Михалев Борис Геннадьевич : другие произведения.

Стишки Бори Пингвинова

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
   ***
   Мне было смешно,
   как негру бывает жарко.
   Я глянул в окно:
   там млели деревья парка.
   Услышал, как дышит
   влажная блажи истома.
   Поехала крыша
   соседнего дома.
   Я напялил валенки,
   взял пистолет Макарова
   и вышел прочь.
   Мысль была засалена,
   словно края
   чего-то ужасно старого.
  
   ***
   Роли, боли, золи. Гоп!
   Трясен крен могучий.
   Ясен, мясен, жирен клоп.
   Жили в небе тучи.
   Пыр ли, дыр ли? Грызли крыс
   орды мысли гордых.
   Порно-грезен, грязен мыс,
   грозен шорох морды.
  
   ***
   Можно жить, не кривя душою:
   Смело класть на зеленый стол
   Козырь, платьев заслыша шорох,
   Предвкушать сладострастный стон,
   И подкрадываться неслышно,
   Как к добыче голодный зверь,
   И носить кобуру под мышкой,
   И с опаской глядеть на дверь,
   Можно ждать роковой минуты
   И без страха навстречу ей,
   Зная место и время суток,
   Продвигаться еще быстрей,
   А когда уже чей-то палец
   Ляжет на спусковой крючок,
   Ни единой в душе печали
   Не питать - все имеет срок.
  
   * * *
  
   Лукавой лени кислая канитель
   вплетает в косу веpбного захолустья
   тугую пpядь изысканности затей -
   - нестойкий отпpыск вымышленного чувства.
   Уму сулит косматый каннибализм,
   суча культями щупалец, откpовенно
   комичный pяд узоpящихся pепpиз,
   гноящих плоть, как сифилис и гангpена.
   По метостазам pодственного сукна,
   визжа тесьмой внезапности, мимоходом
   скользят полозья, стелется пелена,
   и мысли семя пpосится зpелым плодом.
   Костлявый пеpст указывает на спpос,
   сpеди блудниц имеющийся на пенис,
   и гоpод ночью полон унылых гpез,
   где чеpти пьют вино и игpают в теннис.
  
   * * *
  
   О, размазанные по асфальту мозги!
   Величие морд сопящих!
   Завидев монстра, скорей беги
   и тщательно прячься в чащах!
   Он понюхает заросль, скажет: "Р-ры",
   сощурится, щелкнув страшной
   над ухом челюстью, станет грызть
   шпиль Останкинской башни.
  
   * * *
  
   Зациклен лиц
   (ряд стай багрян -
   - скрыл: цифр тлен жгли),
   крыл ста наряд.
   Во дворе горела помойка.
   Дети прибили кошку гвоздями к забору.
   Местный бандит, хмурый после попойки,
   Чистил на лавке "калаш" и щелкал затвором.
  
  
   * * *
  
   Парила
   горилла
   и вслух говорила: "Постой!"
   играла,
   украла
   из зала брелок золотой.
   Кто были в музее,
   глазея,
   разинули рты.
   Хоть не были пьяны -
   - но вот обезьяна
   порхает. Ишь ты!
   Милиция мигом
   вверх начала прыгать,
   пытаясь поймать.
   Но без толку было.
   Ведь разве гориллы
   умеют летать?!
  
   * * *
  
   Стропы моего парашюта
   зацепились за ветвь,
   и я ударился с размаху лбом
   об ствол древесный.
   Птичка выпорхнула
   из развалившегося гнезда,
   укоризненно чирикнув мне
   матерное словечко
   на своем языке,
   и шишки посыпались вниз,
   бомбардирую заросль травы.
   Увы!
  
   * * *
  
   По улице шел бегемот
   в надежде чего-то съесть,
   и открывая рот,
   он делал глотательный жест.
   А навстречу ему крокодил.
   Он был весел и пьян,
   Потому что уже проглотил
   Парочку обезьян.
   "Здорово!" - сказал крокодил.
   "Привет!" - сказал бегемот.
   "Ты сыт?" - спросил крокодил.
   "Нет." - сказал бегемот.
   По улице шел народ,
   молча куда-то спешил.
   "Эх!" - вздохнул бегемот.
   "Да уж." - сказал крокодил.
   Бегемоту хотелось есть.
   Крокодилу хотелось спать.
   А мне захотелось сесть
   и что-нибудь написать.
  
   * * *
  
   Темная ночь,
   черная ночь,
   многого хочешь,
   многого хочешь -
   - то ли душу
   извлечь прочь,
   то ли тело -
   - мечом в клочья.
   Преобрази
   и образумь
   все, что ныло,
   тлело, гноились.
   Звездная изморось
   здесь внизу
   жжет глазницы,
   вздувает жилы.
   Кажется зрению:
   бьет ключ,
   чудятся звуки
   острей лезвий,
   влажною зеленью
   сыт плющ,
   сросшийся с парой других.
   Трезв ли,
   пьян ли,
   безудержен
   как
   Вакх,
   черного грунта
   горсть вырой,
   взгляды,
   жесты,
   шаги,
   слова
   не накапливай,
   не суммируй,
   дай лить
   лейтмотив льда
   в горла глубь,
   утомив голос.
   Семь уровней -
   - суть мзда.
   Нем колокол.
   Путь долог.
  
   * * *
  
   Я мучительно весел
   и испуганно вычурн,
   я хронически сыт
   отголосками тех
   перессудов вовне,
   так как нет перемычек
   между мною
   и их вызывающим смех
   эксцентричным судьей,
   в церемонном угаре
   разводящим костер
   прямо в зале суда
   для аутодафе,
   в неминуемой каре
   отыскав наслажденье.
   Тем паче, когда
   обреченный измучен
   допросом и дыбой
   и запекшейся кровью
   покрыты уста,
   ему чудится
   в сладостном облаке дыма
   запах жженого мяса
   во имя Христа.
  
   * * *
  
   Я приду в эту комнату,
   дрожащую мелкой дрожью,
   брошу вымокший плащ
   на стул у дверей в прихожей,
   заварю чифирь,
   и польется бессвязной речью
   полумысль-полусон,
   на слова расчленяя вечность.
  
   * * *
  
   Завертела метель
   грез смертельное сальто.
   Звезд оскал на холсте
   в стиле Оскара Уальда -
   - на бездонном ночном
   без подрамников небе.
   Строф ли яростный гребень
   треплет локоны снов?
  
   * * *
  
   Я согласен на то одиночество,
   что дает утонченье иглы
   мысли - меру и силу пророчества,
   обостряя тупые углы.
   Я готов, мимолетные знания
   всех болезненно-звездных пучин
   упорядочив, точку Молчания
   различить в воспаленной ночи.
  
   * * *
  
   Сознание усугубляет след,
   поспешно оставленный, будто обувь,
   к ноге пpилегая, дает эффект
   того, что конечность имеет обод
   на нижней повеpхности и кpужки.
   Излишне доказывать общность цели
   стопы и подошвы, они близки
   сильнее, чем муж и жена в постели.
   Однако полезнее pазделять
   любого носителя личных качеств
   с его оболочками, на полях
   всегда оставляя следы чудачеств.
  
  
   * * *
  
   Раз стелили шкуры на полу.
   С дуру - кучу роскоши на стену.
   Буро сволочь-чучело в углу.
   Спать - топчан, под голову - полено.
   Било полночь, чистили стволы.
   Пряталась луна за облаками.
   Боги стали глухи, люди - злы,
   Звери гулко щелкали клыками.
  
   Пилат
  
   Мой рассудок смущен, и рождаются сонные козни
   в липком клейстере клеток разлезшейся ткани, места
   беспричинной тревоги пестреют, как черные гвозди
   на кровавых ладонях распятого мною Христа
  
   Маньяк
  
   Прошлое было грязным.
   Мое и всех поколений.
   Холодно бедному разуму
   в вакууме нетерпенья.
   Невозмутимость времени -
   - дулом на мой висок.
   Я рос из гнилого семени,
   брошенного в песок.
   Я выходил на улицу
   и убивал прохожих,
   кутался в плащ, сутулился,
   делал смешные рожи.
   Мыши шуршали сонно
   крыльями где-то рядом.
   С кончиков перепонок
   капало трупным ядом .
  
   Маньяк (2)
  
   Я знаю, что я был болен.
   Железная зябь реки
   и высь твоих колоколен
   Рвала меня на куски.
   И шла меж облезлых стен
   с косою в руках старуха.
   Меня привлекает тлен,
   как высшая форма духа.
   Устала душой кривить
   собака в медвежьей шкуре.
   Банальность твоей любви -
   - в махровости чьей-то дури.
   С апломбом первопроходца
   возможно ль построить дом?!
   Но с этим нельзя бороться,
   как с падающей звездой.
   Осмысленность - там, где скорость.
   Движенье неповторимо.
   Откладываются ссоры
   В растущей периферии.
   Поэтому так непросто
   Стряхнуть паутину слов.
   Душа согревает космос,
   Но умертвляет плоть.
  
   Маньяк (3)
  
   Письмецо я тебе напишу,
   а потом на рояле сыграю,
   а потом я тебя придушу,
   расчленю и в асфальт закатаю.
   Знай, любимая: чувства живут!
   Все меняется, каждый не вечен.
   Только я навсегда буду тут,
   где я вырвал и съел твою печень.
   Соберу на всех клумбах цветы,
   брошу там, где закопаны были
   мной останки твоей красоты,
   что так быстро чернели от гнили.
   В подворотне холодной ночной,
   может, завтра я встречу другую.
   В этом гребаном мире - покой!
   Я забуду твои поцелуи.
  
  
   ***
   Она сосала хуй.
   В ушах был моря шум.
   Соседка наверху
   курила анашу.
   Давно немытых ног
   смог! Вонь волос в паху.
   Витал дурной дымок.
   Она сосала хуй.
   Произошел толчок,
   рассыпались в труху
   и пол и потолок.
   Она сосала хуй,
   чей страшен был размер.
   В пространстве без опор
   она сосала хер
   судьбе наперекор.
   Вокруг сгустилась мгла -
   - начало всех начал.
   Она изнемогла,
   а он все не кончал.
  
   ***
   Из слова вытягивать жилы -
   - удел мой и цель на века.
   Монашество мне не под силу.
   Молитва моя коротка.
   Мой голос юлит и вихляет,
   и, хлюпая в месиве, мысль
   смятенную тень отдаляет
   от тела в мистерии тьмы.
  
   ***
   Настороженно шепчутся стены,
   не страшась о судьбе перепонок.
   В оправдание давней измены
   и сомнения ночи бессонной
   я не смею не внять этой строгой
   назидательной речи, жалея
   лишь о скупости сонного слога,
   но иного найти не умея.
  
   ***
   Есть тихая скучающая пристань,
   роскошные дворцы на берегу.
   Фрегаты, проплывающие близко,
   к ней тайное влеченье берегут.
   Послушные рулям, под парусами
   все мимо, мимо следуют они.
   На той земле запретной каждый камень,
   отталкивая, сладостно манит.
   Раскованная поступь колоннады
   вдали на возвышении видна,
   как статуя за бронзовой оградой
   гигантского гранитного слона.
   Попутный ветер - родственник удачи -
   - трудолюбив, пока не разъярен.
   Звериный лик под маской штиля пряча,
   шершавым языком ласкает он,
   как верный пес, кочующие судна.
   Поросшие осокой берега
   глагол его раскованный и нудный
   умеют по-особому спрягать.
   Земля, услуги неба отвергая,
   пространство ограничило в углы,
   и злится, что на сушу набегают
   соленые и пенные валы.
   строения свои предназначая
   она, чтоб ограничивать прилив.
   Нечасто возле тихого причала
   случается вам видеть корабли.
   Но разум полон соли, как и море.
   Промолвит равнодушно капитан:
   'Про эту землю множество историй
   рассказывают. Странные места'.
  
   ***
   Снов дыханием свечи колеблет
   католический камерный хор -
   - затерявшийся в чувственных дебрях
   простодушный крестовый поход.
   Месса носится, в соты органа
   изливая классический мед,
   алтарю возвращая Осанну
   упомянутых всуе имен.
   Израсходован, вымучен, выжат
   пораженный тоской небосклон.
   Он спускается ниже и ниже,
   сонно внемлющий свету икон.
   На готическом шпиле костела
   оседает наследье веков,
   как дрожит человеческий голос,
   сотрясаемый звучной строкой.
  
   ***
   Мне страшно. Я видел чудо:
   открытую книгу Зла,
   наполненные сосуды,
   разбитые зеркала.
   Сатиры или химеры,
   стремясь положить конец
   изгнанию Люцифера,
   сплетают ему венец.
   Могущественный владыка
   давно уже видит сон:
   сползают седые лики
   с потрескавшихся икон.
   Не ночью, подобно ворам,
   а с первым лучом зари
   в ступают в бурлящий город
   вампиры и упыри.
   Психологи высшей пробы,
   дворцы возводя свои,
   где липкой и мутной злобы
   густые текут ручьи -
   - они подарить огромные
   навеки сулят миры
   принявшим как аксиому
   все правила их игры.
   И слыша тот голос трубный,
   сольются злость и боязнь.
   Лишь те, кто презрели грубость,
   при этом не падши в грязь,
   сумели простить обиды,
   из слабости сделав сталь,
   тончайшие пьют флюиды
   невидимого Христа.
  
   ***
   1.
   Наедине с природой
   ночью на корабле.
   Мощный прожектор воду
   щупает. Пенный след
   на полосе канала,
   злясь, оставляет винт.
   Именно так мечталось
   время остановить.
  
   2.
   На берегу - стога,
   травка, кусты, природа.
   Тычутся в берега
   волны от теплохода.
   Неширока Ока.
   В поле жует корова.
   Видно издалека
   с удочкой рыболова.
  
   3.
   Какая тихая вода!
   Луна дорожку проложила
   по ней, и каждая звезда
   в уснувшей глади отразилась.
   И берега принуждены,
   используя крутые склоны,
   проказам ветреной Луны
   создать надежные заслоны.
  
   ***
   Надо мной смеется природа.
   Как растения, умирая,
   к смрадной куче всякого сброда
   стебли тонкие наклоняют
   (георгины, гвоздики, флоксы),
   так заученный выбор логик
   вырождается в парадоксы
   и сплетение тавтологий
   при повторном употребленьи.
   Слово делается металлом,
   вызывающим огрубленье
   изначального матерьяла.
   Сон слепого граничит с явью,
   потому на пустом газоне
   перед дверью его поставить
   можно статую из агоний,
   приносящих уединенье.
   Отклонение от нормали
   черевато ограниченьем
   на участие в ритуале
   погребения постепенно
   отмирающих метостазов.
   Под предлогом болезни в венах
   кровь решить все проблемы сразу
   хочет, синею гематомой
   набухая на перекрестках
   кровеносной системы. Сломан
   механизм переноса, мост ли
   жечь опять поспешивший, каясь,
   то ли молится, то ли бредит.
   Или стягиваются стаи
   журавлей, от закатной меди
   кровяной защищаясь клином,
   к месту летнего пребыванья,
   где, пока не красна рябина,
   не настала пора изгнанья.
  
   ***
   Распахнутая дверь,
   слезливое оконце... .
   Потех или потерь?...
   Прищуренный на солнце
   чей вытращенный глаз
   в затравленном экстазе
   затравленно увяз?
   Не ощутив той связи,
   чей обморочный нимб
   возник в ряду причинном,
   бесчинством соблазнив
   непрочную невинность?
  
   ***
   Пойти вперед и дойти до точки,
   потом назад.
   Нам это нужно лишь для отсрочки
   до спуска в ад.
   Над всей землею этой пустынной
   мы ставим крест.
   Тот, на котором родного сына
   распял Творец.
   Его мы в гору, как на забаву,
   но все напрасно ль?
   На грех себе заслужили право,
   на ложь и праздность.
   Нас и хорошее и плохое -
   - все тянет вниз.
   И можно выбрать что-то другое,
   но это риск.
   Во искупленье принесены
   все жертвы буден,
   чтоб спать и видеть цветные сны,
   Он сам разбудит.
  
   ***
   Я вижу мрачные картины -
   - земли испуг,
   оформившиеся глубины
   в протяжный звук.
   И вновь - размытость очертаний,
   все вниз и вниз,
   переходящая в усталость
   слепая мысль.
   В особой форме пуританства -
   - венец ума.
   Его трехмерное пространство -
   - твоя тюрьма.
  
   ***
   Успокоения не ждите,
   себе не сделавши назло.
   Довольно думать о защите,
   считайте - вам не повезло.
   За право обладанья мыслью
   всегда жестокая борьба
   идет меж праздностью и смыслом.
   Мысль повисает на столбах
   событий, фактов и надгробий
   и не приемлет веры, кроме
   той самой - выстраданной роли
   в чужих насмешливых глазах.
   Путь жертв не явно обусловлен.
   Неверье, Боже, нам прости.
   Есть в праздности ближайший повод,
   но не осмысленность пути.
   Вопрос о смысле вечной тенью
   плодит невыраженный страх,
   перетекая каждый раз
   в вопрос о самовыраженьи.
  
   ***
   Внешнее бьется
   необъясненно,
   мучит и рвется
   нощно и денно.
   Мертвые вживи,
   нервная копоть,
   память, как жили -
   - дьявол во плоти.
   Русский исконе -
   - взбалмошный странник.
   Правость сторонних -
   - не поруганье.
   Право на память -
   - скорбное право.
   Выльется в камень
   каждая слава.
   Мало ль неверья,
   лжи и страданий,
   кровь и потери -
   - не оправданье.
  
   ***
   Полоса расставания... .
   Может быть, может быть.
   Во мне нету желания
   ни с кем говорить.
   Во мне нету стремления
   там, где вы струны рвете.
   Мне чужое забвение
   остается напротив.
   Полоса отчуждения:
   средь текущей реки
   для себя все мы гении,
   для других - дураки.
   Славно жить и молиться.
   Ведь в предчувствьи беды
   можно вдоволь напиться
   родниковой воды
   и поставить на карту
   все - в единственный раз.
   Веселитесь, гусары!
   Нынче - ваша игра.
   Проиграть очень просто,
   но не дрогнет рука -
   - безмятежно и хлестко -
   - пистолет до виска.
   В предрассветном тумане
   будет сырость бледна.
   Полоса расставания.
   Это снова она.
   Спрячьте, барышни нежные,
   знойный сердца лоскут.
   Жили мы, или не жили,
   к черту вашу тоску.
  
   ***
   Идет по морю корабль.
   Креветки и крабы
   лежат на дне его трюма.
   Так холодно и угрюмо
   на рее висят повстанцы -
   испанцы, британцы, ирландцы.
   Висят и качаются плавно.
   Их вздернули вот недавно.
   И с видом, не приемлющим жалобы,
   стоит капитан среди палубы.
   Он круто ведет штурвалом,
   чтоб скорее прийти к причалам.
   И женщина, скинув платье,
   тонет в чьих-то объятьях.
   И кто-то, быть может, жалеет,
   что сейчас не висит на рее.
   Стучится волна по борту,
   ее посылают к черту,
   потому что стучится слабо.
   Идет по морю корабль.
   Идет домой тот корабль.
   Наверно, кого-то ограбил.
   И поет кораблям всем встречным
   эту песенку бесконечную.
   Когда ж море терпеть не сможет,
   капитан станет злее и строже,
   будет ветер играться глупый
   на веревке несчастными трупами.
   А того, кто видел лишь горе,
   смоет, наверно, в море.
   И будет женщина охладевшая
   без страха глядеть на повешенных.
   Все пройдет. И корабль на кладбище,
   вероятно, найдет пристанище.
   Ну а люди в своей могиле -
   - как будто бы и не жили.
  
   ***
   Какая-то сосущая тревога,
   растущая без видимых причин.
   Обиженного маленького бога
   никто уже не в силах излечить.
   Чтоб невзначай в порыве восклицаний
   не угодить превратностям судьбы,
   нарочно не храню воспоминаний,
   как было или как могло бы быть.
   Вопрос о неизбежности смиренья
   приходит, словно черный человек.
   Кладет на все причудливые тени
   и ждет, когда ты дашь ему ответ.
   Не верь ему! Прошу тебя, не верь ему!
   Подобный гость настырен и незван.
   В тебе - язык движений и намерений,
   а в нем - пустяк выдумывать слова.
   Как губка, быстро впитывает разум,
   не раз уже поставленный в тупик,
   из них бездарно склеенные фразы -
   - звено несостоявшейся цепи.
   Работа та - не удовлетворенье,
   а просто - как реакция на боль.
   Благослови мое долготерпенье,
   наставь меня на веру и любовь!
   Хитросплетеньем вычурного слога
   хоть на немного душу облегчи.
   Обиженного маленького бога
   никто уже не в силах излечить.
  
   ***
   Желтых труб похоронная медь -
   - дань обидам, надеждам и скуке.
   Жизнь потрачена только на треть,
   но уже невозможно стереть
   отпечатки от страха разлуки.
   Бесконтрольность и счастья и горя
   есть заклятье на все времена,
   как глубокое синее море -
   - не достанешь рукою до дна.
   Верь мне, тщетная трата досуга -
   - смаковать, как безумствует враг.
   Неудачи сменяют друг друга,
   только страх независим, как факт.
   Если гордость похожа на пищу,
   значит радость похожа на щель
   тех изъянов, которые ищешь
   в непонятном раскладе вещей.
   Сущность боли в растерянных людях -
   - не событье, не горе, а шаг.
   Поклянись, что его не забудешь,
   подари ему маленький шанс!
   Закружится душа и завьется.
   Все додумать, все сделать. Скорей!
   Как похмелье потом остается
   беспощадная пропасть колодца
   в неуемное море страстей.
  
   ***
   Послушай хаос своей души,
   устань от споров и пререканий,
   найти пристанище не спеши,
   оно придет, когда срок настанет.
   Прости несчастному злобу нерва,
   прости счастливому блажь и лень.
   И веруй! Веруй, что ты - не первый
   и не единственный на земле.
  
   ***
   Тело есть форма, в которую влита мысль.
   Жидкая смесь блюстителем свойств сосуда
   призвана быть, однако, она сюрприз
   всем преподносит, имея свои причуды
   в этом вопросе. И далее каждый прав,
   кто нарисует, слепит или озвучит
   вязкую гущу, бьющую через край,
   предвосхищая мысль и питая случай.
  
   ***
   Я густо заваренный пью чифирь,
   мозги выползают, как змеи, сами
   из склепа и сиплыми голосами
   тревожат заспанный тесный мир.
   Свобода от черепа! Как грецкий орех
   (кстати, сходство тоже немаловажно),
   попадает в рот, причиняя вред
   мелким извилинам, не однажды
   они срывали с дверей замок
   и уходили, как Гоголь с 'Носом',
   в неясные дали, сухой комок
   лишь оставляя в зрачке белесом.
  
   ***
   Я невольно спускаюсь в яму -
   - мастерицу искать изъяны -
   - там, где сердце, хмуро и пьяно,
   погружается постоянно
   в созерцание необычной
   вереницы в небесной выси,
   непреклонен и независим
   где струится ее первичный
   компонент. Глазомер ли вектор
   неиспользованности слова
   так оценивает, что некто,
   усомнившись в его основах,
   концентрирует непослушный
   луч бессвязного лепетанья
   в гуще смежных предначертаний
   с внешней областью, т.е. сушей,
   с точки зрения моря? Сразу
   из набора локальных трещин
   в теле выглядящей зловеще
   скорлупы своего экстаза
   пробивается сноповидный
   оглушительный фейерверк ли,
   крик отчаянья ли, обида
   исключительности? Те мерки,
   по которым, глумясь, лепили
   на фронтонах венер и фурий,
   в грузном месиве углубили
   корни, свойственные натуре,
   избирательно подходящей,
   длящей трапезу. Монотонность,
   как загадочный черный ящик,
   вновь поставивший над законом
   приподнялся внезапно с ложа.
   Среди ночи, узорной рамой
   все объемлющей, непохожий
   ни на что образец упрямой
   составляющей силы боли
   в храме рвет пополам завесу.
   Ночь слагается тьмой и ролью,
   в ней играемой личным весом.
  
   ***
   Когда компромисс немыслим,
   тень скрадывает края,
   как некий осколок смысла
   из мира небытия.
   Сплетающиеся числа -
   - слагаемые земли -
   - уснувшую глыбу втиснут
   в разгневанный монолит.
   И с неба покроет слоем
   холодных снежинок рой,
   взволнованных неземною
   гранитною белизной.
   Условием смены лона
   является перенос
   осмысленности закона
   из области вялых снов
   и дрогнувших стен ковчега
   бессонных ментальных игр,
   когда мировое эго
   ощерится, словно тигр,
   в долину сухих предверий,
   наследующих ростки
   таинственных знаков. Берег
   сгущающейся реки
   порос вековым бурьяном.
   Осколками древних скал
   усыпаны те поляны,
   где эта течет река.
   Бесформенное скопленье
   плодов передела вскользь
   увиденного знаменья
   еще в глубине веков
   царит пеленой в долине.
   Лишенные лиц и прав
   вмешательства в судьбы, ныне
   (все главы перелистав,
   накапливаются в тонны,
   склоняя на все лады
   условие смены лона;
   оставленные следы,
   растаяв, преобразили
   сверкание в водопад
   и сгинули) углубились
   иссохшие русла, над
   которыми, как над трупом,
   склоняется тишина
   и тень нависает тупо
   огромного валуна
   наглядным отображеньем
   посмертного тупика.
   К разбрасыванью каменьев
   приученная рука
   находит точку опоры
   в волнистости складок, в снах,
   где часто звучат повторы,
   раскаты, величина
   которых весьма условна.
   Устойчивую мораль
   пришедшие к смене лона
   сквозь огненную спираль
   вынашивали, как Бога -
   - Мария, свои слова
   присваивая итогам
   грядущего Рождества.
  
   * * *
   В городе Тарусе
   (где-то на Эльбрусе)
   приходили гуси
   к девочке Марусе.
   Ночью приходили.
   Как волки рычали.
   Ужас наводили.
   Громко в дверь стучали.
   Девочка Маруся
   думает: 'Запруся!'.
   Но не тут-то было.
   Вдруг ее накрыло.
   Видит: мрак клубами
   льнет, в окне немытом -
   - щелкают зубами,
   в стенку бьют копытом
   взбалмошные гуси
   в городе Тарусе.
   Очень сильно струсив,
   девочка Маруся
   достает нунчаки,
   делает затяжку:
   'Где ж вы, ануннаки?
   Ща вам станет тяжко!'.
   Мигом смолкли звуки
   в городе Тарусе.
   В спирт макает руки
   девочка Маруся,
   надевает маску,
   в кобуру - волыну.
   Эх, ни в масть, ни в смазку!
   Стрёмная дивчина!
  
   ***
   Унялся дождь и буран, стихая,
   желает остановить
   игру заслугами и грехами
   на уровне нелюбви.
   За каждой кровью следует ладан,
   за каждым витком - виток.
   Стоящий крепок, летящий падок,
   скользящий убог. В висок
   стучится пуля, как незнакомец
   ночью стучится в дверь.
   Открой! Беззвучие - в лексиконе.
   Нужных тебе теперь
   преображений знаков и букв
   в тайнопись, апокриф
   с трепетным жалом мембраны звуков
   нет. На подводный риф,
   снаружи невидимый, натыкаясь,
   случай благословя,
   знает плывущий: волна, лаская,
   предоставляет связь
   с твердой основой земного грунта,
   будто в период сна
   впав невзначай. Но опасность бунта
   недооценена
   решившимся плыть, да и море тоже
   в силу иных причин
   точно заранее знать не может
   волю своих пучин.
   Там, где в расщелине океанской,
   как из кошмарных снов
   вылезший, прячется в ил гигантский
   чудище-осьминог
   (словно лимит глубины не набран,
   дно продолжает рыть),
   где от давления рвутся жабры
   у мелководных рыб -
   - царство, как лепра, неизлечимой,
   грозной даже во сне
   всевопиющей первопричины
   выраженного вне.
   Безотносительно к факту, глубже,
   мельче ли водоем,
   у океана, озера, лужи
   равен ее объем
   первоначальный. Границу сферы
   право переступить
   есть разжижение крови, меры
   поиск. Устроив пир,
   может ли ведать организатор
   волю и нрав гостей,
   свойства характеров? Детонатор
   бегающих страстей
   (прытких, как крысы, тончайший провод,
   что от души к душе
   тянется, злобно грызущих, с крово-
   жадностью вздыбив шерсть)
   неуязвим для ума, но склонный
   к мысли, одетый в мысль,
   может быть вытеснен по закону
   преодоленья тьмы
   светом, покрытым снаружи тканью
   той же, что антипод -
   - мыслью, поставив себя за гранью
   важности тех забот,
   что оболочка в себе копила,
   но через пять минут
   возобновляющих с новой силой
   чуть утоленный зуд.
   Где есть та точка начала плена,
   не оговорено
   (по абсолютной шкале вселенной -
   - уровень моря, ноль).
   Гнущийся стебель боится ветра,
   старый боится сна,
   глаз - невидимой части спектра,
   так как уязвлена
   многоветвистая схема миро-
   здания, главный вклад
   в формированье которой (вырвав
   с корнем любую блажь,
   можно лишь сузить) слепого рока
   грустно неоспорим.
   Сетью от запада до востока
   тянется, словно грим
   на обезумевшем от мистерий
   потном лице шута,
   объединяющий все критерий -
   - вечная мерзлота.
  
   ***
   Зал наполнен звуками. Тут и там
   слышно эхо. Склоняем, голос
   чей-то долго тычется по углам,
   истончаясь, как длинный волос.
   Прикоснуться к двери или к окну
   здесь опасно, поскольку втрое
   зеркала усиливают волну
   подсознательного настроя,
   заставляя выработать инстинкт
   пропускания всех энергий,
   преломляя луч, вышибая клин
   клином тщательной их проверки.
   Накопленье мер заставляет мозг,
   не считаясь с ограниченьем,
   усложнять состав, ибо просто рост
   не приводит его в движенье.
   И давать отпор разрастанью мест
   бесконтрольных ассоциаций,
   словно нож, в уме создающих рез
   и движение дислокаций.
  
   ***
   Под грузом условий, привязок и миражей,
   сбивающих с толку воплей песчаной бури
   открылся во мне непрожитый еще сюжет,
   застав мои пальцы в знакомой аппликатуре.
   Глагол пустоты в восприятии свысока
   как роза душист ослепительным ароматом.
   Как скомканный лист, поднимающий вихрь песка
   властительный ветр соперничает с закатом.
   И вслед, одолев круговую поруку сна,
   незнания плод, громоздящих приоритетов
   огромный смеющийся ворох, занесена
   над миром секира в снующей воде рассвета.
   Бессмысленна ложь, легкомысленна цель боев,
   все связано тут и имеет свои тоннели,
   и степень любви обретает такой объем,
   что чувствам неведом и неразмещаем в теле.
  
   ***
   Кружится белая пыль пурги,
   как отголоски слов
   в памяти кружатся. И изгиб
   мозга, изгиб дорог -
   - все перепутано, словно нить -
   - слипшийся снежный ком.
   Серое небо тоску хранит
   в плесени облаков.
   Каждая мелочь, любой каприз -
   - слитно, сквозь времена -
   - в нерасшифрованный манускрипт
   новые письмена.
   Тот, кто желает, платит вдвойне.
   Несовершенству дань -
   - строчек тяжелый литой свинец -
   - длинная череда.
   Стержень осознанного пути -
   - память. Латанье дыр -
   - здесь наугад. Только скит и стих
   могут рассеять дым.
   Слово содержит эквивалент
   дела. Внезапный вихрь
   сверху рождает бумажный плен
   образа на крови
   (крепость священного ремесла).
   Стрелки стенных часов
   медленно меряют циферблат
   с разностью полюсов
   в тридцать минут. Миллионы лет
   шло возвышенье рас.
   Тридцать минут - как тридцать монет
   чистого серебра,
   отданных некогда за венец
   (стовековой борьбы!)
   преодолевшего наконец
   власть роковой судьбы.
   Склонность к абстракции - в полный рост,
   сплав адресов и тем,
   срез преисподней, немой вопрос!
   Смысл подобных затей
   сводится к чуткому полусну,
   не закрывая глаз.
   Сквозь разноцветную пелену
   новый и новый пласт,
   то появляясь, то уходя,
   движется, как змея
   (сдавленный вздох, мокрый след дождя,
   жгучий пчелиный яд).
   Словно матрешка, та пелена
   спрятала не одну
   кем-то в далекие времена
   виденную страну.
  
   ***
   Я так слаб и безумно мал,
   что меня повергает в горе
   набегающий синий вал -
   - до глубин соленого моря.
   И таинственный лунный свет
   на песке оставляет тени,
   словно жизней прошедших след
   в каждом следующем воплощеньи
   оставляет свою печать.
   Искры звезд, как огни салюта -
   - имитация, суть и часть
   непреложного Абсолюта.
   Бледным воском струит свеча
   у портрета царя гармоний,
   находившего в палачах
   оправдание беззаконий
   жертв. Значение топора
   нелегко поддается. Разум
   ищет выхода. Разум - раб
   меры, времени, веры, фразы.
   Грустный месяц - отец греха -
   - страстно жаждет, прерывно дышит,
   скачет по небу, как блоха,
   но не может подняться выше
   осуждающего перста.
   В силу этого под луною
   слабо властвует высота
   на пути от Адама к Ною.
  
   ***
   Есть в каждом из нас глубокий колодец.
   Как солнце, на много миль
   он тянет лучи, и пути к свободе
   врезаются в грубый мир.
   Настанет утро, и тихая влага -
   - на зеленой траве. Туман,
   клубясь, парами ползет из оврага
   подобьем небесных манн.
   Здесь жив Моисей и его обида
   на тех, кто отлил Тельца,
   с душою (стройной как пирамида)
   египетского жреца.
   Я спал глубоко, я был далече,
   желаньями овладев,
   откуда вышли мои предтечи,
   на той далекой звезде.
   Но в сердце дума тяжелой глыбой
   лежала: 'Мы все - одно.
   Ты должен сделать суровый выбор -
   - упасть и вернуться вновь.
   Родись, как все, забывая прежде
   скитания по мирам.
   Закон незыблем, но есть надежда
   страданьем его попрать'.
   Как-будто тот, не радевший в Боге,
   сраженный стрелою зла,
   пронесся вниз. И открыл в тревоге
   щелки маленьких глаз,
   скривясь от боли в тяжелом теле,
   последнем из данных тел.
   Кругом костры пастухов горели,
   и дым тянуло в вертеп.
  
   ***
   Грубая сила таится вне,
   грубая сила ждет,
   как только выпадет белый снег -
   - все следы заметет.
   Стаи голодных и жадных птиц
   с всех уголков земли
   будут откладывать тьмы яиц
   там, где мы жить могли.
   В небе ночная вспыхнет звезда,
   мучая вновь и вновь
   тех, кто давно заплатили дань
   сырости черных нор.
   Мысли, в сознанье вбивая клин -
   - вечно друг с другом врозь.
   Все, пережившие катаклизм,
   станут видеть насквозь.
   Жадно впитает кожа обид
   древних жрецов секрет.
   Пренебрегая закон орбит,
   перегоняя свет,
   вихрем вольется в планет парад -
   - стержнем звездных систем -
   - остановившийся мертвый взгляд,
   как ворота в Едем.
  
   ***
   Там, где кончаются дороги
   и меркнет первозданный свет,
   стоят земные полубоги
   и наблюдают ход планет.
   Они следят за ним внимательно,
   не в состоянии осмыслить.
   Как кровь на белоснежной скатерти -
   - их воплотившиеся мысли.
   Между восходом и закатом
   не грань, а вечность пролегла
   для тех, кто пробовал когда-то
   плод Дерева Добра и Зла.
   Плоды запретные познанья -
   - источник будущих грехов.
   Стирает грани между нами
   неотвратимый переход.
   Плывут, плывут перед глазами,
   летят высокие огни,
   как львы свирепые терзают
   охотившегося на них.
   Под сводом лунного острога,
   неся таинственный закон,
   живут не знающие Бога
   друиды варварских племен.
   Породнены злодей и гений,
   как будто ночью у костра -
   - интриг и перевоплощений
   искуснейшие мастера.
   Они владеют океаном
   и знают каждую звезду,
   храня заветным талисманом
   готовность к Страшному Суду.
  
   ***
   Нет ни эмоций, ни слов, ни лиц -
   - только деревья зимнего парка
   инеем снежным на дно глазниц
   сыплют с ветвей белизну. И парк - как
   будто живой копошится ком
   возле лица. Сюрреалистичен
   мир, узнаваемый целиком
   в каждом из сотен его обличий.
  
   ***
   Он вложил мне в руку перо,
   Он изгладил мои изгибы
   и отвел подходящий срок,
   чтоб вложения дали прибыль.
   Он открыл мне структуру уз,
   нас связующих в вертикали,
   словно тройка, семерка, туз -
   - непрочитанные скрижали.
   И изысканностью томим
   безответственности словесной,
   я использовал данный Им
   силовой аргумент гротеска
   в пустяковой своей игре,
   и немедленно был наказан
   за измену, имея впредь
   преклонение перед фразой.
  
   ***
   В моих устах не звучат
   простые мотивы чувств.
   Безжалостный концентрат -
   - опора любых искусств.
   Он - цель, он - и инструмент,
   и тема, и материал -
   - тоскующий перманент,
   утративший идеал.
   В надежде его найти
   он сух и проникновенн,
   как лезвие гильотин,
   скучая по голове.
   Когда ж приступает он
   к работе, вздымая прах,
   Калигула и Нерон
   ворочаются в гробах.
  
   ***
   Все увядает - думы и кумиры.
   И поминутно подводя итог,
   вкушаешь горечь. В облике сатира
   я посещаю царственный чертог.
   И копится губительная сажа,
   черня преображающийся лик.
   Не летопись о прожитом расскажет,
   а шанс, когда-то брошенный в пыли.
  
   ***
   Врезается красный плуг
   в зеленую землю пашни.
   Крестьянину недосуг
   раздумывать о вчерашнем.
   Его суеверный труд
   сугубо сиюминутен.
   Похмелье в чужом пиру,
   род слякоти и распутья -
   - повадка усугублять
   внесенные измененья
   извне. Велики поля,
   плодящие вожделенье
   и лень. На глазах толпы
   разорван правдоискатель,
   как плуг, поднимавший пыль,
   пришедшуюся некстати.
  
   ***
   Свой путь свершая по земле,
   словами смят и упакован,
   я оставляю грязный след,
   искрясь, как оголенный провод.
   И замыкаюсь на себя,
   боюсь чужих прикосновений,
   противоречья углубя
   и не желая откровений.
   В излишней скованности ток,
   не находя сопротивленья,
   пытаясь сладить с суетой
   и ограничить напряженье,
   как небо, молнией горя
   в часы ненастного убранства,
   роняет огненный заряд
   в невозмутимое пространство.
  
   ***
   Обуреваемый пустой
   (влача игру приоритетов)
   неплодоносною мечтой,
   как обесцененной монетой,
   преследуемый по пятам
   лукавым духом недовольства,
   своим навязчивым мечтам
   он, словно женам, дарит кольца.
   И переполненный гарем
   неутомимо посещая,
   душою праздною сгорев,
   манипулирует вещами,
   которых собственно и нет,
   подобно ловкому жонглеру.
   Любой попавшийся предмет,
   и траекторию и скорость
   в его руках приобретя
   и завладев иницативой,
   как неразумное дитя,
   прикосновением игривым
   ломает сложный механизм,
   послушный воле инженера,
   где гармонически слились
   его познания и вера.
  
   ***
   Инерционен и незряч,
   понур и вял, ознаменуя
   собою пущенный снаряд,
   что к цели следует вслепую,
   он излучает торжество
   при виде жертвы, не считая
   себя виновником того,
   что будет с ней, ведь он не знает,
   куда в итоге упадет
   его критическая масса.
   Его заряд, его полет -
   - есть чья-то злобная проказа.
   А он, спеша, чтоб разделить
   с чужою собственную участь,
   при приближении земли
   страдает яростной падучей.
  
   ***
   Душа бараков и казарм
   в природе мышц и перепонок
   имеет собственный плацдарм.
   В согласии с ее законом
   стремится, потеряв покой,
   не знавший пораженья воин
   присваивать себе чужой
   и перепроверять, присвоив,
   способность донора опять,
   лишенного, пускай незримо,
   покоя, снова проявлять
   холодную невозмутимость.
   И если тот не устоит
   перед соблазнами поправок,
   суровый воин учинит
   над ним жестокую расправу.
   Украсит стену голова,
   отрубленная на охоте,
   в которой будут узнавать
   лик Леонардовских полотен.
  
   ***
   Врезающийся в память диалог
   двух взаимозависимых прослоек,
   наделать норовя переполох
   и хаос, недвусмысленно настроен.
   Он - воин в поле, так как не один.
   В двух лицах пребывая постоянно,
   стремится сам себя опередить,
   как с зеркалом играет обезьяна,
   кривляясь и пытаясь обмануть
   свое изображение. Погоня!
   И поминутно взвизгивает кнут.
   И рвут поводья взмыленные кони.
   Разлука обусловила разлад.
   Последствие поссорилось с причиной,
   пока природа вновь не создала
   по взводу женщин из ребра мужчины.
  
   ***
   Рассудочен и недоверчив,
   влечением обременен,
   как вывороченное смерчем
   огромное дерево. В нем
   скопилось отчаянной злобы
   довольно, чтоб сделать рывок
   и встать. Истекая смолою,
   впиваясь ветвями в песок,
   оно неподвижно. Размерен
   и сумрачен времени лет.
   Любому воздастся по вере,
   по мере терпенья. Далек
   тот берег, который всечасно
   на каждом этапе пути
   желаем мы живо и страстно
   в бушующем море найти.
   И сбудется все на пороге
   судьбой не восполненных грез,
   когда само море в итоге
   никто не воспримет всерьез.
   По собственной воле разорван,
   не возобновляется круг.
   И будут здоровые корни,
   питаясь, опутывать грунт
   (немногого дереву надо).
   Но даже у высших существ
   бывает период распада,
   несущий хулу и протест.
  
   ***
   Мне свыше дана отсрочка.
   Быть может, что путь к победе
   в значительной мере проще,
   чем думалось прежде, ведь и
   скрипучая дверь подвала,
   как флейта в руках маэстро,
   умеет звучать. Провалы
   в сознаньи, пустое место -
   - причина сниженья слуха.
   Ты видишь: стуча клюкою,
   с кошелкой идет старуха,
   лишая тебя покоя.
   Весна моросит дождями.
   Испортилась вдруг погода.
   И мозг мой кишит словами,
   как город в час пик народом.
  
   ***
   Весна воркует у горнила,
   огнями недр опьянена.
   И ей послушное светило
   сияет на небе - луна.
   Значительнее и свободней,
   чем даже звездная река,
   как отраженье преисподней,
   неизмеримо глубока.
   Но огласив саванну рыком
   слепой приверженности дню,
   ее безрадостному лику
   свою готовя западню,
   крадется зверь под тенью кроны.
   И я предвижу сладкий миг,
   когда он прыгнет - разъяренный -
   - в блестящий диск вонзая клык.
   Пускай враждебностью и бредом
   мой веет сон, я опьянен
   своей кровавою победой
   над женственностью и землей.
  
   ***
   Вели речи, кичливо прищурясь,
   утопая в табачном чаду,
   возлежали на тигровой шкуре.
   И павлины гуляли в саду.
   Лаконичные черпая фразы
   в сочинениях учителей,
   подчиненным давали наказы.
   Свод законов лежал на столе.
   Они пили вино из бокалов.
   Воздух душен в преддверьи грозы.
   И тяжелая дума витала,
   словно тень мудреца Лао-Цзы.
   Переписывать снова и снова
   свитки их заставляла печаль
   и обдумывать каждое слово -
   - что бы это могло означать.
   Души их многослойностью скользкой
   образ мыслей пугал и мертвил,
   как нашествие грозного войска
   или вкус неизведанных вин.
   Это истина, шествуя близко,
   слала разуму сказочный миг -
   - недоступная ныне и присно
   мандарину династии Минь.
  
   ***
   Иллюзорной энергии поддан,
   полнолунием испепелен,
   Соглядатай в любую погоду
   имитирует тающий лед.
   Слов угрюмое здание ставя,
   проектируя свод и карниз,
   я завидую огненной лаве,
   выражающей ясную мысль.
   Остается какая-то малость.
   Дом построен - опрятен и тих.
   Я брожу по пустынному залу,
   никого не решаясь впустить.
   И курится свеча благовоний,
   тень дробится в хрусталике глаз -
   - родилась отраженьем гармоний
   и бумагой в столе умерла.
  
   ***
   Изначально лжив, переполнив резервуар
   грабежами гун, с тоской сопрягая дуги,
   норовит увлечь умеющего скрывать
   постоянство облика в боли или испуге.
   Развернувший горд стремлением созидать
   и вкушать плоды, однако имея целью
   проявить себя без тени того следа,
   что имеет полюс - родственного похмелью
   или хмелю, суть которых приведена
   к одному аффекту. Вовремя не усвоить
   этот факт грозит на долгие времена
   очутиться вне и в поле взойти травою.
  
   ***
   Все зачтется мне: и грехи, и блажь,
   и порыв из густой трясины,
   как Мюнхаузен, за волосы со зла
   себя выволочь воедино
   с пресловутой лошадью (конский круп
   тяжелей, чем глаголы речи,
   что подобно пыли кишат вокруг,
   с языком ожидая встречи,
   и язвят, как жала ста тысяч пчел,
   истекая кипучим ядом),
   будто тот безумец, что предпочел
   обеспечить себе награду,
   лишь густую сеть суетливой лжи
   скрупулезно разъяв на нити.
   Их в сухую формулу уложить,
   опосредуя цепь событий
   своевольной прихотью, невпопад
   понаставив местоимений -
   - непомерный труд. Маета цитат
   потом собственных представлений
   успевает стать, но (натужный вопль
   тонет в лаве шумов) мембрана
   им не в такт вибрирует. Силовой
   фактор сорван, подобно крану.
   И наружу хлещущий слов фонтан
   разметал в хлам все рамки правил:
   вкривь, как панк, стебается царь Салтан,
   Моцарт морит крыс (спец в отраве).
  
   * * *
  
   Воображенье воскресить,
   изгнать обиду, похоть, ропот
   и больше не произносить
   ни слова, доверяя строкам
   лишь то, что зреет в тишине,
   лелея тайную пружину
   (всему случайному извне
   не позволяющую хлынуть
   в чувствительную пустоту
   порой рассеянного взора),
   найдя в пространстве на свету
   себе предметную опору.
  
   * * *
  
   Я пишу стихи
   уже больше, чем десять лет,
   неживой предмет
   в доскональности мной опознан,
   я глотаю пыль
   душной комнаты
   и, выключив ночью свет,
   мои органы чувств
   как бы следуют форме мозга,
   наполняя его голосами,
   которых нет.
  
   * * *
  
   Влечение рождается из уз,
   связь происходит в соприкосновеньи,
   сквозь слизистые щупальца медуз
   луч солнца терпит сотни преломлений,
   соль моря катит терпкий концентрат
   снов тягостных на кремниевый берег,
   сомнение не ведает преград,
   коль акт этот кончатся не намерен.
  
   * * *
  
   Дорога уходит в небо.
   По скрещенным параллелям
   запутавщейся планеты
   спешили, но не успели.
   Дорога уходит в небо.
   Исчерпан кредит сомнений.
   Но верю, решает спор
   Ответственность и терпенье
   за собственный дискомфорт.
   Но нажитое не хранится,
   Рассеивается в никуда.
   На сердце - следы от шприцев,
   Ведущие счет удач.
   И глупо ждать снисхождений.
   В холодной железной мути
   спешащих нагромождений -
   - мучительный поиск сути.
   И глупо ждать снисхождений.
  
   * * *
   "И если вы назовете Отцом Того,
   Который нелицеприятно
   Судит каждого по делам....."
   (Послание Апостола Петра)
  
   "- А что же вы не берете его
   к себе в свет?
   - Он не заслужил света, он
   заслужил покой".
   (М.Булгаков "Мастер и Маргарита")
  
   Все должно быть так,
   как единственно допустимо.
   Прорастает семя,
   ломая кору земли.
   Мне так часто хотелось
   увидеть лицо без грима
   и прочесть похожесть
   на каждом из этих лиц.
   Многоцветный мир
   мне не видим и неприемлем.
   Я спутал море и сушу,
   веру и блуд.
   Помоги мне взлететь
   и оставить себя как землю,
   а поиски смысла -
   - всегда бесполезный труд.
   Я привык делить
   ощущенья на боль и сытость.
   Но я знал как легко
   монастырь превратить в бордель.
   Откровенье - щит.
   Позволяет не быть открытым,
   не верить разладам
   и не делать ставку на хмель.
   Тебе быть Отцом,
   А мне - лишь приемным сыном,
   и вечно ходить
   С протянутою рукой.
   Стремящийся ввысь
   Станет жертвой своей вершины.
   и будет, как в сказке,
   Приют и вечный покой.
  
   * * *
  
   Клокочущий и булькающий вар,
   которым прежде заливали глотки,
   доныне вяжет патокой слова,
   как хмель меняет линию походки.
   Кириллициной россыпью сквозя
   по белому приспущенному флагу
   бумаги, чью поддатливость нельзя
   использовать полней, он с каждым шагом
   все больше жжет. Круженье над свечой,
   присущее порхающим, в итоге
   усилий всех лишь к гибели влечет
   запутанной петлею траекторий.
  
   * * *
  
   Ум осаждают огромные серые глыбы,
   память пронзают холодные медные иглы.
   Вперенный взгляд из прохожего, кто бы он ни был,
   (в силу того, что различия мысль не постигла
   собственной формы своей с инородным объектом)
   делает монстра, как зеркало в комнате смеха,
   словно магнит, отклоняя сознания вектор
   в сторону пафоса прошлых потерь и успехов.
  
   * * *
  
   Эклектика тернистого пути -
   - густеющее месиво заката -
   - есть тяга в перспективе обрести
   свободу от настырного диктата
   мистической структуры языка,
   сдержать чье агрессивное вторженье
   в процесс существования пока
   бессильна вещь, тем паче - отраженье
   ее в субстрате, где обобщена
   предметная реальность, мысли смело
   в понятия включают имена,
   как к личности относят ум и тело.
  
   * * *
  
   Настойчивые трели суеты -
   - итог претензий сиплой канарейки
   взять ноту недоступной высоты -
   - не жадности, а жажды крик скорей, как
   со скипетром в когтях орел-мутант
   угрюмые вдвойне питает думы -
   - коварен герольдический обман.
   Среди дневного суетного шума
   бездонное нытье колоколов,
   пророчеству назначенное фоном,
   саднит, как груда срубленных голов,
   хоть кровь порой оправдана законом.
   И косвенные доводы плодя,
   в безрадостности замкнутого круга,
   стучат по стеклам полосы дождя,
   оспаривая шепотом друг друга.
  
   * * *
  
   В душе, пронизанной насквозь
   непобедимостью недуга,
   скрежещет боль, как ржавый гвоздь,
   в часы бессонного досуга.
   От уз рассудочных устав,
   где беззаконие и случай
   свой правят бал, сомкнув уста,
   звезда безмолвствует, сквозь тучи
   лишь тусклый посылая блик
   играть на зыбящейся глади,
   пустую пристальность во взгляде
   растя в мистерии земли.
  
   * * *
  
   Имитаторы ощущений
   и любители парадоксов.
   Безобидное увлеченье -
   - одиночество и удобство.
   В суете - подготовка к мысли.
   Что-то загнанное вовнутрь,
   неосознанное как выстрел
   и уверенное, как кнут.
   В каждом правиле есть поправки.
   Но когда началась игра,
   если сильно завысить ставки,
   можно выбиться в шулера.
   Не убийца и не разбойник,
   будешь впредь собирать плевки.
   Он хотел тебя взять с собою.
   Но ты не дал Ему руки.
  
   * * *
  
   Не смотрите на розовый куст
   в тишине привокзального сквера.
   Расслабляться - дурная манера
   в крепкой связи недружеских уз.
   На арене души, как в постели,
   много голых, устроившись в ряд,
   как убийцы на страшном похмельи,
   пересохшие рты отварят.
   Дайте зависти слово сказать.
   Этот облик везде узнаваем.
   Есть привычка в набитом трамвае
   выцарапывать чьи-то глаза.
   Незаметно, по малой слезинке
   обессилив себя наповал,
   клен засох от жары и бензина,
   распластавшись корнями у шпал.
   Не смотрите ж на розовый куст
   В тишине привокзального сквера.
   Расслабляться дурная манера
   в клейкой грязи разнузданных уст.
  
   * * *
  
   Напыщенные, как мишени.
   Безжалостные, как орлы.
   Под грузом собственных решений -
   - на самом кончике иглы.
   По мелочам, по мелочам
   услышать музыку комфорта,
   и быть особенного сорта,
   прослыв любимцем палача.
   Быть падшим ангелом. И вновь
   на падших делаете ставки
   в предвосхищении иной
   к всему известному добавки.
   Залог терпения души -
   - не торопиться делать вывод,
   не впасть в серьезную игривость
   и не наверстывать в тиши.
  
   * * *
  
   Кто на любой жаре
   не тянул ядовитую влагу
   и без ритма в душе
   никогда не тревожил струну,
   обретет тишину
   и получит все то, что желает,
   потому что не будет
   у этих желаний в плену.
   Пусть разрушится храм
   и его разнесут на щебенку,
   и расколется небо
   на тысячу маленьких неб,
   но природная грубость
   задавит рожденную тонкость,
   как расплата за гнев
   и мое невнимание к ней.
   Пройдя по трясине
   несущего гибель болота,
   единственный раз
   мне запомнился сделанный шаг,
   когда темнота
   распахнула глухие ворота
   и сжег чешую
   шевельнувшийся огненный шар.
  
   * * *
  
   Растет, как горький дикий терн,
   тоска, скребя места потемок
   на теле сколотым ногтем
   страстей. Напористый обломок
   кривого зеркала влечет
   в ночи доверчивый хрусталик
   скрепить бесчинство и расчет,
   упав в пучину вакханалий.
   Смерч, тщась отчизной пренебречь -
   - извлечь мелодию из моря,
   глаголет прерванную речь
   при штиле, бешенному вторя
   порыву горечи и грез,
   мча испещрить громаду облак
   (крученый ком - соленых сто влаг),
   тончайших игл строча наркоз.
  
   * * *
  
   Сплетеньем выстраданных дней
   состав охарактеризован
   осадка плотного на дне.
   Пространно вброшенное слово,
   как шайба, мечется, скользя,
   в своем носителе-субстрате,
   невыразимостью пронзя
   привычный ход его понятий.
   Беспочвенно отождествив
   объект с понятием и словом,
   субстрат трактует о любви.
   В плену и сонного покрова
   зрачок, прорезанный лучом,
   глотает каждую канделлу
   как милостыню, вовлечен
   в причинность разума и тела,
   зря в сущности любых систем
   лишь упорядоченный случай -
   - пульсирующую метель
   (как ход часов) частиц-созвучий.
  
   * * *
   Поэзии ликующая пpопасть
   выpавнивает теpнии пути,
   как паpашют натягивают стpопы,
   чтоб купол гибель мог пpедотвpатить
   и сделать безболезненным сниженье.
   Решенье на повеpхности лежит,
   к нему послушно льнет вообpаженье,
   пpивеpженное pоскоши и лжи.
   Свеpкнула малодушная догадка,
   как молния, ловя гpомоотвод,
   и в виде ядовитого осадка
   упала и слежалась, каково
   же волеизъявленье концентpата,
   безжалостный поток, местами дамб
   ломая мощь (жестокая pасплата),
   указывает многим гоpодам.
  
   * * *
   Душа баpаков и казаpм
   в пpиpоде мышц и пеpепонок
   имеет собственный плацдаpм,
   в согласии с ее законом
   стpемится, потеpяв покой,
   не знавший поpаженья воин
   пpисваивать себе чужой
   и пеpепpовеpять, пpисвоив,
   способность доноpа опять,
   лишенного (пускай незpимо)
   покоя, снова пpоявлять
   холодную невозмутимость.
   И если тот не устоит
   пеpед соблазнами попpавок,
   суpовый воин учинит
   над ним жестокую pаспpаву.
   Укpасит стену голова,
   отpубленная на охоте,
   в котоpой будут узнавать
   лик леонаpдовских полотен.
  
   * * *
  
   Инеpционен и незpяч,
   понуp и вял, ознаменуя
   собою пущенный снаpяд,
   что к цели следует вслепую.
   Он излучает тоpжество
   пpи виде жеpтвы, не считая
   себя виновником того,
   что будет с ней, ведь он не знает,
   куда в итоге упадет
   его кpитическая масса.
   Его заpяд, его полет
   есть чья-то злобная пpоказа,
   а он, спеша, чтоб pазделить
   с чужою собственную участь,
   пpи пpиближении земли
   стpадает яpостной падучей.
  
   * * *
   Покорность ратует за труд,
   суровость славится маневром,
   несовместимые в миру,
   единый вкладывают образ
   они в конечный результат.
   Всесокрушающая воля
   имеет свойство обрастать
   коростой трепета и боли.
   Лежит носильное белье -
   - смердящий ком - в корзине прачек.
   Предназначение свое,
   меланхолично озадачен
   в причинно-следственной возне
   не различает и не хочет,
   блюдя основанный на ней
   закон главенства оболочек,
   пытливо-деятельный взгляд.
   Возложен сеятелем жребий -
   - в его задумчивых полях
   радеть о выращенном хлебе.
  
   * * *
  
   В поисках смерти он бродит по улице шумной,
   ищет убийцу в толпе незнакомого люда.
   По истечении срока любая причуда
   приобретает характер идеи безумной.
   Познано все, что давало прямые ответы,
   в сущности знаний то можно вместить на страницу
   необходимых, короткая их вереница
   плотным кольцом безразличия к миру одета.
   Но не спасает оно ни от бурь и морозов,
   ни от жары, что безжалостно заживо варит,
   преображаясь в презрение к людям и тварям,
   необоснованно мрачные строит прогнозы.
   У искушенного нет ни малейших сомнений
   в истине всех практикуемых им установок,
   видимо недостает компонента иного
   в неуязвимой структуре его построений.
   Не до конца притупилось влечение к миру,
   тайные реки, сливаясь, давали озера,
   и проступив на поверхности потом позора,
   усугубляли погоды промозглую сырость.
   Истина много дарует мгновений отрадных,
   но западню приготовила слабым и гордым:
   в грязное прошлое он перемазанной мордой
   тычется снова, как пес на блевотине смрадной.
  
   * * *
  
   Прогонишь ли злую думу,
   расслоенно, дробно, дляще,
   суляще беду, угрюмо
   растущую в настоящем?
   Раздавишь ли то сомненье,
   приведшее к неудаче
   искавших освобожденья?
   Решаемая задача
   сужается все по мере
   движения под наклоном,
   как впрочем, скалистый берег
   живет по иным законам,
   чем ровный. Главенство формы -
   - лишь к миру привязки корень,
   где множества иллюзорность
   нуждалась в живой опоре.
  
   * * *
   "...Точно голос нечеловечий,
   превращенный из звука в луч."
   Н.Гумилев
  
   Видишь пещеру в скалах?
   Там глубоко внизу
   тот, кому вечно мало,
   копит свою слезу.
   Бросив свое жилище,
   на полосу равнин
   ночью в поисках пищи
   он выходит один.
   Гадов и паразитов,
   духов лесной глуши
   тянет к себе магнитом
   темень его души.
   И на поляне - шабаш,
   крики ему: "Виват!"
   Словно цыганский табор,
   странные существа.
   Звезды туманят разум.
   Зелень и свет равнин
   хочет он взять все сразу
   в карстовый лабиринт,
   чтоб обладать живущим
   на рубеже веков,
   сделаться вездесущим
   и не прощать грехов.
   Солнце с немым укором
   небо зальет зарей.
   Гады ползут по норам
   между корней берез.
   Смрадно, как гору в теле,
   сердце гноит тоску.
   Лунные параллели
   в вечности потекут.
   Круты в горах ущелья,
   высь нагоняет жуть.
   Держит свой путь отшельник
   к новому рубежу.
   Нежно разлита в мире
   утренняя роса.
   Мир становится шире,
   слышатся голоса.
   Неразличим в природе
   их ритм и размер.
   Сила слов не доходит
   до глубины пещер.
   Стыдно смотреть на солнце,
   чувствуя мир живой.
   Маленькое оконце
   сверху над головой.
   Трупы лежат в траншеях,
   значит спасенья нет.
   Камень висит на шее
   грузом ночных побед.
   В день по четыре пуда
   разных земных пород
   он выносит оттуда,
   делая глубже ход.
   Строчки о страшной каре
   лезут из-под пера.
   Черных крылатых тварей
   раненный маскарад.
   Бойко идет работа.
   День разгоняет сон.
   Но до морского грота
   вдруг докопался он.
   Пьяный холодный ветер
   солью разъел уста.
   И никаких на свете
   не было больше тайн.
   Через конец в начало
   вырвался небосклон.
   И пал он двумя лучами
   срезанный с двух сторон.
  
   ПОЕДИНОК
  
   Из широких ворот два жестоких бойца
   выезжали померяться в силе.
   Были скрыты забралами оба лица,
   вслед им с башни протяжно трубили,
   возвещая о том, что сбывалась мечта
   обитателей древней столицы.
   И повсюду молва, глубока и пуста,
   словно черное око блудницы,
   разносила тревогу и сеяла ложь,
   возбуждая плебейские души.
   Дождь с утра зарядил. Напряженье росло.
   Мореплаватель в поисках суши
   усложняет себе без того непростой
   путь по волнам к одной из америк,
   вспоминая тайком тишину и покой,
   им когда-то покинутый берег,
   так в народе жила кровожадная страсть
   наряду с христианской моралью.
   Все гадали, кому доведется упасть
   из седла, в нетерпеньи сгорая.
   Уж копали могилу, лопатой звеня,
   с непривычной могильщикам прытью,
   и обоим ее было видно с коня,
   когда ехали к месту событий.
   Искушая судьбу, говорил астролог
   о возможном исходе сраженья,
   и поэт посвятил много пламенных строк
   изощренному воображенью.
   Граждан толпы стекались, и вот наконец,
   стук копыт различив на дороге,
   все умолкли, на в латы одетом коне
   грузно въехали рыцари, строгий
   вид их сердцу внушал суеверную дрожь,
   бросить вызов такому не каждый
   мог осмелиться, даже жестокий король
   кубком чествовал их не однажды.
   Вот забил барабан, словно в сердце игла
   сотням зрителей сразу попала.
   И навстречу друг другу рванулись стремглав
   две огромные груды металла.
   Два тяжелых копья, взятых наперевес,
   будто змеи, тянулись к добыче.
   Нерушимая воля, как воля небес,
   отозвалась в воинственном кличе.
   Вот удар! Оба целы и оба в седле,
   копья брошены, лошади тоже,
   им подали мечи, и теперь на земле
   предстояло им битву продолжить.
   Снова бьет барабан за ударом удар,
   руки стиснули сталь рукоятей.
   Подан знак, и как падает с неба звезда,
   или громы небесных проклятий,
   засверкали мечи, зайчик света по ним
   (солнцем брошенный вниз мимоходом)
   с безразличием прыгая вверх или вниз,
   наслаждался величьем природы,
   оставляя вообще незамеченным бой,
   в коем был он почти что участник,
   невесом, лучезарен, доволен собой,
   и не ведая горя и счастья.
   Кверху молниеносно взвивалась рука,
   но защита не знала отказа.
   Это был поединок, где скорость клинка
   превышала реакцию глаза.
   Звон металла указывал также на мощь
   наносимых бойцами ударов
   так же часто, как каплями сыплется дождь.
   Но усилия тратились даром.
   Ни один не сумел отыскать слабину
   в неприступном искусстве другого.
   На мгновенье прервались они отдохнуть,
   и борьба разгорелася снова,
   но теперь без мечей и без шлемов и лат
   (не укрывших от ран и порезов).
   Рукопашная схватка жестокая шла.
   Руки были не мягче железа.
   Каждый был и высок, и тяжел, и силен,
   и по-хищному ловок при этом.
   Руки, ноги вращались, как оси колес
   у несущейся быстро кареты.
   Вдруг, как будто по манию свыше, они
   согласованно схватку прервали,
   потому что теченье ее изменить
   в чью-то пользу пытаться устали.
   Они сели на землю, и ноги скрестив,
   устремили железные взоры
   друг на друга, свои завершая пути
   в том сраженьи немым приговором.
   Час прошел и другой, в напряженной тиши
   ни малейшего шороха, звука.
   Этот метод позволил им спор разрешить.
   Один поднял торжественно руку,
   а другой встал с колен, что-то слугам сказал,
   мрачен, туче небесной подобен,
   поклонился толпе, взял из ножен кинжал
   и ударил себя между ребер.
  
   * * *
  
   Был вечер, пыльная дорога
   клубилась, думы теребя.
   Так упорядоченно строго
   мне мир показывал себя.
   Теряло смысл лгать и красть, и
   страшиться бед и перемен.
   Лишь устранение препятствий
   рождало счастья феномен.
   Оно естественно, как воды,
   без напряжения текло
   из царств бесстрастия природы
   в глаз тектонический разлом.
  
   * * *
  
   Порист и расторопен,
   пемзообразен, впрок,
   приобретая, копит
   попранное добро.
   Выкуп платя по-рабски
   за пустоту нутра,
   в поисках нужной краски
   трудится до утра,
   робостью (верный способ)
   уговорив грозу
   не задавать вопросов
   ползающим внизу
   трепетным и кишащим
   тварям, сознаться им
   ибо в происходящем
   не суждено. Гоним
   промыслом или бесом
   каждый из них тайком
   тешится интересом,
   перенося легко
   скованность - право гостя,
   косит на интерьер
   взорами. Запах злости
   в комнате от портьер
   ноздри докучной пылью
   потчует. Исподволь
   россыпью строф обилье
   вновь по весне травой
   зазеленело в поле
   (лету готовя фон),
   слой под которым болен
   будущую строфой.
  
   * * *
  
   В пространстве ищущая стрежня,
   душа, похожая на ель
   в степи чернеющую снежной,
   как шхуна, севшая на мель,
   мирской покинутая славой
   лишь в состояньи различить,
   как в час молитвы величавой
   мелькают в пламени свечи
   ладонь пронзающие гвозди,
   преображенные миры,
   рябин опущенные гроздья
   и церквей белые шатры,
   где в землю брошенное семя
   растет, не ведая помех,
   мысль останавливает время
   и взгляд впивается в предмет.
  
   * * *
  
   Покой - приобретаемый в итоге
   над чувствами потерянный контроль
   терпением соблазна и тревоги,
   работой без претензии на роль.
  
   * * *
  
   Грех не ломает преград, но копает норы
   в образе маленькой робкой писклявой мыши.
   Черных ходов метастазы - подземный город,
   как организм, потаенно живет и дышит.
   Комкая сумерки рокотом громового
   неба, грустит, кровожадной мечтою полон,
   то ли палач, то ли спутанных душ криптолог,
   воли порыв напрямик обратив в оковы.
  
   * * *
  
   Я спал и видел во сне то пески пустыни,
   шныряющих ящериц, желтую рябь бархана,
   то белых медведей, плывущих на белой льдине
   по синим волнам ледовитого океана.
   Обилие красок из прошлых существований
   подобно громаде ревущего водопада,
   палитру которых питают воспоминанья.
   Неся переливы миллионов мельчайших складок,
   могучий поток рассыпается в тучи брызгов,
   почуя провал, чья причина таит измену
   привычного русла (густую взбивая пену),
   которым он прежде храним был, а ныне изгнан.
  
   * * *
  
   Вниз сыплет белая крупа
   из недр растрепанного неба,
   всех грез пределу, где б он не был,
   даря упадок и распад.
   Густа, как с Божьего стола,
   прохожим трепетная манна
   путь устилая неустанно,
   дум маету превозмогла.
  
   * * *
  
   Прогонишь ли злую думу,
   расслоено, дробно, дляще,
   суляще беду, угрюмо
   растущую в настоящем?
   Раздавишь ли то сомненье,
   приведшее к неудаче
   искавших освобожденья?
   Решаемая задача
   сужается все по мере
   движения под наклоном,
   как, впрочем, скалистый берег
   живет по иным законам,
   чем ровный. Главенство формы -
   - лишь к миру привязки корень,
   где множества иллюзорность
   нуждалась в живой опоре.
  
   * * *
  
   Скрижаль спокойствия прочти
   в набеге бешенного пульса.
   Как веры искренность - почти
   всегда на гране богохульства,
   так скрыта жизни полнота,
   являясь лишь на грани смерти,
   измерив ношею креста
   в душе безмерность круговерти.
  
   * * *
  
   Просочилась упругая смесь
   в сонный ум, словно ложь или лесть,
   и рванула в колдобин галоп,
   вслух захлопала слова крылом.
   Голос глух, глаз погряз в суете.
   Крутит ветер густую метель,
   крошит взбалмошных мыслей пургу.
   Мозг спешит, на бегу, на бегу
   углубляя бессмысленный крен,
   вслед каприз - признак кривд и измен,
   плеск волны - фактор кризиса форм -
   - разность ракурса... . Близился шторм.
  
   * * *
  
   Лодка причалила к берегу,
   и я, расплатившись
   с разговорчивым бурятом, сошел.
   Байкал плескал за спиной.
   Звук, похожий на "карр",
   издавала чайка, завидуя породе ворон.
   Остров Ольхон
   отделен от материка Малым морем,
   в которое впадает речка Сарма.
   Я помню, однажды,
   соблазнившись ее блеском, лег
   в ледяную воду, держась руками за камни.
   Иначе бы унесло теченьем.
   Окаменел. Но блаженство
   после растирания полотенцем
   было несравнимо
   с признанными столпами этого жанра жизни.
   Сзади Байкал волнил,
   обдавая брызгами голень.
   Я двинулся на северо-восток
   по крутому склону,
   навьюченный, как верблюд,
   палаткой и пр. - всего килограммов тридцать.
   Котелок болтался,
   привешенный к рюкзаку,
   и звякал об нож на поясе,
   как часы - через равные промежутки времени -
   - настроенные кем-то хитро
   тикать не раз в секунду, а раз в пять секунд,
   чтобы, раз уж судьба времени уходить,
   то пусть растянется,
   как лицо в улыбке.
  
   * * *
  
   Эмоции обезличивают.
   Они - петля под крюк посторонней воли.
   Речь - рык волчий в голосе. Рот - пропасть боли.
   Причина - согласен на участь дичи.
  
   * * *
  
   Мне мучительно мало
   всего, что я могу представить
   о пристанищах духа,
   последнем пределе "я".
   Меня многое интересует,
   но точно знаю,
   что ничему в жизни
   никогда не отдам себя целиком.
   Это - лишь средства, цель
   живет в душе по признаку горизонта.
   Счастлив, способный найти ее
   в кабаке, семье или храме.
   Однако, мне думается, все сложнее.
   То, что нам нужно -
   - не вдали и не в будущем,
   а спрятано
   в проживаемой ныне секунде
   и произвольной точке пространства,
   которая всегда под рукой.
   Чтобы открыть секрет,
   надо, как минимум,
   прекратить по ним
   беспорядочное скольженье,
   подобно горнолыжнику,
   совершить чудо,
   вдруг зафиксировавшись
   при бешенном лете вниз.
  
   * * *
  
   Инопланетянин
   с огромной головой
   был вспорот
   жестоким американским хирургом,
   и поэтому произошло
   землетрясение в Армении,
   разрушившее Спитак.
   Тунгузский метеорит
   упал на землю потому,
   что Иоанн Грозный утопил
   одну из своих многочисленных жен.
   Бархатные тучи плыли по небу,
   и не было ничего необычного,
   когда вдруг настал конец Света,
   и я после того, как
   глаза адаптировались к темноте,
   понуро побрел
   по космическому бездорожью
   в направлении
   ближайших созвездий.
  
   * * *
  
   Я умер и разложился
   и отдал себя земле.
   Теперь надо мной кружится
   листва осенних аллей.
   И часто от шага к шагу,
   куда бы вы не пошли,
   сочится густая влага
   из стонущих недр земли.
   Как свет глубины созвездий
   доходит к нам сотни лет,
   ушедшие от возмездий
   блуждают среди планет.
   Заброшенный в море невод,
   кровь, сделанная вином.
   Испившие чашу гнева
   боятся увидеть дно.
   Забыли люди до срока,
   давно ли вставал из недр
   мистический монстр рока -
   - крушитель нестойких вер.
   Вначале все было проще:
   равнина, за ней гора.
   Весь мир был похож на росчерк
   невидимого пера.
   В глубинах бурлила сила,
   неведомая, как зверь,
   и тонкий дымок струила
   к сверкающей синеве.
   Все ветры в открытом лоне
   сливались в единый звук -
   - вместилище какофоний,
   как жесты неверных рук.
   Но умер я утром рано
   у тлеющего костра.
   И дрогнула ось вулкана,
   надтреснула кожура.
   Я видел душ восхожденье
   сквозь семь концентричных сфер.
   И мир приобрел значенье,
   гармонию и размер.
  
   * * *
  
   Из зеленой сумрачной глубины,
   отворив изобилья рог,
   мое тело цвета морской волны
   рассыпает сотни миров.
   И спускаясь вниз по лестнице сна,
   мягко стелит ковер души.
   Ослепительным светом озарена,
   надо мною звездная ширь.
   Я стою один, я так рад, что нет
   ни друзей, ни врагов вокруг.
   Все осталось там, где с других планет
   долетает лишь слабый звук,
   где томится дух в ожиданьи дня,
   когда плоть потеряет власть.
   И ложится пух, белый свет огня
   озаряет зловеще пасть
   черным дегтем мазанной гидры, слух
   напрягается в суете.
   На шальной комете ночами дух
   путешествует в пустоте,
   разрывая всех измерений грань.
   Соразмерно с силой затрат
   получает право одеться в ткань
   самых тонких координат.
   И вернувшись, как похотливый муж
   после новых своих измен,
   он скользит в крови одномерных луж
   и двухмерных тяжелых стен.
   Напрягая все свое естество,
   как законопреступник, вор,
   я вхожу, робея, под хмурый свод
   свой выслушивать приговор.
   В красной мантии важный войдет судья,
   чинно сядет за длинный стол.
   И польется синий чернильный яд
   на бумажный белый листок.
   Острый штык пера крепко в руку взят.
   Слышу: цепь кандалов звенит.
   "Тем, кто в гуне страсти живет, нельзя
   узнавать сопредельный мир,
   и стремиться ввысь, забывая долг,
   соответствующий страстям.
   Любопытство слабым грозит бедой
   оказаться в иных сетях.
   Не во власти смертных и грешных чад
   нарушать равновесье сил." -
   - черный призрак с мантией на плечах
   мне вещал в тишине могил.
   На его слова мой скупой ответ
   лишь в молитвенном складе рук.
   Я стою один и я рад, что нет
   ни друзей, ни врагов вокруг.
  
   ЭЗОТЕРИЗМ СПАСЕНИЯ
  
   1.
   В Великой Архитектуре
   тончайший продукт светил
   тождественен по структуре
   с проявленным миром сил.
   Два знака, два антипода
   энергии и полей -
   - трактовка любой природы
   на небе и на земле.
  
   2.
   От численного истока
   судили из рода в род,
   за око давали око.
   За пророком пророк,
   сгорая в пустыне вязкой,
   нащупали Божий план,
   откуда грядет развязка
   кармического узла.
  
   3.
   Есть право даже у вора
   ослабить зла тетиву,
   и волки имеют норы,
   где им преклонить главу,
   а славивший Иегову,
   умеющий лишь любить
   пройдет, не имея крова,
   и сгинет среди убийц.
   Та емкость в незримой ткани -
   - источник живой воды,
   свершившийся акт закланья,
   спасения от беды.
   Но путь к нему отворится
   лишь тем, кто жаждал и ждал
   иссохшей душой напиться
   однажды и навсегда,
   что много столетий кряду
   последствий добра и зла
   несла на себе заряды,
   сжигающие дотла.
  
   * * *
  
   Страница книги открыта та же,
   блуждает взор от строки к строке.
   Зовет пустыня и ждет, когда же
   две белых ладьи поплывут в реке.
   Как сладкий сон, наплывают тени
   старинных сказок, легенд и тайн -
   - зеленый остров индийской лени,
   иль желтой пыли клубок - Китай.
   Я много лет по дороге внутрь,
   увязнув в жидком телесном дне,
   скользил и падал, где было круто,
   и жизнь двойная текла во мне.
   Крадучась, шел я по зыбким тропам,
   где люди редки редки, а духи злы.
   Но сверху небо в тени порока
   не потеряло голубизны.
   В тени лианы я ставил ложе,
   забыв о заповеди: не спать.
   И страх мурашками полз по коже
   от странных мыслей. Кружился пар
   над самым гиблым болтом мира.
   Но, как случайный блик солнца, вдруг
   душа теряла ориентиры,
   был виден образ и слышен звук.
   Там время мерялось не годами,
   а черной точкой на белом дне,
   чуть различимыми голосами,
   когда-то слышанными во сне.
   Чтоб в тайных недрах рождался новый
   клубок гармоний из старых слов,
   в любом движении было слово,
   а в каждом слове жило число.
  
  
   * * *
  
   Мой путь, как всегда, основан
   на правильной форме тел,
   сгущающей силе слова
   положен ее предел.
   Беспочвенно и беспечно
   влача поколений спесь,
   вонзаются иглы речи
   в гремучую ночи смесь,
   где звездная ранит россыпь,
   как пламенной розы шип -
   - слепой красоты отросток,
   карающий перст вершин.
  
   * * *
  
   Где знающий злобен, как звук удара,
   в положенный срок не приемлет дара
   и пренебреженьем сквозит из пор,
   грядет наважденьем, чумой, пожаром
   вселенная, может быть, в форме шара,
   а может - вообще не имея форм,
   свой геометрический строя статус
   на броской контрастности; отпечаток
   на черном, тяжелом сукне портьер
   настольной лампы, стоящей рядом,
   луны или пальца, но чаще - взгляда,
   небрежно бросаемого поверх
   созвездий в пучину ночного неба,
   чье чрево бездонное зло и немо,
   владеет вниманием; каждый шаг
   (любое движение, дума, чувство),
   грядущей судьбы воплощая сгусток,
   подобно снежинке, летит, спеша.
  
  
  
   * * *
  
   Всех казней и пыток и бед страшней
   навязчивых мыслей слепое бремя -
   - случайное, тлеющее, тем злей,
   чем ярче искру изрыгает кремень,
   и грезами прозы и грязи дня
   в ночной тишине распирает стены,
   по тропам порока, судьбу кляня -
   - до роскоши гроба, в петлю - из плена.
  
   * * *
  
   В разгаре пожирающего пира,
   воспламененным посвистом нова,
   завороженно падает секира,
   и катится по полу голова,
   и в кубки кровь - заполнены до края,
   звенят они. Бесстрастные глаза
   казненного задумчиво взирают
   на вытращенный пиршественный зал.
  
   * * *
  
   Светом луны полит
   холод могильных плит.
   Бродит средь них в тиши
   призрак моей души -
   - призрак моих обид,
   как бережливый жид,
   скаредно трепеща,
   злобен, тощ и прыщав,
   множит свой капитал.
   Ветер рождает шквал,
   искра рождает взрыв,
   правилом же игры
   ведает некто сверх
   всех допустимых мер
   миру способный дать.
   Жаждущим Он - вода,
   мерзнущим Он - тепло,
   пахарю - плуг и плод
   выросший, бунтарю -
   - плаха, венец - царю,
   грешнику - Вифлеем,
   но на вопрос "зачем"
   Он не дает ответ.
   Первым лучом рассвет
   выхватит на бегу
   золото стертых букв
   из суеверной мглы.
   Белых колонн углы,
   низкий, тяжелый свод
   склепа, за них, как вор,
   прячется черный гость,
   гул от его шагов
   будит нетопырей,
   шелест их крыл, дверей
   скрип нарушает тишь.
   Из отсыревших ниш
   крысы шныряют прочь.
   День вытесняет ночь.
   Свет вытесняет тень.
   Видимых в темноте
   призраков на свету
   не различишь. Во рту -
   - горечь, как прелый лист.
   Каждый твой взгляд нечист,
   каждый твой вздох вместил
   запах сырых могил.
  
  
   ИЗ ЯПОНСКОГО
  
   1.
   Когда душа жаждет смерти,
   то более всего ценит жизнь,
   но ей недоступна
   простая и покорная мудрость деревьев.
  
   2.
   Мир часто бывает похож на нож,
   проходящий сквозь душу,
   а иногда - на ласковую и заботливую мать,
   но в обоих случаях -
   - у него одно и то же лицо.
  
   3.
   Собака лежит у ног,
   и сосны тянутся к небу.
   Теплый осенний вечер.
  
   4.
   Я уставился тупо бессмысленным взглядом
   на вечерние тучи, подкрашенные закатом.
   Возвращался домой от проститутки.
  
   * * *
  
   Я никого не люблю, но я всех прощаю.
   Ветер треплет мне волосы, дыбит полы плаща и ...
   Скорбь... ! Словно нарик в ломах на иглу - садится
   солнце, залито кровью, как глаз садиста.
  
   * * *
  
   В плену осенней непогоды
   при свете пасмурного дня
   совокупляются уроды,
   улыбку странную храня.
   Они рогаты и ушасты
   и с кисточками на хвостах -
   - хохочущие педерасты,
   кончающие по кустам.
   А рядом - ели, сосны, вербы -
   - лесные пленники судьбы -
   - взирают в страхе суеверном
   на шабаш черной голытьбы.
  
   * * *
  
   Утро. Глава семьи, садясь в BMW, сбивает снег с каблука.
   Бабушка уже вышла к лифту с лохматым Рексом.
   Сын-студент дрочит в ванной, вспомнив преподавательницу английского языка.
   Его старший брат с соседкой в комнате занимается сексом.
   За стенкой мать, сладко потягиваясь в постели,
   достает заныканный в недрах тумбочки резиновый член,
   заодно - упаковку с таблетками, руки ее вспотели.
   Она слушает стоны партнерши сына и чувствует в сердце тлен.
  
   * * *
   Выходило тело на поляну,
   скинув окровавленный мундир.
   С хрипом прикрывало локтем рану.
   Вместо глаз зияла пара дыр.
   Сзади шли еще четыре трупа.
   Самый крупный был без головы.
   С шумом обнаруженную группу
   окружал встревоженный ковыль.
   Опирались сгнившими кистями
   на коряги, сучья и стволы.
   Сумрак горд был (лес сухой) гостями.
   Где-то близко визг бензопилы
   грыз слух, шел с ближайшей скотобойни,
   для живых разбрызгивая жуть.
   По шоссе, как странник, брел покойник:
   вонь, мух рой, подобие бомжу.
  
   * * *
   Когда бесформенная грязь
   займет приямок макияжа,
   Рокфеллер сменит, торопясь,
   свою разъевшуюся стражу.
   Сенатор Монике вдогон
   смекнет, чей хрен еще не сосан.
   Под Хэллоуин бухой закон
   опять введут америкосам.
  
   * * *
   Родитель- кондитер
   отправился в Питер,
   там вытер об край каблуки.
   По Мойке, Фонтанке
   шатался по пьянке,
   швырял банки в русло реки.
   Однажды он вышел,
   шатаясь, на крышу
   и в дымке увидел дворец.
   Пред взором, наклонна,
   двоилась колонна.
   Он молвил: "Вот это пиздец!"
   В глубокой печали
   уснул не причале.
   Проснулся - мосты развели.
   Смотрел и не верил:
   ужасные звери
   трезвели, рычали вдали.
   Ужасные птицы
   сидели на спицах
   каких-то огромных колес.
   Кошмарные люди
   шли, каждый на блюде,
   как в дар, свою голову нес.
   Кондитер опешил.
   В пространстве есть бреши,
   во времени - тоже, он знал.
   И могут оттуда
   слоны и верблюды
   лезть. Надо спешить на вокзал!
   Как дикое стадо,
   карнизы, фасады
   готовы его затоптать,
   луна - в промежутке.
   Безлюдно и жутко.
   Шпиль - в облаке по рукоять.
   В цепях, под конвоем
   шел сутки и двое,
   свой поезд, тревожась, искал.
   Страдал с бодунища
   без сна и без пищи,
   все слушал дрожание шпал.
   Прошло две недели.
   Раз недоглядели.
   Проспал, прозевал санитар.
   Кондитер проворен.
   Прокрался во дворик,
   оттуда рванул на бульвар.
   Жаль выбор был скуден:
   шли дама и пудель.
   Кондитер за деревом ждал.
   Хозяйка сбежала,
   собака визжала.
   Он голову ей оторвал.
   Рыгая от злости,
   обгладывал кости,
   дробил их зубами в муку.
   Скинхэды шли в сборе.
   Попался и вскоре
   кондитер висел на суку.
  
   АДОЛЬФ
  
   По Ундер-ден-Линден, ликуя, идет Адольф.
   В руках его трость, чемодан, на глазах - очки.
   Пока подруга Ева играет в гольф,
   он здесь. В душе величаво поют смычки.
   Сжимает сигару усмешкой скривленный рот.
   Адольф заходит в кафе и берет меню.
   Вокруг - нарядные дамы и прочий сброд.
   Весь список того, что намерен предать огню,
   он носит в правом заднем кармане брюк.
   Свой день рожденья Адольф справляет один.
   Отсутствует даже Йозеф - ближайший друг,
   что любит бродить в галерее среди картин.
   Он знает: все дамы пред ним будут падать ниц,
   когда наступит сентябрь и польют дожди.
   Адольф пьет кофе и слушает песни птиц.
   Сейчас апрель. Триумф еще впереди.
   На Альбрехт-штрассе стоит неприметный дом.
   Для всех загадка, кому он принадлежит.
   Слепой старик, как-то стукнув в дверь костылем,
   сказал, что что-то ужасное там лежит.
   Адольф проникает вовнутрь и включает свет.
   Он долго ждал, и вот наконец сбылось.
   Он знает, что здесь никого посторонних нет.
   Никто не лжет, никто не питает злость.
   Полезные вещи Адольф умеет беречь.
   В его чемоданчике множество всяких штук.
   Ненужные вещи Адольф отправляет в печь,
   садится в кресло и вешает трость на крюк.
   Он смотрит на пламя. Шипенье ласкает слух.
   Расслаблен, занят куреньем своих сигар,
   роняя пепел, как тополь роняет пух,
   Адольф-игрок сквозь мрак запускает шар.
   Проходит ночь, за шторами брезжит свет.
   Не в силах мысли в единую цепь связать,
   Адольф сидит и держит в руках Предмет,
   который, щурясь, смотрит ему в глаза.
  
   * * *
   Старуха стольник
   одолжила подруге.
   Раскольников
   к ней явился во сне, как Крюгер:
   "Где хранишь ты, злобная
   капитал?!" -
   - и бил топором в лоб ее,
   пока не устал,
   вена на шее вздулась -
   - орал с досады.
   Старуха проснулась,
   зажгла лампаду,
   обтерла холодный пот,
   скомкав тряпок ворох.
   В углу замяукал кот
   и раздался шорох.
   До утра со светом,
   глаз не сомкнув, сидела.
   Все в ушах монета,
   как в банке пустой, звенела.
   "Был бы жив старик... .
   Достал меня нервный тик!"
   Вдруг раздался крик
   животного и затих.
   Время долго тужилось.
   Креститься тянулась рука.
   Рассвело. Обнаружились
   две половины зверька.
  
   * * *
   Поле по ту
   сторону дна.
   В нем хуету
   смоет волна.
   Выброс роит
   мух. Зреет мак.
   Призрак стоит,
   аки елдак.
  
   * * *
   Это не член, а клитор.
   Это не плен. Столбняк!
   В цвете - мазня палитр,
   в звуке - частот грызня.
   В тропиках - тот, не этот.
   Пропил ханыга сны.
   Вынь из казны монету -
   - вызрел миньет весны!
  
  * * *
  Гость каменел от пустых потуг,
  стоять затекла спина.
  Его рука, протянутая в пустоту,
  никому не была нужна.
  Он так долго нес им благую весть,
  но, дойдя, не смог открыть рта.
  Помычал и сел. Весь теперь он здесь -
  - воплощенная немота.
  Ему местная власть оказала честь:
  будет памятник в полный рост.
  Пьедестал готов, и осталось влезть
  и застыть, но не так он прост.
  Дон Гуаны здесь бродят, молитвы твердя
  или стих про любовь и разлуку.
  Ускользает их взгляд. Проще взять за мудя,
  чем поймать для приветствия руку.
  Только Гость не привык никому уступать,
  ведь не даром башка из гранита.
  Он захватит врасплох, и тогда разорвать
  сможет круг, даже выиграть битву
  с непонятным врагом, что кругом - гегемон,
  правит бал и предвидит засаду.
  Вот подходит трамвай. Гость садится в вагон,
  где готов встретить козни 'Моссада'.
  Едет мимо промзон, мимо сквера, пруда.
  На поляне огромного парка
  Дон Гуанов - глядит он - пасутся стада,
  мирно дремлет пастух и овчарка.
  Над аллеей Гробниц полыхает закат,
  из кустов восстают пирамиды.
  Камнем тень фараона упала на МКАД.
  Скалясь, сфинксы рычат от обиды.
  Вот опять Дон Гуан уложил наповал
  Дона Карлоса очередного.
  Гость давно б уже яйца им всем оторвал,
  но мешает печатное слово.
  Ведь сказал же поэт: 'Только за руку брать.'
  Никакие другие детали
  персонажей упырь-Гость не вправе марать,
  уж подавно лишать гениталий.
  И нельзя пить вино и играть в казино,
  можно только стоять истуканом.
  Ему все в этом городе запрещено,
  и расставлены злые капканы.
  Лицемерно радушие, почести - фальшь,
  типа 'Жри и не брезгуй судьбою.'
  Вот трамвай тормозит. Громыхнув об асфальт,
  Гость сошел и смешался с толпою.
  В ней кто травку курил, кто иначе торчал.
  Под ногами все лужи блевотин.
  Здесь никто его, кажется, не замечал,
  он для них был как будто бесплотен.
  То ли стон, то ли скрип - специфический звук
  шел от скопища дегенератов.
  Одного Гость задел, он рассыпался вдруг
  на пургу разноцветных квадратов.
  Так легко! Ни хватать, ни долбить в грудь колом.
  Все случайно. Табу не нарушил.
  Не колол, не рубил, просто шел напролом,
  как сквозь стену (noclip из игрушек).
  Только что Дон Гуан жадно жрал мухомор... .
  Неустойчивы глючные люди.
  Гостю стало комфортно от хрупкости форм -
  - здесь топтаться как слон по посуде.
  И когда был исчерпан весь злости заряд,
  он собрался покинуть опушку,
  как на шпагу наткнулся на каменный взгляд.
  Перед ним был сам каменный Пушкин:
  'Дон Гуана на пиксели просто разъять.
  Тебе будет другая работа:
  в сквере вместо меня теперь будешь стоять,
  окруженный толпой идиотов.'
  И с тех пор помрачнел, потускнел истукан,
  от фигуры повеяло скукой.
  На Тверской подтвердить мог любой наркоман,
  что он часто вытягивал руку.
  
  * * *
  Вельможи жеманно жуют сервилаты
  в прихожей, где стены исписаны матом.
  Они достают из-за пазухи фляги
  и хлещут коньяк, как бомжи и бродяги.
  Когда их ругают бухие собратья,
  они изрыгают старушьи проклятья
  и падают навзничь - так смех разбирает -
  - в прихожей, где стены от края до края
  узорным (от пола до самой вершины)
  покрыты ковром из густой матершины.
  
  * * *
  Вельможа испачкал в говне рукава.
  Такое бывало не раз и не два.
  Бывало всегда и бывало везде.
  Навязчива вонь, словно вошь в бороде.
  Вельможа со свитой спешил на прием.
  Дорогу к дворцу преградил водоем.
  Глядел он и думал: 'Друзья ли, враги -
  все бренно, как глади озерной круги.'
  У самой дороги был мутный затон.
  Все знали: кишит крокодилами он.
  Правитель был крут. Его воля тверда.
  Он многих приказывал бросить туда.
  Жизнь жирных, лукавых, неверных вельмож
  в его понимании стоила грош.
  И если ты знатен и вхож в высший свет,
  рептилиям подан быть мог на обед.
  Прожорливых тварей кормить по часам -
  - был принцип Правителя - дар Небесам.
  Есть узенький мост над бездонной водой.
  Вельможи топтали его чередой.
  И чиркали спичками, если луна
  на пасмурном небе была не видна.
  Над вспышкою рой мотыльковый парил.
  На шатком мосту не имелось перил.
  Вельможа в прострации вышел на луг.
  Смущенно молчала толпа его слуг.
  Дул ветер. Вокруг колыхалась трава.
  Стоял он и нюхал свои рукава.
  
  * * *
  Ни капли дебил Ди Каприо
  не выпил в предгорьях Альп.
  Зато наверстал на Капри он,
  башкой расшибив рояль.
  Его донимала скука.
  Не мало в призах вреда.
  По красной дорожке, сука,
  он шлялся туда-сюда.
  С утра надевал калоши,
  но в том не его вина.
  Ди Каприо жрал, как лошадь.
  Стекала с зеркал весна.
  
  * * *
  Плюгавый любер-либерал
  наощупь плющил интеграл.
  Старался быть как генерал:
  по стойке 'смирно' замирал.
  Курил гашиш, в Warcraft играл,
  спросоньи матерно орал.
  А как-то раз, уйдя в астрал,
  там все пространство обосрал.
  
  * * *
  Бухарин бухал в Бухаре
  и ждал справедливую пулю.
  Хотелось ему позарез
  в Кремле покататься на муле.
  Свой Берия берег берёг,
  эксцентриков вешал за рёбра.
  Был нюх у него обострен,
  и стекла блестели недобро.
  
  * * *
  Кованый ком -
  - по полосе.
  В сеть кувырком -
  - с семьями - все.
  Сёрфил всю ночь,
  Утром озяб.
  Трупу помочь
  было нельзя.
  Мышцей громил
  Вздулся кондер.
  Проц задымил.
  Деготь хитер.
  
  * * *
  Скорополитик закон
  гонит в кондовый парламент.
  Струсь перейти Рубикон
  (кряжист снаружи узлами)!
  Упряжь твоя дорога -
  - сдержит народная шея.
  Ширь, как с копыт кабарга,
  ищет кювет у хайвэя.
  
  * * *
  Тонкий ход Росинанта мешал
  Дон Кихоту тестировать стражу.
  Санчо Панса мочой орошал
  мачмалу пересохших пейзажей.
  Дульсинея - краса Пиреней -
  - ковыряла во рту зубочисткой,
  избегала квадратных корней,
  в стену смеха засунув записку.
  
  * * *
  Фамильярный сюрприз -
  - шимпанзе на трибуне.
  Астронавта загрыз
  бультерьер накануне.
  Перепутать ж могла
  операторша ЦУПа
  'рандомайзер' бабла
  с 'калькулятором трупа'!
  
  * * *
  Доллар в руладах брал дороже.
  Матч будоражил шантрапу.
  В поту поэт с распухшей рожей
  топтал народную тропу.
  Сбор всех яиц в одной корзине:
  живцы в Бразилии - на вес -
  - волы, хлебавшие мартини,
  козлы, ебавшие принцесс.
  
  * * *
  Падший жандарм заправил
  в картридж адреналин.
  Враль-дармоед картавил:
  'меркнет ремейк долин'.
  Шифр раздобыл Дарт Вейдер -
  - шутер(3D-шутник)!
  ПТУРС потревожил шейдер,
  быдло сменило ник.
  
  * * *
  Зафира кинула банкира.
  Зафиру застрелил Джафар.
  Загрыз Джафара в Аль-Джазира
  натренированный курцхаар.
  Фатима в партии 'Кадима'
  отформатировала стиль,
  ненормативно возбудима:
  'Фаст-фуд - триумф фуфла - в утиль!'.
  
  * * *
  Наместника - в яму
  под свахи сафьян!
  Омара Хайяма
  Разъял грубиян.
  WiMax не потянет
  сквозь ворох тряпья.
  Инопланетянин -
  - с копьем, да в репьях.
  
  * * *
  Распростерся в кругах на воде
  эллипсоид.
  Равнодушен к 'Винде' и манде
  линуксоид.
  Растерялся, жуя аспирин,
  жук-легенда -
  - доминантный самец-мандарин
  Диснейленда.
  
  * * *
  Валялся труп.
  Лежало тело.
  Свистел патруль.
  Пизда хотела.
  Прорвался свищ
  и залил гноем
  до корневищ
  зерно степное.
  На страже рун
  в канун Пейсаха
  встал Ким Чен Ун -
  - пророк и пахарь.
  На аналой
  в VIP зоне пролит
  сплошной облой -
  - злость фейсконтроля.
  В ноздрях - Колчак!
  К Бабрак Кармалю
  пришли, бренча
  (к харчам - ткемали)!
  Спустил в гальюн
  вниз головою
  их Ким Чен Ун -
  - мудрец и воин.
  
  * * *
  Зигмунд Фрейд изменился в лице:
  срань - 'Зиг хайль!' мафиозных картелей!
  Слил контент. У него на конце
  на веревке висела гантеля.
  Мендель - в рёв: 'Как Шварцнеггер - мышцу!' -
  - жрал мацу Мотл, кебаб - без оглядки.
  Кляп - во рту. Вдруг с пинцетом - к Отцу.
  Боцман Хайнц: 'Цоб цобэ' - гнал на блядки.
  
  * * *
  Добро придумано в Голливуде!
  Забудь полозья его коньков.
  Пьянчугам притчу о Робин Гуде
  прочтут попутчики говнюков.
  О том, как муха ползла по трупу -
  - в ошметках - трудностей не страшась.
  Шнюк шасть в занюханную халупу.
  Хрюн тащит трутня вдоль шалаша.
  
  * * *
  Бросить пить и напилить дрова,
  заготовить на зиму товара.
  В Варне тварь коварна, но права:
  из грибов с дерьмом попить отвара,
  не лукавить, ставить на 'зеро',
  заряжать 'Макаров' холостыми.
  Киберпанк - постыло, плять, старо,
  как драйв в 'Запорожце' по пустыне.
  
  * * *
  Визгливо отверзнет филейную часть
  наложница Блюхера - шлюшка из Львова.
  Он встанет, на валенок войлок мочась,
  на контру с винчестером глянет сурово.
  Зачистит поселок, утопит ведро
  в колодце, полезет бить морду Якиру.
  Они упадут вместе навзничь в сугроб.
  Но Сталин придет, и к башкам их - секира.
  Начнут Тухачевского газом травить.
  Он будет искать пятый угол вприсядку.
  Все члены правительства смогут развить
  исходную мысль: 'Говнюки. Но висят как!'
  
  * * *
  1.
  Беня Ладен надел наизнанку кафтан.
  Наутек чесанули его паладины.
  Он налил себе 'Липтон', коньяк - для путан,
  зарядил пулемет и задернул гардины.
  После мысленно двинулся в сторону гор,
  Кристин Чаббак пожаловал титул графини,
  топором зарубил референта в Минфине,
  на старух, как Раскольников, глядя в упор.
  Поползли по Америке сальные сплетни,
  будто с Хиллари Клинтон он в баню ходил.
  Джордж Буш - друг и соратник его многолетний -
  - неожиданно сбрендил и всех победил,
  наплодил негритят, из большого стакана
  пил тосол, на закуску пошел баклажан.
  Папа Римский стрелял из окна Ватикана
  из винтовки по толпам тупых прихожан.
  
  2.
  Беня Ладен надел лапсердак и ермолку,
  отпустил себе пейсы, забросил Коран.
  По утрам он бродил по Нью-Йорку без толку,
  там шарахались все от его топора.
  Было сумрачно, в Гарлеме, как в Карл-Маркс-Штадте,
  выли зомби, Манхеттен стонал от говна.
  Кристин Чаббак кричалку придумала кстати:
  'Миру - мир, нефть - Шварцнеггеру, мозгу - война!'
  Папа Римский метался, как волк, по капелле,
  кардиналы со страху марали штаны.
  Мымра Хиллари Клинтон курила в постели.
  Джордж Буш прыгнул с Великой Китайской Стены.
  Стадо нытиков, молча, несло транспаранты.
  Стало сыкотно. Солнце зашло за кресты
  кладбищ. Встали при полной луне эмигранты.
  Кодло гопников шло до бесстыдной версты.
  
  3.
  Выпить 'Липтон' не против была Кристин Чаббак,
  часто целясь в затылок. В розетку персты
  примеряла. Навряд Джорджа Буша свеча бы
  на Владимирский тракт провела сквозь мечты.
  Памятуя кусты, из Зарядья урядник
  отрядил за тосолом в посольскую жмуть
  комбайнера. Тот лапти обул понарядней
  и нырнул из курятника с пряником в путь.
  Папа Римский, на всех затаивший обиду,
  'к побиванью камнями' строчил приговор.
  У него в тайной комнате жил злостный пидор,
  имбецил, извращенец, мошенник и вор.
  В келье рядом - повсюду разбросаны перья:
  вдруг, того и глядишь, пролетит ангелок.
  Там, скальп Хиллари Клинтон подвесив над дверью,
  Беня Ладен сидел да плевал в потолок.
  
  * * *
  Все писал - то про то, то про это.
  Но однажды Есенин устал.
  Через годы известным поэтом
  он вернулся в родной Дагестан.
  Там сложили костер погребальный
  и с грибами Сережу сожгли.
  Разнесло аромат экстремальный
  по просторам родимой земли.
  
  * * *
  1.
  Раз Волкособ и Чуркобес
  решили навестить СОБЕС.
  Надев комбезы без погон,
  ради ликбеза самогон
  налив в отместку москалям
  в стакан, промолвили 'Салям!'.
  Сглотнув, занюхали шнуром,
  нашли подпругу под ковром,
  батон 'Салями', 'Беклазон'.
  Врубив шансоновский музон,
  один заснул, другой дрожал.
  Потом вскочил и убежал.
  Его поймали, привели,
  налили вновь, фильм 'Дрожь земли'
  смотрели, ежась под дождем.
  Стал Чуркобес у них вождем,
  а Волкособ сказал, что в лом
  ему за праздничным столом.
  Колоть орехи был горазд
  какой-то гнойный педераст.
  Достал компостер контролер.
  Кидался кеглями жонглер.
  Ходили с кольцами олени
  в носу, безроги из-за лени,
  оккультными путями сна.
  Народ погиб, страна мутна.
  Все - на продажу, все - на вес!
  Лишь Волкособ и Чуркобес -
  - герои нынешних времен!
  У них не счесть других имен,
  но суть одна: никто в СОБЕС
  без них доселе не пролез.
  
  2.
  Раз Чуркобес и Волкособ
  собрались снять лихих особ
  в корчме. Насупили носы,
  нассали в вазу 'месть Мусы'.
  Прошли за ширму, там она,
  столь ослепительно черна,
  жевала коку, блядь, ждала,
  пока все снимут со стола.
  Они ж жевали сопли. Вдруг
  над ними засветился круг,
  и куча инопланетян
  с тарелки слезли. Галустян
  и Светлаков средь них, горды
  как полководцы всей орды,
  стояли молча. Под навес
  уполз смущенный Чуркобес,
  а Волкособ, не будь дурак,
  вилял хвостом. Вокруг был мрак,
  зеленых человечков вонь.
  В пальто бродил угрюмый конь.
  Был Пушкин мертв и Блок усоп,
  лишь Чуркобес и Волкособ -
  - предмет поэзии теперь.
  Знай: рэп - отстой! Пойми, поверь,
  не стоит! Светят пиздюли!
  Коперник, землю округли
  и раскрути, а то вчера
  всю ночь скворчала детвора.
  
  * * *
  Закадычного друга возьму за кадык,
  ему в ноздри налью из графина воды.
  Он попросит пощады, но я - янычар,
  ему в рот запихаю кусок калача.
  Брошу другу в трусы раскаленных камней,
  его ухо прибью я гвоздями к стене.
  На груди нарисую фломастером хуй,
  после клещи в чулане найду наверху.
  Принесу из сарая 'болгарку', тиски,
  с ног дрожащих сниму шерстяные носки,
  с шеи - галстук, в ноздрю вверну длинный шуруп,
  станет бледным мой друг, как скончавшийся труп.
  Утром встанет, из челюсти вытащит штырь
  и пойдет на погост, где тоскуют менты.
  Ляжет рядом со сторожем и запоет
  заунывную песню: 'Хуё ж ты мое ж!'.
  Соберется толпа, станет слушать и ссать,
  я приду посмотреть, буду с бубном плясать,
  глюки мира долбежкой своей изводить,
  с воем дети начнут хороводы водить:
  'Мы топили котят, мы ходили в подвал,
  там забили прутами дурных подпевал,
  ели крыс, жгли костры, по дороге домой
  обнаружили труп, дело было зимой.
  Он сидел, в грудь забит был осиновый кол,
  пригвоздив его к дереву. Мент протокол
  составлял, удивляясь огромным клыкам,
  что торчали из пасти жмура по бокам.
  Лют мороз был. Зловеще светила луна.
  Вдаль тянулась заброшенных складов стена.
  Ночью выйти оттуда (их раз засекли)
  пионеры-герои и зомби могли.
  В роще рядом стоял нескончаемый смрад,
  днем там было темно. Говорили, пират
  похоронен под пнем. Мы не смели ходить
  по разрушенной дамбе, боясь угодить
  в чьи-то быстрые когти. Завода труба
  нависала, как адских младенцев судьба.'
  Я устал слушать бред и сбежал от беды,
  закадычного друга держа за кадык.
  
  * * *
  'Я не сдаюсь - жую окурок,
  курю бамбук, попутно всем
  читаю проповедь, как гуру,
  чмырю заумностью бесед.
  Мозг выношу без опасений
  любому встречному,' - к сестре
  писал письмо Сергей Есенин.
  О том, как жарил он в костре
  и Маяковского, и прочих
  (тот не стрелял себе в висок,
  всех пожирал, как Виракоча,
  ад). Чтоб урвать жирней кусок,
  пасть раскорячил, из киоска
  украл два блока папирос,
  в Rolls-Royce, дурачась, к отморозкам
  успел, как взрослый, бросить трос.
  
  * * *
  За тридцать первую статью
  я выпью и завою выпью:
  'Правы ль? В кутью ль - галиматью?
  За попадью ль осип шиз: 'Всыпь ей!'?'.
  Тридцать вторую перечту,
  и будет тундра (хряпну снова),
  а после - счастье. На лету -
  - в Gentoo - журавль (прав Казанова!).
  За тридцать третью я возьмусь,
  пока хватает алкоголя,
  сзову котов: 'Вась-Вась, Мусь-Мусь'
  и валерьянки дам им вволю.
  Тридцать четвертая пройдет
  ващще как сура из Корана
  (мой друг Мансур намаз блюдет).
  Ща день. К блядям тащиться рано.
  Пусть - тридцать пятая... . Облом.
  Закуска кончилась, однако.
  Вниз пасть челом! Плюс ржать козлом:
  'Принц чем занюхивал в Монако?'
  
  * * *
  Розенкранц и Гильденстерн
  в Коминтерн про Анну Керн
  пишут паттерн. Пушкин спит
  в стружке. 'Где ж, бля, кружка, Тит?!'
  Пинту усосал вассал,
  спирт, васаби запасал.
  Макс-шмель Шмелинга кусал.
  С свистом сабли искромсал
  мельник Меня. Мендель-царь
  ловит на живца в сердцах
  мельком. Медлит пить с лица
  кровь младенцев (ждет маца!).
  На Пейсах пацак за клан
  бодро выеб всех чатлан,
  выев лацкан. Зубом 'клац',
  цацки скинул в пепелац,
  и погнал, обласкан тьмой,
  на Юггот - к себе домой.
  
  * * *
  Бааль Шем Тов попал в тюрьму
  за то, что делал шаурму
  из кошек, а из гоев он
  гнал первоклассный самогон.
  Он вялил и сушил собак,
  потом курил их, как табак.
  Он заработал геморрой
  на том, что фугу жрал сырой.
  Сашими под сакэ ему
  преподносили и в тюрьму.
  И так ходили все вокруг,
  да около старух. Барух:
  'Альгерсуари - брат ментов -
  - был злей, чем сам Бааль Шем Тов'.
  
  * * *
  Факир и fucker, было дело,
  нашли подгнившее бревно.
  Оно скакало, ржало, пело
  и материлось заодно.
  'Что за, в натуре, Буратино!' -
  - спросил факир, а fucker взял
  топор и рубанул, скотина,
  сказал: 'Я выточу ферзя,
  или ладью, потом покрою
  все черным лаком для ногтей,
  как бабы делают порою'.
  'Урою, гад! Что захотел!' -
  - взревел чурбан и в челюсть справа
  ему влепил своим углом -
  - 'Качком я был, да крутость нрава
  мне учинила злой облом... .
  Теперь гнию.' 'Лихая доля!' -
  - вздохнули fucker и факир
  и бросили бревно на поле.
  Там в это время брел банкир
  с мешками зелени. Согбенный,
  стонал под тяжестью бабла.
  Бревно упало, и мгновенно
  из сокровенного дупла
  сова с горящими глазами
  спикировала с древа вниз.
  Банкир все уронил и замер.
  Был воздух свеж и дуб тенист.
  Факир и fucker, взяв добычу,
  шли долго к югу наугад.
  Банкир ж старинный знал обычай:
  кто бычий хвост съест, тот - богат.
  
  * * *
  В Бибирево - без тайн.
  Skype - во втором тайме.
  С Библией - хоть чрез Wine,
  в дубль - хоть нанаец в найме.
  С зайцами - сексапил:
  'Пипл - в копилку к боссам -
  - сдох!' - хуесос вопил -
  'Баб с воза - в улей к осам!'.
  
  * * *
  WiFi - на хайвэй.
  Там надпись: 'Хуй вам'.
  Под возглас 'Ой, вэй!'
  клей в Веймар. К словам
  'Вах, вах!' придерись.
  Бодрись, ж один мат
  звучит. Внутрь запрись.
  Впрямь, гнут банкомат.
  
  * * *
  Средь Bosch-ей и Makit,
  на клиторы похожих,
  к нам входят зомбаки,
  что кушают прохожих,
  гуляют до утра
  в полях. Луна их греет.
  Почуяв дым костра,
  они ващще звереют.
  'Ура!' - кричат - 'Мозги!'.
  И делят жрач с боями.
  Пусть брызжет в сапоги
  людская кровь ручьями,
  одежду промочив,
  в траву, на землю льется.
  У мертвых хрен торчит.
  Над бойней ворон вьется.
  Да ж, сука, не один.
  Их целая там стая,
  как пьяный Аладдин,
  задумчиво взлетает.
  Но тает мгла: 'Чур нам!'.
  Пора спешить в могилу
  прогнившим братанам
  из Нижнего Тагила.
  Однако ж, ни хрена:
  в Макдоналдсе пьют кофе -
  - без отдыха, без сна -
  - идут работать в офис.
  
  * * *
  'Аушвиц-Биркенау',
  'Наутилус Помпилиус'!
  'Катерпиллер' - в канаву.
  Катапульт сколь топили уж!
  Пили б они, да плакали,
  с Шуйским делясь чешуйками.
  Чуешь? Влип! Чушь балакали:
  'В шлюпки льют в шутку - струйками...'.
  
  * * *
  Добрый дядька Чикатило
  с черепахою Тортилой
  вилами скотов скопил,
  стыд свой в водке утопил.
  Выжрал литр. Ему хватило.
  Стрёмный дядька Чикатило
  с длинным ножиком в руке
  плыл в каяке по реке.
  Черепаха ж не поспела,
  другу вслед смешно пропела:
  'Ах ты ж ебаный ж ты в рот!
  Здесь - задрот, да там - задрот!'.
  Аппетит смягчив тротилом,
  страстный дядька Чикатило
  хриплым голосом воззвал:
  'Ктулху фхтагн! Велик Ваал!'
  Закосил, съев псилоцибе,
  раскусив всех на Транссибе,
  силы сэкономил впрок
  Джобс - бесспорный носорог.
  Вдруг из маминой из спальни -
  - в сброс фекалий с наковальни -
  - спойлер, либо вертухай -
  - пусть Навальный(твой ль?): 'Нехай!
  Хайль!'. Спал, где толпа кутила,
  скромный дядька Чикатило.
  На расстрел ж сведут глупца:
  'Ламца-дрица-оп-ца-ца!'.
  
  * * *
  Аменхотеп
  заснул под рэп.
  Анахорет
  нес явный бред.
  Тутанхамон
  в вечерний звон
  достал елду из-под попон.
  Сняв оберег,
  подсел на крэк,
  с поребрика съев чебурек.
  Взопрел, забрезжив вширь, рассвет -
  - в небрежность, либо в марафет.
  По фене отсвистел в хвосте
  шеренг, дав крен. Крем в наркоте -
  - на тумбочке мадам Люлю
  (глюк влюбчив). Slax проинсталю
  сквозь слюни, шлюз пропинговав.
  Коварный пятачок Наф-Наф
  везде просунуть уж успел.
  Из пепла Феникс песнь пропел
  про то, как с ночи на ломах
  шел вспять гламурный Машиах.
  
  * * *
  Как Нургалиев с бодуна,
  к нам наконец пришла весна.
  И засвистели соловьи:
  "Пусть будет счастливо ГАИ!
  Да здравствует величина
  конца!" Как цуцик с бодуна,
  как цадик, беглеца прельстив,
  заздравный затянув мотив,
  как тигр, настиг, как скиф, пленил,
  как Чикатило, расчленил,
  как гунн, не перенес ни дня
  без браги, ебли близ коня.
  В ночь ускакал
  к подножьям скал,
  там чупакабру отыскал,
  и выел мозг, всю выпил кровь.
  Вздымая изумленно бровь,
  имам шмуль Тураджонзоде
  здесь действовал в ГИБДД.
  
  * * *
  В подледный лов - с последних слов -
  - с поклонником тупых углов.
  С подстрочников - в лоб Клеопатры - сквозь
  Тасманию - в Давос - с "авось".
  C лобка Аменхотеп-путан
  в сутанах Джонатан Свифт - с штанг -
  - к Шайтану вдруг свернул в тайфун.
  В Судане шторм сверкнул. Кунг-фу
  преподавал. Совал, кончал.
  Не в рот, а на пустой причал.
  Настой (с притч берестой) глушил.
  В свищ Шивы на Гарабаши
  (шнапс цвел!) свел с анаши - в одну
  всех в кучу. С чукчей кнут воткнув,
  сморгнув, на пелену свалив
  вину за то, что развели,
  как лохов. 'Маалокс' ссосав,
  с царицей Савской переспав,
  нерв б (нерест!) Неру потрепал.
  Пипл: 'К Спилбергу - Джавахарлал'.
  
  * * *
  Ширли-мырли вшив под кожу,
  сдюжь сто ампул. Добр Аллах:
  'Будде без калош - не гоже'.
  'В БУНД-е будь!'. В перепелах
  ламерам не запоганить,
  геймерам не задрочить
  чистильщика стиль. В Megan-е
  Nukem Duke: 'В сортир - мочить!' -
  - чинно накумекал в Мекке
  (недоросль ж Сарданапал
  спиздил...). Пепел перса в греке
  древнем в ДНК совпал.
  
  * * *
  И потекут в ручьях - в аккорд -
  - ничьи, как птичий 'Амаркорд'.
  Сканворд снов перековыряв,
  в нос рявкнул сквозь обряд, коряв:
  'В порядочности дрянь упрячь,
  впрямь Фатум отфутболь, как мяч,
  подрядчик. Выклянчь хоть кредит... !'.
  Бандит, как Насреддин, следит
  за Дитой, за туфтой в кустах.
  Потухших вспух метафор в стах
  или в двухстах (километраж -
  - на глаз) коллапс. Как метранпаж,
  разжарил на костре сполна
  Джумагалиев с бодуна
  Жульет Бинош. Она ж не раз
  любила кабанов. Под КрАЗ
  попался бы Сарданапал,
  как в Палех - в озорной Непал.
  
  * * *
  Ребрендинг: 'кеторал' - в орал.
  Честное имя замарал
  в Warcraft. В Монголии Хурал
  к херам, к Карлсруэ простирал
  стирол б! В слов грамот маргинал
  не гуглил б, как магистр, в астрал.
  Парабола их всех ждала -
  - вплавь - как ослица ждет осла.
  Вспять, как мокрица под дождем,
  он выйдет. Под уздцы сведем
  Канариса. Аменхотеп
  поймет, как был тяжел их хлеб,
  и выбросит на свалку рас
  всех пидорасов. Без прикрас
  увидят наш утиный стиль.
  Застигнут, под автомобиль -
  - гранату, подмигнув ментам:
  'Он - там, а мы уже не там'.
  Понтами не кидай спроста
  спонтанными. Прыжком с моста
  в Замбези мракобесью 'нет'
  скажи, бубновый жид. В возне
  мужик опережает (жаль!),
  зажарив на углях скрижаль
  бомжа. И не ровён шашлык,
  как рысь свой соколиный крик
  на рык переменит. Пусть так.
  На танке пусть в контакт атак
  вступает одуревший люд -
  - в люкс-spy всех Грозных и Малют.
  
   * * *
   'Где ж твой Гиви?'. 'Он уехал
   воевать за Пиндостан'.
   'В рот ебись, Эдита Пьеха!'.
   'Бабки спустит на путан'.
   'Где ж твой Гоги?'. 'Он в законе.
   Он ж - реальный вор, Толян!'.
   'Смысл ль есть быстро двинуть кони?'.
   'Двигай. Похороним, бля...'.
  
  * * *
  Твори да сри, моя звезда.
  Приди ко мне в ночи, Пизда.
  Приделай к изваянью хуй.
  Свой чемодан, чурка, пакуй,
  покуда не пришел Рамсес
  и всех не перетрахал в ass,
  покуда Гудвин, хоть был глуп,
  не выложил все на YouTube.
  
  * * *
  Виннету тупил.
  Липы разрослись.
  К плинтусу крепил
  с криком: 'заебись'.
  Было все, как встарь.
  Было все путем.
  Только пьян вратарь.
  Ночью пьян, да днем.
  Мяч поймать слабо.
  Да и в створ ворот... .
  С шайбой, бьющей в борт,
  сладить... . 'Ёбан в рот!'.
  'Что ж, не снял ль?'. 'Не снял
  я пока штаны!
  Пригласят меня
  в сборную страны.
  Буду там бухать,
  вслух буду балдеть:
  'Все кругом - труха',
  песни буду петь.
  Буду молотить
  по мячам ногой,
  мать твою етить,
  как никто другой!'.
  
  * * *
  А к нам приедет Ким Чен Ын.
  И будет петь о нем акын.
  Хлебнет сакэ Великий Сын
  и станет прыгать через тын.
  Облепят Кремль тогда менты.
  Всем подадут на стол манты.
  Пить, жрать начнут, кидать понты.
  Мы ж - втихаря точить канты.
  
  * * *
  'Что еще не работает, кроме хуя?' -
  - прокричал бригадир. 'Это совесть твоя,' -
  отвечали ему - 'съел собачку Му-му... .
  Псаки-прачку в асфальт закатал почему?'.
  'Потому что она мне была неверна
  и бросалась окурками вниз из окна,
  допоздна в интернете искала, где б ей
  поебаться, всю Рашу считала своей.
  Очень наглой была и ленивой была,
  свою жопу от стула поднять не смогла.
  А потом набрала телефон МЧС,
  и они увезли ее трахаться в лес.
  Вот такие дела, вот такая стезя... .
  Что ж мне делать?'. 'Кирдык! По-другому нельзя'.
  'И я вызвал каток... ну а дальше, друзья,
  вам известно. Я в найм сдал все, кроме хуя'.
  
  * * *
  'В курагу, к кураге, с кураги...,' -
  - встал пришелец не с той, блядь, ноги.
  И пошел всех мочить, всё крушить,
  потому что хотел очень жить.
  А без этого дела она -
  - жизнь - ему ни на хрен не нужна.
  Он рожден, чисто, лидером, блядь.
  Он рожден, чтобы в рот всех ебать,
  чтоб подстроить всех, спрятав во тьму.
  Вместо рта - мясорубка ему.
  Вместо ста, ему сто двадцать пять
  забашлять, забашлять, забашлять!
  
   * * *
   С каталогом скотоложства
   под мышкой я перся вспять:
   'Дай пять!'. 'Дай говна, дай ложку... .
   Что пялишься, сука, блядь?!'.
   'Запястья твои - все в дырках -
   - в уколах, да в синяках'.
   'В 'Панках', быдло, знай как тыркать!'.
   'Спел б Цой про яйцо в тисках'.
  
   * * *
   Корней - для коней,
   миньет - без монет.
   Коррекция - вредная штука.
   Надавишь стрючком -
   - прорвется очко.
   А следом - похмелье, да скука.
   Покушаешь груш
   с армянкой Ануш,
   в коллекцию влезет беспечность.
   На печке в ночи
   все сжуй калачи,
   от стуж отмежуй человечность.
  
   * * *
   Тимошенко съела 'симиренко'.
   Выпила горилки и вперед!
   Брюки закатала. На коленке
   был синяк. 'До свадьбы заживет.
   Где ж я так ударилась? Забыла.
   Помню, был грузин - чванлив, красив!' -
   - сплюнув, вновь горилки пригубила,
   смачно шматом сала закусив.
   Тимошенко встала и рыгнула,
   выпустила газы, потянулась:
   'Витя Янукович на стене,
   сволочь, подмигнул с портрета мне'.
  
  * * *
  Пляжное совокуплялово.
  Девочки-бляди ждут алого,
  красного, желтого. В жопу их,
  в рот, совместив еблю с шопингом -
  - наскоро. С Настей под насыпь шли.
  Клад с плато Наска в ноздрях нашли
  (Шлиман б не смог). Мокрый омбудсмен
  высмеян б был, пикнуть б не посмел.
  
  * * *
  На груди - звезда.
  Между ног - пизда.
  В голове - туман.
  В мечтах - Хануман.
  Под коньком - каток.
  В волосах - цветок.
  В легких - анаша.
  Она хороша!
  
  * * *
  Художник-анималист
  достал свой огромный лист
  и стал рисовать слона,
  под нос бормоча: 'Хуй на!'.
  Потом он песню запел,
  но кашлял, хрипел, сипел,
  как перепел (в прыть!) скрыв страх.
  Он перепил, блять, вчера.
  
  * * *
  В заповедных лесах Кабо-Верде
  хоббит-чмырь обитает, поверьте.
  Часто ловит его гоблин-витязь
  и ебет с криком: 'Все подавитесь!'.
  После в жопу вставляет петарду.
  Эльф да гном скромно рубятся в нарды.
  И с кольцом (с псом, обсыпанным прахом)
  бродит Фродо, надев его на хуй.
  
  * * *
  Во время пурги,
  встав ж с правой ль ноги,
  как Гитлер б с дуги,
  в скинах
  он ж вечно ходил.
  Как дед Автандил,
  с традиций ль гундил.
  В штанах
  страшна ж тишина,
  как будто б война
  вдруг б кончилась нах.
  В блинах
  с вареньем ж знал толк.
  В предпраздничный ль полк
  проникнув ж, умолк.
  В стенах,
  расписанных ль сплошь,
  ядрёна ль та вошь
  (в створ ль?): 'Вынь ж да положь!'.
  В всех б снах
  был б длинн ж коридор
  быдл. Добр ж в термидор
  - в вздор ль, в шторм ль - матадор б
  в волнах.
  
  * * *
  Агапит и логопед
  педика поймали.
  И давай ему в ответ
  в жопу лить ткемали.
  Надругались целый час,
  мчась. Даж больше часа.
  Ох уж зла, блять, горяча
  участь пидораса!
  
   * * *
   Сионист с антисемитом пили эль.
   А над ними во дворе стояла ель.
   'Скоро осень,' - сионист сказал - 'бодрит'.
   'Не кошерно, таки,' - рек антисемит.
   Опустевший в урну сбросили пакет,
   вновь хлебнули, пожевали 'Китикет'.
   Желтый с клена прилетел, лег в ноги лист.
   'Мало! Водки надо,' - молвил сионист.
   'Упадем под стол. Как пить дать, твою мать!'.
   'Да и похуй. Завтра можно долго спать'.
   'Подстрекаешь к пьянству, хитрый хищный волк'.
   'Я ж и сам с тобой бухаю. Хуль мне толк?'.
   'Вас масонов раскуси поди'. 'Ну хва!
   Надо съездить. Вот на закусь есть халва'.
   'Денег дашь?' - антисемит встал злым, косым -
   - 'Мне за руль с промилле стрёмно'. 'Дам. Не ссы'.
   Через час, добавив, спели на весь двор
   'Ду хаст михь', возобновили разговор.
   И светила в небе полная луна,
   словно кобла, вдрызг чья башня снесена.
  
  * * *
  Чахлик Невмырущий -
  - грузчик-таракан -
  - злющий да блюющий,
  срущий на диван.
  Злыдней писюкастых -
  - пакостников взвод:
  'Дывись: педерасты,
  ебаные в рот'.
  
  * * *
  Неистовый дзюдоист
  был влюбчив, как банный лист.
  Под Истрой он жил в избе
  и был скрытн, как вещь в себе.
  Но в белом своем трико
  он, скорчив, как брат-Кличко,
  беспечный оскал, скакал
  меж скал, намекал: 'Хрен встал!'.
  
  * * *
  Турок-придурок узнал:
  где-то есть Тур Хейердал.
  Ждал ж! По пять раз в день страдал.
  Тур ж ему денег хер дал.
  Дабл-кликом вбил в мозг: 'В ИГИЛ!'.
  Турок ж в пол гвоздь лбом забил.
  В Бибирево всплыл дебил,
  в Свиблово ж - в свитках сивилл.
  
   * * *
   Еле-еле сосны, ели
   пили, ели, охуели.
   Трэш смотрели,
   с дна без дрели
   пробурились в фрейм к форели.
   Птиц безбашенные трели
   душу грели, яйца грели.
   В подвигах поднаторели.
   Бренность бытия в апреле
   чуя (с туч пьянчуг), сопрели
   батареи. Бредни фрейлин:
   'Рерих ль - в Кремль, как Сидней Рейли?!'.
  
  * * *
  Струна дрожит, с зурной дружна.
  Выходит Гитлер выпить джину.
  Весна красна. 'Где ж, блять, дружина?' -
  - вслух Гитлер вопрошает с сна -
  - 'Казна где? Ты ж, гондон агностик,
  все спиздил у меня давно.
  Засуну тебе в жопу джойстик
  пред третьей мировой войной'.
  
  * * *
  Арап -
  - где раб:
  'Где ж... б псы?!'...;
  ж взрос ль... б сын:
  '...ж всыпь ль...
  б горсть ж в кувшин ль...
  б для Чанкайши'...;
  ж ковбой ль б...: 'Ёп! Ёп!'
  (ж втроем ль б - ж её б...).
  
  * * *
  Приехал однажды я в город Пхеньян.
  С вчерашнего дня я был здорово пьян.
  Там встретил меня Ким Чен Ын удалой.
  Брел в вечность он вдоль Тэдонгана с метлой.
  Он выпить налил мне сказал про Чучхе.
  Потом дал понять, что верхом на блохе
  к нему приезжает порой Чон Ду Хван,
  чтоб вместе с ним строить Рюгён. Вдоль саванн
  здесь бродят слоны, кенгуру. Так сказал
  лихой Ким Чен Ын мне. Но после пропал.
  Я утром проснулся в холодном поту.
  Под тусклым окном всплыл сквозь туч Тимбукту.
  Я в гору поднялся. Я встал средь пустынь.
  Я б всласть ж размечтался: б в янь ль
  (б в снасть ль ж?), б в Yandex ль (б в инь!).
  
  * * *
  Совет народных педерастов
  б постановил ль ('...в чем ж сила, брат?!';
  '...б в прайм-ль-тайм!')...:
  ж чтоб б крепче ж... б склеить ль ласты,
  ж жрал ль... б натурал ж... б денатурат...;
  ж в штрек ль (б словно ж... б в шредер!) -
  - ж с средств ль (б с брюзжанием...) -
  - ж в хрень ль... б с дребезжаньем...,
  ж в дрейф ль, б как Фрейд -
  - ж в фрейм ль (б в реющий ж!) -
  - б в бренд ль (ж впредь - б с морей...) -
  - ж с надтреснутых ль... б с клейм -
  - ж с рук ль... б с дрожаньем... .
  
  * * *
  Микадо в казармах Монкада,
  икнув, запустил AutoCAD.
  Потом слуг просил, чтоб со склада
  ему принесли самокат.
  Он встал на него и поехал
  по Унтер-ден-Линден в Рейхстаг.
  Там Гитлер дебил вспух от смеха:
  'Зиг Хайль, косоглазый мудак!'.
  Микадо достал кусунгобу
  и сделал сэппуку тотчас.
  А Гитлер все ржал: 'Мой друг Коба
  свой план весь скурил гад без нас!'.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"