Клубы дыма поднимались над Мраморным островом. Академия сражалась с безумием обреченных. То что творили пришедшие ужаснуло даже Темный факультет. Чуждые людям создания воспринимали человека как пищу, не более. Удары сотрясали остров и кололи здания как орехи, магическое возмущение подняло бурю. Порывы ветра, гоняя черные хлопья пепла, раздували пламя в каменном городе. Казалось, черная метель заволокла весь остров. От дикой температуры камень плавился словно воск. Свинцовые тучи заволокли небо до самого горизонта. Волны цвета крови в ярости били телами погибших о белоснежные скалы. Академия сражалась до последнего человека. Сражалась неистово, но этого оказалось мало. Проклятые ступили в обреченный мир сквозь прореху открытую магами. Мир, находившийся в равновесии, неумолимо покатился в пучину хаоса.
Ада-В"эр, крупнейший торговый город Тайиской Империи, расположен на Золотом пути. С древнетайиского - "царь городов", основан Вадаром IV в честь победы над многочисленными племенами. Город, в котором через двести лет подписали договор, ознаменовавший завершения длительной и кровопролитной войны с Султанатом. После победы Ада-В"эр, указом Императора, становится воротами в Академию. Стационарный портал связывает его с Мраморным островом - куском земли в сотне лиг от материка, отданным магам под строительство учебного заведения. Маги, которые фактически и внесли решающий вклад в победу, по достоинству оценены Императором. Архонт Август, в награду за военные заслуги, становится первым ректором первой в мире Академии. Заря развития магического искусства.
Знания академии пользуются спросом у всякого, кто может платить. Плата велика, но это не отпугивает многочисленных претендентов. Раз в год, на праздник Весеннего Поступления, толпа штурмует приемную комиссию. Дворяне и торговцы, искатели приключений и шарлатаны приезжают в город в надежде получить заветную печатку студента. Приемные залы академии, расположенные на центральной площади, привлекают людей со всего мира.
Война, по сути основавшая академии, наложила отпечаток и на дальнейшее обучении. Уровень боевой подготовки очень высок. Спустя несколько лет, из-за участившихся смертей в драках между факультетами, формируется магический дуэльный кодекс. Обучение приобретает налет изысканности с привкусом опасности. Смертельные случаи придают обучению своеобразный шарм и сильно влияют на успеваемость. Дуэли всячески поощряются Советом. Опыт войны показал, что хороший маг успешно заменяет несколько сотен воинов.
В первый год опытные учителя отбирают и просеивают студентов. Обращают внимание на все - характер, семья, способности и наклонности. Первый курс общей магии дает время определить силу и предрасположенность студента. Отучившийся три года имел право носить пояс подмастерья и уже никогда, ни в чем, себе не отказывал. Армия и имперские службы всех сортов постоянно нуждаются в свежих кадрах. Не особо умелая каста служит тем смазочным материалом, что позволяет империи работать. Окончивший обучение получал младший дворянский титул и приставку "арх" к фамилии. Ни тяжелое обучение, ни возможная мобилизация всех архов в случае военных действия претендентов на титул не отпугивали. Окончив четвертый курс, студент получает печатку бакалавра и практически все возможные блага доступные человеку. На его мелкие шалости закрывала глаза даже служба безопасности империи. По слухам, особо ценные кадры использовались в закулисных играх императорского двора. Хотя академия и следила за своими выпускниками, прикрывать всех она не могла. Дальнейшее обучение предлагалось лишь избранным студентам с большим потенциалом. Доступ к высшей магии Академия открывала единицам. Такие маги - неприкасаемая элита империи. Обучение у них длилось всю оставшуюся жизнь.
Город стратегически расположенный на пересечении множества торговых путей быстро становится еще крупней и богаче. За магические побрякушки платят золотом во всем мире. И платят очень щедро. Растет спрос на эликсиры молодости, боевых големов и оружие, на лекарства и легкие наркотики. Товары академии нужны каждому. Город словно сидит на золотой жиле, постепенно утопая в роскоши. Со всего мира в него устремляются торговцы. Наступает расцвет культуры, торговли и магического искусства. Город растет.
Неизменным остается лишь центральный квартал, изменять который запрещено указом императора. За триста лет в "золотом квартале" построили всего сотню домов. За право поселиться здесь многие, не жалея, расстались с баснословным состоянием. Квартал собрал купеческую и торговую элиту со всего мира. Простым смертным доступ в этот район закрыт. Здания - монументы богатству и роскоши. Это банки, представительства торговых домов и купеческих гильдий. Не смотря на усилия декораторов, все они напоминают небольшие крепости.
Город притягивает жадные взгляды окрестных государств, пиратов и авантюристов всех мастей. Лакомая приманка для нападения, Ада-В"эр застраивается высокими крепостными стенами. Армия и наемные отряды - лучшие из лучших. Город платит за спокойствие звонкой монетой. Боевые галеры постоянно патрулируют воды вокруг Мраморного острова. После нескольких неприятных инцидентов Академия вносит свой вклад. Количество боевых магов увеличивается с каждым годом. Их эффективность настолько высока, что город получает неофициальный статус "неприкасаемого". Спустя триста лет после основания город находится на пике своей славы и могущества. Никто не думал, что Академия, обеспечившая величие Ада-В"эра, сама низвергнет его в пропасть.
Жители "Царя Городов" спали спокойно. Огромный город, обслуживающий портал на остров академии, доживал последние часы. Печати, закрывающие на ночь портал, пылали из последних сил. Наложенные, уже два часа как мертвым советом магов, они оттягивали гибель города как могли. Но остановить рвущихся с острова была невозможно. Удары голой, несформированной силы срывали их словно заклепки. Каменная арка тряслась, руны с глухим стоном плавились и, потрескивая, сминались в бесформенные и бессмысленные узоры. Гибель стояла у черного входа в город и методично выламывала замок.
Часы в здании ратуши на главной площади Ада-В"эра показывали полночь. Караул у мэрии недавно сменился, доблестные защитники города из последних сил сражались со сном. Центральная площадь по праву считалась самым безопасным и защищенным местом в городе. Надежней всех армий мира город защищал его статус - статус нужного всем. Город замкнул на себя все страны в торговой паутине. К сожалению, тем кто пришел с острова на торговлю было начхать. Они очень соскучились по развлечениям. Весьма своеобразным развлечениям.
Три фигуры в облаке зеленого тумана выступили из осколков каменной арки. Портал на остров перестал существовать. Неторопливо оглядевшись, они спокойно разошлись в стороны.
Стройная фигурка одной притягивала взгляд мужчин словно магнитом. Аппетитные формы тела ласкали взгляд. Девушка скинула капюшон и встряхнула черными как смоль волосами. Правильные черты лица и огромные невинные глаза цвета морской волны завораживали без всякой магии. Прелестные, чуть полноватые губы расплылись в хищной улыбке. Зубкам милого создания могла бы позавидовать даже акула. Юная, на вид лет девятнадцати, девушка протяжно втянула воздух и повернулась ко второму:
- Богатый город. Насквозь гнилой. Как для тебя строили Верр.
Второй - высокий, одетый в белоснежный халат с высоким воротом, был жутко худой. Ворот оставлял открытыми лишь чуть раскосые глаза и лысую голову. Ядовито-зеленый туман следовал за ним словно привязанный. Фигура слегка терялась в дымке. Длинные тонкие пальцы ласкали клубы тумана, словно милое домашнее животное. Тот, кого назвали Верром, рассматривал город пустым взглядом.
- Моё имя - Веррот.
- Высокомерный ублюдок. - Девушка сплюнула и зашагала в сторону порта. Из этого города стоит убраться быстрее. В отличие от своих спутников, Алиша предпочитала иметь дело с людьми в относительно целом виде. Вкуснее, да и обращать в свои подобия проще когда есть из кого выбирать. А там где крутятся эти двое - людей не остается.
Четверо стражей даже не успели обнажить оружие. Портал с острова магов считался самым безопасным и располагался в центре города. Бойкая торговля любыми магическими товарами позволила городу разрастись втрое за последние десять лет. Пиратов часто видели в прибрежных водах. Охотясь за мелкими торговцами они никогда не нападали на караваны или побережье. Оборона строилась на века, как с берега так и с суши атаковать город было подобно самоубийству. За столетия город оброс магической защитой словно модница тряпками. Охранять центр города было почетной и высокооплачиваемой работой. Плата для стражников оказалась очень высокой.
Веррот поднял ладони на уровень груди и сдавил нечто невидимое, но вполне осязаемое. Сминая воздух перед собой нежить беспристрастно наблюдала как тела стражей, словно мягкая глина, превращаются в единое целое. Плоть и кости, повинуясь чужой воле, изгибались и сращивались в нечто жуткое. Прибывший из портала, опустив руки, наблюдал за окончанием трансформации.
Переплетения окровавленного мяса, с торчащими на манер шипов костями, встало на две мясистые лапы и, покачнувшись, направилось к ближайшему строению. Три руки, каждая толщиной с торс крепкого мужчины, легко сорвали дверь с петель. Тварь начала проламываться в здание. Оставшиеся на вывороченных камнях ошметки плоти ее нисколько не беспокоили. Головы стражей с открытыми в беззвучном крике ртами остались неповрежденными. Торчащие из кадавра, они безумно пялились вокруг мертвыми глазами. Спустя несколько минут тварь вытащила на площадь четверых людей. Бросив их возле фонтана она зашагала к следующему зданию. Веррот вновь поднял ладони. Исковерканные тела несчастных превратились в быстроногую тварь, напоминающую паука. Немного путаясь в конечностях она шустро заскользила вдоль домов. Раздавшийся в конце улицы женский визг привлек внимание паукообразного. Резко толкнувшись, существо вместе с осколками стекла влетело в окно. Крик резко оборвался. Спустя пару минут из окна начали вылетать тела. Спрыгнув на них, существо поволокло новый материал хозяину. Никого не волновало, что они были еще живы.
Если уходящую девушку и облаченного в лекарский халат незнакомца можно принять за людей, то третий выглядел как тварь из кошмара. Хитиновый панцирь, состоящий из множества чешуек, покрывал все Маклука. Вместо человеческого лица - гротескная пародия с антрацитовыми жвалами и фасеточными глазами. Правая - вполне обычная рука, соседствовала с костяным клинком левой. Четыре прозрачных крыла за спиной довершали картину. Дернув крыльями в сторону бывшей спутницы, тварь чирикнула ей в след что-то непонятное, но явно презрительное.
- Маклук, оставь ее. Пусть убирается. Начинай, у нас мало времени.
К этому времени уже с десяток големов из плоти собирали урожай в ближайших домах. Крики жителей собрали стражу всех близлежащих кварталов. Плохо вооруженные и обленившиеся, стражники не могли справиться с порождениями безумного мага. Спустя некоторое время они сами вступали в его армию. Словно щупальца спрута, твари расползались по городу, выискивая лакомые куски. Отдельный отряд вылавливал живых людей и подтаскивал инсекту. Тот укусом впрыскивал в тела горожан яд и потерявшие сознание люди сбрасывались в кучу. Отложенные в тела личинки развивались с умопомрачительной скоростью. Скоро армия вторжения пополниться летающими тварями. Сбежавшие из города будут настигнуты и уничтожены, а тела - сожраны. Малышам надо расти, а чем меньше пищи сбежит - тем проще будет. Маклук радостно застрекотал сочленениями панциря. Тысячелетнее ожидание подошло к концу...
Восходящее солнце застало лишь зарево пожаров обреченного города и крики спасающихся бегством жителей. Проклятые за четыре часа вырезали практически все население самого большого города мира. Даже архи города смогли лишь более-менее героически погибнуть, не дав использовать свои мертвые тела. Вырезавшие академию разметали магов Ада-В"эра как щенков. Взлетающие в воздух дети Маклука устремились во все стороны. Уйти удалось лишь одному кораблю, капитан которого прихватил из гибнущего города юную прелестницу.
Алиша стояла на носу корабля и размышляла над судьбой мира. Несчастной судьбой обреченного мира. Оставшаяся на острове сестра настроила ее на грустно-философский лад. Люди конечно мерзкие существа, но когда их прижмешь к стенке - сражаются яростно. И даже среди них встречаются существа приятные и годные не только в пищу. Хотя пищи среди них гораздо больше. Обернувшийся в сторону капитана демон облизнулся - вот этот годился только в пищу. Волны похоти, исходившие от холеного хлыща, раздражали и дразнили вкусовые рецепторы. Рот наполнился густой и вязкой слюной. До конца плаванья оставалось неделя - последняя неделя жизни капитана и его команды.
ГЛАВА 1
Словенская земля начинается от Большой степи и тянется далеко на запад. Доброму коню две-три седмицы скакать, пока в Алтийское море не упрется. На берегу стоит Старгород, город богатый и насквозь торговый. Оттуда, через Дальный пролив, словенские купцы торгуют со всем миром. Казне морская торговля выгодна, климат суровый - пешие караваны разорительно пускать. Потому Старгород, для словенов, город важный и почитаемый.
Южная граница словенских земель проложена по Каштанным горам. Где кончаются горы, там спорная территория - дикие племена. Эти платят дань по-разному, кто князю Олегу, а кто - ромеям. До чьего кулака ближе - тому и платят.
Много земли у князя Олега, много племен под его рукой. Богатства не дают соседям покоя, чужой кусок зависть разжигает. Так было всегда. Потому спят, на словенских землях, вполглаза, а войско держат сильное. Молодежь к мечу едва не с пеленок приучают. В прошлом довелось повоевать, почти десять лет князь из седла не вылезал. Хабиды, кочевые племена из восточной степи, в гости регулярно заглядывали. Султанат давно хабидских вождей купил и вертит ими как хочет. Любят в Султанате красивых невольниц, вот и покупают через чужие руки. Ратибор степь уму-разуму научил, прошел из конца в конец огнем и мечем. Войско словенов осадило Бухру, и через месяц вошло в город. Губернатора - пашу Суида, князь за былые заслуги велел на кол посадить. Слишком много невольников через этот город прошло, не зря его Соленым называют.
На западе тоже не спокойно, у тамошних племен боги жестокие. Их шаманы много власти в свои руки взяли, а кого в жертву приносить им без разницы, что своих, что чужих. Войны для западных племен - необходимость, потому и на западе проблем хватает. Князь знатным воином был, воевать любил и умел. А умер от яда гнилого - отраву на пиру подсыпали. Умирал Ратибор мучительно, семь дней метался в бреду. И всю неделю возле отца сидел сын, смотрел как отец умирает.
С тех пор у словенов новый князь - Олег, сын Ратиборея. Уже пять лет правит, за это время про него разные слухи поползли. Народ его волхвом зовет. Говорят, что богов почитает, в темную ночь может зверем перекинуться. Птицы и твари лесные его слушают. В общем, слухи разные ходят, но в одном сходятся - правит князь мудро, долгих лет ему. Богам за него молятся, а значит добрый князь.
Один недостаток у Олега - молод князь, хоть и носит славу Мудрого заслуженно. Все равно - играет в нем кровь отцова, кипит. Захотелось ему ратных подвигов - силу словенскую показать и удаль. Собрал войско и отправился в поход на далекий Булград. Южный город, что на берегу Дальнего пролива стоит. Богатый город, торговый, а дань не платит - не порядок. Светлого бога поставили во главе, остальных не почитают, не приветствуют. Словенских купцов в порт не пускают, торговля почти остановилась. Купцы волнуются. Спорят словены - за подвигами пошел князь, за добром булгарским, за землями или за богов слово сказать грозное. Только суть все та же. Войско словенское ушло, и на границе воинов втрое меньше против прежнего. Как бы чего не вышло.
Меня разбудил стук кузнечного молота. Вроде и негромко, наша кузня на отшибе стоит, а не поспишь. Отец работает. Его руку ни с чем не перепутаю. Такое чувство, что молот поет от счастья. Звонко стучит. Неделю назад семья уехала в город к родне, на ярмарке погулять. Туда два дня, назад столько же, ну и в городе немного. Хозяйство на меня оставили, порадовали. Ярмарка мне не интересна, у меня дело важное в кузне. Вот и выходит, наковальня без отца неделю простояла, а ему тяжело без работы. Дед такой же был, от молота не оторвешь. Помню, улыбается в бороду и говорит:
- Ты, Слав, седьмой кузнец в нашем роду. Богатырские мечи ковать будешь. На тебя Сварог смотрит.
Я хоть и мал был, про Сварога уже тогда знал такое, что многим никогда не узнать. В других землях его по-другому зовут - Гефестом у греков, а у ромеев - Вулканом. Могучий бог. Кузнец. Да и когда кузнец слабым был. Дед был как дуб столетний, отец в любые двери боком входит и на плечи быка поднимает. Да и мне боги сил дали, не поскупились. Хотя сила в нашем деле не главное. Может и смотрит на меня Сварог, а только отцов молот я без спросу не возьму. Не про меня он. Не покалечит конечно, родню почует. Только жжет рукоять ладонь чужую. Отцу холодит, мне горячо, а чужого и до костей пробрать может. Вот подмастерьев молот, тот в самый раз будет. Сила во мне еще играет, растет, и молот потяжелей отцового. Ну и поприветливей он, тоже молодой еще.
Ласковое солнышко припекает сквозь распахнутое окно. Моя кровать стоит у стенки, прямые лучи до нее достают ближе к обеду. Ох, чувствую, опять нагоняй получу от отца. Знает, что ложусь под утро, а все равно гневается - лентяем обзывает. Представил его строгий взгляд - сон как рукой сняло. Потянулся всем телом, каждую косточку размял. Душа поет, работу вчера закончил. С кровати легко спрыгнул, кажется толкнись сильнее - взлетишь. Одежда рядом с кроватью сложена, на себя ее. Раз отец в кузне, значит и мама с сестрой вернулись. Вдохнул полной грудью - ноздри затрепетали. Матушка. Кроме нее никто так не готовит. Живот, с вечера пустой, зарычал злобно. В комнате светло, солнышко греет.
Я люблю свой дом. Просторный, сложенный из здоровенных бревен. Такой же надежный как отец. Отец с дедом его и построили своими руками, душу в него вложили. И теплом от него тянет, как от материнской улыбки. Опять потянулся, зевнул широко. Не зря боги мир создавали, не зря трудились. Ради такого стоит поработать. Хороший мир получился, спасибо им. Легко на душе, радостно. Семья домой вернулась.
Босой выскочил в обеденную. Широкий стол накрыт белоснежной скатертью. Мать с сестрой уже давно на ногах, стол богато накрыт. Тоже соскучились, праздновать будем. В центре, завернутый казан. Тепло бережет. Пока отец из кузни не вернется, за стол не садись. Закон семейный. За стол - только все вместе.
- Доброе утро матушка. - Сказал, а сам сестру на руки и кружить.
- Поставь меня, поставь бездельник! - Ругается сестренка, а на лице улыбка до ушей. Тоже скучала. Младшая, всегда защищать меня лезет. Хоть и попадает ей часто, а все же реже чем мне. Яринка красавица писанная, даже отец на нее долго сердиться не может. Умеет подластиться. Подлиза. Мать глядит на нас и тоже радуется. Седмицу дома не были, далась им эта ярмарка.
Скучаю по ним, да только к отцу надо быстрей. Хоть мать с сестрой вступятся как обычно, а все одно - отцова рука тяжелая. Там, что два тумака, что один - невелика разница.
Нравится мне допоздна работать. Чем темней за окном, тем быстрей работа спорится. Вот и вчера как солнце село, так наговор на кольчугу лег. А днем не выходит, хоть плачь. Ладная кольчуга получилась. Не для чужого, для себя ковал. Каждое кольцо аккуратно склепано, а колец тысячи. С каждым разговаривал, тайные слова шептал - на прочность и легкость заговаривая. Вчера общий наговор закончил, собрал воедино. Отец должен понять, ради такого стоило сон отложить. Знает, что его наука у меня по своему работает - легче мне ночами. Вот и вчера также. Лег наговор, да непростой - грозный, тяжелый наговор. С кровью моей наложен. Ратная сила словенская - она грозная и для ворога злая. Да и когда война доброй была. Отец с железом с детства работает - кузнец в шестом колене. Я, стало быть, седьмое. Правильно дед говорил, мои руки мечи богатырские ковать смогут, если отец не оторвет за шалости. Поставил сестренку на пол, за кольчугой сбегал и к отцу в кузню. По пути от матери полотенцем вдоль спины получил, уж больно пироги с ягодой пахли вкусно - не удержался.
Выскочил во двор, в одной руке кольчуга свернута, в другой пирог надкушенный. На улице молот звонче стучит, на всю деревню слышно. Ворчат на нас с отцом соседи - спать мешаем. Отец допоздна работает, а я бы ночью из кузни вовсе не уходил. Да где там. Проходу не дадут. Сон перебил, скотину разбуянил, да еще с десяток упреков. И староста деревенский - Вячко Лысый, опять ворчать будет, что я Алёнке проходу не даю. Красавица она конечно, только сама ко мне льнет. Вчера ходил к приезду семьи воды натаскать. Два часа у колодца крутилась - глазами постреливала. И зря бабки шепчутся, что краснел я, не краснел ничуть, а упарился. Солнце высоко да жарко, а воды много натаскать пришлось. Семье помыться, да в кузню, да домой. А эта стоит, с подружкой шепчется. На меня смотрят и хохочут - хоть сквозь землю провались. Красивая девка. Соседние деревни сватов шлют, а она замуж не идет. В среду прошлую, Гладко на кулаки позвал. Говорит любит, только я знаю, ему старостино добро глаза затуманило. Сравнили мы удар кузнеца и скотовода, за мной правда осталась. Гладко хоть и пастух хороший и на свирели играет ловко, только против кузнеца ему слабо. Отец по молодости с воеводой городским бился. Воевода науку воинскую знал и ухваткам обучался. Будь у воеводы меч в руке, дело бы по-другому повернулось. Руками он отца долго кидал да мутузил. Упарился. Один раз отец и попал то всего. Хорошо попал, чуть челюсть набок не свернул. Друзья теперь, как в город приезжаем - к ним обязательно заглядываем. Сын у воеводы моих лет, говорят, знатный воин растет. Мы с ним часто деремся-боремся. Воевода с ним занимается, я смотрю и запоминаю. В лесу потом тренируюсь.
Из дома вышел, шпарыш-трава пятки щекочет, и солнышко приветливо греет, словно матушка в детстве. Щурюсь, хорошо мне - душа поет. Цыплята по двору носятся, пищат желтопузые. Серый из будки выскочил, хвост виляет - того и гляди оторвется. Нос холодный в руку сует, а сам пирог губами прихватывает. Мне по пояс, а ведет себя как щенок. За ухом почесал, половину пирога отломил - лопай, блохастый.
Матушка с сестрой за ягодами только с ним ходят. Он и от волка случайного убережет, и от злодея. Я тоже пирога остатки в рот засунул и к отцу пошел. Работу показать хочу, терпения не хватает.
Кузница большая, каменная. Деревня у самых гор стоит, камня - хоть скотину корми. Неглубоко в землях, но и не у самой границы. Посередине. Кругом леса да болота, из развлечений - только кикимор погонять. Хотя, они сами любого загонят. В прошлом году за рудой на дальний раскоп ходил и за временем не уследил. Решил лесом срезать. Ох и поводили проклятые. Хитрые бестии, я на третий круг пошел по лесу, когда неладное почуял. Почти до болота довели. Всякий знает, место там поганое. Вода течь должна, а от стоячей воды доброго не жди. Днем еще ладно, а ночью на болоте верная смерть.
Кузнецу пакостить сложно, у нас свои хитрости. Отец, тот везде спокойно ходит. Даже с хозяином леса у него отношения налажены - ты меня не трогаешь, я тебя. Огонь кузни нас оберегает, да Сварог присматривает. Вот и меня поводили, да недолго. Сжал я покрепче оберег нашейный, да шуганул нежить лесную. Туман порченый убрался. Тихо стало, распогодилось, тропинка домой сама под ноги легла. Отец говорил, леший им потом хвосты накрутил, сильно взбудоражил я лес своим наговором.
Когда в кузню вошел, отец как раз заканчивал. Щипцы раскаленную заготовку держат, и молот по ней гуляет. Удары точные, силы - не больше нужного вкладывает. Трижды стукнул и в бадью окунул. Металл шипит, словно змей - сердится. Ничего, прочнее будет. От бадьи пар во все стороны. Батя подкову выхватил, протер и в сторону отложил. Готова.
После яркого света улицы, в кузне темно, как в пещере. Только жар горна кузнечного наковальню и фигуру отцову освещает. Для меня, запах кузни что запах дома. Пахнет металлом, приправами кузнечными, пахнет силой мужской и потом. И все сдобрено запахом кузнечного жара, для непривычного человека тяжелого. А я без него и жить не смогу, без жара, и без ремесла своего.
Отец щипцы на полку положил, молот в сторонку отставил. Всякий думает - молот в кузне главное. Верно отчасти, только кузнецы помнят, что дело кузнечное с другого началось. Сварог щипцы нашему брату подарил, с неба сбросил. С них кузнецы и повелись среди словенов. От бога наша сила пошла. А щипцам кузнечным, с тех пор, почет и уваженье.
Отец на шум повернулся и окинул меня взглядом. На полголовы ниже, но весит вдвое. Размерами он даже с дедом мог поспорить, а крупнее деда я никого не видел. Да и сила в его руках нечеловеческая. В молодости он, на спор, мельничный жернов поднимал, а его и вчетвером едва осилишь. Про отцов молот я вообще молчу. Поднять только мы можем. Батя, я, да дед мог, пока жив был. Больше никому не дается, чужих рук не терпит.
- Здравствуй сынок. Ну и силен ты спать, полдень почти.
Кланяюсь низко, а самому кольчуга руки жжет. Протягиваю:
- Отец, погляди работу. Закончил. - Голос частит. Волнуюсь.
Глянул недобро - не терпит спешки. Но кольчугу на руке взвесил и на чучело деревянное надел. Руки о фартук потер:
- Пойдем, польешь мне.
Сколько себя помню, возле кузни стоит бочка - ополоснуться после работы. Рядом, на стене, полотенце свежее висит. Из кузни выходишь, крышку с бочки в сторону откинешь, и на себя плещешь. Брызги во все стороны летят. Тело от удовольствия дрожит, отдыхает после жары. Отец, тот в бочку руками не лезет, сперва ковшом на руки сольет, потом уже моется. А мы с дедом бывало, что и с головой туда ныряли. Ковшом полил отцу на руки, потом на спину. Ополоснулся, вытерся и в кузню пошел. Молчит. На кольчугу внимательно смотрит. Знаю, работа хороша, а все равно дыхание затаил. Кольчуга чучелу до колена достает - длинная. Рукав, по моей руке, до запястья. Руду вместе выбирали - добрую, еще год сам с ней возился - очищал от примесей. Кольца все меленькие - стрелу остановят. Сам склепал каждое, от простого удара прорехи не будет. Да и плетение двойное - прямой удар выдержит. Не каждому воеводе такая кольчуга по карману, хорошему кузнецу на год работы.
Походил вокруг отец, то так поглядит, то эдак. Брови хмурит, бороду в подпалинах теребит. Приподнял куклу и во двор вынес. Солнечный свет упал на нее, а мне не по себе стало. Чую, что-то не так с ней, а что понять не могу.
- Чем метал чернил? - голос у отца, что гром небесный. Оно и понятно, работы моей в нее немало вложено, плюс материал. Если неверно сделал - убыток. Не только в деньгах дело, работы жалко до слез. И верно, светлей должна быть почти вдвое. Цвет изменился, значит с металлом непорядок. Если примесь осталась, то крепость у металла низкая. Отец к ней не подходил, пенять не на кого. Вместе только руду выбирали. Моя работа, вплоть до наговора конечного. Значит и вина на мне. Я больше ночами в кузне сидел, в полумраке то цвета другими кажутся. Вот при солнечном свете и проявилось.
- Да ничем. По науке делал, как учили.
Отец молча вернулся в кузню. Звякнуло чем-то негромко, словно в куче железа рылся. Вернулся с саблей в руке.
- Проверяй. - Клинок протягивает, а у меня в животе холодно стало. Отцову работу я знаю, чужой доспех как бумагу режет. А куда деваться, взял за рукоять - потянул из ножен. К кукле подошел, чувствую - рука, словно не моя. Работу за целый год одним ударом портить.
- Бей. - Голос у отца ровный, злости нет. Спокоен. Чего ему волноваться, не его работа и бить не ему.
- Бей, кому говорю. - Сказал, словно плетью ожег.
Ну я и ударил, с оттягом, как учил Пашка - воеводов сын. Со злостью ударил за пустой труд, всю силу до последней капельки вложил. Шурхнуло лезвие по кольчуге и улетела дубовая кукла. Стою, в руках саблю держу, разглядываю. Ровненькая, не щербиночки, ни зазубринки - на работу свою взгляд поднять боюсь. Сабля отцова и при слабом замахе рубит все порубом, только и остается удивляться, что кукла надвое не распалась.
Отец пошел, понял, что меня сейчас и ему не сдвинуть. Подошел и замер, куклу на руки поднял:
- Сын, ты столбом не стой, иди глянь. - И мне ее сует.
Смотрю, кольца все целые, только вошли глубоко. Кое-где даже щепа торчит. Куклу выхватил, сдернул кольчугу и начал тщательно рассматривать. Куда бил знаю, а след от удара найти не могу. Нет его. У отца глаза тоже любопытством горят. Бронь ладонью гладит, глаза прикрыл и слушает. Даже его работа после удара саблей коробится. И кольца ровнять приходится, а то и прорехи латать. Чувствую, мою кольчугу он из рук не выпустит, пока не разберется. Во-первых, доспех из такого железа стоит втридорога, ну и мастерству вызов. Сын сработал, чего отец не смог. Если бы матушка за стол не позвала, из кузни до вечера бы не вышел. Мне тоже интересно, от чего металл темнее стал, откуда в нем прочность такая.
Сижу, со стола вкуснятину сметаю, а самому стыдно. Матушка с сестрой старались - готовили. Не каждый день такой стол накрываем. Хоть и не бедствуем, да только Яринке приданное еще не собрано. Вот и улетает мясо с пряностями да приправами, что щи пустые. Отец, тот чинно ест, нахваливает. Только вижу по глазам, о работе моей думает - крутит по всякому в голове, на части разбирает.
Поели, поблагодарили и в кузню. Взяли остатки руды от моей работы, все по-старому сделали. Добавки в руду теми же частями положили, так же колец накрутили. Клепал я сам, в точности как предыдущие. Вместе скрепил, на солнце выносим - блестит металл по-обычному. Кольца простые, от удара легко гнутся.
Отец верно сказал, кольчуга от колец только наговором и отличается. Значит дело в нем, и наложен ночью - один к одному сходится, от того и цвет кольчуга поменяла. Днем проверить никак не получится. Темноту ждать надо, а солнышко высоко. Отец, чтоб делом себя занять, дядьке Игнату косу отковал, а меня из кузни выгнал. Вместе с бронью, чтобы глаза ему не мозолил.
До вечера часов шесть осталось, а кольчугу хочется одеть да побегать в ней. Обновка боевая как никак. Отец ратное дело знает, но не принимает. Говорит, для кузнеца мечом махать - баловство одно. Потому и кольчугу я себе сам делал, не одобряет он моего увлечения. С детства у меня мечта - в дружину к князю попасть. Про них такое рассказывают - сказки меркнут. В кузне работать мне по душе, только тянет меня воинское дело. Мальчишкой еще был, когда князь с воинами своими через город проезжал. Дружина у него знатная, в бою не раз бывала - воины себя уверенно ведут. Бронь у всех одинаковая, не парадная - боевая. Кони породистые, крупней наших лошадок. Как сейчас помню, Ратиборей первым скачет. И нет на нем ни золота, ни каменьев драгоценных, словно не князь. Только глаза голубые сверкают из под бровей - гневается. Рядом с князем мальчишка, лет пятнадцати, на боевом коне гарцует. Ловкий паренек, одной рукой конем правит, другой стяг княжеский держит. Волосы золотые из-под шлема торчат. Мне тогда лет пять было, на князя с дружиной раскрыв рот смотрел. Не знаю, чем я внимание Олега привлек, только коня он придержал возле меня. Окинул взглядом, уздечку выпустил и кинул мне что-то. Рыбкой сверкнуло на солнце, поймал. До сих пор горжусь, хоть с тех пор десять лет и миновало. Серебряная монета, которую княжич подарил, на шее висит - оберег мой.
В лес бежал изо всех сил, времени как раз потренироваться. Уже почти воин - поддоспешник стеганный надел, кольчугу новую, штаны и сапоги кожаные. На левой руке щит круглый болтается, правая - топор на поясе придерживает. Хороший топор, моя работа. Мечи отец запрещает ковать - не дорос еще. Да и сложней мечем работать, а к топору рука с детства привычная. В сапоге нож спрятан, небольшой, но острый. Лук за спиной, для охоты прихватил, и колчан со стрелами. Голова, правда, непокрытая, но шлем еще сработаю, время есть.
Вокруг деревни поля расположены, так что до леса минут двадцать хорошего бега. Ну и до моей поляны столько же. Раньше я дома заниматься пытался. Вся деревня у забора стояла. Каждый посоветовал как лучше, никто мимо не прошел. Бабки сельские, те с головы до ног обсудили. Ратницы. В селе из воинов только отец и остался, остальные с князем в поход ушли. Воевода всех забрал. Не поглядел, что деревня без защиты остается. Говорит, вы от границы далеко, все в порядке будет. Отец дома остался, мечами да бронью откупился. Трусом его никто не обзывал - себе дороже, только осадок все равно остался. Тренировать меня отец не хочет, вот и бегаю в лес. Что Пашка показывал - вспоминаю и повторяю до темноты в глазах. Воевода говорил, рука должна к оружию привыкнуть. А привычку только потом и кровью заработать можно. Вот и бью чурку деревянную, пока топор из руки не выпадет. Потом руку меняю и снова бью, с каждым занятием вкопанный столб короче становится. Ну и поляна расширяется, деревья для чурок я рядом рублю.
Полянка моя сапогами перепахана, уже часа два как по ней прыгаю. Стружка и щепа везде валяется. От меня уже и пар валить начал. Возле полянки ручеек бежит, небольшой, в локоть всего. Вода в нем холодная даже в самый жаркий день. Потому я и поляну эту выбрал, что с себя пот можно смыть и напиться вдоволь. Кольчугу с себя снял, на ветку повесил. Радует меня, хорошая работа. На теле сидит как родная - нигде не трет, не мешает. Рядом стеганку, ох и запах от нее идет - пусть проветрится. Водой обмылся, а нижнюю рубаху нательную в ручье сполоснул и на себя натянул. На мне быстро высохнет, как раз силки проверить успею.
Пока ловушки проверял, пока зайца потрошил - солнце уже вниз пошло, темнеть начало. Заяц жирный попался, мясо душевно так пахнет, соком на угли капает. У меня живот ворчит от голода, хоть сырым жуй. Силы нет терпеть, так есть хочется. Поверну мясо и на другой конец поляны - от запаха подальше. Съем и домой пора, будем с наговором разбираться.
Стою, в чурку нож засапожный метаю. От голода отвлекаюсь. Правой рукой, потом левой. Стоя метну, сидя, от земли кину - по-разному. Воевода много про нож рассказывал, не раз ему такие броски жизнь спасали. С ножом у меня лучше получается. Топором только в лесу тренируюсь, да не каждый день. А нож из рук почти не выпускаю. Развернулся на пятках и неожиданно метнул в другую сторону. Нож вошел в дерево, как раз куда я целился. До дерева шагов десять, есть чем гордиться. И засел глубоко, еле вытащил.
Сколько себя помню, в лес я только с дедом ходил. Отец, тот к лесу равнодушный, а дедушка окрестности знал лучше любого охотника. Грибов и ягод за час столько собирал, мне за день не набрать. Он про лес много рассказывал. Про хищника лесного, как след читать и кого стороной обходить. Лук первый мне дед подарил, он и стрелять научил. Березовым соком меня дед первым напоил. Люблю деда, и лес люблю. Дед давно умер, а лес его помнит.
- Что ж ты, нелюдь, дерево мучаешь? - голос раздался почти над ухом. Тело извернулось само собой. Отпрыгнув назад, я выставил перед собой нож. Шагах в пяти стоял невысокий мужичек. В лаптях и рваном кафтане до колен. Штанов на мужике не было - из кафтана торчали волосатые ноги. Лицо пряталось под широкой шляпой, только длинную зеленую бороду и видно. Стоит, на палочку опирается. Улыбается душевно, а у меня мороз по коже. Что ж я натворил, если леший сам ко мне вышел. Важней его в лесу никого, тут он хозяин.
- Ты нож убери, не ровен час - порежешься. - Тихонько так сказал, только я на всякий случай назад шагнул. Шагнуть то шагнул, только о корень запнулся и на спину плюхнулся. Сварог свидетель, не было там корня никогда, и сейчас нет. Нож я убрал и на ноги поднялся. Хозяину лесному поклонился низко, спина не переломится. Наша семья от него зла не видела, и лесу зла не творила.
- Прости дедушка, больше не буду. Не со зла я, науку воинскую постигаю. А дерево я медом замажу, и больше портить не буду.
Леший, не переставая ворчать, пошел к дереву. Вроде и рядом прошел, а под шляпу заглянуть не получилось. Только и видно, что глаза зеленым горят. У дерева остановился, ладошкой поводил вверх-вниз и кора начала на глазах затягиваться.
- Замажет он. Я тебе сам что-нибудь замажу. Поляну истоптал всю, как мне теперь грибницу выращивать. - Старичок сел на пенек, и ткнув палочкой в сторону от себя, добавил: - Там постой пока, поправлю тут.
Похватав развешенное, встал в сторонке. Спорить с лешим себе дороже. Интересно, что ему от меня нужно. Не верю, что пришел за дерево и поляну наказывать. Хотя про дерево я не подумал, дед и тот по шее бы дал. За лешим смотрю, а сам одеваюсь. Он вроде добрый, а все равно - нечисть, если бежать придется лучше на себе тащить, чем в руках. Чем больше на мне железа будет, тем проще. Лесная магия, она железа не переносит. Потому кузнецам и проще и сложнее одновременно. Топоры из наших рук выходят. Старик вон поглядывает, хоть и боевой топор, не для дерева. С огнем кузнец опять же дружит, а для леса огонь - первый враг.
Сидит на пеньке, в карманах копается. Трубочку достал, табачок из кисета на ладошку вытряхнул, и набивать начал. Трубка украшена головой медведя, от времени потемнела. Леший затянулся, и дым в сторону поляны выдохнул. Дует вроде не сильно, а дым поляну почти всю затянул. Низко стелется, по самой земле. Лесными ягодами и травами сладко запахло. Легкий ветерок дым в сторону сдувает, а под ним трава зеленая. Ни следа от сапог на поляне не осталось, даже щепа и стружка пропала.
Сидит, трубочкой затягивается, дым сторону пускает. Дым уже обычный, хоть и пахнет травами. Леший молчит, и я молчу - с ноги на ногу переминаюсь. Чувствую, рассматривает меня внимательно. Буркнул что-то в бороду и дальше сидит. На меня как ступор напал, переспрашивать боюсь. Стою.
- Мясо, говорю, переверни, олух. Подгорает. - Ворчливый голос у лешего, а мне легче стало. Улыбка в голосе почувствовал. Не со злом пришел, поговорить хочет. Дед мой, тот вроде с лешим беседовал, а больше он никому не показывался. Жутко мне интересно, зачем я ему понадобился. Леший - человек важный, хоть и не человек вовсе. И дела у него такие же, шутка ли - весь лес его вотчина. Получается я в гостях, хоть и гость незваный. К костру я уже спокойно шел, и мясо вовремя перевернул. В самый раз - хрустящая корочка поверху пошла.
Пока с мясом вожусь, на старика лесного редкие взгляды кидаю - пристально смотреть не вежливо.
- Гадаешь, зачем ты мне понадобился? - заметил, что рассматриваю.
- Конечно, не с каждым леший поговорить выходит. - Ляпнул, и чуть голову в плечи не вжал. Дед говорил, не любит хозяин леса, когда его лешим зовут. Обижается. Замер я, только руки двигаются - мясо на лопух переложил, костер из ведра берестяного залил аккуратно. Ведерко специально для такого случая держу. Не дай боги пожар случится - тщательно залил. Вроде в порядке все, леший на пне сидит - трубочку выбивает.
- Лешим меня люди зовут, кличка собачья. Лесовик я.
- Ну я не со зла. Угощайтесь вот, мясо знатное получилось. Со специями, семья из города привезла.
Лесовик взял половину зайца и одним движением засунул в рот. Жевнул пару раз вместе с костями - заяц только хрустнул, и проглотил. Заяц здоровый был, а лешему как закуска легкая. И зубы у него с фалангу пальца, даже на вид острые. Пока с трубочкой сидит - мирный дедушка, а рот откроет - натуральный хищник. Не у каждого волка такие зубы. Верно слухи ходят, нельзя лес злить - сожрет. Вот этими зубами и схарчит, одно слово - нечисть. Хоть и маскируется под человека.
- За зайца спасибо. Теперь меня слушай, неперебивай. Беда к вам пришла, Слав. С востока тьма надвигается. Не вся - первые росточки прорастать начали, только вам и их хватит, чтобы сгинуть. Дед твой хорошим человеком был, помог мне. Давно правда, только у моего долга срока нет.
- Со стороны степи, так мы...
- Помолчи, и не перебивай. Да, через леса мои степняки идут. Большая орда. Но степняки дело привычное. Они вас или вы их - мне без разницы. Для леса вы все одинаковые. По мне так степняки даже лучше будут, вас угонят и сами уйдут. В этот раз с ними зло идет большое. По лесам словно судорога проносится. Там где орда идет - деревья и твари лесные болеть и умирать начинают. Жуть на мою землю пришла, Славушка. Я давно живу, лет почитай за тысячу. Думал уже и не удивить меня ничем, а такого не видел.
Леший передернул плечами и плотней запахнулся в кафтан.
- Спасибо тебе лесовик за предупреждение. - Я окинул поляну взглядом, вроде ничего не забыл. - Побегу я, наших предупрежу. Встречать будем.
- Стой. На вот, прожуй тщательно и проглоти. - Леший достал из кармана невзрачный корешок и протянул. - Это росток от сердца леса. Редко в людские руки попадает, но долг отдавать надо. Проглотишь - частью леса станешь. Там где я не смогу - лес защитит. - Тяжело вздохнул, видимо правда дорогой подарок, от сердца оторвал. - А теперь, беги Славушка, мало времени у тебя. Лес замер - близко гадость эта. Если совсем тяжко станет - семью сюда веди. Укрою.
Я бежал изо всех сил. Если старик прав - каждая секунда на счету. Князь всех воинов увел, защищать село некому. Мужиков десять в селе осталось, и те больше с луками да ножами. Охотники, а не воины. Надо в лес уходить, раз леший помочь обещал. Степняку нас в лесу не достать, они в там как дети. Успеть бы только.
Женский крик раздался, когда я уже к дому подбегал. Не крик даже - вой тоскливый. Не успел.
Дом наш на краю села стоит, на отшибе. Чтобы кузня не пожгла ничего. В этом спасенье, пока беда с того края дойдет - мать с сестрой сбежать успеют. Через плетень перепрыгнул - даже не заметил. Отец из кузни выскочил, молот в руке держит. Глаза серьезные, сам все понял. Беда пришла.
- Отец. Степь пришла. В лес уходить надо. - Голос у меня от бега срывается. В легких словно огонь горит.
- Мать с сестрой защищай. Пусть в лес бегут. Я сейчас. - И в кузню нырнул.
Я в дом. Плечом косяк своротил - даже не заметил. В прихожей Яринка стоит, ведерко с малиной к груди прижимает. Глаза, что блюдца, тоже крик услышала. За плечи схватил, в глаза смотрю:
- Бери мать. Бегите в лес. Укройтесь. - Не шевелится. Знаю, кричать на нее нельзя. В ступор впадет, до леса сама не добежит, а дотащить не успею. - Сестренка, беда случилась, спасай матушку. Мы с отцом тут останемся - задержим.
Сестра у меня умница. Собралась, из глаз ужас ушел, как я про маму заговорил. В спальню метнулась за мамой, на пороге и столкнулись.
- Бежим. - Это они уже в голос. Мама ко мне повернулась:
- Рядом с отцом будь. Берегите друг друга.
Выскочили во двор все втроем. Отец у кузни стоит - стеганку затягивает, на земле кольчуга и меч со щитом валяются. Посередине двора Серый стоит. Лапы широко расставил, шерсть дыбом стоит. Зубы оскалены и рычит низко-низко, утробно.
Отец ловкий, уже кольчугу натягивает. Да еще командовать успевает:
- Серый, охраняй. До леса живыми доведи. Слав пойдешь с ними, проследи чтобы не перехватили. Если степь, могут перед лесом засаду пустить. Знают, твари, куда словен бежит. Потом назад. Я тут встречу. - Обнял меня, прижал к себе и боднул головой несильно. - За мать и сестру - головой.
Мать к нему сама бросилась, поцеловала крепко. Сестра сбоку ревет.
- Бегите, а то все сгинем. - Отец оторвался от них, толкнул в сторону леса и, развернувшись, побежал в деревню.
Бегу, во все стороны сразу глядеть пытаюсь. Мать с сестрой сзади, не отстают. Я щит за спину забросил, в руках лук - с одним-двумя справлюсь. Если больше будет только и остается, что жизнь дороже продать. Главное чтобы семья ушла.
До леса минут десять бежать, а может и меньше - раньше так не бегали. Хорошо я в лес часто ходил, тропку проложил. Трава вокруг высокая, а по натоптанному бежать легче. Быстро бежим, страх подгоняет. Впереди Серый - дорогу проверяет, его нос любую засаду почует за сто шагов. Потом мать с сестрой, быстро бегут - словно крылья выросли. Я замыкающим, бегу - оглядываюсь. Только все равно не успели. Сзади свист раздался заливистый. Трое степняков за нами скачут, село по широкой дуге огибают. Кони галопом несутся, не уйти. Двух минут не хватило, была бы лошадь - успели бы. Мама стоит, руки опустила, в глазах ужас плещет.
- Беги мама, о Яринке позаботься. - Подтолкнул и уже в спину шепнул: - Все хорошо мама, не бойся. Не достать им вас.
Собаке охранять наказал и к степнякам повернулся. Знаю, побежали быстрее прежнего. Каждая секунда дорога, она родню от рабства спасает. Никогда в человека не стрелял, а сейчас спокоен. Шагов на двадцать в сторону отбежал. Солнышко за моей спиной стоит - хабида слепит. Трава высокая, ветер гнет ее - поправку сделаю. Целится легко - не промахнусь. Правду старики говорят, дома и стены помогают. Смотрю на всадников - парни молодые, на год-другой меня старше. Скачут, свистом себя и коней подбадривают. Сварог свидетель, да они ж наперегонки скачут. Друг с другом соревнуются - кто первым догонит, у кого добыча лучше будет. И такая ненависть во мне проснулась дикая, аж трясет всего.
- За рабами пришли, добра чужого подавай. Твари. Сейчас. Попотчую. Хлебом. И. Солью. - Горло перехватило, хоть зубами рви. И буду рвать, но матушка с сестрой им не достанутся. Добегут к лесу, там их лесовик укроет. Только так и будет. Сам дышу глубоко, изо всех сил ярость уняться пытаюсь. Не дай боги промахнусь. Трое на конях -пешего легко зарубят. Вон, двое арканы потянули, третий ятаганом машет.
Первая стрела легко пошла. Словно на охоте с отцом, ох и похвалил бы меня. Степняк из седла кубарем укатился, только конь вперед скачет. Привыкли, что охотничьи стрелы от их доспеха отскакивают.
- Отведайте моих гостинцев, сам ковал, гости дорогие. - Шепчу себе тихонько, успокаивает. Каленая стрела легко пробила войлочную куртку. Пашка говорил у степняков железа не много. Оружие плохонькое, а доспех и вовсе - толстая куртка с железными бляхами нашитыми. Куртку войлоком и волосом конским набивают. Против легких стрел им хватает, а сражаются они больше верхом. Да и много железа их кони не повезут. Лошадки выносливые, но уж больно маленькие. Так что рукопашная степнякам ни к чему. Налетели, постреляли и бежать. Только в этот раз убегать будет некому. Целился я в первого, улетел аркан в сторону, а степняк аккурат под копыта товарищам. Лошадки у них может и маленькие, только скорость набрать успели - ни свернуть, ни объехать. Только хлюпнуло под копытами.
Второй выстрел оказался хуже. Степняки успели разъехаться в стороны и за коней укрылись, да и солнце им мешать перестало. Стрелять в лошадку пришлось. Жаль ее, только деваться некуда. Стрела в шею вошла, конь споткнулся и несколько раз подпрыгнув упал на землю. Степняка вроде придавило, а может и нет - рассматривать некогда.
Третий выстрел я испортил. Степняк на меня скачет, ятаган под удар занес. Резвый гад, лошадь разгорячил, уже шагах в двадцати от меня. Момент подгадал и влево за коня ушел, стрела мимо прошла. Вынырнул и рубанул. У меня только лук в руках, щит поднять не успел. Луком и закрылся. Ятаган его пополам развалил, но удар вскользь пошел. В лицо целил, видит тварь, что шлема на голове нет. Остаток удара в кольчугу пришелся, только толкнуло немного - скорость то набрал порядочную. Топор у меня боевой, для метания слабо годится. Только без лука мне со всадником не справится, говорят хабиды с арканом едва не рождаются. Может и не с колыбели аркан в руки берут, но владеют им хорошо. Любимое развлечение - поймать врага да протащить по камням да по ухабам. Потом тело изломанное и покореженное - собакам бросают. Удаль и выучку показывают. Нет у меня шансов против степняка. Потому и топор ему в спину метнул от безнадеги. Не верил что попаду. Рука не дрогнула, в лесу так не кидал, как сейчас получилось. Лезвие степняку в спину вошло, сапог в стремени застрял видать, так его конь с топором и увез.
Наверное эту троицу я буду помнить всю жизнь. Первый раз убил человека. Убитого стрелой и топором я не запомнил, а вот третьего придавил конь. Он пытался выбраться когда я подошел, таких испуганных глаз я никогда не видел. Молодой парень. Голубые, чуть раскосые глаза, и волосы - непослушные, из-под шапки выбиваются. Рукой отмахивается, тело конем придавлено. Нож я потом в землю воткнул, чтобы от крови очистить. И ятаган его с собой взял, считай, на топор поменял. Клинок паршивый оказался - металл дрянной. Какой хозяин, такой и клинок.
Оглянулся вокруг - нет никого. Мать с сестрой в лес ушли, пес их охранит, а леший укроет. Не знаю, что там за страх у него - по мне так разбойники обычные. Нет в них ни капли потустороннего. Потом разбираться будем, отца выручать надо. В селе от конников толку не много, а воин он хороший. Только хабиды народ трусоватый, толпой бить привыкли. Если так глубоко забрались к нам, значит силу почуяли. Не было раньше такого.
Про пружину в душе, что с матерью и сестрой все порядке.
Назад бегу, по той же дорожке натоптанной. И еще сто раз бы пробежал, лишь бы с отцом все в порядке было. Щит на руке висит, правая саблю хабидскую на замахе держит. Выскочит кто - сразу ударю. Не привык я к ятагану. Легкий. Не мое оружие, рука не чувствует. И метал скверный, боюсь переломится.
Когда мимо дома проходил, из нашей кузни шум почудился. Видать, отец вернулся - надо в лес уходить обоим. Так с разгону и влетел в заднюю дверь. Со света заскочил - не вижу ничего. Нож я телом почувствовал. Сварогу спасибо, кольчугу в срок доделал. Второй раз от смерти уводит. Саблей не глядя отмахнулся. Ножом справа били, туда и ударил. Попасть то попал, только ятаган от удара переломился. Удар то прямой был, завяз клинок и на излом пошел. Рука обломок держит - словно накаркал. Ничего, и им двину - мало не покажется. Боком повернулся и щитом отгородился. Глаза часто-часто моргают, высмотреть пытаюсь откуда бить будут. Жить то хочется.
Пока проморгался, думал зарежут. Повезло, степняк один был, видимо самый жадный оказался. Кузня наша, для воина, лучше некоторых сокровищниц будет. Мечи, сабли, доспехи - есть чем поживиться. Не много, но одному хватит. Плохо, топоров не оказалось. На ярмарке все разобрали, новых отковать не успели. Для простого мужика топор привычней. В работе пригодится, а при случае им и отбиться можно. Вот и получается, что из всего оружия мне только молот отцовский и подошел. Не боевое оружие, только от своего меча я первый умру - сам зарежусь, никакой степняк не нужен.
По селу бежать пришлось задними дворами, так меньше шансов наткнуться на хабидов. Прямую стычку мне не пережить. Тренировки это конечно хорошо, только шестнадцатилетний пацаненок против этих шакалов не выстоит. Был бы у меня лук, тогда еще можно потягаться. Помянул недобрым словом степняка, разом лишившего привычного оружия, и дальше побежал. Два дома прошел. В окна заглядывал - никого, все разбежались видать. Мертвых не видно, да и сражаться тут некому - старики да девки живут. На третьем удача меня покинула. Я уж подумал обошлось. Успели деревенских предупредить и все сбежали. Ошибся. Во дворе пес лежит, в боку - обломок стрелы. Крови под ним натекло немало, здоровый пес - чуть меньше нашего. Значит к Умилу гости пришли незваные. Умил в молодости знатным охотником был, мне про него дед рассказывал. Они с ним погодки были. Только на охоте ему кабан ногу порвал. Знахарка, что могла - сделала. Только кости все равно неправильно срослись. С тех пор Умила за глаза Хромым зовут. Сын его с воеводой ушел, остался дед Умил с невесткой.
Окошко в доме низкое, а под ним крапива растет. Жжется, а идти надо, хватит в двери ломиться. Одного раза хватило, бок до сих пор ноет. Прислушался, и так мне мерзко стало. В дом заглядываю осторожно, так и есть - двое. Один, спиной ко мне стоит и над невесткой Умиловой трудится. На столе разложил и пыхтит мерзко, тварь степная. Второй, помоложе, видно очереди своей ждет. Из соседней комнаты выглянет, слюну пустит, и назад. Помешать боится или грабит потихоньку. Хозяин дома на пороге лежит, по лицу его саблей ударили. В руке топор плотницкий, только у него лезвие чистое. Не достал старик никого. Ничего дед Умил, я тут приберусь.
Дождался пока молодой заглянет, и в окно тихонько влез. Молот пришлось на пол поставить, боюсь тетку зашибить. Бумкнул молот, а степняк увлекся, даже головы не повернул. Ничего, сейчас повернет. Два шага до стола - дело полсекундное. Одну ладонь положил на макушку, вторую в подбородок степняку упер. И в сторону голову ему, до хруста. Была бы сила богатырская, я б ему башку вовсе открутил. Степняк обмяк и не шевелился, со стороны можно подумать умаялся. Теперь главное чтобы Лидия вопить не начала. Обошлось, в доме тишина. Женщина, кажется, сознание потеряла. Из соседней комнаты только звуки, будто мебель вверх дном переворачивают. Подожди родимый, я сейчас.
Подхватил молот и к двери в два шага проскользнул. Молотом размахнулся и выдохнул изо всех сил. Степняку уже не выдохнуть, а мне надо, чтобы молодой в комнату глянул. Он и не заставил себя ждать. Тень в дверь падает, вижу - голова опять в двери показалась. Три раза он так заглядывал, пока я под окном сидел. На четвертый ему молотом и случилось. Я хорошо размахнулся, руку тряхнуло - как по наковальне стукнул. Ударил и внутрь комнаты за ним шагнул, чтобы добить если живой. Туда шагнул, и тут же назад выскочил. Некого там добивать. Молот на пол упал, меня самого вывернуло, чуть ли не на изнанку. Стою посреди комнаты, рот тыльной стороной вытираю, комнату кружит как карусель ярмарочную. Первый раз человека молотом ударил, силу не рассчитал. Вместо головы у степняка каша непонятная. Вниз глянул молот в этой каше и рука забрызгана. Чувствую - второй раз завтрак наружу лезет. Руку о кольчугу тру и глаза по сторонам бегают, словно чумные. Вокруг все плывет, сколько в себя приходил, не знаю. Словно в тумане к столу подошел, степняка в сторону сбросил. К стене подошел, там лавка стоит, рядом с собой молот поставил. Сижу, шапкой басурманской с него жижу счищаю. Голова пустая. Глаза на стол стараюсь не поднимать. Хабид женщину с ножом у горла пользовал, перед смертью успел надавить. Потому и молчала Лидия.
В голове пустота, стукни и зазвенит как пустой казан. Шапку в сторону отбросил, ноги сами к телам направились. Лидию со стола в спальню унес, на кровать положил. Нельзя ее на столе оставить, сердце дергает. Молодой тут разгром учинил, только прибираться некогда. Полотно на полу подобрал и накрыл с головой. Выживет кто из сельчан, тогда и похоронят по-божески. Уже на выход собрался, когда в углу бадейку с водой заметил. Чуть мимо не проскочил, в последний момент остановился. Голову в бадью окунул, чтобы пустоту прогнать смертельную. Водица прохладная, за шиворот потекла - взбодрила. Сварог поможет - выживу, тогда и тосковать время найдется и оплакивать. Встряхнулся как пес. Щит со спины на руку перекинул. Посидел, передохнул, пора дальше идти. Как бы не опоздать. Рукоять молота в ладони потеплела, словно подбодрить меня хочет.
До центра деревни три дома осталось, а степняков все не видно. Не могут они малым числом прийти, давно должны появиться. Трое со стороны леса встали, один в кузне попался, еще двое в доме. Уже шестеро на счету, только непонятно откуда у них лихость такая. Никогда так глубоко не заходили. Расслабились, как у себя дома, будто знают что деревня без защиты.
К дому старосты я сзади подошел, в домах тишина, никого не видно. Оно и понятно, все хабиды здесь собрались. Усадьбу штурмуют, деревенских достать пытаются. Видимо, как крик поднялся, все сюда сбежались. У старосты один на всю деревню каменный дом, его оборонять проще. Эти твари дозор на тот конец деревни выслали, а сами за усадьбу взялись. Только дела у них не очень продвигаются. Три степняка на заднем дворе лежат. Ежей напоминают, так их стрелами утыкали. Остальные между домами перебегают, за щитами прячутся. У старосты на первом этаже окна небольшие, их мебелью заложили - не ворвешься. Со второго наши из луков стреляют, троих уложили. Степняки пока не штурмуют, задумали что-то.
Я дворами обошел, интересно, что с главного входа творится. Ох и нехорошо мне стало. Степняков человек пятьдесят крутится, встали так, что стрелять без толку. Человек двадцать связанных лежит, молодежь лет тринадцати. Стариков не видно. Не думаю что попрятались, степняки быстро налетели. Первый крик с середины деревни донесся, значит крайние дома тихо взяли. Стариков вырезали, чтобы руки себе не связывать. Смотрю на все это, что делать не знаю. Как нашим помочь? Был бы лук, двух трех я бы издалека убил. Еще одного в ближнем бою, и то если Сварог поможет и удача улыбнется. Без лука и пытаться не стоит, пока добегу с молотом - стрелами утыкают. Степные луки послабей наших, только мне и того хватит. Ноги и голова без доспеха, мне одной стрелы достаточно.
Пока размышлял и смотрел на все это, хабиды зашевелились. Из-за дома, что рядом с усадьбой, старик вышел. Степняк мне чуть выше пояса, толстый сволочь - поперек себя шире. Остальные вокруг него бегают, кланяются низко и от стрел закрывают. Зачем спрашивается, от усадьбы он забором укрыт. Не иначе как выслужиться хотят. Может вождь, хотя одет богато, но не похож. Перстни на все пальцы одел, на солнце блестит. И волосы черные - одно слово, ворон. Доспехов нет и сам - безоружный, на посох опирается. На вершине посоха череп зверя красуется.
Пока я старика рассматривал, глаз за движение непонятное уцепился, вслед за ним что-то показалось. Я даже головой встряхнул, сперва глазам своим не поверил. За ним вышла похожая на человека тварь. Я высокий, а она на две головы выше, степняки ей вообще по пояс. Кожа смуглая, почти черная, я такой не видел никогда. Ветер ко мне дул, так от нее кислым и ядовитым несет. Есть у кузнецов настойка - узор на металле травить, запах очень похожий. Все бы нечего, если бы не голова зверя, вместо человеческой. Чем-то волка напоминает, только черная и уши высокие - торчат вверх, подергиваются. Обувь странная, словно из металла плетеная. Ноги голые и кожаная юбка до колена. Мужик вроде, а юбку нацепил - одно слово нелюдь. На груди - широкое ожерелье, как бы не из золота. В руке - копье в мой рост, цельнометаллическое. Что за нежить передо мной - непонятно, я не волхв такие загадки решать. Только вижу, даже свои ее боятся до дрожи. Мимо стараются быстрее пробежать и близко не подходят. Один толстяк спокойно держится, не паникует.
Он мое внимание и привлек. Махнул в сторону пленников и курлыкнул что-то. Два степняка, из тех что рядом крутились, метнулись к связанным и привели девчонку. У той волосы длинные лицо закрывают, издалека не узнать. Выманить засевших в доме не получится, даже если ее пытать будут на виду. Скорей из дома стрелой угостят, даже с риском в девку попасть. Иногда смерть получше жизни бывает. Особенно если жизнь рабская, да еще под пыткой. Тут бы я и сам стрелу выбрал. Нет, пытать ее бессмысленно. Что же задумал старик?
Он тем временем сам ответил на мой вопрос. Степняки, притащившие девчонку, сорвали с нее одежду и бросили перед ним на колени. Тот достал из сумки небольшой бубен и стал ритмично в него постукивать, иногда подвывая в такт. Ритм убыстрялся и скоро хабид уже завывал в голос без перерыва. Девушку начало колотить, ее тело выгнуло дугой так, что степняки с трудом удерживали ее на месте. Подбежал третий и, схватив ее за волосы, запрокинул голову. Голос колдуна причинял почти физическую боль, даже мое тело начало мелко подрагивать под конец обряда. Наконец тело девушки не выдержало, она резко перестала дергаться и повисла на руках степняков. В то же мгновение вперед шагнул звероголовый. Он перехватил копье и одним ударом сверху нанизал девчонку. Острие вошло точно в открытый рот и воткнулось в землю. Державшие ее степняки брызнули в разные стороны, а спустя мгновение девушка начала усыхать. Копье тянуло жизнь из ее тела, как воду из фляги.