Аннотация: Написано для "Алфавита", по которому нынче справляют поминки. Потом дополнен и, как сказал бы Горбачев, углублен!
Сезон охоты на графоманов
Прежде чем запустить свинцовой очередью крупнокалиберного пессимизма по стае графоманов, коих в наше славное время развелось превеликое множество, и их отстрел - скорее мера профилактическая, нежели акт изуверства, признаемся сами себе: каждый из нас немножечко графоман. Ну, хоть чуть-чуть. Хотя бы в глубине души. Ибо что такое графомания, как не пристрастие к писательству в буквальном смысле слова?
Правда, толкующий это понятие "Словарь современного русского литературного языка" еще и добавляет: "пристрастие...к многословному бесполезному сочинительству". А "Современный словарь иностранных слов" уточняет: "болезненное".
Хотя на первый поверхностный и невооруженный оптическим прицелом взгляд кажется, ну и пусть себе сочиняет, если жить никому не мешает? Да, читать то, что натворил графоман не без взаимодействия с двенадцатиперстной кишкой все одно невозможно и вредно, ибо опасно для здоровья. Ну, так и не читай, если не нравится.
И вообще может графоман в массе своей - существо слабое, беззащитное и безвредное, и даже доброе, обремененное массой комплексов, и страсть к сочинительству - не самая страшная из них? В большинстве своем графоман - человек хороший, не подлец, и вообще - промежуточное звено между грешником и идеалом.
Он - что-то вроде паучка, гусеницы или мотылька, весело порхающего возле настольной лампы. Бедный и несчастный, вот-вот обожжет себе серые крылышки. Проживет не более суток. А после - погрузится в мертвую воду вечного забвения. Вместе с ворохом исписанных мелким убористым почерком пожелтевших от времени и желчной неудовлетворенностью окружающим миром бумаг.
Все это так. Но за последнее время в ходе неустанной борьбы за существование популяция графоманов настолько возросла и окрепла, что стала вести себя не просто вызывающе и агрессивно. А и становится в современной литературе определяющей и направляющей силой. И уже не столько пробует робко обратить на себя пристальное внимание, сколько требует - места под солнцем. Образует союзы писателей. Выдает нагора тонны макулатуры. Прочно обосновалась на телеэкранах и в радио эфире. И, конечно, же, в Интернете. Последние, как говорится, становятся первыми!
Поэтому профилактика, прореживание этих загустевших рядов, шеренг, этих несметных скифских орд и полчищ с раскосыми и жадными очами - не просто жизненная необходимость. А если хотите - гражданский долг.
Дабы не очень углубляться в историю вопроса: откуда есть пошла графомания, - скажем лишь, что графомания была всегда. Сколько помнит себя человек с колюще, режуще и, наконец, просто пишущим инструментом наперевес, столько лет, веков и тысячелетий существует и графомания.
В среде графоманов встречаются известные и популярные в прошлом имена. Одним из первых графоманов можно назвать, к примеру, римского писателя Гигина, который всего-навсего взял и переписал мифы, собранные каким-то греческим эрудитом. И поставил под ними свою подпись (хотя я и не настаиваю).
Родоначальником отечественной графомании принято считать Дмитрия Ивановича Хвостова:
Нельзя прославиться чужими нам трудами;
Виной себе хулы, или похвал, мы сами.
Пусть образ мой внесут туда, где Россов Царь
Щедротою своей воздвиг олтарь...
О, старые добрые времена! Тогда откровенный и воинствующий графоман был все-таки не так распространен, как сейчас. И, кроме того, он был, ну если и не общественно полезной фигурой, то бесспорно существом в некотором роде необходимым. Поскольку, как писал Ф.Ф. Вигель в своих "Записках":
"Вошло в обыкновение, чтобы молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие; входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым ребятам служил он потехой".
К славному племени графоманов можно с полным на то основанием отнести и Василия Васильевича Капниста.
Классический образец болезненной мании являла собой отчасти и фигура Виссариона Белинского. По словам Достоевского, "самое смрадное и тупое явление русской жизни".
Юлий Айхенвальд в своих "Силуэты русских писателей" писал о том, что "Белинский слишком много цитирует".
Этот ряд может продолжить Николай Чернышевский, Семен Надсон, и, конечно же, Ульянов-Ленин, который как-то в анкетных данных насупротив пункта "профессия" вписал однажды - "литератор". Того, кто осилил все тома им написанного, можно смело внести в красную книгу. Ну и многие другие.
Популяция графоманов пополнилась после революции 1917 года. Не даром в советское время количество "литераторов", чьим кумиром и высшим судией по части философии, кино и литературы был Ленин, возросло до невероятных размеров. В литераторы шли чуть ли не по разнарядке. А сама литература стала такой же распространенной и массовой профессией, как строитель или сантехник. Возник даже Литературный институт, к большому недоразумению и стыду, существующий и поныне. Тогда, как, впрочем, и сейчас считалось, что сочинительству можно научить так же просто, как токарному ремеслу.
Но если тогда производство писателя на душу населения хорошо вписывалось в рамки коммунистической идеологии, переустройства и переделки всего сущего, то сегодня Литературный институт превращается мало-помалу в некий заповедник не пуганых существ, которые чадят в атмосферу горючей смесью невежества, тщеславия и творческой неполноценности. И эти люди сродни биологическому оружию.
Как правило, еще во время обучения в этой альма-матер современной графомании тамошняя публика подряжается на работу литературными неграми. Чуть ли не около половины рынка сентиментальной и детективной литературы с известными у читающей публики именами произведено литературными неграми.
За все время существования Литературного института из его облезлых, облупившихся и покосившихся от времени интерьеров вышло не более десятка писателей и поэтов, которые имеют к литературе непосредственное отношение. Да что говорить, если ректор Литинститута Сергей Есин - один из самых закостенелых графоманов, ежегодно пекущий, словно пироги, по роману. Один из последних, как раз и посвящен литератору всех литераторов, в чей образ так вжился пресловутый ректор, что ведет повествование от первого лица. Интересно, что Андрей Платонов согласно легенде был всего лишь дворником в Литинституте, а Мандельштамы снимали в его сквере одну из комнат.
В наше новое героическое время, как и на заре социализма, графоман плодится и размножается чудовищными темпами.
По выходе на свет Божий из темного паучьего угла, где он долгое время вынашивал в себе свою бациллу, отпрыск античных переписчиков пополняет дружные и сплоченные ряды графоманов, разного рода Союзов писателей, которых на сегодняшний день существует уже более десятка, и с каждым годом становится все больше и больше. И хочет, во что бы то ни стало осчастливить свет продуктами полураспада своего подсознания.
Так в позапрошлом, кажется, году в Сергиевом Посаде силами доблестных членов одного из союзов с Комсомольского проспекта был учрежден Союза писателей Подмосковья. То ли от большого количества желающих вступить в него, то ли по причине крайней сварливости, неуживчивости и несовместимости его членов, он тут же поделился пополам.
Сейчас это - некое аморфное и безликое образование, о существовании которого знают только члены союза и особы к нему приближенные.
Существуют и более маргинальные образования вроде Союза литераторов Москвы. Туда входят писатели и поэты, которых в силу хронической несостоятельности не приняли в десяток вышеупомянутых союзов. К Москве литераторы имеют приблизительно такое же отношение, как и к литературе.
Впрочем, может графоман все же не настолько и безнадежен и отвратителен, как может показаться?
Все-таки эти люди никого не грабят (за исключением государства, за небольшие крохи дотаций, от щедрот которого в рамках писательских союзов ведется непримиримая вражда), выпускают книги, как правило, за свой счет. Не убивают. Наоборот их тупая агрессия и злоба находит свое последнее прибежище в бумаге и слове. Ну, в крайнем случае, набьют друг другу морды по старой доброй традиции в буфете ДДЛа и успокоятся.
В свое время в Питерском доме литераторов, который волею судьбы расположен напротив здания местного КГБ, что на Литейном, дабы писателям было недалеко носить свои собрания сочинений, большой популярностью среди местной писательской братии пользовалась бронзовая статуэтка Маяковского. В здании на улице Чайковского, как и в знаменитом заведении на улице Герцена, ныне Большая Никитская, то бишь в ЦДЛе, имеется ресторан. Маяковский, как раз и располагается на выходе из ресторана подобно швейцару. Так вот лет этак пять-шесть тому назад в пьяном угаре тамошний графоман имел обыкновение отводить душу на пролетарском поэте. И его бронзовую внешность так отшлифовали, что он блестел ярче солнца.
Мочили Маяковского отчаянно, с ухарским повизгиванием и от души. Маяковский был в ответе за все. За то, что за окном погода плохая. За то, что не печатают. За то, что был красив и талантлив. За то, что его любили женщины. За то, что жизнь и судьба обделила питерских графоманов тем, чего у него было в избытке (хотя и у него есть немало образчиков явной графомании, как вам такой вот убогий пассаж:
"Вдвое против прежнего дровяной план сокращен,
Полностью, в 100%, должен быть выполнен он.
13 000 000 куб. саженей заготовить и вывезти!
Такое задание в прошлом году на крестьянах лежало.
Теперь - 5 000 000 -
По сравнению с прошлым годом совсем мало"?).
Но главное, наверное, били не за это, а за то, что они в этой жизни - последние в очереди за бессмертием.
Из недавно ушедших, на мой взгляд, обладал всеми признаками графомана Булат Окуджава:
"Ах, Арбат, мой Арбат,
Ты - моя религия.
Мостовые твои подо мной лежат...".
Скажите на милость, почему после строчки, поднятой на высоту религии, следует строка, брошенная под ноги?
Не понятно, кто и за что присудил Окуджаве почетное звание "певца Арбата". А ведь он старого Арбата не только не мог знать, поскольку был приезжим, но и не чувствовал.
Арбат в старое время именовали "Улицей Святого Николая". Так, между прочим, называется один из самых пленительных рассказов Бориса Зайцева. Вот кто знал и понимал Арбат по-настоящему.
Я ни в коем разе не хочу сводить счеты с ушедшим в мир иной человеком. Бог ему судья, а не я. Хотя у меня есть к нему кое-какие претензии. Но они не литературного характера, а скорее нравственного. Поэтому я не буду о них здесь упоминать.
Скажу лишь напоследок, что один из его романов (по-моему - "Путешествие дилетантов") начисто списан с исторической хроники альманаха "Минувшее", который был в свое время под запретом.
Об этом мне говорили авторитетные в редактуре люди, знающие литературу в отличие от Окуджавы и его коллег, как свои пять пальцев.
Более наглядных примеров графомании тьмы и тьмы. Именам несть числа: Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Анатолий Иванов, Петр Проскурин, Александр Проханов, Эдуард Лимонов, Дмитрий Быков (из свежих), Римма Казакова, Кирилл Ковальджи, ну и так далее. Всех просто лень перечислять.
Способы дезактивации от графоманов и методы борьбы с ним немногочисленны. И один из них, в случае обнаружении в зоне вашей видимости и осязаемости графомана, - банальная порка. Лечить его иными, кроме вышеназванного способа, бессмысленно. Убеждать - пустое дело.
Так в свое время Андрей Битов, войдя и ЦДЛ и увидев в холе Андрея Вознесенского, набил ему бубен. И правление Союза писателей его оправдало.
Этот случай, впрочем, нисколько не отрезвил Андрей Андреича от пагубного пристрастия - словофилии.
Так что же делать? Бить или не бить?
Все же - бить! Ибо графоман, ежедневно совершающий надругательство над живым, светлым и теплым словом, никогда не поймет того, что в нем заключено.
Но у меня или у вас будет оправдание. Мы прожили не зря, если на одного графомана стало сегодня меньше!
Вспомним, чему нас учит в аналогичной ситуации классика. Вот начало знаменитого рассказа Антоши Чехонте "Правила для начинающих авторов":
"Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: "Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!"