнями. Световой узор над головой создавал удивительную картину, гармонично подчеркивая сложность этого воздушного дорожного ковра. Город был словно накрыт огромной летающей тарелкой.

   Василий сначала долго разглядывал узор наверху, затем переключился на разнообразие автомобилей вокруг. По сравнению с тем, что он видел сейчас, любые даже самые футуристические и экстравагантные автосалоны начала XXI века просто блекли: автомобили, наравне с нарядами, были призваны подчеркивать уникальность и неповторимость своих хозяев. Сульфат, нервно тряся ногой, вертело головой и тыкало пальцем в воздух, разбивая виртуальные бонусные шарики над мчавшимися мимо автомобилями.

   Даже в столь поздний час, все эстакады были переполнены, однако автомобили в этом потоке, двигались слаженно, как электроны в огромной микросхеме. Автомобиль Сульфата тоже мчался в этом течении не то в пятом, не то в шестом ряду, не снижая скорости и не встречая никаких помех. Каждая полоса этой бесконечной прямой дороги представляла собой ленту транспортира, двигавшуюся со своей скоростью: от неподвижного первого ряда, до скоростного центра.

   Готовясь к предстоящему повороту, "скорпион" Сульфата начал понемногу перебираться к краю авеню. Первый маневр оказался не слишком удачный и при съезде на соседнюю полосу, из-за разности скоростей транспортных лент, пассажиров тряхануло.

   - Осторожно, сука! - выругалось Сульфат.

   - Прошу прощения, - извинился "Лар" и впредь уже был аккуратнее.

   Вскоре автомобиль свернул на развязку, огибавшую небоскрёб так близко, что казалось рукой можно коснуться стеклянной стены здания. Они поднимались всё выше и выше, затем вдруг опустились вниз, повернули, снова взмыли вверх, развернулись назад, опять вверх... Эта беспорядочная, на первый взгляд, езда по паутине дорог вскоре начала нервировать Василия. Конечно же он не боялся быть арестованным или даже застреленным "при сопротивлении", но если полковник был прав и Наместника эвакуируют в неизвестном направлении, тогда он не сможет доставить письма...

   Вот тут Василий впервые осознал, что он -- раб Божий - выполняет поручение Нечистого да ещё беспокоится о своевременности его выполнения! Что в этом послании? К чему может привести его доставка? Василий даже приуныл от этих мыслей. Хотя могло статься, что истинной причиной этого уныния был всё же страх перед муками в случае провала миссии, который, кстати, с каждой минутой казался всё неизбежнее. И чем больше он размышлял, тем сильнее росло его уныние, Василий уже не смотрел по сторонам, а уставился на острый задний конец длинного автомобиля, похожего на миндальный орех, за которым они следовали неотступно уже несколько минут. Он сидел, ссутулившись, и лицо у него было таким обреченным, будто его везли на смертную казнь.

   Наконец, автомобиль вновь оказался внизу, на вспомогательной дороге шириной всего метров десять и тут же оказался в заторе. Движение здесь хоть не останавливалось, но скорость его была чуть быстрее пешехода.

   - Сколько время? - безжизненным голосом спросил Василий. Сейчас он в равной степени хотел и не хотел успеть к Наместнику.

   - Один час, четырнадцать минут, - ответил металлический голос таинственного "Лара".

   Ещё есть четверть часа -- эта новость приободрила Василия: даже если они не успеют за 15 минут, приезд полиции тоже займёт время, а в таком городе это не простое дело. Надежда, что ещё не всё потеряно, склонила его к желанию всё-таки доставить этот проклятый свиток. Лишь бы Наместник был дома! Василий начал переживать, ёрзать в кресле, привставать и вытягивать шею, надеясь, наконец, увидеть впереди ускоряющиеся автомобили, но автомобили ползли.

   Причина затора была неизвестна, и эта неизвестность заинтриговала Сульфата.

   - Открой, - громко приказало оно и тут же принялось тарабанить по стеклянному потолку ладошками. - Быстрее, быстрее!

   В куполе одновременно во всех направлениях начала расширяться дыра, и едва она достигла достаточных размеров, гермафродит вскочило ногами на кресло и наполовину вылезло в отверстие. То же делали и другие водители, они наперебой задавали друг другу одни и те же вопросы, давали комментарии и подпрыгивали, чтобы увидеть подальше, и было что-то детское в этой энергии и нетерпеливом любопытстве.

   Лишь через пять минут слева у обочины показались два высоких чёрных фургона с надписями "Городская охранная служба", они стояли наискосок, отгораживая собой небольшой участок дороги. Подле с важным видом маячили несколько человек в уже знакомых Василию чёрных формах и жестами приказывали автомобилистам вернуться обратно в салон. Но на Сульфата эти жесты оказали противоположный эффект: оно даже приподнялось на цыпочках, чтобы разглядеть всё получше и побыстрее.

   - Там "охранники", - с восторгом сообщило оно, лишь на мгновение вернувшись в салон.

   - Что? Что такое? - спрашивали говорящие головы из стереовида.

   - Вернитесь в такушу! - громко и строго кричал один из людей в чёрном.

   - Вам следует сесть на место, - металлическим голосом вторил автомобильный "Лар". - Иначе Вы можете быть оштрафованы.

   - Ща! - ответило Сульфат, капризным тоном, как отвечают дети родителям, когда те зовут их домой.

   Наконец автомобиль дополз до фургонов, и в большую щель между ними Сульфат и Василий увидели двух роботов, поднимающих с земли носилки с безжизненным телом. Возле роботов полукругом стояли "охранники".

   - "Прыгун"! Точно! Смотри, зырево! Аще! "Прыгун"! - закричало Сульфат так, что его было слышно по всей округе.

   - Вернитесь в салон! - более строго произнес "Лар".

   Сульфат вернулось, но здесь обзору мешал вклинившийся между ними и фургонами фиолетовый автомобиль, похожий на девятирогого носорога.

   - О!!! Вы не представляете, что я вижу!!! "Прыгун"! - крикнуло Сульфат друзьям и вновь выскочило в ещё не закрывшийся люк. В этот момент в его душе ожесточённо боролись необходимость подчиниться "Лару" и желание ещё раз взглянуть на тело самоубийцы. Оно порывалось вернуться в салон еще раз, но в самый последний момент страсть посмотреть снова победила. Только когда к автомобилю почти бегом направился один из людей в униформе, Сульфат юркнуло вниз и набросилось на своих приятелей:

   - Прикиньте, во зырево! "Прыгун"! Кровищи вокруг, аще! Ко-че сиганул с самого верха! У меня всё записано, - Сульфат постучало пальцем по виску. - Ща, аще всем зашлю!

   Когда оно представляло, как все его знакомые получат ОТ НЕГО уникальную запись - окровавленное тело самоубийцы, да еще так близко, - у него начинало стучать в висках, и кружилась голова. Нечасто выпадает такая удача! Не в силах совладать с нахлынувшей радостью, Сульфат протяжно завыло и забарабанило руками по передней панели.

   Для Василия же самоубийца не был зрелищем, равно как и не был человеком, с которым случилось что-то ужасное - он был для него только "коллегой", соратником по несчастью. Люди обычно испытывают страх перед смертью потому, что не знают точно "что там", и даже уверенный в существовании загробной жизни человек и тот чувствует волнение оттого, что не представляет, как именно происходит "Великий переход" и что собственно такое - эта самая загробная жизнь. Для мертвых все эти тайны открыты. Только они способны осознать истинный масштаб нашего существования, только им ясна важность и, в то же время, ничтожность нашего земного пребывания, как школьных лет, которые хоть и определяют нашу дальнейшую жизнь, но являются лишь преамбулой к ней. И даже самое страшное для нас горе - для них всего лишь мимолетный кошмар этого крохотного эпизода под названием "земная жизнь".

   Василий знал, что сейчас происходит с душой погибшего, знал, что с ней будет происходить потом - он сам всё это перенес и поэтому испытывал лишь сожаление столь неудачному выбору бедолаги.

   "Зря" - только и подумал он.

   Тем временем, движение начало приходить в себя, водители попрятались в свои автомобили и, так же как Сульфат, спешили поведать о своём счастье всему миру.

   В этот момент справа от дороги появилась церквушка. Маленькая, одноглавая, больше похожая на часовенку, она ютилась у подножия небоскрёбов и совершенно терялась на их фоне, как будто её забыли снести при строительстве мегаполиса. Внутри было светло, и в открытом дверном проёме виднелась человеческая фигура со свечкой в руке.

   Василий сначала подумал, что это очередная иллюзия очков. Он приподнял их на лоб, но церковь не исчезла.

   - Что это? - воскликнул Василий и резко повернулся всем корпусом к окну.

   Сульфат вздрогнуло и оживлённо принялось вертеть головой, словно ожидало увидеть ещё один труп.

   - Церковь, что это за церковь?

   - А? Что? Где?

   - Остановите здесь! Пожалуйста, на минутку остановите здесь.

   Автомобиль медленно, словно нехотя, выполнил его просьбу. Времени было в обрез, но проехать мимо Василий не мог. Он вышел из автомобиля и встал как вкопанный напротив входа: с каждым шагом какая-то неведомая сила жгла его нутро и отталкивала назад, словно однополярные магниты. Но ему было достаточно и этого, он стоял с блаженным лицом в десяти шагах от церкви и слушал звуки, доносящиеся из неё. Новые воспоминания всплыли из глубин его памяти, но это уже были не те воспоминания, которые изо всех сил тянут в прошлое, а те, которые дарят тихую радость и умиротворение сейчас, и от этого на душе становится тепло и хочется забыться и пребывать в этом забвении вечно.

   Шла служба, звучало странное контральто священника, и Василий хотел подпеть, но оказалось, что он не помнит ни единого слова, захотел перекреститься - и опять эта самая таинственная сила сковала ему руки.

   - Ну чо, едем? - нетерпеливо крикнуло Сульфат. Поначалу волнение Василия передалось и ему, Сульфат приникло к окну и разглядывало это убогое здание, пытаясь понять, чем эта халупа увлекательнее "прыгуна", к которому Василий не проявил интереса? Чем она лучше стереовида, от которого его новый знакомый отворачивался? Впрочем, мы можем только догадываться, что видело Сульфат через свои волшебные очки, а Василий просто стоял, стоял долго, невыносимо долго! Наверное, целую минуту или даже две! И ничего при этом не делал, даже слова не проронил! Сульфату это надоело.

   - Едем? - с раздражением повторило гермафродит.

   Да, нужно было ехать. Василий с тоской посмотрел на церковь и, не поворачиваясь, сделал несколько шагов назад. Тут его заметила прихожанка со свечой и, посчитав, что человек просто не решается войти в церковь, призывно махнула рукой - Василий остановился.

   - Давай, - подгоняло его Сульфат.

   Девушка (она тоже была гермафродитом, но поскольку, находилась в церкви в платке, Василий про себя окрестил ее именно так) девушка тихо вышла из церкви и взяла его за запястье. У нее были приятные мягкие и теплые руки.

   - Пошли, не бойся, - сказала она и, взглянув на него вблизи, замерла. Долго и напряженно разглядывала она лицо священника, вспоминая, где могла его видеть, затем быстро обернулась назад, взглянула на иконку над входом и побледнела. Некоторое время она стояла, широко раскрыв глаза и рот, и не могла произнести ни звука.

   - А! - вдруг резко вскрикнула девушка и быстро засеменила в церковь.

   - Ну чего ты! - кричало Василию Сульфат и било от нетерпения по стеклу ладонями.

   - Только пять минут! - умоляющим тоном попросил Василий.

   Сульфат выскочило из автомобиля:

   - Слышь, а вот то, что мы ждём, за это ещё медаль дадут? Мне, ко-че, позарез ещё одна нужна!

   - Не знаю, - коротко ответил Василий.

   Он взглянул на икону и увидел на ней... себя. Да, это был определенно он! Он, но только почему-то в кольчуге и алом плаще. С нимбом вокруг головы, Василий стоял на облаке и сверкающим мечом замахивался на чертей, которые сломя голову бежали от него вниз, навстречу адским языкам пламени, и их распушенные хвосты мохнатым лесом были обращены на него.

   - Он вернулся! - кричала девушка в церкви. - Идёмте! Отец Игнатий! Идёмте все! Пророчество сбылось!

   Служба остановилась, из церкви выбежали четыре человека и обступили Василия полукругом. Все они были гермафродитами в ярких праздничных одеждах, и все были без повязок на глазах. Священник -- гермафродит отец Игнатий -- выглядел как пышная дама в зеленой ризе. На груди у него висел большой золотой крест, и близость этого креста сильно беспокоила Василия.

   Прихожане долго рассматривали пришельца, полушепотом перекидываясь фразами. Сульфат переводило взгляд то на одного священника, то на другого, догадываясь, что снова является свидетелем чего-то жутко интересного, только непонятно чего.

   - Как хорошо, что Вы к нам зашли! - наконец сказала девушка-прихожанка. - Сегодня всенощная по случаю тринадесятого праздника.

   - Тринадесятого? - удивился Василий.

   - Да, "Изгнание Диавола во Ад", - наперебой принялись объяснять девушка и остальные прихожане, которых Василий про себя определил мужчинами за то, что они были без головных уборов, хотя и внешне и по одеянию больше смахивали на женщин.

   - - Ведь в этот день преподобный Василий Избавитель изгнал и запер в Аду всё воинство Дьявола! - пояснил отец Игнатий. - Наша церковь посвящена этому великому празднику!

   - Да, это второй по значимости праздник после Пасхи, - с радостью добавила девушка и еще раз попыталась затянуть Василия в церковь - видимо, по праву первой она считала, что имеет на него особые права. - Вы должны присутствовать на нашей службе!

   Василий снова деликатно освободил свою руку.

   - Второй? А как же Рождество?

   - Рождество, бесспорно, важный праздник! - с небольшим поклоном заверил отец Игнатий. - Но ведь именно благодаря изгнанию, сейчас на Земле нет никаких бедствий! Смерти нет -- человек живёт вечно! Грядет Царствие Божие!

   - Да, - подтвердил один из прихожан. - Было даже пророчество, что Ваше возвращение станет предзнаменованием второго Пришествия Христа.

   Василию снова стало стыдно: знали бы они, с какой миссией и по чьему поручению он здесь! Не он запер Дьявола в Аду, а совсем наоборот.

   - Сколько сейчас время? - негромко спросил Василий.

   Сульфат, чувствуя важность события, бегом бросилось к автомобилю и переадресовало вопрос всезнающему "Лару".

   - Один час, двадцать шесть минут, - повторило слова "Лара" Сульфат.

   - Пять минут, - расстроенно прошептал Василий. Он уже не хотел никуда ехать, он сожалел, что осталось так мало времени, чтобы побыть здесь.

   - Вам следовало уходить с места аварии, - вдруг послышался за спиной знакомый строгий, но не жёсткий голос. Василий обернулся -- за ним, заложив руки за спину, стоял тот самый полковник из Охранной службы и смотрел на него недовольным взглядом. От этого взгляда Василию сделалось еще более стыдно, как мальчишке, который прогулял школу и был пойман.

   - Велено доставить Вас в Центральный офис, к руководству ГПК, - сообщил полковник холодным равнодушным голосом, в котором, однако, звучали нотки сожаления.

   - Как здорово! - воскликнула девушка-прихожанка. - Это совершенно правильно! Святой Василий Избавитель обязательно должен быть представлен нашему великому руководству.

   Окружающие с ней согласились.

   - Кто "Святой Василий"? - полковник оглядел присутствующих.

   - Да вот же! - воскликнул отец Игнатий, указывая на Василия и на икону над входом. - Вы разве его не узнали? Его все должны знать!

   Полковник посмотрел немного удивленным взглядом на Василия, потом на икону, после чего многозначительно хмыкнул и обратился к своему подопечному:

   - Садитесь в мою такушу, "Святой Василий".

   Позади автомобиля Сульфата был припаркован тяжелый черный автомобиль с непрозрачной крышей и большими толстыми колесами.

   - Желаем удачи! - кричали и махали руками прихожане, даже не подозревая какая участь ожидала Василия. Впрочем ни Василий, ни полковник этого тоже не знали, но, тем не менее, настроение у обоих было прескверное.

  

Глава XIX

   Они сели в машину.

   - Извините, я... - начал извиняться священник, но полковник приложил палец к губам и вытащил из-за пазухи небольшую подушечку.

   - В Центральный офис, - отдал он приказ автомобилю и прижал эту подушечку к круглой сетке у левого края передней панели.

   - Чтобы нас не слышали, - пояснил он негромким голосом.

   - Я Вас, кажется, подвел, извините, - сказал Василий почти шёпотом.

   - Ничего, - спокойно и нормальным голосом ответил полковник. - Это даже хорошо, что Вы не успели: Наместник, оказывается, еще вчера уехал на какой-то свой шабаш.

   - Куда?

   - Это уже не важно. Пять минут назад вышла ориентировка на Вас с приказом задержать и доставить в Центральный офис, а значит, и Наместника уже охраняют.

   - А как Вы здесь оказались?

   - Я сразу последовал за Вами, как только узнал, что поехали в урбоцентр.

   Полковник говорил безразлично, однако чувствовалось, что это равнодушие напускное, и на самом деле полковника ждут неприятности. Священнику опять стало стыдно.

   - Я высажу Вас за городом, а завтра что-нибудь придумаю.

   - Завтра меня уже здесь не будет, - грустно ответил Василий.

   - Тогда ничем не могу помочь.

   - Все равно спасибо. Я даже не знаю, как Вас зовут.

   - Тихон. Зовите меня просто Тихон.

   - Спасибо, полковник Тихон. А я просто Василий.

   - Ну, не просто - Святой Василий Избавитель -- почитаемый святой, - улыбнулся полковник, всё ещё полагая, что это - лишь шутка, что священник просто похож на образ с иконы, и он обернулся на своего пассажира, ожидая встретить ответную улыбку, однако лицо Василия было серьёзным. Только сейчас Тихон обратил внимание, что, помимо бледности, было ещё что-то мертвецкое в облике священника и в его взгляде. Улыбка медленно растворилась на лице офицера, он отвернулся и некоторое время молча глядел на дорогу. Во время поездки полковник вообще почти неотрывно смотрел вперед, как будто сам вёл автомобиль, хотя никаких устройств для этого не было. Вместо этого левой рукой он осторожно придерживал подушечку, а правая на кончиках пальцев висела на панели.

   - В самом деле? - наконец недоверчиво спросил полковник.

   - Что?

   - Ну... Вы в самом деле тот самый Василий или... просто похожи?

   - Похоже, что я тот самый.

   Тихон опять многозначительно хмыкнул, продолжая не верить, и спросил:

   - Откуда Вы здесь?

   - Из Ада.

   - Я серьёзно.

   - И я Вам серьёзно. Видите ли, последние два с половиной века я мёртв и нахожусь в Преисподней.

   Тихон посмотрел на него как на сумасшедшего, а Василий, в подтверждение собственных слов, взялся своей ледяной рукой за правую кисть полковника. Полковник перевёл взгляд на свою руку, и по приподнятым бровям, и по отвращению в этом взгляде, можно было догадаться, что он, всё же, поверил словам Василия.

   Снова повисла пауза. Автомобиль, как на американских горках летел вверх-вниз, вправо-влево, а вокруг горели огни, мелькали небоскрёбы и другие автомобили.

   - И, тем не менее, в ГПК Вам нельзя.

   - ГПК -- это спецслужба?

   - Глобальная производственная компания.

   - Производственная компания? Она что, такая страшная?

   - ГПК -- это наше всё. По сути, с её появления и началась новая история мира.

   - Расскажите, что случилось за это время! - попросил Василий.

   - За какое "это"?

   - За последние два с половиной века.

   Тихон некоторое время размышлял, то ли собираясь с мыслями, то ли решая, стоит ли доверять этому человеку.

   - Пожалуй, - начал он, - все началось с появления "Глобальной производственной компании", как раз примерно 250 лет назад. Тогда это была ещё небольшая, но удивительная и амбициозная организация. Она впервые начала использовать в своём производстве нанороботов. "Нанороботы" - слышали про такое?

   - В общих чертах.

   - Такие крошечные механизмы, размером в несколько молекул. Я как раз начинал карьеру в ГПК оператором производства. Очень интересная штука, надо сказать: загружаете в специальную жидкость любой мусор -- главное, чтобы химический состав был подходящий -- и процесс пошёл: триллионы роботов начинают выхватывать нужные молекулы или даже атомы и перетаскивать их к месту синтеза. Там они встраивают свои "кирпичики" в положенное место, и вот так, молекула за молекулой, создаётся всё что угодно: от шестерёнки до мяса.

   - Мяса?

   - А что Вас удивляет? Всё вокруг состоит из одних и тех же элементов: и мясо, и мусор. Кстати, забавное зрелище: в простой ванне медленно начинает расти кусок настоящей телятины - как будто невидимка проявляется. Видны волокна, прожилки - всё! Обычное мясо, только возникает ниоткуда! Вот так! - Тихон поднял правый кулак и разжал его, максимально растопырив пальцы, это должно было проиллюстрировать появление чего-то из ничего.

   - И что, это мясо можно есть? - удивился Василий.

   - Можно? Нужно! Производство идеальное: если изделие из металла, то с правильной кристаллической решёткой, без дефектов, а это значит, что и деталь в сотни раз прочнее обычной. Если древесина, то без сучка и задоринки, если телятина, то... телятина как она должна быть: со всеми белками и микроэлементами. Да, и ещё учтите, что для производства нужна только куча мусора, а один оператор может заменить собой целый комбинат!

   - Я бы, наверное, не рискнул есть говядину из мусора, - признался Василий.

   - Ну Вы же ели овощи, которые растут на навозе?

   - Это разные вещи.

   - Да не такие разные, всё одно: из отходов создается что-то новое. Производство хорошее, только уж очень энергоёмкое, но у компании уже тогда был квантовый энергоблок. Знаете, что это такое? Вот, если взять килограмм вещества -- любого вещества -- и полностью расщепить его на энергию, то этой энергии человечеству хватит на тысячи лет! Представляете! С одного килограмма!

   - Что-то вроде "E = mc2"?

   - Именно, - отозвался Тихон, обрадовавшись, что его поняли. - И вот у ГПК такой расщепитель уже был с самого начала.

   - И что было дальше?

  -- "А дальше начались проблемы. У всех, но не у ГПК: с таким-то производством, конечно же, компания пошла в гору, причём сразу по всем направлениям, и скоро её продукция стала вытеснять конкурентов во всём мире. Продукция качественная, дешёвая, но люди теряли работу, мировые рынки рушились как карточные домики, не удивительно, что по планете вскоре прокатилась волна беспорядков, на которых громили всё, что только связано с ГПК. Правительства взволновались - ещё бы! - но что они сделают? всё производство Компании размещено не у них. Оставалось только вводить запреты на импорт, однако эти запреты уже ничего не могли изменить: удар по экономике нанесён, а контрабанда не дает ей восстановиться. Десятки стран просто рухнули в глубокий кризис, и началась Новая Великая депрессия.

   И тут ГПК делает удивительно щедрый шаг: она объявляет, что отныне все её товары распространяются бесплатно и в неограниченных количествах. Конечно, этому никто не верит, все ждут какого-то грандиозного подвоха, но... проходит год, пять лет, а подвоха нет! Тем временем мировой кризис только усугубляется, население начинает возмущаться: дескать, с какой стати мы должны горбатиться на глав корпораций, когда ГПК предлагает всё это бесплатно. Смотрите - в Мозамбике уровень жизни выше, чем в Европе! И опять начинаются митинги, опять погромы магазинов, только теперь уже в поддержку ГПК. Ну, руководства стран, ещё некоторое время пытались отстоять своих фабрикантов, старались убедить всех, что бесплатный сыр только в мышеловке, но куда там! К власти пришли лидеры, которые первым пунктом своих обещаний сделали снятие эмбарго, и вот так, постепенно, страна за страной, всё производство планеты проглотил огромный кит - Глобальная Производственная Компания.

   Какое-то время работа ещё была в сфере услуг -- так, привезти, приготовить, убрать, - но когда ГПК наладила выпуск целой серии больших роботов -- люди стали не нужны. Не нужны стали и правительства, ведь они уже ничего не решали, потому что решать было нечего, отпала надобность в деньгах, исчезли государства как таковые. Нет, формально всё это существует и сейчас, но министры уж двести лет как бросили ходить на работу, границы никто не охраняет, а деньги - просто превратились в фантики. Осталась одна ГПК со своими роботами. Кругом одни роботы! И вот чтобы управляться со всей этой армией понадобился "Непрерывно обучающийся виртуальный разум "Лар".

   - "Лар", - как таинственное заклинание повторил Василий. - А почему Лар?

   - Не знаю, - пожал плечами Тихон. - Лары -- духи-покровители в древнеримской мифологии. Я думаю, латынь выбрали исключительно чтобы не было недовольных: ведь выберешь для названия английский язык -- не понравится русским, выберешь русский -- не понравится полякам. А так -- всем угодили.

   - "Лар" вам помогает?

   - Помогает? - Тихон скривил рот в улыбке. - Это мы ему помогаем! "Лар" делает всё! Он контролирует людей, работу всех механизмов. В каждом помещении, в каждом автомобиле, на каждом столбе, в каждом устройстве есть выход в этот Мегамозг - он везде, он всё знает, он всё видит, он может всё, он как умный слуга выполнит любой ваш каприз, за всем проследит, закажет, даст совет. Он всегда рядом с вами, он в курсе всех ваших дел, хотите вы этого или нет!

   Тихон посмотрел на подушечку, которую прижимал левой рукой.

   - И, тем не менее, Вам удалось его провести.

   - Вы про что? А-а-а, про моё самоуправство с Вашим освобождением. Это не обман. Просто, эту неделю в Серверной производятся какие-то кардинальные манипуляции с "Ларом", поэтому там, где можно положиться на людей, "Лар" так и делает, но лишь на время, потом всё равно входит в курс дела. - Тихон ненадолго задумался. - На чём я остановился? На роботах. Роботы... Роботы сейчас везде, даже в людях. Да, в крови каждого человека курсируют мириады крохотных механических бактерий, они сканируют клетки, следят за их питанием, исправляют повреждения, регулируют выработку гормонов, борются с инфекцией - словом, приводят организм в идеальное состояние. Теперь люди не болеют, не стареют и даже не умирают. Нет, умирают, конечно, но только от самоубийств, убийств или уж от совсем серьезных несчастных случаев, а так каждый человек может жить вечно. Всего-то и нужно, раз в пять лет сделать серию инъекций для обновления роботного состава. Правда, иммунную систему пришлось подавить, но роботы с её задачей справляются не хуже. Кстати, с их помощью можно и тело корректировать: сформировать фигуру по желанию, увеличить нос -- это сейчас модно - изменить окраску кожи -- да всё, что хотите, только-то и нужно кое-где ДНК изменить или кое-где запустить нужные процессы. И даже новый орган можно отрастить.

   - Новый орган? То есть, вместо утраченного?

   - Не только. Совершенно новый, не предусмотренный природой, с новыми функциями. Коммутационный центр внутри черепа, например. Через него можно общаться с друзьями на расстоянии...

   - Вроде телефона?

   - Да, да, - радостно закивал Тихон, услышав старинное, забытое слово, - раньше это так называлось. Или "глазапись" - у каждого вот здесь, - Тихон постучал по виску, - размещается такой орган, чуть больше горошины. Он соединен с нервной системой, и все, что Вы видите, слышите, чувствуете в данный момент можно записать на молекуле, похожей на ДНК. И ведь всё это - биологические органы, как печень или глаз. Записать, а если в будущем вдруг захотите пережить это событие снова, то просто закрываете глаза и усилием мысли погружаетесь в свое прошлое! Или погружаетесь в чужую жизнь. Сейчас айнет напичкан подобными записями: загружаете и вот вы как будто прыгаете с парашютом... Правда в сети всё больше драки и глупости всякие. Редко что стоящее появляется.

   Он ухмыльнулся.

   - Что такое "айнет"?

   - Да это продолжение Интернета - сеть такая была. Просто, уж не помню почему, было поветрие: всем словам добавлять в начало латинскую "i" и произносить ее как "ай". Так вот Интернет сам по себе сокращался до inet и вот постепенно так его и начали называть.

   - Понятно - произнес Василий.

   - И гермафродитов прямо с детства тоже нанороботы делают, - вернулся на прежнюю тему Тихон.

   - Зачем?

   - Ну, сначала для некоторых... любителей острых ощущений, которым захотелось расширить круг своих удовольствий. Ну, понимаете, расширить круг сексуального опыта, - ответил Тихон. - Сперва, это были лишь единичные эксперименты, а потом вступились защитники прав человека и потребовали, чтобы различия между мужчинами и женщинами были устранены в корне, и гермафродитов стали "шлёпать" сразу с детства. Вот так общество избавилось от последнего неравенства.

   Автомобиль выбрался из урбоцентра через северные ворота и помчался по прямой как струна трассе, в окружении темного соснового леса. Василий был рад покинуть город: он уже порядком устал от яркого света и постоянного мельтешения пестрых пятен.

   - Но Вы ведь -- мужчина, - не то спросил, не то констатировал священник.

   - Потому что я работаю в ГПК. Сотрудники не подвергаются радикальным изменениям.

   - А разве не из полиции?

   - Не совсем, - покачал головой Тихон. - Сейчас все кто работают -- работают в Компании. Энтузиасты, блин... Городская охранная служба - это только одна из служб ГПК, есть ещё и другие. Например, когда я только пришёл в Компанию, на её заре, попал в "производственный сектор" - тогда "службы" "секторами" назывались.

   - На заре Кампании? - повторил Василий. - Сколько же Вам лет?

   - В следующем году 260 стукнет, хотя в наше время точно свой возраст знают немногие. Время вообще потеряло смысл. - Он посмотрел на Василия и, заметив на его лице удивление, добавил: - Да! Я не намного моложе Вас и вообще один из старейших жителей Земли.

   Повернувшись обратно вперед, Тихон продолжил:

   - Когда сняли все эмбарго, производство пришлось перевести на орбиту Земли, потому что "выращивание" с помощью нанороботов - производство, требующее, помимо большой энергии, ещё и больших площадей, а тут потребовалось увеличить производство в тысячи, сотни тысяч раз. И у ГПК появляется анигравитационный двигатель, сделавший космические полеты простыми, как подъем на лифте... Интересно, - как бы размышляя вслух, произнес Тихон, - каждый раз, как только у Компании появлялись какие-нибудь сложности, она тут же доставала новое изобретение, как кролика из цилиндра... - он хмыкнул и качнул головой. - На орбиту я не полетел: меня перевели в "службу координации" - это руководство большими роботами на различных работах. Кстати, эту световодную линию мы строили.

   Тихон небрежно махнул правой рукой в окно - там слева от дороги снова тянулся знакомый Василию еле видимый тусклый голубой луч, но здесь лес позволил ему "отойти" от трассы метров на двадцать.

   - Это называется "световодная линия"? - спросил Василий.

   - Она и есть. Для передачи энергии. Сейчас вместо электричества используется лазер, даже в квартиры энергия поставляется по оптическим кабелям. Так проще и безопаснее.

   Дорога немного изменила направление, и на изгибе появился молотообразный тонкий столб, перенаправлявший луч. Сейчас священник мог хорошо рассмотреть его.

   - Ретранслятор, - снова махнул рукой Тихон. Прежняя напряженность окончательно покинула его, он улыбался. Говорил больше он, но он так долго ни с кем не разговаривал по душам, что лучшим собеседником для него был тот, кто мог его выслушать.

   - Намучились мы с ними на Кавказе, - продолжал он, довольно покачивая головой, - пока поднимешься на вершину, пока установишь, потом еще угол настраиваешь, чтобы луч в нужную точку пошёл - и всё на холоде! Это только считается, что линию роботы возводили, а у людей, знаете, сколько было возни?

   Он углубился в технические подробности, как иногда Пифодорос углублялся в подробности построенных им храмов и дворцов. Как все, долго жившие люди, Тихон был сентиментален до своего прошлого, временами взгляд его то прямо устремлялся на свечение, то рассеивался в пространстве, становился мутный, задумчивый. В конце концов, в его глазах заблестели слезинки. Стыдясь этого, он прижал подбородок к груди и двумя молниеносными движениями правой кисти, вытер следы своих эмоций.

   - Зараза, - тихо выругался он и этой же рукой сделал в воздухе жест, говорящий: "Ну что тут поделаешь?".

   Когда ему, наконец, удалось обуздать нахлынувшие чувства, он сказал, глядя вверх:

   - Люблю то время.

   - Когда возводили линию?

   - Когда я верил во всё ЭТО, - и, видимо, желая побыстрее переменить тему, он тут же продолжил свой рассказ, одновременно вернувшись и к своему первоначальному тону, то есть отстраненному и немного стргому: - Затем ещё успел поучаствовать в проекте глобального переселения городов в новые урбоцентры. Вот... Потом...

   - Извините, - перебил его священник, - что это за проект?

   - Переселения? Возвели новые города. Со стеклянными куполами, с новой инфраструктурой. И постепенно, постепенно все перекочевали в эти урбоцентры. Кто из-за того, что в новых городах удобнее, кто -- из-за того, что в старых никого не осталось. Так, за полвека количество городов сократилось втрое, а деревни и вовсе исчезли. За стеклянными куполами, ведь, не страшны ни ветер, ни мороз, ни жара, ни ливни, даже насекомые не беспокоят.

   Он глубоко вздохнул.

   - Город вообще сильно изменился с ваших времен. Очень сильно. Урбоцентр стал каким-то... трехмерным что ли. Из-за этой системы развязок он больше похож на один огромный многоэтажный торговый центр. Вот вы идёте по нему, среди магазинчиков, но знаете, что над и под вами есть другие миры, со своими продавцами и покупателями, они живут своей непересекающейся жизнью, как параллельные Вселенные, и вы всегда можете перейти на другой уровень по ближайшей лестнице. Люди настолько влились в этот трехмерный мир, что некоторые уже никогда и не покидают пределы урбоцентров и даже не задумываются, что там снаружи, за "колпаком". Да что говорить, многие и квартир-то своих не покидают: лежат на диванах, стереовид смотрят или играют.

   Некоторое время в автомобиле висела грозная тишина. За окном была кромешная тьма, которая лишь изредка нарушалась вспышками фар встречных автомобилей - маленькие аквариумы везли своих рыбок из одних аквариумов в другие.

   - Вечная жизнь сыграла злую шутку, - вдруг заговорил Тихон, и этот мрачный голос после такой гнетущей тишины показался Василию страшнее голоса самого Дьявола. - Люди перестали к чему-либо стремиться. Казалось бы, в таких-то условиях должен произойти расцвет общества, всемирная любовь друг к другу, бесконечное самосовершенствование, что там ещё... А вышло всё с точностью до наоборот: праздность, взаимное презрение и сплошные неврозы! Сперва, в самом деле, был расцвет творчества, но длилось это золотое время, ну... от силы лет двадцать. Уже следующее поколение людей родилось "вечным", они-то и поняли, что торопиться, собственно некуда: то, что мы не сделали сегодня, можно отложить на завтра, если у тебя есть какие-то "срочные дела". Времени вагон, никуда оно не убежит. И так всё стало откладываться: сначала на неделю, потом на год, потом на век... И заглохло.

   - Но разве возможно, чтобы человек совсем отказался от творчества! - попытался оспорить Василий и тут же получил ответ:

  -- Ну, может я не совсем удачно выразился: придумывают, есть даже люди талантливые, только всё это выродилось в сиюминутные пошлые экспромты, дешёвые самоделки на скорую руку, лишь бы показать, что ты существуешь, что ты не такой, как остальные, что ты что-то можешь, - Тихон взмахнул правой рукой, указывая на горизонт. - У людей нет ориентиров, у них нет вопросов, которые необходимо решить. Им не надо думать -- они и не думают. Почитайте им Достоевского -- они не поймут его. Не поймут не потому, что язык стал другой или жизнь изменилась, а потому что они не го-то-вы. Всё стало мелким, незначительным. Изобретения, которые сразу после "изгнания Диявола" посыпались как мука из рваного мешка, через тридцать лет закончились. За последние два века не было сделано ни одного крупного открытия, лишь небольшие усовершенствования того, что имелось.

   Он помолчал с минуту.

  -- Нынешние поколения даже читать не умеют. Зачем тратить время на ненужное обучение? Никто не спросит твоего диплома, никто не даст прибавки к жалованию, твои навыки никому не нужны! Лучше потратить время на удовольствия. Удовольствия! Удовольствия! Землю захлестнуло сумасшествие на почве удовольствий. Максимум раздражителей за минимум времени. Конечно, люди всегда стремились к ним, но, пожалуй, впервые они достигли неограниченных возможностей. Можно всё! В любых количествах!

   Тихон начал ёрзать в кресле и нервно пожимать плечами. Василий неотрывно следил за его левой кистью, которая при этих движениях дёргалась, угрожая сползти с микрофона, но подушечка строго знала своё место и ни на мгновение не обнажала предательской решетки.

   Полковник не унимался, он заискивающе склонился перед мнимым клиентом и вопрошал его:

   - Что желаете? Хотите чего-нибудь вкусного? Ради бога, на любом углу вам выдадут фигурки с любым вкусом и ароматом. Чего-то изысканного? Синтезированы новые вкусы и новые продукты, которых в природе никогда не было! И можете жрать хоть каждый день: создать можно сколько угодно. Вам всё это приелось? - ничего страшного: сделаем вкус насыщеннее, еду слаще, солоней, жирней, смешаем вкусы. Излишков можно не бояться: все они нейтрализуются нашими внутренними роботами, которые и работают на этих самых лишних калориях.

   Тихон замолчал, потому что слишком возбудился. Он нервно повёл головой и снова продолжил ровным спокойным голосом, но уже не таким отстранённым, как в начале:

   - Единственное, в чём разбираются современные люди -- это в гормонах, потому что они заменили наркотики. Наш организм, знаете ли, вырабатывает большой арсенал веществ, которые влияют и на наши ощущения, наше настроение, активность. Искусственные наркотики больше не нужны, есть натуральные. Вы, думаю, уже видели в развлекательном центре автомат с мордочками? Гормонный дилер.

   Василий вспомнил про стойку с разноцветными пластинами, к которой посетители прикладывались щеками.

   - "Ну вот, выбираете себе эмоцию от гнева до счастья, и вашим нанороботам даётся команда стимулировать выработку какого-то определённого вещества, либо просто стимулировать определенную зону мозга. Эндорфин, сератонин, адреналин... Одно только "но": вы попадаете в зависимость от этого дилера, ещё быстрее, чем от любого наркотика. - Тихон сунул правую руку подмышку и закончил эту порцию монолога с таким презрением, что лицо его скривилось в безобразную мину. - Слава богу, хоть додумались ограничить количество таких "инъекций" в день - у людей цель в жизни появилась: дожить до завтра или заработать бонус в игре.

   Игра - еще одна сторона жизни рядового жителя. Когда людям нечего стало делать, ГПК представило целый ряд игр, в которые человек погружался бы полностью и пребывал в них постоянно. Ведь надо же чем-то людей занять. Есть даже такие, что уже действительно считают, будто живут в эльфийском лесу и вокруг них враги, которых нужно уничтожить. Для остальных ввели звания, лиги, виртуальные награды... Сейчас чемпион второй лиги, все равно, что академик. Так и представляются: "Чемпион, участник клана, орденоносец...". Вроде как раньше "кандидат каких-то-там наук".

   Тихон ещё раз помолчал, но это, видимо, уже плохо помогало успокоиться.

   - Нет, я не хочу сказать, что всё так отвратительно. Действительно, сейчас нет ни войн, ни болезней, экология в идеальном состоянии. Опять же коррупция, кражи, мошенничество просто исчезли. Но, в то же время, количество убийств почти не изменилось, "выросли" драки и хулиганства. Суицид и хулиганство -- это сейчас основные болезни общества... Смерть вообще стала такой далекой и такой... знаете ли, эфемерной, что ли. Люди ищут острых ощущений, не считаясь ни со своей жизнью, ни с чужой. Они не понимают, что даже с миллиардами роботов в крови они уязвимы, если смерть их настигает слишком быстро. Для многих нет большей радости, чем сделать какую-то пакость или нарушить какой-нибудь запрет. Они, видите ли, таким образом, за свои свободы борются. Герои айнета, твою мать!

   Распаленный Тихон снова замолчал и отвернулся в сторону. На минуту установилось молчание.

   - Выходит, что всё это было зло? - откровенно спросил Василий, которого снова и уже давно начали терзать сомнения насчет своего выбора.

   - Что "всё"? Изобретения? Новшества? Как все-таки люди любят перекладывать с себя ответственность! - неожиданно возмутился Тихон. - Всю жизнь так! То одно зло, то - другое! Вот скажите, святой отец, нож - это зло или добро? Ни то, ни другое! Нож - это всего лишь инструмент, а уж хлеб вы им порежете или человека - от вас зависит. Так и со всем остальным. Разве плохо, что люди имеют все, что им нужно? Нет же! Но только надо уметь этим пользоваться! Прежде чем пользоваться всем этим, изучите инструкцию, но только не к приборам, а к себе! Научитесь этим пользоваться, но не только как включить и как выключить, но и когда, зачем и сколько!

   - Я надеялся, что люди станут мудрее, - негромко оправдывался Василий.

   - Мудрости нас учит не время, а события и, к сожалению, как правило, негативные. А когда жизнь от тебя ничего не требует... - Тихон оставил своё высказывание не завершённым: что-то вдали слева привлекло его внимание. Он некоторое время щурился, пытаясь рассмотреть это и раскачивая головой словно сова.

   - Кажется, приехали, - сказал он и на время убрал подушечку с микрофона. - Останови здесь.

   Автомобиль остановился, Тихон снова закрыл микрофон и обернулся к Василию:

   - Это развалины прежнего города -- выходите.

   Василий наклонился к окну, силясь рассмотреть хоть что-нибудь, но сквозь кромешную тьму проступало лишь несколько прямых линий, не свойственных природе.

   - Вы же везли меня в Центральный офис, - напомнил он Тихону.

   - В Центральный офис Вам нельзя: оттуда Вы не вернётесь, - заверил его полковник. - К сожалению, "господарей" здесь нет, но переночевать найдёте где, только уйдите от трассы подальше.

   За окном простирался Васин родной город. Если бы он последовал словам Тихона, то, пройдя всего двести метров, вышел бы на свою улицу, которая заросла травой и кустарником и теперь лишь угадывалась, благодаря окружавшим её зданиям, и проступающим кое-где из-под земли кускам асфальта. Он смог бы найти свой дом - без окон, с обвалившейся крышей, но с ещё крепкими стенами, как и двести лет назад. Даже во тьме без труда Василий нашёл бы и фундамент своей школы, поросший молодым ельничком, узнал бы частично рухнувшие фасады знакомых домов, магазинов, кинотеатров - это была его прошлая жизнь, от которой уже мало что осталось, однако эти остатки ещё хранили память о том времени. Но Василий ничего этого не знал, он отрицательно покачал головой и прижался спиной к спинке кресла, показывая тем, что никакая сила не заставит его вылезти отсюда.

   - Нет, с рассветом моё время на Земле и так истечёт. Сколько сейчас?

   - Полчетвёртого, - взглянул на свои наручные часы Тихон.

   - Ну, значит уже совсем скоро.

   Долго уговаривать Тихона не пришлось: со словами "Ну, как знаете", он опустил вниз дверь и скомандовал автомобилю продолжать путь.

   - Кто такие "господари"? - задал вопрос Василий, как только они снова тронулись.

   - "Господари" - это те, кто не переселился в урбоцентры. Остались в деревнях или в старых городах. Почему такое название? Да просто, одно время на слуху была одна группа. Фанатики, вроде секты. Они славянам подражали: носили старинную одежду, ну, и волосы подвязывали лентами. А на лентах писали "Господь", отсюда и название "господари". Их фанатизм изпользовали в пропаганде против таких же, их сделали символом преступной отсталости и дикости вот они и были на слуху.

   - В чем же их преступление? - удивился Василий.

   - Да ни в чем, - громко ответил Тихон. - Просто, когда вы навязываете свои правила и ценности, все другие становятся преступными автоматически. К тому же, не все "господари" просто сидят по деревням: некоторые селятся возле урбоцентров, привлекают горожан, агитируют. Но знаете, что я думаю? Они, наверное, единственные, кого сейчас можно назвать "человеком". Ведь они все еще живут. По настоящему! Живут, думают, сами добывают еду, сами шьют одежду, женятся, сами рожают детей, сами воспитывают...

   - Сами рожают? Разве дети сейчас появляются по другому? - перебил Василий, не столько поражённый этой новости (он уже ничему не удивлялся), сколько желая услышать подробности про эту часть современной жизни. Времени осталось совсем немного, а он так мало успел узнать! И теперь Василий использовал любую оговорку, любой повод, чтобы "выдавить" из Тихона по максимуму.

   Тихон ухмыльнулся:

  -- Сейчас дети появляются и растут в центрах репродукции. Сначала центры эти создавались для женщин, которые не могли завести детей по различным причинам. Пара приходила туда, сдавала "исходный материал" и больше этого не касалась. Эмбрион попадал в инкубатор, где для него создавались идеальные условия, ребенок развивался, и в один прекрасный момент пару извещали: "у вас родился мальчик или девочка". Вот так, просто! Никаких родовых травм, мук, никакого риска ни для ребёнка, ни для матери - идеальные условия под круглосуточным контролем. Неудивительно, что вскоре такой метод размножения стали рекомендовать вместо традиционного, а с появлением гермафродитов, он вовсе остался единственным, поскольку гермафродиту очень трудно родить ребенка, да они и не хотят. При центрах были и интернаты, в которых младенцев откармливали, а старших детей можно было оставить на время, если родители собирались провести его в одиночестве. Но на деле родители, апеллируя к свободе личности, старались почаще спихнуть детей, мало уделяли им внимания, да и после рождения некоторых даже не забирали из центров репродукции. Поэтому специальным распоряжением ГПК вся забота о будущих поколениях легла на центры репродукции. Теперь уже полностью.

   - Но ведь родной ребёнок...

   - Да какой он для них "родной"? Они не видят своих детей, как их самих не хотели видеть родители. Когда ваша жизнь - это любовь к самому себе, места для остальных не остаётся. Нет, они знают, что у них дети, приходят в центры, разговаривают, могут даже целый день провести. Но люди не нужны друг другу. Даже отношения сейчас выстраивают не друг с другом, а с виртуальными партнерами.

   - Это как? На расстоянии? Через сеть?

   - Нет. Это когда ваш любовник, полностью созданный компьютером образ, который вы можете видеть, по крайней мере, через очки, услышать. Вы можете даже ощутить прикосновение его, для этого достаточно раздражить соответствующие нервные окончания. Этот человек будет иметь для вас идеальную внешность, у него будет подходящий характер, темперамент, интересы, сексуальность. Он очень интересный собеседник, живой, общительный. Или же внимательный слушатель. Как джинн из бутылки, он появиться, когда вы этого пожелаете и исчезнет, как только вы этого захотите. Вам не нужно подстраиваться под него! Для вас он идеален! Вам никогда не захочется разорвать с ним отношения и даже поставить на паузу. Скажите, разве может живой человек сравниться с ним?!

   - Но как можно променять общение с настоящим человеком на вымышленного? Тихон поднял удивленные глаза вверх:

   - В этом мире грани между реальным и искусственным не существует! Ну, в принципе, если подумать, чем такие отношения отличаются от реальных? Вы хотите видеть человека - вы его видите, вы хотите поговорить с ним - он говорит! Да, он не выскажет ни одной свежей идеи, идеи от себя, но вы этого даже не поймете, потому что у него доступ ко всем мыслям и идеям за последние сотни лет! У вас с ним могут быть даже интимные отношения!

   - Но дети! В таких отношениях они не могут появиться по определению! - впервые повысил голос Василий.

   - Так никто и не хочет! - в ответ повысил голос полковник, как будто хотел перекричать священника, но тут же его голос снова стал тихим, ровным, отстраненным. - Приходиться чуть ли не силком затягивать в репродуктивные центры, чтобы хоть кто-то сдал биоматериал.

   - Как же можно человека затянуть для этого? - растерянно спросил Василий.

   - Льготы: дополнительные порции гормонов, клубы, куда пускают только "родителей", да и сотрудники ГПК относится к ним с особым уважением, а это всегда льстит, - Тихон пожал плечами. - А что делать? Они же как большие дети.

   Некоторое время они ехали в полной тишине.

   - А у Вас дети есть? - неожиданно спросил Василий.

   - Нет, - сухо ответил Тихон.

   - А жена?

   Этот вопрос застал Тихона врасплох, он на минуту замолчал, а затем, замявшись, ответил:

  -- Нет. "Охранникам" не положено... С населением мы мало контактируем, да и вообще... вроде как... ниже своего достоинства, что ли...

  -- У Вас не было любимой женщины?

   Тихон снова замолчал, казалось, этот вопрос окончательно выбил землю у него из-под ног.

  -- Была, - снова сухо и коротко ответил он, и опять с минуту помолчал. - Мы познакомились примерно восемьдесят лет назад. В образовательном центре. Я тогда уже был в Городской охранной службе, у меня было много наград, я дослужился до майора -- почти вершина карьеры. И вот приехали мы как-то однажды, не помню - не то сумасшедший на преподавателей набрасывался, не то "господарь" затесался, - в общем, нас отправили разобраться. И там я увидел её. Она преподавала мировую литературу. Это была настоящая женщина, не гермафродит - такие сразу в глаза бросаются. Ну, увидел - и увидел, выяснили, что надо, уехали, но чем-то она меня зацепила. Нет, у меня не было, как, знаешь, поэты пишут: взглянул и словно молния поразила. Ничего подобного, но с этого момента я начал замечать, что постоянно её вспоминаю, и чем больше проходило времени, тем более навязчивым становился её образ. В конце концов, я снова приехал в этот университет. Соврал, что у меня, дескать, возникли вопросы к ней, как к свидетелю, - Тихон улыбнулся. - Мы зашли рядом в "жрачечную" - туда в основном приходят, чтобы просто взять еду и ехать дальше, поэтому там легко остаться наедине. За столиком я задал ей какие-то вопросы, что-то вроде: "как вы пришли в образовательный центр?", "что вы можете сказать о других преподавателях?" -- в общем, ненужную чепуху, которую она мне рассказывала не меньше часа. А я сидел и смотрел на неё. Взгляд у неё всегда был весёлый, смеющийся, и даже тогда, она на меня смотрела с недоверием, а глаза всё равно были живые. Ты смотрел когда-нибудь на облака? Белые кучевые облака в ясный день?

   Тихон, наконец, почувствовал себя совершенно свободным и незаметно для себя перешел на "ты". Василий кивнул, и это удивительно растрогало полковника.

  -- Сейчас в уробоцентрах облаков и не увидишь. Они такие мягкие, и свет на вершинах, как будто... святой свет. Он оживляет, он... выше всего этого. Вот то же самое я испытывал тогда, когда смотрел на неё. И волосы у нее были вот по сюда, - он провел пальцем по основанию шеи. - Золотистые... как у Солнца.

  -- Как её звали?

  -- Мария. Маша. Красивое имя, правда?

  -- Красивое. У Вас есть её снимки?

  -- Нет, - вдруг резко и твердо ответил Тихон.

   Повисла пауза. Тихон смягчился, и по глазам его было видно, что он погрузился в океан одновременно очень грустных и очень приятных воспоминаний, который не хотелось покидать, и одновременно хотелось излить этот океан священнику.

   - С этого момента я только о ней и думал, - продолжил он. - Сначала мне это очень не понравилось: эти мысли отвлекали меня от работы, не давали сконцентрироваться и вызывали какую-то... тоску, что ли. А потом я понял, что просто не могу без нее.

   Полковник заметно занервничал и погрустнел.

   - Решил познакомиться с ней, так сказать, неофициально. Черт с этими правилами, думаю, познакомлюсь, а дальше посмотрим. Будут принуждать разорвать отношения - уволюсь к чёртовой матери. В общем, встретил её после работы, пригласил поужинать. А она на меня накричала, назвала "ищейкой", сказала, что "видит таких как я насквозь", что я "пытаюсь втереться к ней в доверие". Прогнала она меня, одним словом. Но что делать-то? Человека прогнать можно из дома, а вот как его прогонишь из головы, из сердца? Тогда я пошел на хитрость. Она была очень умная, это было мне на руку: мы обычно "фиксировали" рассудительных. Нет, их никто не арестовывал, не выселял - просто за ними наблюдали. Так, на всякий случай. Я доложил о ней "Лару" и лично взял под свой контроль. С этого момента у меня появился повод видеть ее хотя бы издали, а иногда и встречаться. Знаешь, как я радовался, когда у меня вдруг появлялся повод встретиться с ней! О! Я порой даже заснуть не мог. Садился в такушу и всю ночь ездил по городу. И знаешь, еду и представляю, что рядом сидит она, и мы с ней беседуем. Если бы меня в этот момент кто увидел, то решил, что я с ума сошел. - Тихон улыбнулся, но его глаза снова увлажнились, а желваки - заходили. Но он сдержался.

   - Вы были счастливы? - спросил Василий.

   - Знаешь, да! - твердо и уверенно ответил Тихон. - Хоть она меня и презирала, и мне было и грустно и обидно, но... это я сейчас понимаю: я все равно был счастлив. Просто, когда человек счастлив, он любит всё! Всё вокруг! Я так думаю. И я любил, любил каждое время года и каждую погоду: мне ведь её доводилось встречать в разное время. Я готов был расцеловать любого сотрудника службы, который мне сообщал, что надо встретиться с "подопечной". Я обожал свою работу, как никогда раньше, обожал "Лара", город, жителей, этот университет...

   Тихон разволновался не на шутку и взял паузу.

  -- Пристрастился к стихам - продолжил он, немного успокоившись, - было интересно понять, чем она живет: они же литературу преподавала. А потом, мои чувства требовали какой-то разрядки, какого-то выхода. Сам я писать не умею, а когда читал, мои эмоции приобретали... оформленную... форму. Нелепо сказал, но...

  -- Почему же Вы ей снова не признались? Уволились, подошли бы: так, мол, и так, я теперь в ГПК не работаю.

   Тихон снова погрустнел:

  -- Это легко вот так, на словах сказать, а на деле? Может я ей правда не нравился? А потом... Я посвятил своей работе всю жизнь, был включен в Высшую сотню сотрудников -- я просто не представлял, как смогу жить без всего этого. Почти двести лет, шутка сказать!

  -- И где она сейчас? - спросил Василий, но Тихон не ответил. Они несколько минут молча мчались по трассе, и монотонность работы тихого, почти бесшумного мотора лишь изредка нарушалась шумом пролетающих мимо пёстрых пятен встречных машин.

   - Мы были знакомы уже года два, - неожиданно прервал тишину Тихон. - Я старался каждый день видеть её, правда издалека: я знал её расписание, знал, когда её ждать, но приезжал всегда заранее, останавливался в стороне и ждал. Она приезжала, заходила в университет - занятия длились 15 минут - затем у нее был перерыв, она шла в нашу "жрачечную", брала энергетик с зеленой пеной и разноцветными присыпками -- это напоминало ей цветочную поляну - садилась в стороне и 10-15 минут пила его. Мне нравилось в ней всё, даже то, что она выпивала напиток на месте, а не мчалась, как "эти". Потом она или уходила на занятия, или уезжала, а я ещё полчаса сидел в машине. А потом она пропала.

   - Как пропала?

   - Вот так. Не вышла на работу, никому ничего не сказала. Выехала из города и не вернулась. Но в списках умерших её не было.

   - И что дальше? - Василию не терпелось это узнать.

   - Я её искал почти тридцать лет... Тридцать лет. Раньше это звучало как "полжизни", а сейчас... В вечности и время течёт как-то по-другому...

   Тихон снова замолчал, у него было потерянное лицо, и глаза его бессмысленно уставились на панель. Затем он ухмыльнулся досадной ухмылкой.

   - Оказалось, что все это время она жила в соседней деревне, у "господарей", в 20 километрах от моей работы. Замуж вышла, трое детей у неё. А как узнал? Лето было сухое - начались лесные пожары, и огонь так быстро приблизился, что они ночью выскакивали прямо в чем спали. У нее загорелся дом. Родные, вроде выбрались, а она за кошкой вернулась. И больше не вышла...

   Он снова помолчал.

   - Ее только по ДНК опознали. "Лар" прислал мне снимок ее обгорелого тела, и сообщил, что моё дело закрыто.

   Он задумчиво повторил ещё раз:

   - Дело закрыто.

   И опять долгое молчание. Проезжающие машины стали встречаться реже, световодная линия куда-то исчезла, а лес подступил к трассе вплотную. Кромешная тьма царила над землей, разбиваемая единственно светом фар. И в это мгновение казалось, что они едут в пустоту, в вечную пустоту.

   - Поверишь? Первое время жить не хотелось. Любовь прекрасна, когда у тебя есть шансы, хотя бы теоретические... А когда надежды нет, то это как болезнь, которая разъедает тебя изнутри. Я потому, и изображений ее не держу, чтобы не бередить старые раны, - он немного помолчал. - Когда она была жива, да, она меня презирала, но все могло перемениться: я мог ждать вечность, она не могла выйти замуж - браки уже не регистрировали - не могла умереть, постареть. Даже когда она потерялась, я был уверен, что рано или поздно найду ее, и тогда уже уволюсь и мы будем вместе.

   Он со злостью ударил ладонью себе по лбу:

   - Подумал бы сам: через пять лет, ее роботы выйдут из строя и она может запросто умереть от какой-нибудь болезни!

   Тихон повертел головой и немного успокоился, но в его глазах, на этом твердом суровом лице блестели слезы.

   - Вмиг все опостылело. Крутишься, крутишься, выезжаешь на дела, отдыхаешь, пьёшь, ешь, в стереовид пялишься, снова дела. Прожил сто лет, и не заметил. Только когда ставишь на документ дату, осознаешь: Боже, я прожил СТО лет. Ещё сто лет. Когда мы возводили световодную сеть или строили новые города, что-то менялось, мы знали что делаем, для чего. А как попал в Городскую охранную службу - каждый день суициды, массовые драки, убийства... Главное, ради кого, ради чего? Полтора века в охранной службе, как шестерёнка в часах: механизм работает -- шестерёнка вращается. Вращается, вращается... Сто оборотов, тысяча, миллион... Хотел как она к "господарям" уйти. Катись все к чертовой матери!

   - Почему не ушли? - спросил Василий.

   - Авария как раз произошла: повалился один из ретрансляторов в центральной световодной линии. Два города на полтора часа остались почти полностью без энергии. Нас направили поддерживать порядок в урбоцентре. Боже! Какая паника! Крик, ужас в глазах! Игр нет, связи нет, освещение слабое! Без помощников ничего сделать не могут! Ну, куда ж они без опекунов? Случись что, о них и позаботиться-то больше некому.

   - А господари?

   - А что господари? Господарей мало, слишком мало, чтобы хоть что-то поменять. Со своими примитивными технологиями они едва себя умудряются прокормить. Нет, - сказал он сухо и серьезно.

   И в салоне очередной раз повисло гробовое молчание, и оно висело, пока Василий не спросил:

   - И что дальше?

   Тихон ответил спокойно, даже равнодушно:

   - А я теперь и не знаю, что дальше. Надо что-то делать, а вот что - пока не представляю. Как из всего этого выйти, чтобы никто не умер?

  -- Слушай... - неожиданно бодрым и заинтересованным голосом обратился Тихон, развернув кресло к Василию, но долго молчал, не решаясь задать вопрос. - А ты на самом деле "тот" Василий или просто... шутка?

  -- Тот самый.

   Тихон задумчиво помолчал и негромко спросил:

   - И как "там"?

  -- Где?

  -- Ну, там, в Аду.

  -- Плохо.

   Тихон почему-то погрустнел и развернулся к дороге -- то ли он ожидал более подробного описания, то ли его расстроило, что в Аду "плохо". До самого прибытия он больше не проронил ни слова.

  

Глава XX

   Уже давно от трассы не отпочковывались вспомогательные дороги, и вот, наконец, справа в свете фар забелело широкое бетонированное шоссе. Над ним висел огромный знак с перечеркнутым автомобилем, однако, игнорируя его, они свернули на эту запретную дорогу.

   Лес быстро закончился, и началась бескрайняя голая холмистая степь. Здесь было заметно светлее, однако смотреть всё равно было не на что: только линия горизонта очерчивала тёмные волнистые контуры где-то вдалеке. Спустя пять минут степь пересекла система заграждений, состоящая из двух десятков проволочных заборов, находящихся под напряжением, о чём можно было догадаться по светящимся на столбах изображениям красных черепов со скрещенными под ними молниями. Заборы стояли всего в полуметре друг от друга, не давая ни малейшей возможности проникнуть на защищаемую территорию. К довершению ко всему, столбы первого ряда венчались вращающимися камерами наблюдения, ни днем, ни ночью не оставлявшими равнину без присмотра своих красных глаз. Только шоссе не было перекрыто этой смертоносной стеной, однако здесь по обе стороны размещались доты, а сам проезд преграждали узкие бетонные блоки, вертикально выраставшие из такого же бетонного покрытия.

   Перед блоками, прямо посреди дороги, стояла чёрная фигура мужчины. Василий и Тихон мчались прямо на него, но фигура стояла неподвижно, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Только когда автомобиль затормозил в паре шагов от него, человек ожил и подошёл со стороны полковника. Возле Тихона образовалось небольшое отверстие. Наклонившись к этому окну, "охранник" надменно оглядел пассажиров и заявил Василию твёрдым голосом:

   - Вы поедете со мной.

   Василий вышел. Только сейчас, после расставания с новым другом, священник почувствовал тревогу и одиночество. Что его ждало? Конечно, вряд ли с ним может случиться что-нибудь плохое, но, в то же время, абсолютная неизвестность тревожила его ещё сильнее. Странно, но если бы он точно знал, что его будут пытать, наверное, он чувствовал бы себя увереннее.

   Василий медленно поплёлся за "охранником" между блоками, мимо дотов. Там, скрытый темнотой, стоял чёрный бронированный автомобиль, угловатый, с узкими окошками. Перед Василием медленно поднялась тяжёлая дверца, и "охранник" указал священнику рукой на заднее место, и как он ни старался быть обходительным, взгляд его был пренебрежительным и надменным. Терпеливо дождавшись, когда Василий, путаясь в рясе, заберется в салон, "охранник" ловким, отточенным движением тела проскользнул следом и уселся напротив священника. Он сложил кисти в замок на своих ногах и уставился на священника, как на странную зверушку. Его пристальный и ленивый взгляд медленно скользил по фигуре Василия, а сам он, наверное, думал: зачем понадобилось везти этого бородача в Центральный офис, да ещё встречать, как важную персону?

   Через пару минут они уже подъезжали к большому серому зданию без окон почти правильной кубической формы. Единственный вход - широкую дверь, сделанную, словно, из толстого чёрного непрозрачного стекла, - охраняли двое часовых. Ни один из них не обратил никакого внимания на вышедших из автомобиля гостей - они продолжали стоять, вытянувшись в струну, и смотрели прямо перед собой, словно вокруг них ничего не происходило. Дверь сама поднялась перед прибывшими гостями.

   Сразу за толстыми стенами, по периметру, здание окольцовывал коридор с нескончаемым рядом бойниц, через которые наружу выглядывали легкие орудия, пулемёты и агрегаты, отдалённо напоминавшие пушки. Возле орудий, прислонившись к стене, словно статуи в древнем храме, неподвижно стояли роботы, у которых вместо голов были крохотные видеокамеры, от чего какое-то время Василию они виделись вообще безголовыми.

   Оказавшись внутри, офицер сразу повернул налево и стремительно зашагал в конец коридора, Василий последовал за ним, стараясь не отстать от своего "конвоира". Навстречу им попались три "охранника", при виде офицера они встали навытяжку и отдали честь, но тот проигнорировал и их, и их приветствие.

   "Неужели кто-то из руководства?" - подумал Василий, удивлённый таким вниманием к своей персоне. После этой мысли, он другими глазами взглянул на прямую спину сопровождающего и даже к высокомерию офицера отнёсся с пониманием, словно высокомерие -- одна из должностных обязанностей всех высоких чинов.

   Наконец, они оказались у белой тяжёлой двери. Дверь, медленно и пыхтя, открылась, и посетители шагнули в сложную запутанную систему коридорчиков, занимавшую всю центральную часть первого этажа. Сотни проходов сходились и расходились под различными углами, образуя кольца, тупики, развилки и превращая центр здания в непроходимый лабиринт. Из стен торчали края толстых перегородок, которыми в любой момент можно было перекрыть путь ворвавшемуся врагу. Перед офицером по полу бежал красный огонёк и указывал нужное направление, но тот, видимо, знал этот путь наизусть и шёл уверенно, гордо задрав подбородок и сильно размахивая руками.

   Наконец, гость и его проводник оказались у пузатого, словно бочка, лифта. Лифт стремительно с нарастающим шипением поднял своих пассажиров на верхний этаж, где перед ними опять открылся белый прямой коридор с чёрной полупрозрачной дверью в конце. Возле двери тоже стояли двое часовых и таким же взглядом манекенов, как и их коллеги внизу, наблюдали за пустотой внутри себя.

   "Охранник" со священником подошли к выпуклой двери - та приподнялась, как крышка хлебницы, и сопровождающий с почтительным полупоклоном, но всё с тем же надменным взглядом, указал в проём.

   - Вас ждёт директор Глобальной Производственной Компании, - сказал он.

   Василий вошёл в огромный светлый кабинет, занимавший, похоже, весь этаж. По периметру его располагались стеллажи, под самый потолок забитые какими-то яркими обложками. Обложки эти были подобранны таким образом, что создавали плавный переход цвета от одной стены к другой - это создавало в кабинете какую-то необычную, сказочную атмосферу, словно Василий попал в библиотеку волшебника. Только один дальний угол был свободен от полок, он был полностью застеклён, и в этом месте размещался уютный зимний сад с настоящими пальмами и небольшим водопадом. В остальном же обстановка кабинета не отличалась богатством: большой стол у противоположной от двери стены и несколько лёгких стульчиков вокруг него -- вот, пожалуй, и всё.

   За столом в кресле сидел человек средних лет, внешне ничем не отличавшийся от рядового "охранника", и, откинувшись на спинку, пристально смотрел в тонкий монитор. Он нервно барабанил пальцами и как будто не замечал, что кто-то вошел. Только когда Василий приблизился, человек в чёрном поднял глаза, и на его лице растянулась широкая улыбка.

  -- Василий?!!! Отец Василий!!! Ха-ха. Ну и ну! - удивлённо воскликнул человек и радостно раскинул руки.

   Василию же его лицо казалось незнакомым... Хотя, что-то вроде... нет, он определённо не знал этого человека.

   - А меня "Лар" среди ночи поднял, - радовался директор, - говорит: важный посетитель. Думаю: кто таков? А это оказывается ты, вот так сюрприз! Не ожидал! Что, неужто не признаёшь? А вот я тебя помню, хорошо помню.

   Василий смотрел пристально, но никак не мог вспомнить это гладко выбритое лицо.

  -- Ну? Что? Никак? - не отставал человек в чёрном. - А с бородой бы признал?

  -- Яшка? Каин?!

  -- Ну, наконец-то, - рассмеялся разбойник. - Как дела, сердешный? Как там без меня Ад? Не остыл ещё? Ха-ха-ха.

   Встреча с Яковым -- причиной всех тех перемен, о которых успел узнать Василий и которые удручали его всю дорогу -- встреча с человеком, продавшим ему ложные надежды и забравшим за них реальную жизнь, была для священника в равной степени неприятной, как и неожиданной. А смех! Господи, до чего премерзким показался Василию этот хохот! У него перекосилось лицо, но Яшка, похоже, не замечал этого или делал вид, что не замечает.

  -- Что за дела тебя на землю привели? - продолжал он радостно тараторить. - "Лар" говорит, какое-то сообщение принёс.

  -- Свиток Наместнику, - сухо ответил Василий.

  -- Ну и как? Передал?

   - Не успел.

  -- Вот незадача, - посочувствовал Яков, но при этом издевательски улыбался. - Достанется ж тебе от Хозяина! Что за свиток-то? Покажешь?

   Не вставая с кресла, и даже не отрываясь от спинки, Яков повелительно протянул руку. Василий снова скривил лицо, но тут же представил, как Яшка, получив свиток, начнёт отрывать печать и остервенело разрывать пергамент, и ему так захотелось полюбоваться на это зрелище, что он охотно достал послание и, перегнувшись через стол, вложил его прямо в руку Якова.

   Яков взвесил свиток в руке, но открывать не спешил.

   - Что здесь не знаешь? - спросил он и хитро прищурил глаз.

   Василий отрицательно покачал головой.

   - А желания вскрыть не было? - заговорщецки прошептал Яков, навалившись всем корпусом на стол, но продолжая лукаво улыбаться.

   - Попробуй, - иронично улыбнулся в ответ Василий.

   Яков выпрямился, засунул руку за ворот своего джемпера и снял с шеи чёрный, но поблёскивающий амулет в виде пентаграммы вставленной в круг. Он приложил этот амулет к печати, и та вдруг покраснела, затем зашипела и, наконец, отвалилась, шмякнувшись об стол.

   - Наместнику, говоришь? Ну, считай, что доставил.

   Довольный собой, Яков снова откинулся на спинку кресла и расхохотался, наблюдая, как медленно сползает улыбка с лица Василия.

  -- Выходит, что Наместник - ты?

  -- Ну, а кто ж ещё? Неужели, ты думаешь, что тот клоун с бубном, к которому ты ехал? Да нафига он сдался? Хозяину нужен тот, кто бы реально его делами заправлял. Ну, вот я и заправляю ВСЕМ ЭТИМ, - он широко раскинул руки, словно хотел охватить весь мир.

   Василий от досады начал растирать лоб.

  -- Всё же провели меня.

   Лицо Якова вдруг стало серьёзным.

  -- Никто тебя не обманывал! - впервые без улыбки ответил он. - Ты хотел осчастливить людей, и они счастливы! Помнишь? у нас с тобой договор и он ещё в силе. Всё, что в нём перечислено -- всё у них имеется и даже более того. Хочешь посмотреть, за что ты в Аду? Пошли.

  -- Не надо, я уже насмотрелся, - мрачно ответил Василий.

  -- Пошли, пошли, - смеялся Яков и легонько подталкивал Василия к выходу. - Этого ты не видел.

  -- Вот ты, поди, думаешь, что Дьявол правит, - рассуждал Яшка уже в лифте, - но ведь "править" - это к чему-то принуждать. Скажем, государь какой: он издает указы и через эти указы заставляет своих подданных поступать, как он решил, но разве Хозяин кого заставляет? Разве у нас не полная свобода? Хочешь веселиться -- веселись, хочешь творить -- твори. Даже церкви не запрещены, ходи сколько хошь -- всё исключительно добровольно. Меня даже Папа Римский поддерживает.

  -- Хочешь сказать, что Дьявол здесь ни при чем?

  -- Ну почему, же, врать тебе не буду - мы ведь теперь с тобой из одного "профсоюза", - Яков снова лукаво улыбнулся, - конечно же Хозяин "при чём": я Наместником здесь не просто так.

   Василий озабоченно посмотрел на него:

  -- Так зачем ты принял его сторону? Неужель ты серьезно думаешь, что Дьявол победит?

  -- Раскрой глаза! Куда уж ещё побеждать? Они -- беспомощные медузы, подсевшие на свои удовольствия настолько, что не представляют своё существование даже без части их. Мне тюрьмы не нужны: запрещаешь виртуальные игры и всё -- каждый десятый кончает жизнь самоубийством! Они пойдут на что угодно, ради своих свитбургеров, а моральные терзания -- это... - Яков улыбнулся и отрицательно покачал головой.

   Внизу их поджидал тот же автомобиль, на котором доставили Василия, но сейчас вокруг него находилось несколько агрегатов, похожих на гидроциклы. На этих "гидроциклах" сидели люди в плотных кожаных комбинезонах и обтекаемых шлемах.

   Было удивительно, как всё и везде происходило на каком-то телепатическом уровне: не отдавалось никаких приказов, распоряжений, но роботы и автомобили оказывались там, где было нужно, "охранники" всегда знали, что должно произойти, и что для этого понадобится. И никто этому никогда не удивлялся: ни Сульфат, ни Тихон, ни тем более Яшка Каин.

   Как только они вышли из кубического здания, к ним навстречу широким шагом направился офицер, сопровождавший прежде Василия -- как оказалось, адъютант директора ГПК. От его прежнего высокомерия не осталось ни следа. Видя, что Яков относится к священнику по-приятельски, чего прежде не заслуживал никто и никогда, адъютант проникся уважением к своему подопечному и стремился услужить Василию даже больше, чем своему начальнику.

  -- Человек -- животное, - тем временем продолжал Афанасьев, - у него все те же самые потребства, что у любого зверя. Это вы вообразили, будто человек -- что-то возвышенное, а Соломон Давидович верно сказал: нет никакого преимущества у человека перед скотом, потому что всё - суета1.

  -- У человека есть душа, - возразил Василий.

  -- А всё одно получается: надо пожрать вдоволь, самку и брюхо почесать.

   В сопровождении кортежа из "гидроциклов", взмывших в воздух, узники Ада, один бывший, другой -- настоящий, мчались по просторам голой степи куда-то вдаль, где виднелись крыши и куда приземлялись, время от времени, шарообразные корабли.

  -- Тебе это всё зачем? - спросил Василий Якова. - Власть, почитание?

  -- Власть? - переспросил Яков, презрительно улыбнувшись. - Велика честь пасти это стадо баранов. Так от баранов хоть шерсть получаешь, а с этих чего взять? Живут, как плесень на хлебе. Да, я - самый популярный человек в мире, но что мне от их почёта?!

  -- Тогда зачем это тебе?

  -- От Ада спасаюсь.

  -- А тут лучше, чем в аду?

   Яков ненадолго задумался.

  -- Лучше, - он попытался выдавить на лице весёлую улыбку, но сам почувствовал, что вышла она слишком натянутой и скривил рот. - А вообще, пропади всё пропадом.

  -- Скучно, - пояснил он минуту спустя, как бы оправдываясь за своё вырвавшееся признание. - Но ничего, господари мне соскучиться не дают.

  -- Чем же они тебе докучают?

  -- Да не то чтобы докучают... Двести лет спокойно, вроде бы, сидели, а вот последнее время полезли в урбоцентры. Придут и разобьют свой табор или в самом городе, или возле него. Эти-то дураки и тянутся к ним: как же, новое зрелище, а господарям только этого и надо: сразу начинают агитацию, проповеди. И ведь идут к ним, кретины! В Ной-Берлине они так в свои ряды почти две тысячи жителей переманили, потом, правда, все обратно вернулись, но Хозяину это все равно не понравилось. И ведь настырные! Просишь их уйти -- они ни в какую! Приходится силу применять, а что делать?

   Автомобиль остановился перед довольно большой площадью, обнесённой высоким забором, венчавшийся колючей проволокой. По ту сторону площади виднелся огромный длинный ангар, к которому вела дорога с уже знакомым Василию "резиновым" покрытием. Насколько было видно в темноте, всю огороженную территорию, от края до края, пересекали ряды больших палаток. Пространство между ними заполняли навесы, под которыми от непогоды спасались оружейные пирамиды, спортивные тренажёры и какие-то ящики.

   Василий и Яков вышли из автомобиля и направились к ангару - тут же вдоль дороги зажглись фонари, а над лагерем разлетелось звонкое "Стройся". Из палаток повыскакивали тени, и повсюду парами замигали крошечные красные всполохи. Постепенно хаотичное движение теней приобретало упорядоченность и всё ближе теснилось к дороге, и чем ближе топочущий ураган приближался к ней, тем чаще вспыхивали эти неяркие красные огоньки, тем чётче проявлялись фигуры бегающих. У самой дороги тени превращались в рослых солдат с горящими глазами и выстраивались в длинные шеренги, образовывая живую аллею до самого ангара. Василий их узнал: это были те самые могучие супервоины, которых он видел в агитационном ролике у Сульфата в машине, в том же самом обмундировании и с тем же вооружением, только в жизни они казались выше и массивнее.

  -- Теперь с господарями покончено, - почти крикнул Яков, гордо разглядывая стройные ряды солдат, вытянувшихся, словно стая голубей дутышей. - Теперь каждый город будут охранять целый батальон таких молодцов. А то некоторые обнаглели совсем, за прошлый год у меня в перестрелках с господарями семнадцать человек погибло! Идиоты.

  -- Откуда же у них оружие?

  -- А, - махнул рукой Яков, - старые запасы. Вовремя не уничтожили -- теперь концы не найдёшь. Нет, ну ты представляешь? Семнадцать человек! А если они завтра вздумают мне войну объявить? Их же почти полмиллиона!

  -- Разве набрать "охранников" для тебя проблема?

  -- Ты думаешь, я их на грядках выращиваю? Я же не знал двадцать лет назад, что дело такой оборот примет, у меня эти людские расходы не запланированы. Можно, конечно, клонировать, но если клонировать, то зачем обычных людей? У меня давно была задумка создать идеальную армию. Взяли ген человека, переработали его основательно, и вот она - "Городская охранная гвардия". - Яков обвёл рукой шеренги. - Выносливые, самоотверженные, сильные, дисциплинированные... Что ещё? В меру агрессивные, устойчивые к стрессу, видят в темноте...

   Яков снял свой амулет и поднял его высоко над головой.

  -- Гвардейцы! - громко объявил он. - Перед вами Посланник и вы должны охранять его пуще зеницы ока. Ни один волос не может упасть с его головы! Слышали?

   Яков прекрасно знал, что Василий и так почти неуязвим, но какое удовольствие он получал, демонстрируя сейчас собственную власть. На земле он был богом, но всё это уже успело надоесть, стало обыденным. Присутствие же Василия вновь придало власти особую сладость.

   - Будет исполнено! - дружно гаркнули гвардейцы и пристукнули прикладами о землю.

  -- Теперь на тебя даже муха не сядет! - усмехнулся Яков. - Болваны. Ладно, пошли дальше.

  -- На орбитальных станциях вырастили или в центрах репродукции? - поинтересовался Василий, пытаясь прикинуть, каких же размеров должны быть пробирки, чтобы вместить эдаких гигантов. Он был уверен, что такие существа не могут быть детьми, они должны появляться сразу взрослыми в обмундировании и с автоматами, как оловянные солдатики.

  -- В центрах, - Яков снова улыбнулся. - Слушай, откуда ты всё знаешь? Господари, орбитальные станции... Кто это тебя так подковал?

  -- Тихон. Фамилии не знаю.

  -- Это который вёз тебя? Когда успел? Вроде ехали молча, - Яков искоса бросил хитрый взгляд на Василия и лукаво улыбнулся. - Надо будет его пораспрашивать.

   Василий прикусил язык: он умудрился дважды за ночь подставить своего спасителя, да ещё как! А Яков, на самом деле, уже давно был в курсе всех уловок некоторых своих сотрудников, но эти безобидные шпионские игры его не волновали, а даже забавляли, как забавляют родителей секретики маленьких детей. Что касается Тихона, то он, хоть и был лоялен к господарям, но не был связан с ними напрямую, он не поставлял им оружие, не покрывал их и никого не агитировал. Все его тайны были связаны с его личной жизнью и никак не вредили Системе. Конечно же, "устранять" ценного работника из-за таких пустяков было бы себе в убыток, просто Якову понравилось издеваться над Василием, и сейчас, глядя искоса, он не без удовольствия наблюдал, как тот смутился и опустил глаза.

   Они вошли в "ангар". По длинному коридору, пронизывающему его насквозь, проходила пара монорельсовых дорог, на одной из которых стояли две вагонетки, схожие с бобслейными санями. В "ангаре" было оживлённо: по коридору туда-сюда бегали солдаты и специалисты в белых комбинезонах, бегали, даже если в этом не было необходимости -- таков был порядок. Они бежали размеренно, красиво, высоко задирая колени, как атлеты на античных вазах. Василий и Яков сели в вагонетку и неспешно поехали вглубь "ангара", а пробегающие мимо солдаты отдавали им честь и при этом старались бежать ещё красивее.

  -- С детства им внушают, будто они избранные, - комментировал Яков, бросая брезгливые взгляды на своих сотрудников, - вот и кичатся, словно без них жизнь невозможна. А иначе нельзя: чем я их тогда к работе привлеку? В мире и существует только три стимула: страх, деньги и слава. На страхе долго не продержишься: кого все боятся, тот и сам должен всех опасаться, а денег у нас нет, вот и остаётся одно -- слава и почёт.

  -- Неужели у тебя никто ничего не делает по доброй воле?

  -- Добрая воля, - повторил за Василием Яков. - Хе. Бывало, приставишь купцу сабельку к горлышку, и он добровольно все свои тайнички открывает. Или сунешь холую какому алтын -- так он за милую душу все планы хозяйские расскажет. Вот это я понимаю -- добрая воля, а в другую добрую волю я не верю. На добрую волю надеяться -- всё одно, что о золотом кладе мечтать.

   Он проводил презрительным взглядом бегущего офицера.

  -- Вот, бежит, деловой, и, поди, думает, что мир спасает.

   Яков презирал всех и не скрывал своего презрения: презирал гермафродитов, презирал гвардейцев, презирал "охранников", презирал Дьявола, презирал себя и свою жизнь. Он старался казаться весёлым, по-разбойничьи бесшабашным, как в старые добрые времена, но сквозь его улыбку пробивала безнадёга. Везде ему было паршиво, и надеяться уже было не на что -- капкан захлопнулся.

   Проехав совсем немного (это расстояние можно было спокойно пройти и пешком), они вылезли из вагонетки и оказались перед высокими железными воротами с надписью "Docti Continue Lar eX Virtualis Intelligentia"2.

  -- Вот сердце Мира, вот он - "Лар", - сказал Яков, воздев руки к надписи. Как по заклинанию, ворота тяжело вздохнули и разъехались в стороны. Они вошли в небольшую, но высокую и холодную комнату. Стены комнаты сверху донизу были закрыты светло серыми щитами, и только из правой стены торчала блестящая металлическая столешница с небольшим прозрачным экраном на ней.

  -- Всё это здание, - пояснил Яков, - один большой биокомпьютер, подобный человеческому мозгу. Это место называется Серверная. Вот он -- пуп Земли! Центр жизни! От того, что здесь ежесекундно вычисляется, зависят миллиарды жизней. Умрёт он -- и умрут ВСЕ!

   Последнюю фразу он произнёс с такой фатальной значимостью, будто тумблером за одним из этих щитов мог выключить Солнце и все звёзды Вселенной. Лицо от этого у него стало страшным, яростным и в то же время, словно напуганным - так выглядит загнанный в угол хищник. Однако, Яков тут же, словно опомнившись, принял свой обычный удалой, непринуждённый вид, скрестил на груди руки и улыбнулся.

  -- Ну-ка, давай-ка узнаем всю подноготную твоего, как бишь? Тихона?

   Он подошёл к экрану и произнёс:

  -- Выдать данные о полковнике Городской охранной службы Тихоне... Как говоришь фамилия? Не знаешь? Смоляков! Смоляков его фамилия! Вспомнил.

   В ответ на приказ, на столешнице проявился вдавленный след пентаграммы, в точности повторяющий очертания амулета Якова.

  -- Ах, да. - Наместник достал амулет и приложил к этому месту. - Здесь всё не так просто.

   По экрану побежал текст, а знакомый гнусавый металлический голос озвучил его:

  -- Полковник Смоляков Тихон Евгеньевич, 2003 года рождения, образование высшее техническое. Член Ордена Высшей сотни сотрудников. Поступил на службу в две тысячи...

   Всё, что говорил динамик, Якову было не интересно, он повернулся к Василию и похлопал ладонью по стене.

  -- Здесь вся информация, - сказал он и пробежался глазами по полу, соображая, чем бы ещё можно было поразить священника, но ничего в голову не приходило. Тогда он вспомнил про свиток, который всё это время сжимал в левой руке, и развернул его.

  -- Ну-с, что, собственно, ты привёз?

   Яков отошёл в сторону, на ходу читая сообщение.

   - О! Вот это новость! - радостно воскликнул он. - Хозяин даёт добро на искоренение господарей. Ха-ха.

   В действительности, тон сообщения был приказной, но Яшка употребил именно "новость" и "дает добро", поскольку гордость и раньше не позволяла, чтобы кто-то помыкал им, а тем более теперь, когда он сам стал царём и богом, хищником на самой верхушке пищевой цепи.

   Он повеселел, в его глазах, как у мальчишки, загорелся огонёк. Как сладко звучит слово "война", когда у твоих солдат преимущество, а тебе лично это не несёт никаких страданий! Наконец-то развлечение, пусть ненадолго, но в жизни появилась хоть какая-то цель! Разве может быть что-то лучше этого?!

  -- Я лично возглавлю карательные походы! - мечтательно говорил он, бегая взглядом по щитам на стенах. - Я смету их с лица земли, чтобы никакого следа от них не осталось! Даже намёка на их пребывание!

   В его глазах горел бешеный азарт футбольного фаната, всеми фибрами души жаждущего начала игры и непременного разгрома команды противника.

  -- А что ты скажешь людям? - спросил Василий.

   Яков посмотрел на священника, как на сумасшедшего.

  -- Этим? А им надо что-то говорить?

  -- Но это же война.

  -- Помилуй, какая война?! Никто из них даже не узнает об этом. Им всё это до лам-поч-ки!

  -- Но если всё же узнают?

  -- Ну и что с того? Всем наплевать на всех. А когда я им скажу, что господари нарушают личные свободы, стремятся лишить всех удовольствий и просто мечтают распространить свои порядки на весь мир, то, поверь мне на слово, каждый из этих сам мне скажет: "Убей их и покажи мне это по стереовиду".

   Он отвернулся, чтобы перечитать свиток ещё раз, а Василий подошёл к столешнице и взял пентаграмму. У него не было никаких мыслей на её счет, он просто разглядывал амулет, вращая его в ладони. Но когда Яков повернулся и, взглянув на него, побледнел, Василий осознал, какая власть в данный момент находится у него в руке, как много он может сделать с помощью этого амулета здесь и сейчас. Он может попытаться всё исправить, но... что же предпринять? Он приложил пентаграмму к заветному месту.

  -- "Лар"... - Василий задумался. - Что ты можешь?

  -- Лар может все, - произнес механический голос.

  -- Ты можешь... Ты можешь уничтожить... удалить себя?

   Василий не был уверен, он просто знал, что прямо сейчас, судьбой или Богом, ему дана возможность всё изменить, но как? Всё это было слишком неожиданно, слишком много информации за эту ночь. Если бы у него было время всё обдумать! Но времени не было, а был шанс одного приказа, одного единственного приказа, и он решил уничтожить этого зверя, как корень всего зла. Было ли это решение правильным? Он не был в этом уверен, просто он чувствовал, что должен что-то сделать.

  -- Ты что, с ума спятил? - ринулся к нему Яков, но Василий рефлекторно выбросил руку и схватил его за горло. Он приподнял Якова и во всей мере почувствовал своё превосходство перед ним: сейчас он был мертв, а не Яков, он был сильнее и был неуязвим, он был Посланником Ада -- представителем Дьявола, и, несмотря на то, что Яшка болтался в полуметре над землёй, вцепившись руками в кисть священника, Василий смотрел на него свысока и это ощущение нравилось ему, оно придавало ему решительности.

  -- Данная операция возможна, - спокойно сообщил металлический голос, как будто дело шло об удалении старых, никому ненужных файлов.

  -- Уничтожь себя, - скомандовал Василий.

  -- Кем ты себя возомнил? - прохрипел Яков, но не потому, что священник сдавил ему горло, а потому, что говорить в подвешенном состоянии было очень неудобно. - Кто тебе дал право решать за миллиарды людей? С чего ты взял, что ты лучше их знаешь, что им нужно?

  -- Подтвердите команду удаления, - запросил металлический голос.

  -- Потому что вся их жизнь - обман.

  -- Обман? - удивился Яков. - Разве я кого-то обманул? Я никого не обманывал! Я никого не убил, никому не затыкал рот. Я дал им то, что они хотели, дал им возможность, а уж как они ей распорядились -- это извини.

  -- Подтвердите команду удаления или отмените её.

  -- Хозяин прикажет непрерывно снимать с тебя кожу, - пугал Наместник.

  -- Плевать.

  -- Послушай, - тон Якова резко смягчился. - Ну чего ты добьёшься этим удалением? Разрушишь систему и что дальше? Ты подумал, к чему это приведёт? Кто их будет кормить, обслуживать, кто будет их возить на автомобилях? Неужели ты надеешься, что они без этого проживут и неделю? Неужели ты такой наивный, что надеешься, будто они сразу займутся ремеслом, начнут работать? Да они передохнут скорее от жажды, голода и депрессии!

   Решимость Василия пошатнулась.

  -- Подтвердите команду удаления или отмените её.

  -- Это всё равно, что отключить все приборы в реанимации. Они не смогут себя обеспечить! Они не умеют и никогда не сумеют! Умрёт Лар -- умрут все!

   Василий стоял раздумывая.

  -- Отбой, - с трудом произнес он и опустил Якова на землю.

  -- То-то же, - сказал тот, навалившись спиной на стену и растирая горло.

  -- Систему я не трону, но гвардию твою распущу.

  -- Эй, положи медальон! Дурак, это не поможет!

   Василий вышел с амулетом в коридор и направился к выходу.

  -- Что толку, я создам себе новое воинство! Слышишь?! - кричал ему вслед Яшка. - Это для меня не проблема! Остановите его! Заберите у него медальон! Быстро!

   Солдаты стояли в растерянности, попеременно смотря то на Наместника, то на Посланника.

  -- Чего глазами хлопаете, болваны! Остановить любой ценой!

   Несколько охранников схватили Василия за руки, но проще было удержать слона за хвост: резким движением рук тот стряхнул их как котят, даже не замедлив шага. Сзади раздалась короткая очередь, и несколько пуль со свистом вонзились в спину, прошив Василия насквозь, как кусок масла. Он остановился, ощутив тупую неожиданную боль, затем легко качнулся и двинулся дальше.

  -- Дьявол, - выругался про себя Яков. - Думаешь, нет на тебя управы? Врешь!

   Яков бросился вперед к автомобилю, пригибаясь к земле от шальных пуль.

   Загудел сигнал тревоги, замелькали красные огоньки, по Василию вели кинжальный огонь уже из нескольких автоматов. Стрелки усеивали его пулями, тщетно пытаясь нащупать уязвимое место, однако сквозные отверстия в его теле тут же затягивались, словно в густом киселе, и только ряса в этих местах оставалась разорванной. Василий часто останавливался, но, всякий раз, превозмогая тупую боль, шёл дальше, сильнее стискивая в руке амулет.

   Яков на одном дыхании домчался до автомобиля, побив все мировые рекорды на спринтерских дистанциях.

   - Живо в офис! - крикнул он, заскочив в него, и только после этого начал тяжело дышать.

   Чёрная бронированная машина фыркнула, развернулась и с неожиданной резвостью помчалась в степи, подскакивая на всех неровностях дороги.

   Тем временем, несколько броневиков перекрыли выход из "ангара", но никак не препятствовали Посланнику. Пулемётчики на бронемашинах тревожно переводили взгляд с Василия на солдат, с солдат на гвардейцев и не могли взять в толк, что им делать. Даже тот факт, что "охранники" из Серверной засыпали Посланника пулями, похоже, ничуть не прояснял для них ситуацию. В лагере тоже царила суета: заслышав звуки тревоги и стрельбу, гвардейцы изготовились к бою, однако нападения они ожидали со стороны степи и этим только сильнее запутывали пулемётчиков.

   Василий спокойно миновал броневики и направился к гвардейцам.

   - Огонь по нему, олухи, - заорал на пулемётчиков офицер.

   Солдаты в это время выбегали из "ангара" и занимали позиции за бронемашинами.

  -- Гвардейцы! - громко, как только мог, крикнул Василий, подняв над головой пентаграмму. - Как Посланник, приказываю вам...

   Но оглушительный стрекот тяжелых пулемётов заглушил его слова. Ряса безумно трепеталась на нём, превращаясь в лохмотья.

  -- Измена! Покушение на Посланника! - зазвучали зычные голоса великанов-гвардейцев. Один из них заслонил священника твоей грудью и тут же, сражённый выстрелом гранатомета, отлетел назад,придавив собой Василия.

   Гвардейцы ответили шквальным огнём. Грохнули выстрелы из ручных орудий, и бронированные автомобили закачались, и из их бортов вырвались фонтаны огня, дыма и металла. Дождь гильз посыпался на утоптанную до состояния камня землю, дополняя какофонию своим звоном.

  -- Стойте! - кричал священник, выбираясь из-под погибшего и размахивая над головой пентаграммой, но никто его не слышал.

   "Охранники", оставив горящие броневики, вынуждены были отступить вглубь "ангара", и гвардия перешла в наступление. Не жалея боеприпасов, пехотинцы вгрызались в отчаянную оборону людей, а авиация, проделав в крыше отверстия, поддерживала их атаку сверху.

   Вскоре погасли фонари вдоль дороги, и только всполохи взрывов да красные тревожные огни освещали эту тёмную ночь. Бой не щадил никого: ни "охранников", ни гвардейцев, ни компьютерную систему.

   А Яков тем временем выскочил из автомобиля перед своей кубической крепостью. Часовые, никогда не видевшие своего босса столь встревоженным, переглянулись, заподозрив беду, но когда тот скрылся за дверью, приняли прежнюю позу, и только взгляд их остался беспокойным.

   Яков добежал до двери лифта и принялся нетерпеливо тарабанить по ней ладонью, но лифт уже не работал: "Лар" доживал свои последние минуты, и все системы отключались одна за одной. Чертыхаясь, Наместник бросился вверх по запасной лестнице, преодолевая пролёты в два-три прыжка. У своего кабинета он оказался совершенно взмыленный, однако и чёрная полупрозрачная "хлебница" тоже отказалась впускать своего хозяина. Взбешённый, он вырвал автомат у часового и расстрелял дверь. Доломав ногой некрепкое полотно, он, наконец, оказался у своего стола, выдвинул столешницу и обеими руками достал старую, почерневшую от времени икону в серебряном окладе -- единственное, что могло сейчас остановить Василия.

   В этот самый момент "Лар" прекратил своё существование, а вместе с ним прекратил действие и договор, заключённый два с половиной века назад. Резкая боль в груди скрутила Якова. Выронив из рук образ, он согнулся и, страшно выпучив глаза, схватился за крышку стола, как будто что-то тащило его в Ад. Через мгновение, на глазах у потрясённых часовых, он с хрипом рухнул на пол и затих.

  

   Василий уходил из Серверной. Он шёл быстро, временами сбиваясь во тьме с дороги, но не сбавляя темпа. Вдруг что-то в его груди дёрнулось, как будто пальцем ткнули в какой-то мешочек, и струйки жидкости тут же потекли из него в разные стороны. Василий начал задыхаться. Он вздохнул глубоко и протяжно, полной грудью, словно вынырнул из глубины. Вздохнул впервые за два с половиной века. И тут же фейерверк старых забытых ощущений охватил всё его тело: он ярче почувствовал прохладу воздуха, лёгкий ветерок, запах скорого дождя и запах полыни, даже шуршание травы зазвучало как-то иначе.

   Василий остановился и сделал ещё один вдох открытым ртом. На мгновение как короткая вспышка он почувствовал запах, который вытащил из памяти какое-то воспоминание. Он не мог понять, что это было за воспоминание, и каким запахом оно было вызвано, но это было из детства, и это было что-то очень приятное! Василий вдохнул ещё раз - снова этот запах, снова это приятное бесформенное воспоминание чего-то хорошего.

   Сверкнула молния и озарила своим блеском бескрайние небесные просторы, отдалённые постройки, дорогу. С неба упали первые мелкие капли, которые он ощутил кожей лица и рук. И снова память взорвалась миллионами вернувшихся к нему воспоминаний.

   Начался дождь. Он быстро намочил разодранную одежду, и к фонтану ощущений прибавился озноб, но Василий словно не замечал его, он раскинул руки и, задрав голову, ртом ловил падающие капли. Он снова был жив!

  

Глава XXI

   С этого момента мир изменился, но изменился не в лучшую сторону. Смерть "Лара" повлекла остановку всего, что только от него зависело, то есть просто - "всего". Даже миллионы автомобилей, мчавшиеся по дорогам, замерли прямо там, где их застал этот самый момент.

   Казалось, мир обречён, он стоял на краю пропасти, готовый прыгнуть в бездну со всеми своими жителями. Однако беда свела двух давних врагов, и господари, объединившись с сотрудниками ГПК, возложили на себя всё бремя заботы за беспомощным многомиллиардным населением Земли. Совместными усилиями им удалось восстановить работу орбитальных заводов и некоторых других жизненно важных систем, и, благодаря этому, было быстро налажено снабжение урбоцентров, не всех, но хотя бы части из них. Господари развозили продукты по пунктам выдачи, ремонтировали агрегаты и старались, по возможности, поддерживать в городах порядок.

   Однако охватить всё население планеты оказалось нереальным, и даже нанятые волонтёры из числа гермафродитов не могли на это принципиально повлиять. Яков оказался прав: лишь немногие из них готовы были в корне переменить свою жизнь, большинство же "заперлись" в своих аквариумах, и во многих городах, и даже в целых регионах начался голод. Появились банды, которые громили жрачечные и грабили квартиры, а когда все потенциальные источники продуктов закончились, стали поедать трупы самоубийц.

   А самоубийств было множество: вмиг лишившись практически всего, жители, первое время, с упорством отчаянных пытались "симулировать" свой прежний, весёлый и беззаботный образ жизни, но разве можно было это сделать, когда даже в обеспеченных городах исчезли игры и выпивка, не работали гормонные дилеры, стереовид и даже "такуши"? Пришедшее осознание необратимости перемен стало невыносимым ударом для большинства жителей, и сотни миллионов людей такому безрадостному существованию предпочти смерть. Волна самоубийств катилась по планете несколько лет, господари еле поспевали убирать тела с городских улиц.

   Другой бедой в это же время стали оголодавшие гвардейцы. Призванные защищать города, они захватывали их и чинили там произвол. Однако у гвардейцев была сила, но не было ресурсов, так что скоро они остались без боеприпасов, и инициатива перешла в руки людей. "Охранники" быстро вытеснили остатки непобедимых батальонов на бескрайние просторы лесов и пустынь, откуда те ещё какое-то время совершали набеги на окрестные деревни, утаскивая скот или грабя поля, но с годами даже такие сообщения стали приходить всё реже и реже, пока рассказы о воинственных великанах не превратились в просто страшилки для непослушных детей.

   На этом несчастья не закончились. Только затихли самоубийства, только удалось обуздать жестоких гвардейцев, как в города ворвалась новая беда. К тому времен прошло чуть больше четырех лет, и все эти пять лет роботный состав жителей непрерывно истощался, когда же нанороботов - этих мельчайших механизмов, спасавших прежде людей от всех напастей - осталось слишком мало, на планете вспыхнули ужасные по масштабам эпидемии. Не у всех господарей был опыт адаптпции гермафродитов к обычной жизни, да и как можно было изолировать такую массу людей! Случайно занесенные господарями заразы стали выкашивать беззащитных горожан направо и налево. Гермафродиты умирали от болезней, которыми не болеют даже дети, и названия для которых человечество давно забыло. Грипп же унёс столько жизней, сколько в средние века не уносили чума и холера вместе взятые. Ситуацию удалось переломить, только благодаря тотальному карантину: два года гермафродиты безвылазно просидели в своих квартирах, а господари отныне приносили им продукты в противочумных костюмах.

   Впервые наступило время относительного затишья. Оно длилось пять лет, и казалось, что жизнь налаживается, но тут начали выходить из строя орбитальные станции. Время от времени огромные металлические конструкции падали с небес огненными факелами, неся не столько разрушения, сколько ужас. Но иногда при крушении, в энергоблоке квартового расщепителя начиналась стремительная лавинообразная реакция, и тогда взрыв станции мог стереть с лица земли целый урбоцентр! Никто уже не мог построить новые космические заводы, а все попытки хотя бы предотвратить падение имеющихся не увенчались успехом. Через 20 лет на орбите не осталось ни одной станции.

   Снова ненадолго вернулось время нужды, но на этот раз длилось оно недолго: к этому моменту уже почти всё немногочисленное население планеты, изрядно потрёпанное жизнью, закалённое трудностями и успевшее восстановить свой природный иммунитет, взяло в руки орудия труда. Гермафродиты селились в окрестностях городов, расчищая землю для посевов и строя землянки и дома. Сами урбоцентры уже стали непригодными для проживания, поскольку на нижних этажах перегорели лампы, и там царила вечная тьма, а верхние были недоступны из-за сломанных лифтов.

   На земле воцарилось странное время смешения эпох, где соседствовали пахота на быках и паровой двигатель, деревянные избы и конвейерное производство, парусное мореплавание и световодные линии -- какие-то знания удалось сохранить, какие-то - восстановили, что-то - открыли заново.

   И всё же население планеты продолжало неуклонно уменьшаться: гермафродиты старели и умирали, а дети рождались только у господарей, так что уже через полвека, после описанных в повести событий, население Земли составляло всего пять миллионов человек.

   Но родилось новое общество, общество ориентированное не столько на личное процветание, сколько на суммарное благополучие всех людей без подразделений на нации и сословия. Человечество начинало жить заново.

   Что случилось с Василием, об этом нам ничего неизвестно, и может быть это даже к лучшему: его прокляли и даже имя его старались не произносить, называя не иначе как "Антихристом". Всё же, как часто люди носят не свои имена!

  

Дмитрий Михайлов

Skiph^мэйл.ру

2005-2019

  

     Дополнительная глава

      (Первоначально эта глава была 4-й и объясняла, почему Василий не стал спасателем, затем я её убрал из повествования. Здесь я вставляю этот фрагмент как "бонусный").

   Стремление помогать людям во всем мире вылилось в желании стать спасателем, однако в одиннадцатом классе произошло событие, существенно изменившее выбор его профессии.

  

   Случилось так, что незадолго до нового года оказался он в гостях у бабушки. Летом Вася часто посещал её, но вот зимой не был никогда и всегда мечтал посмотреть на занесенную снегом деревню, побродить на лыжах по заснеженному лесу и вообще отдохнуть в покое и набраться романтических впечатлений. И вот, наконец, в этот год он собрался, несмотря на установившиеся морозы в -40 градусов. Собственно, морозы и стали причиной его поездки: занятия в школе были отменены, и синоптики обещали, что такая погода простоит как минимум до самого Рождества. Отпросившись у матери - а она после смерти отца никогда не посещала свекровь -- он оказался в своей, но, в то же время, совершенно незнакомой деревне.

   Заснеженная деревня не оправдала его ожиданий: почерневшие дома на фоне белого снега казались еще чернее и древнее; голые ветвистые деревья уродовались одинокими каркающими воронами; все недочеты, все проявления ветхости и беспорядка вроде покосившегося забора, вырванной доски, просевшей крыши -- словом всего того, от чего летом взор отвлекала жизнерадостная зелень, - все это в снежной пустоте выглядело еще безобразнее. Да и сам снег, утоптанный и грязный на дороге, залитый собачьей мочой у домов, заборов и деревьев, не казался тем волшебным покрывалом, каким его обычно представляют поэты.

   Не получилось также и с лесом: бабушка наотрез отказывалась его отпускать одного, да и у него самого после пары вылазок в туалет пропало всякое желание бессмысленно бродить на свежем воздухе. Суровая реальность в очередной раз убила романтику.

   Так он и просидел пол недели в этой черно-белой каркающей пустоте, окруженный как всегда чрезмерной заботой бабушки, и сидел бы и дальше, если бы туманным утром случай не привел к калитке напротив уазик-"буханку": в соседней деревне пропали дети, два брата, девяти и семи лет отроду, и теперь с окрестных деревень собирали мужиков, чтобы прочесать лес. Напротив Васиной бабушки жил дядя Гриша, от него-то приехавшие мужики и узнали, что у Палны гостит внук. О необычных свойствах внука вся деревня знала уже давно, о них болтали, и пусть официально никто в них не верил, однако в глубине души каждый был уверен, что свойства эти есть, и практика это подтверждала. Поэтому, когда сам внук вышел во двор на шум машины и стал напрашиваться в их команду, возражений не было.

   Бабушка, сперва, категорично отказывалась отпускать внука:

  -- С ума спятили, ребенка тащить в такой мороз в лес?

  -- Какой ребенок? - с удивлением отвечали мужики. - Я в его возрасте с отцом за белкой ходил. Пусть идет -- мужиком становится!

   Мужики в один голос поддерживали порыв мальчика, но делали это с напускной небрежностью, дескать, ну хочет ребенок - ну пусть едет. И только когда сам дядя Гриша поручился, что лично будет следить за Васей, бабушка сдалась.

   Вот как был снаряжен любимый внук для предстоящего трудного и ответственного похода: на старую тонкую, но застегивающуюся под самое горло кофту, оставшуюся еще от деда, была надета толстая фланелевая рубашка, далее шла фуфайка без рукавов и толстая вязаная кофта a-la Хемингуэй. Заканчивали это дело теплый шарф и тяжелый овчинный тулуп. Ноги защищали старые хлопчатобумажные трико, шерстяные рейтузы и ватные штаны. Также на ногах были валенки с высоченными голенищами, под которыми скрывались две пары носков, обернутые сверху ещё газетой. На голову была водружена лохматая ушанка, уши которой были крепко завязаны под подбородком, а на руках -- большие рукавицы из овчины.

   Этот наряд казался Васе унизительным: он чувствовал себя карапузом, отправленным с лопаткой и саночками гулять во двор. Ему казалось, что многие слои одежды делают его вид нелепо толстым, а шапка с завязанными книзу ушами и валенки -- глупым. Это ощущение только усилилось, когда он оказался в автомобиле с сельчанами. Пока они ехали, Вася разглядывал этих матерых таежников и, не имея, возможности видеть себя, воображал, каким "малышом" представал им он сам. Одежда их не сильно отличалась от Васиной -- только на ногах были унты -- однако все это сидело на них так ладно, многослойная одежда нигде не выпирала, и уши, уши шапок были завязаны сверху! Пытаясь хоть как-то "реабилитировать" себя в их глазах, он пытался вести себя непринужденно и постоянно прятал свои валенки под скамьей. Вася перевязал бы и уши на своей шапке, но побоялся, что этому может воспрепятствовать дядя Гриша, а это бы только усилило его позор.

   В автобусе было жарко, и пока они добрались до места высадки, Вася успел немного взопреть. Но вот, наконец, они остановились. Лес был куда приятнее заснеженной деревни. Та же однообразная монохромность соснового леса, еще более гробовая тишина, но снег здесь был прекрасен!

   Сотрудник МЧС провел короткий инструктаж, коротко описал предстоящий маршрут и расставил мужиков вдоль дороги. В ста метрах от них можно было увидеть автобус ПАЗ и похожую возню возле него. Это еще сильнее вдохновило Васю, и теперь он просто рвался в лес, как охотничья собака.

   Наконец, мужики недружно двинулись в чащу, периодически перекидываясь друг с другом словами и зычно выкрикивая имена детей. Как удивительно разносились эти голоса в этой тишине, лишь изредка нарушаемой треском мороза или стуком дятла: одновременно казалось, что они раздаются где-то близко, но и в то же время были приглушенными, словно доносились издалека; они нарушали лесную зимнюю тишину, чтобы тут же исчезнуть бесследно, как яркая искра в ночи. Васе становилось уютно и от этих криков и от этой тишины. Ему тоже хотелось выкрикнуть что-то дельное, но он не знал что.

   После полудня туман рассеялся и яркое солнце озарило лес. Снег действительно был прекрасен: он лежал гладкими нетронутыми дюнами, и теперь слепил глаза на ярком солнце или играл оттенками серого и голубого в тени деревьев. Иногда на нем можно было встретить следы белки, мышей, птиц, а то и маленькие копытца косули. Пар вырывался изо рта длинной струей как из паровоза, а из носа валил густым облаком, мешая смотреть перед собой.

   Разгоряченному шерстяному рыцарю Васе мороз, даже с небольшим встречным ветром, не казался таким страшным, напротив, пройдя несколько минут ему стало жарко. Он снял рукавицу и потянул за вязку под подбородком -- уши распустились, но это не принесло существенной свежести. Сейчас Вася чувствовал себя настоящим таёжником, но чтобы сильнее походить на этот образ, ему во чтобы то ни стало, нужно было завязать уши наверху. Но сделать это нужно было скрытно от глаз дяди Гриши, который шел в двадцати метрах от него и периодически бросал взгляд на своего подопечного. На пути показалась густая поросль сосенок. Вася слегка отклонился от маршрута так, чтобы войти в неё, и когда молодые деревца скрыли от него ноги и торс дядя Гриши, Вася присел на колено и снял шапку -- морозная прохлада окутала его голову, на секунду принеся приятную свежесть, но уже в следующую секунду холод сковывал мокрые волосы панцирем, что было уже совсем неприятно. Вася, зажав зубами рукавицы, быстро завязал узелок на шапке и нахлобучил ее обратно. Теперь его счастье было абсолютным. Осознание того, что он не просто гуляет по лесу, а выполняет важную работу, которую доверяют только настоящим мужчинам, и что он теперь и выглядит как настоящий мужчина, наполняло его сердце собственной значимости и реализованности.

   Скоро головной жар улетучился, и мороз начал настойчиво покусывать Васю за уши и нос. Вася опять снял правую рукавицу и по очереди приложил кисть к ушам. Мороз на какое-то время отстал от ушей, но принялся еще сильнее щипать нос и щеки. Пощипывания были терпимыми, и мальчик старался не обращать на них внимания, а шел, наслаждаясь красотой и тишиной зимнего леса. Тишина леса была совсем иной, чем в деревне: не угрюмо-противная, а умиротворяющая и даже величественная. И как замечательно звучал любой звук в этой тишине: хруст снега, треск мороза, одинокий крик птицы или человека приобретал какой-то эстетический оттенок именно благодаря своему одиночеству, как яркий мазок кисти на бесконечном белом холсте. А как были прекрасны на фоне искрящегося белого снега взлетающие ввысь черные стволы сосен, которые кверху становились светло-коричневыми, а там, в вышине взрывались фейерверком зеленой кроны.

   Через четверть часа пощипывания стали нестерпимыми, как кусание комаров, которое само по себе не сильное, но своим постоянством и многочисленностью может свести с ума. Вася прижимал то одно, то другое ухо к вороту, затем снял рукавицу, чтобы обогреть лицо теплом руки, и, приложив ладонь к щеке, почувствовал под ней крупинки снега - от дыхания на волосиках лица, которые дома даже не ощущались, кристаллизовался иней. Мальчик провел рукой по лицу, сгребая намерзший пар, но тот таял и размазывался по лицу мокрой пленкой. Эта мокрая пленка досаждала еще сильнее, создавая ощущение особого холода. Правая рука была уже мокрая, и мальчик снял другую рукавицу, чтобы вытереть остатки влаги.

   Через минуту иней опять был на своем месте. Вася оглянулся на дядю Гришу -- тот был белый весь: усы, шапка, воротник, даже брови и ресницы успели покрыться изморозью, однако, похоже, это ничуть его не тревожило. "Надо тоже не обращать на это внимание" - подумал Вася и снова переключился на созерцание природы, но легко сказать: непривычное лицо мальчика было чувствительным к морозным обжиганиям ветра, и вскоре мальчик снова раскачивал головой, прижимая уши к воротнику, а рукавицей закрывал лицо. Скоро и эти упражнения перестали приносить облегчения: уши все равно мерзли, а влага, осевшая на лице под рукавицей, только охлаждала его.

   - Что, уши замерзли? - крикнул дядя Гриша. - Опусти их.

   - Нормально, - ответил Вася.

   Он снова снял рукавицу и приложил руку к уху, но теперь уху от этого теплее не становилось -- только рука стыла. Как ни печально, но нужно было, действительно, развязывать уши на шапке. Не снимая головного убора и поглядывая боковым зрением на дядю Гришу, Вася потянул за вязку, но завязанный наспех бантик, как это обычно бывает в подобных ситуациях, из вредности не хотел развязываться, а вскоре и вовсе затянулся в узел. Вася чертыхнулся и снова стал ждать новой возможности снять шапку, однако ничего подходящего на пути не встречалось - только невысокие жиденькие заросли багульника, которые не скрыли бы его, даже если бы он лег на брюхо. Вася еще раз посмотрел на дядю Гришу -- дистанция между ними несколько увеличилась, но он все равно мог заметить, как его подопечный возится с шапкой (справа тоже шел старик в малахае, но ему не было никакого дела до Васи). "Я же тебе сказал опустить уши. Зачем ты их вообще поднял, раз такой поморозник? Вот расскажу бабушке - она задаст тебе!", - громко крикнет тогда дядя Гриша, и все мужики посмотрят на него, и даже старик в малахае бросит взор, и отныне всякий раз, когда Вася будет попадаться им на глаза, они будут ухмыляться и рассказывать по всей округе, как городской мальчик не послушался бабушки и чуть не отморозил себе уши.

   Вскоре они стали спускаться по склону и впереди очень удачно возник овраг. Сначала неглубокий, но ниже, по мере того, как спускался к подножию, овраг углублялся и уже мог легко скрыть Васю с головой. Вася, ускорив шаг, направился прямо в него. Овраг оказался глубже: в него намело снега выше колена, и мальчик шёл медленно, с трудом прокладывая себе путь как ледокол в арктических льдах. Уже много было зачерпнуто снега в голенища валенок, прежде чем мальчик оказался вне досягаемости чужого взгляда. Быстро сняв рукавицы и зажав их зубами, Вася спешно и судорожно начал распутывать узел. Развязать, казалось бы, несложный узел замерзшими руками было настоящей мукой: вязка не хваталась неловкими пальцами, а если и попадала к ним, то неповоротливая кисть никак не могла вытянуть её из-под узелка. Получалось только хуже. Мокрая голова схватилась, холод проник под волосы и начал студить кожу, череп, мозг. Эти ощущения еще больше тревожили и торопили Васю.

   Он выронил рукавицы изо рта, присел для удобства на корточки, погрузившись в снег по пояс, и попытался развязать узел зубами -- узел затягивался все сильнее и сильнее.

   - Васька, ты где? - послышался крик дяди Гриши, где-то уже далеко впереди.

   - Здесь! - изо всех сил крикнул Вася.

   - Чего ты там возишься?

   - Щас! - надломившимся голосом крикнул он, ибо сейчас ему больше всего хотелось заскулить.

   Мальчик нахлобучил холодную шапку на замерзшую голову и заспешил вперед. Бег по глубокому снегу разогрел его -- через минуту уши и лицо перестали мерзнуть, но зато теперь стали мерзнуть руки: при падении, снег попал в рукавицы, настудил их, а при соприкосновении с руками растаял. Да и ступни ног, зажатые двумя слоями носков в тесных валенках, еще пока не мерзли, но охлаждались стремительно.

   Овраг становился глубже, и пройди Вася в нем еще десяток метров - выбраться по крутым склонам на поверхность уже не было бы возможным. Возвращаться назад юный спасатель не хотел, и он принялся штурмовать стены этой природной крепости. Снег под ногами скользил, мальчик тыкался лицом в снег, сбивал на затылок шапку, снег еще сильнее набивался в голенища, а мокрая от пота внизу рубашка и нижняя кофта выбились из брюк, и теперь остывший пояс неприятно прикасался к мокрому животу и спине.

   Оказавшись наверху, Вася почувствовал, что замерзшими у него остались только руки, а лицо, напротив, раскраснелось и пышет жаром. Мальчик пошел дальше, интенсивно сжимая и разжимая пальцы рук и ног, но намокшие руки долго не согревались, а пальцам ног и вовсе не было пространства для движения. Он вытащил руки из рукавиц и обтер их об холодный тулуп.

   Прошло некоторое время, прежде чем эти упражнения утомили его, и он прекратил разгонять кровь. Мороз кислотой снова принялся разъедать уши и лицо. Вася обтер лицо от инея и, поднеся ладонь ко рту, протяжно выдохнул на нее. Это был самый приятный момент за последний час. В месте, где теплое дыхание окутало пальцы, чувствовалась приятная теплота, но она длилась совсем не долго: уже через мгновение влага от дыхания остыла, и пальцы замерзли еще сильнее. Вася посмотрел на кисть -- она раскраснелась и была чуть скрюченной. Он быстро надел рукавицу и еще интенсивнее, чем в первый раз принялся сжимать пальцы, стараясь, чтобы и скорость и амплитуда движения была, как можно больше. Настывшие рукавицы уже совершенно не грели, и прикосновение к ним изнутри было еще более неприятным, чем прикосновение холодного воздуха.

   Мальчик глянул на дядю Васю -- тот шел быстро, размашистым шагом и, кажется, даже не ощущал холода. Иногда он останавливался и вглядывался куда-то: не детские ли следы идут по дну овражка, не шубка ли виднеется из-под куста.

   "Надо помолиться за спасение детей", - вспомнил Вася и начал шептать молитвы. Но как бы он ни пытался сконцентрироваться на молитве, мысли его и ощущения продолжали вертеться вокруг замерзших конечностей. Подул ветерок, обдал лицо морозным жаром, словно из паяльной лампы, и окончательно выдул все молитвы из головы мальчика. Ступни уже мерзли и потеряли чувствительность, как будто вместо них стояли деревянные протезы, мороз резал пальцы десятком притупленных ножей, а лицо замерзло до самых зубов.

   Боль теперь была не назойливо неприятной, она полностью заняла Васю, она стала им самим. "Боль! Боль! Всё мерзнет!" - негласно кричало его сознание, заглушая все остальные мысли. Ноги почти ничего не чувствовали, но в то же время неприятная фантомная боль продолжала терзать его пальцы ног.

   А лес был равнодушен к его страданиям, он даже не обращал на мальчика внимания. С безмолвным молчанием, он стоял прямой, холодный и жестокий, как Снежная Королева. Ему было совершенно наплевать на то, что Вася терпит такой холод. Ему было наплевать на всех.

   Уши перестали болеть, Вася пощупал их -- он чувствовал их рукой, но они не чувствовали ничего. Под руками было что-то приятно мягкое, нежное, но не его. Он снял рукавицы, заткнул их между пуговицами тулупа и принялся интенсивно, насколько позволяли закоченевшие руки, разминать уши. Небольшая чувствительность вернулась к ушам, но руки замерзли окончательно. Они стали красно-фиолетовыми и скрючились так, словно их поразил страшный артрит. Проклиная все на свете: мороз, зиму, детей, дядю Гришу и всех, кто только приходил ему на ум, Вася снял шапку и попытался разорвать вязки, но ему не хватило на это сил.

  -- Ты как? - спросил его дядя Гриша, заметив странные манипуляции руками Васи.

  -- Нормально, - ответил Вася, немного злясь на него: замерзшему, ему совсем не хотелось отвечать.

   Дядя Гриша подошел.

   - Я тебе когда еще сказал опустить уши! Жарко?

   Он принялся развязывать узел, но хоть его пальцы и сохранили природную гибкость, узел не поддавался.

   - Отморозишь, нахрен, уши, а я потом перед твоей бабушкой отвечать буду? - негромко ругался Григорий.

   Вася чувствовал себя униженным, но сейчас он готов был терпеть что угодно, он покорно склонил голову и смотрел себе под ноги.

   Промучившись некоторое время с узлом, дядя Гриша еще раз выругался и просто перетащил узел за затылок -- Васины уши снова оказались под защитой шапки. Как все просто! Если бы Вася сам додумался до этого раньше! Но уши в данный момент уже мало волновали его.

   Когда дядя Гриша отошел, Вася еще раз попробовал разогреть руки, но пальцы казались чужими. Положение становилось критичным: чем сильнее он замерзал, тем меньше хотелось двигаться, а чем меньше он двигался, тем сильнее замерзал. От боли у него немного помутилось в разуме, он начал совершать бессмысленные поступки: совал руки подмышки тулупа, дышал на рукавицы.

   "Чего их в лес потащило", - с особой злостью подумал Вася и тут же вспомнил, что из-за мороза уже давно не смотрит вокруг и не заметил бы детей, даже если бы наступил на них. Он остановился и оглянулся. Оглянулся всем торсом, словно у него не было шеи или она затекла. За ним между голыми сосновыми стволами простиралась снежная равнина, по которой тянулась одинокая полоска взрыхленного снега его следов. Увидев эту змейку, тянувшуюся из бесконечной дали, он осознал, как далеко они ушли, и ему стало страшно. Страшно не оттого, как далеко они в лесу, а оттого, что еще предстоит возвращаться назад.

   Вася мысленно обругал детей еще раз, и тут же подумал, что им сейчас еще хуже, что может быть они уже мертвы. И он живо представил, как дети замерзают в лесу, от этой мысли в душе его сжалось от бессилия и отчаяния. Он шел и думал: ладно он, но ведь дикие звери живут в лесу и все эти морозы они вынуждены переносить ежедневно, ежеминутно. К горлу подступил комок, и он готов был пустить слезу, если бы не страх перед всем мокрым. "Нет, не может быть! - вступился разум за своего господина. - Не могут животные страдать от мороза так же как человек, ведь они приспособлены жить так". "А люди? - снова напомнил дьявол из сознания. - Сколько их замерзает ежегодно!"

   Вася готов был взвыть, его уже не столько волновали собственные страдания, сколько тот факт, что кто-то страдает так же или даже сильнее его, и с этим он ничего не может поделать. Впереди показалась высокая горка. Надеясь разогнать кровь и мысли, Вася сделал последний рывок и вбежал на горку...

   Мороз, коварно взобравшись по рукам к плечам, начал холодить их - мышцы ключиц напряглись и мелко задрожали. Уже через пять минут фигура Васи напоминала замороженную куриную тушку, ведомую незримым кукловодом: сутулая осанка, полусогнутые в локтях руки, походка на несгибаемых в коленях ногах. В его голове уже не было мыслей, он тупо шел вперед, не глядя на дядю Гришу и мужика справа, даже чтобы корректировать свой курс. Зато дядя Гриша смотрел на Васю, понимая, как тот замерз, но ничего сделать не мог.

   Скоро лес резко прервался и они вышли к конечному пункту маршрута -- небольшой речке с плоскими берегами и таким быстрым течением, что даже в этот сильный мороз ее русло не замерзало полностью. Еще большая радость ожидала их в виде знакомого уазика, который ехал вдоль берега и собирал выходящих из леса поисковиков. Но Василий не осознавал этого счастья, он пребывал в таком отупленном состоянии, что плохо понимал происходящее.

   Дядя Гриша, аккуратно придерживая Васю, который был ненамного подвижнее полена, подтолкнул его в машину и усадил в глубине кузова. Вася забился в уголок и измученным взглядом уставился на пол.

   Автомобиль поднатужился, фыркнул и повез мужчин дальше в лес. Вася же, углубившись в себя, ощущал, как медленно, почти незаметно тепло возвращается в его тело. Сначала он почувствовал пол под ногами, затем щеки охватил жар. А затем началось то, что может быть хуже замерзающих рук и ног -- они начали оттаивать! Боль стала острой, как будто оттаявшие нервные окончания спешили передать все то, что они недодали в оцепеневшем состоянии. Васе стало плохо, так плохо, что он готов был умереть немедленно и бензиновый запах и тряска только ухудшали это состояние. Не зная, куда деть себя, он сполз на пол и почти забился под скамейку. Кто-то попытался поднять его и снова посадить на место, но Вася, как пьяный, отмахнулся и забился еще глубже. Его о чем-то спросили, кто-то присел рядом и, схватив его кисти, принялся согревать их, но Вася с мычанием вырвал свои руки и засунул под свой тулуп. В этот момент он совершенно не хотел контактировать с внешним миром, между ним и тем, что его окружало, появилась непреодолимая преграда. На его глазах проступили слезы. Более глупого положения трудно было придумать, но сейчас ему на это было наплевать.

   Все смотрели на Васю, смотрели непонятным взглядом: это не была насмешка или укор, даже сострадательными эти взгляды трудно было назвать, скорее в глазах читалось какое-то недоумение, словно эти лесные мужи не могли понять, как такое вообще могло произойти. Только дядя Гриша смотрел на Васю исподлобья, с тревогой, не то обижаясь на него, не то, напротив, чувствуя перед ним вину. Что примечательно: уши шапок у мужиков оказались опущенными, или завязанными на Васин манер.

   Васю больше из машины не выпускали, хотя и домой отправлять не стали: до деревни было далеко, а закат был уже близок -- детей, во что бы то ни стало, нужно было найти сегодня. Ограничились тем, что на следующей остановке парня осмотрел врач, а затем напоили горячим чаем с сахаром. После чая, Вася окончательно согрелся, непреодолимая слабость навалилась на него, и он уснул тут же на полу.

   Детей в этот день так и не нашли - поиски были перенесены на рассвет следующего дня.

   Следующий день Вася провел дома на печи. Бабушка сердилась на него, себя и дядю Гришу и не позволяла внуку вставать, хотя надобности в постельном режиме не было.

   Ближе к вечеру пришел дядя Гриша. С бабушкой он вел себя как нашкодивший кот, покорно выслушал долгую ругательную речь, после чего виновато достал из-за пазухи небольшую шоколадку, купленную в сельпо, и попросился к мальчику. Бабушка сердито махнула сложенным пополам полотенцем и кивнула в сторону комнаты:

  -- Иди, Ирод. Обувь сними, я за тобой снова убираться не буду.

   Григорий аккуратно снял унты и на цыпочках, чтобы не скрипнула ни одна половица, прошел в комнату. Он сел на табурет напротив печи и говорил мягко, радостно: детей нашли. Оказывается накануне, их мать, желая утихомирить ребят, пригрозила, что если они не будут слушаться, то Баба Яга похитит Деда Мороза и Снегурочку и тогда Нового года не будет. К вечеру дети убедили друг друга, что добрый дедушка с внучкой уже находятся в плену злой ведьмы и их нужно немедленно выручать. Дождавшись, когда в доме все уснут, они оделись, взяли в качестве оружия клюшку, провиант - начатую пачку печенья - и отправились на поиски. В ночном лесу они быстро заблудились и, проплутав до утра следующего дня, наконец, вышли на берлогу. Замерзшие, уставшие и уже порядком напуганные, они осторожно забрались в нее и устроились подле медведя. В этой берлоге дети и просидели тихо более суток пока их следы не обнаружили поисковики. Услышав хруст снега, старший мальчик выполз из берлоги и шепотом позвал на помощь. Детей извлекали с великой осторожностью и в полном молчании и, к счастью, удалось это сделать, не потревожив зверя.

   История о самоотверженных детях произвела на Василия самое благоприятное впечатление, усиленное мягким добрым голосом рассказчика. Она затмила его вчерашний позор, и Вася почувствовал некое подобие счастья от причастия к этой операции, правда длилось это не долго, не больше дня. После этого случая Васе остались обмороженные уши, которые через неделю начали жутко чесаться и облезать как от солнечного ожога, и мысль, что работая спасателем, он не может избавить людей от тех страданий, заложенных в самой природе - холода, зноя -- а значит, все его попытки облегчить жизнь человечества будут тщетными.

  

   Трудно сказать, эти ли убеждения или перенесенный позор, который Вася переживал очень тяжело, или может быть и то и другое, повлияли на его дальнейший выбор профессии, но больше он уже никогда не помышлял о работе спасателем, и нет ничего удивительного в том, что по завершению обучения, Василий поступил в духовную семинарию.

  

   1 Обрывочная цитата из книги Екклесиаст (Библия). Автором книги считается царь Соломон, сын царя Давида.

   2 Docti Continue Lar eX Virtualis Intelligentia (лат.) - Постоянно обучающийся Лар на основе виртуального интеллекта

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"