- Опять старый Михель поперся в "Фазана". - Молодой стражник, одетый в грязноватый вамс (2) цветов славного города Люцерна (3), указал напарнику на странно подпрыгивающую фигуру, довольно споро удалявшуюся по пыльной дороге от городских ворот.
-Угу, - второй блюститель врат, который был чуть постарше, пожирнее и погрязнее, сплюнул в пыль. - Снова приползет на карачках в темноте, открывай пьянчуге калитку. И за что такая честь этому Михелю? Голытьба ведь, нищета и рвань. - Прислонив к стене тронутую ржой алебарду, которая выглядела так, словно застала еще славное дело при Земпахе (4), второй стражник стал увлеченно ковыряться в носу, пытаясь там, в глубине, найти что-то ценное - не иначе как легендарные сокровища цвергов.
- Так, люди говорят в "Фазане" ему наливают задарма. Как тут не напиться? - завистливо вздохнул более молодой, расслабленно обнявший опертую подтоком (5) в резко обрывающуюся за воротами брусчатку городской улицы, копию древнего раритета напарника.
- Вот и я говорю, не по нему честь....
- Не вам, сморчкам козломордым, о чести рассуждать!!! - от внезапно раздавшегося за спинами воротников грозного рыка молодой стражник подпрыгнул, и древняя алебарда, вырвавшись из его рук весело загремела железом по камням. Старший же из стражников с испугу так глубоко вогнал себе горняцкий инструмент в нос, что аж слезы из глаз брызнули.
- Как есть уродцы, чья мать согрешила с козлищем, - радостно осклабился сержант городской стражи, сумевший незаметно подкрасться из-под воротной арки к двум обалдуям.
- Напугали-то как, дядька Ганс, - проныл молодой, наклоняясь за вверенным ему магистратом грозным оружием.
- Не, - мотнул головой застывший в интересной позе молодой, отчего с его кудлатой башки слетел еще и айзенхут.
- Тьфу ты, послал же Господь, баранов под мое начало!!! - голос Майера легко перекрыл звон катящегося по камням шлема. - Чтоб вас разорвало идиотов!!! Чтоб вам повылазило!!! Чтоб вас молнией долбануло!!! Корявые ублюдки!!! Жопоголовые!!! Говножуи!!! Позор своих отцов!!! Собаки свинские!!!....
Сержант разорялся добрых двадцать минут. Ор стоял такой, что повыглядывали из окон жители окрестных домов в радиусе двухсот шагов, а за спиной начальства, ревущего бешенным быком, собралась солидная кучка веселящихся горожан обоих полов и всех возрастов, радостно подсказывающая дерущему глотку командиру стражей врат наиболее с их точки зрения сочные и яркие эпитеты.
Обе причины гнева Ганса Майера, отходившего когда-то спитцером (6) пять лет в первой шеренге люцернского нахута (7), стояли красные, как вареные раки, стоически выдерживая обрушившийся на них водопад нелестных эпитетов. Увлеченный Ганс припомнил всю их родословную, причем исходя из его слов оба были помесью ослов, свиней, собак, баранов, беременных коров, и зараженных дурной болезнью дешевых венских шлюх. На введение в разряд их родственников, каких-то неизвестных, да еще больных падших женщин из Вены, подчиненные обиделись.
Вошедшее в раж высокое начальство, не забыло упомянуть умственные способности обоих "залетчиков", которые были оценены весьма невысоко. Самая лестная характеристика интеллекта стражников, из сержантских уст прозвучала, как "врожденные идиоты". При активной поддержке зрителей Майеру пришлось пройти и по гастрономическим и половым пристрастиям блюстителей ворот. Чего только по его словам не ела эта парочка: дерьмо разбавленное ослиной мочой было сущим деликатесом по сравнению с другими упомянутыми им "блюдами". Сексуальная же жизнь воротников была чрезвычайно разнообразна! По мнению Ганса они имели половые связи с овцами, козами, коровами, собаками, свиньями, ослами, мулами и почему-то маврами. Причем сначала они пользовали всех вышеперечисленных в качестве женщин, а потом наоборот. По окончании пламенной речи Майера, подчиненные имели вид бледный и подобострастный, ибо узнали о себе чрезвычайно много нового и интересного.
.....- За небрежение службой и безалаберность несения оной, сегодня вы, два дерьмоеда, останетесь без ужина и вечернего пива! - резюмировал сержант свою тираду. Развернулся, огладил рукой пышные пшеничного цвета усы, подмигнул молодке, стоявшей в маленькой толпе восхищенных почитателей его таланта, поправил длинный гольбейн (8) на шитом серебром поясе, и гордо неся голову, покрытую широким темно-синим беретом, пошагал по Зеленой улице.
- Куда хуже-то?!! - вызверился старший. - Нас с тобой только что поимели прилюдно, как последних прошмандовок. Да еще и жратвы лишились, с пивом. И все из-за тебя, Гайнц, говнюк ты малолетний!
- Из-за меня!?!?! - Заорал Гайнц. - А кто тут про Михеля распинался, а?!?! Голытьба, нищета! Кто тут...
Бздынь!!!
От доброй затрещины, айзенхут (9) опять слетел с головы молодого и громко забрякал по мостовой. Не растерявшись, Гайнц отложил в сторону алебарду, и размахнувшись со всего плеча врезал второму воротнику прямо в рыло. Кровища так и брызнула из моментально распухшего носа. Яростно взревев, старший караульный тоже отбросил в сторону громоздкое оружие и попер на напарника....
- АГА!!! Ну все!!! Конец вам сученыши!!!! - за спиной атакующего раздался злорадный вопль тихонько вернувшегося сержанта.
..............................................
Оставим же, друзья, нерадивых смотрителей врат на заслуженное потоптание начальству. А сами проследуем за невольной причиной их злоключений, коя носила имя Михель, прозванием "Полноги".
1. Doppelsöldner - доппельсолднер дословный перевод с немецкого - (получающий двойную оплату). Наемный воин (чаще всего ландскнехт) сражающийся в первых рядах пехотного строя, умелый и с хорошим защитным вооружением, за что и получал двойное по размеру жалованье, по сравнению с обычным воином. Доппельсолднерами были все "мастера двуручного меча".
2. Вамс - часть германского костюма эпохи Ренессанса, аналог французского пурпуэна.
3. Герб города Люцерн - испанский щит поделенный вертикально на две равные доли белого (серебро) и синего цвета.
4. Сражение 9 июля 1386 года, произошедшее у маленького городка Земпах, неподалеку от Люцерна, где швейцарская пехота еще раз надрала жопу цвету австрийского рыцарства. Подробнее про сие достославное событие тут http://mihalchuk-1974.livejournal.com/624886.html
5. Противоположная боевой части часть древка, в данном случае алебарды, часто оковывалась железом.
6. То есть Майер был пикинером. Первые пять рядов швейцарской баталии обычно выстраивались так. Первый ряд - пикинеры, второй ряд пикинеры, третий ряд - алебардисты, четвертый и пятый ряд снова пикинеры, но 4 и 5 ряды перебрасывали пики налево. Подробнее тут http://mihalchuk-1974.livejournal.com/136548.html
7. Как правило в бой швейцарцы шли тремя отрядами-баталиями. Первый отряд (форхут), идущий на марше в авангарде, определял точку атаки на построение врага. Второй отряд (гевальтшауфен), вместо того, чтобы выстроиться в линию с первым, располагался параллельно ему, но на некотором удалении справа или слева сзади. Последний отряд (нахут) располагался еще дальше и часто не вступал в бой до тех пор, пока не был ясен эффект первой атаки и мог, таким образом, служить резервом.
8. Типичный швейцарский кинжал. Именно с него скопированы известные кинжалы СС и СА. Подробнее о кинжале-гольбейне тут http://mihalchuk-1974.livejournal.com/70592.html
9. Тип средневекового боевого наголовья в виде шляпы с полями. По французски - chapel de fer, по немецки - Eisenhut. Все это данный тип довольно дешевого, но удобного шлема, используемого в основном пехотой.
Полноги
"Проклятая деревяшка", - подумал Михель. Вот уже почти десяток лет живут они вместе: Михель-Красавчик и его деревянная нога. Только уже почти никто и не помнит того, старого прозвища. Для всех он давно Михель-Полноги. А чего? Так и есть. Тогда, в тот злополучный день умирающий ландскнехт ткнул Михеля кинжалом под колено. В горячке боя бравый швис и не заметил пустяковой вроде бы раны. А потом....
А потом был страшный разгром.
Остатки баталий прижали к двум глубоким длинным оврагам, где они и приняли свой последний бой. "Дикие козопасы" бились до последнего человека. Атакуемые с трех сторон, осыпаемые градом болтов и пуль, они еще почти два часа отчаянно резались с противником, а потом, когда враги отошли зализать раны, эти сумасшедшие пошли в самоубийственную контратаку. Под рокот единственного уцелевшего барабана, маленький квадратик пехоты, мерно, тяжело, неотвратимо пошел на сближение с имперской армией. Победители (а они уже победили!), впав в какой-то странный ступор, изумленно таращились на тупых горцев, идущих по телам своих и чужих, мертвых и раненых, под жутко звучащий почти в полной тишине барабанный бой.
- Да стреляйте же! Стреляйте!!!! - истеричный вопль раздался из центра первого ряда имперских спитцеров (1). Крик этот, как будто разбудил имперцев.
До того самого, первого ряда пикинеров, никто из швейцарцев не дошел.....
"Холодно-то как....". Голова раскалывалась. Перед глазами плавали какие-то темно-зеленые круги.
Михель попробовал подвигать руками. Вроде шевелятся. Потом ногами. Левую ногу пронзила острая боль. Окончательно убедившая Красавчика, что он все-таки жив. Открыл глаза. В них плеснуло бездонной синью. Попытался поднять башку. Перед глазами все завертелось, закружилось и его вывернуло.
"С-у-ука...".
Снова вырвало.
Еле-еле заставив окоченевшее тело слушаться, швис упрямо перевернулся на живот. Перед лицом оказалась чья-то босая нога. По большому пальцу, с желтым, грязным ногтем ползла божья коровка. Ярко-красная в темных, круглых пятнышках. Михель тупо смотрел на маленькое создание, деловито ползущее по ноге мертвеца.
"Девять", - пересчитал он пятна на букашке. Почему-то это казалось ему важным. Вскарабкавшись на кончик ногтя малявка расправила крылышки и потоптавшись, словно не зная, что ей делать дальше, стартанула в небо.
Взгляд человека проследил за Божьим созданием. Наткнулся на пылающий шар в небе.
"Утро" - подумал человек. Его снова вырвало, уже какой-то вонючей желчью, прямо на ту самую босую ногу.
Утершись рукой, он чуть приподнялся, борясь с головокружением. Посмотрел на ногу.
Нога была сама по себе. Голая. Оторванная по самый пах, с торчащими ошметками мяса и розово-белой костью в месте, где она должна была крепиться к телу. Хозяина конечности нигде не наблюдалось.
"Вот же, бля.." - тягуче удивился Михель. Потом, отжался на дрожащих руках, подтянул ноги. Левую снова обожгло болью. Сел и огляделся.
- А-а-а, вот вы где все. - Хрипло протянул он.
Позади Михеля высилась груда окровавленных, раздетых до исподнего тел.
В том смертном овраге, младшего брата Красавчик не нашел. Искал, но не нашел.
"Ну и чего мы тут имеем?" - задал сам себе Красавчик животрепещущий вопрос.
"Херню мы тут имеем" - ответил внутренний голос.
Одетый в красно-желтые шоссы, белую рубаху из фламандского полотна, покрытую бурыми пятнами, в напяленном на ноющую голову зеленом берете с длинным фазаньим пером, Михель сидел на пеньке, и вяло осматривал разложенные на земле пожитки. К вечеру первого дня ему повезло - на краю оврага, наткнулся еле ковыляющий Красавчик на не обобранный труп имперского ландскнехта в кустах. Одежу от кровищи мозгов и дерьма отстирал, как смог, в найденном на дне того самого оврага ручейке, высушил и надел на себя. Повезло вторично - одежа была впору. Почти. Но как говорится: "На безрыбье и жопа соловей".
Перед Красавчиком лежали "сокровища": искореженный молодецким ударом чего-то тяжелого и корявого салад (2), куртка из толстенной воловьей кожи, стеганный поддоспешник, арбалет с обрывками тетивы ("Вот же распиздяй, куда он, интересно, дел запасную?"), один туфель ("И где второй? Видимо там же, где и тетива."), пяток целых, и восемь сломанных болтов, кинжал весьма поганого качества в ножнах, прицепленных к дешевому кожаному поясу, медная фляга с деревянной пробкой, и кошель с двумя серебряными талерами. И это все!
"Какой-то мне бедный попался покойник" - огорченно подумал Михель. "Совсем никудышний был. Недоносок. Только нанялся что ли? Впрочем, какая мне разница! Чтоб его черти в аду поджарили, ублюдка этого имперского!" Никакой благодарности к трушпаку, поделившемуся с ним скарбом Красавчик не испытывал.
"Надо бы еще порыскать" - пришла в его, еще туго соображающую голову дельная мысль.
Пошел рыскать. Периодически останавливаясь и пережидая приступы головокружения и тошноты (одно хорошо, из-за этой болячки с башкой, жрать совсем не хотелось). Да еще и нога болела неимоверно. Хоть рану он и поливал мочой, и компресс с этим же средством верным (как бабка учила) приматывал обрывком какой-то тряпки. Ничего не помогало: рана воспалилась, кожа вокруг покраснела. Пробовал надавить, чтоб выгнать гной, чуть Богу душу не отдал от боли. Так ничего и не выдавил. Чтоб ее, ногу эту....
Ну похромал. Часа полтора шарился по оврагу, распугивая отожравшееся воронье, которое даже взлетать не могло, одновременно борясь с желанием высунуться из этого проклятого места. Ни хера дельного, кроме обломка древка алебарды, не нашел. Потом все же осторожненько, каждый миг готовясь нырнуть обратно, в поросший кустарником смердящий смертью овраг, опираясь на найденную шестигранную деревяшку, выбрался наверх.
"Вот же суки, все подмели" - оглядевшись констатировал Михель невеселый факт. Да уж, победители почистили смертное поле качественно. На вытоптанном пространстве на первый взгляд не было НИЧЕГО! Но опытный Михель знал, что это не так. Как бы не собирали трофеи на поле любой битвы, сначала победители, после обозники и маркитанты, а еще после мародеры из числа местных селян, всегда оставалось что-то, миновавшее их зоркий глаз и жадные грабки.
"Ладно, хер с вами, козлы вонючие, все равно чего-то да найду" - ободрил сам себя швейцарец и пытаясь пригибаться (получалось херово), пошкандылял по краю поля.
1. Спитцер - пикинер.
2. Тип шлема, распространенный с середины 14 века, по вторую четверть 16 века.
Голова все же соображала хреново, ибо только этим можно было объяснить то, что Красавчик так тупо вляпался. Побродив по краю поля, и ничего толком не найдя (ну не считать же добычей один единственный левый наплечник?), Михель решил дойти до второго оврага. Заглянув в него, он обнаружил такую же картину, как и в той балке, в которой очнулся позавчера - кучу раздетых трупов, тяжелый запах разложения, воронье, и даже пару волков. Серые хищники дерзко глянули на человека, не сделав ни малейшей попытки сбежать. Волчица даже оскалилась в сторону незваного пришельца. Как показалось Красавчику, презрительно. Типа, иди отсюда побирушка, тут все наше. Сплюнув, швейцарец развернулся, и так же по краюшку, по краюшку пошел на другую сторону, к позициям имперцев. Тут-то его и прихватили.
'Интересно, я все же найду что-нибудь стоящее? Господи, дай мне меч, что-ли! Ну самый завалящий. Ну или хотя бы топоришко какой. Ну что тебе стоит!' - в голове возник такой яркий образ лезвия небольшого топорика, с шипом на обухе, с оббитой латунными гвоздями рукоятью светлого, отполированного руками дерева, что Михель аж облизнулся. А облизнувшись, вдруг понял, что и пожрать бы не мешало ('Выздоравливаю, что ли?'). А то уж третий день ни крошки во рту не было. Одна только водичка. 'Пей вода, ешь вода, срать не будешь никогда!', - вспомнил он одну из любимых присказок своего капитана. Красавчик криво улыбнулся и похромал дальше.
- Стой! - раздался вдруг хриплый голос из кустов орешника.
- Стой, сказано тебе!!! - Уже громче крикнули, когда он не среагировал на первый возглас.
- Ну, стою, - 'проснулся' Михель. А в голове сразу заметалось заполошно: 'Твою, мать!!!! Вот же блядство!!! Как же я их не заметил!?!?! И кто это!?!?' В общем-то вариантов было немного. Из них всего один был приемлемый - что это такие же как он конфедераты, выжившие в бойне, устроенной им имперскими войсками. Все остальное, для раненого швиса означало неприятности. И различалось лишь их степенью.
Самым вероятным было, что Красавчик напоролся на дезертиров из имперской армии. В любом крупном европейском войске находились те, кто рано или поздно, решал, что вольные хлеба гораздо привлекательней нежели карьера простого воина. Особенно, если у командования возникали некие проблемы с денежным вознаграждением бравых вояк. Причем, как ни боролось с проявлением дезертирства оное командование, но в некоторых кампаниях до половины войска 'рассасывалось' еще до столкновения с противником. Так вот, если Михель наткнулся именно на дезертиров, то тут шансы уцелеть были половина к половине - взять-то у него практически нечего. Могут и прибить конечно, так походя, из проявления личной неприязни к горцам. А могут и отпустить, вроде как такие вот дезертиры с швейцарцами и не воюют. Делить им особо нечего. Тут уж как Господь распорядится.
Менее приятным вариантом являлась встреча с мародерами из обоза имперской армии. Всякими маркитантами, купчиками, шлюхами, слугами и другой швалью, следующими подобно шакалам за любой армией. Тут шансов уцелеть у швиса было гораздо меньше - 1 к 10. Никчемные эти людишки специализировались как раз в том числе на добивании раненых и выживших на поле боя. К тому же даже малейшей воинской солидарности к нему они явно не испытывают. Да и не побрезгуют эти даже тем жалким скарбом, что есть у него.
Еще более радужные перспективы рисовала встреча с невесть как очутившимся тут имперским патрулем. Вот те прирежут точно. Обоюдная 'любовь' швейцарцев и ландскнехтов общеизвестна. Хотя есть и свой плюс - скорее всего убьют быстро и 'не больно'. Солдаты все же.
Но наиболее хреновым было напороться на местных селян, которые явно не пропустят такого шанса прибарахлиться. Уже после того, как солдаты победившей армии подберут своих и чужих раненых (только не в случае столкновения имперских ландскнехтов и швейцарцев - там пленных не берут!), соберут трофеи, отпразнуют победу и уйдут. После того, как посетят поле битвы обозники, и околовоенные мародеры всех мастей. Вот после всех них и наступает время пейзан. Им в хозяйстве сгодится все. И окровавленный драный гульфик и полный латный доспех. А вот от этих сволочей пощады не жди. Не дай Бог, попасть в руки сиволапым! Нет слаще для них, чем поймать одинокого солдата, где-нибудь в укромном уголке. Подыхать будешь долго и люто. Ответишь за все проходящие по их земле военные отряды со времен сотворения мира. Припомнят тебе и любимую курицу, попавшую в котел ландскнехтской банды, и обрюхаченную каким-то залетным итальянским кондотьером дочку, и вытоптанные латной конницей поля. И по хер им, что тебя тут с рождения не было! Теперь-то ты тут! Вот и ответишь, по-справедливости. По их справедливости!
Все это мгновенно пронеслось в мозгу Красавчика.
Из кустов вылезли четверо, и Михель понял, что он влип. Да так влип, что хоть сам себе горло перерезай. Ибо из кустов как раз и пожаловала те самые крестьяне, с которыми он как раз меньше всего хотел бы встретиться.
.................................................
'Четверо, это малость до хуя, для меня сейчас' - оценил Михель. Спереди стоял здоровенный мужичина, заросший по самые глаза неопрятной пегой бородой. Серая, домотканая, грубая рубаха чуть не трескалась на могучих плечах. Маленькие глазки насторожено поблескивали из-под низкого покатого лба. За веревкой, заменявшую этой горе мяса пояс, торчало аж две ландскнетты.
'Гляди ж ты, интересно, где это быдло так знатно прибарахлилось?' - мелькнула непрошенная мысль.
Позади этого медведя в человечьем обличии, стояло трое молодых. Судя по размерам и степени волосатости на лице, явно родственники обладателя двух мечей ('Всем семейством, что ли пограбить приперлись? Добытчики, сука.' - подумал швейцарец). Вооружены молодые были, конечно похуже. В смысле для Михеля. В отношении могучего бородача, он почти был уверен, что тот не особо-то и ладит с двумя своими трофеями. Ну не умеют сиволапые обращаться с клинками. Не имперских навозников это дело. А вот две косы, насаженные на рукояти вертикально, и длинный, тяжелый цеп в руках самого дальнего из родичей могучего пейзанина - вот это было плохо. Очень плохо.
- Ну че, ландскнехт, как подыхать-то будешь? - Задал сходу бородач животрепещущий вопрос.
- Я не ландскнехт, - мрачно отозвался Красавчик.
- А нам по хую, - хохотнул огромный крестьянин. И обернулся к молодняку - 'Мол оцените, шутку!' - те радостно заржали. Смешно же!
- Ну так че? - обернувшись, опять к Михелю, протянул он. - У тобя выбор-то голуба небольшой. Либо долго, либо быстро. Вот и весь твой выбор, солдат.
- А не бздишь, мне такое говорить-то? - оскалился Красавчик.
- Ты попизди еще, попизди. Глядишь выбора-то и не останется у тобя, - мужик злобно прищурился, - мы таких как ты, разговорчивых, шибко нелюбим. А насчет бояться. Нам кого бояться? Тебя что ли? Мы ж за тобой давно смотрим. Один ты тут, да ишшо и полудохлый. Вон, ножку приволакиваешь. Больно тобе, да голуба? Ниче-ниче, мы тобе ща ножку-то полечим. - Снова хохотнул мордоворот. Сзади его дружно поддержали. 'Мол, ага, ща ка-а-а-к полечим!'
'Весело им. Паскуды!'
- Брось палку свою, сука!!!!! - вдруг заорал бородач, потянув из-за веревки тяжелый широкий клинок.
'Все, пизда тебе Красавчик!' - и Михель, с нечлераздельно-матерным воплем бросился вперед.
........................................................................
Самый мелкий из родичей бородача тонко выл, лежа на траве, свернувшись клубком и суча ногами. Из-под рук зажимающих пах, хлестала темная, почти черная кровь.
Пригнувшись, стараясь не нагружать раненую ногу, жадно глотая воздух, швейцарец ждал ответной атаки. В правой руке тяжелая шестигранная палка. Подрагивая, обломок древка алебарды смотрит в лицо ближайшего противника. Левая, с кинжалом спрятана за спину.
Кинжал, заткнутый сзади за пояс, и сыграл с мародерами злую шутку.
Отбив толстой деревяшкой довольно медленный встречный взмах кошкодера старшего из крестьян, и зацепив его левую руку режущим ударом кинжала, Михель, почти распластавшись по земле, в длинном прямом выпаде вогнал короткий клинок прямо между ног цепника. И тут же ушел с линии атаки левого парня неуклюже тыкнувшего 'куда-то туда' своей жуткой косой. Каким-то чудом швис успел влепить обломком алебардного древка еще и по колену правого крестьянина, явно не ожидавшего такой прыти от намеченной жертвы, да так тупо и застывшего с открытым ртом. Только вот проклятая нога подвела! Вместо легкого скользящего шага, на выходе из атаки, Красавчик, исполнил что-то вроде скачка на одной, здоровой ноге. В результате, этот самый выпад первого 'косаря' 'куда-то туда', и пришелся как раз в его левую, 'отставшую' многострадальную конечность.
На этом неожиданные успехи Михеля и закончились. И теперь, практически полностью выложившись в отчаянном рывке, он злобно оскалившись ждал неминуемой смерти.
- Ах ты шлюхин выблядок!!! - Оглянувшись на вой раненого, взревел гигант-пейзанин. Даже не обратив внимания на свою окровавленную, располосованную руку, он вытащил из-за веревки второй кацбальгер и прыгнул на швейцарца.
- Банг!!!!
- Чпок!!! - Из глазницы бородача кокетливо высунулся красно-стальной наконечник арбалетного болта. На землю, прямо у ног Михеля, плашмя приземлился уже труп.
'Ни хуя себе!' - Обрадовался Красавчик, и бочком-бочком подволакивая дважды раненую ногу, попытался перейти в решительное наступление на остатки семейной банды. А из тех же кустов, из которых всего-то минут пять назад вылезла четверка веселых крестьян-мародеров, стремительно выскочил человек с люцернским молотом на длинном древке, и с размаху приголубил баюкающего свое пострадавшее колено пейзанина. Прямо по тупой башке!
- Хрясь!!! - сказала черепушка навозника. И все вокруг, забрызгало серо-розовым.
Единственный не пострадавший из четверки, оказался довольно смышленым, и мгновенно оценив изменение расклада, бросив к херам свою боевую косу, попытался удрать. Точку в его забеге поставил все тот же молот. Пролетев пять-шесть шагов тяжелое оружие насквозь пропороло 'пером' правую бочину беглеца, заодно сбив его с ног.
Вскрикнув, 'косарь' упал. Владелец молота лихо подскочил к нему, ухватил за волосы, запрокинул голову, и под крик 'Не надо!!!', чиркнул ножом по горлу. Обтер клинок о рубаху, бьющегося в агонии крестьянина, выдернул из тела свое оружие, и пошел к Михелю.
- Привет, Красавчик! - гаркнул он помахав правой рукой с зажатым в ней ножом.
- И тебе не хворать, Черный Ганс, - узнав земляка, Михель с облегчением шлепнулся на землю. Как мешок с дерьмом.
Одно хорошо, после схватки с пейзанской семейкой, башка вдруг пришла в норму. Ни кружится, не тошнит, и круги противные перед глазами не плавают. Как бабка отшептала. Хоть какой-то толк с навозников.
Красавчик сидел на бревнышке, вытянув вперед раненую ногу, замотанную тряпьем, и второй раз за этот день оглядывал кучу вещей, разложенных на дерюге. Только вот теперь вещичек гораздо больше, нежели до того. Раз в двадцать.
Ногу дергало болью. Но несмотря на это Михель глупо улыбался. Жизнь налаживалась. Вроде.
- Ну как тебе? - Лыбился и земеля Ганс Майер, по кличке Черный.
- Отлично, дружище. Просто отлично.
Красавчик не кривил душой. По сравнению с жалкими пожитками, которые он грустно осматривал утром, груда оружия, доспехов и скарба, захомяченная хозяйственным Гансом, выглядела просто изумительно: три шлема, причем один из них дорогущий армэ, две кирасы, кольчуга, две пары наплечников, латная юбка, набедренники, поножи, сабатоны, два арбалета, один - жалкая штуковина поднятая Михелем с покойного ландскнехта, а второй - мощнейшее генуэзское устройство со стальным луком и воротом. Как раз из него Ганс и привалил медведеподобного пейзанина. Два кацбальгера (добыча безвременно усопших крестьян-мародеров), обломанная рапира, рыцарский бастард, аж шесть кинжалов, два десятка арбалетных болтов. Две алебарды, пика, огромный топор, павеза, аркебуза с расщепленным ложем, порох и пули к ней, и это не считая самопального оружия пейзан, тоже притащенного спитцером. Одежда была свалена отдельно. На мимолетный взгляд там тряпья на десяток народу хватит. Короче, хомячина Ганс столько всего набрал, что прямо диву даешься.
- Тут одних железяк талеров на шестьсот-восемьсот! А может и на всю тыщщу! - Восхитился Михель. - Ты чего, арсенал в Люцерне обнес что ли?
- Ага, - Ганс встал, с пенька и поклонился, - распродажу сейчас устрою.
- Поня-я-ятно, - протянул Михель. - Не, на самом-то деле откуда столько барахла?
- Да повезло просто. Там вон, промоина одна есть, - Ганс ткнул пальцем куда-то в сторону поля, - так в ней наши благородного одного прикончили, вместе с оруженосцем евоным и коняшками. Ну а шевалье этот тоже в долгу не остался, и пока его не пришили, успел вальнуть троих. Видать в начале свалки все произошло. Помнишь, когда во фланг базельцам конница ударила? - Красавчик покивал.
- Видать не до добычи им было поначалу-то, а потом просто некому подобрать стало. - Помрачнел Черный. - А эти ублюдки имперские тоже проебали свое счастье. А я нашел. Ну и подобрал. Мое, теперь все. Считай сутки таскал.... Аж упрел весь.
- Да уж, прибарахлился ты знатно, - вздохнул Красавчик, - аж завидно.
- Да ладно, - Ганс опять улыбнулся, - че надо бери, кроме рыцарской шкурки, комплектик этот я себе заберу. Опять же, один хер все не утащим. Даже втроем.
- Ух ты, спасибо Черный! Должен буду! - Красавчик резко подпрыгнул, зашипел от боли в ноге, и кинулся ворошить железяки. Потом замер.
- Втроем?!? Че, еще кто-то есть? - 'А вдруг братишка жив!?!?" ожгла его шальная надежда, "Хотя о чем это я, Черный бы сразу сказал про Фрица'.
- Есть-то, есть, - почему-то резко поскучнев сообщил земляк, теребя на своем черном колете, какую-то серебристого цвета висюльку. - Да вот только считай что и нет.
- Чего?! - не понял Михель.
- Э-э-э, - засмущался Ганс, - пошли покажу.
Ну и показал.
За поворотом мелкого овражка, густо поросшего лещиной, в котором Ганс устроил свое гнездовье, оказалась небольшая пещерка. Возле, шагах в трех от входа в нее, на камне сидел человек.
'Странный какой-то' - подумал Красавчик, глянув на замершую фигуру. Небольшого, даже можно сказать, маленького роста. С непропорционально широкими плечами и длинными конечностями, одетый в какую-то рванину. Голова низко опущена к земле, длинные волосы всклокочены, мощные руки с толстенными запястьями оперты локтями на колени, огромные кисти безвольно свисают между широко расставленных ног.
- Вот, - прошептал Ганс, тыкая пальцем в сидящего, - второй день уже сидит.
- Че?!? - тупо переспросил Красавчик.
- Второй день сидит говорю, - снова зашептал Черный, - не жрет ничего, не пьет. Я уж и так, пытался, и эдак. Помрет боюсь.
- А че сидит? - тоже шепотом, непонимающе задал вопрос Михель.
- Жену позавчера свою нашел. В левом овраге: не в том, в котором ты прятался, а во втором. Видать эти, имперцы, чтоб они сдохли от поноса, наших обозников попереловили, ну тех кто убежать не успел. И жену его тоже поймали. Уж поглумились над ней.... Н-да..... Господи, прими ее душу! - Ганс перекрестился и замолчал.
- И че?! - привычно махнул крест и Михель.
- Че, че!??! Как будто сам не знаешь, че. Пустили по кругу ее, толпой, а потом брюхо вскрыли и бросили ко всем остальным в овраг. Тут он ее и нашел.
- Кто нашел?!?! - 'заорал' шепотом Красавчик.
- Что, кто?!? - так же шепотом 'закричал' Ганс.
- ЭТО. ВОТ. КТО?!?!? - раздельно, отчетливо выделяя каждое слово зашипел Михель, тыкая грязным пальцем в сидящего.
- Это? Это ж Горбун, - удивленно протянул Ганс, - ты че Михель вообще дебил? Как можно Горбуна не узнать!
- Твоюжежмать! - Обалдел, Красавчик. 'Неправильность' сидящей фигуры сразу стала понятной.
'И точно мог бы сам сообразить, хоть и видел знаменитого Горбуна только пару раз, второго-то такого во всех кантонах нет. Не, ну Ганс тоже хорош! Не мог сразу по-человечьи объяснить.'
- Че-то ты тупишь сегодня, земеля, - проворчал Черный, - ваще видать мозги тебе отсушили. Оно и видно, алебардой-то по башке, это-ж не шутки.....
'Тьфу-ты', - мысленно сплюнул Михель, - 'сам ты Ганс баран'. Но вслух ничего не сказал. Скривился только.
- ... а ведь говорили ему - не таскай бабу свою за собой..... - бубнил дальше Ганс.
'За что, Господи?' бессчетное количество раз люди задавали этот вопрос Вседержителю. Кто как. Одни яростно грозя судорожно сжатыми кулаками невозмутимым небесам. Другие размазывая слезы ладонями по лицу. Третьи - надрывно крича и рыдая.
Арнольд этот же вопрос, извечный, проклятый вопрос, задавал Богу глухим, равнодушным голосом. Почти шепотом. Внутри головы, пустой, но тяжелой как мельничный жернов, мерно и мертво стучало: 'За что, Господи?'.
От начала времен Создатель молчал. Ничего не отвечал он любимым чадам своим на этот, возможно краеугольный вопрос бытия. Вот и Горбун не получил ответа. А в голове все равно мерно и мертво стучало: 'За что, Господи?'.
Жизнь не особо баловала Эрни. Можно было сказать, что она, жизнь эта, совсем его не баловала. Начать надо было с того, что он родился уродом. Господь, не иначе, как за грехи родителей, наградил младенца горбом.
Глянув на долгожданного наследника, добропорядочный базельский мясник Вилли Энкль, перекрестился, сунул два талера повитухе и молча развернувшись вышел из комнаты роженицы. Жена в очередной раз не оправдала его надежд. Седьмой раз она приносила ему дитя, но и в этот раз все было зря. До этого было шесть девочек (две из которых еще во младенчестве прибрал Господь), и вот теперь хоть и мальчик, да уродец.
'Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие' - вздохнул Вилли. - 'За что, Господи!?!?'. И новоявленный отец, понурившись, направил свои стопы в 'Толстого вепря', где умудрился нажраться говенным пивом до полного изумления. Как не трудно догадаться на дне пивных кружек ответ на этот самый вопрос мясник не нашел. Зато на следующий день его нашел настоятель Барфюссеркирхе, святой отец Мартин, и пропесочил похмельного Вилли так, что тот зарекся ходить в 'Вепря' (хотя справедливости ради надо сказать, что суровый обет этот продержался ровно две недели).
Маленький францисканец нависал над громадной тушей Вилли, грозно сверкал тонзурой, вздымал указательный палец, брызгал слюной, и даже приложил пару раз своего прихожанина отеческой дланью по башке. Вилли, сопел, машинально крестился вслед за отцом Мартином, вздыхал и даже попробовал покивать головой, однако решил в дальнейшем воздержаться от столь необдуманных поступков, ибо в голове так стрельнуло болью со вчерашнего перепою, что казалось она сейчас взорвется, к херам собачьим.
Тем не менее, несмотря на полнейшее состояние 'не стояния' гиганта, францисканец все же донес до своего неблагодарного слушателя несколько аргументов, за что ему честь и хвала, ибо довести до похмельного Вилли Слово Господне было истинным подвигом. Конечно не равноапостольским, но близко к оному. Из речи францисканца добропорядочный базельский бюргер понял самое важное: во-первых Господь посылает нам испытания строго сообразно нашим силам; во-вторых долгожданный наследник рода Энклей сие есть милость Господня; ну и третье - неплохо было бы заказать благодарственный молебн в Барфюссеркирхе, в ознаменование сего достославного события и во здравие новорожденного. Да и окрестить его срочно надо, не дай Бог помрет, потеряем невинную душу для Царствия Небесного.
Кряхтя и обливаясь потом Энкль достал из массивного сундука с хитрым замком пять талеров, и пару из них судорожно всунул в ладонь отца Мартина.
- Сы-ы-ын мой!?! - укоризненно вопросил священнослужитель, ловко выковыривая оставшиеся серебрушки из огромной ладони мясника.
Находившийся все еще в состоянии легкого умопомрачения Вилли даже не сопротивлялся экспроприации, лишь тяжело вздохнул, увидев, как мягко поблескивающие кругляши исчезли где-то в складках сутаны отца Мартина.
- Завтра же жду тебя сын мой, на исповедь, - маленький священник протянул руку для поцелуя, - а дня через три, когда Марта отойдет от родов срочно крестить младенца. Не тяни!
Чмокнув узкую, со старческими пятнами руку, Энкль проводил настоятеля Барфюссеркирхе до двери из лавки, занимавшей первый этаж дома, и резво (ну как мог в таком состоянии) направился в подвал. Где засадил две кружки доброго темного, и от облегчения пустив ветры поперся малость поспать. Благо толковый помощник мог и заменить его в лавке один день.
Маленький Эрни рос подвижным, смышленым и веселым ребенком, и к достижению им пяти лет от роду отец в нем души не чаял. Тем более, что детей у Марты и Вилли Энклей больше и не было. А потом в Базель пришел мор. И горбун Арнольд за неделю остался круглым сиротой.
........................................
Их даже не хоронили. Их сжигали. На общественном лугу, в трехстах шагах от городских ворот, практически непрерывно вот уже почти месяц полыхали гигантские костры. Смрадным дымом развеивались над родным городом благородные и простецы, богатые и бедные, праведные и грешники. Женщины, мужчины, дети, старики. Старуха с косой уровняла их всех.
Городская власть поначалу растерялась, а потом.... Вымерла более чем на две трети. Набольшие мужи Базеля сидели теперь по домам не казав носа на улицу. Ратуша опустела, и только черный флаг-горевестник плотным полотнищем окутывал ее шпиль, иногда тяжело колыхаясь под редкими порывами ветра.
Попрятались городские стражники и нищие, не работали лавки, городские ворота оставались закрытыми, на башнях стены реяли братья-близнецы черного флага опутавшего шпиль городской ратуши. Стих вечный гомон центрального рынка, не судачили кумушки на перекрестках узких улочек гильдейских кварталов. Не слышался залихватский рев загулявших солдат из кабаков. Над каким-то серым, выцветшим, мрачно-напуганным городом, полоскались черные полотнища, да плыл тяжелый густой набат. Смерть царила в Базеле. Как будто наступили последние дни.
Управление всем не маленьким городом пришлось взять на себя единственной оставшейся дееспособной силе - церкви. Причем, базельский епископ, бывший на не очень хорошем счету в Ватикане, и подозреваемый в симпатиях к ересиархам (хотя прямых доказательств этому и не было), явил себя настоящим пастырем человеков, и не ограничившись проповедями и молебнами, взял всю ответственность за происходящее в городе на себя.
Надо отдать ему должное, епископ сумел перед лицом страшной болезни буквально заставить иерархов церки забыть все взаимные счеты, обиды на городскую власть, и личные меркантильные интересы. Под его руководством духовенство и монашество десятитысячного города показало себя с самой лучшей стороны, конечно не все, но большинство. Именно монахи и священники стали тем стержнем вокруг которого сплотились несломленные горожане. Епископская стража заменила деморализованную городскую. Монахи стали собирателями трупов умерших горожан. Они же транспортировали их за стены города и там сжигали. При каждом монастыре и церкви были организованы госпитали для страждущих. День и ночь в соборах и церквах шли службы во избавлении города от моровой напасти. Базельский епископ метался по городу, решая сотни проблем, возникающих на ровном месте. По сути дела он и его ближники заменили весь городской магистрат.
Черная Госпожа деловито собирала свою дань и со служителей Распятого. Но те упрямо не сдавались и потихоньку, помаленьку болезнь отступила. Плата Базеля за грехи оказалась тяжела. Треть населения выкосил мор. Треть развеялась тяжелым, жирным, смрадным дымом погребальных костров. Целые кварталы города опустели. В том числе не стало и родителей маленького Эрни, вместе с его четырьмя сестрами.
Пятилетний пацан остался один одинешенек.
...............................................
'За что, Господи!?!?!' - отец Мартин, подслеповато щурясь, смотрел на яростное пламя, что пожирало трупы его прихожан. Почти всех из них он знал долгие годы. За месяц приход старого францисканца сократился вдвое. Маленький священник не обольщался - среди его паствы были разные люди. Богобоязненные и не очень, трудолюбивые и лентяи, высокомерные богачи и вечно голодные бедняки. Одно объединяло их - все они были грешны. Но такой смерти они не заслужили. Не заслужили. Или действительно грядет Судный День?
Сегодня послушники монастыря святого Якова привели ему Эрни Винкля, последнего выжившего из всей семьи. Трое суток малыш находился в доме, один живой среди трупов. Отец, мать, четыре сестры, две служанки, конюх, подмастерье с женой, все они стали жертвами Черной Госпожи, и только благодаря милости Божьей выжил малыш.
'Господь промыслом своим готовит ему особую судьбу, не иначе' - вдруг подумал старик в черной сутане, крепче сжимая в руке теплую детскую ладошку и глядя в ревущее пламя.