роман : другие произведения.

Ступени любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.21*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это просто роман о любви. Живой и человеческой. XV век. На родину, в городок Сан-Лоренцо, приезжает Амадео Лангирано - предупредить своих друзей о готовящемся заговоре...

   Ступени любви.
  

"Где те времена горячей веры, когда в сердцах разыгрывалась драма греха и святости,

ангелы направляли род людской, а сатана и его темные легионы соблазняли и смущали его?

Тогда человек был свободен волей между небесной милостью и адскими соблазнами,

и по тому, уступал ли он первой или вторым,

его душа отлетала по смерти в места счастливые, где царит вечная радость,

или низвергалась в бездны - убежище отчаяния..."

   Глава 1. Весна 14** года.
   -"Quando canta il merlo,
   siamo fuori dall'inverno!" - белокурый певец легко взял верхнюю ноту, вызвав нескрываемое восхищение на лицах горожан. Юные девицы восторженно зааплодировали, глядя на блондина с кокетливыми улыбками. Он поклонился им с игривой грацией. "Да, голосом тебя Господь не обидел", покачивая головой, бросил певцу проходящий мимо ремесленник, погонявший осла, обвешенного корзинами. Блондин снова поклонился, теперь - вежливо и обходительно.
   В городке Сан-Лоренцо традиция праздновать приход весны,- "cantimaggio", была незыблема веками. В первую неделю по Пасхе группа певчих ходила по домам, поздравляя жителей с приходом тепла, получая взамен пышки и яйца, которые горожане спускали в корзинках на верёвке из окон, выходящих на узкие переулки. Праздник знаменовало и открытие торгового сезона: с начала мая до конца октября торгаши заполняли площадь, расставляя для чревоугодников множество коварных капканов и хитрых ловушек. Главную угрозу для праздных зевак представлял ароматный сыр трёх дюжин сортов, кроме того, на рядах торговали гусятиной - от пряных паштетов до тушёнки с чесноком и трюфелями. Огородники и мелкие земледельцы продавали пучки овощей и корзины фруктов, всюду зеленели связки шпината, щавеля, пучки артишоков, груды бобов и гороха, капли росы играли на пёстрых стебельках сельдерея. Между рядами мелькали повозки, груженные плетёнками, набитыми рыбой. Под навесами стояли продавцы битой птицы, а неподалёку с подвод выгружали бледно-розовые телячьи и разрубленные пополам свиные туши.
   Сами торговцы, опытным взглядом выискивая в толпе возможных покупателей, громко расхваливали товар, не забывая обсуждать последние городские сплетни. Здесь не было запретных тем и не критикуемых лиц, "священных коров", но хозяин города, молодой граф Феличиано Чентурионе, на сей раз удостоился похвалы.
   -Что ни говорите, а это разумно! - авторитетно подняв указательный перст, заявил толстый торговец с садком свежевыловленной форели. - Нельзя пускать сюда ни генуэзцев, ни венецианцев. Не установи граф монополию на рыбную торговлю, мы бы уже по миру пошли.
   Многие кивнули, но с торговцем не согласился один из стоявших у прилавка покупателей, по виду совсем не пополанского сословья, толстенький и коротконогий, с гладкой, сияющей на солнце лысиной.
   -Чентурионе - тиран! Правит как король! Посадил своих людей в Совет Девяти, выдавил оттуда и Тодерини, и Реканелли! Разве это справедливо? А ведь мы - свободный город!
   Это обвинение ничуть не смутило торгаша. На его сытом лице мелькнуло почти нетаимое пренебрежение.
   - Нам-то что до того, какая клика у власти? Но этот хоть о городе думает, а Реканелли? Когда они тут заправляли, даже нищих обложили налогом! Народ покупал на последние гроши фунт мяса и пробавлялся им неделю.
   - Подобные вам никогда не знают ничего, кроме интересов своего брюха! - зло бросил случайный собеседник продавца и с высокомерным видом отошёл от прилавка, так ничего и не купив.
   Теперь заговорил второй покупатель, тот самый, что до того распевал канцоны о приходе весны и дроздах, смуглый блондин лет тридцати, судя по потрёпанной мантии на плечах - школяр-переросток, судя по физиономии - нахал и кривляка, однако по росту и ширине плеч - вроде бы воин. Он проводил отошедшего магната насмешливым взглядом.
   -Интересы своего брюха... Можно подумать, самого мессира Боско интересуют проблемы схоластической дидактики и богословские предикабилии, и он полагает, что Бог, будучи первопричиной всех вещей, вместе с тем является конечной целью их устремлений. Всё это для мессира Боско просто абракадабра. - Школяру надоело умничать, и он перешёл к прямым обвинениям. - Прихлебатель Тодерини, проворовался и потерял место в магистрате, так теперь по былым временам вздыхает.
   Неожиданно тот, кого назвали мессиром Боско, вернулся. Он не расслышал последней реплики школяра, но вспомнил весомый аргумент, способный, по его мнению, ущучить нахального площадного торгаша-пустомелю.
   -По крайней мере, ни Реканелли, ни Тодерини, - прошипел он, снова подходя к прилавку, - никто не обвиняет в колдовстве, а ваш Чентурионе явно давно спознался с дьяволом: двух жён угробил, лицо прячет, на люди не показывается, в замке за прошлый-то только год - двое похорон!
   Увы, аргумент снова не подействовал. Торговец пожал плечами и заявил, что ни ведьм на мётлах, ни дьявола с хромым копытом он в замке не видел, а что люди умирают - на то воля Божья.
   Надо сказать, что городок Сан-Лоренцо на берегу притока речушки Стироне на расстоянии тридцати болонских миль от Пьяченцы был уютным поселением, до Великой Чумы тысяча триста сорок восьмого года от рождества Христова насчитывавшим почти десять тысяч граждан. Увы, урон, нанесённый бедствием, ощущался и поныне. Но уменьшение числа горожан не сказалось, к вящему сожалению местного епископа Раймондо ди Романо, на их нравах, кои по-прежнему были необузданны, гневливы и дерзки.
   Правда, последние годы надёжной препоной этим порокам была власть графа Амброджо из старого болонского рода Чентурионе, который твёрдо удерживал в своих руках бразды правления. Граф владел исполинским замком на севере города, в горном ущелье неподалёку от францисканского монастыря и церкви Санта-Мария-делле-Грацие. Крепость была заложена ещё при короле Алдуине, однако первое упоминание о ней любители древностей находили в рескриптах двенадцатого века, когда мимо замка проходила важная дорога из Пьяченцы в Парму. Замок всегда принадлежал семейству Чентурионе, и о его единственных владельцах говорил семейный герб с львиной головой над входными воротами. Замок со всех сторон был обнесён мощными стенами, увенчанными гибеллинскими зубцами в форме ласточкиного хвоста, и имел единственный вход с равелином, защищавшим входные ворота.
   Наследником старого графа Амброджо был его тридцатилетний сын-первенец - Феличиано Чентурионе, имел граф Амброджо и младших детей - близнецов Челестино и Чечилию, коим уже исполнилось семнадцать.
   О хозяевах замка в городишке, как водится, много болтали. Было известно, что молодой наследник рода двенадцать лет назад вступил законный брак с богатой девицей Франческой из клана Паллавичини, коя, однако, не принесла ему потомства, но умерла на третий год супружества. Новый брак - с привезённой в замок знатной девицей Анжелиной Ланди из Пармы снова закончился безвременной смертью супруги молодого графа. Она погибла прошлой весной на охоте, внезапно и страшно, и её смерть породила в городе волну нелепых слухов. В том же году умер и старый граф Амброджо, и молодой Феличиано Чентурионе стал править городом, сделав своим наследником и соправителем младшего брата Челестино. Вскоре выяснилось, что Феличиано обладает недюжинными дарованиями: он умело лавировал между гвельфами и гиббелинами, добился от папы ряда льгот и привилегий, в том числе, пользуясь тем, что на Святом престоле сидел лояльный к нему Пий II, получил монополию на квасцы и рыбную торговлю, сумел провести в городской Совет Девяти своих людей - честолюбивых и деятельных. В городе оживилась торговля, снизили налоги, жизнь била ключом.
   При этом видели молодого графа после смерти отца только по праздникам - с высокого портика замка, где он стоял вместе с его преосвященством епископом Раймондо, благословлявшим толпу. Остальное время он почти не покидал замка, разве что звуки охотничьих рогов говорили о выездах Феличиано на охоту, да пару раз жители Сан-Лоренцо видели закованного в латы графа на турнирах. В городе же он не мелькал никогда.
   Такое нежелание показываться на глаза подданным породило у горожан подозрение в уродстве молодого графа, но епископ Раймондо ди Романо, будучи спрошен об этом, лаконично ответил, что знает графа с детства и никогда не замечал в его сиятельстве какого-либо изъяна во внешности, а те горожане, что помнили графа Феличиано по юным годам, и вовсе утверждали, что он красавчик. Тогда народная молва приписала уединённость графа тайным занятиям некромантией и алхимией, но его преосвященство снова не дал людским измышлениям разгуляться вволю, заявив, что граф имеет незыблемую веру и к ересям не склонен.
   В итоге горожане не знали, что и думать, но когда разум бездействует, фантомы множатся...
  
   Меж тем по запруженной прилавками площади протискивались двое молодых людей, судя по пыли на плащах, явно приезжих.
   -Что может быть хуже базарного дня для спешащего человека? - этот вопрос, выдававший склонность к риторике, один из них, Паоло Корсини, адресовал своему спутнику Амадео ди Лангирано, но ответа на него, как и следовало ожидать, не получил. Мессир Амадео только пожал плечами, и оба продолжали пробираться через толпу. Младшего, Паоло Корсини, юнца лет двадцати трёх, отличала щенячья грация жестов, проступавшая даже в неловкости. Он был миловиден, и торговки на площади оглядывались на него, он же, замечая их кокетливые взгляды, делал вид, что ничего не видит, при этом волновался и то и дело спотыкался, прокладывая себе путь через толпу.
   Паоло происходил из обедневшей ветви семьи, породившего нескольких уважаемых подеста в городах на Тосканских равнинах. Выходцем из этого рода был и Андреа Корсини, который в тысяча триста шестнадцатом году избрал монашеское призвание, отказавшись от брака и состояния, став провинциалом ордена кармелитов во Флоренции и прославившись даром чудотворения. Эти сведения, как ни странно, Паоло почерпнул дорогой от своего спутника Амадео, и нельзя сказать, чтобы они произвели на юношу впечатление.
   -Что толку от клириков? - воскликнул Корсини, выслушав скучную лекцию о святом, - я предпочел бы иметь в родне банкиров с набитой мошной да людей повлиятельней. Вот ваши предки, видать, от состояния не отказывались... - он с невольным уважением окинул взглядом костюм мессира Лангирано - сшитый по последней моде и весьма дорогой, правда, линий скромных и напоминавший монашеское одеяние.
   Собеседник смерил его безмятежным взглядом, в котором не было ни осуждения, ни одобрения, и ответил, что его род - Лангирано дельи Анцано - славится не богачами, а тем, что из всех представителей семьи ни один никогда не зарекомендовал себя глупцом. Все в высшей степени разумные люди и доживают до глубоких седин. Потому к их основной фамилии прибавили слово "анцано" - старейшины. Корсини иронично поинтересовался у Лангирано, а умеют ли эти умники владеть оружием? - памятуя, что в доверенной им миссии графа Паллавичини охрана ларца, который им надлежало доставить в дом мессира Реканелли, была поручена именно ему.
   Мессир Амадео спокойно заметил, что этому его тоже обучили, но он не любит оружия, напоследок обезоружив собеседника мягкой благосклонной улыбкой. Корсини удивлялся: его спутник никогда никому не прекословил, однако в гостиницах, несмотря на видимую обходительность, его приказы беспрекословно исполнялись, и чем вежливее улыбался этот человек, тем ниже ему кланялись. Молодой Паоло, надо заметить, так и не смог за время пути разобраться в своём попутчике: роняемые им замечания были по большей части маловразумительны, Корсини понял только, что тот очень странен.
   Амадео Лангирано казался старше своих двадцати девяти лет. Слишком резкую линию носа с заметной горбинкой усугублял острый взгляд тёмных глаз, коротко остриженные тёмно-каштановые волосы добавляли лицу контрастности. Живописец сказал бы, что, создавая это лицо, Творец отказался от техники сфумато, но беспристрастный взгляд не отказал бы мессиру Амадео в красоте - той особой красоте Спарты, что лишена изнеженности и лоска, но нравится твёрдостью линий точного резца. Главным же украшением молодого человека были белоснежные зубы, и стоило ему улыбнуться, что, правда, случалось нечасто, лицо преображалось и удивительно хорошело. Хоть мессир Амадео, в отличие от своего спутника, был нетороплив в движениях, прекрасная осанка и высокий рост выделяли его из рыночной толпы.
   Выделил Лангирано из толпы и школяр-кривляка, до того поносивший мессира Боско, и, поймав взгляд Амадео, тут же растаял среди прилавков.
   Приезжих с самого утра высматривали и из окна палаццо Реканелли. Здесь были все члены семейства, глава рода Родерико, трое его сыновей и дочь Лучия, молодая девица семнадцати лет. Она первой заприметила двух молодых людей, пробиравшихся сквозь толпу к их дому, позвала к окну брата Реджинальдо. Тот кивнул. Да, это были те, кого они ждали. Лучия окинула родню пристальным взглядом. Она знала, что отец вёл переговоры с мессиром Дезидерио Тодерини, и подозревала, что речь идёт о её бракосочетании с сыном мессира Дезидерио - Джулио, но спросить об этом отца никогда бы не решилась.
   Лучия поднялась и прошла к камину, остановилась у зеркала, улыбнувшись своему отражению. Она провела последние три года в бенедиктинском монастыре, где зеркал не было вообще, и своё отражение можно было разглядеть разве что в блеклых стёклах церковных витражей, но даже такое, оно льстило ей. Главным её украшением были пышные локоны тёмно-каштановых волос, на солнце золотившихся цветом летнего мёда, и необычайно живые глаза цвета осенней воды горных рек. Лучия присела на стул перед камином, подозвала своего любимца, котёнка Брикончелло, и, забавляясь с ним, предалась сладким мечтам о Джулио Тодерини. Какой он? Она никогда не видела его, но это лишь давало простор фантазии, и воображение нарисовало ей кареглазого молодого красавца с львиной гривой и торсом Геракла - в латах на турнире...
   Между тем в коридоре раздались шаги, гостей провели в зал приёмов. Лучия обернулась, разглядывая вошедших.
   Надо заметить, что Паоло Корсини и Амадео Лангирано, хоть оба и родились в Сан-Лоренцо, знакомы раньше не были. Два дня назад мессир Дженнаро Мерула сообщил Паоло, что его земляк Амадео Лангирано должен передать запечатанный ларец мессиру Родерико Реканелли, на Корсини же возлагалась охрана ларца. Паоло всю дорогу не спускал с него глаз, даже ночью спал, положа на него руку. Сейчас Корсини с трепетом озирал палаццо тех богачей, чьи имена были у него на слуху с детства, Амадео же мягко произнёс формулы приветствия, учтиво осведомился о здравии всех членов семьи, рассказал о новостях Пармы ровно столько, чтобы не утомить хозяев, затем приступил к своей миссии, передав хозяину дома запертый ларец.
   Родерико Реканелли, всё время озиравший гостей цепким и испытывающим взором, поблагодарил их и осведомился, надолго ли они пожаловали в город? "Когда человек молод, его тянет в большие города и иные страны, и лишь под старость он склонен осесть в родовом гнезде...", - обронил он. Мессир Амадео не согласился с этим постулатом. "Сколько людей, столько и склонностей, один любит пармиджано, другому подавай прошутто, один всю жизнь провёл бы в дороге, другого и калачом за ворота родного дома не выманишь. Он же, закончив учёбу в Болонье, несколько лет преподавал в Парме, а сейчас намерен погостить в городе своего детства. Лето проведёт здесь, а там, как Бог даст..."
   Гость тепло улыбался, и улыбка прятала отточенность взгляда. Сам Амадео подумал, что на месте хозяина думал бы не о власти и заговорах, а о здоровье - лицо мессира Родерико было желтовато-землистого цвета. Зато сыновья последнего болезненностью не отличались: все трое, на взгляд мессира Лангирано, были солдатами как на подбор, выделяясь мощными плечами, сильными торсами и дубовыми икрами. Правда, лицам братьев Реканелли стоило бы пожелать большей утончённости, лбам - высоты, а глазам - мысли, но мессир Амадео был слишком разумен, чтобы требовать больше, чем мог получить. Привлекательнее всех в этой семейке была сестрица, к лицу которой добавить ничего не хотелось. Глаза её были живыми и быстрыми, личико милым и приятным, и Амадео с интересом наблюдал за ней: девица не слушала разговор мужчин, но внимательно разглядывала гостей. Заметил он, что и Паоло пожирал девицу жадным взглядом, и дыхание его сбивалось. Тут хозяин любезно осведомился о политических симпатиях своего собеседника, на что мессир Амадео обходительно ответил, что он всегда и везде на стороне тех, с кем Бог.
   -А Бог любит тиранов? - вмешался в разговор Сиджизмондо Реканелли, но тут же под гневным взглядом отца умолк.
   Гость же не заметил оплошности и веско обронил, что тирания ненавистна ему. Тут хозяин вскочил.
   - Господи, я, старый дурак, даже не спросил вас, где вы остановились! Мой дом будет счастлив оказать самый тёплый приём друзьям мессира Паллавичини.
   Паоло Корсини порозовел, а мессир Амадео проронил, что нисколько не будет возражать, если его спутник остановится в доме Реканелли, ведь мессир Корсини полагал найти пристанище в гостинице, ибо живёт в пригороде, сам же он непременно должен посетить сегодня свою фамильную вотчину - ведь он не был на родине несколько лет. Не расцеловать родных, не проведать близких, не зайти к старым друзьям, кои помнят его мальчишкой - значит, незаслуженно обидеть их, - мягко проронил он.
   В этом доме ему больше делать было нечего.
   ________________________________________
   "Если дрозды запели, зиме пришёл конец" (ит.)
  
   Глава 2.
  
   Слуги были отправлены за вещами Корсини, а мессир Лангирано, послав слугу со старым сундуком в свой городской дом, сам направил стопы туда же, правда, по дороге посетив несколько лавчонок. Он велел торговцу винной лавки отправить с ним приказчика, и вслед за верзилой, нёсшим корзину с бутылками, торжественно вступил под своды родного дома. Все эти манёвры дали ему уверенность, что подозрения он у Реканелли не вызвал и шпиона к нему не приставили.
   Ворота закрылись.
   Рассказывая о своём семействе, Амадео Лангирано не солгал своему попутчику Паоло. Лгут глупцы, а мессир Амадео был одарён очень живым умом. Ветви его рода были немногочисленны, но все члены клана отличались здравомыслием. Не была исключением и женщина, появившаяся на пороге. Донна Лоренца Лангирано несколько минут внимательно озирала сына, наконец с улыбкой раскрыла ему объятья.
   -Амадео... мальчик мой!
   Сын тоже улыбнулся матери, и, обняв её, сообщил, что она прекрасно выглядит. И это было правдой. Донна Лангирано хорошо сохранилась: в волосах не было седины, черты не искажались морщинами, ибо на лице синьоры жили только глаза, способные выразить любое чувство. Наблюдавший за встретившимися мог бы заметить, что резкостью черт - горбинкой на носу, волевым подбородком, твёрдыми губами и тёмными глазами сын обязан, видимо, отцу, а не матери. Теперь мать и сын вошли в дом, где у порога уже стоял старый сундук со сбитой резьбой на крышке, оставленный здесь слугой.
   Снаружи дом Лангирано ничем не выделялся из ряда домовладений городка, разве что был велик размерами. Окна и стены оплетал виноград, каменные ступени лестницы вели на второй этаж, дворик был засажен - даже в некотором избытке - зеленью. Зато внутри обитель семейства Лангирано весьма удивила бы Паоло Корсини: в каминном зале, обставленном с тонким вкусом очень дорогой мебелью, царила почти немыслимая роскошь, ничуть не меньшая, но куда более изысканная, чем в доме Реканелли. Напротив камина на стене отливала глянцем мастерски выписанная фреска. На ней Господь, с ледяным пренебрежением отторгавший лукавство иродиан, учил отдавать кесарю - кесарево, а Богу - Богово. Для дорогого гостя согрели термы, ванна, причудливо отделанная драгоценной чертозианской мозаикой, уже ожидала его. Стол был сервирован лучшими сортами сыра, ветчины и роскошных деликатесов.
   С наслаждением опустившись в горячую воду, смыв с себя дорожную пыль, Амадео, облачившись в халат, с улыбкой сел напротив матери. Ему на колени запрыгнул невесть откуда взявшийся огромный шоколадный кот, изнеженный и холёный. Он презрительно отвернулся от кусочка пармской ветчины, протянутого ему донной Лоренцой, с вальяжной грацией потёрся острым ушком о дублет мессира Амадео и замурлыкал.
   - Кармелит, родной, ты не забыл меня? Он растолстел, - вынес Амадео ленивое заключение о коте, ощутив на коленях его тяжесть.
   - Зажрался, - спокойно констатировала донна Лангирано, и осведомилась, - ты погостишь?
   - Да. Из моего сундука - вот ключ - вынь деньги. Там около трёхсот флоринов.
   Донна Лоренца бросила быстрый взгляд на сына, поднялась, вынула из обшарпанного сундука дукаты и исчезла в глубине дома, потом вернулась, и разговор был продолжен.
   -Твой отец сообщил, что Паллавичини отправил тебя с поручением к Реканелли, приставив к тебе дурачка для наблюдения и охраны, - промолвила донна Лоренца и тоном, лишённым даже тени любопытства, осведомилась, - но почему он поручил это тебе?
   Сын понимающе кивнул.
   -В последнее время Тодерини и Реканелли вели с Паллавичини весьма оживлённую переписку - я узнал это от секретаря графа, моего двоюродного братца Джанлуиджи Рустиччи, это насторожило меня. Я всё ещё предан дням юности. Одно из этих писем Рустиччи прочёл. Реканелли вели речь об убийстве Чентурионе. - Заметив сошедшиеся на переносице матери брови, Амадео улыбнулся, правда, совсем невесело. - Удивляться нечему: их оттеснили от власти, чтобы смиренно принять это и угомониться - у них не хватит ни ума, ни кротости. Они пытаются заручиться поддержкой клана Паллавичини, и те, озабоченные усилением Чентурионе, поддержат их, - пока не станет горячо.
   Донна Лоренца побледнела. Сын же методично продолжил.
   -Предваряя твой следующий вопрос, мама, скажу, что в феврале я получил письмо от моего старого дружка, с которым мы часто охотились на лисиц, но сегодня отказавшегося от права держать оружие - его преосвященства Раймондо ди Романо. Он намекал, что моё присутствие здесь было весьма желательно. Этого мало. Меня поздравил с Благовещением мессир Северино Ормани и тоже просил приехать. Я и ему не поверил бы, но тут получил послание от человека, который никогда не откажется ни от оружия, ни от своих вечных шуточек - Энрико Крочиато просил кое-что уточнить для него и писал, что ждёт меня к весеннему празднику в городе. Я подумал, что они тоже могли заметить нечто опасное... Я обратился к Меруле - и тот, платя старые долги, рекомендовал меня Паллавичини для самых ответственных поручений. Но Паллавичини подстраховался...- На лице Амадео проскользнула тонкая и язвительная улыбка.
   Донна Лоренца выслушала сына с задумчивым выражением на бесстрастном лице.
   - Они приставили к тебе этого Корсини из опасения, что ты всё же можешь заглянуть внутрь? Что в письме Паллавичини? Ты вскрыл эту эпистолу достаточно осторожно? Ларец осмотрел?
   -Ты задаёшь слишком много вопросов сразу, мама, - сын знал, что мать предпочитала иметь понятие о всех вещах, доступных пониманию, а об иных - тоже порой думать, и прожевав кусочек сыра, ответил, - никуда я не заглядывал. Не было нужды. Ларец упаковывал по указанию Паллавичини сам Рустиччи.
   - И что там?
   - Именно то, чего я ожидал. Второе дно, там - мышьяк. Письмо же Рустиччи запомнил наизусть. Ты знаешь память своего племянника, сынка твоей сестрицы Франчески. Но фразы Паллавичини так обтекаемы и двусмысленны, что, предъяви мы это письмо в суд, автора нельзя будет обвинить ни в чём, кроме благого стремления к миру и любви к ближнему. Не исключено, что там просто содержится некая ключевая фраза, о которой имеется устная договорённость.
   Донна Лоренца брезгливо поморщилась.
   -Они собираются отравить Феличиано? Ублюдки...
   -Что им остаётся? Он не мелькает в городе, в замке охрана, значит, нужно купить повара или какого подонка в замке - это по карману и риск невелик. Купят через подставное лицо, дурак и знать не будет, за чьи деньги его повесят. При этом, сама понимаешь, первыми постараются купить наиболее близких к графу людей... и тут уж тебе видней, кто из них дешевле всех.
   Донна Лоренца усмехнулась.
   -Епископ Раймондо любит Бога. Ормани верит в Бога и сочтёт попытку подкупить его оскорблением. Сукин хвост Энрико боится Бога, а, кроме того, обладает мошной, набитой не менее туго, чем у тебя, сынок.
   Эти слова матери вызвали на лице сына насмешливую улыбку.
   -Да? А по виду не скажешь, что мой бывший собутыльник - богач. Сегодня на рынке его драной мантией жито просеивать можно было...
   - Ты видел его?
   - Да, как всегда валял дурака на площади да собирал слухи.
   - Если Крочиато не выставляет богатство напоказ, это говорит о его здравомыслии, а не о том, что он беден. А этот Паоло... остался у Реканелли?
   -Да... и, по-моему, ему весьма приглянулась юная дочка Родерико. Не удивлюсь, если к нашей следующей встрече найду в нём пылкого республиканца и пламенного врага тирании. Да ещё и страстного влюблённого, пожалуй. Надеюсь, наш человек по-прежнему в доме Реканелли?
   Донна Лоренца кивнула и задала вопрос, лежащий весьма далеко от политики, зато куда ближе к материнскому сердцу.
   -Ты-то когда женишься, шельмец?
   Сын поморщился и промолчал.
   -Неужто в чужих землях никого не нашёл?
   -Да я и не искал. - Лицо Амадео потемнело. Он перевёл разговор. - Ну, а как поживает граф, мой дружок Чино?
   Теперь омрачилось лицо донны Лоренцы. Она вздохнула.
   - Это особый разговор. Феличиано изменился. - Мать заметила, что сын поднял на неё глаза, и покачала головой. - Нет, не оподлел и не заболел гордыней, что было бы неприятно, но ожидаемо. При нём по-прежнему Раймондо, Северино, Энрико и брат с сестрой. Чечилия с сестрой Раймондо Делией вернулись перед Пасхой из монастыря. Но и друзья не узнают его. Началось это ещё после смерти Франчески Паллавичини, он... ты не поверишь, вытворял такое... а после гибели Анжелины просто потерял себя. Часами, Катарина говорит, на башне сидит, на город смотрит и молчит. Мне не нравится всё это.
   - За последние годы граф Феличиано хоть раз вспоминал обо мне? - твёрдое лицо Амадео окаменело. Было заметно, что он готов к любому ответу.
   - Ну, ты уж, - донна Лоренца опешила, - скажешь тоже. Да. И часто. Последний раз спрашивал, приедешь ли ты на весенний праздник, и просил, чтобы я немедленно известила его о твоём приезде.
   Лицо Амадео чуть смягчилось.
   - Энрико видел меня - граф уже знает, что я здесь. А что произошло с Анжелиной? Толпа на площади судачит, что молодой граф убивает жён. Что за вздор-то?
   Донна Лоренца поморщилась.
   -Дурная история. Я была тогда в замке у Катарины. Анжелина выбежала из своей комнаты во двор, приказала шталмейстеру седлать лошадей и вместе с сокольничим Пьетро Россето отправилась на охоту, при этом Чино... Феличиано стоял на балконе. Все слышали, что он просил её остаться, но виконтесса заявила, что не сядет с ним за стол. Феличиано... я видела, он сильно побледнел и ушёл к себе. Та же, как сумасшедшая, понеслась в Лысый лесок, Россето догнал её, егеря ехали следом. Тут наперерез белой лошади Анжелины вдруг выпорхнул филин, он перепугал Лакомку, та резко остановилась, потом рванулась вперёд. Подпруга у седла лопнула, и Анжелина на всём скаку слетела с лошади. Местность там болотистая, упади она на мочак - ничего бы страшного, но под головой оказался камень - она сломала шею. Шталмейстер говорил, что все сошлось - одно к одному. Он не хотел давать донне Анжелине Лакомку, она пуглива, но та сама потребовала её - цвет лошади подходил к её шубке, седло он тоже приказал отдать Фаллоро для ремонта, - но нет, донна Анжелина считала его удобным и велела взять его. А на мочаке по ранней весне что делать? - у всех гнезда, птица пуганая да нервная... потомство ведь...
   -Что стало поводом для ссоры Феличиано и Анжелины?
   -Никто не знает. Граф семейные распри на люди никогда не выносит. Что до друзей, - донна Лангирано пожала плечами. - Его друзья - твои друзья, мозгами они не обижены, но разводят руками. Через месяц после смерти виконтессы умер старый граф - остановилось сердце. Меня тогда не было. Говорят, накануне между старым графом и Феличиано был тяжёлый разговор, но о чём? Бог весть. Сейчас он часами сидит на башне, Катарина говорит, тупо глядит на окрестности. Ещё пять лет назад Нинучча-прорицательница наговорила ему всякого вздора - чтобы он остерегался угрозы роду, не снимал меча, толпы избегал и помнил, что пред Богом ходит. Мы с Катариной подумали, что лучше ему не мелькать в городской сутолоке. Да он и сам так думает.
   Сын задумчиво кивнул и поднялся.
   -Нинучча не шибко-то и ошиблась, в его положении и я предсказал бы ему то же самое. Вызови завтра нашего человека из дома Реканелли к Дженнаро. Мне и так ясно, что он скажет, но вдруг я неправ? А ночью я навещу замок.
  
   Глава 3.
  
   Между тем, молодой Паоло Корсини был счастлив оказаться в доме Реканелли - люди они были влиятельные и знатные, к тому же встретили его как равного, а юная Лучия и вовсе была хороша, как весенний цветок. Паоло клятвенно заверил мужчин семейства, что всю дорогу не выпускал ларца из рук, а на вопрос о своём попутчике отозвался неопределённо - явно аристократ, но больно много о себе мнит.
   Юная же Лучия, рассмотрев Паоло, настроилась на критический лад - собой-то ничего, да не больно-то красноречив и умён и, сделав этот нелестный для молодого Корсини вывод, хоть и продолжала кокетничать с юношей, утратила к нему всякий интерес.
   Ей вдруг стало тоскливо. В последний год в монастыре монахини стали смотреть на неё неодобрительно, да и сама Лучия чувствовала, что с ней происходит что-то странное: она становилась то неуемно весела, то грустила Бог весть почему. Для печали ей не нужна была серьёзная причина - скорее, она склонна была сама придумывать её. Сумерки, лёгкое потрескивание свечей, пение цикады в монастырском саду почему-то рисовали в её воображении тягостные картины, и только любимое ею масло, напоенное ароматом ландышей, подаренное монахиней Джованной, утешало. Стоило вдохнуть его благоухание - и мир расцветал даже в зимнюю стужу весенними красками.
   В монастыре рядом с ней жила Чечилия Чентурионе, дочь графа Амброджо. Лучия знала, что их семьи враждуют, дома слышала немало дурного о членах этого рода. Тем удивительней оказалось знакомство с Чечилией - ласковой и совсем не задавакой. Кроме милого нрава Чечилия, в отличие от Лучии, не была наивна и знала куда больше, чем надлежало девице её лет, и даже - имела уже сердечную тайну. Сама же Лучия, хоть и ощущала волнение при виде молодых людей в храме, где они, воспитанницы сестёр-кармелиток, пели на хорах на службе, но влюблена никогда ни в кого не была.
   Девицы неожиданно для самих себя понравились друг другу и подружились, при этом обе, приезжая домой, никогда не говорили близким о своей дружбе, понимая, что она не вызовет одобрения ни в палаццо Реканелли, ни в замке Чентурионе. Сдружилась Лучия и с Делией ди Романо, сестрой местного епископа Раймондо, знакома была и с Бьянкой, сестрой скалько и массария - управляющего и казначея замка Энрико Крочиато, о котором Чечилия Чентурионе говорила, что он настоящий рыцарь.
   Лучия была обязана Чечилии многими знаниями и книгами, которые та втихомолку от монастырских сестёр давала ей читать ночами. Эти книги волновали кровь и будоражили Лучию, но одного она не понимала и наконец спросила о том подругу. "Здесь говорится, что они возлегли на ложе... а это зачем? Так принято на свадьбах?" Чечилия просветила её, хотя имеющиеся у неё сведения были почерпнуты из болтовни деревенских девок-прядильщиц в замке. "Жених разденет тебя и овладеет тобой, он должен пронзить тебя своим мужским клинком, и тогда ты станешь его женой и продолжишь его род. Это больно, но так надо" Лучия испугалась. Однажды на внутреннем дворе она видела, как клинком закололи свинью. Это было так страшно! "Пронзит клинком?" Чечилия захихикала. "Мужской клинок - это то, что у каждого мужчины всегда с собой, даже в бане. Он не очень острый, но Нинучча говорила, что первый раз прокалывает больно" Нинучча ещё много чего рассказывала Чечилии, но та целомудренно сочла, что об остальном в монастырских стенах говорить негоже.
   Несмотря на испуг от услышанного, Лучия мечтала о браке. Юноши волновали её, но это были воображаемые юноши - рослые красавцы, умные, красноречивые, галантные и рыцарственные. О мужчинах Лучия читала, что "рыцари имеют многообразные достоинства: одни -- хорошие воины, а другие отличаются гостеприимством и щедростью; одни служат дамам, а другие блистают костюмом и вооружением; одни смелы в рыцарских предприятиях, а другие приятны при дворе". Культ Прекрасной Дамы, поклонение Деве Марии, почитал и земную любовь источником всяческой добродетели. "Редкие достигают высшей храбрости и доброй славы, -- гласило одно из поучений, -- если они не были влюблены". Идеальный рыцарь был честен, умён, скромен, щедр, набожен, смел, вежлив и непременно влюблён.
   А Бьянка Крочиато рассказывала ей, что правила поклонения имели ряд ступеней. На первой стоял робкий рыцарь, который уже носил в сердце тайную любовь, однако не смел ещё открыться своей избраннице. Когда он решался на признание, то поднимался на вторую ступень и назывался "молящим". Когда же дама наконец допускала его к служению себе, рыцарь становился "услышанным"...
   И вот теперь, по выходе из монастыря, Лучии предстояло замужество. Она боялась говорить об этом с отцом, старшие братья тоже пугали её, но Реджинальдо, младший, был ей ближе всех. Однако на её осторожный вопрос он ответил, что сейчас не время говорить об этом, всё устроится к осени. Больше Лучия спрашивать не решилась, но ожидание рыцаря по-прежнему томило её душу. При этом, вот беда, все виденные ею мужчины, хоть и окидывали её странными, жадными и маслеными взглядами, словно подлинно хотели пронзить кинжалами, не нравились ей. Не понравился ей и Паоло - куда ему было до героя рыцарского романа, мессир же Лангирано почти не смотрел на неё.
   В жизни мужчины совсем не походили на рыцарей.
   Тем временем в столовой разговор мужчин шёл о вещах таинственных и непонятных. Братья говорили о тирании, о наглости, с которой негодяй Чентурионе дерзнул разрушить веками установленные порядки, о том, что справедливость требует наказания и возмездия. Лучии было скучно. Она подхватила Брикончелло, незаметно вышла в сад и забрела в тень больших буков, отпустив котёнка гулять. Здесь, на каменистом уступе, вдруг нашла свой любимый цветок - крохотный белый ландыш. Монахини в монастыре называли его Lilium convallium - Лилией долин. Они говорили, что ландыши - это горючие слезы Богородицы, которые она проливала, стоя у креста распятого сына. Слезы эти, падая на землю, превращались в прекрасные цветы непорочности и святости, которые, отцветая, становились красными, похожими на кровь плодами. Монахини добавляли, что в светлые лунные ночи, когда земля объята глубоким сном, дева Мария с венцом из блестящих, как серебро, ландышей на голове появляется перед немногими избранными праведниками, сестра же Джованна, её воспитательница, даже подарила ей флакон ароматного ландышевого масла. Сейчас Лучия бродила в тенистом саду и с наслаждением вдыхала чистый аромат белоснежных крохотных цветов.
   В доме, она слышала это, мужчины продолжали свой спор, Лучии не хотелось возвращаться туда. Тут вдруг на ветвях запела пичуга, и Лучия разглядела среди зелени птичье гнездо. Она присела на скамью и заслушалась, потом вспомнила легенду о человеке, что понимал птичьи голоса. Её рассказала Чечилия Чентурионе. Вот бы и ей понимать, о чём поёт птица, может, о ней самой? Что-то пророчит? Или просто радуется весне? Сама Лучия обожала весну - даже сам её запах: зелёной молодой травы, талой воды и тёплого солнца, и сейчас следила, как на траве при колебании молодой листвы играли и прыгали солнечные зайчики.
   Неожиданно и, казалось бы, без всякого повода Лучии вспомнилось случившееся в монастыре полгода назад.
   Это всё Чечилия. Она убедила всех, и едва колокольный звон старой церкви Иоахима и Анны смолк, а над горным уступом у Волчьей пещеры клубящиеся тучи соткались в подобие величественных чертогов, они вчетвером направились к старым стенам бенедиктинского монастыря. В прогалах неподвижных дубов, чья пожелтевшая по осени листва в лунных лучах казалось бронзовой, сновали страшные тени, но Чечилию ничего не пугало. Они, увлекаемые её напором, бегом последовали за ней. Путь их лежал к крохотной монастырской запруде за старым овином, где на чёрной водной глади мерцала золотистая дорожка лунных бликов. До неё и впрямь было меньше четверти мили.
   -Это грешно, Чечилия, - недовольно пробормотала Делия ди Романо, останавливаясь у воды. - Сказано, ведь, всякий гадатель и ворожей проклят.
   -Этому гаданию покровительствует сама Божья Матерь, - возразила Чечилия, вытащив из мешочка для рукоделия несколько грецких орехов, раздала их подругам. Расколов колотушкой свой, она прикрепила на донышко каждой скорлупки крохотную восковую свечу, высекла кресалом огонь и зажгла их. "Пресвятая Богородица, Матерь Господа, Дева Пречистая, прилепится ли ко мне сердце возлюбленного моего?", - прошептала Чечилия и опустила скорлупки с горящими внутри огнями на волны. Обе скорлупки неожиданно затанцевали на почти неподвижных водах странный танец, двигаясь в такт на зыбях и уплывая всё дальше, но держась на воде рядом. Лицо Чечилии озарилось ликованием, руки, сложенные в молитвенном жесте, разомкнулись. Чечилия захлопала в ладоши.
   Белокурая Бьянка Крочиато с удивлением смотрела на крохотные ореховые лодочки, достигшие уже середины маленькой запруды. Она тоже зажгла свечи, закрепила их в скорлупе - и, бормоча молитву, пустила на волну. Но ничего не вышло. Скорлупки разнесло в разные стороны и потопило. Бьянка побледнела и отступила от берега.
   Черноволосая Делия ди Романо, трепеща, оглядела Лучию, Бьянку и Чечилию. На миг ей стало страшно, но, вздохнув, она тоже установила свечи в скорлупу и зажгла их. "Буду ли я любима суженым моим, Пресвятая дева?" Скорлупки не потонули. Они, покачиваясь на воде, поплыли. Делия порозовела и облегчённо улыбнулась.
   -Давай ты, Лучия.
   Она торопливо опустила свои скорлупки в воду. Они сразу расплылись в разные стороны, потом сошлись, неожиданным порывом ветерка их снова разнесло - одну прибило к берегу, другую стало уносить к середине запруды. Лучия, закусив губу, смотрела на трепещущий у берега ореховый кораблик, одинокий и сиротливый. Вдруг новый порыв ветра оторвал его от берега, завертел и стремительно понёс за уплывающим. Где-то далеко в центре запруды они соединились.
   Чечилия Чентурионе виновато подняла глаза на белокурую Бьянку Крочиато.
   -Попробуй ещё раз.
   Бьянка резко отказалась. Обратно девицы шли медленно, хоть и опасались, что сестра Джованна заметит их отсутствие. Но всё обошлось. Монахиня пришла через четверть часа, раздала девицам пришедшие из дома письма. Делия ли Романо, ничего не получившая, подбросила в камин несколько поленьев и протянула озябшие пальцы к огню. Между тем Чечилия торопливо пробегала глазами письма от брата, но, как ни странно, гораздо больший интерес проявляла к письму, полученному Бьянкой от Энрико Крочиато. Та читала медленно, закусив губу. Гадание на запруде испортило ей настроение, а письмо брата только усугубило раздражение.
   -Я так и знала, - недовольный голос Бьянки заставил оглянуться на неё не только Чечилию, но и всех девиц. - "Если хочешь вернуться - Эннаро привезёт тебя, но лучше бы тебе остаться там до весны и вернуться вместе со всеми". Ничего не скажешь, ловко! Я должна киснуть в монастырских стенах, а дорогой братец Энрико будет развлекаться в замке весь сезон зимней охоты! - девица обернулась к монахине. - Я хочу уехать в эту субботу с Эннаро. - Тон её голоса был тверд и непререкаем.
   Сестра Джованна пожала плечами, словно говоря "вольному - воля". Она и вправду не хотела удерживать Бьянку Крочиато в монастыре: дерзкая и горделивая девица была ей в тягость. Сказать по правде, все четыре её воспитанницы - наследницы весьма знатных семей Сан-Лоренцо - временами пугали её, смиренную и набожную. Делия ди Романо в свои семнадцать лет была излишне умна и совершенно лишена девичьей наивности. Чертовка Чечилия Чентурионе, графская дочь, была непредсказуема и взбалмошна. Лучию Реканелли сестра подлинно любила, но временами сетовала на праздную мечтательность и нелепые причуды своей подопечной. При этом сестру Джованну пугало и то обстоятельство, что все четыре её воспитанницы были - каждая на свой лад - весьма красивы. Это, в понимании многоопытной монахини, было совсем не к добру...
   Сейчас сестра Джованна в ответ синьорине Крочиато тихо заметила, что если Бьянка собирается вернуться к брату, ей нужно заблаговременно собрать вещи, при этом монахиня видела и пренебрежительный взгляд девицы, словно говоривший, что уж без неё сама Бьянка никак не догадалась бы об этом.
   Сестра Джованна тихо вздохнула.
   -Феличиано ничего не пишет о делах в замке, - проронила Чечилия Чентурионе, стремясь одновременно сгладить неловкость и кое-что узнать. - Энрико написал, как там дела, Бьянка?
   Та окинула Челилию недоуменным взглядом, бросила на стол письмо, и, сказав с подчёркнутой язвительностью монахине, что пойдёт собирать вещи, чтобы, упаси Бог, ничего не забыть, ушла. Делия молчала, сестра Джованна едва заметно покачала головой, Чечилия взяла письмо Энрико Крочиато и погрузилась в чтение, а Лучия, отложив в сторону полученные из дома письма, задумалась, глядя в каминное пламя. Что предвещало её гадание?
   Не понимала она этого и сейчас.
  
   Глава 4.
  
   Мессир Амадео тем временем любезно распахнул объятия любимой тётке Роберте, с неподдельной радостью приветствовал дядюшку Дженнаро, и был просто счастлив увидеть свою племянницу Марию. Зашёл он с матерью и в дом городского судьи, женатого на его двоюродной сестре, обнял и расцеловал и одного из членов Совета Девяти, мессира Теобальдо Лангирано дельи Анцано, заседавшего там с незапамятных времён и, похоже, твёрдо решившего умереть на этом почётном посту.
   Все эти встречи продолжались до темноты и завершились, когда на городских часах пробило девять. Теперь мессир Амадео заторопился. Майские ночи прохладны, он надел подбитую мехом мантию, вопреки продекларированной Паоло Корсини нелюбви к оружию, подвесил к поясу кинжал, который был незаметен под монашеской университетской мантией, после чего оказался на соседней улице, легко перемахнул через массивную ограду, вышел на северную окраину и направился в рощу, лежащую в низине у каменистой гряды. Тут его глаза различили тень на каменном уступе, рука бездумно нашла рукоять чинкведеа, но мессир Амадео тут же усмехнулся и расслабился. На россыпи каменных глыб в доминиканской рясе восседал друг его детства - Раймондо ди Романо. Он был невысок, за последние годы чуть потолстел, на его округлом лице выделялись сильно молодившие его живые синие глаза, а длинные черные волосы, кои в юности спускались до плеч, теперь были коротко острижены.
   -Рико предупредил нас о твоём приезде, Амадео. Тебя ждут, все хотят приветствовать магистра семи свободных искусств. - Амадео и Раймондо сжали друг друга в объятьях.
   -Неужто все собрались? - Амадео с ироничной улыбкой оглядывал старого друга.
   -Не каждый день видим перед собой воплощение мудрости, - в тон ему насмешливо ответил Романо и указал рукой на вход в подземелье. - Правда, сам я не чаял вырваться - визитатор из Рима на голову нынче свалился.
   Эту дорогу Амадео прекрасно знал с детских лет и сейчас шёл, не останавливаясь. Вскоре известняк пещерных сводов сменился ручными следами кирки, они оказались перед лестницей, приведшей их к железной двери. Раймондо повернул ключ в замке, они миновали два лестничных пролёта - и остановились перед резной дубовой дверью старой детской комнаты его сиятельства графа Феличиано Чентурионе.
   Дверь распахнулась рукой Раймондо, они вошли - и Амадео невольно вздрогнул. Комната сохраняла ту же мебель, что была здесь много лет назад, правда, сами покои показались мессиру Лангирано совсем не такими большими, как когда-то казалось. На ложе и скамье сидели его друзья - Чино Чентурионе и Рино Ормани, а на ковре перед камином возлежал Рико Крочиато, два же кресла напротив пустовали и явно предназначались для него самого и епископа Раймондо. Все было как и восемь лет назад, когда они встретились в последний раз. Всё?
   Нет, совсем нет.
   Чино, Феличиано Чентурионе, поднявшийся ему навстречу, был бледней мертвеца. На лице залегли следы многодневной бессонницы. Он попытался улыбнуться Амадео, но улыбка только подчеркнула измождённость кожи и тусклые запавшие глаза. Изумила и походка Феличиано - граф всегда двигался быстро и стремительно, подобно молодому льву, но сейчас ступал боязливо и осторожно, взгляд его был затравленным и больным. А между тем Чентурионе был наделён резкими, но величественными чертами, живыми карими глазами и густыми светлыми локонами, напоминавшими львиную гриву.
   Сердце Амадео сжалось.
   Рино, Северино Ормани, главный ловчий замка, выглядел лучше, но лицо его, бледное и бесстрастное, лишенное мимики, но привлекательное мужественностью, казалось восковым. Северино был очень силен, всегда казался выкованным из стали, и столь болезненный вид насторожил Лангирано.
   Вечный шутник Рико Крочиато, управляющий и казначей замка, сегодня был не расположен шутить, он тоже казался утомлённым и надломленным, но всё же стиснул плечи Амадео железными объятьями. Амадео никогда не мог сказать, красив Энрико или уродлив: его живое, смуглое лицо с забавной мимикой, с широко расставленными огромными карими глазами и горбатым носом, было колеблющимся, как отражение на воде. Волосы Энрико были светлыми и густыми, они странно контрастировали с его смуглой кожей цвета осеннего мёда. Однако все девицы в замке и его окрестностях уже десятилетие находили, что кривляка, коему ещё в отрочестве дали кличку Котяра, одарён обаянием, стоящей красоты Эндимиона. Энрико пользовался необычайным вниманием дам и славился даром рассказчика и музыканта.
   Сколь это ни странно, в их компании, вопреки присутствию человека, ныне носящего графский титул, и другого, облечённого епископским саном, мессир Лангирано дельи Анцано всегда считался первым - первым по тонкости ума и благородству духа. И это первенство за ним признавали беспрекословно. Когда-то в романтичные годы юности они пятеро, спаянные дружбой, хотели дать слово сохранить эту дружбу навсегда. Именно он, Амадео, сказал тогда, что людские клятвы даются, чтобы быть нарушенными. Просто нужно помнить: пока с ними любовь друг к другу - с ними Бог.
   В итоге граф, чья родословная уходила в туманные времена древности, выходец из торгашеской Флоренции Энрико и трое патрициев Северино, Амадео и Раймондо в течение уже десятилетия делали всё, чтобы помочь друг другу. Граф Феличиано продвинул Раймондо, отличавшегося фанатичной тягой к знаниям и истовой верой, на городскую епископскую кафедру, Северино Ормани помог с покупкой земли Энрико Крочиато, а сам Северино при поддержке графа вошёл в Совет Девяти. При этом любой из них в любой час был готов дать стол и кров Амадео Лангирано - но тот ни в чём не нуждался.
   -Ну а теперь - поднимем-ка бокалы за встречу, - на пороге появился Раймондо с бутылями, и взгляд Амадео утратил напряжённость, рассмотрев друга при свете. Раймондо был старше их всех, ему шёл тридцать третий год, но его преосвященство выглядел прекрасно: его синие глаза лучились, на щеках светился розовый румянец, губы расплывались в улыбке. Он двигался плавно и вальяжно, как кот Амадео Кармелит. Лик Раймондо ди Романо ничуть не походил на призрачный, но сиял чистой радостью встречи: он деятельно суетился у накрытого стола, мурлыкал гимн "Тe, Deum" и был безоблачно спокоен.
   Амадео понимал, что глупо выражать удивление тем, что светская половина его друзей походит на мертвецов, зато клирик явно благоденствует. Причины для желающего что-то понять рано или поздно проступают, а мессир Лангирано был умён и терпелив. Все осушили по бокалу, вино чуть оживило лица, и Амадео задал вполне уместный вопрос о том, каково положение дел в городе, что в замке, что в домах у каждого?
   Ответил Феличиано.
   -Я вторично овдовел и похоронил отца, - по лицу его прошла судорога, но тут же и исчезла. - Ни Северино, ни Энрико так и не женились. Наш клирик живёт, как птица небесная. Какие же новости?
   Все кивнули, соглашаясь. Амадео улыбнулся. За минувшие три месяца трое из четверых, сидящих в этой комнате, трижды - и в тайне друг от друга - торопили его приезд. И лишь потому, что скучали? Эта мысль льстила бы тщеславию мессира Лангирано, но он справедливо считал тщеславие грехом и старался избавиться от любых его проявлений. Думать, что ты что-то значишь в этом мире, глупо. Мы теряем сотни людей в одном сражении - и умудряемся обойтись без них уже на следующий день. Стало быть, его хотели видеть потому, что он был нужен, - но нужен каждому в отдельности. Потому-то с таким отрешённым лицом сидит кривляка Энрико, потому-то делает вид, что не посылал ему никакого письма Северино, потому-то молчит и епископ Раймондо - хоть и мог бы объясниться с ним ещё у входа. Что же, пусть будет так. Дружба не исключает личных и тайных дел, она - дар небес, но он сохраняется таковым только, когда ты признаешь право друга не раздеваться перед тобой догола, и помнишь, что твоё грязное бельё друг тоже стирать не обязан. Личная встреча с каждым ещё предстояла.
   Теперь же мессир Лангирано сел в кресло и попросил тишины. На него смотрели четверо - напряжённо и внимательно.
   -Уповаю, что неданное нами когда то слово по-прежнему роднит нас и мы соединены самым светлым из людских чувств, лишённым себялюбия и корысти, гордыни и зависти, что мы по-прежнему преданы друг другу и нас не пятеро, но шестеро, и среди нас - Христос. - Все молчали, взгляды друзей отражали лишь лёгкое удивление возвышенностью его речи, - если я ошибся, - эта ошибка может стоить мне жизни.
   Феличиано улыбнулся одними губами, и Амадео почти зримо ощутил беду. Черты Феличиано - глаза льва и твёрдый подбородок Цезаря - отражали нрав графа: благородную гордость, смелость, великодушие, но сейчас это лицо было словно покрыто серой паутиной, обезличено и стёрто.
   -Амадео... что ты говоришь? - даже голос Феличиано звучал безжизненно и тускло.
   -Твоё непонимание, Чино, погоды не делает. Важно, чтобы меня расслышали остальные. Подробности не нужны. Имена ненавистны. Суть драматична. Близкому мне человек было донесено, что некие господа весьма недовольны тем, что не могут по-прежнему быть первыми лицами в этом городе и заправлять в нём, как в былые времена. Причину своих неурядиц они видят не в том образе правления, что позволил другим оттеснить их, а в конкретном лице, само существование которого им ненавистно. Это были бы вульгарные разборки между кланами, на которые можно было наплевать, если бы по несчастному стечению обстоятельств ненавистное этим господам лицо не было нашим дружком Феличиано. Его решено отравить. Впрочем, я полагаю, что подлинно достоверным является намерение вышеупомянутых господ просто уничтожить Чентурионе. Методы могут быть любыми.
   Граф отозвался быстро и бестрепетно.
   -Северино! Энрико! Вы - мои душеприказчики. В случае моей смерти вы - все четверо - до совершеннолетия моего брата и соправителя Челестино назначаетесь его опекунами. - В этом распоряжении ненадолго мелькнул прежний Феличиано, живой, властный, деятельный, но всё быстро исчезло, он снова сгорбился и побледнел. - Моё завещание у Раймондо.
   Амадео поморщился.
   -Всё это мило, Феличиано, но возможность похоронить тебя с почестями, как невинно убиенного, и возвыситься по положения влиятельных регентов при малолетнем правителе, не прельщает нас, и мы намерены постараться не дать мерзавцам убить тебя. Кто предупреждён, тот вооружён. Не все имена засекречены. Реканелли вступили в переговоры с Тодерини и пришли к пониманию. Их поддержали - хоть и весьма вяло - из Пармы, но клан Паллавичини ничем себя не связал - им нужны здесь распри, а не усиление одного клана, который рано или поздно может бросить вызов им самим.
   Отец Раймондо отнёсся к сообщению практически.
   - А что за яд, известно?
   -Мышьяк.
   -Ну, это не безвкусно. Антидот - молоко. По счастью, наш друг ест по-монашески, сиречь, слишком большая доза исключена. Но где его собираются отравить? Он же никуда не выходит.
   -Мудрость глаголет устами твоими, Раймондо, к тому я и клоню. Во-первых, в замок могут постараться приткнуть своего человека. Могут купить повара, кравчего... или... одного из вас.
   В комнате повисла тишина, разорванная толстой весенней мухой, начавшей вдруг кружить по комнате и противно жужжать. И без того нервный граф застонал, а ломака Энрико, изворотливо взмахнув коротким плащом, сбросил нахальную летунью на пол и тут же ловко раздавил её сапогом. Амадео и Северино зааплодировали, Энрико раскланялся, но епископ вернул всех к обсуждаемой теме.
   -Купят не одного из нас, но только Энрико или Северино. Мы с Феличиано никогда не афишировали своих отношений, хоть в городе знают, что я - креатура Чентурионе, но об Энрико и Северино знают все.
   -Интересно, во сколько же меня оценят? - зло ухмыльнулся Северино. - Сколько я стою?
   -Ты горделив, Северино, - насмешливо пробормотал Рико, - Господа нашего Иисуса Христа оценили в тридцать сребреников, не мнишь ли ты, что стоишь дороже?
   -Так ты, стало быть, готов за двадцать девять дукатов продать друга? - в тон ему вопросил Северино
   -О, Боже, не торгуйтесь из-за меня, - саркастично пробормотал граф, - берите, сколько предложат. Это не ваша цена, а моя.
  
   Глава 5.
  
   Тут их разговор неожиданно прервали, за дверью послышался шорох и тихий смех, потом кто-то тихо потянул ручку двери, и в комнату просунулась вихрастая головка кареглазого мальчугана. Глазёнки его с любопытством обшарили комнату, и тут он взвизгнул, весело и ликующе.
   -Мессир Амадео!
   Амадео раскрыл объятия Челестино Чентурионе, подросшему и необычайно похорошевшему за годы разлуки. Семнадцатилетний мальчонка был ангелоподобен. Когда-то Лангирано давал малышу первые уроки здравого смысла, благих помыслов и любви к Господу, и сейчас видел плоды своих уроков в чистых глазах мальчика. Амадео было приятно, что его не забыли.
   За Челестино появились три девицы, и одна из них, в которой он по роскоши платья сразу узнал Чечилию Чентурионе, с улыбкой сообщила мессиру Лангирано, что она счастлива его видеть и чмокнула его в щеку, а потом белкой вскарабкалась на колени Энрико Крочиато, и пустилась в пространный рассказ о том, как они охотились на уток и брат дал ей арбалет, но только она промахнулась, зато Челестино подстрелил трёх уток и всю обратную дорогу важничал и задирал нос. Рико тихо объяснил ей, что целясь в летящую утку, очень важно наводить арбалет не в тушку, а метить в место перед клювом, и услышав этот секрет, Чечилия обожгла братца презрительным взглядом и прошипела, что он лживый обманщик и скрыл от неё это, после чего обняла Энрико и прошептала ему на ухо, что пойдёт на охоту с ним, настреляет пять уток и утрёт братцу нос. Ведь он возьмёт её?
   Амадео заметил, что за минувшие годы похорошел не только младший Чентурионе. Расцвела и Чечилия, превратившись в очаровательное существо с глазами молодой лани, прелестным личиком и гибким станом. Заметил он и то, что его дружок Энрико потерял в присутствии девицы всю свою шутовскую игривость, и напоминает больную овцу. Взгляд Котяры был подавленным и болезненным, скрывал не то очарованность, не то горечь. Он проблеял, что, безусловно, возьмёт Чечилию на болота и расскажет про все тонкости утиной охоты.
   Амадео перевёл взгляд на двух других девиц и застыл в изумлении. Одна - стройная белокурая красотка ему сразу кого-то напомнила, она опустила глаза, вновь вскинула их, и он понял, что это Бьянка Крочиато - настолько глаза девицы были похожи на глаза Энрико. Но на этом сходство брата и сестры кончалось - Бьянка была наделена той чарующей мужские сердца красотой, что говорит о строгой прямоте, искренности и верности. Редкий мужчина мог видеть подобное лицо без того, чтобы ощутить лёгкую слабость в ногах и сердечный трепет. Ощутил бы его и Амадео, ибо тоже был мужчиной, но тому помешала другая девица, приветливо поздоровавшаяся со всеми и обнявшая отца Раймондо. Она была одета в наискромнейшее чёрное платье, напоминавшее монашескую рясу, от которой его отличал только небольшой вырез со цветной шнуровкой на груди. На лице, что было белее сметаны, под шедшими вразлёт тёмными соболиными бровями пламенели синие глаза, а линия тонкого носика мягко переходила через желобок в сочные коралловые губки. Волосы её были уложены в две огромные косы, обрамлявшие изящную головку, как корона. В короне чёрных волос розовел цветок шиповника. Амадео ощутил, что у него пересохло в горле, и с трудом сглотнул, а Раймондо зашипел на девицу растревоженной змеёй, выговаривая ей за то, что забрала к себе и едва не затеряла его книги, и Амадео понял, что перед ним Делия ди Романо, сестра Раймондо. При этом Лангирано поймал и взгляд девушки на себе - внимательный, цепкий, слишком пристальный и пристрастный. Он смутился и опустил глаза.
   -Зря вы, отец Раймондо, её поносите, - отозвалась Чечилия, играя со светлыми локонами Энрико, - Стрега (1) никогда ничего не теряет. Это я, раззява, то одно, то другое невесть где забуду, а она даже третьего дня мою перчатку нашла, что я неделю назад в садовой беседке обронила...
   Делия нисколько не обиделась на то, что Чечилия обозвала её ведьмой, из чего мессир Амадео сделал вывод, что это прозвище для неё привычно. Она, спокойно обойдя ласкающуюся к Энрико Чечилию, приветствовала мессира Ормани, склонив коронованную головку в легком поклоне, похвалив недавний результат его охоты - великолепный кабан, просто Эриманфский Вепрь. "Он повторил только один подвиг Геракла или намерен воспроизвести все двенадцать?", любезно вопросила она главного ловчего. Мессир Северино улыбнулся и заметил, что не хотел бы только чистить авгиевы конюшни, а поохотиться всегда не прочь. Потом девица напомнила графу Феличиано его обещание пригласить музыкантов в воскресение, и Чентурионе тут же выразил готовность все сделать, как надо.
   Заручившись этим обещанием, девица присела у камина, вынула из рабочего мешочка недоплетенное кружево. Едва Делия опустилась в кресло, Бьянка Крочиато демонстративно отодвинулась от синьорины ди Романо. Было очевидно, что девицы в ссоре, но если Делия держалась спокойно, то Бьянка кипела. Сама же Делия, снова смущая Амадео, бросила на него новый взгляд, в котором почему-то проступили боль и горечь.
   Граф Феличиано, ничего не замечая, нежно ласкал руки и локоны Челестино , но тут мессир Амадео заметил, что игры Чечилии с Энрико совсем не безобидны для последнего: он обнимал левой рукой девицу, но правая была упрятала в прорезь застежки его дублета, дыхание Рико то и дело спирало и он незаметно переводил его, стараясь скрыть волнение. Волновался и Северино Ормани, точнее, как показалось Амадео, он был взбешен, но тоже силился скрыть гнев и волнение, хоть его беспокойство выражалось только в нервном жесте, которым он сжимал пояс.
   Самому Лангирано показались странными и исступлённая нежность Феличиано к брату, и то, что граф не замечал слишком вольного поведения сестры с другом, хоть и не мог не понимать, что должен чувствовать Рико, на коленях которого белкой прыгала Чечилия. Но тут он поймал молниеносный взгляд Северино на сидящих у камина девиц - исполненный бешенства и боли, и вспомнил, что Бьянка Крочиато при входе не сочла нужным поприветствовать мессира Ормани и даже не кивнула ему. Или Северино гневается на Делию? Последняя мысль почему-то расстроила мессира Амадео. Но нет, он же вежливо ответил ей, вспомнил он.
   Лангирано снова бросил взгляд на сестру епископа и снова удивился: на лице девицы было написано явное огорчение, почти нескрываемая печаль, Делия мрачно переводила взгляд с рукоделия на каминное пламя, и её красивая головка, похожая на цветок, горестно поникла. Лангирано подумал, что причина тому - ссора с подругой, но ведь девица вначале, казалось, была весела...
   Амадео поднялся и проронил, что уже поздно.
   - Что же, я пробуду здесь лето. Я надеюсь, что наша дружба поможет избежать ожидаемых опасностей. И если вы снабдите меня ключом от входа... - Он умолк, ибо Раймондо уже протягивал ему ключ и сообщил, что скоро непременно навестит его. Простился с ним и Ормани, на миг опустив глаза, а Рико Крочиато, прощаясь, тихо пробормотал, что скоро зайдет.
   Мессир Лангирано кивнул.
   __________________________________________
   1. Strega (ит) - ведьма.
  
   Глава 6.
  
   Встреча со старыми друзьями оставила у Амадео впечатление болезненное и смутное. Он не заметил между ними вражды - привычные шуточки и подтрунивания Энрико, его пикировки с Северино, их препирательства с Феличиано были обычны. Излишне жёсткий, лишённый гибкости Северино всегда проваливался, как в болото, в капризного, поминутно меняющегося Крочиато, а излишне впечатлительный и тонко восприимчивый Феличиано равно тяготел к изменчивому Энрико и неподвижному Ормани. Монашествующий Раймондо привносил в их синклит дополнительную устойчивость и неотмирность. Амадео же всегда любил и понимал всех.
   Но теперь судьба внесла в их дружную когорту нечто неожиданное и чреватое разложением. Сестра графа Чечилия, сестра Раймондо Делия и сестра Энрико Бьянка, как на зло, сформировались в красавиц, способных смутить покой любого мужчины. Любого...
   При этом вертихвостка Чечилия, похоже, всерьёз взялась за Энрико. Но подлинно ли всерьёз? Он - всего-навсего сын богатого негоцианта из Флоренции, она же - даже не патрицианка, но титулованная аристократка. Он - на двенадцать лет старше и некрасив. Правда, в обаянии и уме ему никто не отказывает. Могла ли Чечилия влюбиться в него? Мог ли он полюбить её? Амадео никогда не делал о любви устойчивых умозаключений. Как можно пахать волну и строить на облаках? Он сотни раз сталкивался с причудливейшими метаморфозами любви. Чувства Энрико и Чечилии могли быть серьёзны - на это он поставил бы десять сольди. Ветреница Чечилия могла находить удовольствие в том, чтобы сводить с ума Крочиато - на это он поставил бы сто сольди. Какова возможность того, что Энрико на самом деле играет влюблённого и пытается влюбить в себя девицу? Один сольдо. Оба взаимно дразнят друг друга, просто шутят? Один сольдо.
   Но непредсказуемость отношений этих двоих исходила в первую очередь из их личной прихотливости. Зато Северино был предсказуем - и в Чечилию влюбился бы едва ли. А между тем, выглядел он такой же больной овцой, как и Энрико. Белокурая Бьянка или черноволосая Стрега? Кто мог пленить его? Первая была безучастна и холодна к нему, вторая - прекрасно воспитана, мила и тактична - но также холодна, как и Бьянка. Но девицы, даже самые неопытные, в любви - превосходные стратеги и тактики. Кто учит кошку крутить хвостом перед котом? Кто учит горлицу вить гнездо? Кто учит девицу кокетничать? Даже премудрый Соломон не понимал пути корабля в море, пути орла в небе и пути девицы к мужскому сердцу... или, напротив, пути мужчины к девице? Амадео не помнил.
   Однако кокетничали девицы с Северино, набивая себе цену, или подлинно были к нему равнодушны? Ормани был благородным и честным, но болезненно застенчивым, всегда прятавшим стыдливость под маской высокомерия. Разглядев первые качества, можно было простить всё остальное, но достаточно ли прозорливы юницы? И кого из двух девиц выбрал бы Северино? По манерам и внешности - Бьянку. По происхождению и роду - Делию.
   Последняя показалась Лангирано особой необычной - в ней, совсем юной, не было ничего девичьего, но проступало нечто, что он обозначил бы как начало женское, правда, то была женственность не Юноны, но Гекаты - с таинством древних мистерий и загадками первозданной мудрости. Девица совсем не смущалась, была воспитана и весьма тактична, в чём Амадео не мог не увидеть проявление большого ума, ибо только умный понимает, что такое чужое самолюбие, уважает его и старается не задевать. Девица никого не задела. Но что тогда задело её саму? Ведь она была огорчена почти до слез.
   Неужели все-таки Северино?
   Размышляя таким образом Амадео добрался до дома, и оказавшись наконец в спальне, стянул с себя одежду и без сил рухнул на ложе. Он устал за этот долгий день. Глаза Амадео слипались, и вскоре он погрузился в подземелье сна, откуда неожиданно вынырнула свадебная процессия - звенели тимпаны и гусли, волоокие гречанки кружились в волнообразном, ритмичном и убаюкивающем танце. Он силился рассмотреть в толпе жениха и невесту, но ему мешал полог кровати, который тоже проступал во сне смутными очертаниями. Тут неожиданно музыка сменилась тихим напевом лютни, чьи-то руки бесстыдно обнажили его, и он ощутил на теле сладостный аромат лилейных и мирровых благовоний, что происходило - он не понимал, но на голову его уже был водружён зелёный венок из виноградных лоз, а у ложа стояла дева под белым покрывалом. Он пытался объяснить кому-то, что жених - не он, девица предназначена не ему, но она присела на ложе и открыла лицо, вынула из волос серебряные заколки, чёрные пряди волной упали и покрывало соскользнуло с округлых плеч. Теперь он ощутил яростное желание и сам протянул к ней руки. На него повеяло ароматом лимона, мёда и лавра, свежей весенней зелени и мирровых смол, словно он усладился вкусом драгоценнейших вин, голова шла кругом, пароксизм наслаждения утолил его жажду, и со словами "ты околдовала меня...", он пробудился.
   Несколько минут он лежал на постели, бессмысленно оглядывая оконные витражи, откуда лился утренний свет. Под окном запел горлодёр-петух, и Амадео забормотал покаянную молитву от ночных осквернений. Он не чувствовал своей вины, ибо не имел блудных помыслов, но вина его была в горестных сожалениях, тотчас угнездившихся в душе, сожалений о несбыточности прочувствованной сладости. Амадео понимал, что приснившееся - отзвук в его душе вчерашних впечатлений, но полагал, что сможет отрезвить себя тем, что его грёзы пусты.
   Но вообще-то Амадео не понимал себя. Как? Почему? Где проходит та таинственная грань, за которой либо единение двух душ, либо их расставание? Ведь единый раз, только однажды в ранней юности его душа вдруг вспыхнула и воспылала - и была безжалостно угашена. Но почему полудетское презрение юной красавицы Изабеллы вонзилось в его душу, точно заноза, и так повлияло на него, тогда восемнадцатилетнего? Почему он не может забыть её?
   Нет, покачал головой Амадео, не её, ибо что он сегодня знал об Изабелле Ортинари? Ничего, да и не хотел знать, просто девица осталась памяти именно жгучей болью отказа. С тех пор он уже двенадцать лет неизменно при виде любой женщины по-монашески опускал глаза в землю и хранил молчание. Сегодня он, магистр семи свободных искусств трёх университетов, считался признанным авторитетом и чудом учёности. На его лекции стекались сотни, многие мудрые советовали ему посвятить себя Церкви - и только отец заклинал не принимать монашество, да мать умоляла не оставлять их с отцом одних под бременам одинокой старости.
   Тогда, на пике пережитой боли, Амадео сказал Господу, что никогда больше ни одной не откроет сердца, никогда не поставит свою мужественность в положение просителя перед женщиной. Он не женится никогда, решил он, и тем большее усердие проявлял к наукам. И вот, Господи, ему скоро пробьёт тридцать. Плотские тяготы томили, положение единственного сына тоже обязывало, но Амадео упорно помышлял о монашестве. Нужно было решиться на что-то, но он бессмысленно оттягивал время принесения последних обетов, уступая уговорам матери. Однако сколько можно тянуть?
   Амадео поднялся.
   Пора было подумать и о других вещах. В дом Реканелли давно был принят человек Чентурионе, но пристроить его удалось только кастеляном - это ограничивало его передвижения и возможности, но ничего иного не вышло. Пробравшись через лаз за винной лавкой в дом Дженнаро Лангирано, лазутчик подтвердил все опасения Амадео. Господа в последние три месяца постоянно уединяются в дальних комнатах, лишь раз удалось подслушать часть беседы, да, речь шла об убийстве Чентурионе.
   Что ж, ничего иного и ждать не приходилось. Напряжение Лангирано, едва он узнал от Рустиччи о заговоре, сейчас спало. Северино и Энрико способны защитить и оберечь друга, они предупреждены. Но на сердце было всё равно тягостно.
   Амадео был человеком чести и благих помыслов. Ему внутренне претило все, отклонявшееся от Божественных заповедей, он не любил низость, в последние годы заполонившую души, но он понимал: все, что ему дано, - это не опуститься самому в мерзость порока, не загрязнить душу, устоять в Господе. Сведения о заговоре против друга не ожесточили, но удручили его пониманием чужих греховных замыслов и угрозы гибели Феличиано, но он не склонен был кликушествовать. Книги выучили его мудрости. Извечно наряду с примерами высокой доблести и праведности, история хранила свидетельства чёрной злобы, преступных наклонностей, порождённых гордыней и завистью. Глупо сетовать на нравы. Каждый сам искушается своей нечистотой, и каждый способен с помощью Господа преодолеть свою нечистоту.
   ...Амадео медленно шёл по Монастырской улице, хмурый и сумрачный, и вдруг его окликнули. Он поднял глаза и с удивлением увидел Энрико Крочиато, который сопровождал Чечилию Чентурионе и Делию ди Романо, направлявшихся на прогулку. Чечилия была в прекрасном настроении, держала за поводок рыжего сегуджо по кличке Шельмец, Бирбанте, и глаза её лучились. Делия же, окинув мессира Амадео тоскливым взглядом синих глаз, поприветствовала его и замолчала.
   -А это правда, что вы магистр семи свободных искусств, мессир Лангирано? - кокетливо вопросила Чечилия, искоса взглянув на Делию. И когда он кивнул, поинтересовалась, - и что это значит?
   Мессир Амадео, чувствуя странное томление возле этих красавиц, любезно пояснил, что в семь свободных искусств входит курс Trivium, это грамматика, риторика и диалектика, иначе называемая логикой, и Quadrivium, состоявший из арифметики, астрономии, музыки и геометрии. Только и всего. - Объясняя это, он старался не поднимать глаза на девиц, ибо хотел спать спокойно.
   Чечилия же удивлённо спросила.
   -Это же сколько книг надо прочитать, чтобы все это освоить?
   Мессир Амадео улыбнулся.
   -Не так уж и много, синьорина. Для освоения латыни нужно выучить Присциана, Доната и "Doctrinale" минорита Александра de Villa Dei, там в 2660 гекзаметрах изложены учение о словообразовании, синтаксис, метрика и просодия латыни. После этого ты - bene latinisare, хороший латинист. Риторика развивает навык в версификации и в составлении официальных актов, грамот и писем. Изучается она по Аристотелю, "Ars dictandi" Боэция и "Poetria nova" Годофреда Английского в 2114 гекзаметрах. Третий предмет тривия, диалектика, её тоже учат по Аристотелю. Что до квадривия, то арифметика изучается по книге Иоанна Сакробоско "Tractatus de arte numerandi". Изучается и учение о пропорциях Фомы Брадвардина и Альберта Саксонского и оптика - по "Perspectiva communis", францисканца Иоанна Пекама, в геометрии царит Эвклид, музыка - это изучение звуковых интервалов по Иоанну де Мурису.
   -А вы, мессир Крочиато, - неожиданно обратилась Чечилия к Энрико, - хоть чему-нибудь такому обучены?
   Тот лениво кивнул.
   - Я шесть лет провёл в Падуе, дорогая Чечилия, но едва лишь получил степень лиценциата, как решил, что для меня этого вполне достаточно.
   -Ну, ещё бы, образование требует усердия и настойчивости, - кивнула Чечилия так, точно все заранее знала, - а вы, наверняка, усердны были только в ночных шалостях с молодыми падуанками...
   Энрико возмущённо запротестовал, но тут Бирбанте резко дёрнул поводок, выражая недовольство тем, что выведшие его гулять не дают ему порезвиться, вырвался и помчался к лужайке. Чечилия и Энрико ринулись за ним.
   -Такое образование не столько обогатит, сколько изощрит ум, оно не познакомит с жизнью и не научит любить Бога, - задумчиво и грустно обронила тем временем Делия ди Романо.
   Мессир Амадео Лангирано в изумлении поднял глаза на девицу. Он растерялся.
   -Это верно, но после изучения "тривиального" и "квадривиального" циклов некоторые все же приступают к изучению высших наук -- права, медицины и богословия.
   - И вы посвятили себя науке?
   - Почему нет? "Nulla est homini causa philosophandi, nisi ut beatus sit", что означает...
   - "У человека нет иной причины философствовать, кроме стремления к блаженству", - вяло перевела и одновременно прервала собеседника Делия ди Романо, и пояснила ошеломлённому мессиру Амадео, - мой брат - доктор богословия, он от скуки учил меня латыни. Да только вздор это всё, - зло обронила Делия. - Богословствовать ещё можно от избытка блаженства, а вот философствуют только от скуки или по глупости...
   Глаза Амадео заискрились. Вести дебаты с женщинами ему доселе не приходилось.
   -И вы можете это доказать, синьорина?
   - Ei incumbit probatio, qui dicit, non qui negat. Тяжесть доказательства лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает. Докажите-ка обратное, мессир магистр.
   Амадео снова растерялся. Он видел, что девица явно в дурном настроении, огорчена чем-то столь же сильно, как и накануне, но причины её горести не постигал. Однако латынь девица понимала - видимо, Раймондо и впрямь заняться было нечем, как на досуге сестрицу обучать.
   -Вы правы, богословие позволяет забыть жизнь ради Бога, философия, а она всего лишь служанка богословия, сама по себе может только помочь забыть горести жизни, научив видеть в них тщету, - мягко уронил он.
   -И ради смысла жизни утратить жизнь
   -Ну, зачем же? Жизнь - от Господа, Он есть Сущий, Путь, Истина и Жизнь.- Он снова взглянул в её бездонные и пугающие его глаза и вдруг спросил, пользуясь тем, что они остались одни, сам удивляясь своей смелости. - Вас что-то гнетёт, синьорина?
   -"Est mollis flamma medullas Interea, et tacitum vivit sub pectore vulnus..."(2), - тихо пробормотала Делия, ибо Чечилия и Энрико, отловив Шельмеца, уже подходили к ним.
   Мессир Амадео смущённо опустил глаза. Девица цитировала Вергилия, но о какой ране она говорила? Почему сказала об этом ему? Она видела его второй раз в жизни, и такое доверие незнакомому мужчине? А между тем, девица была умна и начитана, в синих глазах, столь смущающих Амадео, проступал совсем недетский ум. Что на самом деле так расстраивает эту красавицу, за один взгляд которой десятки мужчин были бы готовы скрестить мечи?
   Амадео стал прощаться, Делия пошла вперёд за Чечилией, и тут Энрико Крочиато сумел незаметно шепнуть ему на ухо, что нынешним вечером навестит его. Амадео кивнул.
   Он и сам с нетерпением ждал встречи: слишком много надо было прояснить.
   _______________________
   1.Strega (ит) - ведьма.
   2.Тонкий пламень снедает самые кости, и живёт под грудью тайная рана. (Вергилий )
  
   Глава 7.
  
   Амадео вернулся, посетив по дороге пару лавчонок, домой, и тут оказалось, что его ждёт записка от его друга Северино Ормани. Тот готов был встретиться с ним после одиннадцати вечера. Амадео подивился, что друзья столь торопятся увидеться с ним. Стало быть - точно, время не терпит.
   Он распорядился об ужине для друзей, и задумался. Встреча в городе удивила его. Что скрывает тоска этой удивительной девушки, столь необычной и непохожей на других? Почему она была так откровенна с ним, первым встречным мужчиной? Амадео заметил, что пока они стояли вдвоём, несколько проходящих мимо мужчин оборачивались на Делию, несмотря на её скромный наряд, и буквально пожирали глазами. Да и не удивительно, девица очень хороша. Скорее всего, речь идёт о каком-то поклоннике, уязвившем её сердце, но особа её внешности и её связей может выйти за кого пожелает. Речь идет о неразделённой любви? Кто же мог не отвергнуть её?
   Ответить на эти вопросы Амадео не мог.
   ...Энрико пришёл, едва стемнело, и Амадео, видя, что друг не в себе, и не торопился, налил вина, расставил на столе какую-то снедь. Но Крочиато ничего не стал есть, было заметно, что он взволнован.
   - Ты писал мне, Рико, полагаю, из-за Чино? Вряд ли ты думал, - улыбнулся он, - что я помогу тебе в любовных делах...
   Энрико вздрогнул и выронил нож, со звоном ударившийся о тарелку.
   - Я?... Нет. Ты сумел сделать то, что я просил?
   Амадео кивнул и вытащил из сундука пергаменты.
   - Я навёл справки, отправив в Неаполь своего человека, тот привёз выписки, но чтобы дать им законную силу, тебе нужно ехать во Флоренцию самому, удостоверить у нотариуса свою личность и доказать то, что это твой прадед, потом установить факт его переезда во Флоренцию, и приписку к цеху виноделов.
   Энрико трепещущими руками схватил документы.
   - "Джовании Баттиста Челестри и Дарио Челестри получили инвеституры в виде безымянной земли по случаю смерти своей матери Марианны Челестри... Отчуждены земля Сан-Пьетро вместе с другой землёй в пользу Джузеппе Мария Кьяренца и Тригона, а титулы и почётные звания, принадлежавшие этим землям, с их переходом к новому владельцу были пожалованы как самому владельцу, так и его близким и родственниками ... Но где же? А! Вот! "Мессир Грациано Крочиато 9 февраля 1383 г. по акту нотариуса Aнтонио Ладзара из Палермо приобрел феод Калатубо у графа из Калтабеллотта, и ему отошло владение Палестри в качестве инвеституры вследствие смерти отца Гавино, утверждение о чём закреплено актами нотариуса Раффаэлло Рисалиби ди Бидона" Так. И что теперь делать? - Энрико был взволнован и растерян. - А, да, ехать во Флоренцию. А какие нужны документы? А, ну да, выписка о рождении отца и его родителей. Это есть. О, чёрт, сколько я тебе должен?
   - Оставь. Могу я спросить?
   Крочиато сидел в полусонной прострации, о чем-то глубоко задумавшись. Потом отозвался.
   - Что? Ты что-то спросил?
   - Нет, только собирался. То, что я видел в замке, несколько удивило меня. Мы... друзья?
   Энрико смерил его больным и настороженным взглядом. Потом усмехнулся.
   - Что породило твоё сомнение в этом, малыш?
   - Пока ещё ничего, но я близок к этому. Ты не сказал, зачем тебе это, - Амадео ткнул в привезённые им выписки.
   Энрико снова растянул губы в улыбке.
   - Ну, это не повод сомневаться в моем расположении к тебе, скорее - комплимент твоему уму. Ты сам не догадался?
   - Мои догадки многочисленны и я затрудняюсь выбрать верную.
   - Вот как? - Энрико постепенно успокаивался, отвалился в кресле, порозовел и улыбнулся, - и каковы же твои догадки?
   -Человек, пытающийся стать из плебея - патрицием, умнее того, что совершает обратный переход. Толкать же на это может желание избыть ощущение неполноценности и стать равным дружкам-аристократам, а ещё - избежать мезальянса. Не хочу предполагать суетное тщеславие...
   - А разве нельзя предположить, что я просто хочу восстановить в чистоте свою родословную?- усмехнулся Энрико.
   - Не узнай ты волей случая, что прадед имел дворянство - стал бы суетиться?
   Энрико вздохнул, закинул руки за голову и рассмеялся.
   - Это удивительно, Амадео. Ты - единственный из моих друзей, кто никогда не щадил меня и всегда высказывал в лицо всё, что думал. Даже Северино иногда щадит меня. Почему я люблю тебя? - Он снова вздохнул, - ты прав, конечно, я бы не суетился.
   - Я тоже люблю тебя, Энрико. И хочу верить в лучшее в тебе.
   - Что, разумеется, подразумевает, что во мне немало и дерьма... - снова иронично усмехнулся Энрико.
   - Перестань, - отмахнулся Амадео, поняв, что кривляться Крочиато будет до второго пришествия. - Что происходит в замке - помимо того, что синьорине Чечилии доставляет удовольствие заставлять тебя корчиться в пароксизмах неудовлетворённой страсти?
   К его изумлению, Энрико смутился.
   -Она не понимает, что делает...
   -Лангирано сделал вид, что не расслышал.
   - Что происходит с Чино? Что с Северино?
   Рико вдохнул, но с видимым облегчением. Он явно не хотел говорить о себе и Чечилии. Задумался.
   -Феличиано перестал доверять нам. Но... Поверь, не было ничего, чем я оскорбил бы дружбу. Думаю, Северино - тоже. Мне кажется, что-то гложет его изнутри. Лет пять тому назад... это - тебе и огню, - Крочиато наклонился к уху друга, - он полночи просто выл у себя в спальне - надрывно, как деревенская баба, потерявшая кормильца. Я не мог войти, он не любит, когда... После смерти первой жены ... он... это тоже между нами - велел привести пятерых молодых деревенских девок и... обесчестил всех. Как спятил. Бесновался. Право первой ночи - его право, но это... Потом опомнился, девок отдал замуж при замке с хорошим приданым, и вдруг запил... Во вретище на пепле, как пьяный, месяц сидел. Сейчас тоже пьёт, но меньше. Мы не даём.
   -Это из-за жены? - удивлённо спросил Лангирано. - Он любил Франческу?
   -Любил? - Энрико сморщил нос, точно вообще не понял, о чем идёт речь. - Это не про него.
   -Как же он женился?
   Крочиато снова изумлённо вытаращился на друга.
   - Да так... Амброджо велел - вот и женился.
   -А Анжелина? Её -то любил?
   -Амадео, Бога ради, не смеши ты меня! Амброджо привёз невесту - и Чино женился. Ты его самого влюблённым-то помнишь?
   Амадео этого действительно не помнил. Феличиано по молодости много гулял, но чтобы влюбиться -- этого и вправду, никогда не было. Крочиато же продолжал:
   -Я как раз и хотел, чтобы ты поговорил с ним - он уважает тебя. С ним беда.
   Амадео ничего не ответил, но спросил:
   - А Северино?
   - А что Северино? - развёл руками Энрико. - У него все по-прежнему. Мы с ним как волчара с лисовином, друг друга сожрать не можем, несъедобные оба, клубком схватимся, погрызёмся, потом выпьем, снова друзья, - Амадео заметил однако, что тон Энрико в рассказе об Ормани стал более принуждённым.
   - Он не пробовал добиться от Феличиано откровенности?
   - Боже упаси, с него дипломат, как с меня Папа Римский.
   - А сам он... Подруги нет?
   Энрико поморщился и отвёл глаза.
   - В замке и женщин-то всего ничего. На дешёвое бабье он и взгляда не кинет, а равные... те от него нос воротят.
   Амадео видел, что Энрико помрачнел и чего-то не договаривает.
   - Что так? Собой не урод...
   Энрико сделал большие глаза и подмигнул.
   - Ну, да! Сколько раз я замечал - как какое сборище, турнир ли, вечеринка, праздник ли - если будут пять девиц с нами - все около меня, урода, вертятся, он, как сыч, один сидит...- Энрико улыбнулся, это обстоятельство явно его ничуть не огорчало. - На следующий день обязательно даст мне понять, что я плебей безродный и дерьмо вонючее, вот мухи вокруг и вьются. Бьянка однажды его услышала, побелела вся, мне говорит, пошли ему вызов. Какова дурочка? Он мне, говорю, четыре раза жизнь спасал, какой вызов? Да и не пойдёт он с плебеем драться.
   Амадео опешил.
   - Господи... да не для того ли тебе надо доказать своё дворянство...
   Энрико расхохотался.
   -Чтобы ему вызов послать? - он отвалился на спинку кресла и ещё несколько минут смеялся. - Да ты рехнулся, Амадео! Если удастся доказать, что мой дед во Флоренции, как и многие дворяне, приписался к цеху виноделов, чтоб во власть пролезть да налоги не платить, и что он по отцу дворянин, этим я, конечно, дорогому дружку Северино здорово нос утру, но вызова я ему не пошлю никогда. Нельзя вызвать того, кому жизнью обязан.
   Амадео почувствовал, что его сердце странно сжалось.
   - Ну, а... сестра Раймондо, почему бы Северино к ней не посвататься? Она ему ровня.
   -Делия? Да, ровня, и братец её был бы не против. Но она от него нос воротит, хоть на словах и вежлива. У них, монастырских аристократок, так принято: "извольте, соблаговолите", я бы просто к чёртовой бабушке послал, а эта скажет: "Многоуважаемый мессир, не будет ли вам благоугодно направить ваши стопы подальше от этого места, чтобы поприветствовать ближайшую родственницу первого из падших ангелов?"
   - И она ему это говорила? - удивился Амадео, почувствовав, что щеки его розовеют и уши начинают гореть.
   Но Энрико не заметил его волнения.
   - Ему? Нет, он никогда ей не досаждает. Он, кстати... Я недавно заметил... не знаю, как и сказать... показалось, наверное. Быть того не может. Он на прошлом турнире, в Пьяченце, против троих вышел - и смял. А тут, я пригляделся, бабу видит - и стоит чурбан чурбаном. Спесь господская, что ли, высокомерие барское? Чего он так?
   Амадео слушал с каменным лицом. Он знал о застенчивости Северино, тот подлинно всегда маскировал её деланной надменностью, и всегда завидовал лёгкости отношений Энрико с женщинами, его свободе и раскованности. Но... Он "не досаждает" чернокудрой Стреге, сказал Крочиато. А кому тогда "досаждает"? Бьянке, сестрице самого Энрико? Но об этом не спросил.
   -Он просто застенчив, Энрико, - вяло растолковал Амадео дружку очевидное, думая о другом.
   Тот не понял.
   -Кто?
   -Северино.
   Челюсть Котяры отвалилась.
   -Ты... шутишь? Он, что, девица?
   Амадео махнул рукой и осторожно спросил.
   -А тебе Делия... по душе?
   -Мне? - удивился Крочиато, и пожал плечами, - когда я их с Чечилией из монастыря забирал, мне её ведьмой отрекомендовали. Слишком-де много знает для своих семнадцати. Ну, глупостей от неё и вправду не услышишь, но это не повод на костёр отправлять. Чем такой дурой быть, как моя сестрица, - Энрико снова пожал плечами. - А так, на мой вкус, девица она видная да ладная.
   Амадео почему-то облегчённо вздохнул. Энрико не был влюблён в Делию.
   - А что ты о твоих забавах с Чечилией скажешь?
   Лицо Энрико перекосилось гримасой - не то шутовской, не то болезненной.
   - А что тут скажешь? - вскинул он руки, как ярмарочный арлекин. - Я место своё помню - Чечилия дочь графа и сестра друга.
   - Ты влюблён?
   Энрико растянул губы в безрадостной улыбке.
   - Нет. Северино сказал, что я неспособен на это. Значит, не влюблён.
   - А почему неспособен?
   -Потому что я гаер и комедиант, фигляр и скоморох, пустозвон и кривляка, человек неглубокий и поверхностный, бесчувственный и пустой. - Энрико подмигнул Амадео, но без улыбки, - короче, полное дерьмо, - снова усмехнулся он, и снова невесело.
   Амадео улыбнулся. Крочиато в его глазах был человеком приличным, он признавал в нём и честь, и великодушие, и благородство, и сейчас был подлинно заинтригован: зачем благородному человеку понадобилось заверять своё благородство рескриптом на пергаменте?
   Энрико ушёл, трепещущими руками завернув в бархат драгоценные документы.
   Через час должен был прийти Северино, а пока Амадео обдумывал разговор с Крочиато. Вообще-то Котяра мало изменился: всё те же кривлянья и неунывающее веселье. При этом, было очевидно, что он не желает говорить о сокровенном, но это могло означать как то, что Чечилия подлинно свела его с ума, так и то, что на самом деле Энрико понимал, что им просто забавляются. Менее очевидным было скрытое соперничество между ним и Северино, Энрико всегда гордился неизменным преимуществом, оказываемым ему женщинами. Вопреки тому, что из них из всех Рико был наименее красив и знатен - он пользовался невероятным успехом у женщин, который завистники были склонны объяснять даже колдовством. Амадео же постигал тайну этой дьявольской привлекательности друга: Энрико обожал женщин, причём ценил не только постельное упоение, но был романтичен и чист в своём восхищении, умел упиваться красотой и уважал женское достоинство. Он никогда не хвастал победами, ни об одной девице не выразился уничижительно, а светившийся в его глазах искренний восторг льстил женщинам. С ним каждая чувствовала себя королевой.
   Амадео знал и то, что Северино всегда страдал от замечаемого поминутно преимущества Энрико, ибо сам, несмотря на внешнее благообразие, никогда не пользовался успехом, был робок с женщинами, хоть в мужской компании превосходил всех. Но это, как ни странно, не разрушало дружбы Ормани и Крочиато, разве что Северино позволял себе ворчливо-уничижительные замечания в отношении кривляки-Селадона, а Энрико отшучивался и паясничал, не замечая даже прямых оскорблений в свой адрес и игнорируя все злобные выпады Ормани, и помня только благие деяния дружка, подлинно несколько раз вытаскивавшего его из самых дурных передряг - иногда на своей спине.
  
   Северино появился без опозданий и восковая бледность его лица проступила явственней - он, казалось, был подлинно болен. Они обнялись, Северино в нескольких лаконичных словах рассказал Амадео, что им предпринято после его сообщения: приём работников в замок прекращён, за поваром установлено тайное наблюдение, его люди - три человека - проверяют все, что подаётся на стол его сиятельства.
   Надо сказать, что известие Амадео Лангирано подлинно не прошло мимо ушей Энрико Крочиато и Северино Ормани, и оба, уединившись после расставания с Амадео в покоях Северино, обсудили опасность, угрожающую Феличиано. Оба знали братьев Реканелли и ни минуты не считали угрозу пустой.
   После смерти Анжелины Ланди и старого графа Амброджо Чентурионе по приказанию Феличиано службы были сокращены, многие вассалы отпущены, бывшие фрейлины виконтессы разъехались по домам, и ныне в замке помимо дюжины слуг и служанок, Энрико Крочиато оставил только истопника, пекаря, мясника, кузнеца, шорника, плотника, двух каменщиков да повара, выходца из Ареццо Мартино Претти, и пару его поварят.
   Охранял замок Эннаро Меньи, начальник эскорта конников, куда входили шестеро конных стражей - Пьетро Сордиано, Микеле Реджи, сын кормилицы графа Катарины Пассано Никколо, сын повара Мартино Претти - Теодоро, а также мантуанец Руфино Неджио и венецианец Урбано Лупарини. Меньи командовал и двумя привратниками. Самому Энрико Крочиато, казначею и управляющему, помогали писарь, стольник, кравчий и камергер.
   Главный ловчий Северино Ормани имел в подчинении двух ловчих, ему повиновались шталмейстер с сокольничим. На особом положении в замке была Катарина Пассано - кормилица графа Феличиано, по мнению донны Лоренцы Лангирано - умнейшая женщина, но по мнению весьма многих - старая ведьма.
   Всего в замке, вместе с графом, его сестрой, братом и вассалами, проживало около сорока человек. Друзья рассуждали логично: если мерзавцами Реканелли запланировано отравление - первым купить попытаются повара. Но Мартино Претти жил в замке уже двадцать лет, его жена Мария была кастеляншей, а сын Теодоро служил в охране. Здесь был дом Мартино и на его жаловании ни Амброджо Чентурионе, ни Феличиано никогда не экономили. Поварята были сиротами - племянниками самого Мартино.
   Северино вызвал Мартино и предупредил об опасности заговора против жизни молодого графа. Мартино насупился. Он готовил в основном, из графских закромов, мука, молоко, сметана, сыры, мясо и рыба были собственными. Иногда он посылал слугу на рынок - но, помилуйте, кто же мог знать заранее, что он выберет? Претти сказал, что закроет доступ на кухню всем, кроме своих поварят и слуги Джанно. Новость, что и говорить, не нравилась повару - Мартино приготовление блюд считал священнодействием, и то, что какая-то мразь хочет испортить ядом его стряпню, представлялось ему святотатством.
   За стольника Донато ди Кандия, рыцаря, Крочиато ручался. Кравчий, генуэзец хорошего рода, был известен им уже десятилетие, Энрико считал его человеком чести. Стольник и кравчий дружили и никогда не пошли бы на мерзость. Охранники не имели прямого доступа к столу графа, служилый люд - тоже: все они ели отдельно, в гостиной зале за кухней. Подчинённые Северино столовались в зале Менестрелей, в донжоне замка, неподалёку от конюшен, так им было удобнее. Так кто же мог бы подсунуть графу отраву?
   Северино Ормани велел Меньи усилить охрану, Энрико приказал писарю проверить всех слуг и служанок замка, оба распорядились прекратить приём новых работников.
   Теперь Северино пожаловался Амадео.
   - Смешнее всего, что в последние два месяца он ест, как монах. Просит сварить яйца, съедает несколько ломтей хлеба и кусок рыбы...
   - Ты не пытался с ним поговорить?
   Северино замялся, пожал плечами.
   - Как? В душу не влезешь, а он и не пустит. Нет, я его понимаю. Душу открывать он нам не обязан, но мы же... не чужие ему. Я как-то спросил у него, что его тяготит? Он ответил, что есть скорби, которые ни с кем не разделишь. Я понимаю его.
   - Понимаешь?
   - Да.
   Амадео понял, что глупо спрашивать Северино, что гнетёт его самого: понимающий молчание скорбящего не проговорится и о своих горестях. Но будет ли он молчать о чужом счастье?
   - А что юная Чечилия? Становится кокеткой?
   Северино усмехнулся.
   -Да поделом кривляке. Мне его не жалко. Если ремесло канатоходца вовремя не бросить...
   -Ну, а сам-то? Жениться не думаешь?
   По лицу Ормани прошла тень.
   -Не знаю, может... женюсь. - Он поморщился и торопливо переменил тему. - Попытайся поговорить с Феличиано. Он всегда доверял тебе. Я потому и писал тебе. Только на тебя и надежда. Больно видеть. Он потерял себя, утрачивает благородство... вернее, мужество. Ты же помнишь его в отрочестве? Лев... подлинно молодой лев. Сейчас порой напоминает котёнка. Как можно-то?
   Амадео подумал, что сам Северино напоминает оплывшую угасающую свечу, но спросил о другом.
   -Если он ничего не говорит ни тебе, ни Рико, ни Раймондо... Романо ведь его духовник?
   Ормани кивнул.
   -Мы с Энрико пытались расспросить Раймондо. Тот сослался на печать молчания, но проронил, что граф кается ему в своих грехах, а не жалуется на свои беды.
  
   Глава 8.
  
   Нельзя сказать, чтобы мессир Северино Ормани солгал своему старому другу. Он вообще не умел лгать - исказить смысл слов было для него странной мукой. Северино мог лишь умолчать о понимаемом, но ныне в его жизни было гораздо больше того, чего он вообще не понимал, и это относилось не только к Феличиано Чентурионе, но и к нему самому.
   Как и когда в его жизнь вошла беда? Ормани не заметил. Недобрые чары злой колдуньи или нелепая роковая случайность сделали его несчастным? Или, как говорили учёные мужи, он родился под несчастливой констелляцией небесных светил? Северино не знал этого. Ещё совсем недавно сердце и душа его не знали тревог, он жил ежедневными заботами ловчего огромного замка, его забавляли турнирные рыцарские состязания, дававшие возможность сравниться с сильнейшими, радовали и мужские застолья, и звуки охотничьего рога. Его друг детства Энрико Крочиато, непременный участник и турнирных ристалищ и охотничьих забав, уже похоронил отца и мать, несколько умерил свои юношеские буйные похождения, повзрослел и успокоился. Взбаламученная по весне река вошла в своё русло, и теперь Энрико деятельно занимался хозяйством, показал себя недурным негоциантом и прекрасным воином.
   Теперь они с Северино сошлись ближе и душевней. И вот вдруг...
   ...Северино вернулся из Милана, где пробыл почти неделю, привычно зашёл к другу обсудить покупку новой упряжи и нескольких лошадей, и тут в его покоях увидел девушку. У него померкло в глазах - такой удивительной красоты и прелести он не встречал никогда. Сердце Ормани упало, он знал, что перед обаянием чёртового дружка девицы устоять не могут, и при мысли, что эта красавица - очередная подружка Крочиато, у него стеснилось дыхание и заболела грудь. Девица подняла на него бездонные глаза, и тут появился Энрико, обнял его и огорошил сообщением, что из монастыря вернулась его сестрица Бьянка. У Ормани отлегло от сердца, он чуть смирил дыхание, и несколько минут просто не мог оторвать глаз от красавицы. Он знал, что у друга есть сестра, но никогда не видел её: Бьянка жила сначала с больной матерью Энрико в Лаццано, а после её смерти - в монастыре. Сама же девица оглядела мессира Ормани внимательно и серьёзно, после чего налила им с братом вина и принесла яблоки, сама же вскоре исчезла. Северино показалось, что в комнате потемнело, хоть за окном по-прежнему светило солнце. Энрико же посетовал, что сестрица свалилась ему как снег на голову, он думал, что она пробудет в монастыре до весны. Ормани заметил, что тон Крочиато недовольный, и сам он явно расстроен, но не придал этому значения.
   С того дня Северино Ормани потерял себя. Он стал куда чаще, чем раньше, навещать Энрико и проводить с ним время - только чтобы иметь возможность иногда видеть Бьянку. Сама же синьорина, хоть и замечала очарованный взгляд мессира Ормани, оставалась холодна к нему. Он был бездушной горой мускулов, немым рыцарем, человеком, лишённым галантности и обходительности. К несчастью, поведение Ормани способствовало этому мнению: в присутствии девицы Северино терялся, с трудом мог проговорить несколько слов, был неловок, смущался и волновался.
   Энрико Крочиато заметил внимание друга к его сестре, и ничего не имел бы против их союза, если дворянин Ормани был готов жениться на девице, чьи предки были выходцами из пополанской Флоренции. Кроме того, братец полагал, что за таким мужем, как Северино, Бьянка была бы как за каменной стеной.
   Но Энрико не обольщался - он знал нрав сестрицы.
   Бьянка была особой своенравной и романтичной. "Галеран Бретонский", "Роман о Розе", "Жеган и Блонда", "Роман о кастеляне из Куси", "Турнир в Шованси" Жака Бретеля, "Тристан и Изольда" Эйльхарта фон Оберге, "Ланселот, или Рыцарь телеги", "Персиваль" Кретьена де Труа, "Гибельный погост", "Рыцарь со шпагой", "Чудеса в Ригомере" - все эти бесчисленные романы, которые братец, морщась и чертыхаясь про себя, то и дело находил в сундуках и на стульях, сформировали её идеал возлюбленного. В мечтах ей являлся благородный красавец, победитель всех турниров, отважный наездник и благородный охотник, мужественный, как Ланселот или Персиваль, свободно слагающий стихи для Прекрасной Дамы, прекрасный танцор и музыкант.
   Увы, мессир Ормани, хоть и был по происхождению аристократом, выглядел нелюдимым медведем. Слова брата о том, что за двадцать лет, кои он знал Ормани, тот никогда не совершил ничего греховного или недостойного рыцаря, девица просто не слышала. Но, может быть, со временем Бьянка Крочиато и разглядела бы в мессире Ормани благородство души и таланты, коими он обделён отнюдь не был, если бы не... Пьетро Сордиано. Молодой человек двадцати трёх лет был писаным красавцем, сыном старого вассала графа Амброджо, и ныне считался первым помощником Эннаро Меньи, начальника эскорта охраны замка. Юноша воплощал все черты истинного рыцаря - был знатен, красив, храбр, галантен, сочинял прелестные стихи. Мог ли с ним соперничать мессир Северино Ормани?
   Ну, вообще-то, по мнению Энрико Крочиато, ещё как мог, ибо на самом деле щенок Пьетро Сордиано никогда не вышел бы на ристалище против Ормани. Против Ормани вообще много лет никто не выходил - с мечом в руках Северино был страшен. Но девица, хоть и знала со слов брата, что мессир Сордиано в подмётки не годится мессиру Ормани, пропускала эти глупые слова брата мимо ушей, ибо Пьетро всецело завладел её сердцем.
   Это понял и Северино Ормани, и день, когда он увидел на внутреннем дворе замка Бьянку и Пьетро, был чёрным днём в его жизни. Яростное желание уничтожить соперника завладело его душой - но лишь на мгновение. Он остановился: ведь это не по-божески - бросить вызов Пьетро и убить его было сродни убийству котёнка. Ормани опомнился, сказал себе, что смерть Пьетро не привлечёт к нему сердце Бьянки Крочиато, а сам вызов будет лишь местью сопернику, проявлением злости и ревности.
   Эти праведные и благие суждения, однако, ничуть не утишили боль отверженности и пренебрежения. Северино искренне желал быть благородным до конца - отойти и не стоять на пути влюблённых, но это требовало не усилий воли, а напряжения больного духа, недужного несчастной любовью и ослабленного колдовской очарованностью красотой девицы. Северино отказался от соперничества и от надежд, но не мог не чувствовать муки, сжимавшей сердце при виде Бьянки, и не страдать. Скорбь изнуряла и обессиливала. Временами он малодушно помышлял о смерти.
   Его дружок Энрико проявил в эти тяжёлые для него дни подлинную любовь и преданность, утешал, сочувствовал, пытался вразумить сестру. Всё было напрасно. При этом сам Крочиато предпринял и ещё один шаг, о котором не сказал ни Ормани, ни Бьянке. В тёмном коридоре замка он припёр к стене молодого щёголя и предупредил его, если он, упаси Бог, позволит себе с его сестрой на волос больше того, что может позволить себе рыцарь по отношению к Даме, - его обглоданный волками труп навеки сгинет в прелой тине Лягушачьего болота. Пьетро торопливо заверил тогда мессира Крочиато, что питает к синьорине только уважение, и никогда ничего себе не позволит. Крочиато внимательно оглядел щенка и кивнул. Он не знал, говорил Пьетро правду или лгал, но счёл, что мальчишка предупреждён и ни на что никогда не отважится.
   Пьетро Сордиано не был глупцом. Он знал, что Энрико Крочиато весьма близок молодому графу Феличиано, и силён, как медведь. Мог он предположить, что и мессир Северино Ормани, если и не поможет своему дружку Крочиато на охоте случайно попасть ему в спину из арбалета, всё же, пожалуй, не откажется довезти его труп до топи, а граф Чентурионе, хоть вслух и не одобрит вендетты, но и не осудит дружков, вступившихся за честь сестры одного из них. Шутки с такими людьми были плохи, следствием понимания этого стала удвоенная галантность молодого человека по отношению к синьорине Бьянке. Девица была удвоено очарована скромным обращением и учтивостью Пьетро Сордиано.
   Крочиато же попытался сделать для друга больше, чем было в его силах.
   В нынешнем году по весне из монастыря вернулась сестра Феличиано Чечилия Чентурионе и сестра их друга Раймондо Делия. Это обстоятельство изменило жизнь самого Энрико. Он, по просьбе графа, забирал девиц, кои провели у сестёр-бенедиктинок последние три года. Настоятельница приказала привести воспитанниц, со вздохом проронив мессиру Крочиато, что обе девицы, увы, гораздо менее скромны и невежественны, чем это необходимо в их возрасте. Синьорина Чентурионе получила от прозорливой сестры Лионеллы прозвище Торбьера, Топь, это чертовка и сумасбродка, а синьорина Делия - если не устоит в духе Божьем, рискует стать просто ведьмой. А ведь она сестра такого прекрасного человека... Энрико поразился, он помнил обеих девчонками, и не замечал ничего особенного...
   Теперь заметил. Сразу и бесповоротно. Сестра Теофила вывела к нему Делию ди Романо, и вправду напоминавшую величавую жрицу Гекаты, и ослепительную Чечилию, нежную и утончённую красавицу. За время обратного пути Энрико убедился в правоте настоятельницы: Делия была умна и рассудительна, не отличалась наивностью, судила о вещах глубоко и верно, как старуха. Чечилия же Чентурионе, названная монахинями сумасбродкой, умудрилась всего лишь за время трёхчасового обратного пути от монастыря к замку свести с ума его самого, далеко не наивного в любовных вопросах. Энрико потерял голову, хоть сам прекрасно понимал, что столь лакомое блюдо - не для него: старый граф Чентурионе иногда обсуждал вслух некоторых претендентов в женихи дочери, там значились люди с вековыми родословными и туго набитыми кошельками. Ну, положим, сам он бедняком не был, унаследовав от отца немалое состояние и дар наживать деньги, к тому же ему удалось стороной узнать, что его прадед променял когда-то во Флоренции дворянство на процветание, но эта родословная, даже восстановленная в полноте, всё равно не могла, разумеется, сравниться с генеалогиями Чентурионе, Паллавичини и Ланди.
   Однако его потерянный и очарованный взгляд, как ни странно, не был противен синьорине Чентурионе, она кокетничала с ним, шутила и забавлялась, а после в замке выбрала своим наперсником и чичероне. Именно тогда, вскоре по приезде, Энрико попросил Чечилию и Делию осторожно направить его сестрицу на путь истинный, уговорить её не менять человека чести на молодого смазливого пустомелю.
   "Северино несколько горделив, но более благородного рыцаря не найти..."
   Но Делия сразу отказалась встревать в столь сложные отношения, хоть и согласилась с мессиром Крочиато, что мессир Северино - человек достойный. Она не сочла его горделивым, заметив, что он скорее излишне скромен, но это не помогало, по её мнению, уговорить Бьянку сменить предмет своей склонности, ибо синьорина Крочиато всегда говорила, что подлинный рыцарь должен быть мужчиной, а не робеющим мальчиком. При этом Делия поджала губы и выглядела недовольной и раздосадованной, но чем - Энрико не понял. Чечилия же ничего не сказала о мессире Ормани, но высказалась о Пьетро Сордиано. По мнению сестры графа Феличиано, нужно быть просто дурёхой, чтобы выбрать подобного хлыща в поклонники. Да, рыцарь должен иметь хорошее происхождение, быть воином и галантным кавалером, но главное - вера в Господа, твёрдость духа, честь и благородство души. Сордиано редко исповедуется, никогда не выходит против сильнейшего противника, двуличен и лжив.
   Эти-то слова Чечилии, заметим между прочим, и царапнули Энрико Крочиато до крови, ибо он не обратил особого внимания на обвинения в адрес Сордиано, но вычленил в них совсем другое. "Рыцарь должен иметь хорошее происхождение..." Он от дальнего родственника услышал, что его прадед когда-то отказался от нобилитета во Флоренции, где с дворян брали большие налоги, а он был прижимист и ставил состояние выше аристократичности. Сейчас для его правнука приоритеты поменялись. Энрико не хотел в глазах своей Дамы ни в чём уступать остальным.
   Что до увлечения Бьянки, то Чечилия тоже отказалась вразумлять синьорину Крочиато, заявив Энрико, что она слишком хорошо знает Бьянку по монастырю. Его сестрица, увы, хоть и не глупа, но слишком надменна, чтобы смиренно выслушать чужой совет и прислушаться к нему.
   Энрико только развёл руками - он сделал всё, что мог. Но к этому времени заботы друга волновали его куда меньше прежнего, и причиной тому было не равнодушие, но беда, сотрясшая его самого. Он влюбился. Влюбился как дурак. Впрочем, кто, влюбляясь, сохраняет разум? Но страсть к недоступной и прелестной Чечилии источила и обессилила его. Девица же, точно нарочно, поминутно кружила ему голову и забавлялась с ним, вскакивала ему на колени и целовала - и несчастный Энрико, развесёлый Котяра, скрипел зубами и едва мог скрыть стоны.
   В итоге мессир Ормани страдал от пренебрежения своей любимой, а мессир Крочиато - от чрезмерных шалостей своей, но страдали оба.
  
   Глава 8.
  
   Синьорина Бьянка Крочиато, надо отметить, была красавицей, и те, кто знали её с детства, отмечали в ней пылкость и честность. Увы, эти прекрасные качества всё же больше подходили мужчине, нежели девице, и потому не одобрялись её братом Энрико, который вдобавок сетовал на склонность сестры к нелепым поступкам. Мгновенно загораясь, Бьянка, не замечая преград, стремилась добиться своего во что бы то ни стало. Такая настойчивость, помноженная на недюжинное упрямство, раздражала мессира Крочиато, но девица всегда настаивала на своем. Влюбившись почти сразу по возвращении из монастыря в Пьетро Сордиано, Бьянка потеряла голову и рассорилась с братом.
   Сама Бьянка недоумевала: как может брат не понимать её? Как можно не полюбить Пьетро? Как мог брат возражать? Красота Пьетро была пленительна, сам он, настоящий воин и смельчак, покорил сердце девицы, едва только показавшись верхом на дворе замка со своим приятелем Микеле Реджи. Юноша очаровал её рыцарственной галантностью и красотой, и через неделю после возвращения из монастыря она уже не мыслила жизни без него.
   Но тут житейские обстоятельства сложились довольно причудливо, как случайно брошенные кости.
   Молодой рыцарь, как ни странно, отнюдь не был пленён. Пьетро с отрочества был завсегдатаем овинов и сеновалов, где молодые блудливые селянки были не прочь порезвиться с господами из замка, равно умел он изображать и возвышенную любовь к прекрасной Даме. Но уже год он не изображал любовь. Мессир Сордиано был подлинно влюблён, причём, безнадёжно - и сам понимал это. Год назад Пьетро сопровождал графа Чентурионе в его поездке в монастырь, где граф хотел проведать сестру Чечилию. Именно там он увидел ту, что заставила его онеметь - подругу Чечилии синьорину Делию ди Романо. Девица поразила Пьетро красотой и умом, прекрасным воспитанием и вкусом. Всю неделю Пьетро как зачарованный не спускал глаз с Делии, не замечая никого вокруг. Он осторожно разузнал всё, что мог, о Даме своего сердца, но полученные сведения ничуть не утешили влюблённого. Синьорина была дочерью высокородного человека, покойного мессира Федерико ди Романо, и сестрой епископа Раймондо ди Романо, друга его сиятельства Феличиано, она была весьма состоятельна и предназначалась в жены не обедневшему рыцарю, но, как сказал епископ Раймондо монахиням, одному из друзей графа Чентурионе.
   Сама Делия не замечала очарованного взгляда Пьетро, хотя всю неделю, пока граф гостил в монастыре, сопровождала Чечилию и Феличиано на прогулках и присутствовала на трапезах. Сордиано пытался привлечь её внимание робким ухаживанием, но девица, казалось, ничего не замечала.
   Надежды на успех было мало, однако молодость не знает безнадёжности. Пьетро слышал, что весной будущего года Делия вернётся в замок, и положил себе добиться красавицы чего бы это ни стало. И когда в конце осени в палаццо приехала Бьянка Крочиато, он вначале сам искал её общества, часто говорил с ней о монастыре, расспрашивал о её подружках. Но сестра Энрико ненавидела монастырь и была весьма мало привязана к подругам. Чечилию она, правда, уважала, но Лучию Реканелли считала дурочкой, а Делию ди Романо - высокомерной ханжой. Именно из её рассказов о подругах Пьетро сделал вывод, что Бьянка - особа неприятная. Девице недоставало чуткости, ума и снисходительности, она прямо высказывала своё мнение, никогда не думая, как оно будет воспринято и не причинит ли кому-то боли. Девица не считалась с чужими чувствами, да и с собственными не справлялась...
   Пьетро быстро заметил, что Бьянка вскоре начала слова в слово повторять его суждения, не различая заимствованное или навязанное, стала переменчива в желаниях, ранима, рассеяна и начала замыкаться в себе. Он понял, что Бьянка влюбилась в него, но ответить взаимностью не мог: в сердце царила другая. Вскоре Пьетро понял, что чувство ненужной ему девицы вдобавок принесло ещё одну неприятность: он нажил себе врагов в лице мессира Северино Ормани и брата Бьянки. Это уж и вовсе было ни к чему. При этом угроза Энрико Крочиато скорее обидела, чем испугала Пьетро, он и не собирался ни жениться на Бьянке, ни ухаживать за ней, но тут, наконец, миновала зима, и по весне в замке появилась властительница всех его помыслов. Сордиано потерял голову, при взгляде на красавицу просто немел.
   Сама же девица произвела в замке фурор - абсолютно того не желая, одеваясь нарочито скромно и не поднимая глаз не мужчин. Но Микеле Реджи, друг Пьетро, тут же заявил, что красивей девушки, чем Делия ди Романо, на свете нет, Руфино Неджио и Урбано Лупарини тоже не сводили с девицы глаз, Эннаро Меньи зачастил в храм, где девица пела в хоре, кравчий и стольничий предложили епископу солидные суммы на благолепие храма.
   Пьетро понимал, что шансов у него немного, однако, надежды не терял. Но как действовать? Пьетро не остановился бы перед тем, чтобы просто украсть красотку, но понимал, что сестра епископа, который был другом самого графа - неподходящая особа для таких приключений. Он с детства запомнил ужасную сцену, когда мессира Франческо Баттини, одетого в одну длинную рубаху, возвели на подмостки, потом у него на глазах на куски разбили его оружие, с сапог сорвали шпоры, а его щит с гербом привязали к хвосту ледащей клячи. Герольды трижды вопрошали: "Кто это?" и трижды повторили: "Это не рыцарь, это негодяй, изменивший своему слову!" Священник читал псалом: "Да будет дни его кратки, и достоинство его да возьмёт другой. Да не будет сострадающего ему, да облечётся он проклятьем, как ризою, и да войдёт оно, как вода, во внутренности его, и, как елей, в кости его..." Потом разжалованного рыцаря на носилках, словно мертвеца, понесли в церковь и отслужили над ним панихиду.
   Баттини украл девицу, дочь своего сюзерена, против её воли.
   Так ведь это ещё что... Позор и разжалование были публичной казнью, но к ней прибегали редко. Гораздо чаще практиковалось то, на что намекал Крочиато: оскорбивший честь рыцаря просто исчезал, упрятанный роднёй оскорблённой стороны либо в глубину вод, либо в толщу земную. За Бьянку вступились бы и её брат, и Ормани, но что же тогда говорить о дворянке и дочери рыцаря? Встали бы все ленники графа.
   Этот путь не годился. Но был ли другой? Пьетро со злостью смотрел на кравчего Донато ди Кандия и стольничего Джамбатисту Леркари. Люди знатные и богатые, они явно обхаживали Делию и улещали её братца епископа, просто лебезили перед ним. Эннаро Меньи, начальник самого Пьетро, которому было не меньше сорока лет, тем не менее тоже стал неизменно появляться на трапезах графа, и на балах постоянно приглашал сестру епископа танцевать. Его сослуживцы тоже только о ней и говорили. Пьетро не знал, как ему заставить Делию выделить себя из толпы праздных поклонников.
   Но тут случился досадный казус.
   Бьянка Крочиато заметила внимание Пьетро к Делии ди Романо, а так как девицей была решительной, устроила скандал "разлучнице" - да ещё в присутствии Сордиано. Пьетро проклинал про себя вздорную дурочку, пытался утихомирить её, Делия же отчётливо выговорила тогда, что никаких чувств к мессиру Сордиано не питает и гневно потребовала от Бьянки оставить её в покое, а мессира Пьетро - не приближаться к ней на милю. После чего - громко хлопнула дверью, оставив Бьянку наедине с Пьетро.
   Бьянка надеялась, что Пьетро объяснит ей, что ничуть не влюблён в Делию, но молодой человек, до сердечного трепета униженный той, что сводила его с ума, резко попросил Бьянку не досаждать ему и заявил, что никогда не питал к ней никаких чувств. Слова эти были безжалостны, синьорина Крочиато разрыдалась, глядя вслед возлюбленному. С тех пор она яростно возненавидела Делию ди Романо, не разговаривала с ней и всячески её избегала, однако, стороной внимательно наблюдала за ненавистной соперницей. Ей не составило труда заметить, что Делия не обманула её, и что она подлинно равнодушна к Сордиано, и теперь Бьянка надеялась, что, когда это поймет сам Пьетро, он образумится и вернётся к ней.
  
   ...Через несколько дней после встречи с Амадео Лангирано Энрико Крочиато исчез из замка, не предупредив никого, кроме графа. За это время ничего особенного не произошло: граф ел за одним столом с Северино Ормани - оба лакомились солёным салом, запечённой в печи миланской похлёбкой в горшочках да куриным рулетом с яйцом. На трапезы нередко заходил и епископ Раймондо с сестрицей. В один из вечеров, после ужина, Делия, по просьбе синьорины Чентурионе, осталась ночевать в замке у подруги.
   Чечилия и Делия, уединившись в покоях сестры графа, взялись за рукоделье. Обе были невеселы.
   -И куда уехал твой рыцарь? - со лёгким вздохом спросила Делия. В её вопросе не было насмешки или колкости, из чего становилось понятным, что сестрица епископа подлинно считает казначея замка возлюбленным своей подруги.
   -Братец сказал, что это тайна, но твёрдо заверил меня, что в субботу он вернётся. - Чечилия была явно в дурном расположении духа. Внезапный отъезд Энрико Крочиато быть ей не по вкусу. - А тебе он не нравится?
   -Энрико Крочиато? - Делия лукаво рассмеялась. - Не знаю, что и сказать. Заверь я тебя, что он мне ничуть не нравится, и я не нахожу его привлекательным - ты обидишься, а скажи я, что он обаятелен и мне весьма по душе - ты взревнуешь. Что мне сказать, чтобы ты не обижалась и не ревновала?
   Чечилия вздохнула.
   -Да что тут скажешь? Я сама иногда думаю, может, ошибаюсь? Может, сердце пленилось им по глупой прихоти? Мне было тогда двенадцать. Он пел на празднестве на Вознесение. Его голос... Я помню его и сейчас. Ему тогда было двадцать четыре. А потом на турнире... Он оседлал Сверчка, они сошлись с мессиром Ормани. Как он был красив!
   Делия улыбкой взглянула на подругу. Она вовсе не находила мессира Крочиато красавцем.
   - Но ведь это просто глупость, - с досадой пробормотала Чечилия. - Что толку, что он обаятелен? Ведь с отроческих лет шляется...
   -Ну, перестань, Чечилия, он мужчина. К тому же Раймондо сказал, в последние годы мессир Крочиато остепенился. Буйная молодость - залог спокойной зрелости. Он влюбился в тебя и, по-моему, серьёзно.
   Чечилия против воли улыбнулась.
   - Надеюсь. Ну а ты-то выбрала? На тебя многие смотрят, как коты на сало, да братца твоего побаиваются. Микеле Реджи с тебя глаз на службе не спускал, трое стражников в твои цвета оделись. Ловчие Людовико и Гавино чуть не передрались за честь тебе стремя поддержать, даже Эннаро Меньи тебя взглядом провожает, писарь казначея вместо счетов стихи в твою честь пишет. Кравчие и стольничие твоего братца улещают, егерь с сокольничим уговаривают мессира Ормани посвятить тебе начало летней охоты. Этот...как его... Пьетро Сордиано тоже голову потерял. А ты?
   Синьорина Делия вздохнула. Традиция требовала от рыцаря быть истово верующим, знать этикет, владеть "семью рыцарскими добродетелями": ездить верхом и фехтовать, искусно метать копье, плавать, быть сведущим охотником, сочинять стихи в честь Дамы сердца и петь, но Делия не очень-то ценила эти умения. Её идеал благородного мужа требовал мудрости и кротости, доброты и благородства. Однако девица была умна и, в отличие от Бьянки, понимала, что в жизни рыцарские романы глупо брать за образец.
   Но дело в том, что, к несчастью, ещё четыре года назад ей довелось встретить такого человека - во время поездки с братом в Парму. Она, тогда совсем девчонка, увидела подлинное воплощение ума и благородства, и три последние года то и дело вспоминала о нём. Делия выучилась от брата латыни, перечитала всю библиотеку Раймондо, надоедая ему, требовала ответов на сотни вопросов, потом, оказавшись в монастыре, в огромном монастырском книжном своде искала знаний сокровенных. Увы, тот, о ком она мечтала, был недостижим, отнят Богом.
   -Я думаю, что время всё расставит на свои места, - с горечью сказала Делия, - что до мессира Крочиато - он очень милый человек, и если столько лет ты думаешь о нём, это не случайно. Ты, конечно, могла бы заполучить кого и познатнее, рыцаря в сияющих доспехах, ведь ты Чентурионе, но ...
   -Вздор это всё, - отмахнулась Чечилия, - он мне по душе - и этого довольно. Не хватало, как Бьянке, сходить с ума по Ланселоту на белом коне.
   - О, - неожиданно вспомнила Делия, - я забыла тебе сказать! Третьего дня брат служил воскресную мессу, а я была на хорах. Я видела мессира Сордиано.
   -Бог мой, только не уверяй меня, что ты без ума от этого красавчика! - с отвращением перебила Чечилия.
   -Господь с тобой, что ты говоришь? Но он странный... пришёл, сильно опоздав, не стал ни молиться, ни причащаться, а затерялся в толпе. Всё время оглядывался, словно искал кого-то, или боялся.
   -Видать, на тебя приходил поглядеть. Но этот рыцарь не промах. В прошлый четверг Катарина Пассано поймала его, пристававшего к Виоле Меццани, сестре нашего кузнеца. Почти затащил на сеновал дурочку. Вот рассказать бы о том Бруно Меццани - тот бы ему живо ноги укоротил. Как у них это просто - ухаживает за знатной девицей, а на сеновал служанок затаскивает. Как Бьянка может очевидного не видеть, не понимаю. Тем более что всё знает...
   -Знает? - изумилась Делия, - неужто ты ей всё рассказала?
   -Нет, - злорадно хихикнула Чечилия, - не я, а Катарина. Она на него набросилась в овине, отходила кнутом, потом по двору погнала, а тут как раз Бьянка из окна и высунься. Увидела Катарину, и давай кричать, чтобы не смела та мессира Сордиано трогать. Да только не на ту напала! Это ей не монастырская сестрица Джованна, овечка кроткая, ни слова поперёк, синьора Пассано в ответ заорала так, что замок зашатался. Ну и про шашни мессира Пьетро, и где поймала его, и с кем - всё выложила, да ещё и Бьянку напоследок дурой безмозглой обозвала.
   -И судя по всему, доставила тебе этим немалое удовольствие, - колко и язвительно заметила Делия, заметив сияющие глаза Чечилии, - разве нет?
   -Почему нет? Конечно. - Чечилия подлинно развлеклась дармовым представлением под окнами, и даже не считала нужным скрывать это. - Я думала, это вразумит глупышку. По крайней мере, поймёт, что не стоит подымать голос на всех подряд. Катарину не перекричишь.
   -Ну, а что Бьянка? Хоть на сей раз глаза у неё открылись? - поинтересовалась Делия.
   -Какое там! Как слепая. Как она не видит, что он вовсе не влюблён в неё? - хмыкнула Чечилия. - Прибежала ко мне вся в слезах жаловаться на синьору Пассано. Как она-де смеет поносить порядочных людей да наговаривать на них! Ну, я и говорю ей, что Катарина много чего смеет - ведь она выкормила братца моего Чино, а кормилица, почитай, вторая мать. К тому же старуха умна, как сто чертей, и граф, говорю, к мнению её прислушивается, ведь именно она в прошлом году, мне шталмейстер рассказал, предсказала неурожай бобов и гороха, и велела закупить их в Ночето. И что? Как в воду глядела! А в этом году, предсказала прекрасный сезон охотничий - желудей да ягод по осени тьма была, да мышей-полёвок немерено, значит, и тетеревов, и куропаток, и дичи всякой будет много. Рико уже и седло, и арбалет обновил.
   -А про Пьетро-то Бьянка что сказала? - Делия вернула сбившуюся подругу к сути разговора.
   -А... Да ничего. Она говорит, что Катарина из ума выжила и наговаривает на благородного рыцаря всякие пакости. Она-де сама у Пьетро спросила, в чём дело. Оказывается, Сордиано хотел через Виолу кузнецу заказ передать на новые конские подковы, а тут эта полоумная Катарина на него и накинулась.
   Делия усмехнулась и даже соизволила похвалить своего навязчивого поклонника.
   - А он находчив, однако.
   -С такой ослеплённой глупышкой чего стоит быть находчивым, - не согласилась Чечилия. - Он уже понял, похоже, что тебя ему не заполучить, и решил, что синица в руках - это тоже неплохо.
   -Ты жестока к ней, - поморщилась Делия. - Она влюблена в него так же, как ты в Энрико.
   - Вовсе не так же, - взвилась Чечилия. - Я Котяру насквозь вижу, и на шалости его кошачьи глаза не закрываю.
   -А вот я дурочка... - пробормотала Делия, - все мечтаю о совершенстве, а ведь знаю, что всё это вздор. Но ведь вся судьба и благополучие женщины зависят от того, насколько рыцарственным будет её мужчина. Как же не искать благородного человека?
   - Это верно, - согласилась Чечилия.
   Тут, однако, разговор подруг был прерван: Раймондо ди Романо уходил и позвал сестру попрощаться. В комнату же Чечилии вошёл Челестино Чентурионе, её брат-близнец. Волосы юноши были влажными на концах, он только что пришёл из парильни. Чечилия всегда понимала своего младшего брата не то что с полуслова, но с полувзгляда. Сейчас Челестино был расстроен почти до слёз. Она бросилась к нему.
   -Что случилось, Тино?
   Тот тяжело вздохнул. Он привык поверять сестре мысли и чувства, ничего не скрывал от неё и сейчас с досадой рассказал, что забыл в парилке простыню, вернулся за ней - а там уже мылся мессир Ормани...
   Сестрица изумлённо оглядела брата.
   -Ну, и что?
   -Ты не видела этого, - глаза Челестино расширились. - Это не человек, а гора мускулов. Я и сравниться с ним никогда не смогу.
   Чечилия вздохнула. Она знала, как болезненно воспринимал Челестино хрупкость своего сложения, но сделала все, чтобы утешить брата, заверив его, что, повзрослев, он будет таким же, как мессир Ормани и их брат Чино. Но убедить малыша ей не удалось. Мальчик невидящим взглядом смотрел на стену, качал головой и повторял: "Ты не видела его..."
   Оставшись одна, Чечилия снова задумалась, - конечно же, о предмете своего интереса. Права ли она? Что влекло её к этому белокурому мужчине, совсем не красавцу, и уж куда как не могущему тягаться с ней в знатности и богатстве? Почему ей был нужен именно он, - хотя она была прекрасно осведомлена о его бурных похождениях и любви к нему девиц? Почему сердце выбрало его?
   Ей вспомнился вечер, когда она, совсем девчонка, сидела с пряхами поздним летним вечером. Крестьянки зубоскалили и прихорашивались, ждали парней. Когда приходил Энрико, все оживлялись, - и девицы, и ребятишки: Крочиато был мастер рассказывать разные истории, и не проходило и минуты, как на коленях Энрико пристраивался сынишка конюха, его обступали дети и требовали историй про чертей и про привидения. Тот, тараща свои и без того огромные глаза, улыбался и начинал рассказ о жизни одного благочестивого священника. Дьявол чрезвычайно долго изощрялся над ним, давши себе слово вывести его из терпения всякими злобными проделками. Когда почтенный патер читал свой требник, дьявол потихоньку подкрадывался к нему и клал лапу на то место книги, которое тот читал, а иногда внезапно захлопывал книгу или переворачивал страницы, а иногда задувал свечу. Всеми этими проделками дьявол хотел вывести из терпения святого человека, заставить его рассердиться, выговорить какое-нибудь бранное слово. Это был бы хоть и маленький, а всё же грех. Но лукавый напрасно старался. Патер переносил его штуки с таким безграничным терпением, что нечистый, видя, что от него ничего не добиться, вынужден был отстать.
   Потом он рассказывал про одного бедняка, которого соседка уговорила намазаться какой-то мазью, и оба поднялись на воздух, помчались из Рима в Беневенто, опустились в тени развесистого орешника, где уже собралось целое сонмище колдунов и ведьм. Вся эта компания пила и ела, и они тоже уселись за стол. Но на столе не было соли. Растерянный бедняк, не привыкший есть без соли, спросил её для себя, даже не подозревая, что черти терпеть не могут соль. Однако, ему подали соль, и он так ей обрадовался, что невольно воскликнул: "Слава Богу, вот и соль!". И как только имя Божие было упомянуто, тотчас же все дьяволы, колдуны и ведьмы исчезли, а несчастный остался среди поля под деревом один и совершенно голый. Он в таком виде и побрёл к себе в Рим, выпрашивая дорогою подаяние. А кто виноват? Зачем поддаваться дьявольским искусам?
   Девчонки слушали его, открыв рот, Катарина Пассано звала его пустомелей и шалопаем, и грозила отшлепать за выдумки, дети висли на нём гроздьями, девицы кокетничали с ним. Как хотелось ей тогда, чтобы он улыбался не горничным и служанкам, а только ей, чтобы смотрел только на неё, не отводя глаз... Дурочка, вот кто она, сказала себе Чечилия. Но стоило ей снова увидеть его - сердце её забилось как тогда, в детстве.
   Уж не околдовал ли он её, в самом-то деле?
  
   Глава 9.
  
   Энрико Крочиато не вернулся в субботу. Не появился он в замке и в воскресение. Только в понедельник вечером на взмыленном коне он проскакал по двору к конюшням, сполз с седла и, пошатываясь, направился в замок. Он очень устал, поездка в Неаполь совсем вымотала его, он не спал несколько ночей, а днями кружился, как белка в колесе.
   Но теперь цель была достигнута. Это обошлось в немалую сумму, судейские крючки, нотариусы да писаря и перо в чернила не обмакнут без солидной мзды, но овчинка, считал Крочиато, стоила выделки. Энрико отдал распоряжение слуге приготовить на завтрашний день праздничный стол, пригласить мессира Ормани, послать записку мессиру Лангирано и епископу ди Романо, после чего, едва не уснул в банных пределах, но все же дополз до спальни и рухнул на постель.
   Мессир Крочиато спал и потому не слышал и не видел, как в их покои словно невзначай якобы в поисках Бьянки заглянула Чечилия Чентурионе, увидела его, пробормотала несколько нелестных слов по его адресу, потом направилась в конюшню, где недоуменно оглядела Миланца, вороного жеребца, которого конюхи торопливо обтирали сеном. Куда это Котяру черти носили?
   Синьорина Чечилия нравом отличалась игривым и несколько сумасбродным, тут монастырские сестры были правы, но при этом, синьорина Чентурионе куда как не была праздной мечтательницей и глупышкой. Ума Чечилии было не занимать: она мгновенно запоминала тьму новых сведений, столь же быстро отделяла зерна от плевел, женским чутьём молниеносно постигала в свои семнадцать то, что иные не понимали и в сорок, Духом Святым различала истину и ложь.
   Сейчас Чечилия разгневана не была. Она знала свою красоту и силу, и не думала, что Энрико Крочиато сможет вырваться из расставленных ею силков. Она поймала Кота и не намерена была выпускать. Было только одно обстоятельство, которое могло помешать. Сложность была в братце Феличиано, который мог просто не позволить ей выйти замуж за Энрико, ибо, хоть Крочиато и был другом его детства, всё же едва ли мог показаться графу приемлемым мужем для неё. Это Чечилия поняла ещё в монастыре, и положила себе по приезде осторожно поговорить с Феличиано.
   Однако не поговорила. Просто не смогла, ибо один вид брата просто убил её. Перед ней был совсем не прежний Чино, её защитник и рыцарь, но человек сломленный и больной. Брат тяжело страдал, его явно снедала какая-то тайная скорбь. Но глупо было пытаться уговорить его открыться ей: Феличиано любил её, но считал совсем ребёнком. Она случайно слышала разговор брата с мессиром Северино Ормани. Даже ему, своему другу детства, Феличиано ничего не сказал. Но что гнетёт его? Со слов Катарины Пассано, которую Чечилия весьма уважала, она знала, что второй брак Феличиано был несчастен. Чечилия и сама считала Анжелину Ланди особой неприятной, взбалмошной и резкой. Но и Франческа Паллавичини, которую Чечилия едва запомнила, не сделала брата счастливым: он никогда не приходил на её могилу, мрачнел при воспоминании о ней. Обеих невест ему сосватал отец, но что мешает Феличиано снова жениться - и избрать жену по сердцу?
   И неужели Феличиано будет противиться её браку?
   Во вторник утром, в первый летний день, синьорина Чентурионе неожиданно заметила, как к апартаментам Энрико подошли его друзья: Раймондо с сестрой, мессир Амадео и мессир Северино, а спустя минуту к ним присоединился и её брат Феличиано. Чечилия выпрямилась в струнку. А её, стало быть, не позвали? Но если там можно находиться Делии, то почему нельзя ей? Эта мысль не имела продолжения. Встретившиеся внизу приветствовали друг друга, и стало ясно, что цель приглашения никому из них неизвестна, ибо мессир Северино спросил Раймондо, зачем они званы к Энрико, тот пожал плечами. Мессир Амадео Лангирано тоже проронил, что ни о чём не ведает. Чечилия подумала, что всё равно от Делии потом узнает всё, что там было, но тут неожиданно раздался тихий вопрос синьорины ди Романо, не имевший никакого отношения к приглашению. Она изумлённо озирала мессира Лангирано. Тот сегодня был одет не в мантию, но в обычный дублет, перепоясан и вооружён кинжалом.
   -Но почему вы перепоясаны, мессир Амадео? Вы не должны носить меч.
   Мессир Амадео смутился под взглядом девицы, пробормотал, что в городе опасно, а это вовсе не меч, а венецианский кинжал из Беллуно.
   -Но брат говорил, что клирикам запрещено любое оружие, - удивилась Делия.
   Амадео снова смешался, но мягко пояснил.
   -Я не клирик, синьорина ди Романо, обетов я не давал. Мой отец - брат ректора Пармского университета, и дядя не настаивал на моём монашестве, только на достойном поведении. Среди двенадцати профессоров в Парме только девять - клирики, - уточнил он.
   Тут на пороге показался Энрико Крочиато. Он выспался и теперь лучился довольством. Увидев друзей, просиял, однако, увидев Делию, растерялся. Его растерянность заметил Раймондо, и, поняв, что друг созвал их на мальчишник, без обиняков обратился к сестрице.
   -Тебе, Делия, лучше навестить синьорин Бьянку и Чечилию. Ты будешь нам помехой.
   Мессир Амадео Лангирано был несколько шокирован грубой прямотой Раймондо, но сестрица, судя по всему, нисколько не обиделась на брата: Амадео с удивлением заметил, что глаза девицы теперь сияют, на лице проступил прелестнейший румянец, коралловые губки раздвинулись милейшей улыбкой. Она обняла Раймондо, пожелала всем весёлого вечера и помощи Божьей, и легко впорхнула на ступени лестницы, ведущей на второй этаж в покои Чечилии. Мужчины же исчезли в комнатах Крочиато.
   Тут Чечилия окликнула подругу. Делия стремительно обернулась, увидела Чечилию, бросилась к ней и, схватив за руки, закружила по площадке. Синьорина Чентурионе ничего не могла понять. Она рассчитывала, что Делия расскажет ей, что происходит в покоях Энрико, но теперь приходилось изыскивать другие способы проведать об этом. Причин же неожиданного ликования Делии, торопливо увлёкшей её с замковый сад, Чечилия и вовсе не постигала.
   А в апартаментах массария стол ломился от яств и напитков, главным блюдом была зажаренный целиком дикий кабанчик. Старые друзья расселись вокруг стола и тут мессир Энрико поведал всем, что хоть все они из уважения и любви к нему именовали его "мессиром", и он был посвящён в рыцари доном Амброджо, с нынешнего дня он - мессир по праву рождения. Гаер выложил на стол пергаменты, заверенные в Неаполе и Флоренции, и удостоверяющие каждого, сунувшего в них нос, что их податель имел самых благородных предков - и не только деда Грациано Крочиато, но и прадеда Гавино Крочиато, который назван в обнаруженном в Неаполе документе "потомственным рыцарем, сыном Бельтрамо Крочиато, вернувшегося со Святой земли, где воевал за гроб Господень". Вот почему у него такая фамилия! (1.) Таким образом, он, Энрико, равен им всем.
   Глаза Котяры сияли.
   Мессир Раймондо ди Романо почесал в затылке, мессир Амадео, давно догадавшийся о цели поездки Энрико, любезно поздравил его с восстановлением былого величия своего рода, граф Феличиано двусмысленно улыбнулся, а мессир Северино Ормани бестактно вопросил: "Так тебя, стало быть, теперь и дерьмом обозвать нельзя, что ли?" Энрико заверил его, что ему, Северино, всё можно, и наполнил стаканы вином. Тост следовал за тостом, сновали слуги с закусками, Северино и Феличиано, если и недоумевали про себя, зачем ему потребовалось доказывать своё дворянство, ибо он был любим ими не за кровь, но за нрав, то помалкивали.
   Между тем, в разгар трапезы, к удивлению Амадео, епископ Раймондо задумчиво обронил, глядя на него:
   -Так ты, стало быть, не в монашестве...
   Амадео грустно улыбнулся.
   -Отец настаивает на браке, но дядя говорит, что для академической карьеры семья губительна и надо выбирать. Я бы и выбрал, но и мать против, а между тем, годы идут и надо решаться. Дядя прочит меня себе в преемники.
   -Монашество - удел ангельский, но тягот нигде не избежать, - глаза епископа странно блеснули. - Тем более мать и отец не благословляют. Пути не будет.
   Амадео удивился. Ему казалось, что Раймондо должен, напротив, поддержать его, убедить избрать монашеское поприще, и положил себе после вернуться к этому разговору, котором у сейчас препятствовали тосты друзей и общий хохот.
   Дружеское застолье плавно перетекло в попойку, но незадолго до полуночи друзья обнаружили, что ряды их поредели: епископ Раймондо исчез. Все же остальные, кроме графа Феличиано, остались ночевать у Энрико.
   Сестрица же Чечилия подстерегла пошатывающегося братца при возвращении в свои покои, и легко выяснила, что было поводом для застолья: Чино не считал нужным скрывать его, да если бы считал, всё равно проболтался бы, ибо был пьян до положения риз...
   __________________________
   1.Crociato (ит.) - крестоносец
  
   Глава 11.
  
   Мессир Амадео Лангирано всегда пил умеренно, и потому пришёл в себя на следующий день ещё на рассвете. Хозяин был уже на ногах и пригласил гостей в натопленную баню. Северино отказался и направился к себе, но Амадео воспользовался гостеприимством друга, чтобы все-таки вытащить из него правду. Нелепо думать, чтобы Энрико проделал нелёгкий многодневный путь в Неаполь, только затем, чтобы порадовать их застольем.
   -Ну, а почему я должен чувствовать себя плебеем? - ответил мессир Крочиато на его прямой вопрос, выливая отвар мыльного корня на белокурую макушку.
   -Разве мы тебя унижали? Разве хоть кто-то из нас...ну, кроме твоего же дружка Северино... позволял себе задеть твоё достоинство?
   -Я этого не говорил, - ухмыльнулся Энрико.
   -Так в чём же дело?
   -Я же тебе уже объяснял, что хочу восстановить свою родословную в чистоте.
   -А я тебе уже ответил, что не понимаю, почему это раньше тебя не занимало, а нынче стало важным.
   Энрико широко осклабился.
   -Чего ты ко мне прицепился? Хочу быть потомственным рыцарем и буду. О детях беспокоюсь.
   -У тебя нет детей.
   Энрикоснова рассмеялся, хоть и теперь невесело.
   -Это дело нехитрое. Когда-нибудь, может, и будут. Вот я и хочу, чтобы мои детишки перед твоими дерьмом себя не чувствовали.
   -У меня нет детей, Энрико.
   -Говорю же, дело нехитрое. Будут.
   Амадео опустил глаза и вздохнул. Как же, будут...
   Мысли его текли безмолвно и почти бесстрастно. Монашеский путь, путь совершенного отвержения мира... сие не от человека, но от Бога. Но есть ли на это воля Божия? Бог благословит намерение святое, укоренит его в сердце, и устранит препятствия, если путь Ему благоугоден. Амадео без самонадеянности помышлял, на что решается. Готов ли он на безропотное терпение обид, на умерщвление телесное, на отсечение своей воли? Он испытывал самого себя: чисто ли его намерение? Готов ли он? Странно... Он не слышал в себе гласа Господнего. Не слышал призыва, но и не ощущал той слабости, какая всегда переживалась им при отшествии Господнем. Бог был с ним, ему легко дышалось, и он, одарённый постижением истины, смиренный и разумный, понимал всё. Кроме самого себя.
   Амадео собрался вернуться к себе, но тут при выходе из покоев Энрико неожиданно встретил Феличиано. Тот был с похмелья, но попросил его пройти к нему, и Лангирано, взволнованный и трепещущий, торопливо пошёл за другом. Что это - знак доверия? Просьба о помощи?
   В спальне Феличиано, несмотря на тёплый день, был жарко натоплен камин. Чино кутался в длинный плащ, подбитый мехом, снова выглядел бледным и больным. Амадео тихо опустился в кресло.
   -Рад, что ты не ушёл. Я хотел... поговорить с тобой, - заговорил Феличиано тихо и размеренно, - в тебе есть что-то божественно спокойное, неколебимое суетой... - Феличиано наполнил бокал вином, и Амадео заметил, что руки Чино слегка дрожат, но речь отчётлива и ясна. - Сядь ближе. Помнишь, в Лаццано, мы ночевали с тобой, Северино и Энрико после сенокоса в стогу? - Амадео кивнул, - Энрико сказал тогда, что ему страшно в такие ночи наедине с Небом, звёздами и Богом. Угнетает смертность. А ты ответил, что бессмертие - в каждом из нас. Я недавно это вспомнил до чёрточки. Как причудлива память...
   Амадео поднялся и сел рядом с Чино, обнял его, и, не перебивая, внимательно слушал. Он знал друга в дни его возмужания, всегда восхищался его благородством и великодушием, глубокой образованностью и постоянством в дружбе. Он везде был первым - на охоте, на ристалище, в бою, предаваясь со страстью всему, что делал.
   Теперь, за те дни, что Амадео бывал в замке, он заметил, что львиную долю времени Феличиано уделяет брату Челестино, неизменно присутствуя на уроках, которые давал юноше епископ Раймондо. Просил он и Амадео преподать подростку основы квадривиума. Лангирано изумлялся - в юности сам Феличиано был легкомысленным шалопаем, но сейчас полностью заменил брату отца, был строг и взыскателен. Сугубо же удивляли наставления самого Феличиано Челестино - граф учил брата азам управления, тонкостям политики. Зачем? Возникало странное ощущение, что он подлинно готовит брата себе в преемники. Почему? Что происходит? Слова матери и жалобы друзей тоже изумили Амадео.
   Теперь Феличиано с тоской смотрел в каминное пламя и ронял обрывочные слова, чуть путаные и горькие, и Амадео не понимал, следствие ли они вчерашнего опьянения или просто тоски.
   -В последнее время я часто стал вспоминать... те годы... тенистый пригорок ландышей... Помнишь, тогда на дальней запруде мы подглядывали за девчонками? Как это волновало, как спирало дыхание, как обмирала душа... Сумасшедшие сны, пробуждение плоти... Мне, глупцу, так хотелось скорее повзрослеть! Помнишь, мы тогда с Энрико на запруде сцепились, у кого длиннее жердина и просили тебя рассудить нас, а Ормани обозвал нас бесстыжими и убежал? - граф улыбнулся. - Мальчишество, вечные состязания, гон молодых самцов...
   Амадео усмехнулся.
   -Ну, да, помню. Я присудил победу тебе, и Крочиато обозвал меня раболепным лизоблюдом.
   -А ты и вправду прогнулся передо мной?
   -Нет, - грустно признался Амадео, - раболепие мне несвойственно, я присудил победу тебе, потому что та смазливая девчонка из Лаццано поцеловала его. Я ревновал, злился и завидовал. Вот и отплатил ему.
   Феличиано расхохотался
   -Ах, ты, шельма! А он, бедолага, до сих пор уверен в моем липовом преимуществе. Все эти годы страдал.
   Тут, однако, Амадео заметил, что лицо графа снова помрачнело.
   -Стало быть, и тут я дерьмо... Ну да ладно, к делу. То, что ты сказал о Реканелли. Ты умён и понимаешь, что и предвиденную опасность не предотвратить. Помни о Челестино. Он - надежда рода. Случись что со мной... Он куда чище меня и я верю... Позаботься о нём. Ты, Северино, Энрико, Раймондо, - не оставляйте его.
   Амадео не понял, почему тридцатилетний Феличиано считает Челестино надеждой рода. Он сам больше не намерен вступать в брак? Но почему? Энрико сказал, что он совсем не любил Анжелину. И мать говорила ему, что семейная жизнь Феличиано не радовала его. А Крочиато уверенно сказал, что и первую жену граф тоже не любил...
   Неожиданно он услышал:
   -Я благодарен тебе, Амадео, и прежде всего за молчание. Я помню, как пугали меня твои внезапные прозрения, и знаю, сколь много ты способен уловить, заметить, прочувствовать. Я уверен, что ты рано или поздно поймёшь моё бремя. Я уповаю, что ты пощадишь меня, и твоё понимание умрёт в тебе. Я не жалею, что встретился с тобой.
   Амадео почувствовал, что его сковало почти летаргическое оцепенение. Феличиано не скрыл от него, что несчастен, но отказывался говорить начистоту. Амадео безмолвно смотрел на друга, которого запомнил, как воплощение благородства. Теперь он портит деревенских девок, пьёт, после кается в... в чём? Слова Энрико проступили новой гранью, рассказ матери... Понимание чего-то сумрачного медленно подползало к Амадео и уже проступало где-то на кромке сознания.
   -Могу я спросить?
   -Я боялся этого. - Феличиано поднял глаза на Амадео. - Спроси.
   -Есть непроговариваемое, но ... ты сможешь в этом испытании не потерять себя?
   Феличиано ответил не сразу.
   -... Да... Наверное. Теперь да. Я выдержу. Худшее я пережил.
   - Имея четверых преданных друзей, ты всё равно не готов довериться никому?
   Феличиано покачал головой и вздохнул.
   -С бедами мы все один на один, Амадео.
   У Лангирано сжалось сердце.
   -Ты готов выслушать меня?
   Феличиано выпрямился и осторожно кивнул.
   -Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа. Господь милостив, и порой наказывая нас, он скорбями лишь очищает нас от налипшей на нас грязи греха. Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись.
   Феличиано бросил на него пристальный взгляд и кивнул. На прощание крепко обнял друга.
  
   Лангирано направился домой. На сердце было мутно и тревожно, что-то томило и отягощало, царапало душу до крови, но причины томящей муки он не постигал. Объяснение с Феличиано, на которое тот пошёл сам, прояснило только одно - боль друга была подлинной и пожирала его.
   Амадео поморщился. Как всё было легко и просто в те зелёные года, и сколько тягостей и мук принесла им зрелость! У Лангирано болела душа за друга, но тут он понял, что что-то гнетёт его самого, гложет, как червь. Неожиданно догадался. Это были застрявшие в памяти сказанные поутру слова Энрико о детях. Стало быть, тот всё же надеется... на что? Энрико - гаер, но никто никогда не отказывал ему в благородстве, он не сможет сделать Чечилию своей подружкой - и из любви к Феличиано, да и соображений чести. Но жениться на Чечилии? Глупо и мечтать об этом. Но он всё же мечтает... Он влюблён, и похоже, проделал утомительный путь в Неаполь только ради... ради неё? Энрико никогда не осмелится попросить у Феличиано руки Чечилии, ведь даже с дворянскими грамотами он для неё - плебей.
   Но нет, вовсе не дела Энрико, понял Амадео, угнетали его. Сердце его ныло от своих забот, и пора было принять решение. Хватит искушений, хватит блудных снов. Надо посвятить душу и тело Господу и уповать на Его помощь. И у него никогда не будет детей, его ждал путь горний. Но почему Раймондо говорил за столом столь странные вещи? Нужно повидать его...
   На восток наползала грозовая туча. Амадео миновал окраинную улицу и остановился - вокруг него неожиданно закружил белый голубь, слетел на землю, запрыгал у ног, и ошарашенный Амадео вдруг увидел на булыжной мостовой старую подкову. На сердце его потеплело. Две хорошие приметы.
   Едва переступив порог собственного дома, Амадео Лангирано замер в изумлении. Господь услышал его желание поговорить с епископом о монашестве - и исполнил его. Возле камина на стуле с высокой спинкой как Римский Наместник Христа на земле восседал Раймондо ди Романо. Но рядом с ним сидела Делия ди Романо в алом платье. Девица была сегодня особенно прелестна и впервые роскошно одета. Вырез платья обнажал лилейную шею и ложбинку белоснежной груди, Амадео смутился и опустил глаза, почувствовав волну жара, охватившего его. Господи, как же суета мира всё ещё отзывается в его некрепком сердце... На коленях у Делии пристроился кот Кармелит и музыкально мурлыкал, а донна Лоренца угощала гостей. Кармелит увидел его первым и тихо чихнул. Амадео сконфуженно улыбнулся.
   Добрые предзнаменования множились.
   Едва заметив его на пороге, его преосвященство порывисто поднялся.
   -Амадео! Ты мне друг? - безапелляционность и явная риторичность вопроса рассмешила Амадео, но он знал, что подобные вопросы обычно предваряли просьбы тяжёлые и обременительные, и осторожно заметил.
   -Я тебе друг, разумеется, Раймондо.
   - Во-о-от! - восторженно отозвался тот, словно только этого и ждал, - а друзьям что предписано? "Носить бремена друг друга!"
   Мессир Лангирано улыбнулся.
   -Но надеюсь, ты не фарисей и не возложишь на меня бремя неудобоносимое, что свалит меня?
   -Ну, что ты?! Я всё обдумал. Всё хорошо получится: возьмёшь бремя моё с плеч моих - я и в Рим осенью на диспуты съезжу, и в Болонье зиму проведу, а то сижу ведь с апреля как привязанный. А сил моих с ней, уж ты поверь, нет. Третьего дня в храме какой-то потаскун так на неё пялился, что я едва службу не остановил, да по рылу посохом ему не заехал, а по городу с ней пройти немыслимо - молодые кобеля так и прыгают, не ровен час, не устерегу, опрокинет кто - отец проклянёт с того света. А зачем мне эти сложности?
   Амадео подумал было, что Раймондо всё ещё не протрезвел со вчерашнего застолья, но тот пил совсем мало и ныне смотрел глазами твёрдыми и осмысленными.
   -Господи, да ты про что говоришь-то?
   От каминной полки раздался спокойный хрустальный голосок Делии.
   -Это он про меня.
   -Что?
   -Он хочет, чтобы вы меня в жены взяли, - пояснила Делия путаный смысл слов брата. - Он отцу на смертном одре обещал меня "пристроить" - вот и пристраивает. Сначала пытался приткнуть меня другу своему, мессиру Энрико, еле я его образумила: Чечилия ведь своего не отдаст. Потом решил меня мессиру Северино сосватать, опомнись, говорю, окаянный, этот, когда Бьянку видит - опереться на что-то спешит, а то - свалится. А вас он в расчёт не брал, считал монашествующим, а тут загорелся...
   -Да уймись ты, чертовка, что ты несёшь? - с досадой перебил братец сестру. - Ничего не загорелся, всё я спокойно обмозговал. Ты не думай, Амадео, она даром что чернавка, а так миловидная, у монахинь воспитывалась, и рукоделие всякое знает, и даром, что ведьмой прозвали, а так она спокойная и кроткая...
   Амадео невольно расхохотался.
   -Ну, что ты смеёшься? - лицо епископа вытянулось, - чем она тебе плоха? Три языка знает, ерунду античную всякую, книжек перечитала целую уйму, меня поправляет, аще что забуду. Или ты этих... как их... - он пощёлкал пальцами, - а, блондинок, что ли, любишь? Так молоко же белой козы ничуть не белей молока чёрной! Возьми - прок от неё будет, а покроешь её - она тебе детишек народит.
   Амадео почувствовал, что краснеет.
   -Делия... вы его слышите?
   Девица тут же откликнулась и, опустив на пол кота, подошла к ним.
   -Ну, ещё бы я его не слышала, не глухая. Он не помешанный, мессир Амадео, просто надоела я ему хуже горькой редьки, - пояснила сестрица логику сбивчивого красноречия братца, - он меня, конечно, любит, только обуза я ему, спит и видит от меня избавиться.
   -А вам не обидно, что в вас обузу видят?
   -А чего обижаться, - удивилась красотка, - Раймондо человек святой, не от мира сего, в облаках витает, земное ему как пыль подошвенная. Некогда ему ерундой занматься - вот и раздражается.
   Амадео умилился удивительным отношениям в семье ди Романо, и осторожно спросил.
   -Ну, а вы-то ... что чувствуете, когда вас незнакомому мужчине отдать пытаются?
   -Это вы со мной незнакомы, - наморщила девица тонкий носик. - Четыре года назад вы меня, совсем девчонку, в Парме, когда мы с братом у вас гостили, и не заметили даже, а я с вас глаз не сводила. Брат прав, человек вы ума божественного и души кристальной. И в городе говорили, что на лекции ваши все школяры сбегаются, в эти часы никто больше и не читает - ибо все у вас! И лицом вы приятны, и от друзей ваших я столько добрых слов о вас слышала - какой же вы незнакомый?
   Амадео смутился почти до слёз, а Раймондо, почуяв, что слова сестрицы почему-то подействовали на друга лучше всех его уговоров, осторожно осведомился:
   -Ну что, берёшь?
   -Берёт. - Голос неожиданно раздался с лестницы, и донна Лоренца подошла к сыну. - Я, откровенно сказать, подобного сватовства в жизни не видала, но тебя, Амадео, иначе, видимо, и не возьмёшь. Тем более, Раймондо, - обратилась она к ди Романо, - блондинок он не любит.
   Амадео не мог прийти в себя. Как же это? Он обещал себе никогда ни одной женщине не открывать сердца, но вот, никто и не ждал от него проявлений чувств и слов любви. Его не отвергали, но ему предлагалась и даже навязывалась в жены писаная красавица, и отказ был невозможен, - если он, конечно, не готов был обидеть друга и унизить девицу. Друга Амадео обижать не хотел, девица была красива и умна, и не запрети он себе помышления о женщинах, заставила бы его потерять голову. Да и, что скрывать, он ведь силой разума и духа гнал от себя все помыслы но ней, но с той минуты, как увидел её в бывшей детской Феличиано, постоянно в мыслях возвращался к ее образу. Но может ли это быть?
   Он наклонился к девице и тихо вопросил:
   - Но мне казалось, Делия, что и разговор-то со мной вам в тягость, и раны сердечные... разве мной нанесены были?
   Девица пронзила его синими глазами.
   - Я вас ещё в Парме полюбила, а как из монастыря вернулась, мне мессир Крочиато сказал, что получение высших академических степеней сопряжено с большими расходами на подарки профессорам, так что большинство школяров принуждено довольствоваться степенью бакалавра или лиценциата, а промоции на вашем факультете настолько велики, что такую роскошь могут себе позволить только члены орденов, за которых платит конгрегация. А все, за кого конгрегация платит - члены духовного сословия. Понятно, что Церковь требует безбрачия от лиц, существующих на счёт ее бенефиций. В Болонье ректор схоларной корпорации, он у нас гостил, - прелат. Как же тут не расстроиться-то было? И тут вдруг вы говорите, что обетов не давали. Братец тут же и решил меня за вас замуж отдать, да и сбыть с рук, а в октябре в Рим на диспуты поехать. Пойдёшь за него, спрашивает. Я братцу и говорю: пойду.
   Амадео опустил глаза и пробормотал что-то невнятное. Слова девицы о любви к нему заставили его совсем растеряться, он и помыслить не мог, что любим ею, теперь не ведал, что сказать на подобное признание. Он был согласен взять Делию в жены, но как выговорить это? Наконец, вспомнив слова Раймондо, чуть улыбнулся.
   - Ну, если Господь повелел друзьям носить бремена друг друга...
   Глаза монаха воспламенились ликованием.
   - Берёшь?! Так я вас прямо сейчас, у отца Фабиано за углом и повенчаю... - Раймондо плотоядно потёр руки, - да, забыл! За ней отец оставил тысячу восемьсот флоринов - приданое, у венецианца, синьора Труффо, хранятся. Лишними тоже не будут, когда детишки-то пойдут. И дом у неё есть - на Церковной улице. - Его преосвященство едва не приплясывал.
   Дальнейшее Амадео помнил смутно. Мать, довольно улыбаясь, велела ему надеть пасхальный костюм. Амадео, как в чаду натянул парадный дублет и, увлекаемый Раймондо, вышел в ночной город. Ночное небо было беззвёздным, но странно огромным, он робко протянул руку девице и тут же ощутил ладони её тонкие пальцы. Всё казалось сном.
   Маленькая церковь святого Дженнаро была пуста, но епископ, юркнув в алтарь, потом торопливо пройдя по хорам, обнаружил настоятеля, мгновенно договорился с ним о проведении обряда, всунув ему в руку золотой флорин, выпроводил растерянного отца Фабиано из собственного храма, и в ликовании навек соединил дружка с опостылевшей сестрицей, потом отправил их в сопровождении матери домой, а сам, в веселии сердца воспевая "Ныне отпущаеши...", направился в свою обитель.
   У порога дома их застал накрапывающий дождь, и со словами "sposa bagnata - sposa fortunata" (1) Амадео перенёс невесту через порог. Душевно Амадео никак не мог прийти в себя, всё казалось каким-то ненастоящим, как предутреннее сновидение, тут он некстати вспомнил свой сон, который теперь так завораживающе и точно сбывался, и, выйдя из ванны, заметил у камина Делию, теперь в белом платье до пят. Мать вошла неслышно и благословила их - за себя и за отца.
   Через минуту они остались наедине в жарко натопленной комнате. Амадео чувствовал, что задыхается, руки его трепетали, он не знал, что говорить, начал молиться и вскоре успокоился. Подошёл к девице, и сделал то, что хотел с той минуты, когда увидел её в комнате для игр в замке Чентурионе: распустил обвитые вокруг головы косы и медленно расплёл их, зазмеившихся по белой ткани. Он всё не мог решиться развязать на ней пояс платья, но он упал сам, когда Делия подняла руки к его волосам. Теперь он скользнул руками к её телу и затрепетал - от неё исходил чудесный аромат южных цветов, мёда и лавра, возбуждение плоти налило его силой, он подхватил её и отнёс на ложе.
   Все дальнейшее тоже помнил как во сне. Он не готовил себя - даже мысленно - к роли мужа и отца семейства, но вот случилось невероятное: Господь, дабы не нарушил он данный когда-то необдуманный и продиктованный только болью обет, прилепил к нему сердце красавицы, дал услышать слова любви и приязни, привёл в дом его невесту, равной которой не было. Амадео понимал милость Господа к нему, но возблагодарил Его только в полночь, когда девица стала уже его женой. Оглядывая её, спящую, Амадео благодарил Бога за щедрость дара и просил дать ему мудрости и сил духа, чтобы оказаться достойным той, что первая сочла его достойным быть её избранником.
   _________________________________________________
      -- "Мокрая невеста - счастливая невеста"
  
   Глава 12.
  
   Эти июньские дни были для семейства Лангирано, и особенно для донны Лоренцы, хлопотными, но наймом двух лишних слуг, повара и пекаря, справились. Застолье, поводом для которого было долгожданное бракосочетание сына донны Лоренцы, красы и гордости рода, к тому же - последнего холостяка, собрало вместе всю родню. Все ветви рода Лангирано дельи Анцано оценили знатность и красоту невесты, и мудрость жениха, избежавшего глупостей молодости, нелепых мезальянсов и бесприданниц. Этого в роду не любили. Подарки родни были щедры и полезны - и выражались, в основном, в золотых дукатах, дорогой мебели, коврах да драгоценных венецианских тканях.
   Для друзей Амадео тоже устроил застолье - в замке, в покоях графа. Он не особо удивил старых приятелей неожиданным сообщением о женитьбе, лишь заметил, как побледнело лицо Феличиано, да погрустнели Северино с Энрико. На сей раз пили совсем мало, но желали другу счастья. К вечеру этого дня новость через Северино и Энрико разнеслась по замку. Синьора Пассано пожелала молодым господам счастья, ибо молодая жена мессира Лангирано была её любимицей. "Удивительно толковая девочка", говорила о ней Катарина, "и мужа хорошо выбрала, и свекровь у неё прекрасная будет". Челядь тоже радовалась, видя в свадьбе Амадео повод повеселиться, ведь им выкатили бочонок вина и зажарили нескольких баранов, а так как мессир Лангирано не имел в замке врагов, был кроток, вежлив и всеми любим, за него с удовольствием выпили и рыцари. Почти все.
   Кроме мессира Сордиано.
   Для Пьетро известие о бракосочетании Делии ди Романо было нежданным и страшным ударом. Несмотря на сказанное ею в присутствии Бьянки, Сордиано не верил, что она так уж равнодушна к нему, как говорит. Делия просто не хотела ссоры с глупой Бьянкой, вот и сказала эти резкие слова. Он пытался найти возможность объясниться с ней, но синьорина почти нигде не бывала одна, появляясь повсюду то с братом-епископом, то с подругой Чечилией, тем лишая его возможности подойти. В последние дни, он видел это, она была очень печальна, огорчена чем-то чуть ли не до слёз, и вот вдруг...
   Мессира Амадео Лангирано Пьетро неоднократно видел вместе с молодым графом и его друзьями, отмечал его приятную внешность и красивую осанку, на его вопрос, кто он, мессир Меньи, начальник охраны, восторженно ответил, что это старый друг дона Феличиано, они вместе выросли, а сегодня мессир Лангирано - профессор в Парме, большой учёный, светило науки.
   И вот - этот друг графа получил его Делию! Первой мыслью Пьетро Сордиано было неверие, вторым помыслом пришла уверенность, что епископ отдал другу сестру без её воли, насильно. Ведь Раймондо ди Романо говорил, что она предназначена в жены одному из его друзей, вот и заставил сестру выйти замуж за этого учёного. Но уверенность его поколебалась, когда он, разузнав, где дом Лангирано, в свободный от дежурства час прибежал на названную ему улицу. Ему посчастливилось увидеть ее с площадки на городской колокольне: она вместе с женщиной средних лет сидела во дворе и угощала какого-то пожилого мужчину виноградом. Несчастной Делия не казалась, напротив, была явно весела, смеялась и порхала по двору, явно чувствуя себя как дома. Спотыкаясь и пошатываясь, Пьетро вернулся в замок, осушил предложенный ему Микеле Реджи кубок за здоровье молодых, после чего забрался на чердак, несколько часов плакал пьяными слезами, а после заснул.
   Совсем иначе восприняла известие Бьянка, узнавшая всё от брата. Глаза её загорелись восторгом. Что она говорила! Теперь-то Пьетро всё поймёт и вернётся! На миг синьорина задумалась. Её не очень-то удивил выбор Делии ди Романо. Эта заумная девица часами от книг глаз не отрывала. Вот и нашла учёного муженька, себе под стать. Бьянка почувствовала, что теперь почти не сердится на Делию, та перестала быть соперницей, но враждебность к ней Бьянки не исчезла, ибо мододая жена мессира Лангирано была для синьорины напоминанием о пережитом пренебрежении любимого. Синьорина Крочиато направилась на поиски Пьетро Сордиано, но не нашла его, однако была неколебимо уверена, что теперь-то всё наладится.
  
   Амадео в то утро направился в домовую церковь к старому другу Раймондо, ставшему его шурином, а Феличиано Чентурионе привычно поднялся на верхний этаж колокольни замка, куда вела винтовая лестница. Отсюда город был виден как на ладони. Граф в последний год проводил тут целые часы. Торговый люд суетился на площади, бегали разносчики, подъезжали подводы. Жизнь кипела, но в нём самом, с того дня когда в душу запали злые слова женщины, жизнь остановилась.
   Объяснение с Амадео немного утешило и укрепило графа. Чентурионе не мог и не хотел быть откровенным, но временами его боль становилась непереносимой. Однако он радовался, что может погасить её в себе, радовался и сдержанности друга, не ставшего допытываться до тайн его души. В эту ночь он спал без сновидений и скорбные мысли, столь отягощавшие в последнее время, отступили, Феличиано ненадолго почувствовал в себе былую силу духа и снова стал собой. Да, он выдержит и унижение, и боль. Он справится. Это не конец. Это наказание за его слабости и грехи молодости, и прежде всего, дурное распутство да дурь гордыни. В наказание за это - он ввергнут в ничтожество. Боже, прости мне все согрешения мои вольные и невольные... "Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа... Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись..."
   Амадео прав. Надо выдержать.
   ...Внизу, у коровника, на тропинке ведущей к птичнику, показались Катарина Пассано и птичница Пеппина Россето. Голос Катарины, отскакивая от замковых стен, отдавал звоном свалившихся с полки кастрюль. Чентурионе прислушался. На сей раз досталось мессиру Ормани - главному ловчему. Он был обозван лентяем и бездельником, неумехой и косоруким охотником. Это было неправдой, мессир Северино Ормани не имел обыкновения промахиваться, но дело снова касалось Maledetto Volpone, Треклятого Лиса - призрачной лисицы, которую никто в замке никогда толком не видел, но которая, тем не менее, исправно таскала кур и гусей с птичника. Сегодня пропал петух Горлопан, самый упитанный и красивый, любимец Пеппины, и горю её не было границ.
   Феличиано знал предположение Энрико Крочиато, что Треклятый Лис - на самом деле сокольничий Пьетро Россето, старший брат Пеппины, который таким образом втихаря лакомится курятиной. Но Северино Ормани качал головой. "Не похоже. Когда в прошлый раз пропали две несушки - Луиджи Борго и Пьетро Россето были в ночном, на выгоне, там же были и его ловчие Людовико Бальдиано и Гавино Монтенеро". Значит, сама Пепина, предположил Энрико. Нет таких лисиц, которые следов не оставляют. "Пеппина тогда лодыжку на мельнице потянула и с постели не вставала". Стало быть, девки-птичницы. Но и это было спорно, ведь им влетело по первое число.
   Потом гонор с Энрико соскочил. В начале лета пропала утка Кривляка, перья стелились по птичнику ковром, а писарь Дарио Фабиани уверял Крочиато, что лично видел, поднявшись на рассвете по нужде, огромного чёрного лиса, метнувшегося за конюшню с придушенной уткой в зубах. "Чёрного?" "Как смола".
   С того дня лисовин получил прозвище Треклятый, но это ничего не изменило: псы крутились по двору волчком и скулили, но след мерзкого ворюги взять не могли. Ормани решил тогда поймать наглую тварь во что бы то ни стало.
   И вот, стало быть, Maledetto Volpone исправно продолжал свои воровские проделки. Граф вздохнул и направился вниз, но тут вдруг заметил, как внизу из комнаты Энрико выскочила его собственная сестрица Чечилия, разъярённая, как кошка, и рыдающая. По лестнице к Крочиато в эту минуту поднимался Северино, и, увидев его, девица отчаянно всхлипнула. Она ринулась было к соседнему лестничному пролёту, но тут наскочила на Раймондо и Амадео, который шёл поприветствовать друзей и откланяться. Окончательно разозлившись, Чечилия попыталась было вырваться из рук мессира Лангирано, но не смогла и, увидев подошедших и окруживших её мужчин, громко разрыдалась.
   -Чечилия, - голос мессира Амадео не был сильно встревожен, он видел, что сестра графа скорее разозлена, чем обижена. - Что случилось?
   -Что случилось?- ядовито перекривила его девица. - Да то, что дружок ваш - лжец и обманщик! Вот что случилось!
   -Как грамматик, Чечилия, могу сказать, что это одно и то же, - мягко пробормотал Лангирано..
   В эту минуту сверху сошёл граф Феличиано.
   - Что ты шумишь тут? Кто лжец, Чечилия?
   -Твой дружок Энрико! Я верила ему! Ты говорил, он благородный человек, а он - лжец!
   Друзья переглянулись, и Феличиано показал рукой на тронный зал, ныне пустующий, вошёл и плюхнулся на своё место.
   -Ты хочешь сказать, что он ... обманул тебя?
   -Да, - взвизгнула Чечилия, и уселась на подлокотник тронного сидения брата.
   Мужчины, от века не любившие женских истерик, растерянно переглянулись. Но это было лишь свидетельством мужской наивности, ибо скандал девица закатила совсем не в истерике. Не было никакой истерики. Известие о замужестве Делии ди Романо заставило Чечилию порадоваться за подругу, но при мысли, что Делия уже обрела своё счастье, а она все ещё остаётся в девицах, ибо Котяра, хоть и смотрел на неё затуманенными страстью глазами, однако ни слова не говорил о женитьбе, Чечилия обозлилась. Теперь синьорина Чентурионе начала рискованную игру, спровоцировав наглого Котяру сначала на объяснение, а потом - на выяснение всех обстоятельств. Это же позволяло узнать мнение по этому поводу дорогого братца Феличиано. Чечилия знала, что брат часто проводит время на колокольне и спускается к полудню, и, заметив, что он уединился на башне, направилась к Котяре... Пока всё развивалось недурно, как по нотам.
   Граф медленно проговорил:
   -Не хочется звать слуг. Северино, друг мой, не сочти за труд привести сюда своего дружка Энрико.
   Северино с застывшей на лице растерянной улыбкой, вышел, и вскоре вернулся в сопровождении наглого Котяры. Тот, судя по натянутым высоким сапогам и свиному ошейнику в руках, собрался за трюфелями. Заметив сборище и яростно глядящую на него Чечилию, он на мгновение и вправду уподобился нашкодившему коту, но тут же и улыбнулся. Было очевидно, что Котяра в общем-то считает себя праведником, не чувствует за собой никакой серьёзной вины, а если и виноват в чём - так то сущие пустяки, о которых и говорить-то не стоит.
   -Сестра говорит, что ты обманул её, Энрико.
   Крочиато усмехнулся, повернулся к обступившим его друзьям и веско ответил:
   -Пальцем не тронул.
   -Ты лгал мне, ты обманул меня, - злобно прошипела Чечилия, - ты обещал и солгал мне!
   Амадео видел, что Энрико уверен в себе и не лжёт, и осторожно спросил Чечилию.
   -А что он говорил вам, Чечилия?
   -Что любит. Клялся, божился! Говорил, что обожает меня...
   -Энрико...
   -Пальцем не трогал, - снова безмятежно сообщил Котяра самое нужное для дружков, все же упрёки Чечилии пропускал мимо ушей. Однако на физиономии Энрико медленно проступало что-то совсем нерадостное.
   -Так ты говорил ей, что любишь? - поинтересовался граф. В тоне Феличиано было чистое, лишённое гнева любопытство. Он тоже видел, что Котяра не лжёт.
   На лице Энрико вновь обрисовалось что-то кошачье.
   -Ну... говорил.
   -Врал?
   -Почему? - безрадостно удивился Котяра. - Спросила пармская ветчина голодного кота: "Ты меня любишь?" Кот честно и ответил: "Люблю". В чём ложь-то? Всё было честно. Любит кот ветчину и сожрал бы с удовольствием, если бы не знал, что ветчина - хозяйская, и за неё его самого после на перекладине над сортирной ямой за хвост подвесят. Девицу люблю, я ей так и сказал, жениться не могу - не по зубам ветчина. Я всё правдиво и сказал.
   -Чечилия, - Амадео уже давно подозревал, что в этой истории больше от комедии, нежели от трагедии, - вы никогда не казались мне глупышкой. И вы не из тех, кто позволит себя обмануть.
   Чечилия шмыгнула носом.
   -Я тоже так думала. А что в итоге? Я всегда любила его - ещё девчонкой. Видела его шашни, крутились эти деревенские потаскухи вокруг него, в штаны ему лезли, злилась я, но думала, подожди, Котяра, подрасту - я ещё устрою тебе! Из монастыря вернулась - видела, что закружил он вокруг меня, как кот возле прошутто, я-то куда покраше этих коров тосканских буду, с которыми он на сеновалах валялся, да и поумней не в пример, башку я ему вскружила, а теперь он, кот паскудный, опять в сторону?! Не женюсь, говорит! Не могу, мол. Врёт всё, жердина у него к животу липнет, с одного поцелуя дубеет, всё он может...
   Амадео улыбнулся, заметив, что Северино закусил губу и пошёл красными пятнами, однако сословие монашествующих в лице епископа Раймондо сохраняло на лице достаточно безмятежное выражение. Он стоял, обняв своего нового родственника Амадео, и даже не поморщился. Было видно, что всё это кажется ему суетой, ничуть не занимает и мыслями его преосвященство уже в Риме, - ведёт богословские дебаты с епископом Манчини из Сиены - своим старым оппонентом.
   Граф же Феличиано усмехнулся.
   -Не слишком ли ты много знаешь, Чечилия, для своих семнадцати?
   Смутить сестрицу не удалось. Она взвилась до небес.
   -А ты вообще бы помалкивал, братец! - завизжала она. - Катарина говорила, что с тринадцати лет девок портить начал, а мне в упрёк ставит, что я в семнадцать понимаю, откуда у коровы телята!
   Граф возмутился.
   -Чушь!... В четырнадцать!... кажется... и не портил я девок... что там портить-то было, ты помнишь, Энрико?
   -Да, - кивнул тот, - хуже они не становились.
   -Кстати, Котяра! Мне Амадео кое в чём покаялся, - неожиданно вспомнил граф. - Помнишь тогда на запруде... Северино ещё обозвал нас бесстыжими, а мессир Лангирано выступил третейским судьёй меж нами и присудил победу мне.
   Этот эпизод Энрико помнил уже годы. Он кивнул.
   -И что?
   -А то, что он просто отомстил тебе за поцелуй Изабеллы. Оказывается, победил ты.
   -Какой ещё Изабеллы? - вмешалась Чечилия, уперев руки в бока.
   Энрико Крочиато закусил губу и улыбнулся.
   -Я это чувствовал! Амадео, как мог ты впустить в сердце ревность и зависть? Так отомстить счастливому сопернику... - Восстановление справедливости было приятно Котяре, но что толку было от того сегодня?
   -Прости, Энрико.
   -Господь с тобой. По счастью, я ничуть тебе не поверил. Но и ты, Чечилия, вздор несёшь. - Котяра повернулся к девице. - Девиц мы с твоим братцем не портили. Они от того только расцветали.
   -Спать с девицами - грех сие есть блудный, - вынес определение по предикату суждения епископ.
   -Мы не спали, - в один голос заявили Котяра и граф.
   Чечилия зло прошипела.
   -А ты вообще молчи, Котяра! Блудников и потаскунов ждёт ад!
   -Ошибаешься, кисочка моя, неизреченно милосердие Господне, и смывает грехи наши покаяние, а я регулярно каюсь дружку моему Раймондо, вот он тут, соврать не даст, и он грехи мне отпускает. А отпущенные грехи и бесы в день Страшного Суда вспомнить не могут!
   -Не отпущенные, а раскаянные! А ты, раскаявшись на словах, как пёс на свою же блевотину возвращаешься!
   Богословская дискуссия грозила затянуться, и тут граф неожиданно перебил сестрицу.
   -Уймись, бестия. Что ты визжишь-то, как поросёнок? Я правильно ли тебя понял? Ты, что, замуж за него хочешь?
   Чечилия кивнула, даже притопнув для веса по полу изящной ножкой.
   -Ты - Чентурионе. А он... - Феличиано усмехнулся, - ну, дворянство он какое-никакое раскопал, однако для тебя оно жидковато. Он куда как не нищий, но ты ему не по карману. И сама же говоришь, потаскун он блудный, gattо in gennaio, котяра мартовский. И верно сие. И всё равно под него хочешь? - уточнил Феличиано.
   -Tanto va la gatta al lardo che ci lascia lo zampino! Не все коту масленица! - синьорина Чентурионе блеснула глазами, - угомонится. Сусло бродит - из чана выскакивает, перебродит - вино выходит. Его хочу.
   Энрико всё это время вяло переминался с ноги на ногу и перестал улыбаться. Он понимал, что отношения с красоткой Чечилией рано или поздно закончатся, был внутренне готов к этому, но сейчас было тоскливо. Девчонка до крови оцарапала сердце и подлинно взбудоражила душу. С ней он чувствовал себя семнадцатилетним, возвращались первая робость и подавляемая страстность, а яркость чувств и обаяние девицы, её остроумие и живость привели к тому, что он, просто влип в неё, как в смолу, сдуру попался, как волк в капкан. Сердце стучало, голова кружилась, неимоверно напрягалась плоть. Теперь он понял, что маленькая плутовка была куда менее наивной, чем ему казалось, и нарочито кружила ему голову, но её прикосновения были так игривы и сладостны, наполняли его таким блаженством... Чечилия молодила и опьяняла, одурманивала и сводила с ума. Теперь всё кончалось.
   - Ну, а ты что молчишь, Котяра? - обратился Чентурионе к помрачневшему, погружённому в свои мысли Крочиато.
   Тот с трудом скрываемой злостью пожал плечами.
   - А что я? Я знаю, что она - Чентурионе, а я - Крочиато. Графство мне не купить.
   - А если отдам девку?
   Энрико некоторое время смотрел в пол, потом смысл сказанного дошёл до него. Он выпрямился и посмотрел на Чентурионе как на сумасшедшего.
   - Что? Ты... ты что? Ей пара Паллавичини... Ланди... А я кто?
   - А что за разница? Знал я этих Паллавичини да Ланди... - Глаза графа на миг потемнели, - опять же, выйдет за Паллавичини - родит Паллавичини, выйдет за Ланди - приплод будет Ланди. Дому Чентурионе от неё пользы, как с козла молока. - Глаза графа неожиданно потеплели, он подмигнул Крочиато, - к тому же ты у нас теперь рыцарь потомственный, с пергаментами, не какой-нибудь побирушка-христарадник, такому не грех и с графьями породниться, - усмехнулся напоследок граф. - Да и права сестрица-то. Хватит шляться, Котяра, март твой кончился, - Феличиано ухмыльнулся. - Слово дал жениться - женись. И не бойся. Это не больно. Я вон уже дважды женат был - и жив... - он невесело усмехнулся.
   Энрико никакого слова Чечилии не давал и жениться не обещал, но счёл в данных условиях глупым уточнять это обстоятельство. Пропустил он мимо ушей и насмешку Феличиано, хоть, что скрывать, мотался в Неаполь только затем, чтобы уровнять себя в глазах Чечилии с остальными мужчинами. Он грезил об этой девчонке по ночам, и истязал себя днями, и нежданные слова Чентурионе изумили и охмелили его. Он был другом Феличиано, но никогда и помыслить не мог, что тот может пренебречь возможностью завязать с помощью брака сестры полезные родственные связи в Парме или Пьяченце. Сам же он о графской родне и мечтать не мог. Его дети - племянники графа Чентурионе? ... Как же это?
   -Ты... серьёзно?
   Граф кивнул, махнув рукой на сестрицу, давая понять, что этот отрезанный ломоть его не интересует и заговорил с Северино о Maledetto Volpone. Сожрал Горлопана. Надо поймать, не то весь курятник разворует, нечисть.
   Ормани мрачно кивнул. Он и сам слышал утренние поношения Катарины и бесился.
   Чечилия же подошла к Энрико. Она ликовала. Все получилось! Кот был пойман!
   - Ты слышал? Посмей только отвертеться теперь!
   Энрико, всё ещё не в силах поверить, что получил желаемое, с кошачьей жадностью глядя на свою Пармскую Ветчинку и поняв, что за хвост подвешен не будет, сверкнул глазами и промурлыкал, что приглашает её на охоту за трюфелями с поросёнком Корилло. Чечилия, с торжеством озирая пойманного Кота, с достоинством согласилась, и они исчезли, при этом Энрико забыл в тронном зале ошейник для поросёнка. Впрочем, он всё равно не понадобился, ибо они забыли и поросёнка.
   Амадео внимательно оглядел графа. Поступок Феличиано можно было счесть опрометчивым, но и удивительно великодушным. На минуту в этом усталом и надломленном человеке промелькнул прежний Чино, бескорыстный, благородный, рыцарственный, епископ же Раймондо, проводив взглядом охотников за трюфелями, лениво осведомился, не повенчать ли их сегодня? Не ровен час...
   Граф, задумавшись, кивнул, епископ направился в домовую церковь, а Феличиано велел позвать повара - распорядиться о свадебном застолье.
  
   Глава 13.
  
   Мессир Лангирано и мессир Ормани вышли из зала, и тут Амадео заметил, что Северино выглядит так, словно его оглушили, плашмя ударив мечом по шлему. Лангирано постарался оказаться ближе к Ормани и проводил его в трапезную, заметив, что тот все ещё не может прийти в себя, разлил по стаканам вино, протянул Северино. Тот молча осушил стакан. Потрясение его проступило через несколько минут.
   - Бог мой... Ты слышал, что она сказала?
   - Про Котяру-то?
   - Про... про жердину.
   - А-а-а, - улыбнулся Амадео, - слышал. Ну, она права, ему тридцать. Давно женится пора. - Теперь, в свой медовый месяц, мессир Лангирано истинно считал, что глуп тот мужчина, который не хочет жениться.
   Северино же снова изумился.
   -Я не думал, что они ... подобные вещи понимают.
   Амадео пожал плечами.
   -Чечилия поумней многих, да и не наивна. Впрочем, нашего Энрико только такая девчонка к рукам прибрать и могла. Егоза.
   Но он видел, что услышанное сильно смутило Северино Ормани. На его бледном лице горел яркий румянец, он долго сидел с опущенной головой, прятал глаза, и Амадео понимал, какой пожар бушует в это время в его душе. Они выросли вместе, и Амадео всегда удивлялся этой стыдливости Северино. Тот во всем был равен друзьям, а во владении оружием превосходил всех. В общении с мужчинами был ровен, уверен в себе, спокоен и ироничен, но женщины всегда смущали Ормани, смущали до нервного трепета. Понять этого Амадео не мог, мог лишь предположить в отрочестве Северино трагедию отказа или пренебрежения.
   Сам Амадео никогда не был склонен к блуду, был сдержан и внутренне целомудреннен, но и Энрико, обожавший женщин и купавшийся в женском внимании, тоже, в его понимании, не был распутником: он никогда не позволял себе пошлых и циничных замечаний о женщинах, был человеком истинного благородства. Северино же краснел даже от фривольных любовных песенок, что распевал Энрико, стыдился собственной наготы, что было более чем странно, что был прекрасно сложен.
   Сам Северино в юности смог стать мужчиной только благодаря дружку Энрико, буквально втолкнувшего его в постель к деревенской девке Эннанте. Та, по счастью, заметив его дрожь и ужас, пожалела, не посмеялась, но болтовнёй и лаской чуть успокоила и растормошила. Задув свечу, Северино, полуослепший от желания и страха, всё же сумел преодолеть себя. Он рисковал страстно привязаться к своей первой женщине, но та вскоре стала женой кузнеца, да и Энрико с Феличиано, неизменно делавшие его наперсником своих мальчишеских забав, не давали грезить о глупостях.
   Но сам Северино вскоре увидел, что девицы предпочитают ему обаятельного Феличиано и красноречивого кривляку Крочиато. В итоге, несмотря на то, что молодой виконт весьма высоко ценил его, а Энрико терпеливо объяснял, как ублажить девицу, Северино со временем стал всё чаще отмахиваться от них и проводил часы на ристалище, развив на зависть дружкам страшные мускулы и уже в семнадцать лет надевая полное вооружение воина. Ристалище подлинно пьянило его, звон мечей будоражил душу, тяжесть в ладони рукояти меча усиливала, позволяла забыть оказываемое другим предпочтение. Ни один мужчина не мог устоять перед ним.
   Увы, сам он не смог устоять перед женщиной. Но Бьянка Крочиато по-прежнему боготворила мессира Сордиано, и не обращала ни малейшего внимания на Северино Ормани.
   Услышанное сегодня в Тронном зале для самого Северино было потрясением. Он всегда полагал, что есть вещи, которые просто нельзя выставлять напоказ. Он избегал упоминания о плотском, даже мысли о нём бросали его в краску. То, что Чечилия знала не только тайну соединения мужчины и женщины, но и сокровенные тайны мужчины, шокировало его. Девица в его сознании была существом неземным и чистейшим, и слово "жердина" в устах такого существа было кощунственным. Неужели все они, глядя на мужчин, думают также?
   Тут, однако, от смущающих размышлений его отвлёк ловчий Гавино Монтенеро вопросом, что делать с Треклятым Лисом? При этом ловчий наябедничал, что во дворе Катарина второй час поносит всех ловчих на чем свет стоит, обозвала их поганцами, ёрниками, прощелыгами, лежебоками, пентюхами, бахвалами, выжигами, шутами гороховыми, балбесами, оболдуями и обормотами, даром хлеб свой поедающими и, присовокупив к этому другие оскорбительные наименования, прибавила, что Maledetto Volpone умней их всех, вместе взятых.
   Северино разозлился. Хитрая бестия и без того бесила, а тут ещё поношения старой ведьмы из-за неё выслушивай...
   Ормани, скрипя зубами, снова поклялся поймать наглую тварь.
  
   Между тем для Котяры нежданно-негаданно пришла масленица - и затопила разливом сметаны и ароматом мёда. После венчания, глядя на свадебном пиру на Чечилию в роскошном наряде, Энрико всё ещё не мог поверить своему счастью. Он слушал поздравления друзей, принимал подарки, что-то отвечал на здравицы и тосты, но в глазах его пиршественный зал и фигуры гостей расплывались. Он запомнил крепкие объятья и грустные глаза Северино Ормани, улыбку Феличиано, когда тот дружески напутствовал его к брачной жизни, помнил, как Делия ди Лангирано расцеловала его невесту, Амадео и Раймондо, ставшие неразлучными, вручили ему дорогой подарок - тонкой работы ларь для новобрачной. В памяти почему то задержалось и что-то странное...
   Ах, да! Поклонник его сестрицы смотрел на Амадео и Делию странными, чёрными глазами... Но и это ушло, вытесненное сладостным ожиданием единения с любимой.
   Ночью Энрико, едва дыша от волнения, затащил свою добычу к себе в покои и тут понял, что Чечилия, которую Делия ди Романо звала Торбьера, получила это прозвище недаром. Девица считала добычей его самого и была, видимо, сведуща в самом чёрном колдовстве. Она довела его нежнейшими ласками до умопомрачения, но не давала овладеть ею. Он не хотел проявить силу, хотел её мягкой сдачи на его милость, но она, усадив его на ложе подушек, села на его колени. Провела рукой по квадратам живота и коснулась его напряжённого мужского орудия.
   -Я чувствую себя как жертва заклания на алтаре любви.
   Он молчал, странно оторопевший, в свете свечи вдруг подлинно увидев то, о чём она говорила.
   -Мне страшно, - вдруг пробормотала она, - и никто не пронесёт эту чашу мимо меня...
   Она протянула ему трепещущие руки, он схватил её за запястья и она приподнявшись, пронзила себя его клинком. Побледневшая и трепещущая, на миг закрыла глаза. Он в ужасе и восторге видел струящуюся по нему кровь, ощущал себя палачом и жертвой, её боль трепетала в нём, сливаясь с никогда ещё неведомым наслаждением. В ней уже была тысяча женщин, и усладительное и любимое им женское начало неожиданно проступило чем-то неведомым, интригующим и пугающим. Он понимал, что взял девственницу, но в деве то вырисовывалась Геката, то Афина, то Артемида. Потом его оглушил взрыв семени, и он потерял себя.
   Когда Энрико очнулся, свеча догорала, рядом лежала его женщина, заметив, что он открыл глаза, она протянула ему бокал вина, алого, как её кровь. Энрико осушил его до дна и долго разглядывал Чечилию. Она была похожа и непохожа на себя, но он не мог понять, что в ней нового. Он потянулся к ней, и она прильнула к нему - теперь игривым котёнком, он ласкал её, сам нежился в сладкой истоме, лепетал ей о любви, и чувствовал, что его медленно затягивает топь, затягивает в свои паутинно-тонкие тенета, зщатягивает, чтобы не выпустить уже никогда. Энрико покорился, погрузился в блаженство и плавал в счастье.
   Но скоро с ним случилось нечто странное. Чечилия уснула. Крочиато же, чем больше ощущал в душе очарованность и любовь к жене, тем более сердце его наполнялось томительной скорбью, непонятной тяготой, какой-то гнетущей тоской. Энрико смотрел на Чечилию, спящую рядом, и чувствовал, что... это... незаслуженно. Нет, скорее, он недостоин того счастья, что дано ему, а раз так... В глазах его меркло.
   ...Епископ Раймондо вздрогнул от неожиданности, когда внезапно в его келье в замке в предрассветный час возникла серая тень, но тут же и успокоился, в тусклом свете свечи узнав дружка Энрико.
   -Господи, чего ты шляешься здесь, полуночник? Ничего себе, новобрачный... Неужто тут уютней, чем у молодой жены под боком? Что с тобой?
   Энрико обессилено плюхнулся на стул рядом с епископом.
   -Раймондо, мне страшно, - еле выговорил он.
   Епископ потрясённо уставился на дружка. Что это с ним? Тот неожиданно сполз со стула и на коленях подполз к Раймондо. Ди Романо ужаснулся: лицо Энрико было залито слезами, руки тряслись. Он сначала лепетал что-то неразборчивое, потом смог проговорить несколько связных слов. Раймондо ошеломлённо вслушивался в слова своего исповедника и друга. Энрико винил себя во всех грехах юности, выл и каялся, проклинал юношеские шалости и блуд молодости, корил себя за легкомыслие и несерьёзность в Духе. "За что мне это? Я недостоин..."
   -Чудеса... - глаза Раймондо ди Романо просияли, - дивна милость Господня к тебе, Энрико, воистину дивна. Сколько исповедовал я несчастных, сколько приползало ко мне в скорбях и бедах, сколько покаянных речей порождает горе! Ты же первый, кого вразумило счастье, кто ощутил себя недостойным по грехам своим дара Божьего, кого испугала щедрость Творца...
   -Если я потеряю её... - взгляд Крочиато остановился. Он не договорил. - Это не от Бога, Раймондо, это от дьявола. Я не могу без неё, я схожу с ума...
   -Брось молоть вздор. Бог прилепил тебя к жене твоей, восхвали же Господа и прославь милость Его. Ну, и не греши впредь, - и Раймондо, всё ещё улыбаясь, прочёл над кающимся разрешительную молитву.
   На дрожащих и негнущихся ногах Энрико добрёл до своих покоев и опустился на ложе рядом с любимой. Ему полегчало. "Тебе, Господи, буду петь. Буду ходить в непорочности моего сердца посреди дома моего. Не положу пред очами моими вещи непотребной; дело преступное я ненавижу: не прилепится оно ко мне. Сердце развращённое будет удалено от меня; злого я не буду знать. Тайно клевещущего на ближнего изгоню; гордого очами и надменного сердцем не потерплю. Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими..." Господи, благодарю Тебя за щедрость Твою ко мне, недостойному, да укрепишь ты меня на путях Своих, да не отнимешь длань Свою благословляющую от меня. "Умастил еси елеем главу мою и чаша Твоя, упоевающая мя, яко державна..."
   Наутро Энрико проснулся от поцелуя Чечилии, взглянул на неё и с благодарностью Всевышнему ощутил, что полночная боль и предрассветные страхи рассеялись. Он будет достоин этого счастья, он никогда не унизит себя низкими грехами плоти, никогда не совершит ничего, неугодного Господу...
   Супруга приметила странное выражение его лица.
   -Что это с тобой, Котик? Ты на себя не похож.
   Энрико рывком притянул к себе Чечилию и сжал ее в объятьях.
   -Да нет, я только сейчас становлюсь на себя похожим, - и уходя от объяснений, ибо делиться с супругой деталями ночной исповеди не собирался, спросил, - слушай, всё хотел тебя спросить, да не до того было... Что это на нашей свадьбе поклонник моей сестрицы так странно смотрел на моего дружка Амадео, словно убить его был готов?
   Чечилия взлохматила его белокурые волосы.
   -Чего ж тут не понять-то, дурашка? Он же голову из-за неё ещё год назад потерял, когда оруженосцем у брата был, всё надеялся понравиться ей да жениться. Да только вздор это всё. Делия вояк не любит, ей беседы подавай глубокомысленные, да и мессир Лангирано ей давно на сердце запал, ещё когда с братом к нему в Парму ездила четыре года назад.
   Челюсть Энрико отвалилась. Он ошеломлённо помотал головой.
   -Что? Я правильно тебя понял? Сордиано был влюблён в Делию?
   -Ну да, - растолковала мужу Чечилия, - Проходу ещё в монастыре не давал, то и дело на пути попадался, а тут, в замке, и вовсе досаждать ухаживаниями начал.
   Энрико спросил о Сордиано в общем-то без всякой задней мысли, его на свадебном пиру действительно изумило выражение лица Пьетро при взгляде на Амадео, но он и помыслить не мог...
   -Постой, а Бьянка... она знает?
   -О, мужчины... - Чечилия театрально подняла руки и закатила глаза под потолок, выказывая этим красноречивым жестом своё мнение о мужской наблюдательности и прозорливости, - разумеется, знает, месяц назад скандал Делии закатила, приревновала к Пьетро. Да только не на ту напала, Делия её живо осадила, да и Пьетро заявила, чтобы не смел подходить к ней. Делия, говорю же тебе, военных не любит, говорит, пустоголовые они да и в баню заглядывают редко.
   Для Энрико это была подлинно новость. То, что Пьетро вовсе не любит Бьянку, ему и в голову не приходило, а что тот влюблён в Делию, того Крочиато и вовсе заподозрить не мог. Но новость эта Энрико ничуть не расстроила, напротив, порадовала. Если Пьетро не любит сестрицу - огорчаться тут не из-за чего. Глядишь, сестра всё же опомнится, да составит счастье его друга Северино. Впрочем... Крочиато помрачнел. Может ли такая девица, как Бьянка, взбалмошная да вздорная, принести мужчине счастье?
   Счастье же самого Энрико омрачало только понимание, что его друг страдает.
  
   Наступил июль, удивительно жаркий в этом году. На верхнем выходе из замка тропинка через четверть мили приводила к горной запруде, заросшей рогозом и осотом. Энрико, который купался там с весны и до поздней осени, зачастил туда, хоть, по мнению многих вода там всегда была холодна, как в колодце. Единственный, кто так же находил воду достаточно тёплой, был мессир Ормани, но тот никогда не составлял Энрико компанию, купался всегда один, и приходил к запруде в сумерках, когда Крочиато уже возвращался к любимой супруге.
   Но однажды Энрико задержался на охоте и вышел к запруде на закате. Он увидел плывущего Ормани, помахал дружку рукой и, раздевшись, разлёгся на берегу, любуясь закатом. Энрико был счастлив, как всякий молодожён, никак не мог поверить, что породнился с самим графом Чентурионе, и, вспоминая сладкие ночи с Чечилией, улыбался. Феличиано выплатил ему приданое сестры до сольдо, и теперь Котяра размышлял о покупке нового дома в городе - дома его детей и внуков. С одной стороны, не хотелось бы важничать, ибо гордыня предшествует падению, но, с другой стороны, его дети не должны ни в чем уступать детям лучших семейств, ведь они будут племянниками графа Чентурионе. А раз так, не лучше ли построить новый дом по собственному вкусу в самом дорогом - Соборном квартале?
   Энрико не заметил, как Северино вышел из воды, но видел, что тот за кустами осоки торопливо одевается. Крочиато на минуту стало горько и тоскливо. Он счастлив, а Северино? Но почему? Он искренне желал другу счастья, испытав его надёжность в сотне передряг, и мысль, что его собственная сестрица не оценила такого человека, подлинно огорчала. Неожиданно Энрико заметил, что Северино, торопливо собрав вещи, уходит, не глядя на него. В этом Энрико померещились обида и боль друга, но ведь Ормани всегда был достаточно разумен, чтобы понять, что Крочиато не может заставить сестру полюбить его. Энрико окликнул Северино, но тот отвернулся.
   -Рино, ты куда? Что с тобой? - он оторопел. - Почему ты не смотришь на меня?
   Ответ Ормани изумил Крочиато.
   -Ты не одет.
   Энрико пожал плечами. Что?
   -Я собираюсь купаться, Северино.
   Ормани снова отвернулся и пожал плечами.
   -Почему ты не смотришь на меня? - теперь Энрико наклонил голову и исподлобья озирал друга. Он начал кое-что понимать, вдруг вспомнив столь изумившие его слова Амадео, хоть тогда смысл их не дошёл до сознания - всё закрывали мысли о Чечилии.
   -Ты бесстыден, Энрико.
   -Я не бесстыден. - Крочиато внимательно оглядывал отворачивающегося от него Северино, - я не стыжусь тебя - ибо люблю. Я открыт тебе, моя нагота - знак доверия тебе. Апостол Пётр не стыдился в кругу друзей быть нагим...
   Тот поморщился.
   -Доверие другу не обязательно предполагает раздевание...
   Энрико несколько минут молча смотрел на Ормани. Так значит, Амадео-то как в воду глядел. Крочиато усмехнулся.
   -Слушай, Рино, если ты сейчас сумеешь раздеться и лечь со мной рядом на песок, я открою тебе тайну твоих несчастий...
   Ормани окаменел.
   -Ты уверен, что я хочу её знать?
   -Не знаю. Но тогда, может быть, ты это сделаешь из любви ко мне?
   -Попрекнуть благодеянием - значит оскорбить, но мне кажется, я не раз доказывал тебе это не глупыми жестами.
   Повисло молчание. Его прервал Крочиато.
   -Да, ты четыре раза спасал мне жизнь, - Энрико вздохнул. - Я помню.
   Он поднялся и медленно пошёл в воду. Северино остался на берегу. Солнце садилось, окрашивая запруду в розовато-палевые цвета. Стреловидные листья рогоза казались чёрными, а неумолчный хор лягушек вдруг замер. Что-то будто происходило в мире, мрачное, сумеречно-безнадёжное. Северино стало не по себе. Он постыдился исполнить просьбу Крочиато, находя её нелепой, в итоге - нагрубил и, конечно же, обидел Энрико. Господи, сколько раз эта проклятая скованность уродовала ему жизнь? Застенчивость была его недугом, и калечила не меньше, чем самая тяжёлая болезнь.
   Северино не мог уйти, это казалось ему невозможным, он хотел объяснить Энрико, что вовсе не хотел обидеть его, но не знал, как это сказать. Энрико вскоре вышел из воды и молча лёг на песок. Он закрыл глаза и, казалось, спал. Северино теперь мучительно хотелось, чтобы он сказал хоть слово, дал бы понять, что не сердится, но Крочиато молчал. Солнце село, и сразу проступили и обострились сумеречные тени в древесных кронах, зазвенели, сливаясь с тишиной, ночные цикады. Молчание друга становилось невыносимым, боль разрывала душу Ормани. Пусть он скажет хоть слово, пусть самое оскорбительное, пусть бросит ему любой упрёк, только не молчит!
   Но Энрико, заложив руки за голову, лежал молча, просто ждал, когда Ормани уйдёт. Теперь Северино с ужасом понял, что происходит что-то ужасное, необратимое. Он терял Энрико - самого близкого из друзей, это было неопределимо словесно, но ощутимо сердцем. Что он наделал? С этого дня Энрико исчезнет из его жизни, даже если они будут сталкиваться поминутно - душа Энрико отдалялась от него, одеваясь броней холода. Они становились чужими, рвалась одна из последних нитей, что держала его самого на плаву. Энрико лежал, как мёртвый.
   Нервы Ормани не выдержали. Он вскочил, лихорадочно развязывая шнуровку горловины рубашки, не смог найти концов и стащил её через голову, трясущимися руками стянул штаны, и, трепеща, лёг рядом с Крочиато. Он сразу замёрз, но потом понял, что просто на лбу выступила испарина, и ветер остудил её. Теперь оказалось, что от воды идет приятная прохлада, но воздух тёплый и ласковый. Энрико медленно повернул к нему голову.
   -Я так не хотел терять тебя...
   Ормани медленно успокаивал дыхание.
   - Я... я... люблю тебя, Энрико.
   Крочиато улыбнулся. Он понял.
   -Давай приходить сюда каждый день, даже в дождь. Мы будем ложиться на песок и смотреть в небо. Сейчас ты испугался, что потеряешь меня. Но завтра ты постараешься побороть смущение от моего взгляда. Постепенно ты привыкнешь ко мне, и успокоишься. Снимая одежду, ты сначала от ложного стыда и от страха. И однажды, раздевшись, ты поймёшь, что ты не наг, а свободен.
   Северино молчал, закусив губу. Как ни странно, сейчас, лёжа рядом с Энрико на песке, вдыхая запах озёрного ила и тины, слушая шорох рогоза и осоки и неумолчный хор ночных насекомых, он подлинно не ощущал стыда, но был странно изумлён новым, неведомым ранее ощущением. Ветер ласкал его обнажённое тело, нервно будоража и волнуя - и он трепетал от этих ласк и замирал от прикосновений тыльной стороны рук к прогретому за день солнцем песку.
   Он кивнул Энрико.
   -Хорошо.
   -Давно это с тобой?
   Северино убито кивнул.
   -...Сколько себя помню. Чужой взгляд мучителен, женский - убивает. Это сильнее меня. Я, наверное, создан для монашества. Господь вкладывает в меня эту робость, чтобы отторгнуть от меня женщин и не дать приблизиться к ним. - Северино судорожно вздохнул.
   - И ты не можешь преодолеть в себе это?
   Ормани покачал головой.
   - Волна жара, я теряюсь, ничего не вижу. Не могу. Если пытаюсь расслабиться, выпить - ещё хуже...
   ...Но, к немалому удивлению Северино, за первую неделю встреч у дальней запруды с Энрико, он стал привыкать к взглядам друга, они купались, ловили рыбу, жарили её на углях, и сам Северино почти перестал замечать свою наготу. Энрико раскрепощал его и расслаблял телесно, и постепенно избавившись от мучительной застенчивости, Северино перестал прибегать к грубостям, стал мягче и душевней.
   Оба составили план ловли Треклятого Лиса, который третьего дня снова напомнил о себе, сперев гусыню.
   Говорили они теперь и о сокровенном - откровенно и чистосердечно. Энрико рассказал Северино о том, что сказала ему жена. Оказывается, Пьетро был влюблён в Делию ди Романо, а вовсе не в Бьянку. Да и сейчас, как заметил сам Энрико, не шибко то Сордиано около сестрицы его ошивается. "Я мог бы попросить Феличиано попросту вышвырнуть его из замка..." Ормани горестно качал головой. Он не знал, что Бьянка не по душе Пьетро, но для него это ничего не меняло.
   -Разве беда в нём? Беда во мне. Я не нравлюсь ей, и исчезни Сордиано - ничего не изменится. Разве что появится другой... Мне нужно освободиться от этого самому, но как? Безысходность.
   Энрико, закусив губу, молчал. Да, это была безысходность. Безнадёжность. Беспросветность.
  
   Глава 14.
  
   Однако жизнь не стояла на месте. Начало августа ознаменовалось новыми событиями. Поваром Мартино Претти был пойман за руку малолетний Джанпаоло, двенадцатилетний сынишка плотника Лучано, когда глупыш пытался высыпать странную смесь в приготовленное для графа рагу из кролика. Поднялся шум, мальчонка, испуганный угрозой розги, признался, что получил оную смесь в холщовом мешочке от неизвестного, который пообещал, что если он регулярно, пока несёт тарелку с кухни в покои графа, будет чуть-чуть высыпать туда соли из мешочка - тот подарит ему ослёнка.
   Были вызваны Энрико Крочиато, Северино Ормани, подоспел и епископ Раймондо. Послали слугу и за Амадео Лангирано. Дружки недоуменно переглядывались. Да, в отнятом у мальчишки мешочке действительно был мышьяк - но надо быть простофилями, чтобы доверить такую миссию несмышлёному мальчишке. Реканелли же глупцами не были.
   -Нелепость какая-то, - вяло проронил Амадео, - не могли же они рассчитывать, что мальчик не попадётся?
   -Может, мнили, что на ребёнка не обратят внимания? - неуверенно спросил Крочиато.
   -Скорее всего, всё сделано для отвода глаз. - Северино Ормани кусал губы. - Расчёт строится на том, что мы поймаем мальчонку и успокоимся, а между тем, настоящий отравитель получит свободу действий.
   -Надо усилить охрану, - согласился епископ Раймондо.
   Узнав о поимке малолетнего злоумышленника, граф поморщился, судорожно вздохнул, но ничего не сказал.
   Феличиано стал грустней в эти августовские дни. Он почти не видел Амадео и Энрико, часами занимался с братом, и часами сидел в одиночестве на башне, оглядывая город. Катарина Пассано, постоянно видя его там, недоумевала. Старухе не нравилось уединение Чентурионе. Однажды она напрямик спросила его - чего бы ему не жениться? - вон, на дружков-то посмотреть приятно, светятся. Чентурионе бросил на неё тяжёлый взгляд и проронил, что сыт бабами по горло.
   Катарина вздохнула. Она знала Чино и про себя костерила старого графа Амброджо последними словами. Боясь, что его первенец и наследник увлечётся в юности какой-нибудь девкой, недостойной его по крови, граф внушил сыну весьма превратные понятия о браке и женщинах. Мужчина рождён властвовать, а не волочиться за бабскими юбками. Женщины - игрушки мужчины в часы отдыха, существа глупые, созданные только для продолжения рода. Потерять голову из-за женщины - потерять достоинство властелина. Феличиано был властолюбив, и к тому же был послушным сыном, и сердце его ни разу не смягчилось женщиной
   Катарина яростно спорила со старым графом - что он творит? Чтобы любовь была такой совершенной, как её сотворил Бог, она должна быть единственной и нерасторжимой, и стоять на почитании, а как может стать совершенным брак, где муж не уважает жену? Амброджо морщился. Не хватало, чтобы его отпрыск влюбился в какую-нибудь селянку!
   Катарина шипела на старого глупца. Брак - чудо на земле. В мире, где всё идет вразброд, семья - единственное место, где два любящих человека становятся едиными, где кончается рознь, начинается единая жизнь. Двое вдруг делаются одной плотью! Граф отмахивался. Никто не мешает его сынку спать с кем угодно! Он может взять любую, обладать той, что понравится! И он ни в чём себе и не отказывает - в иные вечера двоих на сеновал затаскивает!
   Он делает из сына распутника, возражала старуха, просто блудящего, ибо слияние без любви - преступление против Бога!
   Граф бесился. Ну, да, не хватало его наследнику жениться на безродной! Дурь это всё. Под венец он пойдёт только с той, которую сочтёт достойной он, Амброджо.
   Увы, тех двух женщин, что Амброджо счёл достойными своего сына, Катарина на дух не переносила. Франческа, пустая и глупая, думала только о себе, своём положении, своих нарядах, своей красоте. Феличиано не полюбил её - но там и нечего было любить. Муж и жена жили не только на разных этажах, но и в разных мирах, потом участились ссоры и распри, ибо никто не любил и не хотел уступить. Анжелина была и того хуже. Амбициозная, горделивая, никого не считавшая ровней себе, а челядь и вовсе за людей не считавшая, она лишь досаждала и удручала Феличиано. Он не любил - но там тоже нечего было любить.Однако Амброджо уже нет. Почему он не женится снова? По любви!?
   Однако Феличиано это, казалось, совсем не занимало. Он несколько часов день обсуждал с членами Совета Девяти городские нужды, заботился о брате, а всё остальное время часами пребывал в вялой летаргии. Когда она порой окликала его - он говорил что-то невпопад, было видно, что мысли его витают где-то далеко.
   Старухе не нравилось происходящее.
  
   В середине августа, на Богородичный день, в замке всегда проводился турнир: мужчины мерялись силой и одновременно красовались перед женщинами, торговцы наживались на ярмарочных продажах, зеваки любовались зрелищем. На этот раз плотникам как обычно задали работу по сооружению трибун и ограды ристалища, шестов для шатров и торговых прилавков. В городе заключались многочисленные пари на исход рыцарских схваток, только и разговоров было, что о предстоящем турнире.
   Мессир Лангирано на исходе второго месяца семейной жизни был счастлив. Супруга его подружилась с донной Лоренцой, была кротка и уступчива, разумно вела хозяйство, уважала и ценила мужа. Дни Амадео были радостны, ночи упоительны. Он не уставал славить Господа, был счастлив, и душа его преисполнилась блаженным покоем. В доме часто стала появляться подруга донны Делии - донна Чечилия, сестра графа Чентурионе, и это тоже весьма подняло статус молодой супруги мессира Лангирано в глазах родни и соседей. Стал приходить и казначей замка мессир Энрико Крочиато, сопровождавший жену.
   Как-то вечером мужчины уединились во дворе, пока супруги болтали в гостиной. Оба счастливых молодожёна теперь были откровенны друг с другом, и Энрико горько пожаловался Амадео на свою сестрицу, посвятив его во все подробности увлечения своего друга Северино и глупейшего романа Бьянки, но ни словом не обмолвился о том, что Сордиано был влюблён в Делию. Пьетро не был соперником Амадео, ибо не интересовал Делию - так зачем же было знать об этом молодому мужу?
   -Мне в глаза Ормани смотреть стыдно. Бьянке же всё мерещится, что Сордиано в неё влюбится. А зачем мне такой пшют в зятья? Я стольким обязан Северино, - Энрико был подлинно расстроен, - вот и породнились бы...
   Амадео Лангирано только вздыхал. Склонность Северино Ормани к сестре Энрико, о чём он и сам догадался и что было подтверждено Делией, вызывала сочувствие. Амадео знал, сколь мучительно неразделённое чувство, и не пожелал бы такого и врагу. А Ормани был другом. Амадео нисколько не сомневался и в искреннем желании Крочиато породниться с Северино, но совета не дал. Он плохо знал синьорину Бьянку.
   В гостиной, где донна Делия угощала донну Чечилию свежайшей сдобой, разговор шёл о том же. Заботы донны Крочиато о замужестве остались позади, судьба её была определена, и теперь у Чечилии было время задуматься о самых разных вещах. Она куда отчётливее, чем раньше, заметила неблагополучие брата, обратила внимание на одержимую влюблённость Бьянки Крочиато, разглядела и горе мессира Ормани. Сейчас она делилась мыслями с подругой.
   -Напрасно Бьянка надеется на Пьетро Сордиано, - безапелляционно уронила Чечилия. - Пустое дело.
   Делия поморщилась. Упоминание о Пьетро было ей неприятно.
   -Ну почему ты так говоришь? Она красива, он может увлечься ею.
   -Теперь, когда ты замужем, он может начать ухаживать за ней. Да только вряд ли. И супруга моего побаивается, и Ормани опасается, да и Бьянка ему не по душе. Чего ради ему туда смотреть? Энрико сказал, что даст за ней тысячу золотых, если она за Ормани выйдет. А Пьетро и половины не дождётся...
   -Господи, Чечилия, ну что ты говоришь? - Делия в изумлении даже привстала, - причём тут приданое? Почему он не может просто полюбить её? Она несколько дерзка и сумасбродна, но это пройдёт, ведь она так молода...
   -Не моложе тебя. Но если бы Сордиано хотел полюбить её - они ведь провели зиму в замке, времени влюбиться у него было сколько угодно.
   Делия вздохнула. Молодой донне Лангирано от души хотелось бы, чтобы её нелепая вражда с Бьянкой закончилась, чтобы синьорина Крочиато обрела своё счастье и перестала бы сердиться на то, в чём вины Делии не было. Она никогда не кокетничала с мессиром Сордиано и не хотела привлечь его внимание - за что же Бьянка сердится? Но слова Чечилии были горьки и не оставляли надежды на примирение.
   Делия возразила.
   - Мне кажется, ты неправа. Сколько всего может ещё за осень-то случиться...
   Чечилия усмехнулась, пробормотав язвительно и колко.
   -Бьянка уговорила Энрико, чтобы тот попросил моего брата выбрать её королевой турнира. Она ведь одна теперь в девицах. Рассчитывает, что Пьетро Сордиано победит. Дурочка...
   - Господи, ну, а почему нет? Он молод, силен...
   - Об участии заявил Северино Ормани. Первым. А мой Челестино, когда однажды его в парильне увидел - три дня в себя прийти не мог, "гора мускулов", твердил. И Рико сказал, что на ристалище равных Ормани нет. Да и не нужны мне их слова: третьего дня Ормани один бочонок вина поднял и затащил в тронный зал, а бочонки эти слуги вчетвером едва поднимают. Это ж какая силища-то в нём! Если дурачок Пьетро выйдет с ним один на один, беды Сордиано не миновать. Ормани его не убьёт, так изувечит. Будет урок королеве турнира.
   - Ну, зачем ты так, Чечилия? Ты просто не любишь её - вот и пророчишь беды.
   Чечилия пожала плечами. Ей самой казалось, что никакой неприязни к золовке в её словах нет, простое здравомыслие.
  
   Северино Ормани в эти летние ночи вместе с Монтенеро и Бальдиано выслеживал Треклятого Лиса - и это помогало развеяться. Ловчие предположили наличие лаза в стене, но не нашли его. Не дурачит ли их кто? Эта мысль, сразу угнездившаяся в голове Энрико, теперь пришла в головы и ловчим. Но тут хищник снова показал зубы, на рассвете сперев цыплёнка. Почему бы этому плуту не помышковать в поле? Чего ему курятник-то как мёдом намазан? А главное - откуда он берётся и куда исчезает? Все эти вопросы оставались без ответа.
   Катарина продолжала поносить их, челядь смеялась.
   Но были у главного ловчего и иные основания для скорби. Северино Ормани решил покончить со своей изнуряющей любовью, выкинуть её из сердца и забыть. Но ничего не получалось. Его окна выходили во внутренний двор замка, и он часами просиживал, опираясь на подоконник, иногда видя гуляющую в саду Бьянку. Вид её был совсем нерадостный, несмотря на то, что иногда после службы в сад выходил Пьетро Сордиано с приятелем Микеле Реджи. Бьянка была счастлива уже тем, что он не уходил, и иногда они втроём вполне по-дружески болтали. Пьетро действительно заявил об участии в турнире и расспрашивал Бьянку о самых разных вещах - об участии её брата, о намерении выйти на ристалище графа Феличиано, о службе на Вознесение Богородицы, о приглашённых на турнир...
   Сердце Ормани, видевшего их сверху, сдавливало болью. На миг страшный помысел завладел его душой: что стоило ему сойтись на ристалище с этим щенком и уничтожить его? Сердечная боль отпустила, помысел мести показался сладостным. Нет. Невероятным усилием воли Северино остановил себя. Что он творит, вернее, помышляет? Впрочем, от помышления до деяния - путь короток... Ормани вздохнул и покачал головой. Глупости. Нельзя. Есть вещи, после которых трудно называть себя рыцарем. "Господи! Если Ты будешь замечать беззакония, - кто устоит? Но у Тебя прощение, избавь меня от беззаконных помыслов моих..."
   Мысль о мести ушла, и сердце снова заныло.
   В двери постучали. Северино поднялся и распахнул дверь. На пороге стоял Феличиано Чентурионе.
   -Ты один?
   Ормани молча кивнул. Один. Он всегда один. Феличиано сел на скамью и уставился в пол.
   - Я не буду участвовать, извини, Северино. Я уже сказал Рико.
   Северино удивлённо поднял глаза на друга.
   -Почему?
   -Дурь... но ничего не могу с собой поделать. Дурные сны, кошмары. Вижу кровь, потоком... надгробие... моё имя... Мне надо жить. Ради Челестино. Нельзя рисковать. Назови это трусостью...
   Ормани внимательно оглядел друга. Феличиано трусом никогда не был, ни в военных схватках, ни на медвежьей охоте, ни на ристалище доблести он ни разу не дрогнул. Неожиданно Северино задумался.
   -А ведь... мне позавчера тоже приснилось. На меня кто-то со спины напал, кинжалом ударил... рыцарь в спину не бьёт.
   Граф опустил глаза в пол. В последние дни, Феличиано не лгал, ему еженощно снились кошмары, и ему было легче поделиться с Рино Ормани, нежели с Амадео или Энрико. Счастье молодожёнов угнетало Феличиано, и он, весь во власти тяготящих мыслей, легче находил общий язык со столь же несчастным Ормани, о беде которого знал от Чечилии.
   Сейчас Чино был обрадован сдержанным пониманием друга и отсутствием упрёков. Тяжело вздохнул. Предчувствие беды, удручающее и скорбное, поселилось в нём давно, но сейчас проступило новой, уже непомерной болью. Но не было даже сил высказать её, облечь в слова.
   Накануне праздника подготовка к турниру была уже завершена. Граф оглядел места для знати, проверил прочность ограждений ристалища и высказал надежду, что дождя не будет. Сопровождавшие его друзья поддержали его в высказанной надежде, а Катарина Пассано уверенно предрекла жаркий день.
   продолжение следует
Оценка: 8.21*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"