Я уже давно вырос и повзрослел, но воспоминания о той школьной поре всё мерещатся и всплывают, особенно по ночам, когда хочешь заснуть, но не спится... Один умный человек посоветовал: расскажи миру — и оно отпустит тебя. Ну-с, попробуем. Сработает ли?..
Смутно помню те первые дни, но доподлинно знаю, что попал в госпрограмму спецобразования, когда мне было шесть лет. «Интернат ?5, Сибирский» называлось наше учреждение. Это была школа для мальчиков. Соответственно, никаких девочек рядом с нами не училось. Их я видел лишь ранее в детском саду — и они оставили о себе впечатление суетливых и обидчивых существ: чуть что — начинали громко реветь, чтобы воспитательница услышала и прибежала. «Вот опять ты, Михалюк! — говорила она. — Хватит, Михалюк, хватит!»
Да, фамилия моя звучит по-дурацки, не то, что у некоторых ребят из класса: Коршунов, Большаков, Князев, Губерниев, Илларионов... А я всего лишь серенький Михалюк. «Эй, ты, Глюк!» — сказал как-то Толик, обращаясь ко мне, — да так и прилипло словечко. Потому что рифмуется: Михалюк — Глюк. Эх!.. Может быть, я и вправду был глюк? Такой маленький глюк? В конце концов, судьба у меня сложилось со странностями. Или, вернее сказать, я замечал в окружающем мире странности и, пытаясь их объяснить и понять, действовал не как все, выдавая в себе то, что могло послужить поводом для отчисления из спецшколы. Один раз я был близок к этому как никогда. А в седьмом классе так и вовсе меня бы отчислили, но случился... Впрочем, рассказывать лучше по порядку.
И начну я со слов нашего директора, который торжественно говорил почти на каждом мероприятии, что нам, юным участникам образовательной спецпрограммы, неописуемо повезло учиться в одном из лучших интернатов страны, ведь нас туда отобрали как детей одарённых, талантливых, сильных духом и здоровых телом. И мы принимали это безоговорочно — а как не принять, если про тебя отзываются столь хорошо и тепло?
Сначала нас было много: человек тридцать в классе. Но с каждым годом отсеивались по двое, по трое. Нам говорили, что нет ничего хуже, чем покинуть спецшколу, ведь только она давала твёрдый путь в светлое будущее, а мир обычных детей был сер и угрюм, потому что страна находилась в кризисе. Нам на ночь читали сказки о сером волке и опасностях леса, о суровых крестьянах, работавших в поле, о сложной жизни на фабриках и заводах, о лабиринтах тенистых улиц больших городов, где терялись собаки, кошки, дети и даже взрослые; но только отдельные умные люди, помогая своим королям, патриархам, варлордам и старейшинам, добивались успеха в этих ночных историях. И мы, если будем учиться отлично, то тоже попадём на тот благосклонный олимп. Особенно мне запомнилась одна из назидательных сказок, в которой главный герой — простой русский парень — успел в последний момент заскочить в социальный лифт, отправлявшийся на этажи Министерства полезных дел, где работали счастливые клерки, делая добрые дела.
В младших классах мы спали в одной общей палате и часто дискутировали перед сном, обсуждая услышанную только что сказку, но сказочница-надсмотрщица вскоре возвращалась, чтобы предупреждающе сказать: «Спите! А то приглашу доктора Власова!» Последнее значило, что к нам прибудет фельдшер Павел Иванович Власов и всем раздаст по снотворной пилюле фиолетового цвета. Но единожды попробовав эту гадость, мы поняли, что до такой крайности дело лучше не доводить и всегда прекращали свою болтологию на втором или третьем предупреждении. И тогда в помещении становилось тихо, если не считать разных сопений, шевелений, скрипов и покашливаний, которые могли продолжаться всю ночь, но на них мой слух научился не реагировать.
А за окном горел фонарь очень холодного синего света и я, лёжа на правом боку, невольно наблюдал эту яркую лампочку. В первые ночи она меня раздражала, но потом я уже не мог погрузиться в сон без неё. Особенно мне нравилось, когда падающие капли или снежинки оживляли синее пятно — и я спал хорошо.
Но на четвёртый год нас перевели в корпус Б, где у каждого ученика появилась своя маленькая комнатушка для сна и личного времяпрепровождения. За окном никакой синий фонарь мне больше не светил, но зато на столике стоял компьютер с цветным монитором, а в компьютере были игры: аркады, стратегии, ролевые. Мне нравились симуляторы, в которых требовалось летать птицей или бабой-ягой или на ковре самолёте — да как угодно. И я бы летал всю ночь напролёт, если бы не отключали в розетках электричество ровно в двенадцать. И если ты слишком увлёкся происходящим в игре и не успевал засейвиться вовремя — было так обидно! По первости я часто попадал в этот просак. В комнате моментально наступала тьма. И не было у меня синего ночника за окном, чтобы заснуть быстро и сладко, как раньше.
А ещё начиная с четвёртого класса у нас появились факультативы. Я выбрал компьютерно-игровой — где мог играть в различные игры под чутким руководством Александра Игоревича Евсеева. Также у нас начались связанные с факультативами конкурсы. Они проводились по праздничным дням. На них выбирались лучшие игроки в каждой из номинаций. Впервые я посетил это мероприятие в качестве зрителя, потому что участвовали в них ученики начиная с пятого класса. Там было весело и интересно. Победителей чествовали и награждали медалями и почётными грамотами. Отличившиеся ребята вставали на пьедестал и радостно улыбались — и мне тоже захотелось оказаться там: в круге света и ореоле славы! А для этого требовалось не просто хорошо владеть мышкой и клавиатурой — а выигрывать, бить рекорды, набирать максимальные баллы. Чувство азарта и вожделения, появившееся у меня, не давало теперь мне покоя. Я рвался в бой, но Александр Игоревич сказал: «Михалюк, подожди, ты ещё не готов! Но мы будем готовиться с тобой вместе, и в будущем году ты проявишь себя во всю силу, не так ли?» Я кивнул, сглотнувши досаду.
Но с тренировками был один казус: на конкурсе полагалось играть в кровопролитные игры «Ангелы против зомби» и «Бои богов», но возрастное ограничение не позволяло мне управлять белокрылым ангелом и отыскивать в дремучем лесу злобных зомби для уничтожения или сражаться на древнем ринге мечами, копьями и кинжалами, поэтому приходилось довольствоваться более простыми и неагрессивными играми: я прошёл всю «Бабу-ягу» за неделю, потом летал на персидском ковре-самолёте по совершенно неинтересной пустыне — там даже врезаться было решительно не во что, только падать на песок жёлтых дюн. Ещё была забавная эмуляция птиц — ну совсем детская, с дурацкими звуками: чик-чирик, кря-кря-кря, кукареку! В ней только соколом можно было летать более-менее, что я и делал, быстро проходя уровни курицы, утки, лебедя, аиста и зависая на соколином — последнем. К слову, сокол тоже кричал очень гнусаво! Играя в своей комнатушке, я отключал звук, но в компьютерном классе, где процессоры были мощнее, а мониторы — больше и ярче, Александр Игоревич совершенно не одобрял выдёргивания аудиошнура — да и едва ли это помогло бы: ведь всё равно громко крякало рядом — Колян, мой непременный сосед по факультативу, почему-то обожал застревать именно на утином уровне. Поэтому мои с ним отношения в том году переживали небольшой кризис.
Наконец, в пятом классе ограничения на игры были торжественно сняты и даже электричество в комнате стали отключать на полчаса позже. Правда, прежде чем приступить к вожделенным «Ангелам против зомби», нужно сперва было освоить «Бои богов». И я погрузился в металлический лязг сверкающих лезвий и пробивные удары мощных кулаков.
Программы факультатива и основного образования порой странным образом пересекались.
Учитель истории, естественно, знал, что после уроков мы будем сражаться на древней арене, поэтому требовал от нас выучить наизусть имена всех главных богов древнеегипетского пантеона. И мы повторяли: Амат, Аментет, Амон, Анубис, Анукет...
«По алфавиту!» — восклицал наш учитель, если кто-то нарушал магическую последовательность.
«А Сфинкс — это не бог!» — говорил он ещё.
Лучше всех это задание выполнял Толик, ведь ему по-настоящему нравилось играть в «Бои богов» — а остальных как-то не зацепило. Да, хороша была в игре графика, спецэффекты волшебства не сильно противоречили физике, и удары звучали естественно. А ещё эти ненастоящие боги иногда декламировали загадочной тарабарщиной, которая напоминала заклинание колдовское — однако оно подействовало только на Толика. Да и вообще, Толик был какой-то внушаемый, как мне кажется. К тому же ещё и отличник. И в классе Толика многие не любили. Ну как можно любить такого зазнайку, когда из остальных никто не хочет идти к доске отвечать, а он один тянет руку: «Можно мне? Я это знаю».
Уроки английского наша учительница почти всегда начинала с разминки, объявляя: «Повторяйте за мной с выражением и интонацией! New game. Save game. Load game. Playing a game. Протасов! Не «гам», а «гэйм». Артикулируй, пожалуйста, правильно! И не путай quick game и quit game!»
«Oh, my game! — однажды воскликнул Коршунов с последней парты.
«Ну что за дебилы, — вздохнула учительница. — Вы — самый худший из классов. На всю школу — один такой. Вот только Ватерман радует один из всех вас».
Илья, Колян и я посмотрели на Толика — а он съёжился. Потому что понял, что опять его могут побить в туалете, где нет на потолке камер. Побить — это не как в «Боях», а легонько, по-дружески. Но всё равно, в этом было какое-то унижение. Да и неизвестно ещё: побьют или просто похлопают по плечу. Или он в туалет не пойдёт. Или учитель встретится — на всё воля Амона, Атума, Аментет и прочих.
Кстати, фамилия у Толика прям английская: водный человек. Но вот именно воду Толик и не любил: в душевой всегда торопился, руки мыл аккуратно, под дождь никогда не ходил и даже снеговика лепить отказался под Новый год. Толик, ну что ты за друг?
И тут у меня возникло одно размышление: а была ли вообще у нас дружба?
Иногда все ребята казались родными, понятными, замечательными; но бывали дни, когда мы ругались, скандалили, даже устраивали разборки на кулаках в каком-нибудь тёмном углу или на задворках спортивной площадки. А потом мы могли дружно и весело выполнять общее задание на факультативе, но после ужина каждый шёл в свою комнату и включал персональный компьютер. Я, например, молниеносно запускал полюбившуюся игру и с головой уходил в экранное действо, забывая о Толике, Коляне, Илье и прочих.
Очевидно, нас подбирали в спецшколу не просто так. Я помню, как в детском саду накануне первого сентября меня спрашивали дяденьки из комиссии: «Ты помнишь маму?», «Ты знаешь отца?», «Сколько раз Дед Мороз приходил к тебе в гости?». И следом тётенька в пиджаке наклонилась и тихо спросила: «Малыш, ты согласен, что воспитательница — твой лучший друг?» Смысл этих вопросов мне теперь в целом ясен.
Почему-то все мальчики, с которыми мне было интересно общаться, выбывали из школы. Павлик, умевший задорно смеялся и заражать своим смехом, не перешёл во второй класс; Игорь отсеялся после третьего; Егор поругался с учительницей и покинул нас в декабре — ему даже не позволили присутствовать на новогоднем празднике. Очкастый Кирилл исследовал каталоги электронной библиотеки и там вычитал про порнографию — и поплатился за это. Причём он исчез так стремительно, что никому ничего рассказать о смысле выведанного слова не успел.
«Слушай, Толик, — спросил я нашего умника, — а ты знаешь, что такое эта самая порнография?»
«Знаю, но не скажу!»
«Ну чего ты насупился, Водофоб?»
«Глюк, отстань! Отвали!»
Потом мне всё же удалось кое-что выведать: что это было про отношения с женщинами. Но воспоминания о наглых девочках из детского сада моментально остудили мой интерес к этой теме. И глядя на себя-школьника из моего теперешнего взрослого будущего, я могу лишь предположить, что нас тогда пичкали какой-то фармацевтической химией, чтобы мы не чувствовали тех позывов, которые сопровождают обычное половое созревание.
Между прочим, я тоже мог быть отчислен, потому что провалил контрольную по математике в пятом классе, но меня тогда спас рекордный результат по клавиатурингу — так у нас назывался тест на быстроту набора текстовой информации: я умудрился полностью и без ошибок записать стихотворение Пушкина на неудобно-мелком экране старого смартфона.
Да, были у нас такие тесты: клавиатуринг, кликинг!.. Впрочем, я немного отвлёкся.
Последним из тех, о ком я действительно переживал, отсеялся Илья. С этим мальчиком я хорошо ладил с первого класса: мы много общались, имели схожие интересы в играх. Однажды он подошёл ко мне и сказал: «Пойдём, Глюк, я тебе покажу одно секретное место. Только обещай, что будешь молчать! Ни Ватерману, ни Князеву не говори! Вообще никому не сообщай: это будем знать только мы!»
«Угу», — сказал я.
«Поклянись!»
«Ну, клянусь».
И мы отправились на улицу в объятия тёплого июньского дня.
«Вот, — Илья показал на прислонённый к забору лист серого шифера, — здесь есть дырка в ограде, и через неё можно выбраться в лес!»
Я откинул шифер и убедился, что дыра в заборе была.
«И что?..» — спросил я с безразличием.
«Ну так как же! Здесь можно выбраться в лес! На свободу!»
«А зачем? Ведь и в школе живём хорошо».
Он ничего не ответил. Лишь улыбнулся, но очень по-странному — столь кривой улыбки на его лице я никогда раньше не видел. А через два дня Илью увезли в город. Я очень переживал. И Александр Игоревич, видя, как я мучаюсь, по секрету мне сообщил, что отчисленный парень в последнее время показывал худшие результаты в играх, у него были пропуски по физкультуре и он имел предупреждение от учителя русского языка.
Я посмотрел на Евсеева и моргнул, понимая, что отныне в школе буду совсем одинок.
«Но ты только не расслабляйся, — произнёс Александр Игоревич. — А то и тебя может постигнуть такая же неудача. Ты же знаешь, что у нас в интернате всегда с этим строго».
И так я замкнулся в себе. Я осознал, что живу в скорлупе, что окружающий мир мне всё более безразличен, но внешне я выполнял всё, как раньше: учился, переговаривался на переменах с ребятами, ходил на факультатив — но всё это делалось по инерции, рефлекторно, без должной осмысленности. И единственной отрадой для меня стала игра «Ангелы против зомби». Я играл лучше и лучше. Александр Игоревич был очень доволен. Но при всей его проницательности, он не видел, что происходило у меня внутри — иначе бы он первым забил тревогу.
Став лучшим игроком в классе, я поставил себе следующую цель: победить в конкурсе. И с лёгкостью выполнил и эту задачу. Получить медаль и сопутствующую грамоту было очень приятно! На какой-то момент, стоя на пьедестале у почётной стены и ослеплённый софитом, я даже посчитал своё награждение не просто локальной удачей, а высшим счастьем. Но было одно обстоятельство, которое делало мою победу не полной: я не прошёл игру до конца — моего ангела всё-таки поймали выстрелом из кустов, где прятались зомби в зелёных масках, — и пусть я продержался, летая в лесу между стволов и листвы, дольше других, пусть я набрал больше очков и уничтожил сто пять злобных зомби, но надпись в финале была красными буквами: «Game over» — а это, в общем-то, проигрыш — смерть моего героя!
И потом, когда эмоции улеглись, я спросил:
«Александр Игоревич, а вообще выиграть миссию ангела можно?»
Евсеев ответил, что можно.
«Но как?»
«Нужно играть лучше».
«Но я и так очень-очень стараюсь. У меня отличнейшая реакция. Я прохожу все тесты на ура. Я играю на пределе своих возможностей!»
«Значит, тебе нужно преодолеть себя».
«Себя?.. Преодолеть?.. Как?..»
«Бери клавиатуру, мышку — и вперёд!»
Я старался и так, и эдак; перестал ходить на прогулки и минимизировал время в столовой, чтобы играть больше. Да и в самой игре начал действовать более разнообразно, но всё равно натыкался на засады от хитрых зомби: моего ангела рано или поздно обязательно убивали. А засады обнаруживались в разных местах: у дерева, за кустом, в овраге — каждый раз лесной лабиринт создавался программой по-новому, и невозможно было предугадать, находилась ли за этим конкретным кустом засада или отсутствовала.
Я уже во сне видел древесные текстуры игры. Я мог бы по памяти нарисовать в «Пэинте» любое дерево пиксел за пикселом. В моих глазах сказочный лес распадался на линии, траектории, области, градиенты...
Нет, так дальше нельзя!
И тогда я решил попробовать нечто принципиально другое: зная, что в программах бывают ошибки и глюки, я вознамерился их поискать. Итак, броски ангела в деревья и прочие препятствия не выявили никаких аномалий. Тогда я перебрал все возможные сочетания клавиш, но и тут скрытых функций не обнаружил. Потом стал экспериментировать с файлами, заменяя и переименовывая их, чтобы затем, запустив «angel.exe», посмотреть, что испортится. Если бы Александр Игоревич узнал, чем я занимаюсь в своей комнатушке — он бы взбесился! Но он ничего не знал. А препарируемая игра на все мои воздействия выдавала сообщение «Ошибка проверки пакета», и лишь однажды мне удалось вызвать синий экран смерти у операционной системы. Эта однотонная синева напомнила о фонаре, который помогал мне заснуть во времена пребывания в начальной школе. И я решил прогуляться, подышать чистым воздухом и заодно глянуть на тот знаменательный столб. Конечно в столь поздний час — было уже за двенадцать — выходить из здания не дозволялось, поэтому мне пришлось осторожно спуститься лестнице и незаметно проскользнуть мимо дежурившего охранника.
На улице стояла тёплая майская ночь, в воздухе звенели какие-то насекомые, но злые сибирские комары пока ещё не летали. «О-хо-хо!» — прошептал я магический клич из «Боёв» и отправился к корпусу А, где располагались палаты для младшеклассников. Но дойдя до знакомых окон, я обнаружил, что лампочку на столбе заменили — и теперь фонарь излучал совершенно обычный желтоватый свет. Это было открытие для меня неприятное. Но ничего не поделаешь! И я побрёл назад.
Но мои ковыряния в папке «Angels» не пропали даром, потому что через пару дней я обнаружил, что файлы игры на компьютере в классе и на компьютере в моей комнате были разные! И не просто разные, а очень разные! Я стоял ошарашенный, но быстро сообразил, что следует сделать: и украдкой скопировал всё на флэшку.
Попытка запустить принесённую игру у себя в келье закончилась сообщением «Нет соединения с сервером». Я стал копаться в бинарных внутренностях программы и отыскал адреса с символьными значениями: «/forest/zone», «/system/matrix», «/signal/line» и подобными. Линии, матрицы, зоны?.. И ведь ни одного надёжного товарища у меня теперь не было — я мог полагаться только на себя.
На следующий день, когда все ребята собрались после дневных уроков в компьютерном зале на очередной игровой факультатив, неожиданно явился завхоз и позвал всех к себе — ему срочно потребовались рабочие руки, чтобы перенести вещи из подсобки в приехавший грузовик. Все пошли вслед за завхозом, а я сделал вид, что иду, но остался. Было немного страшно и совестно, но я залез под стол и изучил обстановку — все сетевые кабели дружно вели к деревянному шкафу, в котором прятался системный блок с громко жужжащими вентиляторами. Пересчитывая провода, я случайно задел рукой за толстый шнур и выдернул его, но быстро вставил обратно. Упс! Потом закрыл дверцу — и шум работающих вентиляторов почти исчез. Но тут раздался голос Александра Игоревича:
«Михалюк! Что ты здесь делаешь?»
«Ну... Я... Это...»
«Иди со всеми! Владимир Фёдорович не просто так всех позвал! Неужели ты стал думать, что ты какой-то особенный. Но нет. Особенным ты станешь, только когда пройдёшь игру до конца».
«Но чтобы пройти, мне нужно много тренироваться, ведь так? Тем более, завтра будет большой конкурс».
«Михалюк, иди и не отлынивай от работы! Физический труд тоже полезен».
И снова мне в руки попала удача! То есть — старый бумажный учебник по физике. Завхозу требовалось освободить подсобное помещение от скопившегося там старья, в числе которого были книги: мы всё это тащили в кузов грузовика. А тот учебник я надёжно припрятал — мне показалось любопытным полистать на досуге этот отживший своё фолиант. Что я и сделал вечером. Но вот удивительно: физика, описываемая на страницах книги кардинально отличалась от того, что мы изучали на соответствующих уроках — вернее сказать, наш учебный планшет содержал лишь самую малость из того, что было в книге: никаких тебе радиоволн, постулатов теории относительности, формул для расчёта давления и кучи прочего. Я был потрясён, удивлён и озадачен. Долго не мог заснуть. Вообще, в эту ночь почти не спал. И в результате на конкурс явился не в лучшей форме.
Александр Игоревич сразу заметил, что я позёвывал.
«Ты что — заболел?»
«Мало спал накануне», — ответил я.
«Это плохо!» — воскликнул он очень волнительно.
«Ну, не выиграю в этот раз...» — пробубнил я.
«Нет, это не дело!» — всё так же волнительно проговорил Александр Игоревич.
«А что?» — спросил я, зевнув.
«Подожди, я сейчас вернусь!»
И он убежал в коридор. А по возвращении дал мне большую таблетку и стакан воды:
«Выпей это — и тебе станет лучше!»
«А что за лекарство?»
«Стимулятор. Он придаст тебе сил. По крайней мере, перестанешь зевать».
Я выпил. И да — вскоре почувствовал себя так хорошо, что о возможности отдать победу кому-то другому уже не думал — я вознамерился не просто победить, а побить свой же рекорд, установленный в прошлый раз.
«Учитель, я готов!» — сообщил я Александру Игоревичу.
Он улыбнулся в ответ.
Игра в этот раз была особенная. Во-первых, данное мне снадобье придало дополнительных сил: я очень хорошо реагировал, был собран, меня не отвлекали другие участники — я играл как бог. А во-вторых, с игрой было что-то не то: на первый взгляд ничего не изменилось — тот же ангел с белыми крылышками летал по запутанному лесу — но картинка на экране как будто чуть-чуть подёргивалась: то ли частота кадров уменьшилась, то ли я стал видеть быстрее — последнее могло быть из-за выпитого стимулятора. Точно так же и мои перемещения мышкой передавались в игру как будто бы с микроскопическим опозданием — я словно чувствовал, что мой ангел немного потяжелел и теперь управлялся с еле заметной инерцией. Я, столь долго игравший, замечал все эти мелочи чётко. «Это я глючу или игра?» — спрашивал я себя. Но когда среди текстур леса возникли на доли секунды какие-то посторонние изображения, мои сомнения отступили: с игрой действительно произошла некая метаморфоза. И я стал ловить взглядом эти проскакивающие вкрапления. Наверное, стимулятор мне помог в этом, потому что я стал видеть другой лес и в нём других зомби — но всё это так быстро мерцало и затмевалось привычными изображениями, что я ничего толком опознать не мог. И только после большого сбоя, когда мне явилась картинка параллельного мира длиной в несколько кадров, я таки разглядел, что никакие не зомби были мои противники, а люди в камуфляжных одеждах и с касками на головах. И лес был другой — мрачный и тусклый — как на плохих фотографиях, не раскрашенных искусственным интеллектом. И вот я всё понял.
Когда-то давно — в семь лет, во втором классе — меня укусил то ли клещ, то ли клоп: а в Сибири, где много кровососущих гадов, такие проколы кожи могли быть очень опасны, — и потому был вызван из близлежащего города доктор, а меня поместили в комнату с белым кафелем — это был корпус Е, где жили учителя и куда ученикам заходить запрещалось. Доктор осмотрел воспалённую ранку на моей левой ноге и сказал, что ничего страшного нет. Но самое примечательное здесь было вовсе не это, а тот факт, что я, находясь в закрытом для учеников здании, смог поглядеть, пусть и очень недолго, на работающий телевизор, по которому передавали новости и сообщали об очередных победах на фронтах затяжной войны.
«У нас началась война?» — спросил я полусонным голосом.
Но меня тут же увели подальше от телевизора и сказали, что нигде никакой войны нет.
Разбор полётов случился сразу же по окончании конкурса. Так как кроме меня никто из учеников ничего особенного не видел — у них, как я понял по разговорам учителей, были обычные «Ангелы против зомби» — то всех отправили на ужин, а я единственный остался.
«Пожалуйста, объясните, что это было», — вежливо попросил я, но со мной никто общаться не захотел. Тогда я крикнул на весь компьютерный зал: «Значит, идёт война — и вы всё скрываете, да?!»
«Иногда жить в неведении лучше», — произнёс Александр Игоревич.
«Но я так жить не хочу! Я хочу всё знать! И я уже понял, что это никакая не игра, а в ней никакой не ангел!»
«Это называется удалённый оператор БПЛА «Ангел-5», — сказал Александр Игоревич и поспешил перевести аббревиатуру на понятный мне язык: — То есть, военный летательный аппарат пятого поколения».
«И он убивает людей?» — спросил я.
«Он уничтожает врагов», — ответил учитель.
Я задумался. Для меня слово «враг» всегда означало ненастоящих, сгенерированных программой противников — этаких болванок, — а тут, получается, я убивал или калечил кого-то живого... Мне стало не по себе. И сам собою возник вопрос:
«А почему я?»
«Потому что ты лучший», — сказал Александр Игоревич.
«Но я ребёнок ещё!»
«Нет, ты — подросток», — уточнил учитель.
«Зачем вы юлите и уходите от ответа?»
«Понимаешь, — с печальным вздохом произнёс он, — у врагов нашего государства очень развиты технологии электроники и искусственного интеллекта, а с этими штуками бороться крайне тяжело, поэтому нам приходится использовать детей для управления летательными машинами. Мозг ребёнка чист и не заполнен избыточной информацией...»
И тут пришёл сисадмин. Он первым делом направился к шкафу, в котором стоял известный уже мне системный блок с громкими вентиляторами.
«Да у вас кабель вставлен не до конца! — крикнул он. — Чего вы хотели?! Чтобы высокочастотный сигнал был без помех?! Ну-ну!..»
Кажется, я налился краской стыда и стал лыбиться вопреки собственной воли. Пришлось склонить голову. Я даже зажмурил глаза. Лишь бы не рассмеяться!
Меня отвели в столовую, когда там уже никого из учеников не было, — так что я ел в гордом одиночестве. После ужина мне велели явиться в директорский кабинет, а также меня строго предупредили, чтобы я не вздумал наведаться в спальный корпус к ребятам, куда меня всё равно не пустили бы охранники. У меня в ушах так и стояли последние сказанные мне слова: «У тебя теперь только один путь. Никуда ты от нас не сбежишь!»
Но я сбежал. Через обнаруженную Ильёй дырку в заборе — спасибо тебе, Илья!
Я понял, что из школы, превратившейся в тюрьму, надо бежать! И вот я очутился в вечернем лесу. Лес был совсем не так страшен, как о нём рассказывали учителя. Деревья хоть и многократно превосходили меня и ростом, и шириной, и количеством рук, но были добрые. Их листья шелестели приятно. И пахло свежестью. А мягкие мхи расстилались изумительными коврами. И промелькнувшая птица так звонко чирикнула! Пугало меня только скорое наступление ночи, но пока восхитительный вечер продолжался, пока солнце золотило стволы и листву, пока дневные птицы переговаривались — я был спокоен и шёл вперёд. Моё приключение тут, конечно же, не заканчивается, однако рассказывать дальше я не буду — потому что не нужно вам знать, что теперь стало с тем испуганным, но всё же счастливым мальчиком.