Гуревич Рахиль : другие произведения.

Момент силы (момент силы3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сила на плечо по касательной к окружности - это момент силы. Бывают и другие "моменты": когда ты бессилен что-то изменить, не можешь опереться ни на чьё плечо, не можешь и не хочешь никому жаловаться, и сойти с окружности тоже не можешь. Герой повести, маменькин сынок, рохля и толстяк, приезжает на дачу в посёлок. Он учится жить среди сверстников, учится сам принимать решения, даже, если это очень рискованно и больше напоминает смертельную схватку, чем развлекательный аттракцион.

   0x01 graphic

Момент силы

Повесть

  

1

   Весь учебный год он ходил к психологу. Хорошо, что детскую поликлинику в рамках программы оптимизации объединили с подростковой, и не пришлось позориться ему, огромному Годзилле, среди детей. Дети казались ему муравьями, на которых он боялся ненароком наступить, раздавить, расплющить. А как он мучился раньше в очереди! Все вокруг конечно же думали: "Вот толстый мальчик пришёл беседовать с психологом. А что тут беседовать? Жрать надо переставать и всё". Приблизительно так, как ему казалось, размышляли посетители детской поликлиники. Но не все. Кое-кто жалостливо качал головою вслед - он это чувствовал всей своей огромной спиной. Бабушки принимали его за своего -- те, бабушки, которые приближались по своей комплекции к его габаритам. Бабушки завязывали с ним непринуждённую беседу, как с равным. Он молчал, кивал в ответ. В общем, в детской поликлинике, куда он ходил к психологу с десяти лет, было невыносимо стыдно. И тут подарок судьбы -детского психолога "оптимизировали", он стал и детским, и подростковым, и вместе с большинством специалистов "переехал" в "подростковое" здание.
   Татьяна Владимировна была доктором строгим и авторитетным. В старой поликлинике она три дня в неделю работала логопедом и два дня - психологом. В подростковой она продолжала работать только психологом, потому что логопеда оставили в "детском" здании.
   -- Нагрузку увеличили, зарплату сократили, -- жаловалась ему Татьяна Владимировна. Она любила его, сначала - из-за интеллигентности и ненахрапитости его родителей, после - просто с ним подружилась. Она часто делилась с ним впечатлениями от фильмов - многочисленных космических антиутопий или семейных сказок, которые показывали в кино. Ещё Татьяна Владимировна читала современные романы. Про псоглавцев и про библиотекарей. Тоже делилась впечатлениями. Для других она была строгая, врач высшей категории Татьяна Владимировна.
   Однажды, ещё в детской поликлинике, за пять минут до конца приёма ворвалась в кабинет молодуха - он весь внутренне сжался, он всех боялся, особенно этих уверенных молодух с хулиганистыми детьми, так и норовящими откомментировать прямо ему в лицо его полноту.
   -- Приём закончен, -- рявкнула Татьяна Владимировна, поменяв очки для близи на очки для дали.
   -- Я от главврача. Главврач сказал, чтоб вы нас приняли, -- уверенно, ничуть не испугавшись, парировала молодуха, метко швырнув тощую карту на стол.
   Он всегда обращал внимание на карты. "Она перепутала, -- подумал он. - Зачем им психолог? Им же к психиатру - рядом кабинет".
   Татьяна Владимировна приветливо улыбнулась, учтиво сунула карту обратно молодухе в руки, резко взяла её под локоть, и -- вышвырнула за дверь.
   -- Вот ещё, -- сказала Татьяна Владимировна, поменяв обратно очки, как ни в чём не бывало продолжила беседу.
   За четыре года она стала другом семьи, и с ним совсем была не похожа на строгого врача. Он любил Татьяну Владимировну, он хватался за неё как за соломинку или бревно. С нетерпением ждал праздников: Нового года, Татьяниного дня, Дня учителя, и Восьмого марта, а ещё Пасхи, на которую сам пёк подарочные куличи и святил их в церкви. Только на День медицинского работника приходилось дарить подарки не по календарю, а в конце августа. В последние каникулярные дни поликлиника ещё пустовала, лишь родители поступающих в детсад или школу бегали с выпученными глазами - в срочном порядке мучили своих мелких диспансеризацией.
  

2

   В декабре ему исполнилось четырнадцать. В январе у него стал ломаться голос. Вес стал увеличиваться ещё быстрее. А чему тут удивляться, когда худые как спички одноклассницы за прошлое лето обросли такими жирами, что прошлого первого сентября он их не узнал. Он конечно не девочка, но ожирение всегда и при всех раскладах забивает мужское - так писали в Сети. Он уже и не надеялся на то, что голос станет мужским, поэтому в классе, когда его спрашивали, молчал. Все хихикали: человек-гора, а пищит. Прикольно! Вот он и молчал. Целых три года. В декабре перестал молчать. Заговорил. Учителя вздрагивали, некоторые педагоги, по физике и химии, например, просто не застали его устные ответы, а некоторые, по русецкому например, -- сменились. Как он теперь говорил! Как отвечал! От того, что гордился теперь своим голосом, ещё лучше отвечал!
   Весной начали сниться кошмары, он стал часто просыпаться ночью и подолгу мечтать, грезить наяву несбыточным и недосягаемым. Татьяна Владимировна, что-то заметив, может, новую недетскую тоску в его глазах, сказала:
   -- Детство закончилось. Ты такой. С этим ничего не поделаешь. К сожалению. Изменить себя возможно, но для этого нужна железная сила воли. А она появится только тогда, когда страдание превысит все мыслимые пределы.
   -- Я постоянно страдаю, -- выдавил он из себя сокровенное.
   -- Когда начнётся настоящее страдание, ты поймёшь, в каком неглубоком страдании ты пребываешь сейчас. Сейчас это больше тоска и жалость к себе, безвольное бессилие что-то изменить: режим, привычки. А вот когда станет невмоготу жить, вот тогда будет настоящее страдание. Понимаешь?
   Он не понял, но согласился.
   -- И с сегодняшнего дня ты должен перестать прятаться дома. Ты должен гулять, ходить в магазин, ходить в кино, в парк, в театр, ездить на общественном транспорте, а не отсиживаться в папиной машине. И в эту поликлинику ты должен ходить пешком, а не мучить маму, не держать её за личного шофёра.
   -- Я не могу, я не буду, -- упрямо сказал он. Что касается появления в общественных местах, он был упёрт железобетонно. Ему и школы для позора хватало с избытком.
   -- Возьми за правило: везде появляться; появляться, а не скрываться, -- психолог, врач высшей категории будто не расслышала. -- Как можно чаще, как можно дольше. Куда-нибудь надо ходить. Да пойди учиться на права, в самом деле!
   -- Да уж! На права, -- расхохотался он. - Мама бы услышала!
   -- Хорошо, -- Татьяна Владимировна была "монолитом". -Не пустит учиться вождению, и ничего страшного. Но ты должен заставить себя просто ходить пешком везде. Ты не убивал, не крал, не оскорблял. Люди будут обращать внимание на тебя, но ты ни в коем случае не должен обращать внимание на их слова. Преодолеешь себя в первый раз, потом станет легче, ты это сам почувствуешь.
   И он преодолел. Не сразу, но за месяц чуть-чуть перестроил свои мозги. Конечно же мама и папа, следуя инструкции Татьяны Владимировны, капали ему на эти самые мозги с утра до вечера, доказывая что сто тридцать кило его веса - ерунда по сравнению, например, с двухсоткилограммовыми толстяками.

3

   Он открывал заново давно забытый мир. Он стал заходить в магазины одежды, он стал ходить и на вещевой рынок, они с мамой стали заходить даже в подвалы "секонда". А вещи для него в огромных количествах обнаружились в "Стоке". Кто бы мог подумать!
   Он стал сам, и с большим удовольствием, покупать себе мороженое в местном супермаркете. Отдел мороженого стоял в стороне, там же были расставлены столики. Можно было купить чашку кофе, что некоторые, в основном подростки и мамы с детьми, и делали. Подойдя к прилавку, он однажды почувствовал жуткую вонь. Обернулся: за столиком сидела грязная бабка, это она воняла. Он часто видел её, когда выходил на балкон. Она -- не бездомная, а просто одинокая, доживающая жизнь как могла. Сидела и жевала вафельный стаканчик. Ей было на всех наплевать. Он ужаснулся, всю неделю вспоминал эту "бабусю". Ощущение бесконечности его жизни придало ему сил. И тогда он добавил новый маршрут: стал ходить в "Перекрёсток" через дорогу. И надо же: и там окружающие реагировали сдержанно. В "Перекрёстке" в отделе "колбаса" продавщица была его же комплекции. Какие у неё были ноги и живот, за фартуком видно не было, но лицо было очень толстое, бесшеее.
   Выяснилось, что в соседнем подъезде живёт человек такой же толстый как и он. Примерно такой же комплекции, как и Дюся, а ростом пониже, ходит весело и резво, помахивая жизнерадостно буком-портфельчиком, будто бы поддерживая ритм какой-то одному ему слышной музыки.
  
   -- О! Человек-свинья попыхал в свой офис, -- откомментил со своего балкона сосед.
   Сосед снизу был матершинник, весь в наколках, он работал непонятно где, постоянно курил на балконе, и разъезжал на хорошей машине. Сосед и сказал это сам себе или какому-то невидимому собеседнику. Толстяк не мог это слышать - он "пёхал" по двору к повороту, а Дюся слышал, он как раз вышел на балкон полить рассаду - кустики земляники редкого, редчайшего сорта, привезённые Татьяной Владимировной из Италии. (Она на майские праздники всегда ездила к дочери, дочь, тоже логопед, вышла замуж за итальянца и имела там обширную практику среди русского населения.)
   Он с ужасом подумал, как зверь-мужик этажом ниже обзывает за глаза и его, поэтому постарался побыстрее полить рассаду и захлопнуть балконную дверь. К концу весны он привык бродить по "Ашану", привык настолько, что перестал от всех шарахаться и изучать потрескавшийся керамогранит, он вдруг увидел не единицы, а десятки таких же как он толстяков, и даже толще. Толстяки кучковались там, где было немного людей: у морозильников с рыбой, в отделах пива, сухариков и приправ - можно было подумать, что именно там были самые вкусные с их точки зрения товары. Но он-то знал, что толстяки приехали сюда не только за покупками, а чтобы побыть среди людей, а может и встретить "своих" -- незнакомых друзей по несчастию. Толстяки стояли и в широких проходах "главной аллеи" гипермаркета: пока их родные бегали по рядам, закупая курей, багеты и шоколадки, толстяки сторожили тележки. Он понял: "Ашан" -- прибежище толстяков и полюбил этот магазин всем сердцем и всей душой. Своими посещениями он поддерживает эту довольно обширную, обширнее, чем привык думать обыватель, неформальную группировку. Он решил так: обширные люди толстого телосложения ездят в "Ашан", чтобы заявить о себе.
   "Заяви о себе" -- вот как должна была сказать ему Татьяна Владимировна. Но она сказала по-другому: как можно чаще появляйся в общественных местах, привыкай к тому, что ты заметен и на тебя смотрят, кто с сочувствием, кто с насмешкой. С насмешкой... Один недоумок в метро вообще решил его доконать. В вагоне было мало людей и много-много мест. Но недоумок сел рядом. По совету Татьяны Владимировны в метро он читал, но читай - не читай, а боковым зрением он всё равно видел, что недоумок, сидящий по левую его рульку, то есть руку, вперился наглым взглядом, пригвоздил. Он не знал, как выглядит сосед, он по-прежнему не смотрел ни на кого, а если возникал кто-то в поле зрения, он давно привык смотреть сквозь людей. Но тут он сидел читал, а недоумок пялился и пялился. Можно было встать и пересесть, но с какой стати? Он сидел и читал, не понимая ни слова из того, что было написано...
  

4

   Как всегда в июне поехали на дачу. Обыкновенно всё лето он сидел на участке, изредка выезжая с папой в ближний городок на родной, любимой "тойоте - короле". Он наблюдал в окно "тойоты" провинциальный город и старинный кремль, счастливых людей, шагающих по тротуару. Он давно перестал завидовать этим людям, которые не стесняются своего тела, которым даже в голову не приходит не появляться где-то, чтобы не вызвать насмешек. Эти люди ни от кого никогда не скрывались. Нормальные счастливые люди. Этим людям не приходило в голову завидовать звёздам спорта, сериалов или шоу-бизнеса - ведь эти VIPы не имеют точек пересечения с миром обычных людей. Вот и он давно уже не завидовал обыкновенным счастливым людям, а смотрел на них как на что-то недосягаемое. Он имеет с ними не точки пересечения, но скорее точки касания; мир обычных людей, не подозревающих о своём счастьи, никогда не впустит его, Дюсю-Владюсю, к себе, никогда Дюся не станет Владом... Он тихо грустил.
  
   К ним на участок пришли гости. Дюся очень удивился. Как мама могла такое допустить? Так ещё сама и привела этих людей! Мама знает, что он при этом чувствует, мама знает, что он не переваривает гостей, а особенно на даче. И забор у них не два с половиной, как у большинства, а три метра высотой. Может, мама следует инструкциям Татьяны Владимировны? Но Татьяна Владимировна советовала заявлять о себе вне дома, а не звать к себе гостей!
   Как оказалось, пришли посмотреть на "италиано- клубничку" тётя Елена Ерчина с дочкой Ксюхой. Заодно соседи пришли пожаловаться, что к ним приехала "родня", родственник "с Николаева" -- тёть-Еленин племях и Ксюхин кузен.
   Ерчиных он знал, сколько себя помнил, больше по маминым рассказам, видел редко. Говорила о них мама всегда подробно -- мама рассказывала ему обо всех и обо всём, особенно на даче, где круг общения сужался, а событий происходило с гулькин нос - мама старалась "сказительством" разорвать его изоляцию, впустить сынулю в обычную мещанскую жизнь с её бесконечной бесполезной суетой, которая только и держит большинство людей на поверхности, на плаву.
   Раньше тётя Елена Ерчина ретранслировала через маму о том, какая доча-Ксюха способная, как танцует, как поёт и как хорошо учится. Теперь же, бесстыдно пялясь на него, на ухоженные гряды и земляничные плантации, лучшие в садовом товариществе, и критически осматривая хилую огуречную рассаду с поникшими от душного переезда и мук пересадки листьями, тётя Елена говорила не о дочери. Ксюха развилась за год беспредельно и бесстыдно, придумывать танцы и хорошую учёбу больше не требовалась - Ксюха была красива, спокойно переносила внимание к своему декольте. Тёть-Елена молча гордилась дочерью-красавицей, и теперь тараторила о "родне", вставляя вскользь замечания по огородоведению, где она была конечно мастер, особенно по части цветов.
   -- Припёрлись! - возвещала тётя Елена, -- обращаясь к кустикам только что высаженной итальянской рассады. -- Племянник Марко, сестрин малОй... Обновлять раз в пять лет кустики-то надо, а ты, смотрю, чаще? (Это предназначалось землянике "Кардинал".) А дорожки песочком почему -- ни? Вон, заросший песок за оградой пропадает. Ах, камешками? Ето что-то! А росточки-однолетки - все в тле, все в тле. (Это уже обращение не к его плантации, а к маминым астрам.) -- Мочевиной попрыскать бы. В жару муравьи ещё больше растить тлю станут. МалОму своему, чтоле, на первую сентябрю?
   Мама кивнула.
   -- Ну-ну. А мои, значит, припёрлись. Ты смотри гусениц с розовых бутонов снимай. Ты погляди: жрёт и не подавиться. Ну, гусенИца! Ну тварь! Картина "Не ждали". Налегке, заметьте, припёрлись. А вещички следом едут - так сеструха гуторит. Врёт, по глазам вижу, что врёт. Небось, что могли, продали. Да кто там купит? Нишета, как у нас в девяностых. Так в николаёвской хате шмотьё и побросали. Не хай! И свалили. Испугались они, видишь ли. Грозятся в городе зимой воду тёплу не давать.
   В Николаеве не велись боевые действия, но сам факт, что Николаев был городом русским с ориентированным пророссийски населением, да ещё рядом с Одессой, где "сгорели чи свечи хлопцы ни зА что-ни прО что" заставил тёть-Еленину сестру напроситься "пожить чи лето".
   -- Испугалыси, прикидывайте. Все говорят - война надолго. Мы не вступимся, так и будут валандаться, пока всех "совков" не истребят, -- тараторила тётя Елена.
   Папа нервно качал головой, слушая такие тирады о внешней политике, но стоически молчал. Тётя Елена и раньше всегда жаловалась на "сеструху": мол, никогда не пригласит на отдых и даже не поможет договориться о съёмном жилье. ("А там же грОши домина в месяц стоит на постой! А отели дорогие и клопастые".) Но теперь всё изменилось. Сеструха тёть-Елены заняла своей громогласной фигурой, сильным характером и политическими рассуждениями о судьбе Малороссии весь участок, поэтому тётя Елена просила разрешить детям подружиться с хорошим тихим мальчиком Владюшей, чтобы Ксюха не слушала "чушь всякую политическую".
  
   -- Пусть гуляют, на пруд прокатятся. Пусть дружат. - Тараторила тёть- Елена. Большие уже. Трое лучше, чем двое. Ещё Ксюха моя артачится - брата двоюрОдного устыдилыся, говор у него не такой. Вот чи значе на летний постой родню не допускали, вот и не знают, как по-людски баландать-то. А малинку-то подкормите пока не поздно. И укроп проредите, желтеть начнёт в густоте такой, загнётся - зонтик хлипкий будя, как огурчики тыды сОлить? Да и огурчики, мда...
  

5

   И он превратился в слух, большое толстое ухо: мучительно ждал, весь вечер и весь следующий день.
   Встретила гостей у калитки мама. Он сидел на террасе и молчал, когда Ксюха и её кузен пошли к его грядкам. Земляничная плантация, его вотчина. Он сам перекапывал грядки, сам удобрял их золой и песком, поднимал над уровнем земли, экспериментировал с покрытием почвы плёнкой и торфом, он лелеял питомник, высаживая усы то пятистрочно, то трёхстрочно - в зависимости от настроения. Он всё лето, уже пять лет, копался в грядках, усовершенствуя и усовершенствуя уход и дизайн. Он дорожил каждым кустиком. Скольких сил ему стоило удалять усы, сидя на маленькой табуреточке. После этих изнуряющих работ даже есть не хотелось. Только пить. Мятно-смородиновый чай... А тут... пришли эти... соседи, смесь хохляцкого с нижегородским. И Ксюха тут же - дёрг!-- сорвала мяту! Он-то отщипывал боковые листья, а Ксюха - раз!--и мяту со стеблём. Спасибо, что без корня. Ходит и нюхает:
   -- Ой, как пахнет. Ах!
   Он спустился по дубовым ступеням так аккуратно, что они против обыкновения даже не скрипнули, сел, пришибленный на лавочку перед крыльцом и запыхтел. Он и всегда-то пыхтел, а тут он пыхтел так, как будто прошёл километр пешком без передыху.
   -- Владик! - услышал он мамин голос, но ещё какое-то время соображал, кого это позвали. Обыкновенно, кроме Владюши, мама обращалась к нему: пупочек, пупик или дюся. Дюсей он был чаще всего.
  
   -- Владик! Ну иди к нам! - заныла и Ксюха. -- Расскажи, что это за сорт весь зелёный. Марко интересуется, да, Марко?
   -- Называй меня Марк, -- сказал николаевский Ксюхин кузен. Он был здоровый, с пухлым добродушным лицом. Абсолютно не вязался на лице прямой острый нос. -- Да, Влад, когда они зацветут? -- интересовался Марко.
   -- Ты о "Фестивальной"? Так она уже цветёт, -- выдавил из себя Дюся. --Тут - "Фестивальная", тут - "Кардинал", тут - "Мице шиндлер", а тут - ремонтатная, -- он говорил спокойно и с достоинством, как учила Татьяна Владимировна. Иногда хорошо быть толстым - дрожь глубоко внутри, снаружи не заметна, снаружи - лишь тихое пыхтение.
   -- Ремонт - что? - переспросила Ксюха.
   -- Ремонтатная. Цветёт много раз. Сорт вот именно здесь - "Неисчерпаемая".
   -- А нездесь какой сорт? - Ксюха закопалась носом в мятный букет.
   -- Вот там - в покрышках - "Рюген".
   -- Это главное Владика гордость, -- прокричала мама с дальних грядок. Она напоказ для Ксюхи, точнее тёть-Елены, прореживала укроп.
   -- Опа! В покрышках, -- подал голос Марко
   И они пошли смотреть вертикальную грядку в автомобильных покрышках.
   -- Ух ты! - сказала Ксюха. - Приду к тебе за клубникой.
   -- За земляникой, -- поправил Дюся и поглядел на неё прямо. "Килограмм семьдесят пять, если не больше" -- прикинул. Пуза у Ксюхи не было, майку она носила в обтяжку, но джинсовые шорты были до середины бедра: значит, ногами не довольна, ляжки, небось, толстые - сделал он вывод. Он, нечаянно для себя, пробежался заинтересованным взглядом по чувственному декольте, но Ксюха, вроде, и не заметила этого. Она трогала кустики, торчащие из отверстий в резине.
   -- Раз, два, сем, восем, -- считал Марко покрышки.
   Его покоробило это "семЪ", Дюся осмелел и внимательнее присмотрелся к Марко. И Марко был толстым, нормальным таким среднетолстым пацаном. "К девяноста, приближается" -- Дюся всех людей оценивал на вес, делал что называется "баранью прикидку".
   -- Пойдём, Влад, погуляем, -- предложил Марко.
   И он пошёл с ними за участок. Гулять по посёлку. Впервые в жизни. Он даже не посмел обернуться на маму и предупредить её - он не хотел, чтобы Ксюха с Марко почувствовали его слабину. В принципе, Ксюха должна была знать, что он всё время сидит затворником. А может, она никогда и не думала о нём за годы соседских отношений их мам?
   Болтали обо всём. Точнее, болтала Ксюха. А Марко вставлял реплики про то как "у них в Николаеве". Ксюха позавидовала, что у них в Николаеве нет ни ЕГЭ ни ГИА.
   -- Да я бы сто раз твой ГИА сдал, лишь бы война закончилась, -- сказал Марко. - Ты вообще за кого, Влад? - обратился вдруг Марко к нему.
   Дюся вздрогнул: он смотрел телевизор, читал новости в интернете, размышляя, что вот люди, которые спокойно могут везде появляться и не париться на этот счёт, вдруг погибают в случайных перестрелках.
   -- Я за наших, -- ответил Дюся осторожно.
   -- За наших - это за кого?
   -- Ну, за Крым. Крым - наш.
   -- Да ты шо? - взъерепенился Марко. - Крым - на-аш!
   -- Достал уже со своей политикой! - прикрикнула на брата Ксюха. - Чё лезешь к людям? Дался тебе Крым этот. У тебя там свой курорт в Николаеве. Мало что ли?
   -- В Очакове! - заорал Марко.
   -- Во! И в Николаеве, и в Одессе, и в Очакове. Ни разу не позвали к себе! А теперь хвосты поджали и побежали, побежали, понаехали- завизжала Ксюха. - И ещё настаивают на Крыме, деловые такие. Помалкивали уж, раз в Россию приехали. Тут никого твоё хохляцкое мнение не интересует, понял?
   Он, Дюся, был на Ксюхиной стороне. Как так -- родня, а ни разу к морю не пригласили? Странно... Вон, его родная тётя Мила, мамина сестра, вТайланде, так они каждые зимние каникулы к ней в Тайланд катаются.
   -- У нас там маскалей почти нет, там свои на пляжАх, с Киева, с... -- стал оправдываться Марко.
   -- Да. Я -- маскаль, -- Ксюха поставила руки в боки. - И Крым наш.
   -- Ладно с Крымом прошебуршали, -- неожиданно примирительно сказал Марко и обратился к нему. - Владюх! Но ты, значит, раз за Крым, значит -- за ополчение?
   -- Ну да, -- кивнул Дюся. - Конечно.
   -- Все кто за Крым, все за наших, -- сказала Ксюха. - Ты дебил чтоле?
   -- Ё-моё! - и Марко хлопнул по плечу Дюсю. -- Так и я за ополчение! Тётка Галя, сестра моей бабуни, она в Донецке живёт.
   -- Работает в Москве маляром, -- вставила Ксюха.
   -- Тю! -- перебил Марко. -- Она тож за ополчение. У тётки Гали сын -- ополченец, он шахтёр, но на пенсии, самую большую пенсию ему дали.
   -- И сколько? - Ксюха взяла в рот травинку. Она явно скучала, когда не могла вставлять в разговор поясняющую инфу.
   -- На ваши деньги - тринадцать тыщ. Он бывший афганец. Говорит, назад пути нет. У него и дом свой, и сад, всё нормально. И клубника сама растёт.
   -- Да земляника же! - вырвалось у Дюси.
   -- Ну да. У них там забора нет. Плющики.
   -- Шо это? - передразнила Ксюха.
   Марко заморгал:
   -- Ну, плющики.
   -- Кусты? - спросил Дюся.
   -- Тю! Точняк!
   И он понял, что Марко теперь хорошо к нему будет относиться.
   -- Точняк! - передразнила Ксюха. - Нахватался уже. Мы на тарзанку на озеро ходим. Хочешь, Владик, с нами?
   -- Ты же с нами? - с надеждой спросил Марко.
   -- Сейчас? - спросил Дюся, жутко перепугавшись. От этого получилось несколько глухо, но никто этого не заметил.
   -- Да ну тебя, Марко, -- сказала Ксюха. - Завтра можно. - А сегодня у меня спина болит. Вчера, Владюсь, накатались - кокетливо сказала Ксюха. - Там такие мальчики - о-отпад. Местные, знаешь?
   Дюся отрицательно помотал головой: какие местные? Он никого и на своей Издательской улице не знает!
   Они шли уже не мимо дач, а по дороге, по Тужильному тупику, через Школьный проезд, к шоссе. Тут ездили машины, стояли богатые коттеджи, тут люди затоваривались в магазине. У магазина стояло что-то вроде летнего кафе. Там сидели пьяные. Одна тётка всё кричала, нелицеприятно отзываясь, по всей видимости, о хозяине магазина:
   -- А что ему, торгашу? Лишь бы деньги капали. Где "лэейз", -- она так и кричала, напирая на "э" и "з", -- где "спрайт"? Где, -- тут она вставила брань. -- "Русская картошка"?
   -- Фу, -- сказала Ксюха. - "Русская картошка". Фуфло. Да и "Лейс" испортился. Ты какие чипсы любишь?
   Он сначала хотел сказать, что никакие, но вспомнил инструкции Татьяны Владимировны и ответил:
   -- Я с солью. Но сейчас не беру.
   -- Почему?
   -- Да химия голимая, -- решил он подыграть Ксюхе. - Я сейчас... сухарики с дымком.
   -- Под пиво? -- уточнил Марко.
   Дюся кивнул. Хотя пиво ни разу не пробовал. Ему только пива не хватало для полного счастья, точнее для плюс десяти килограмм, которые от пива обязательно набегут -- так пугала его мама. Если ей что-то из продуктов в его тележке не нравилось, она спрашивала:
   -- Ста пятьюдесятью хочешь стать?
   Иногда Дюся назло оставлял вредную, по мнению мамы, еду в тележке и даже набирал ещё: да, мол, хочу плюс десять тебе назло. Иногда, обычно когда день в школе проходил более-менее спокойно и его никто не бил по жирной заднице и не пинал в широкую спину, Дюся не спорил с мамой, послушно выкладывая "отраву" обратно на полку...
  
   Он старался не пыхтеть, точнее - пыхтеть незаметно. Они повернули на Профессорскую, вышли в Дубки -- дубовую поляну, где у Ксюхи, точнее у её родителей, шло строительство. Ксюха показала, какая стройка "её". Она рассказала, сколько стоила земля.
   -- Сейчас кажется, что и не очень дорого. Два с половиной мильона.
   -- Шо? - Марко уставился на Ксюху. - А мамка твоя гутарила: пятьсот тыщ.
   -- Это она, чтобы вас не пугать. Здесь сейчас вообще по пять лимонов за землю даюи. Да, Влад?
   Он опять кивнул, он не знал, почём нынче земля в Дубках, которые, как он знал из газеты, числились как уникальный объект, не поддающийся застройке. Ксюха рассказала, что землю быстро разобрали, и что перекупщики только один участок успели хапнуть и уже перепродают с накруткой.
   -- Я помню. Тут растяжка в том году висела, -- пропыхтел Дюся.
   -- Ну вот. Участок, стройка. Бабки немерянные. Папа всё жалуется: "Меня запрут, меня запрут".
   -- В смысле? - спросил Дюся.
   -- Да чи посадят, -- сказал Марко.
   Они сделали круг: тупик-Профессорская-Дубки-тупик. Видно Ксюха всегда так гуляла. Она шла совершенно спокойная, в шлёпках с перемычкой на пальцах. Марко тоже шёл в шлёпках, но в более надёжных, и называл их "сланцы". А Ксюха говорила:
   -- Сланцы--хохляцкое слово, отучайся.
   -- Да у вас тут все "сланцы" говорят.
   -- А ты не говори! -- спорила Ксюха.
   -- Влад! Скажи: сланцы же на тебе? - Марко явно проникся доверием к нему, и Дюся кивнул. Ему было всё равно. Ног он уже не чувствовал. Они еле-еле шевелились. Он прилагал огромные усилия, заставлял, уговаривал себя, обзывая разными обидными прозвищами, даже угрожал сам себе, и это на удивление не помогало. Он не стал провожать их до дома, попрощался на развилке Издательских улиц, которых было аж пять. И еле-еле доковылял до своей калитки частыми по-старчески шаркающими шагами. Он сел прям у калитки, на своей территории, за своим забором. Саднило всё: ляжки между ног, подмышки, натёртые о швы футболки. Ноги опухали на глазах, напоминая патисончики в юбочке-оборочке -- он их страстно обожал и ласково называл "патисонята". Оборочка на его ступнях-патисонятах сочилась: пальцы, разбитые в кровь, когда он спотыкался на дорожных камушках, казались именно оборочкой или ростками семенной картофелины.
   Родители дотащили его до кровати. Он лежал и смотрел в потолок, а мама обрабатывала все раны, натёртости, обтёртости, мазоли и припухлости: накладывала ранозаживляющие сетки и стерильные салфетки, схватывала это всё широким "дышащим" пластырем и натягивала сеточки для фиксации.
   Он заснул совершенно счастливый. Ему снилось, как он, такой деловой и смелый, выходит уверенно и непринуждённо из ворот своей дачи, а Ксюха берёт его под руку. Они идут не в посёлок, а влево в лес, по 1-ой Заречной, и там целуются.
  

6

   Он был крещёный, носил нательный крест, но в церковь не ходил. Ему было стыдно: толстая плоть, которую он никогда и не думал усмирять. Обжорство - грех. Да и мама в церковь не ходила, а папа захаживал: свечку поставить. Но тут Дюся, проснувшись рано утром, от дикой ломоты во всех мышцах, обратился к Богу и попросил его, чтобы погода испортилась. И погода испортилась. Часам к десяти подул ветер, нагнал тучки, а потом и тучищи, начался ливень. И Ксюха с Марко не пришли. И даже не позвонили, хотя телефонами он с ними обменялся. Три дня шёл дождь и три дня он почти не вставал с постели. А на четвёртый день Марко пришёл в гости один. Хорошо, что мама - "как чувствовала" и заставила своего любимого Дюсю одеться.
   -- Блин! Гарни горница, -- улыбнулся Марко и сел на табуретку, одобрил её мощь: -- О! Тундука-то!
   -- Скажешь тоже. Тётя Елена, как сюда заходит, еле сдерживает брезгливость, -- улыбнулся Дюся в ответ. - А папа говорит: ушла эпоха, дачный щитовой домик - памятник архитектуры. Дальше-то, за стеной, видишь - всё как у всех -- коттедж одним словом.
   Папа действительно, когда строил коттедж, старый щитовой домик не разрушил, и получилась как бы пристройка нового к старому. Это не нравилось тёте Елене, она жаловалась на "дисгармонию от такого пахабного вида".
   -- Да знаю я, что доше пластик. Сдохни на хрен!-- Марко махнул рукой, отгоняя раннего слепня: -- Мне тут наоборот нравится. Це печка. У нас у бабуни не такая, но не хай. Круглые столы как у тебя тож.
   -- Да и мне нравится, -- кивнул Дюся.
   Послышалась характерная музыка, которая звучит при включении компьютеров.
   -- А тама -- компутер? - указал Марко на стену, за которой начиналась современная пристройка.
   -- Это у мамы. У меня-то планшик.
   -- Мне тёть Елена тоже планшик подарила. Ты кто "вконтакте"?
   -- Ты не найдёшь, -- грустно ухмыльнулсяДюся.
   -- Чё? Шифруешься?
   -- Ну так, -- улыбнулся Дюся. На самом деле он никогда не заводил страницу ни во вконтакте, ни в фейсбуке. Он "сидел" в Живом Журнале, в сообществе толстяков, активничал, оставлял комментарии, а однажды создал тему "Как выжить жирному в классе" и запись попала в топ-30 дня.
   -- Я всё дывусь, -- после молчания сказал Марко.--Такая горница. Ну класс! Как музей! А у них всё какие-то писки.
   Он не понял ни какие писки, ни у кого, но ничего не спросил.
   -- Я чи дывись, -- гуторил Марко. -- На фига это всё? Я за эти все чудА техники говорю. Мультиварки чи, пароварки. Везде всё мИгает, пИкает, пищит. Я пугаюсь. Гарны домина у йих, фиг это нужнО?
   -- Что? -- переспросил озадачено Дюся.
   -- Да всё. Мама тёть-Елену поэтому в гости и не звала. Она всё трындит, хвалится: чи то у меня, чи не то. Только и смотрит, у кого чи шо. И Ксюха только о паньке гуторит.
   -- О чём?
   -- Об одежде. Эх ты. Плющик знаешь, а паньку ни-ни.
   -- Да я плющик знаю по плющу. Просто догадался.
   -- У нас в Николаеве всё разбито, всё беднО, но рОдно. А тут у вас все с шиком чи хозяевА. Всё из себя перший сорт. Тёть Елена притомила за раз. Я к тебе и сбежал. Блин! Скорей бы дожди повыпадали. Скукота. А там такая тарзанка! Метеорит!
   Марко ещё много говорил "за Николаев", "за Одессу", "за завод", " за корабли", жалуясь, какие тётя Елена и Ксюха жаднющие, мелочные "це лишаи". Если бы не война, Марко никогда бы не поехал сюда. Там у них от Николаева можно доехать до Очакова, а оттуда совсем чуть-чуть и "перший аква-парк". Марко даже показал шрам на ноге. Он провалился в бассейне под половую плитку. "Ох и пекло! -- говорил он о ране, -- до кости изранился". По рассказам Марко аквапарк выходил просто суперским. Там тоже было что-то вроде тарзанки за пять гривен сеанс. А тут - бесплатная, да с обрыва. Вдруг он спросил:
   -- Ты, Владюх, сколько весишь?
   -- Сто десять, -- выдохнул он.
   -- Не могёт бывать. Я--девяносто.
   -- Значит, сто двадцать, -- пришлось сказать почти правду.
   -- Но это неважно. Тыды в аквапарке батут до двести. Я забирался -- все гоготыли. А мне - финты. Тебя как в школе бачили?
   -- Владислав.
   -- Ни. Погонялово какое?
   -- Да какое, -- он вздохнул. - Жирный.
   -- Свезло. А я - Хол.
   -- Как так?
   -- Холодец знаешь?
   -- Да. Очень люблю, -- Дюся представил холодец, с его прожилками и прозрачностью, мягким переваренным мяском и лимончиком с зубчатой морковкой...
   -- Це я. Не хай. Но обидно. Да пущай дразнят, дрыщи.
   -- Меня ещё Птенцом обзывают, -- сознался Дюся о самой безобидной из его школьных кличек.
   -- Почему?
   -- Да потому что я Тетерин.
   -- Не въехал.
   -- Ну тетерев. Птица.
   -- О! Блин. Чи у нас в зоопарке видел. Знаешь, какой в Николаеве зоопарк?
   -- Нет.
   -- Ни?
   И Марко стал рассказывать, какой в Николаеве зоопарк и как немцы, "бегли", отстреливая от злости животных, но "рыбы выжили".
   -- Ещё крокодильчику Жоре полтинник стукнул.
   -- Что? - переспросил Дюся.
   -- Крокодил в зоопарке. Пятьдесят лет ему. Сидит себе в аквариуме, тоскует... Ещё полтинник протоскует и сдохнет. Эх! Хорошо быть крокодилом, долго они жить умеют.
   Дюся слушал невнимательно, краем уха, он думал о том, что его в классе дразнили то сисястым, то биомассой, а то биотуалетом, которые, как известно, голубого цвета. В общем, кошмар. Но он привык, не отвечал, не огрызался, молчал в ответ...
  
   Когда Марко ушёл, Дюся примерил плавки. И понял, что не сможет в них показаться. Эх! Ну почему сейчас не купаются в трико по колено как столетие назад! Решено было купаться в шортах.
   -- Обязательно, Дюся, искупайся. У тебя теперь друзья. Всё же хорошо? Всё же лучше, чем одному? - беспокоилась мама.
   -- Нормально, -- и он пошёл рыхлить свою землянику. Это его успокаивало.
   Наверное, Богу молился не только он, но и Марко, потому что солнце на следующий день уже вовсю пекло и от земли утром шёл пар. Говорили, что полезли подберёзовики, и Дюся впервые прогулялся с мамой в лесок рядом с дачным товариществом. И нашёл три подберёзовика и один белый, за сыроежками Дюся поленился наклониться. Надо было присесть, чтобы сорвать гриб. Это было тяжело. Дюся был на подъёме, а когда нашёл белый, почувствовал в себе не то чтобы удаль, не то, чтобы страсть к движению, но у него возникло необъяснимое непреодолимое желание необходимости движения. Ему хотелось перемещаться самому, хотелось продолжать заявлять о себе. Вон, боровик, толстый и важный, царь грибов. И он, Дюся, подумал: а почему бы и ему, толстяку, не стать таким основным боровиком.
  

7

   На озере мысли о царе-боровике улетучились. Они -- Марко, Ксюха, Дюся -- сели на лавку, свалив рядом у сосны три велика. Народу в первый жаркий после ливней день было немного - так сказала Ксюха. Но Дюсе казалось, что народу очень много и все смотрят на него. Он услышал, что кто-то, кто загорал на влажной земле под соснами, сказал кому-то:
   -- О! Два жирдяя и с такой девкой.
   Они, конечно, расслышали. Все всё. Но сделали вид, что ничего не произошло, продолжая сидеть и хихикать, отпуская редкие фразы по поводу входящих в воду. По всей видимости, не только Дюся, но и Марко привык к оскорбительным репликам. Ксюха же обрадовалась оценке и стала его, Дюсю, подкалывать:
   -- Вла-ад! Ты первый.
   -- Нет, ты, Ксюх, -- попробовал защитить Дюсю от кузины Марко.
   -- Я - слабый пол, а вы - мужчины.
   О том, что он мужчина, мужской пол, Дюся думал чаще, чем хотелось бы. Так ли это? Какой же он мужчина, когда маму обхамил в Ашане псих и урод, а Дюся за маму даже не заступился, а ведь мог прижать хама к полке с бакалеей. Если тот хам не самбист, конечно, и не каратист, он бы испугался. Да и бойцовские приёмы вряд ли помогли против Дюсиной массы, био-массы...
   -- Пол, -- сказал кто-то позади брезгливо и капризно. - Вот именно, что пол. Мягкий ковролин.
   Он обернулся. Эта реплика адресовалась ему, а не Марко, он это понял и обернулся.
   На полиуретановых ковриках, какие носили в началке девчонки, занимающиеся в их школе хореографией, сидели две девочки в шортах и майках, ослепляя длинными худыми ногами. Сколько им было лет - пятнадцать или семнадцать -- было непонятно. Они были похожи и на лица, и на причёски, от одинаковых выщипанных бровей рябило в глазах. Девочки, которые всегда с парнями, девочки - куколки с глянца, кошечки. Рядом с ними потягивали пиво два пацана: спортивные, коренастые плечистые, один - вообще культурист -- настоящие самцы, как говорила презрительно о таких пацанах мама.
   -- Чё пялишься, ворочайся, -- сказал самец.
   И Дюся отвернулся. Но возмутился. Трусливое сердце его бешено стучало, как писали в детективах, которые читал папа, готово было выпрыгнуть из груди от избытка чувств, так писали в любовных романах, которые любила понакупить мама. Понакупить, пролистать пол-романа и бросить. Он дрожал, его переполняло возмущение, но со стороны казалось, что толстяк просто пыхтит.
   -- Давай, давай! Пробуй водичку, трутень! - сказал второй самец.
   Дюся снял футболку и выдохнул:
   -- Хорошо. Я первый.
   Ксюха посмотрела на него затравленно. Марко уставился на сосновые шишки, разбросанные по песку.
   Одна девочка-"кошечка" засмеялась:
   -- Мальчики! Вот это мой размер!
   Все четверо загоготали.
   Женщина с ребёнком, собрала вещи, скатала подстилку, сказала:
   -- Здесь сосны, пойдём, Петенька, на солнце.
   Петенька заканючил, что ему нравится здесь, потому что тут шишки и крышечки от бутылок, и женщина, бросив в сердцах: "Хорошо. Насобираешься, Петюня, и приходи ко мне", ушла.
   "Самцы" и "кошечки" гоготнули: "Переезд", но тихо, чтобы мама Петюни не слышала. А Петюня как ни в чём не бывало продолжал собирать шишки - Дюся видел это боковым зрением, когда укладывал спортивные штаны на лавочку. Он остался в шортах по колено, самые жирные места его тумбочек-окорочков были стыдливо прикрыты модными "парашютами" -- так откомментила его шорты Ксюха.
   Петюня, деловито подтягивая свои серые шортики, подошёл к Дюсе и сказал:
   -- Дядя! Посторожите мои шишки. Я к маме сбегаю за ведёрком. Мама ведёрко унесла.
   -- Хорошо, -- улыбнулся Дюся и немного успокоился.
   Компания врагов, услышав его голос, опять гоготнула, но без энтузиазма.
   -- Ты лезь, охлаждай жирок, -- сказала Ксюха. - А мы шишки посторожим.
   Марко молчал, он вперился в песок, рассматривая шишки ещё внимательнее. И Дюся понял, что Марко тоже трусит, он боится, что его начнут обзывать, а потом, может, и избивать - с таких самцов станется.
   Дюся стремглав вошёл в воду: в воде не видно его жиров - это ж не бассейн. Море часто не прозрачное, а уж подмосковное озерцо и подавно. После дождей и плюс десяти днём вода была совсем не июньской температуры. Да он и не знал, какая обычная июньская температура в озере, но предполагал, что по правилам погоды, если сейчас у погоды вообще есть правила, в июне-июле вода должна быть теплее.
   Он хорошо плавал, он ходил в бассейн с семи лет в абонементную группу. В бассейне его все знали. Сначала, давным-давно, для поддержки мама плавала по соседней дорожке среди других беспокойных мам. Два года назад время сеансов у него, перешедшего в старшую группу, и инвалидов совпало. Он, всегда считавший себя самым несчастным, ужаснулся. Мама-то, когда у Дюси начинались истерики и депрессии, кричала:
   -- Люди без рук-без ног живут, слепые и глухие, с диабетом, саркомой и лейкомой, а у тебя всего лишь ожирение второй-третьей степени.
   Но он не реагировал на мамины увещевания. Увидев же рядом с собой детей с ДЦП, он ужаснулся. Они были его ровесники, в раздевалку пускали их родителей: красивых, здоровых отцов, мамы, как будто сошедшие с обложек журналов, отсиживались во время сеанса в дорогих машинах -- потому что только благополучные родители могли возить своих детей в бассейн. Приглядевшись к этим родителям, он понял, что его истерики и депрессии - действительно ерунда, до него наконец-то дошло, какая у него счастливая семья: он же, Дюся-Владюся, не инвалид, а всего лишь жирдяй.
   Особенно ему запомнился один папа. Явно спортсмен. А ребёнок - совсем плохой, но ходил всё-таки, точнее -- еле-еле перемещался. И папа ничего: вёл себя спокойно. На то он и мужчина. Настоящий мужик, а не трус.
   А вот одна мама явно стеснялась, что у неё больной ребёнок. Она шипела на свою девочку, которая медленно переобувала шлёпки. Но девочке было всё равно, она жила в своём медленном мире.
  
   Когда Дюся поплыл изо всех сил по озеру, он вспомнил папу-спортсмена и шипящую маму, это придало ему сил. Со дна били подземные источники. Ледяные родники. Контрастное плавание. Он плавал и плавал, пока вдруг не свело ногу. У него и в бассейне это случалось, когда он много плавал кролем. Пришлось "ковылять" на боку к берегу.
   -- А вы чё? - крикнул он Ксюхе и Марко, когда ноги коснулись дна.
   -- Да мы тобой любуемся, -- рассмеялась Ксюха.
   -- Мы шишки сторожили, -- крикнул Марко. - Ну как вода? Трохи морозно?
   Он вдруг заметил, что кроме его "друзей" -- только Петюня с ведёрком. А компании - нет. Нет и полиуретановых ковриков. Когда он вылезал, Ксюха с Марко загоготали, как и те уроды. Он догадывался над чем, в душевой бассейна над ним тоже часто ржали.
   -- Ну у тебе сиськи, -- сказал Марко.
   -- Фу! - сморщила носик Ксюха и поправила обтягивающую футболку.
   Дюся вышел. Он не взял ни полотенца - ничего, поспешно натянул футболку.
   -- Парашют-шут-шут, -- смеялась Ксюха. Смеялась, а не гоготала.
   Солнце припекало. Ксюха сидела в купальнике, а Марко по пояс голый.
   -- Пошли чтоле? - предложила Ксюха Марко.
   Марко снял шорты, остался в маленьких плавках. С пузом конечно, не без этого и с жирными ляжками, но вполне себе приличный вид - Дюся о таком даже и не мечтал. И, главное, у Марко не было никаких сисек! Входили он долго, плавали отстойно. Ксюха - та хоть как-то брасиком. А Марко только нырял у берега, периодически передвигаясь по-собачьи. И это человек, выросший в портовом городе, на побережье Чёрного моря!
   -- Петюня! Иди-ка поплавай с ребятками! - крикнула мама мальчику. Петюня разбежался по песку и прыгнул, и поплыл. Дюся сразу определил: пловец. Марко посмотрел вслед Петюне тоскливым взглядом.
   -- Ну что? - выжав руками толстую косу, собранную на затылке, сказала Ксюха: -- На тарзанку?
   -- Пошли, -- сказал Дюся как можно решительнее.
   -- Да ну, -- сказал Марко. - Там эти, сто пудов.
   -- Какие сто пудов? - хихикнула нервно Ксюха.
   -- Да эти козули с этими хрюльниками.
   -- И чё? - разотважничался Дюся.
   -- Да не хорохорься ты, -- процедил Марко. - Мне и Ксюхе - не хай! Они до тебя дободались.
   -- Да по фиг, -- уверенно сказал Дюся. - Мне не привыкать. Пошли на тарзанку.
   Они подняли велики и покатили их пешком. Тарзанка была метрах в пятидесяти левее пляжа. В этом месте берег образовывал небольшой обрыв, крутой склон, а берёзы, мощные, много-и много-летние росли прямо на склоне. Склон у тарзанки переходил в пятачок суши, а не врезался в воду, как в других местах. На обрыве у берёзы толпились ребята. Берёза напоминала сгорбленную старуху с клюкой, указывающую этой самой клюкой путь: ствол берёзы раздваивался, рука-перст-указующий нависала над водой, к ней был привязан канат.
   Они поднялись в горку и встали, наблюдая как Петюня летает с тарзанки: смело, озорно летит, перебирая в воздухе ногами, плюхается далеко-далеко.
   -- Фигаро - здесь, фигаро - там, -- пошутил Марко. - Он же тама, где мы плыли, зашёл.
   -- Ну. А тут вышел, -- улыбнулась Ксюха, она сказала это таким ласковым голоском, что Дюся понял: козули с хрюльниками, по меткому выражению Марко, здесь.
   Каждый раз, когда Петюня вылезал из воды, и поднимался по крутому склону, мама говорила ему:
   -- Последний раз Петюня. Обедать пора. Иначе шишки твои здесь оставлю. Не разрешу домой нести.
   -- Ага, -- говорил Петюня, ждал, когда тарзанка освободится и снова прыгал.
   Ксюха спустилась под склон, под берёзы, но перекладина, привязанная к канату, только дразнила - допрыгнуть до неё Ксюха не смогла.
   -- Да не так надо, -- парень-самец молниеносно возник рядом, под склоном: -- Надо выше встать, ты низко спустилась.
   -- Да! - крикнул Петюня. - Зачем к воде спустились?
   -- Покажи, Петюнь, как надо. Только медленно. Видишь: тётя растерялась?
   Петюня спустился по склону чуть-чуть, схватил канат недалеко от основания - там, где он был привязан к стволу, подтащил к себе хвост каната, ухватился за палку на конце, оттолкнулся от обрыва и стал раскачиваться. Поскрипывал канат. Или дерево?.. Петюня мастерски выкидывал ноги, подвывал от избытка чувств. Три полных амплитуды и с криком: "Йо-хо!" Петюня, перебирая в воздухе ногами, прыгнул в воду далеко-далеко - на метров пять от берега.
   Самец-качок обратился к маме Петюни:
   -- Круто!
   -- Ну так. Каждый день сюда ходим. Как вы канат повесили.
   Подбежал Петюня и заскулил:
   -- Пошли домой!
   -- Чё? Опять пузо отбил?
   -- Какое пузо? Колено! - и Петюня показал на покрасневшее бедро.
   -- Опять двадцать пять, -- сказала мама. - Пока всё себе не отобьёт, не успокоится.
   -- Да ладно, до свадьбы заживёт, ты ж мужик, - сказал Самец-качок. - Тренируйся дальше, Петюня. Тренировка - великое дело. А то станешь вот как эти дяди.
   -- Неа, не стану, - замотал головой Петюня. Он уже вытерся, надел футболку и, не стесняясь никого и не прикрываясь, переодел мокрые плавки на сухие, тоже плавки. - Нет. Я таким никогда не буду. Вам очень грустно жить? - обратился вдруг Петюня к Дюсе.
   -- Да, -- виновато улыбнулся Дюся. -- Очень. Я никогда не смогу так прыгнуть с тарзанки как ты.
   -- Ага. Канат оборвётся, -- противно захихикал вдруг Марко, он всё смотрел и смотрел себе под ноги, утрамбовывая носком "сланца" траву.
   -- Ну что ты? - кричал в это время первый Самец Ксюхе. - Чё тормозишь?
   -- Да не троможу! - Ксюха пыталась подняться выше по склону, чтобы схватить канат у ствола, но всякий раз поскальзывалась. - Шлёпки скользкие.
   -- Троможу, троможу! -стали передразнивать кошечки.
   Первый самец с трудом приподнял Ксюху за подмышки и приказал:
   -- Хватайся!
   И Ксюха схватилась за перекладину,
   -- Ну, сосиска! - сказал Самец-один, и взяв её за талию, сильно толкнул по направлению от воды, то есть к склону. - Толкайся от обрыва ножками.
   -- Ножками, ножками, -- смеялись "кошечки", а Самец-качок добавил:
   -- Копытками, -- и заржал: -- га-га-га!
   -- И-иии! - Завизжала Ксюха и шлёпнулась в воду рядом с берегом.
   Послышался гогот. Петюня постучал Дюсе по ноге как в дверь и сказал:
   -- До свидания.
   -- До свидания, -- ответил Дюся.
   -- А вы очень хорошо плавали там, на гладкой воде, -- сказал вдруг Петюня.
   -- Я в бассейне научился.
   -- И я в бассейне. Что-то я вас там не видел.
   -- Молодой человек - дачник, -- сказала Петюнина мама. - Пойдём, раненый боец.
   И Петюня захромал, всем своим видом показывая, как ему тяжело. Он то и дело трогал колено и поглаживал распухшее бедро.
   -- Нормально для первого раза, -- сказал Самец, протянул Ксюхе руку и вытащил её из воды.
   -- Тут глубоко! - говорила Ксюха. - Резко дно пропадает.
   -- Руку давай! Брюхо-то отбила? - приобнял Ксюху Самец, когда втащил её на обрыв.
   -- Неа, - улыбнулась Ксюха.
   -- Да ладно. Вон, пузень красный.
   -- Чё? У меня--пузень?! -- Ксюха явно почувствовала себя хозяйкой положения.
   -- Да ладно, ладно, не реви, - и Самец-один нежно похлопал Ксюху по плечу.
   Позади послышалось хихикание, потом гогот. Дюся понял, что гоготала и хихикала та "кошечка", которая осталась сейчас без своего парня.
   -- Ну чё? Познакомь со своими недоношенными! - сказал Самец-один.
   -- Да чё знакомить-то? Это мой кузен.
   -- Кузен, -- улыбнулся щелью между зубами Самец-качок.
   -- Марк, -- сказал Марко и пожал протянутые руки самцов.
   -- Марк?
   Марко закивал, а Ксюха поправила:
   -- Нет: МаркО.
   -- Чё? Хохол?
   -- Сам ты хохол. С Николаева я. - Марко встряхнул пожатую кисть, что подсказало: рукопожатие было сильнее, чем он рассчитывал, много сильнее.
   -- Это где?
   -- В Украине.
   -- Я и говорю - хохол.
   -- Я русский. У нас на Николаеве русских большинство.
   -- Восточная?
   -- Трошхи.
   -- Трошки, -- улыбнулся Самец. - А говоришь, не хохол. А этот? Тоже хохол?
   Дюся молчал. Он очень хорошо знал, чем заканчиваются такие "знакомства".
   -- Да этот... Это сосед, -- презрительно махнула Ксюха в Дюсину сторону.
   -- Сосед, -- ухмыльнулся Самец. - Как зовут, сосед?
   -- Влад, -- сказал он.
   -- И меня Влад, -- рассмеялся Самец. - Ну привет, тёзка.
   Влад протянул руку, и Дюся пожал её. Сильно, как можно сильнее.
   -- Сразу видно тёзка, -- одобрил пожатие Влад-Самец.
   -- Я - Киря, -- подошёл Самец-качок и так сжал Дюсину лапу в рукопожатии, что Дюся чуть не закричал. - Они - указал Киря на "кошечек" -- Ева и Снежана.
   - А чё жирный такой? Болеешь? - спросил Киря, ухмыляясь.
   -- Он не болеет, -- сказала Ксюха. - Он с детства такой, раскормленный.
   -- Худей. Вот: с тарзанки прыгай и похудеешь. Руки нагружены, руки - главное. А плавать ты умеешь, мы поняли, прилично для дачника гребёшь.
   -- Да, Владик! Пускай он прыгнет! - послышался голос одной из "кошечек". - И как можно чаще. Скучно же.
   -- Да ты чё, обалдела? - сказал Киря-качок. - Он канат порвёт.
   -- Ни, -- сказал вдруг Марко. - У нас в аква-парке на море до двести кила все аттракционы были. И тарзанка.
   Раздался оглушительный гогот. Смеялись те, кто ждал очереди у тарзанки - всё девушки с ослепительными фигурами. Смеялись "кошечки", отбрасывая назад пряди длинных русалочьих волос. "Кошечки" как по команде поднялись с коврика и оказались обе одинаково высокого роста - выше самцов.
   -- Да чё стебётесь, лохуны? - сказал вдруг тёзка-Влад. - Завтра к нам тоже аттракцион приедет. И он тоже до двести килограмм.
   "До двухсот", -- подумал Дюся, но промолчал.
   -- Ну, давай, Недоношенный! На амбразуру! - приказал Влад-самец, и Дюся подумал: "Пусть я сейчас разобьюсь. Пусть оборвётся канат. Пусть. Всё пусть".
   -- Я тебе не помогаю, тёзка? - спросил Влад-самец.
   Дюся помотал головой: мол, нет.
   -- Эй, братва, расступись! Дай дорогу борцам сумо!
   И все расступились. Красивые ребята-дачники, их девушки в ослепительных микрокупальниках - все! "Кошечки" и Киря-качок по-хозяйски подошли к краю обрыва.
   Дюся сорвал футболку, бросил её, даже не посмотрел куда, аккуратно заскользил вниз. Лишь бы не упасть: за своим пузом он не видел, куда наступал... Поскользнулся, но ухватился за мощный берёзовый ствол, вцепился в начало свисающего каната - под ногтями заболело. Но--главное!-- не упал! Подтащил к себе канат. Схватился за перекладину и... повис. Он не слышал хохот, он знал, что надо побыстрее раскачаться и прыгнуть, чтобы наблюдатели как можно меньше глумились, какой он, сисястый жирный урод, "летает" туда-сюда. Руки устали, но его хватило бы на ещё одну амплитуду - ведь под жиром было немного и бицепса, и даже трицепса - дома он жал гири, и это пригодилось сейчас. Он брыкнул о воздух, как Петюня, чтобы раскачаться ещё сильнее и прыгнул. Не часто, но он прыгал в бассейне с тумбочки, а дважды, пока ещё не стал таким жирным и сисястым - с метровой вышки. И это тоже сейчас пригодилось: он вошёл солдатиком с минимумом брызг. "Брызги от неправильного входа в воду", -- так говорил ему тренер. Об этом Дюся и вспомнил, когда погрузился в воду. Пятки болели. "Солдатик" на тарзанке не катит", -- понял Дюся. Он вынырнул и поплыл к берегу. Он с удовольствием бы поплыл подальше-подальше от берега, от этого "лобного" места - оно сразу не понравилось ему, какое-то странное чувство примазалось к волнению и "комплексу новичка" -- чувство опасности. Ох, как захотелось ему вдруг уплыть на другой берег! И шут бы с этой футболкой, да и пусть она, его любимая ти-шорт, доживает свои дни на земле, пусть остаются на обрыве кеды его "сорок пятого-растоптатого" -- лишь бы больше не терпеть издёвок, не видеть этих лиц и, главное, не чувствовать эту непонятно откуда "прилетевшую" опасность. Футболка недорогая, мама и ругать не станет. Мама много прошлой осенью накупила огромных футболок с большой скидкой. Да и он сам этой весной прикупил со скидкой флисок... Дико большие размеры, как и мелкие, малюсенькие, были представлены на тотальных распродажах. Он думал об этом, пока вылезал, пока аккуратно карабкался вверх, в горку, пока втискивал грязные ступни в кеды и зашнуровывал их... И тут Дюся опомнился. Он стоял рядом со своей футболкой, уже кто-то другой раскачивался на тарзанке... Жизнь продолжалась, шла своим чередом... Дюся встал на солнце пообсохнуть, потом - несколько шагов туда, вглубь, где у "кошечек" была разбита палатка. Он приходил в себя, в голове (или в ушах?) переставало шуметь. Он уже стал слышать, что говорят вокруг, он уже поднял свой завалившейся у соснового ствола велик. Велик был один. Понятно: Марко и Ксюха смылись, бросили его, жирдяя, на съедение кошечкам и самцам, а его велик рухнул, никто не прислонил его обратно к стволу.
   -- Ну ты и недоношенный! - сказал Влад. - Прав Киря. Попрыгаешь так с месячишко, и канат разорвётся.
   -- Да ладно, -- подошла к Владу-самцу девушка и обняла его. - Ничего не разорвётся. Тут, вон, сколько народу прыгает - скорее дерево рухнет.
   -- Да-аа, -- протянул Киря. - Дерево мощное. А канат оборваться вполне себе может. - Ты как, Недоношенный, надолго к нам?
   -- Да я тут всегда, все годА, в смысле летом, -- сказал Дюся как можно более отрешённо и независимо. Он заметил, что сейчас почти уже не сжимается внутренне его трусливое сердце. Они не страшные эти ребята, они не бьют со спины, как одноклассники, они не лепят ему сзади бумажку с надписью "жир".
   -- Ну и отлично. Будешь показательно летать тут у меня. Ну прощай, тёзка, идти надо. - Влад пожал Дюсе руку даже с каким-то дружеским оттенком. - Да отстань ты, Ева, -- обратился он к кошечке, обнявшей его сзади, и резко рванул плечами.
   Девушка ничего не сказала. Дюся заметил, что лицо её с выщипанными по глянцевому образцу бровями очень грустное, очень и очень, и ему показалось, что девушка сглотнула, чтобы не заплакать. "А Влад-то, с Ксюхой хочет замутить", -- подумал вдруг Дюся.
   Дюся возвращался домой один. С какой-то новой лёгкостью нажимал на подъёме педали блестящего нового вела. (Дома-то, в Москве, у него был велотренажёр, вот педали и крутились легко.) Дюся не думал ни о чём, даже не вспомнил, не забеспокоился: куда пропали Марко с Ксюхой, куда они делись за то непродолжительное время, пока он тарзанил. Дюся был уверен, что они специально смылись, чтобы избежать его компании. "Они стыдятся меня, как и все остальные", -- подумал Дюся. В школе с ним тоже стыдились идти рядом, разговаривать. Ко всему привыкаешь, просто немного грустно.
  

8

   Дома он напился смородинового чаю, походил по грядкам, заряжаясь от них спокойствием: полюбовался на цветущую буйным цветом "Фестивальную", на начинающую цвести "Мице Шиндлер", на ремонтантную в башне из автомобильных покрышек. Он вспомнил, как папа "отлавливал" по интернету отслужившую своё резину, вспомнил, как мама радовалась, когда нашла на поселковой муниципальной помойке две практически новые покрышки и катила их по дороге до дачи. Он вспомнил, как раньше, до этой весны, боялся и нос показать с участка и квартиры, обременяя родителей всем на свете: покупкой еды и одежды, как боялся даже курьеров, которые доставляли покупки в квартиру.
   Он провалился в сон, ни разу не проснулся. До полудня он ждал, что за ним зайдут Ксюха и Марко, но никого не было. Он вдруг так обиделся! Они стыдятся его, как и одноклассники. А он-то подумал: ну и что, что вчера слиняли, а сегодня придут, позовут... Дюся решил никуда больше не выходить, даже если Ксюха и Марко зайдут; как и в былые времена до сентября сидеть и учиться или окучивать грядки. Как в былые времена он сел решать задачки по физике. Физика была его любимым предметом, он перешёл в девятый, но решал задачки из сборников-тестов по ЕГЭ -- для этого ему самостоятельно пришлось пройти первые производные и тригонометию. После обеда он опять засел за задачи, теперь из старого и до сих пор самого лучшего сборника Пёрышкина. Споткнулся на мальчике, пытавшемся вкатить в гору велосипедное колесо. Дюся мысленно обозвал себя "жирным дебилом", затосковал и решил прогуляться на озеро один. Он шёл по дороге и думал: ничего страшного не произошло. Он просто прогуляется, просто поплавает как обычно...
   На пляже устанавливали батуты: взрослый - побольше, другой -- поменьше. Рабочие покрикивали, не подпуская отдыхающих к свежевыкопанным ямам. Тёзка-Влад стоял с жёсткой папкой и прищепленным к ней накладным.
   Скамейки были заняты - суббота, дачники приехали на выходные, сидят, греются в июньском солнце. Марко и Ксюхи он при первом оглядывании пляжа, не увидел. А вот "кошечек", Еву и Снежану, расслышал по хихиканью, переходящему в гогот Кири. Они сидели у домика спасателя, рядом с лодками и катамаранами, перевязанными и перевёрнутыми вверх дном.
   -- Влад! Недоношенный пришёл.
   Влад-самец обернулся:
   -- О! Владуха! Иди сюда.
   Они обменялись рукопожатием.
   -- Ты чё думаешь, я тут главный?
   Дюся молчал, он ничего не думал, он уже жалел, что не выдержал и пришёл. Жил взаперти последние семь лет, чего же ему теперь нужно среди обычных людей? Ах, да: он же решил заявить о себе. Ксюха и Марко его кинули, это ясно. А эта компания? Чего ждать от неё?
   -- Я тут заменяю спасателя на самом деле, -- не дождавшись ответа продолжил Влад. -- Спасатель наш, Василь - знаешь его? - он в спортроте. Спортроты возродили. Повезло. И я тут это лето и следующее -- за главного. Зарплата -- ерунда. Я не из-за зарплаты. Главное - ответственность, не подвести администрацию города, чтобы никто не утоп и не покалечился. О! Вроде укрепили! - указал Влад на батут: -- Иди, Недоношенный, опробуй. Опытный путь, так это в науке называется?
   -- Эксперимент это в физике называется, -- сказала "кошечка", та, которая грустная -- Ева. Она подошла ближе, к батуту.
   -- Не-ет. Эксперимент - это одно. А тут - опыт, физический, -- улыбнулся Влад-спасатель. -- Ну давай. Двигай тазом, -- сказал он, помогая Дюсе залезть на батут.
   -- Да нормально поставили. Чё, недоверие? - подскочил мужик, видно старший из четверых.
   -- Да ничё, -- огрызнулся Влад. - Просто я никому не верю. Вот чё. Извини, друг.
   -- И ты извини, командир, -- пошёл на попятную рабочий.
   Влад-спасатель вскочил и стал раскачивать батут.
   -- Э-ээ! Перебор! - возмутился тот же рабочий.
   -- Ты, Недоношенный, сколько весишь?
   -- Сто двадцать, -- пыхтя сказал Дюся.
   -- А я -- восемьдесят. Батут до двести, так? -- и Влад указал на табличку на сеточной стенке батута
   -- Так, командир!
   "До двухсот", -- подумал Влад. Он прыгал на батуте и думал: "Рабочий в деды спасателю годится, а называет его "командир". Странно".
   На Дюсю смотрели, подходили к батутам, но Влад неизменно говорил:
   -- Отойдите! Не мешайте испытаниям!
   Потом Дюся уже не прыгал -- прыгал только Влад, а Дюся колыхался вверх-вниз от его прыжков... Так же, колыхаясь вверх-вниз, он слез с батута.
   -- Испытание прошло успешно, -- держась за поясницу, выпрыгнул с батута на землю Влад. - Ой! Спину потянул. Вкапываем теперь, мужики, батут номер два.
   Рабочие с энтузиазмом взялись за лопаты, один побежал к газели, притащил булыжники, которыми для устойчивости обкладывали ножки.
   Дюся стоял позади Влада, приходил в себя.
   -- А-а, Недоношенный, ты ещё здесь? - обернулся Влад, хотя прекрасно знал, что он, его жирный тёзка, ещё здесь.-- Слушай, я хотел с тобой поговорить. Мы тут вчера поржали над твоими.
   -- Над кем?
   -- Да над хохлом твоим и девчонкой. Ты бы извинился за нас. Ну там, что мы больше не будем и тэ дэ. Лады?
   -- Я не знаю, -- вдруг жёстко сказал Дюся: он озверел от перегрузки на батуте, ноги отяжелели, будто к ним привесили гири. - Я не знаю. Я к ним не хожу, они сами ко мне в гости ходят, но сегодня не пришли.
   Он легко был готов попросить за тёзку хоть сто прощений, но он не мог представить, что ему нужно идти к Ксюхе на 3-ую Издательскую, стоять под железным забором и ждать, пока тётя Елена сначала спросит "кто?", хотя всё видит по видеонаблюдению, потом потащится за пультом, чтобы разомкнуть дверь - мама рассказывала, что тётя Елена всегда так тянет время. "Прячет свои бриллианты, наверное", -- смеялась мама. Вот поэтому Дюся и стал отказываться.
   -- Ну и лады. Если в гости придут, извинись. Тут, понимаешь, тёзка, такие дела. Этот хохол по-моему обиделся, что я его сестрицу, кузину то есть, сначала на тарзанку подсадил, а потом поухаживал, ну там руку подал и тэ дэ. Хохол и говорит: "Надо брёвнышки кОтить, чтоб не лазить к стволу, а як с табурета с этих брывэн виснуть". Все посмеялись "кОтить" же, вот и посмеялись. А Ева, ну, видел там...
   -- Где?
   -- Ну, Ева и Снежана, две наши девчонки...
   -- Ага...
   -- Ева и говорит: "Бревно прикатить можно? А как на него забраться? Оно же из под ног покОтиться?" А хохол говорит: "Надо лОжить на попа, и кОтить нэма". Ну и все -- ржать как кони, а твоя эта, Ксюха, зыркнула, взяла своего хохла -- сели на велики и укОтили. Мне по фиг, но ты, если встретишь, извинись. Я ж теперь всё-таки лицо ответственное, не малолетка какой. Я и День физкультурника проводить в августе буду. Мне надо учиться налаживать контакт с населением. Ерундень конечно, а совесть болит. Если б не должность, то и по фиг. Ты куда сейчас?
   Дюся пожал плечами, больно отдало в спине. "Чёртов батут", -- подумал Дюся.
   -- Да иди к нашим тогда. На всё лето или в Турчатник какой, Бали?
   -- Нет, -- улыбнулся Дюся. - Летом я тут на даче все года.
   То, что он "летом тут", расположило спасателя к нему ещё больше:
   -- Ну и ступай к нашим. Ев! - крикнул он, не оборачиваясь.
   Ева, та, что накануне всячески ластилась к Спасателю и расстроилась, когда он её отшил, тут же оказалась рядом.
   "Летает она что ли?" -- подумал Дюся, смерив взглядом расстояние от домика до места, где почти уже установили детский батут.
   -- Ев! Попрыгай чуток.
   Ева залезла на батут и сделала что-то вроде сальто.
   -- Гимнастка, -- удовлетворённо сказал спасатель. - Гимнастика у нас во Дворце спорта, знаешь?
   Он покачал головой: нет, мол.
   -- Ну... В Военном городке - Дворец спорта, жемчужина в грязи, как пишут в газетах. Знаешь?
   Дюся скорбно покачал головой.
   -- А, ну да, ты ж дачник. Ев! Хорэ!
   Девушка тут же выпорхнула с батута.
   Он повесил на батуты таблички: "Работают с завтрашнего дня", подписал документы и отдал заискивающему перед ним бригадиру. Бригадир оказался посовместительству водилой, быстро залез в кабину, остальные рабочие разбрасывали по пляжу лишнюю землю, мокрую, грязную, липкую, после недельных затяжных дождей, кишащую жирными червяками.
   Кто-то подбежал, стал собирать червей прям в ладонь.
   --Рыболов, -- рассмеялась Ева.
   -- Ты Недоношенного просила?
   -- Ну да, -- улыбнулась Ева.
   - Получай. Сама с ним, -- кивнул Влад, было заметно, что ему очень нравится, что всё идёт по плану, и нет никаких "непредвиденных" обстоятельств. -- А мне ещё отзвонить в два места надо. Ты там скажи, чтоб Киря из планшета вылезал, мне фоты в администрацию сбросить надо и отчёт. Он стал фотографировать батуты на смартфон.
   -- Пошли к нам, -- Ева взяла Дюсю за руку.
   -- Ща! Велик!
   -- Ну приходи тогда, -- сказала Ева. -- Я тебя просила у него. Ты мой.
   Он, не веря до конца в происходящее, подошёл к стволу, на этот раз еловому, оторвал руль, испачканный в смоле, и покатил велик к домику спасателя.
  

9

   Он не понимал, как жил раньше. Как он мог всего бояться, прятаться, скрываться? Кто его так запугал? Одноклассники, глумящиеся над всем и вся? Или это врачи запугали маму? "Скорую" вызвали, когда он, полугодовалый, начал плакать. Родители решили: раз плачет, значит что-то болит, и вызвали. Оказалось - уши, но врач не преминула предупредить маму, что у ребёнка "ожирение первой степени" и "шеи нет".
   -- Это у нас семейное, -- парировала мама. - У меня тоже шеи в младенчестве не наблюдалось и толстенькие в детстве у нас были все.
   Но когда десяти месяцев отроду, научившись сносно ползать, он стал самостоятельно находить еду, точнее её учуивать, когда, научившись стоять, он стал открывать не только нижние, но и третьи снизу ящики с печеньями, когда в одно прекрасное утро, еле продрав глаза, мама обнаружила любимого сынишку около открытого холодильника, -- до сих пор доподлинно неизвестно, как годовалый ребёнок смог его открыть! -- стало понятно, что гены генами и бесшеее бесшеим, но таких прожорливых малюток у них в роду никогда ещё не нарождалось.
   Он не хулиганил, не дрался на мечах, как другие мальчишки, он не любил игрушечные пистолеты. Он любил игрушки, вокруг которых надо было ползать - это напоминало ему счастливое младенчество, когда его не ограничивали в еде, и даже, поначалу, радовались. Он обожал строить на полу узоры из кубиков, когда подрос, полюбил железную дорогу. Главное ползать по полу! Железная дорога у него была самая лучшая, но и она ломалась. Тогда папа разбирал поезда и вагоны и что-то там паял, подпаивал... С железной дороги он полюбил электротехнику, потом статику с динамикой, а потом и физику вообще. Давно уже паяет он сам, сам чинит разнообразное китайское игрушечное барахло, которое приносят мамины и папины сослуживцы от зарёванных своих детей, а на даче с наслаждением меняет шнуры и вилки прабабушкиным фену, вафельнице, и алюминиевой печке-чудо. Но вафли из старой рижской вафельницы почему-то в прошлом году перестали радовать его...
   -- Взрослеет, -- испуганно сказала мама папе.
   Больше всего он уделял время механике. Просто потому, что с механикой ему было сложнее всего по жизни. Что статика, что динамика - в его случае не имело значения. Силы притяжения его с другим миром, миром обыкновенных людей даже не подозревающих о своём счастьи, стремились к нулю... А теперь - всё наоборот. Он познакомился с местными. Они были настоящие и старше его. Конечно выглядел-то он на двадцать, во всяком случае именно такой возраст предполагали окружающие. Но ему четырнадцать. А им? Снежане -- шестнадцать, а Еве -- восемнадцать. Они все учились в поселковой школе, перешли в одиннадцатый. Это всё Киря поведал, перескакивая с пятое на десятое, приправляя рассказ сальными шутками, но почти совсем не употребляя мат. Еву, пока она занималась гимнастикой, возили в город и училась она там. Но Ева травмировалась и вернулась в местную школу. Ева и сама пожаловалась ему, -- Недоношенному!--что два года пришлось учиться в девятом классе: год -- в городе, а потом здесь, в посёлке, а всё из-за того, что родители наотрез отказались, чтобы она уходила из школы. Они требовали от дочки одиннадцатилетки. И пришлось оставаться на второй год -- ГИА-то по русецкому в городской школе было написано на "два".
   -- Но я не жалею, -- улыбалась Ева. - Я, прикинь, что-то понимать начала, даже вдруг по физике, прикинь? Что-то в мозгах щёлкнуло на втором году отсидки в девятом. Хочешь, нарисую?
   -- Нарисуй, -- спустя неделю он уже совершенно спокойно с ней разговаривал и мог, не стесняясь, смотреть ей в лицо. Ева была просто недосягаемой мечтой, каким-то эфиром, пшиком, картинкой, а тут вдруг - рядом с ним и нисколько им не брезгует.
   -- Вот отгадай что это? - и она принялась рисовать на песке схему сосновой веткой.
   -- Зеркалка, -- сказал он.
   -- Вот! Молодец!
   -- А это? - Ева прочертила лучи.
   -- Луч через призму.
   -- Ну, ты даёшь, -- вставил Киря, отрываясь от планшика.
   -- Дисперсия, ага, на разные цвета луч раскладывается,-- удовлетворённо сказала Ева.
   "Когда созреет клубника, я соберу ей самую лучшую, самую крупную", -- решил Дюся.
   -- Чё рисуете-то? - подошёл Спасатель
   -- Да по физике.
   -- А! Давай, упражняйся, -- одобрительно сказал Спасатель и обратился к нему: - Ну, Недоношенный, -- время.
   "Время пришло", -- с грустью подумал и Дюся, но собрал волю в кулак, заставил себя подняться с песка, и пошёл на тарзанку.
   Экзекуция была ежедневной. Точнее так: по всем погожим солнечным дням. В пасмурные дни показательного испытания не проводилось, только если Ева попросит.
   Он плёлся на тарзанку и размышлял. Ева опять не в ахти каком настроении. Причину он не знал. Как он понял, Ева была с Владом. Тот другой спасатель, Василь, который сейчас был где-то далеко, мутил с Евой. И то, что это любовь с легендарным Василем прекратилась у Евы давным-давно, её в глазах Влада-спасателя абсолютно не оправдывало. Он пренебрегал Евой, относился как к какой-то легкомысленной и взбалмошной, но при этом покупал ей дорогое пиво "Миллер" и рыбу скумбрию горячего копчения, за которой надо было ехать в город. В принципе, от озера до города можно было дойти пешком, но Влад-спасатель ездил, его всегда кто-то подвозил. Иногда посылали Кирю. Дюся подозревал, что скоро и он будет на посылках у тёзки, пока же он только развлекал его девушку висом, качаниями и прыжками с тарзанки. Да, он был клоуном, игрушкой, шутом. Его держали при себе эти красивые девушки и спортивные парни как "неведому зверушку". И он был согласен не только на это, но и на большее. И он знал, что это большее рано или поздно наступит. Канат тарзанки утончался около петли, опоясывающей ствол. Он уже немного начинал лохматиться--об этом сообщал юркий Петюня, залезавший по стволу до места петли.
   -- В том году ближе тарзанка привязана была, а в этом дальше, -- канючил Петюня. - Вот и лохматиться.
   -- Это, Петь, чтобы раскачиваться сильнее, и ногами от обрыва толкаться сильнее. В том-то году обрыв тормозил, больно ударялись, если раскачаться. Помнишь? - спорил с мальцом Киря.
   -- Да помню, -- Петюня -раз!--и растянулся на шпагате прямо на земле. -- Я ни разу не ударился. Ноги надо вовремя выставить и всё.
   -- В том году менее безопасная была, -- подала голос и мама Петюни, добрая и милая женщина, похожая на пацана, а не на маму.
   -- Вот и пришлось подальше, -- вступал в разговор Влад.
   -- Рано или поздно канат порвётся, -- сказал Киря.
   -- Не пугай людей! Ерунду говоришь, -- сказала Ева.
   -- Ну не всем же, как ты, истины изрекать, -- язвил Влад.
   "Порвётся или нет? Или она меня просто успокаивает?" - подумал вдруг Дюся. В принципе порвётся рано или поздно, но не сейчас, и даже не в этом году -- до сентября прочности по-любому хватит. Дюся запретил себе об этом думать.
   Он любовался Евой: тем, как она двигается, сидит, пьёт пиво... Многие наблюдали с обрыва за полётами тарзанов, никто из тарзанов не принимал всерьёз Кирино предупреждение. В жаркие выходные у обрыва собиралась очередь. С утра и до вечера. Утром прыгали спортивные дети правильных спортивных родителей, вечером - подвыпившие мужики часто массой не отличающиеся от Дюси. Его же время было дневное. Ева к этому времени прожёвывала маленький кусочек скумбрии, клала руку ему на плечо, от чего он испытывал неземные ощущения счастья вперемешку с грустью. Он знал, что Ева - не для него, да и не для таких, как Влад. Дюся видел, что и Влад понимает это, поэтому и унижает, поэтому и обижает, поэтому и отпускает шутки по поводу её интеллекта. Дюся знал по школе, что человек проигрывающий напускает себя безразличный высокомерный вид, старается унизить и оскорбить превзошедшего его, вывести из себя. Ева этого не видела, не понимала, она обижалась на Вдада и переживала, старалась этого не показывать, но от жирдяя со стажем не укроется ничего: он привык, образно выражаясь, наблюдать в замочную скважину, он всю жизнь так и делал. Дюся не знал какой был тот, настоящий спасатель, которого сейчас заменяет Влад и который Еву бросил, может, вот он и был её достоин. Но Влад-самец - точно не для Евы.
   Дюся привык к случайным зевакам, измученным тусклым времяпровождением на ярком солнце и осторожно размазывающим крем от загара по варёным плечам, привык Дюся и к постоянным зрителям - с некоторыми обменивался рукопожатием. Он научился раскачиваться уже и по три, и по четыре амплитуды, прыгать так же как Петюня - на пять метров. Он, подражая Петюне, пытался перебирать ногами воздухе и даже делать сальто, вызывая взрыв хохота у зрителей. Со стороны это, наверное, смотрелось больше чем комично. У него давно не закладывало уши от испуга, он привык, освоился. Когда пытался перебирать в воздухе своими слоновьими ногами, слышал возгласы "О-оо!" и аплодисменты, когда выныривал -- слышал удовлетворённый гул. Он старался подольше задержаться под водой, чтобы немного попугать Еву. У него была и ещё одна цель: он пытался дотронуться ногами до дна -- чем сильнее отталкивание от планки и больше скорость, тем глубже по закону Архимеда должен он погрузиться, но нельзя забывать о центробежной скорости, идущей по касательной к дуге траектории. Она была разной, она мешала погружению -- ведь каждое раскачивание, каждый прыжок, индивидуален! Вот поэтому погружение всегда было разным.
   Он прыгал теперь и по два раза, и по три раза подряд без очереди. Иногда крикливые родители противных наглых детей, которым приспичило прыгнуть именно сейчас, грубо останавливали его "шоу". Если Влад-спасатёль был рядом, он тормозил родителей, потакающих прихотям "мелких", предупреждая, что с непривычки можно получить "травму". Если Влада не было, что случалось чаще, никто ничего не говорил родителям, никто не предупреждал: ребёнок ударялся о воду, вылезал, воющий, на берег и он, Дюся-толстяк, помогал подняться малышу в крутую горку, на обрыв, подталкивая сзади. Почему он? Да потому что он виноват -- глядя на него, ребёнок загорелся желанием прыгнуть...
   Дюся уже слышал на пляже, проходя мимо загорающих или играющих в волейбол:
   -- Вот и наш Недоношенный, он с тарзанки прыгает.
   Он становился знаменитостью пляжа. Его узнавали. Не так как Влада и Кирю, но всё-таки... Сезон вошёл в зенит. Киря стал ходить с пластиковым коробом -- сумкой-холодильником, сверкал огромными трицепсами продавал пиво, сигареты, сухарики и чипсы - ни одна дама не пропускала продавца. Группы парней, мужчин, мужиков, заметив Кирю, начинали натужно ржать и подкалывать засмотревшихся на атлета-коробейника девушек, жён и женщин. Влад брал деньги за катание на лодках и катамаранах, а чтобы покататься на катамаранах в выходные выстраивалась очередь из дам, их дочек внучек. Влад по-джентельменски обращался с желающими покататься дамами, иногда сам катал их внучек, бережно высаживая их на берег, как маленьких королев. Дамы были в восторге. Они не могли даже предположить, как этот "воспитанный" спасатель обращается с Евой!
   Еву знали далеко не все. Она держалась в тени, так же как и Снежана. На пляже было много красивых девушек. У Кири же, как и уДюси, конкурентов почти не было. Попадались подкаченные парни, впрочем и жирные-прежирные мужчины попадались тоже. Один толстый дядька приходил, ложился на подстилку (всегда на живот) под кусты ивы, чтобы была тень, и начинал отвешивать остроты по адресу тех, кто заходит в воду, или плавает с детьми, или проезжает мимо на велике, или проходит мимо с собакой, или просто проходит мимо без собаки, велосипеда, ищет место для "приземления". В полдень тень от куста исчезала, дядька прикрывал лысину детской панамой и начинал комментировать отдыхающих более резко и острее. Сам он ни разу не окунулся - Дюся понимал почему: этот противный мужик комплексовал.
  
   Марко и Ксюха ходили на противоположный берег. Он наблюдал их микрофигурки ежедневно, и они его тоже - он был уверен. Но ни разу он не встретил их ни по дороге на озеро, ни обратно. Он не понимал, почему они перестали к нему заходить. Что он сделал не так? Ведь его и не было, когда Марко засмеяли с этим "лОжить-кОтить". Неужели они игнорируют его из-за того, что он прибился к поселковой компании? Получалось, что он как бы предал Ксюху и Марко? Дюся видел, как уважительно общаются с Кирей, и, особенно с Владом, ребята, сезонные туристы, разбивающие палатки на берегу. Снежана и Ева были красавицами посёлка... Но Дюся и не лез к ним, они сами его приблизили. Ежедневный бесплатный цирк - за этим он и был нужен. Они никогда не представляли его своим знакомым, подходившим поболтать и обменяться сплетнями и новостями, да и те, подходившие знакомые, никогда не здоровались, не кивали ему. Редко спрашивали: "Это кто?" Тогда Ева обнимала Дюсю за шею сзади, как девочка наконец дорвавшаяся до каруселей на игрушечной лошадке, и отвечала "Это мой парень" -- в ответ раздавались смешки, а иногда хохот. Он расстраивался, когда хохотали, но он был абсолютно счастлив, когда слышал от Евы: "Это мой парень", и чувствовал у себя на шее её тонкие руки.
  

10

   Принести ей землянику он так и не осмелился. Но вдруг она сама пришла к нему на участок, очаровав маму. Ева бы очаровала и папу, но папа уехал в город за творогом. Мама жаловалась: у Дюси всё чаще стало сводить ножку, нужны сыры, нужен кальций.
   Ева узнала "Фестивальную"! "Кардинал" не узнала, решила, что это "Талисман". Ремонтантная вертикальная грядка её не удивила. Она сказала:
   -- У нас также в теплице. А я не люблю такое, извини.
   Он молчал. Она продолжила:
   -- Я и горки каменные в цветниках не люблю. Просто мне нравится, чтобы всё росло под ногами. И сорняки, и земляника.
   -- Ты -- ешь!
   -- Спасибо, -- улыбнулась она. - Я до двенадцати не ем, пью чай. И так, с этим пивом поправилась.
   Она переживает, что поправилась?! Она, худая, с талией тонкой-тонкой и узкими бёдрами. Он на пляже с некоторых пор запретил себе смотреть --- трусики у неё были сзади такие: полосочка посередине, переходящая в треугольник на крестце...
   Он почувствовал, что должен пригласить её в дом и сказал:
   -- Может, тогда смородинового чаю?
   -- А с бергамотом у тебя есть?
   -- Есть, -- обрадовался он.
   Он хотел провести её в дальнюю часть дома, где всё было сайдингово и современно, но она не прошла дальше второй комнаты, кинув взгляд на печку, сказала:
   -- Печку вам мой прадед клал.
   Она, положив в чай сразу три ломтика лимона и, поймав его удивлённый взгляд, пояснила: -- Это я печень чищу. Для печени лимон хорошо. Не сыпется?
   -- Что?
   -- Ну, печка. Я почему спрашиваю: у некоторых сыпется.
   -- Что?
   -- Да печка.
   -- А-аа, -- улыбнулся он. - Сыплется, но только в одном месте.
   -- Раньше, давно, цемент был не жаропрочный. Мой прадед уж изгалялся как мог, как только со смесями не экспериментировал. Но и гарантию давал тридцать лет, честно предупреждал, что сыпаться потом начнёт.
   -- Кирпич прочный, нормально.
   -- Не кирпич, а цемент.
   -- Да мы подмазали и нормально, -- улыбался Дюся.
   -- У меня папа тоже печник, но теперь печки редко кладут, так для экзотики, всё на газу, но вытяжки по-любому всем класть надо. Некоторые ещё камины заказывают. Она вдруг посмотрела внимательно и преданно: -- Вла-ад...
   Она так и раньше иногда к нему обращалась, когда надо было отнести пустую бутылку в мусорку или разделать скумбрию, отделить от хребта. Он уже знал, какие кусочки она любит. С хвоста - никогда, только средние, а Снежане, наоборот, больше нравилось хвостовое рыбье мясо.
   -- Вла-ад, у меня к тебе дело...
   -- Что такое? - он ни разу ещё не назвал её по имени. Сейчас был подходящий момент, но он подозревал, что дело неприятное, ей что-то позарез нужно от него, поэтому и явилась. Но что?
   -- Ксюха - кто она?
   И он рассказал про Ксюху. Всё, что знал.
   -- Понятно. А то я всё думаю: что он вдруг с ней. А они, значит, в Дубках строятся. Понятно-понятно.
   -- Кто? - не понял Дюся. -- Марко с ней? Так я же говорю: он из Николаева, брат двоюродный, там же война.
   -- Ну допустим, в Николаеве никакой войны нет, -- жёстко сказала Ева.
   -- Тяжело там, -- попытался он защитить беженцев.
   -- А кому легко? - взвилась Ева. -- Если кто-то против, просто молчит и врёт что "за". Новости-то слушаешь-смотришь или ты только "новости друзей" читаешь?
   Он не ответил, не стал колоться, что доверяет только ЖЖ. Он просто не хотел говорить о политике, особенно после того, как в кровь подрались на пляже два подвыпивших мужика. "Коммунячья харя и либеральный чмошник" -- сочно и ёмко откомментировал Киря, после того, как разнял дерущихся.
   -- Марко и в школе здесь хочет остаться, -- Дюся решил сменить тему. -- Они и перезимовать здесь хотят.
   Ева перебила его:
   -- Ты знаешь, что Влад с Ксюхой встречается?
   -- Нет.
   Ему было всё равно, с кем встречается Ксюха. Было совершенно ясно, что Влад не просто так ей помог на тарзанке тогда при знакомстве. Но Еву постарался успокоить:
   -- Гонишь, -- сказал он нарочито беззаботно и принялся уверять дальше: -- Влад весь день на пляже. Он же всегда, когда не занят, с тобой... с нами.
   -- А ночь на что? - уставилась на него Ева небольшими, даже маленькими глазами. - Они по вечерам... Их у магазина видели наши.
   Он не стал уточнять кто это - "наши", он и так понял, что это местные ребята, местная тусня. Но как мог Влад променять Еву на Ксюху?! Неужели в пику Еве за прошлые "похождения"? Или он, взапрвду, Ксюху полюбил? Последнее у Дюси в голове не укладывалось.
   -- Я тебя попрошу, Влад. Скажи Ксюхе, чтобы она не смела с моим Владом гулять. Он - мой парень. Пусть она это понимает. Я не угрожаю, ничего такого. Просто прошу. Скажи ей, лады?
   Он мог бы честно признаться, что не знает, как сказать Ксюхе? Это же надо к ней идти, стоять под забором, а тёть-Елена будет рассматривать его на экране видеонаблюдения и задавать по громкой связи глупые вопросы. Но он ответил:
   -- Лады.
   -- Пойми: я второй раз уже не вынесу, -- и она то ли ухмыльнулась, то ли улыбнулась тоскливо и грустно как всегда, и у него защемило где-то в области желудка.
   -- Хочешь клубники? - спросил он и добавил: -- Клубника снимает стресс. Я это точно знаю.
   -- Земляника, -- улыбнулась она.
   Снимает стресс...
   Однажды он так перенервничал на тарзанке, в этот день на обрыве, сидели какие-то ребята и горланили матерные песни. Причём матерные горланили не постоянно, а если кто-то проходил мимо: женщина с ребёнком, девушки с парнями; если же проходили мужики, матерные песни не пелись, а шла инструменталка "ум-ца-ца". Если бы на месте был Влад-спасатель или Киря, такого неподребства не случилось бы. Но Киря ходил с коробом, Влад следил за временем катания на катамаранах и оповещал о конце сеанса в мегафон. А тут... Конечно же они запели матершину. Но Еву это абсолютно не трогало. Тогда стали петься частушки, на ходу переделанные, о толстяках и жирдяях из мира животных и людей. Она стояла и смотрела, её и это не трогало, а у Дюси внутри всё клокотало, ему было противно, очень обидно, но он молчал. Он прыгнул и вынырнул сразу. Надевая футболку, он специально тряс отросшими непослушными волосами, надеясь что капли вопреки всем законам динамики попадут на гитару. Но человек не животное, отряхиваться не умеет, и капли упали рядом, на землю -- не стали отлетать на два метра по щучьему велению... Но не он один оказался трусом: у берёзы стояли постоянные зрители, и, как всегда, -- зрители-новички, случайно проходящие мимо. Ни один из них не сделал замечания. Дюся надеялся, что появится Киря, но как назло Киря маячил на противоположном берегу, там вообще пиво брали лучше. Там не было сосен и шишек, левый берег выгорел в смог, солнца было больше.
   После прыжков под матерные песни, очнулся он только на участке, у своего любимого трёхметрового забора. Он не помнил, как ходил к домику спасателя за своим великом, он не помнил, как ехал по посёлку, он не помнил ничего. Но он всё это проделал, раз оказался у себя на участке, на своём велике, за своим забором. Он переживал сильно, ему было физически больно из-за того, что он не остановил зарвавшихся гадов. Но теперь он стал переживать ещё по другому поводу: а попрощался ли он с Евой, не забыл ли? Ведь она так нежно всегда говорила ему: "Чин-чин!" Почему "чин-чин"? Он не понимал, но ему нравилось. Мама шла с кастрюлей, она собрала много земляники, чтобы перетереть с сахаром, Дюся съел всю, и отлегло, стало легче...
  
   Поэтому он и предложил ей. Земляника уже сходила, но ремонтантная только начинала раскрашивать свои ягоды.
   -- Хочу, -- сказала она. - Уже полдень. Можно и перекусить.
   Они вместе походили по грядкам, насобирали в кулёк. Кульки он делал сам. Он прочитал о таких кульках в интернете: покупал пергамент, не простой, а с рисунком, и скреплял степлером воронку по шву.
   -- Спасибо, -- сказала она. - Проводишь меня?
   Он кивнул и пошёл провожать. Она жила на Профессорской, там многие жили из местных, там мало было дачников, добавлялись, только если кто-то продавал участок.
   Она спросила:
   -- Придёшь на тарзанку сегодня?
   Он кивнул.
   -- Приходи обязательно, но после разговора с Ксюхой. Передашь?
   Он опять кивнул. Побрёл домой, специально пошёл через дубовую поляну. Редкие двухсотлетние дубы стояли теперь за строительной разметкой или заборами в вечной оккупации. Хозяевам участков было запрещено спиливать дубы, вообще к ним прикасаться, но строители вовсю воротили землю, завозили пеноблоки, кирпичи, брус, вагонку и сруб, чем неминуемо плохо и даже смертоносно влияли на величественную независимость сильных деревьев.
   "Дубовые листья, -- думал Дюся, пялясь на строящиеся дома и вторые этажи замков, выглядывающие из-за заборов. - Дубовые листья не гниют, их придётся сжигать или просто вывозить куда-то. Большая работа".
   -- Ээ-эй!
   Он обернулся. И увидел Ксюху. Без Марко, без мамы!
   -- Привет! - буркнул он, скрывая радость.
   -- Ты чего к нам на пляже не подходишь? Стыдишься, да?
   "Сама стыдится, а на меня валит", -- подумал он и буркнул:
   -- Вы ж на другом берегу.
   -- А куда нам ещё ходить, если там эти сучки?
   "Они не сучки", -- подумал он, но вслух ничего не сказал.
   -- Да подожди. Чего ты бежишь от меня? Обиделся что ли? (Он ловко прикинулся убегающим и обиженным, и это сработало.)
   Он встал и посмотрел на Ксюху в упор. Оказалось это не что-то сверхневыполнимое. А может, это обещание перед Евой придало ему сил?
   -- Куда ходил?
   -- В магазин.
   -- И чё - пустой обратно?
   -- Пива не было. Раскупили.
   -- О! Ты уже и пьёшь с ними? - как учительница из началки покачала головой Ксюха.
   -- Пью. От тоски по тебе, -- пошутил он.
   Но Ксюха не поняла шутку, она его и не слышала. Ксюха вдруг спросила:
   -- Как там Ева эта?
   -- Нормально.
   -- Не ревнует?
   --Кого?
   -- Сам знаешь, кого?
   -- К кому?
   -- Ко мне, -- гордо сказала она и расправила плечи. От этого принт её футболки - готическая белая маска и плащ--местами перекосился, растянулся, расползся на великолепной груди, и стала напоминать что-то абстрактное.
   -- Нет. Не ревнует, -- сказал он. - Но просила тебе передать, чтобы ты прекратила с Владом.
   -- Ага. Щаз. -- сказала Ксюха, и он заметил, как её милая толстая губка задрожала.
   Ему стало жалко Ксюху.
   -- Хочешь земляники? У меня дома ещё осталось. Целый кулёк.
   Он думал, что она расплачется - всё к этому шло -- скажет, чтобы "эта сучка" шла куда подальше, но она сказала:
   -- Пошли, -- и взяла его под руку.
   Мама, увидев на их территории вторую за день девушку, напряглась, стала раздражённой. Он прекрасно понимал, какое это для неё потрясение, и очень жалел маму. Спасало то, что это была всё-таки знакомая девушка.
   -- Ксения! Там клубничка на террасе. Угощайся!
   Она не притронулась к клубнике.
   -- У тебя сок есть?
   У них было всё. И сок, и газировка, и папино любимое сухое "Мерло" - всё упаковками и ящиками. Ксюха выпила и газировки, и грейпфрутового сока, и вина.
   -- Слушай, -- сказала она. - Так этот Марко достал. Во-первых, он меня позорит. Помнишь, мы тогда ушли? Ты, наверное, подумал, что мы тебя сторонимся? Но это не так. Они Марко стали опускать по полной, ржать над ним, точнее над говором. Ты понимаешь, каково мне было?!
   Он кивнул. Он понимал, он это очень хорошо понимал. Научиться говорить без южнорусского диалекта можно быстро - достаточно пожить здесь годик-другой, тяжелее отвыкнуть от интонаций. А вот от того, что ты будешь жить годик-другой среди дистрофиков, ты сам дистрофиком ни в жизнь не станешь. Вот что он подумал. И проблемы Марко, с его украинским говорком не шли ни в какое сравнение с его, Дюсиными, проблемами - он по крайней мере именно так считал.
   Ксюха тем временем тараторила. О том, что Марко останется здесь неизвестно насколько, о том, что её тётка, мама Марко работу искать не собирается. И статус беженца оформлять не хочет, а надо же ехать в город, в кадастровую палату и ещё какие-то казённые дома (Ксюха так и сказала - "казённые дома"), надо оформлять Марко в поселковую школу. Надо, надо, надо, а они сидят и не чешутся.
   -- Только едят и пьют. За наш - на минуточку!-- счёт, -- жаловалась Ксюха.
   После этой обличительной тирады разомлевшая от жары, минералки и вина, Ксюха заграбастала в лапу пригоршню земляники и перешла к главному:
   -- Влад -- мой, мы с ним встречаемся. А эта...
   Он внутренне сжался, боясь опять услышать от Ксюхи ужасное несправедливое слово. Но Ксюха сказала:
   -- Эта худосочная -ни сисек, ничего, и попа с грецкий орех - она с ним была постольку-поскольку. Тебе она этого не сказала? Они же, ты пойми, Владюсь, все здесь друг друга знают как облупленные. Школа одна. Некоторые ездят в город, но в основном -- все здесь. Она была с Василем -- спасателем. Ну, помнишь, в прошлом году он на пляже деятельность развёл?
   Дюся покачал головой.
   -- Чё? Ни разу в том году на пляже не был?
   Он кивнул.
   -- Да ты чё? Василя все знают. Классный чувак. Он там чемпион чего-то, завмолодёжью где-то и по спорту ещё чего-то. Влад его заменяет, пока тот в армии. А он, ну Василь тот, ту худосочную тоже бросил, и у неё никого не было, вот она к моему Владюхе и клеется. Стыдно ей, что она без парня. А Владу на неё вообще по фиг. Просто ему её отшить неудобно. Но он с ней вообще не собирается. Ещё эта, вторая худосочная, Снежана, Кирюхе заявила: если Влад бросит её подругу, то к ней Киря может и не приближаться. Совсем обалдели. Понимаешь? А она... ещё через тебя мне угрожает.
   -- Ну что ты, Ксюха, -- его покоробило это "через тебя". - Она не угрожает. Просто просит по-человечески.
   Он постарался интерпретировать слова Евы как можно мягче. Ева на самом деле угрожала. "Разборки и ужасы бывают не только в новостях", - предупредил его недавно папа. Он верил папе, но верил и не верил, что с Ксюхой может что-то случиться. Нет! Влад-спасатель не допустит разборок и девчоночьих драк.
   Дюся взял плавки и полотенце, сунул их в наспинный мешок с рисунком "чиполино". Он, если бы не было Ксюхи, сразу бы надел плавки, он с недавнего времени перестал прыгать в шортах.
   -- Ксюх! Извини. Я на пляж. Меня там ждут.
   -- Эта? - процедила Ксюха, лениво поднимаясь из-за круглого стола, который так не нравился её маме и так понравился её кузену.
   Он вдруг подумал, что Ксюха очень расстроена и ей совершенно не с кем поговорить. Сколько раз так случалось и у него. Тогда он шёл к Татьяне Владимировне. Без записи, без талона. Если были неприёмные часы, он садился за компьютер и писал Татьяне Владимировне письмо - строчил-строчил, вкладывая в клавиатуру всё своё одиночество.
   --Эта тебя на пляже ждёт? - допытывалась Ксюха.
   -- Ну почему она?
   -- Ты что влюбился в неё? - Ксюха пристально посмотрела почему-то на его живот - наверное, как на самое выпуклое место.
   -- Я в тебя влюбился, -- буркнул он. В душе, про себя, он часто был ироничен. А с недавнего времени - и вслух. Однако... А он осмелел за этот месяц перерождения, месяц ежедневных прыжков, месяц заявления о себе.
   -- Да ты шо! - засмеялась Ксюха. - Раз ты в меня влюбился, -- она стала говорить как-то зло,-- я тебе скажу, зачем они тебя при себе держат.
   Он хотел крикнуть "Не говори!", он хотел ударить её прямо по поганым мокрым чувственным губам, распухшим за это время от поцелуев, но промолчал.
   -- Они поспорили на тебя.
   Он молчал.
   -- Они поспорили, что ты разобьёшься.
   Он молчал.
   Он подозревал что-то в этом роде, он точно знал: если случится что-то плохое, Киря -- инициатор. Но не Ева! Ева не могла спорить на него! Не может быть.
   -- Ева говорит, что ты не разобьёшься, и канат не порвётся, а Снежана говорит, что порвётся и ты шлёпнешься аккурат под обрыв, на берег, и тогда Влада накажут, если ты серьёзно разобьёшься. А Ева спорить стала, что если ты падать начнёшь, то упадёшь в озеро, а не на берег. Ева специально так на спор подбила. Она хочет Владу отомстить.
   -- Ну и плюхнусь на землю, -- сказал он беззаботно. - Там же невысоко, ну метра три от силы, упаду на ноги как при прыжке, это не опасно, это ж не без парашюта с "истребителя".
   -- Но это ж, Владюсь, на скорости, -- доказывала Ксюха: она беспокоилась за него - вот это да!
   Он так обрадовался этому волнению, что посмотрел на Ксюху нежно, почти с любовью, если бы он, жирный толстозадый индюк, имел право на чувства, которые испытывают обычные счастливцы, Ксюхе бы точно не поздоровилось! Он вдруг заметил, как Ксюха изменилась за месяц. Из-под мини-юбки торчали не жирные окорочка, а почти что стройные ноги.
   -- Ты похудела, Ксюх, -- сказал он.
   -- Ну так. Ночами не сплю, -- кокетливо протянула она. - Видишь: синяки под глазами, -- и она зачем-то оттянула веко. - У! Страшно? Я - зомби! - и опять рассмеялась.
   Он проводил Ксюху до ворот её строящегося дома в Дубках и почти весело зашаркал на пляж. Погода портилась, задул ветер, незаметно похолодало, небо белым лутрасилом затянули нудные облака. Он вдруг вспомнил, что мама что-то говорила ему, когда он собирался выйти с Ксюхой за ворота. И он кивнул маме, чтоб только отстала и не позорила его. Сейчас даже припомнил, что мама предупредила: легко одет, холодает. Мда... Толстовка бы не помешала. Он купил себе весной классную толстовку со скидкой. Толстовка была велика даже ему, но сильно села после стирок и теперь он носил её не застёгивая...
  

11

   На пляже догорали последние мангалы, сворачивали на полянах палатки автотуристы, последние покрывала запихивали в сумки отдыхающие. Киря сидел одиноко на своём переносном холодильнике.
   -- Пива хошь? У меня "балтика- трохи" осталась. Жесть.
   -- И чего ты всё Марко передразниваешь? - Ева вышла из домика спасателя в обнимку с Владом. Обнимала Ева, а Влад чуть придерживал постылую девушку за ветровку.
   -- Я -- передразниваю? - изумился Киря. - Я, трохи, подлаживаюсь под йих, мириться, хОчу.
   -- Прикалываешься - не пойму, -- вдруг сказал Влад-спасатель и отошёл от Евы.
   Киря обернулся с угрозой:
   -- Я-аа?
   Но тут же всё понял: Влад обращалсяк Еве. Ева всхлипывала, сглатывала и кусала губы. К берегу подплыла Снежана. Выпив, Снежана всегда плавала подолгу и далеко. Она вышла из воды и подошла, как обычно, тихо и незаметно.
   -- Жесть продаю, потом жесть собираю и сдаю. Круговорот жести в природе, -- засуетился, увидев Снежану, Киря
   Киря убирал пляжи. Тонны мусора относил он в контейнер. У него был металлоискатель. Находил, кроме жести, и серьги, и цепочку, и браслет - всё это было сейчас на Снежане, кроме жести конечно... Снежана покрылась гусиной кожей и побежала к домику.
   -- Там мангал ещё горячий, -- крикнул Влад-спасатель ей вслед.
   Ева плакала. Дюся посмотрел на Влада, и понял, что тёзке стыдно перед Евой.
   -- Иди, Недоношенный, с ней-- сказал Влад.
   --Прыгни, толстяк, прыгни!-- попросил и Киря и всучил Еве бутылку с пивом, сказав: -- Норма. А то не разговелась сегодня, вот и рыдаешь.
   И Дюся с Евой покорно поплелись на тарзанку.
   -- Ну как Ксюха? - спросила Ева, посасывая пиво.
   -- Встретился. Поговорил.
   -- Умница! И чё?
   -- Ничего хорошего, -- и приврал напоследок: -- Но и ничего плохого.
   -- Они встречаются? - спросила она.
   -- Нет, -- твёрдо ответил он.
   -- Но их видели вместе.
   -- Они не встречаются, -- возразил он упрямо. - В том смысле, который ты вкладываешь в эти слова.
   -- А какой ОНА смысл вкладывает?
   -- Не знаю, -- он опоясался полотенцем и стал переодевать плавки.
   Он не смотрел на неё. Он привычно спустился под горку босиком, привычно поднялся к стволу и подтянул к себе канат, забежал, держась за перекладину по обрыву, оттолкнулся, стал раскачиваться.
   -- Раз, -- она считала амплитуды и по голосу, не глядя на неё, нельзя было понять расстроена она по-прежнему или отлегло, - два, три...
   На этой неделе он мог выдержать уже до девяти амплитуд, но прыгнул на седьмой. На седьмой он раскачивался настолько, что мог очень мощно оттолкнуться от обрыва ногой, а если повезёт и не очень закрутит, то мог оттолкнуться и двумя ногами. Главное носками, а не пятками. Левую, толчковую, пятку он себе не раз отбивал. Сейчас оттолкнулся правой ногой, полетел навстречу воде, оторвал руки и засеменил воздухе руками и ногами, как марионетка. До Петюни конечно далеко, но Дюся верил в лучшее, чувствовал прогресс, не отчаивался, с азартом стремился к идеалу. Попытка оказалась неудачной, он плюхнулся в воду совсем рядом с берегом, спустился на дно, похватал дно пятернями, нащупывая традиционный камешек для Евы. Нашёл! Он всплыл на поверхность, вылез на берег, залез на горку и разжал ладонь.
   -- Слюда, -- посмотрела Ева.
   - Опять слюда, -- прохрипел он, приходя в себя.
   -- Но не серая, не белая, а бордовая в крапинку. Высохнет - станет серо-бордовой.
   Он всегда старался достать ей со дна камешки, иногда гладкие, иногда обыкновенные, с гранями, такие попадались и в песке на пляже. Он не Киря, он не мог достать драгоценность. Но он надеялся, что сможет: надо только научиться подольше сидеть в воде и шарить то по склизкому глиняному, то по насыпному песочному дну. Песок был завозной, его рассыпали по берегу, рассыпали по пляжу - Влад-спасатель ставил привычный росчерк в накладных. Но песок дляэтих мест - хоть и природный, но чужеродный материал, он смывался с пляжа дождями, рано или поздно оказывался под водой и поглощался глиной...
   Дюся видел, что она успокоилась.
   -- Пока! - сказал он. - Пойду. Дождь начинается.
   -- И я с тобой, -- сказала она.
   И они пошли вместе. Под руку. Прочь от её друзей. Прочь от Влада, который оскорбил её.
  
   Два дня шёл дождь. Он всё-таки попал под дождь. Но главное, что Ева не попала. Он как раз проводил её и заторопился к себе. Он не хотел идти через Дубки, но так было короче, натёртые от частой ходьбы ляжки привычно жгли, "пекли" -- как говорил Марко о ранах. На дороге, у Ксюхиного участка стоял экскаватор. Экскаваторщик вышел из машины по пояс голый, с полотенцем. Тут же топталась заспанная Ксюха. "Пришла от меня и спать завалилась" -- подумал Дюся. Ему пришлось поговорить с ней, выслушать очередные жалобы:
   -- Скорее бы отстроиться. Марко весь наш дом на Издательской оккупировал. Оккупировал мою комнату и играет через пульт: бродит да стреляет. Наша дача, а он - как у себя дома. Дорвался.
   Дюся удивился, успел ещё подумать: почему Ксюха не спрашивает, не язвит насчёт Евы, но вдруг услышал за экскаватором шорох. Всё стихло перед дождём. Вдали громыхал гром, но между громыханиями было тихо. Мошки и те летали бесшумно - они ж не комары... Он, как болванчик, добросовестно кивая, дослушал жалобы Ксюхи, повернулся, чтобы идти по дороге и тут боковым зрением заметил на заборе, рядом с экскаватором, майку Влада. Можно было допустить, что эта серая майка, ничем непримечательная -- майка экскаваторщика, но тот как раз вешал на забор свою футболку, мыльную, только что простиранную в канаве... Наверное, он хотел, чтобы дождь её прополоскал. Папа рассказывал, они так делали в армии...
   Он отошёл от забора Ксюхи, сделал не больше десяти шагов. Ливанул дождь. Он обернулся на экскаватор. Машина стояла упёршись пыльным ковшом-рукой в окоп, проложенный вдоль забора. Влад мелькнул за стеной дождя. Он держал Ксюху за руку. Они вместе скрылись за воротами стройки.
   До этого Дюся не то, чтобы сомневался в отношениях Ксюхи и Влада, но допускал, что Ксюха преувеличивает эти отношения из-за тщеславия. Так его мама преувеличивала, рассказывая по телефону своим заморским и заокеанским подругам о папе (называя его "мой") и о нём, о Дюсечке (называя его "Владислав"). Ничего общего с ним, настоящим Дюсей, в телефонных разговорах не было вообще, даже рядом не лежало. Поэтому рассказы Ксюхи о недосыпе он приписывал обыкновенному женскому трёпу, фантазиям, желаемое за действительное - как говорится. Теперь же всё стало очевидно. Влад предпочёл Ксюху красавице Еве. Да, он, Влад-жирдяй, считал Еву красавицей. Но его тёзка так не считал. Почему же Дюсе, так нравится Ева? Дело было не только в Евиной внешности аля-глянец. В Еве было что-то домашнее, в Ксюхе же была тёть-Еленина нахрапистость и деловитость. Ксюха, он понимал это, могла очаровать, а Ева сама очаровывалась. Она очаровывалась не только парнями, но и разными другими вещами. Ей нравились камешки со дна. Дюся был уверен, что она не выбрасывает их дома, а складывает куда-то, в какую-нибудь коробочку. Ей нравилось выпить пиво и смотреть на ствол берёзы, на привязанную к нему тарзанку, на озеро, на другой берег. Ева любила тарзанку, хотя никогда с неё не прыгала. Ева была очарована созерцанием. Он иногда думал: очарована ли так же просто Ева Владом-спасателем или тут всё серьёзнее?
   -- Я не переживу, если он уйдёт, -- так говорила она Дюсе...
   Уж сколько он пережил: насмешек, унижений, а взглядов! Сколько он пережил взглядов! А тут - парень, пусть и любимый. Но вот: он же, Дюся, любит Еву -- тихо, просто, безнадёжно, -- и это не кажется ему чем-то трагическим. Наоборот!
   Он ежедневно прыгает для неё, если это ей так нравится, если это её хоть немножко развлекает. Ему ничего не надо взамен. Он счастлив тем, что с ним кто-то первый заговаривает, просто общается. Ведь хуже одиночества и заточения нет ничего. Если Ксюха не врёт, и на него поспорили, то что ж с того - пусть... Он представил как лежит на берегу под обрывом, в который, если навостриться, можно забраться за семь шагов, а спуститься за пять. Он разобьётся конечно, но не сильно, в смысле не убьётся, разверзнется телом, точнее пузом, растечётся жиром-био-массой... Он вдруг подумал, что хорошо бы сгруппироваться и упасть на бок: если уж придётся грохнуться на берег, то так, как учил его Киря:
   -- Чувствуешь, что падаешь, группируйся и голову руками прикрывай.
  

12

   Он промок, промёрз и заболел, радовался, что из-за дождей оттягивается его казнь. Да: когда поднялась температура и в мозг полезли бредовые идеи, он прозвал это казнью. Ему мерещилось, что он раскачивается на тарзанке, раскачивается и раскачивается, раскачивается и раскачивается, и каждый раз, пролетая над сушей, прощается с мамой, папой и Евой... Когда бред прекратился, кончился и дождь. Но он провалялся до конца недели. За это время он ослаб физически, но мысли его стали работать чётче. Он нарисовал в тетради обрыв, причудливо изогнутый ствол берёзы, привязанный к стволу канат, тарзанку и перекладину. Стал расставлять на рисунке силы: тяжести, скорость помноженная на его массу, силы натяжения каната. Обозначил и предельную силу натяжения. Ту силу, при которой канат разорвётся.
   0x01 graphic
   Он полез в справочник, в папин учебник сопромата, в интернет. В справочнике он нашёл удельную разрывную нагрузку для каната из разных волокон (в главе "Проектирование канатных дорог"), попробовал написать систему уравнений, рассчитать время до разрыва каната. Но не смог решить. Там были закорючки- "интрегалы", спалившие Электроника перед артистом Весником.
   0x01 graphic
   Он бы мог спросить у папы - папа бы решил обязательно, но он не хотел волновать родителей. Они, бедные, итак смотрели на него с испугом, когда он выходил со двора. Они почти никогда не звонили ему на мобильник, но, возвращаясь с тарзанки домой, он видел, как облегчённо вздыхала мама. Родители очень волновались за него, но пока молча. Они же сами говорили (вслед за Татьяной Владимировной естественно): надо начинать жить, а не скрываться.
   В общем, задачу он обозначил, а со скоростями, амплитудой колебания, центростремительным ускорением - причинами изменения силы натяжения в зависимости от угла отклонения каната от вертикали, он решил не заморачиваться: вычислений много, а толку--не очень. Ведь сила натяжения в опасной точке разрыва будет меняться незначительно. Может быть, ей можно пренебречь? Ему необходимо совсем приблизительное число раскачиваний до момента разрыва. Но он не знает, сколько человек качается в день кроме него и по сколько раз. (Вот если бы у него была своя личная индивидуальная тарзанка, тогда другое дело.) Но бывают дни, дождливые например, когда на пляже - никого, и на тарзанке -- тоже. Потом: он совсем не учитывает внешние условия, светопогоду. Канат может гнить под дождём, терять прочность и сопротивляемость трению от солнца - всё это он узнал, бегло листая старенький учебник по сопромату. Канат может устать... Накапливаются ли усталостные силы? Вопрос поставил его в тупик, и он отложил тетрадь, с тремя, посвящёнными этой задаче исписанными страницами.
   Ночью, проснувшись, и вспомнив, что он уже четыре дня почти ничего не ест (что, в общем-то и раньше случалось во время болезни), он вдруг чётко понял, что даже если он решит задачу с точностью до дня, что в общем-то практически нереально, то он уж точно не сможет заранее рассчитать, в какой момент порвётся канат: над берегом или над водой. Тут уж точно сработает случайность - погода, количество тарзанов в этот день до него, его собственные телодвижения. Тут уж надо обращаться не к простейшей механике, а к теории вероятности...
   Утром он подпрыгнул в постели: ведь когда ещё больше обозначится махрушка в будущем месте разрыва каната, когда он утончится ещё процентов на сорок- пятьдесят, никто кроме Петюни и каких-нибудь безбашенных экстремалов, не рискнёт качаться! Но рассчитать количество тарзанов-экстремалов на пляже - это тоже к теории вероятности. Киря говорил, что август - если будет погода--самый горячий месяц, то есть на пляже и по берегам будет отдыхать больше всего народа.
   -- Приезжие-однодневки непредсказуемы и опасны, -- любил порассуждать над характерами и психологией людей Киря-коробейник. - Эти хотят за день прожить неделю. Это не дачники. А местных я вообще в расчёт не беру. Их летом и нет на пляже. Они только в мае-июне.
  

13

   Дюся перешёл на чёрный чай в пакетиках и сушки. От всего остального болело то в правом, то в левом подреберьях попеременно. Пока он лежал с температурой, до живота невозможно было дотронуться. Болела и кожа, и то, что под кожей: вены, мышцы, органы. Но теперь стало легче. Болеть болело, но терпимо. Да и сама болезнь была странная: ни горло, ни нос, а просто температура. И все внутренности болят - думали даже, что аппендицит.
   -- Опоясывающая боль, опоясывающая боль, -- кричала мама, сидя за компьютером. - Это и аппендицит, и панкреатит, и диабет, и цирроз.
   -- Ну уж и цирроз, -- вмешивался папа.
   -- А что такого? Цирроз--это перерождение. -- Надо ехать к врачам, -- сказал папа. - И сделать УЗИ.
   -- Нет! - закричала мама. - У ребёнка до сих пор стресс от Морозовской!
  
   Да уж. От Морозовской больницы у него остались тяжёлые воспоминания. Полгода назад, как раз, когда ломался голос, его положили в отделение для диабетчиков на обследование. Условия были ужасные, но маме сказали, что "в Морозовской хорошие врачи".
   Дюся лежал в малюсенькой палате на шестерых. Соседей-мальчиков хотя бы уводили на уколы два раза в день. А он лежал и лежал. Он был поражён: над ним никто не смеялся, не подшучивал, иногда просили айфон: позвонить или поиграть, или полазить в интернете - он никому не отказывал. В палате он соседствовал с мальчиками инсулинозависимыми с младенчества - кожа на животе у них была сине-красная. Но были мальчики, у которых сахар в крови нашли совершенно случайно, а до этого они жили как все: если шоколад и мучное, и вдруг - набатом! - диабет. Такие мальчики втихаря продолжали есть шоколад и сладости, который выпрашивали у него, Дюси, или на других этажах, у "ухоносиков" или "хирургических". Назло врачам, родителям, всему миру, они ели и ели, а лечащие врачи молчали, - хотя по анализам всё было видно. Но на врачах висело столько пациентов, что при обходе они делали вид, что не замечают дурноту нарушителей. После "трапез назло", мальчикам становилось плохо по-разному: кто-то вырубался, предусмотрительно заранее ложась на кровать, кто-то предпочитал пережить дурноту в укромном уголке коридора или в туалете...
   У Дюси же не нашли ничего, но всё заставляли и заставляли сдавать кровь на какие-то фантастические анализы, результатов которых надо было ждать неделю! Он провалялся три недели и его отпустили, написав в выписке "диагноз: ожирение третьей степени, признаков сахарного диабета не выявлено, рекомендации: молочно-кислая, фруктово-овощная диета, ограничение крахмалов и сахаросодержащих кондитерских изделий, диета N5, физические упражнения, доброжелательная обстановка, консультация психиатра".
  

14

   Петюня сказал:
   -- Ты видел? Объяву приклеили: "На дне--стёкла"? Мама теперь мне запрещает прыгать, -- Петюня перешёл на заговорщицкий шёпот: -- А там никаких стёкол нет.
   -- Куда пропал, толстище? - радостно жал руку Киря и дружески хлопал Дюсю по плечу.
   Ева и Снежана обняли его по очереди, жеманно поцеловали в обе щёки:
   -- Ты что? Обиделся как хохол?
   -- Прикиньте, -- подал голос Влад-спасатель, который до этого только наблюдал за происходящим. -- Я книжку читаю...
   -- Уж ты-то читаешь, -- сказала Ева с сомнением, но совсем не обидно.
   Влад не обратил внимания и продолжил:
   -- На помойку стопку книг выкинули, я и забрал. И вот читаю.
   Там такие слова: "бредут хохлы".
   -- И чё? - спросил Киря.
   -- Ну и цифра такая сверху у слова "хохлы", цифра один.
   -- Сноска, -- сказала Ева.
   -- Ну, -- кивнул Влад. - Сноска. И внизу страницы написано, -- Влад замялся.
   -- Так чё написано? - спросил Киря.
   -- Забыл, -- сказал Влад. - Ща. Ев! Сходи в домик. Там книжка на топчане лежит.
   -- Да ничего там не лежит, -- сказала Снежана, игриво посмотрев на Кирю.
   Киря явно смутился, отвернулся, сел на свой короб.
   -- Да лежит, -- Влад поднялся с перевёрнутой лодки с надписью "Спасатель" и пошёл в домик.
   Он действительно пришёл с жёлтой тоненькой книжкой, открыл её на загнутой уголком странице и прочитал:
   -- Во! Сноска. "Хохол --устаревшее, теперь не употребляемое название украинцев".
   -- Дай-ка, -- взяла у него книжку Снежана и стала листать: -- Я её видела, думала из церкви брошюрка: --О! Нашла. Ев! Тысяча девятьсот семьдесят второй года книжка.
   -- Мда... -- сказал Киря. - Теперь неупотребляемое... Да фиг с ним. Чё мы вообще об этом загалдели?
   -- Жирный Влад обиделся как этот... украинец, -- сказала Снежана смеясь.
   -- Да нет же, -- уверил Дюся. - Я не обиделся.
   -- А чё тада? - спросил Киря. - Мы ждём-ждём, уж и надежду потеряли, -- и Киря недобро ухмыльнулся.
   -- Приболел, -- виновато развёл Дюся руками.
   -- Главное - дождались, -- сказала Снежана и обратилась к Дюсе: -- Поплаваешь для разминки, а потом - на аттракцион, да?
   -- Он кивнул.
   Его задело слово "аттракцион", но он не хотел, чтобы его обиду заметили, сказал как можно небрежнее:
   -- Дай полистать книжку-то.
   Снежана протянула ему книгу и ушла в дом. "Золотой невод" -- прочитал Дюся на обложке. Он сел на песок и стал листать пожелтевшие страницы. Это был Бунин, стихи. Подбежал Петюня, склонился над книжкой, на страницах оставались мокрые пятна: с Петюни капало, он только что плавал и теперь дрожал.
   -- Картинки некрасивые, -- сказал Петюня и убежал.
   Картинки в книжке были чёрно-белые, а обложка цветная. Горы, река, леса, ель - как в фильме про географа, который пропил всё на свете. Он стал читать, и в некоторые стихи вчитался. Если бы не слова, на которые то и дело были сноски и упоминания обозов, он бы подумал, что написано про их посёлок. Но зачем тогда на обложке - горы? Пришлось читать всё. Хорошая оказалась книжка. Об обманутом счастье, об осени, о ландыше - воспоминании первой любви, о грусти и тоске, о том, что придётся умирать. А стих про хохлов стоял последний. Ну правильно, они же брели "за тяжкими возами".
   Он заковылял к домику, чтобы вернуть книжку. Ему хотелось покопаться в других книжках, которые вытащил с помойки Влад - может, там ещё будут такие же интересные стихи о тяжких возах: возах судьбы, горя и стыда.
   Домик спасателя стоял как избушка на курьих ножках - к озеру задом к лесу, который начинался за пляжем, -- передом. У входа в домик никого не было, привычно дымился мангал, стояли скамеечки, валялся хворост, пачка сигарет, но никто не сидел при входе. Из домика слышались голоса:
   -- А если он не захочет, то ты проиграешь, - голос Снежаны.
   -- Захочет, -- голос Евы.
   -- Если он совсем дебил, тогда конечно,--голос Кири.
   -- Да вообще похоже на то, -- голос Влада.
   -- Ты скажи: наш договор в силе? - Ева.
   -- За кого меня держишь?-- обиженный голос Кири. -- Ящик "Миллера" как договорились - если канат не оборвётся. А если оборвётся, вы нам - упаковку "балтики-трохи" в жести.
   -- Я - не при делах. Это ваше пари, -- вдруг сказал Влад.
   -- Да конечно наше. Когда ты был при делах? Но отвечать придётся тебе. Думай. - В домике послышалась возня и Ева первая вышла на волю.
   Дюся молча протянул ей книжку.
   -- Зато ты всегда при делах. При всех делах! И ни за что не отвечаешь! - послышался срывающийся голос Влада.
   Ева вздрогнула: то ли от крика Влада-спасателя, то ли от того, что Дюся всё услышал. Она испуганно смотрела на него, а он на неё... Потом она положила книжку на скамейку при входе, потрогала его голую жирную грудь:
   -- Ледяной. Так и не размялся?
   Он помотал головой.
   Она взяла его под руку и сказала:
   -- Пошли.
   И он пошел прочь от этого грязного спора под руку с самой красивой девушкой на свете.
  
   Она тяжело смотрела на него, когда он спустился с обрыва. Он понял: что-то случилось, но пока не мог понять что. Не было людей у тарзанки. В смысле -- очереди. Постоянные-то зрители по обыкновению были в сборе. Может, отсутствие Петюни так его угнетает? Да нет же! Петюня сказал, что ему запретили из-за стёкол. Стёкла! Вот в чём дело! Он успокоился и стал спускаться к основанию ствола. Зрители тяжело ожидали чего-то, напряжённо смотрели на него. А! Вот и ствол, и объявление на нём, полностью заклеенная скотчем, чтобы буквы не смыл дождь: "Осторожно, на дне -- стёкла". "Вот и проверим, -- бесстрашно, по-геройски подумал он. - Стёкла - это ерунда, выковорить из кожи можно".
   Он стал раскачиваться, представляя себе порезанные кровавые ступни. Ему казалось, что канат висит чуть ниже. Но канат по чуть-чуть постоянно удлинялся, он растягивался от нагрузки - Дюся прочитал это в учебнике... Прыгнул, трусливо поджал под водой ноги, поплавком прилунился на дно, оттолкнулся одними пальцами, вынырнул и резво стал забираться на обрыв. Он услышал, как недалеко от тарзанки какой-то пожилой мужчина наставлял спортивного вида пацана, тоже карабкающегося на обрыв, но подальше, там, где не было деревьев:
   -- Не за землю хватайся, а помогай себе руками, как на лыжах.
   И Дюся, услышав, попытался активнее махать руками, когда забирался, только у вершины обрыва на последнем шаге, опёрся руками о землю. Пока он вытирался и радовался, что уже может ловчее, пока ещё как увалень, но уже не как мешок с картошкой, карабкаться вверх по склону, он видел, как этот спортивный пацан, подбежал к тарзанке, раскачался и сделал кувырок в воздухе -- на 360 вперёд, сальто. Пацан вылез, вбежал по обрыву, подтянул верёвку, повис вниз головой, зацепившись коленями о перекладину, раскачивался, сильнее с каждой амплитудой, туда-сюда, цепляя вытянутыми руками камыши, ненароком выросшие здесь же, у берега. Петюня плавал сейчас тут же, прямо под тарзанкой, всё выпрыгивал из воды, как бы прося: "Цепани и меня, а?" И спортивный пацан схватил Петюню за вытянутые поджарые ручки с хорошо очерченными бицепсами - Петюню поволокло, тарзанка затормозила и перестала раскачиваться.
   -- О! Воздушные гимнасты, -- сказал кто-то, приправив замечание ядрёной поговоркой.
   -- Да уж, -- довольно сказал пожилой мужчина. - И как легко он всё это вытворяет. Пожилой мужчина стоял и любовался своим внуком, а может и поздним сыном. Дюся не раз за эти полтора месяца наблюдал, что по виду дедушки на поверку оказываются папами.
   Снежана и Ева ушли на пляж, Влад-спасатель побежал вызволять катамаран, у которого закончилось время, к Дюсе подошёл Киря с холодильником. Было заметно, что короб совсем лёгок.
   -- Блин. Бешеный день, -- сказал Киря. - После дождей все решили оттянуться. День на день не приходится. Всегда западло. Возьмёшь много - всё останется. Не станешь утруждаться, всё раскупят. Побегу за добавкой, у нас в домике ещё запас.
   Он убежал, помахивая холодильным коробом. Дюсе показалось, что короб - это он: жирный-жирный Влад, а мускулистая рука Кири - канат. Вдруг рука согнулась в локте, нарушив монотонную и ритмичную амплитуду. Киря обернулся:
   -- Ничё не заметил?
   -- В смысле?
   -- Канат. Канат рвётся, -- Киря указал на тарзанку.
   -- А-аа. Да он давно рвётся, -- улыбнулся Дюся.
   -- Да нет. Его кто-то ножиком подпилил. Интересно - кто? - ухмыльнулся Киря и, пятясь задом -- лицом к Дюсе, снова замахал коробом.
   Дюся пригляделся к тарзанке: канат как канат. Дюся был близорук. Это ему нисколько не мешало в жизни, а иногда и помогало. На уроке он надевал очки и тогда с доски видел нормально, а сидел он за последней партой, занимая её всю. Поэтому один. На своей последней парте он часто раздумывал о том, как одноклассники, тупые, злые, подлые, нервные, жадные, уставившиеся в айфоны, не понимают, не чувствуют, какие они счастливые, злятся, нервничают из-за ерунды, сплетничают и врут на каждом шагу. Они могут сидеть с кем-то на парте, могут ржать, списывать не только с Яндекса, но и у друг друга, глумиться не только в сети, но и в реале, могут повернуться и передать назад записку - так ради прикола...
   -- Влад! Во облом, -- деловито постучал его по спине Петюня. Он стучался к нему как в дверь, как в какой-то другой мир, описанный в фентезийной чуши.
   -- Да уж, -- мама Петюни как и всегда возникла из-под земли. - Кто-то чикнул, ножиком подпилил.
   -- Нее... само, -- Петюня сказал это авторитетным тоном. Петюня поменялся за эти полтора месяца, он явно возгордился: ходил по-деловому, по-свойски, с травинкой во рту - так ходили в старых фильмах предводители шпаны.
   -- ТУши тут разные колбасятся, вот канат и рвётся, -- Петюня хитро посмотрел на него, он явно повторял услышанные от кого-то слова.
   -- Петя! Как не стыдно! Простите его, -- извинилась Петюнина мама.
   -- Да. Я - туша, -- сказал Дюся. - Но я не заметил, чтобы канат так уж сильно надорвался.
   -- У тебя наверное зрение плохое, -- предположила мама Пети и тут же стала оправдываться: -- Сейчас у всех детей плохое зрение от компьютеров.
   Мама Пети стояла в широком сарафане, пряча мальчишескую угловатость в складках широких одежд... и она больше не смеялась:
   -- Спасатель успокоил меня: стёкол на дне никаких нет.
   -- Он ещё утром мне сразу сказал, а ты не верила, -- зло процедил Петюня.
   Мама продолжала, будто и не заметив недовольно-агрессивного тона сына:
   -- Просто канат рвётся, вот и написали. Надо бы канат заменить.
   -- Не надо, -- крикнул Петюня на лету. Он уже раскачивался на тарзанке, пытаясь повторить фигуры высшего пилотажа того спортивного пацана. - Разорвётся, тогда заменим.
   Знакомые Дюсе девчонки и пацаны обступили дерево, переживая, что не видели "первый прыжок Недоношенного". Они смотрели, как прыгает, вскарабкивается на обрыв, забирается на ствол берёзы и опять прыгает Петюня, они читали объявление, косились на него и ухмылялись.
   Один дохлый-предохлый дистрофик, очкастый дрыщ, которому, когда он вылезал из воды, друзья кричали: "Ну ты и скелет!", этот дохлый дистрофик продекламировал:
   -- Не вынесла тушА тарзанки...
   Никто не засмеялся, никто кроме Дюси и юмора-то не понял. "Определённо сегодня день задался, -- подумал Дюся. - То "золотой невод", то "тушА тарзанки". Он посмотрел на дрыща в упор и поймал в его глазах такую же глубокую, бездонную, безысходную тоску. Скелет и жиртрест, дистрофик и био-масса, толстый и тонкий, насмешник-импровизатор и жертва его насмешек поняли друг друга без слов, комично, по-театральному расшаркались пожали друг другу руки, вызвав новый взрыв хохота...
   -- Блин! Как ты так не боишься? - спросил у Петюни кто-то. - Канат-то рвётся.
   -- Да он ко мне привык, -- щербато оскалился Петюня. - Он на лёгком не порвётся--я же лёгкий, самый лёгкий.
   -- Не факт, -- послышался голос Евы. Все сразу стихли. Установилась какая-то нереальная вакуумная тишина. - Может дерево раньше рухнуть. Этот ствол.
   -- И чё? - не понял Петюня и озадаченно почесал репу.
   -- Да то.
   "Это маловероятно, -- Влад стал прикидывать в уме. - Это возможно, теоретически возможно, но нереально. Э-эх, у папы бы спросить.
   -- Неверно, -- вдруг сказал скелет-дрыщ. -Верёвка будет рваться-рваться, и рано или поздно разорвётся.
   -- Нет, -- сказала Ева.
   -- Безусловно, это не так в теории, но на практике, конкретно на этой тарзанке, будет именно так, -- настаивал скелет.
   -- Блин. Ну вы и химики, -- сказал подошедший Киря и сунул дрыщу-скелету пиво, отсчитал сдачу.
   -- Не химики, а физики, -- улыбнулась Снежана и потрепала Кирю по бритой голове. - Ты мой пивик.
   Все засмеялись - Петюня снова раскачивался, вниз головой, зажав перекладину под коленками. Туда-сюда, туда-сюда. Дюся следил. Туда-сюда, туда-сюда. Если оборвётся на "туда", а оборвётся рано или поздно, это точно, потому что если утончение притормозится, канат опять подпилят. Вот интересно: кто это делает? Киря или Влад-спасатель? А может, Ева? Может, Ева - коварная и так тонко, по-английски, глумится над ним, убеждая, что дерево рухнет раньше, чем оборвётся канат? А на самом деле хочет Дюсиной травмы, чтобы наказали Влада?.. Дюся запретил себе об этом думать. Короче, если оборвётся на "туда" -- это будет отлично. А если на "сюда"? Фифти-фифти, на самом деле. Если на "сюда" он ударится о землю на берегу или, если на скорости, впечатается в обрыв. Разобьётся он насмерть? Нет. Вовсе нет! Он об этом уже передумал раньше. Да. Он выживет. Если хорошо сгруппируется, может даже ничего не сломает. Оцарапается, сдерёт кожу, будет саднить. Ещё будет сотрясение всего организма. А может и сотрясение мозга. Это тоже вполне. Страшно... Страшно? Нет! Нет? Да! Может, не ходить? Может перестать сюда ходить? Запретить себе думать о ней, о Еве, о Евочке? Нет. Пусть он разобьётся. Пусть. Она спорит на него? Пусть! Его это нисколько не обижает. Он такой, он толстяк, он ужасен, безобразен, ему не место среди нормальных людей. Ему надо "спасибо" сказать: они держат его при себе, не прогоняют. Пусть на аттракционе, пусть и за шута, но - при себе. А так бы пришлось ему "ходить" с Марко - трусливым и обидчивым парнем. Нормальные ребята общаются с ним. С ним! С кем в школе никто не общается. А они общаются. Даже если Ева спорит, настаивая на своей лжеверсии, на неверном расчёте, это всё равно хорошо, это прекрасно. Значит он ей интересен. Интересно, как он шлёпнется? Это и другим интересно, это и держит тут его постоянных зрителей. Да уж... Такому аншлагу даже профессиональный актёр позавидует.
  

15

   Он снова и снова размышлял, рисуя в воображении схемы и сумму сил. Заснул всё-таки. И ему приснилась она. Ещё и Ксюха приснилась, и Марко. Ксюха и Марко плевались в Еву - так плевались в душевой бассейна мелкие пацаны. Он проснулся и понял: Ева верит, что он не разобьётся. Ева за него. Если он разобьётся, это будет и её фиаско, фиаско намного более существенное. Он со своими жирами -- фиаско по жизни. Она - брошенная - и не одним парнем!--девушка. Этим спором она хочет его защитить. Доказать всем, что он, Влад-био-масса -- герой. А Влад-спасатель, тот, кто её бросил,- лох. И Киря - лох. Дюся надеется на судьбу. Разбиться или не разбиться - это судьба, его судьба. Ева за него. Она не подлая--нет!-- и не плохая. Может даже, она считает его настоящим, а всех остальных - швалью? Или она не его жалеет, а хочет отомстить всем: Ксюхе, Кире, Владу-спасателю? За то, что они смеются над убогим, который окажется смелее и находчивее их в сто пятнадцать, да что там в сто пятнадцать, -- в тысячу пятнадцать раз! Находчивее, смелее, отважнее. Это его судьба. По закону сохранения энергии он должен победить. Столько раз душа его лежала разбитая, а сердце щемило - а это потяжелее сотрясения мозга. Сейчас ему должно повезти, даже не повезти, а просто всё обязательно сложится в его пользу. Потому что всё в мире стремится к равновесию, состоянию если не покоя, то стабильности.
  
   Совершенно разбитый он плёлся сегодня на пляж. Камера колеса его мощного велосипеда с мощными тракторными шинами вчера прохудилась. Расстроенный от подслушанного у домика спасателя разговора, еле-еле крутя педали, а с полпути ещё и подскакивая на каждом камне, ехал он вчера домой... С энного подскока до него наконец дошло, что он едет на ободах. Он вернулся заклеил камеру допотопной заплатой, оставшейся от маминого "Салюта", давным-давно украденного дачными ворами. И по новой поплёлся на пляж, теперь пешком. Впервые он не боялся себя, того как на него посмотрят случайные встречные, впервые ему было всё равно, оглянутся они, пройдут мимо, или нет, засмеются, заухмыляются в лицо или в спину, скажут что-нибудь сочувственное или язвительно, заёрничают - какая, на фиг, разница, когда речь идёт теперь о более серьёзных вещах: любви и предательстве. Ему, наоборот, хотелось, чтобы его запомнили в этот день. Неизвестно насколько будут тяжёлыми травмы. Кто знает, может быть в последний раз прохожие ухмыляются ему вслед, когда он идёт на СВОИХ ногах. Когда будет разъезжать здесь на инвалидной коляске, уже никто не будет ухмыляться совсем уж откровенно, в лицо. Инвалидов боятся, инвалиды напоминают о зыбкости существования, о временности здоровья и всемогущества болезни. Тем более, что совсем рядом стоит церковь: напоминает, что над убогими смеяться грешно...
   --Э-эй, Владик! Осторожно!
   Он очнулся. На пляже было мало людей. Солнце подмигивало из-за облаков совсем ненавязчиво. Ева стояла в стёганой красной жилетке-куртке, надетой на голое тело, то есть на купальник, и рисовала на песке палкой с сучком.
   -- Привет! - улыбнулась она: -- Чего безлошадный?
   Он поморщился. Это Спасатель так говорил о тех, кто был без машин.
   -- Да ему шину вчера прокололи, -- как всегда внезапно из под земли вырос Киря. И как он раньше не понимал, что Киря -- стремительный, просто виртуоз стремительности.
   -- Кто проколол?
   -- Всё тебе расскажи. Отгадай с трёх раз.
   -- Ксюха, что ли?
   -- Может, она, а может -- и нет.
   -- Да пусть забирает своего Влада, У меня свой есть, -- следуя каким-то своим мыслям пробормотала Ева.
   Он, окрылённый этим бормотанием, рискнул и посмотрел на песок. Эта была схема с распределением сил. На тарзанке!
   0x01 graphic
   -- Как пифагорийцы? - спросил он.
   -- Чиво? - Ева разогнулась и посмотрела на него. Глаза грустные-грустные, круги под глазами синюшные, да и вся Ева совсем осунулась: тоненькая тростиночка, а попка, и правда, с кулачок. Не его кулачок, понятно. И не спасателя или Кири. С Петюнин кулак.
   -- Пифагорийцы. Древние греки. Из школы Пифагора. Вставали с рассветом, шли на берег, до полудня занимались геометрией. Чертили на песке схемы, доказывали теоремы, решали задачи. Пифагоровы штаны - знаешь?
   -- Сумма квадратов гипотинузы. Конечно знаю, -- кивнула она.
   -- Вся наша школьная планиметрия - как у пифагорийцев.
   -- А-аа, -- протянула Ева. --А почему - на песке?
   -- Что на песке?
   -- Почему на песке, а не в классах или что у них там было?
   -- Так потому что пятый век до нашей эры и бумаги не было, и света не было, в смысле лампочек. Жили по солнцу.
   -- Во-оаще, -- протянула она восхищённо. - Вот это люди. Умные. Не то, что мы тупые.
   -- Сама-то кто? - стал "наезжать" Киря. Это было обычное его состояние--наезд: - Второгодница.
   -- И чё? Я как гимнастику бросила, сразу мозги хорошо заработали. Многие гении на двойки учились.
   -- Гений! - заржал Киря. - Тупица как и все. Но - красивая тупица.
   -- И всё-то ты знаешь, -- проигнорировав "тупицу" по-лисьи фыркнула Ева.
   -- Историю, - стал хвалиться Киря.--Знаю.
   -- Да я не к тебе обращаюсь вааще. Вла-ад?
   - Я? - бормотал Дюся. - Да. Я читаю дома. Один с книжкой. По физике книжки. По матемке и геометрии. В физике без матемки нельзя. Я у папы учебники беру.
   Она улыбалась. Солнце показалось между туч, подмигнуло ему у неё в волосах. Он стоял против солнца и любовался "нимбом" вокруг Евы.
   -- Понятно тогда, почему про этих знаешь, - с завистью сказал вдруг Киря.
   -- Про кого?
   -- Ну про этих. Про тех, которые в штанах.
   Ева захохотала.
   -- Про пифагорийцев?
   -- Ну.
   -- Так, это...Кирилл, -- Дюся стал оправдываться: -- В начале учебников, особенно старых, предисловие есть или вступительные статьи. И там всегда - экскурс в историю.
   -- У папы - учебники - везёт. А мой батя или на работе, или дома в "одноклассниках" виснит. И никаких у него учебников. Дома только журналы. -- Киря махнул свободной рукой и пошёл к мужикам, которые вылезли из воды и вздрагивали, по-собачьи стряхивая с волосатых тел капли воды.
   -- Странный он. Всё же можно в сети посмотреть, -- улыбнулась Ева. - У меня тоже дома учебников папиных нет. У меня и папы нет. Нас все бросают. Маму бросили, меня бросили...
   Что он мог ей ответить: да, он - любимый сын, да -- родители его не бросят, весь дом на родителях и он - жив и здравствует, хоть и невесело, благодаря родителям. Но он бы мог только мечтать, чтобы его бросил друг или девочка. Бросил - значит что-то было: дружба, в случае с другом, в случае с девочкой - взрослые отношения, или просто поцелуи, может прогулки рука об руку - и это тоже круто. Но девочек не было, друзей не было, его никто не бросал, потому что никто и никогда с ним не сходился до дружбы - максимум - информационный обмен словами типа "домашку сделал?" или "какой сейчас урок?" или обмен мнениями: "ну чё ты такой жирдяй", " ну ты и масса!"...
   -- Не пойму, зачем ты чертишь у ствола момент сил? - сказал он, чтобы закончить болезненную для неё тему учебников, которых нет, и мужчин, которые бросают.
   -- Как это зачем? Ствол расшатывается вот в этой точке.
   0x01 graphic
   -- Ну и что? Ещё корни нарисуй.
   -- Корни не при чём. Это лишнее, -- Ева нервничала, обидчиво поджимала губы
   -- И это лишнее.
   -- Что? Ствол - лишнее? - взъелась она.
   -- Да. Лишнее. - Твёрдо ответил он. -- Вся задача сводится к ветке и канату. И он нарисовал тысячу раз рисованную дома схему:
   0x01 graphic
   -- Это не ветка, это второй ствол.
   -- Хорошо. Пусть второй ствол. И что?
   -- Ствол от ствола, Владище! Ствол от ствола же! - она размахивала руками, она протестовала, защищая свою задачу.
   -- Ты права. Для ветки она толстовата. Второй ствол, ты права. Но зачем ты рисуешь плечо в точке разветвления? Зачем?
   -- Потому что там - нагрузка, -- она смотрела на него и улыбалась.
   -- Нагрузка -- везде. Мы должны решать задачу с канатом, абстрагируясь от остального. Иначе будет очень сложно. Не надо усложнять, Ев. - Он сказал это с такой неконтролируемой нежностью, что стал бояться сам себя. Он почувствовал томление, описанное между строчек в тоненькой книжки "Золотой невод". По телу разливалось томление, вокруг головы Евы вспышками подмигивало теперь настырное солнце. Он встал не напротив, а рядом с Евой, чуть позади, солнце перестало слепить, всё приняло обыкновенный вид.
   -- Я ничего не усложняю. Я правильно решаю, а ты -- нет.
   -- Хорошо. Давай сначала, Ев. - Он мог сутки спорить так с ней. Сутки! -- ЧТО ты решаешь?
   -- А ты не видишь?
   -- Вижу.
   -- Ну, так зачем -- лишние вопросы?
   -- Потому что ты неправильно решаешь.
   -- Ладно, я неправильно решаю -- вдруг медленно и зло сказала Ева. - Иди. Вали, я сказала!
   Он хотел оправдаться, открыл даже рот, чтобы сказать что-то ободряющее, что в таком направлении задача вполне может быть, и так далее, но это было бы нечестно. Пусть Ева больше читает, пусть прикидывает, размышляет --учится...
   Ева уже затёрла ступнёй чертёж и сказала:
   -- Очень удобно. Рисуешь, стираешь, опять рисуешь. Пифагорийцы рулят. --Дальше крикнула: -- Влад!
   Из домика выбежала Снежана:
   -- Что?
   Ева бросила свою тёплую жилетку - подруга ловко поймала и убежала. Ева, не глядя на него, процедила:
   -- Тупой заплывший мозг, -- разбежалась по песку и плюхнулась в воду.
   Он очень расстроился. Однако: какая она злая, его Ева. Он так и подумал - "моя Ева", и сам же улыбнулся. Подошёл Киря:
   -- Чем ты её так довёл?
   Он пожал плечами.
   -- Да и правильно сделал. А то стоит тут с самого утра, палкой песок ковыряет. Типа умная вся такая. Ещё с Владом поссорилась. Она ему, прикинь, начала доказывать, что дерево рухнет раньше, а канат не разорвётся.
   -- Какое дерево? - спросил он, хотя сразу понял: и какое дерево и что Ева имела в виду.
   -- Ну там, где тарзанка. Они тут с Владом вдрызг переругались с утра пораньше. Тут же это... -- Киря осёкся и потащил свой короб-холодильник к новым "полянам" и коптящим жаровням.
   Вышла Снежана:
   -- Ну что, Недоношенный, пошли что ли аттракционить? - она мило улыбнулась. - А то тут такие дела с утра были. И всё из-за вас.
   -- Из-за кого? - а про себя подумал: "Заело их?"
   -- Да из-за тебя, Ксюхи и хохла. Появились тут на наше несчастье.
   -- Ксюха все года тут, -- решил защитить соседку Дюся.
   -- Не знаю, не помню. Короче появились. Влад как паскудный пень за этой жирной дурой бегать начал, так она ещё его динамит иногда. Вот он с утра к Еве и привязался, злость сорвать на ком-то надо.
   Они уже были у тарзанки. Новенькие стояли в очереди - старенькие пропустили его и встали как обычно зрителями. Петюня сидел тут же и жевал, жевал, жевал, какой-то хлебушек.
   -- Как они все не бояться, -- сказала мама Петюни Дюсе. Она всегда разговаривала только с ним. - И как они не боятся. Уж и объявление повесили: "На дне - стёкла". Канат-то рвётся. А все лезут и лезут, лезут и лезут.
   -- Да он футь-футь пофался, -- сквозь набитый рот прошамкал Петюня.
   -- Сначала чуть-чуть, а теперь - сильнее и дальше будет ещё сильнее.
   Дюсе захотелось пожаловаться маме Петюни, что канат подрезали, что просто поспорили на него, на жирдяя. Он шёл как невольник на тарзанку- плаху. Он уже не мог обмануть ожидания. Он уже готов был погибнуть не только ради Евы, но и ради того, чтобы быть всегда среди людей.
   Прыгнул как-то особенно удачно и все заулюлюкали, захлопали, загогокали. Он перестал себя жалеть, поэтому стал рисковать в прыжках, дёргая канат, вихляя, пока раскачивался. Но надрезанный канат и не думал рваться от телодвижений и рывков его жирной тушки. Дерево же поскрипывало. Но какая из берёз на обрыве - было непонятно. Евы не было: ну да, она обиженная. Но были и Снежана, и Киря, и Влад. И вопреки заведённой традиции, он прыгнул на бис не три, а пять раз -- от расстройства, что Ева обозлилась на него, он решил приблизить свою кончину.
  

16

   А дальше, как пишут в шпионских детективах, которые он читал втихаря от мамы, обмениваясь ими со школьным охранником, "события стали разворачиваться стремительным образом". Над территорией Украины упал малазийский самолёт. И на пляже об стали об этом говорить. Ева начала! В тот день ничего не предвещало бури, грозы, шквалистого ветра. Обычный солнечный день, Киря продавал пиво. Упал Боинг уже две недели назад. Погибли люди. Жалко, столько людей. Дюся, как и все, переживал, что во всём мире обвиняют русских. И даже сосед напротив, сказал, что сбили ополченцы, после чего мама перестала с соседом здороваться.
   Дюся сильно переживал из-за нелепых смертей, нестерпимо жалко ему было и тех, кто выпрыгивал из окон. Об этом редко говорили по радио, чаще писали в сети. Он и сам не раз размышлял над таким прыжком, останавливало только то, что родители будут горевать. Был у него такой момент, когда уже и это не останавливало. Ему порезали в школьной раздевалке куртку. А ведь он никому ни разу ничего плохого не делал, и был как святой терпелив и терпим к унижениям, толчкам, щипкам, обзываниям, оскорблениям и издевательствам в свой адресс... Куртка была очень дорогая, купленная в сезон совсем недавно. Парка на овчине, с удобным капюшоном, под которой и шапку надевать необязательно. Это было впервые - такой удачный зимний капюшон. Прямо по его голове "с непослушными кудрявыми волосами" -- так всегда писали в романах у мамы. Жаль! Как же было жаль парку! Он вынашивал мысли о самоубийстве. Но всё-таки позволил маме отвезти себя к Татьяне Владимировне, пережил и порезанную парку.
  
   Как только появилось объявление о стёклах, то есть, как только канат стал надрезанным, Марко и Ксюха окончательно перебрались на этот берег. Киря шёл довольный, помахивая пустым холодильником. В руке он держал бутылочку пива "Миллер". Он думал о чём-то, не замечая их.
   -- Угости! - преградила дорогу Ксюха.
   "Не угощай!" -- вдруг пронеслось у него в голове.
   Но Киря угостил. Ксюха долго сидела с початой бутылкой, потом долго тянула-смаковала пиво, а потом сидела, обхватив колени, демонстративно не выбрасывала бутылку -- она явно дожидаясь прихода Евы, чтобы устроить разборку.
   Ева, подошла осторожно ступая босиком, увидела Ксюху и пустую бутылку, вздрогнула и, молниеносно оценив ситуацию, решила напасть первой. Она обратилась к Марко:
   -- Ваши сбили Боинг.
   -- Нет, -- ответил Марко совершенно спокойно. - Ваши.
   Марко по-видимому избрал теперь другую тактику: не обидчивости, а безразличия. Он совершенно спокойно, свинцовым тихим голосом твердил свою малоросскую "правду", если заходил разговор. А заходил разговор крайне редко, потому что Влад-спасатель боялся, что Марко опять взбесится, тогда обидится и Ксюха. Киря, который всегда держался нейтрально и пофигистски, вдруг взбеленился:
   -- А чё ты тогда здесь сидишь с такими мнениями? - заорал Киря. - Вали тогда отсюда в свой Гомель.
   -- Николаев, -- поправила Ксюха.
   -- Ну. Я и говорю -- Николаев.
   -- Я в интернете смотрел. Николаев - русский город. Там корабли делали. Там все за нас, - успокаивал Влад- спасатель .
   -- Не все там за вас, -- кривился Марко. -- Все за Украину. Вы у нас Крым отняли.
   -- Я по телевизору смотрела, -- сказала Ева. - Референдум у вас был.
   -- Тю! Ненастоящий, левый, -- сказал Марко.
   -- Да-да нелегитимный, -- прищурилась Ева. - Только в Москве ваши люди у посольства в очереди стояли по десять часов, чтобы проголосовать. И все были за нас. Вот те и "тю".
   -- Они тут, вот и голосуют за себя, а мы - там, мы -- не за вас.
   -- Ну а почему тогда ты здесь? - не унималась Ева. - Тут у нас все беженцы за нас.
   -- Война, -- тихо сказал Марко.
   -- У вас там нет войны, -- сказала Ксюха и обратилась к Еве как бы извиняясь за неразумного: -- У них там горячей воды зимой не будет, вот и останется кузен на годик, в школу вашу пойдёт, а там видно будет. А пиво, Ев, я тебе куплю. Просто жажда замучила.
   Он понял, что Ксюхе неохота опять обижаться. Она - привязалась к Владу, влюбилась. И не появляться с этой стороны - значит давать возможность Еве отвоевать своего парня.
   -- Ксюх! - сказал Влад. - Ну ты-то хоть скажи: кто сбил Боинг?
   Мда... Вопрос явно был не по адресу.
   -- Не знаю, -- пожала плечами Ксюха. -- Надо подождать. Пусть выяснят.
   -- Да. Пусть выяснят, -- как эхо повторил Марко. И Марко не хотел теперь ссориться - ведь они будут жить в Ксюхином старом доме может быть год, а может быть, и всегда.
   -- А ты чё скажешь, Недоношенный? - улыбнулась Снежана.
   -- Да, Владище, кто сбил Боинг? - нервничал Киря.
   Дюся ничего не ответил и полез на тарзанку.
   А на следующий день канат был ещё сильнее надрезан.
   -- Як однако трохи надсечка, -- улыбился Марко.
   Дюся понял, что на этот раз Марко подрезал ему канат.
   Петюня по-прежнему летал, остальные же стали опасаться. Родители говорили теперь избалованным детям:
   -- Ты что не видишь? Написано же: "На дне стёкла".
   -- Я дивуюсь, как все напряглись и бачат про опасность! Слыхал, Владюся?!- дальше слышалось Ксюхино ржание.
   Он не мог понять, за что Ксюха так его ненавидит. Марко - этот ненавидит всех, он даже разжирел от злости за эти два месяца. Но Ксюха! За что? Он не мог понять.
   Теперь он прыгал с тарзанки в день по десять раз. Пекло не по-августовски сильно. Канат в месте надреза ещё быстрее стал мохриться, распушёвывался всё сильнее и сильнее. Так и прыгали: Он, Петюня, он, Петюня, он, Петюня, Петюня, Петюня - после трёх подходов Дюсе всегда надо было передохнуть - ныли мышцы на руках, саднило мозоли.
   -- Это всегда так на разминке, -- объяснял Влад-спасатель, хлопая Дюсю по жирному плечу.
   Влад-спасатель стал волноваться. Он боялся, что если тёзка разобьётся, ему влетит. Но и спор Влад не мог прекратить. Это получилось бы не по-мужски. (А по-мужски ли спорить на "живца"?) Снежане было всё равно. Она была спокойна. Киря ожидал обрыва каната с нетерпением, он иногда стал жалеть "жирдяя", из чего Дюся сделал вывод: Киря уверен, что Недоношенный шмякнется о берег. Ева загадочно улыбалась. Она думала о чём-то своём, гладила ствол берёзы, клала на него голову, ухом к коре, -- слушала. Её отрешённость выводила Влада-спасателя из себя, он стал чаще обращать на неё внимание, делать замечания и вынимать у неё изо рта тонкие, как и она сама, сигареты.

17

   Вернувшись как-то вечером, он почувствовал на террасе сильный запах гари. Вошла мама, сказала:
   -- Ты всё шляешься, а мы чуть не сгорели.
   -- Как? - Дюся ничуть не испугался, ему было всё равно: не сгорели же.
   Вошёл и папа, вытирая чёрные от машинного масла руки, увлечённо стал рассказывать:
   -- Не поверишь, Владислав. Это невозможно! Загорелась тряпка.
   -- Не тряпка, а декоративная салфетка, -- перебила мама.
   Дюся знал эту салфетку, белая, с вышитой розочкой, с кружавчиками по краю. Утром эта салфетка прикрывала на столе блюдо с шарлоткой. Он сжевал кусочек на завтрак абсолютно без удовольствия. Раньше-то он бы умял весь пирог, ну может, оставил бы родителям последний кусочек... Вот и мама об этом сейчас говорила:
   - Я шарлотку ею прикрыла. Господи! Три дня стоит пирог, всё доесть не могли. Вот и результат.
   -- Результат, -- пояснил папа, --висит на верёвке. И папа указал туда, где у них обыкновенно сушилось бельё. Салфетка висела с двумя пропалинами. По очертанию пропалины напоминали кошачью голову: круг и острые ушки. Папа так и сказал:
   -- "Ушки", потому что складки были в этих местах. Почему загорелось, как думаешь?
   -- Наверное, мама как обычно поставила рядом банки с водой?
   -- Пять с плюсом! - похвалил папа.
   -- Да-аа, -- всхлипнула мама. - Я утром воду отфильтровала, чтоб огурцы засолить и оставила на столе. Закрутилась, забегалась...
   -- А за банками пирог, -- сказал папа. - Что это значит, Владислав?
   -- Солнце падает через стекло окна, преломляется в стекле банки и поджигает? - это было легко, Дюся почти сразу всё понял.
   -- Отлично, -- удовлетворённо кивнул папа. - Но ты понимаешь, какая ситуация, Владислав. Банки-то мама в этом месте ставит с начала августа, а загорелось только теперь. Почему?
   Дюся не знал почему.
   -- Потому что салфетка позади и пирог?
   -- Не было бы салфетки, загорелась бы клеёнка стола, -- папа нервничал: -- Думай, Влад, шевели мозгами!
   -- Не дай бог клеёнка! - сказала мама. - Новая совсем!
   -- Ну! - папа ждал ответа.
   -- Не знаю, пап. Время? Долго банки были под солнцем?
   -- Владислав! - закричал папа. - Какое время? Какое долго под солнцем?! Земля же вертится! Луч перемещается с одной и той же скоростью, если утрировать!
   -- А, ну да! - понял Влад. Как он мог забыть, что солнце двигается от восхода к закату. Значит: время попадания луча на банку всегда ограниченно. И угол преломления тоже.
   -- Может, банка из другого стекла? Банки другие?
   -- Нет, -- сказал папа. - Я тоже сначала подумал. Но ведь мы с тобой эти банки брали в магазине. Упаковка - шесть штук. Одинаковые банки все!
   -- Не знаю, пап, -- вздохнул Влад. - Голова заболела думать.
   -- Кол! - торжествующе сказал папа. - Кол с минусом! Ну?
   -- Не знаю.
   -- Сдаёшься?
   -- Сдаюсь, -- раньше бы Дюся расстроился, что не ответил, теперь он хотел только одного: чтобы родители быстрее отвязались от него.
   -- Месяц какой у нас?
   -- Август.
   -- Вторая половина августа, -- поправил папа. - Ну, Владислав? Дошло, наконец?
   Дюся растерянно помотал головой.
   -- Тупица, -- сказала вдруг мама. - Я и то догадалась. Солнце ниже в зените. Понял? Солнце низкое, осеннее, понял? Вот и сработала банка как лупа.
   -- Точно! - хлопнул себя по лбу Дюся, и посрамлённый пошёл в свою комнату.
   -- Сайрес Смит! - презрительно бросил Дюсе папа и ушёл.
   -- Владюся! - виновато сказала мама. - Шарлотку покушаешь или бульончик подогреть?
   -- Бульончик подогреть! -- прокричал Дюся уже из своей комнаты и свалился обессиленный в постель. Спина от неудачного входа в воду до сих пор жгла.
  

18

   Он рассказал об этом случае Еве. Она сразу ответила верно. Солнце стало ниже, вот и загорелось.
   -- А я не додумался, -- вздохнул Дюся.
   -- Ты не рассматриваешь внешние условия. Вот тебе и доказательство твоей не правоты.
   -- Рассматриваю я внешние условия, просто позабыл про солнце,-- доказывал он.
   -- Хорошо, -- Ева сделала жест ладонью, как бы останавливая спор. - Хорошо рассматриваешь. Но ты не видишь главную причину, не можешь выделить главный фактор. А он всегда на поверхности. Ты же копаешься, копаешься в себе. Вещь в себе - слышал?
   Дюся кивнул.
   -- Это ты и есть. Надо всегда преломлять на ситуацию - я в сети читала.
   Он глубоко задумался. Чёрт возьми! Может, Ева не так уж и не права, утверждая, что нужно принимать во внимание не только точку разрыва каната, но и точку ответвления дерева?
  
   Дома он отвязал бельевую верёвку, натянутую между столбов. Столбы когда-то были яблонями, но погибли в аномальную зиму под ледяной коркой в ледяной дождь. У стволов были толстые ответвления, он сам спиливал ветки, а толстые ответвления спилил наполовину - чтобы можно было привязывать верёвку. Сейчас он привязал верёвку так, чтобы получился аналог тарзанки, а к концу верёвки привязал блин от штанги. Верёвка скользила по отверстию, блин крутился и при раскачивании больно ударил Дюсю по ноге. Тогда он поменял блин на гирю, стал раскачивать и чётко услышал скрип в ответвлении мёртвого яблоневого ствола. Он подпилил ножиком верёвку, опять стал раскачивать, верёвка удлинилась в месте разреза, но через полчаса качаний казалось "привыкла" к порезу. Тогда он измерил верёвку, а потом предупредил родителей, чтобы не снимали гирю, что у него эксперимент, и оставил "макет" на ночь. Утром он опять измерил верёвку - удлинение было приличное: 10 мм, но место пореза не утончилось -- каким было, таким осталось. Визуально во всяком случае. Тогда он ещё подрезал верёвку, и два часа раскачивал гирю на ней. Раздавалось поскрипывание яблони, верёвка "кряхтела" только в месте узла: тёрлась её петля об ответвление.
   0x01 graphic
   Он целый день наблюдал за верёвкой, снимал, дёргал с силой за конец, и снова крепил гирю. Когда он подпилил верёвку в четвёртый раз, она на глазах стала рваться, и после пятиминутного качания гиря глухо шлёпнулась на газон.
   0x01 graphic
  

19

   С этим надо было кончать. Быстрее, быстрее! Он перестал обращать внимание, насколько удлинился канат. Он приходил на пляж (всегда пешком) и тупо-тупо-тупо прыгал-прыгал-прыгал с тарзанки.
   И вот настал ссудный день. Точнее - День. Ничего, как и в случае с Боингом, не предвещало, что ЭТО произойдёт именно сегодня. Влад как всегда шёл через посёлок на озеро мимо магазина, на лавке сидели дачники и местные, ржали. Над ним или не над ним - он не знал. Раньше ему казалось, что над ним. А теперь, он уж не знал. Сколько в конце концов можно над ним ржать? Не два же с половиной месяца! Когда он шёл по улицам, он теперь размышлял. Раньше-то, когда только начинал выходить, то не мог ни о чём размышлять, не мог думать, мечтать. А теперь мог. Даже мечтать мог. О Еве. Да, положа руку на сердце, если уж быть честным до конца, о Ксюхе тоже. У тарзанки мама Петюни уговаривала почему-то Кирю поменять канат.
   -- Вот оборвётся, тогда поменяем, -- врал Киря. - В отчёте надо приложить оборванный канат.
   -- Но зачем? Давай снимем канат, перережем и всё, и прикладывайте к отчёту.
   -- Так видно будет, что перерезано, -- не унимался Киря.--Будет нам втык за порчу имущества.
   -- А втык за несчастный случай?
   Киря в ответ ухмылялся щелью между зубами
   Петюня раскачивался, но не очень активно: боялся, прислушивался к канату...
   -- Слышишь как скрипит?! Прыгай давай Пётр! - крикнула ему мама, лицо её в эту секунду вытянулось так сильно, что стало похоже на удивлённый рогалик. Она сильно нервничала. Дюся понимал, что Петюне было бесполезно что-то запрещать - они тут местные, поселковые, все упёртые до ужаса. Настоящие.
   -- Это дерево скрипит, -- сказала Ева и опять улыбнулась загадочно.
   -- Да оно уже-еее, -- Петюня, вылез, поднялся, и тут же, не отдышавшись ни секунды, снова повис: -- Аге! Оно неделю скрыпит, а мож две. Как вы здесь поругались с хохлом, так и скрыпит.
   -- Но-но! - вылез из палатки Марко, -- погода настала пасмурная, дождливая и они теперь часто залезали в палатку, перед которой в начале лета, в день знакомства, сидели Ева со Снежаной и хихикали им в спину.
   -- Извините, -- улыбнулась мама Петюни. - Мы не хотели.
   -- Да ладно. Не хай, -- сказал Марко и уселся рядом с мангалом, принялся усердно поливать шашлык водкой.
   -- Но-но! - закричал Киря. - Взорваться так может, -- повыше надо поливать.
   Дюся вдруг подумал, что Марко всё меньше употребляет непонятных слов, оставляя только "шо" "не хай", "це", "дап", "як", да презрительное "тю!". Да "тю!" теперь говорили все, включая и его, "тю" -- это международное. Ещё Дюся подумал, что Киря нормально относится к Марко, и всё меньше это скрывает. Дюся не сомневался: Киря перерезал канат этой ночью, почти под ноль, почти под чистую. Просто, чтобы скорее закончить с этим жир-шоу.
   Дюся поозирался - никого не было вокруг. Редкие головы пенсионного возраста плыли по озеру, редкие детские визги доносились с пляжа, редкий мат нёсся из сосёнок, где обычно останавливались на машинах шашлычники... Он смело сбежал с обрыва, сделал всего шаг (но большой) против привычных семенящих трёх, на обрыв, подтащил канат, всё-таки не удержался: намотал на руку и подёргал его. Скрипнуло. Не канат! Дерево! Или это береговые сосёнки скрипели на ветру? Они всегда страшно скрипели, а был, кстати или не кстати, сильный ветер.
   -- Сейчас ливанёт, -- сказала Ева. - Всю ночь лило и сейчас ливанёт.
   Это было последнее, что он услышал, он разогнался и полетел, держась за палку-деревяшку, вонзив в неё пальцы, будто это могло его спасти... Ему показалось, что канат удлиняется... Он решил отталкиваться и раскачиваться до победного, пока не соскользнут руки... Оттолкнулся, амплитуда, с замиранием сердца амплитуда, и опять толчок от обрыва, снова амплитуда и толчок. Во-осемь. Толчок от обрыва, де-евять. Он оттолкнулся ловко, сильно, двумя ступнями, и всё полетелело закружилось, он падал, падал, падал. Буу-лтых! Он впечатался ногами в дно почти у самого берега, но там где мелкота резко переходило в глубину, он даже заскользил по этому подводному склону... Вынырнул - канат болтался как ни в чём не бывало. Он обречённо поплыл к берегу.
   -- Без задоринки ныряешь, -- ухмыльнулась Ксюха.
   -- Это он разминался, -- жёстко, нагло, как в первую их встречу, когда она комментила их за спиной, сказала Ева.
   -- Да. Я разминался, -- подтвердил Дюся и стал вытирать грязные ступни о мокрую траву: под обрывом скопилась грязь.
   Опять спуск до берёзового ствола. Наверх он не смотрел, но чувствовал: канат удлинился. Он стал раскачиваться, вдруг почувствовал, что вот он, час икс настал, но по ощущениям не мог понять, что происходит. Но что-то происходило. Раскачиваясь, он чувствовал, что провисает намного сильнее. И дело тут не в до предела подпиленном канате. Дело в чём-то ещё. Если бы это был канат, он разорвался бы в первую Дюсину попытку - Дюся теперь точно знал: если предельная разрывная нагрузка -- то рвётся быстро. Если канат "выжил", значит нагрузка, не смотря на подпиливание, не была разрывной. Но почему же он не может раскачаться сильно? Почему амплитуда явно меньше? Он ослаб что ли? Дюся изо всех сил оттолкнулся ногами от обрыва - так сильно он никогда ещё не отталкивался. Но удалецкой амплитуды -уа, лечу! -- опять не было. Он раскачивался и раскачивался, пока хватило сил. Он чувствовал, что канат, хоть и расхристанный и еле живой, но прочный на этот живой волосок, или нить, или волокно, или паклю, держит его, био-массу недоношенную. Но что-то другое прогибалось: вода из-за вялой амплитуды была непривычно близко, видны были микрогребешки течения - ветер их гнал. "Неужели, неужели так странно рвётся канат?" - стучало у него в голове. Он же ставил на своём участке опыт, эксперимент, и рассчитал, что канат порвётся резко, ну или хотя бы не больше, чем за две секунды. Он раскачивался, раскачивался... Так и не дождавшись смерти, он плюхнулся в воду совершенно обессилев. Он еле достал до дна - ведь скорость была далеко не та, и на дне рядом с мелкотой нельзя было отсидеться. Ему повезло: камешек в песке попался ему в руку почти сам, сколько можно, он тянул, а когда закружилась голова, -- вынырнул. Посмотрел на обрыв. Ветер качал сосны. Все сверху заворожено смотрели на него. Он вскорабкался, он сильно замёрз ещё от испуга. Протянул Еве камешек. Это был светлый, белый какой-то камешек. Он протянул его Еве. Она взяла, положила на ладонь...
   -- Аттракцион смерти на сегодня закончен? - нагло, чересчур громко спросила Ксюха. И он понял, что Ксюха напугана.
   -- Нет, не закончен, -- с вызовом, с наездом ответила Ева.
   -- Нет, -- кивнул и Дюся. - Не закончен.
   -- Дождики трохи це, -- сказал Марко.
   -- Ну так. Это тебе не Николаев, -- ответил Киря. - Бачить як будем як.
   И Марко ничего не ответил на издёвку, Владу даже показалось, что он совсем и не обиделся. Наверное, сердце сжалось от испуга не только у него, Дюси-Владюси, но и у Марко, и у Ксюхи. Они боялись, что им влетит, если что-то случится. Снежана и Киря были внешне спокойны. Интересно: думали они о пиве сейчас? Еву захватил странный азарт. Она всё улыбалась, подошла похлопала Дюсю по плечу свободной ладонью, в другой был зажат камешек.
   -- Не бойся -шепнула она.
   Самообладание покинуло его, как пишут в маминых бульварных романах. Дюся боялся дико. На этот раз -- три семенящие шага вниз под обрыв... И снова, оперевшись о ствол, подтащил к себе канат... На него капнуло: то ли с берёзы, то ли опять накрапывал дождь. Туча подбиралась, но и солнце светило... Подумал: почему нет Влада-спасателя, куда он пропал? Что это значит? А! Ну вот же: незадачливый катамаран плавает, доплывает последние оплаченные в этом сезоне минуты...
   Он стал раскачиваться. Два раза пронесло, сейчас убьёт - вспыхнуло у него в голове. Третий раз и всё, конец аттракциону. Начинается дождь, никто не будет мокнуть. Если опять пронесёт, казнь отложится до следующего раза. Он почему-то почти уверовал, что сейчас пронесёт, он раскачивался и чувствовал константу в силе натяжения каната. Он чувствовал, что канат прочен, по-прежнему висит на "трёх волосинах" и долго так провисит. Он стал привыкать к тому, что при отталкивании от склона нету разухабистого свободного разлёта "у-ах!". Пять, шесть, семь... Руки начали дрожать от нагрузки, ладони онемели - всё-таки он подустал. В голове пронеслось, что ещё одну амплитуду он не осилит, поэтому он смело оттолкнулся от обрыва что есть сил, и хотел прыгнуть Петюниным способом: перебирая ногами воздухе... Но полетел не как всегда вперёд, а вниз и явно ниже, буквально над берегом, как прыгун в длину. Когда он входил в воду, его оглушил странный звук -- хрустящий, сразу - чей-то истошный визг! Шлёп! Ноги впечатались в мелкоту. Вода всё-таки смягчила приземление. Он решил, что канат всё-таки оборвался, раз кто-то визжит. "Всё-таки Бог есть, судьба есть, он, толстая задница, победил травмы и смерть -- канат разорвался, но он успел войти в воду, приземление на мелкоте немного отдало в позвоночник, но он приземлился на согнутые ноги и тут же сел на задницу... Вроде нормально... "Но, -- подумал он после приземления, шаря рукой, ища заученным движением по привычке камешек, -- если бы канат порвался, он не смог бы сделать такой пусть низкий, но полёт, не успел бы пролететь над берегом, и потом: если бы канат рвался, то перекладина осталась в его руках, а он отпустил перекладину... Он никак не мог нашарить камешек, понял наконец, что сидит на мелкоте в грязюке и повернулся к берегу.
   Тарзанки не было. Берёза стояла свечкой, с ампутированной культёй вместо ответвления ствола. Никакого второго ствола, к которому и была привязана тарзанка, в природе больше не было. Ответвление валялось на берегу, под обрывом, заходя верхушкой в воду. Листья дрожали на воде, ветки шевелились, канат гребешками волн прибился к ветке, барахтался змеёй - вроде бы перекладина пришла на водопой. Второй конец берёзы, с острым обломком врезался в обрыв. Ева! Ева, второгодница, правильно решила задачу. А он - двоечник. Так ещё тупой и глухой к чужим гипотезам. Позор! Ну конечно же! Когда всё закончилось, всё стало предельно ясно, теперь задача казалась ему элементарной. Как он мог пренебречь тем, что точка разветвления расшатывается? Ведь и его яблоня на участке скрипела. Эта точка, которую ему рисовала Ева, могла расшатываться не один год, поэтому он сразу откинул это усложнение. А Ева не стала упрощать, она пошла сложным путём, как Электроник, предложивший разные варианты теоремы, поразив математика-Весника. Он - Сыроежкин, а Ева - Электроник. Ему стало ясно, наконец, почему Ева была уверена и спокойна за пари. Дерево могло рухнуть только в тот момент, когда он резко оттолкнётся от обрыва, ведь именно в этот момент сила резко меняет направление, момент силы меняет знак, и это резко расшатывает точку разветвления. Момент силы меняет знак! То есть, он всегда стопроцентно, по-любому, приземлился бы в воду: отталкивание от обрыва рано или поздно доканало бы дерево. Он летит к воде - ствол рушится, а он летит к воде, над землёй и в воду. До предельного растяжения никто из ребят не посмел подрезать канат.
   Уже бежал вдоль берега Влад-спасатель, уже начинался сильный дождь. А солнце по-прежнему светило. Дуэт из его друзей-врагов-спорщиков-недоброжелателей -Марко и Кири - безмолствовал, ребята были подавлены. Ксюха удивлённо пялилась на остроносый пенёк - всё, что осталось от ответвлённого ствола.
   -- Надо бензопилу и поскорее, -- сказал Влад и продолжал стоять.
   -- Да. Надо, -- поддакнула после паузы, как бы очухиваясь от увиденного, Ксюха.
   Все, кроме Евы, делали вид, что не замечают Дюсю. Она подала ему одежду:
   -- Понял, наконец?
   -- Понял! -- Улыбнулся он и прикрыл её от дождя своим полотенцем.
   -- Ты - тупой.
   -- Конечно, -- улыбнулся он. - Но не забывай, что я перешёл в девятый.
   -- Да ты чё? После восьмого? - изумилась Ева.
   -- Да, -- он улыбался счастливо.
   -- А выглядишь недоношенный, на восемнадцать, -- Влад-спасатель одобрительно хлопал Дюсю по плечу.
   -- Всё равно: в задаче ничего сложного нет! Не оправдывайся, -- парировала Ева.
   -- Мы производные ещё не проходили, и тригонометрию, и момент силы, -- Дюся стал натягивать на мокрые плавки шорты.
   -- Ну, момент силы ты уже прошёл, Влад.
   -- Что? - откликнулся Спасатель.
   -- Да я не тебе. Я -- Владу.
   -- Жирдяю? Тёзке?- нервно переспросил Спасатель.
   -- Ага. Тёзке твоему, -- и Ева потрогала его шорты: -- Мокрые! Зачем ты не переоделся? - она поняла, поёжилась под полотенцем: -- Зачем мне полотенце-то отдал?
   -- Ну, чувак! - Киря впервые обратился к нему "чувак", а не "недоношенный": - Ну ты и дал. Только в девятый идёшь. Мелкий.Смотрите на него, мужики! Мелкий!- Киря хотел говорить обо всём, кроме своего пивного проигрыша.
   -- Мелочь пузатая! - Петюня вылез из палатки.
   -- Ты проиграл, -- сказала Ева Кири.
   -- Да, Кирюш, -- вздохнула Снежана.
   -- Это всё дожди, -- сказал Влад-спасатель. - На меня вчера у тропинки берёза рухнула. Разбухла от дождя и рухнула. Если бы назад не обернулся, то по башке, а так - по плечу и по ключице -- не хай.
   -- Да, -- мечтательно улыбалась Ева в прошлое. - Первый ледяной дождь повредил деревья, потом аномальная осень. Помнишь, три дня дожди лили.
   -- Не помню. Когда?
   -- Когда я к вам в класс пришла.
   -- А-аа. Ну это давно было.
   -- Ну вот. Вспомните, сколько деревьев попадало.
   -- И до сих пор падают! - воодушевлённо как "Эврика!" крикнул Киря, потирая плечо, как-будто это на него, а не на Влада, рухнула берёза.
   -- Да уж, -- тихо сказал Спасатель. -- Весь лес завален. Бурелом.
   -- Ещё если снега нет, рушатся как подрезанные, корни высыхают, вот и рушатся,-- сказал Киря.
   -- Всё. Пошли! - сказал Спасатель Еве и взял её за руку.
   -- За бензопилой?-- с вызовом влезла в разговор Ксюха: она окончательно очухалась.
   -- Да. У тебя есть? А то у нас сломалась, -- сказал несвязно Влад-спасатель и отпустил Евину руку -- будто только что опомнился от дурмана.
   -- Для тебя - всё что угодно.
   -- Где это у нас пила сломалась? - с насмешкой спросила вдруг Снежана.
   -- Ну не сломалась, но барахлит, -- огрызнулся Спасатель.
   Дождь молол место ампутации. Древесина впитывала влагу и розовела на глазах. А может, это ему казалось - всё-таки, он близорук. Он проводил Еву до домика спастеля. Нет! Он бы сразу ушёл! Он готов был идти с Ксюхой, Марко и Спасателем за бензопилой и выслушать все оскорбления и претензии, что вот, мол, теперь сколько работы - надо же очистить береговую линию. Но он эти слова так и не услышал никогда. Оглушённый, ослеплённый вкусом победы, чувством радости и счастья, он не увязался за ними, потому что Ева не отпускала его руки и не отдавала полотенце, и ему пришлось идти с ней до домика. Киря со Снежаной тоже зашли внутрь. Ева протянула ему наконец полотенце с картой Тайланда - подарок тётки лет дцать назад, он ещё был тогда маленьким "пампусиком", как говорили все взрослые.
   -- Бензопила нормальная, совсем не барахлит. Он вчера хворост для костра собирал. Совсем достоинство потерял, -- заворчала Ева и стала натягивать на себя кофточку.
   Он посмотрел на Еву и спросил:
   -- Кто ты ВКонтакте? Я тебе пришлю своё решение. Я докажу, что теоретически и я не так уж не прав.
   -- Теоретически- практически, -- сказала Ева, натягивая джинсы. - Неважно. Всё неважно.
   -- Это частный случай, -- настаивал он.
   Влад не посмел повторить свой вопрос о соцсети. Но в этот же день завёл себе страницу - вдруг Ева откликнется.
  

20

   После проливного дождя, после луж, по которым он счастливо чавкал отяжелевшими кедами, после одежды, комочком из которой он прикрыл голову от ливня, в общем: после одинокой ходки через посёлок до участка под барабанными грозами и градом, он снова заболел. В третийраз за лето. Мобильник промок от дождя (или был повреждён градом) и три дня не работал. А потом заработал. Дюся лежал и болел, саднило горло, он сипел и пил чай с мёдом разнотравья. Мёд был тёмный от цикория -- так объяснила странное "разнотравье" маме фермерша. Он больше не ходил на пляж. Он вышел победителем и злорадствовал, что Спасателю придётся очищать склон распиливать ствол на брёвна. Во время болезни он вдруг сообразил, что он - предатель: ни разу за август не посмотрел на свою землянику. Пошатываясь, он вышел на участок и увидел заросшие усами грядки, подёрнутые зелёной травкой и молодым подорожником междурядья. Он ринулся к ремонтантной землянике в шинах - она плодоносила как обычно, мерцая из под листьев красными вспышками. Он успокоился. Вертикальная грядка есть вертикальная грядка.
   -- Опомнился, -- сказала мама. - А то всё гуляешь, гуляешь. Совсем, Владюся, в загул ушёл.
   -- Противно просто, -- подал голос папа, разгибаясь от капота "тойоты". - От девочек крыша поехала. Куда это годится? Всё бросил.
   -- Даже не поливал, -- возмутилась мама.
   -- Дождь поливал, -- огрызнулся он в ответ.
   -- Что из тебя вырастет? - папа почти кричал. - Бездельник! По хозяйству вообще перестал помогать.
   -- И по огороду, -- поддакнула мама.
   -- Ладно бы учился, а то -- не учишься.
   -- И не читаешь! - вставила мама.
   -- Думаешь, я не видел? Одну задачу три недели решить не можешь! И решаешь-то неправильно!
   -- Как дурачок какой-то! - сказала мама, которая три ньютоновских закона и то не смогла бы рассказать, не то что сумму векторов момента сил.
   Господи! Неужели всем всё было понятно, кроме него? Он обречённо пошёл облагораживать землянику. Он не любил больше свою землянику, она его раздражала. Своей настырностью, своей прихотливостью, а больше всего - напоминанием того, что её больше никто не любит. Нужно тратить столько сил, столько времени. Нет уж! Ему это совсем разонравилось. "Фестивальная", "Мери Шнайдлер"... ещё какой-то сорт. "Кардинал" что ли... А, может, "Наполеон"? Выдирая со злостью старые листья и усы, успевшие пустить ростки-кустики, окучивая обновлённые кусты с молодыми листочками, он припомнил лето, которое закончилось, вспомнил Петюню, то как Петюня рассказывал вначале лета о плохой прошлогодней тарзанке и хорошей теперешней... Всё правильно, чтобы больше была траектория полёта, Спасатель укрепил тарзанку дальше по стволу, плечо удлинилась, нагрузка на точку разветвления стволов стала больше. Было бы меньше плечо, ствол не рухнул. Рухнул бы на следующий год... Ему надоело выдирать эти настырные трилистники, он пошёл за серпом, и - раз,раз! - срезал с мстительным чувством кусты почти "под ноль".
   - Достали, достали, - бормотал он.
   - Господи! - всплеснула руками мама, проходя мимо. -- Вторую грядку побрил.
   -- И так сойдёт, -- злился Дюся. -- Надо было и первую, чтоб не мучиться. Достали.
  

21

   Первого сентября он не пошёл в школу. Они приехали тридцать первого -чтобы дачные гладиолусы, два букета по семь штук, были свежесрезанными. Но он не пошёл - не в чем было идти. Костюм, купленный весной на "Большевичке", висел на нём.
   -- Как на вешалке, -- сказала мама. - Я заметила уже в августе, ты сильно похудел. Шутка ли: за лето три раза в лёжку лежал. Но я боялась тебе говорить, чтоб не сглазить.
   -- Тьфу, тьфу, тьфу, -- сказал и папа. - Вместе с лишним жиром...
   -- Весом, -- испугалась мама.
   -- Вместе с лишним весом из тебя уходит ум!
   -- Вот, что девочки с тобой сотворили! - мама чуть не плакала.--Перед первым сентября всё расхватывают. Сейчас не будет средних размеров.
   Средним размером мама называла 54-ой. Первого сентября они съездили в фирменный магазин при фабрике к открытию и купили ему костюм четвёртой полноты. Брюки еле-еле застегнулись на "линии талии" как учтиво сказала продавщица, а пиджак был в самый раз.
   Они долго, долго возвращались из магазина. В соседних машинах он наблюдал детей, их везли после первого учебного дня домой. Дети все сидели франтами - ведь только умных детей возят в школу далеко, обычные, как он, или Ева, ходят в школу по соседству с домом.
  
   Второго сентября гладиолусы были по-прежнему "хороши и свежи" -- как розы в белом стихе у Тургенева, и он вручил их классной руководительнице и физичке. Физичке выбрал получше - он так и не мог до конца смириться со своей неправотой; папа же, если объяснял задачу, никогда не разжёвывал решение, задавал наводящие вопросы и нервничал, если сынок "не догонял" и "не врубался". А физичка - разжуёт.
  
   Ева нашла его ВКонтакте сама. Зимой, поздравила с Новым годом. На фото её профиля красовался рисунок момента сил.
   0x01 graphic
   К тому времени он как раз понял, что был абсолютно не прав. Ева не настояла на своём тогда, когда солнце окаймляло её голову, очерчивало жирным фломастером луча её острые плечи и резко, до черноты, брызгало Дюсе в лицо. Ева не чувствовала шаткую конструкцию подкожно, она знала климат, знала, что и без всякой тарзанки здоровые деревья рушатся, падают последние несколько лет из-за внешних условий. Именно это она и имела в виду, когда чертила тогда на песке, пытаясь достучаться до него.
   Она талантлива, эта Ева, -- подумал вдруг он. Всё-таки гимнастика - та же механика, а суставы - те же шарнирные рычаги-механизмы: момент силы на плечо.
   -- Она пережила это в неминуемых травмах, от которых не убережёшься, она прочувствовала это, -- объясняла Татьяна Владимировна. Он наконец-то решился побеседовать с психологом на эту тему: после взаимного письма Евы, он напрочь перестал спать, и однажды на уроке, в полудрёме, в забытьи, ему привиделось, что она села к нему за парту. А подсела, оказывается, учительница! Он отключился, что называется вырубился, и весь класс смеялся, но ему было всё равно.
   Не всё равно было маме, она была недовольна и возмущена, что он перестал ходить к Татьяне Владимировне и не поздравил её с Татьяниным днём - это была его обязанность: он же кавалер. Мама любила закупать подарки, но не любила дарить, не умела. А он боялся вопросов психолога, он знал, что хочешь-не хочешь, а Татьяне Владимировне придётся рассказать, что он теперь, как все, виснет вконтакте.
   Следующей весной костюм 54-ого размера тоже стал велик, брюки держались на пояске напоминая пышную юбку шестидесятых и это так же волновало маму. Папа был доволен. Татьяна Владимировна рекомендовала начать ходить на обычную физкультуру, а не в спецгруппу ЛФК. Папа обычной физкультурой был очень доволен и даже горд. А он, Влад, был не доволен - Татьяна Владимировна знала теперь о самом сокровенном, о его неразделённой любви, и почему-то ничем не старалась ему помочь, не успокаивала, как раньше, когда его оскорбляли в школе. Вообще, на редких теперь их встречах Татьяна Владимировна сидела и слушала, сама почти ничего не говорила.
  

22

   -- У тебя ГИА! У тебя ГИА, -- кричала мама, отказываясь брать его в мае на дачу. - Пока ГИА не сдашь, никаких дач!
   Его так и не посадили в "короллу" -- мама демонстративно хлопнула дверью перед его пузцом.
   И ему пришлось ехать на дачу на электричке.
   -- Раз уж приехал, сиди и занимайся, -- предупредил папа, когда Влад, нежданно-негаданно постучавшийся в трёхметровый забор, вместо оправданий попросил отца поменять камеру велика. В прошлом-то том году он заклеил камеру "салютовской" заплатой, но после зимовки камера порвалась у ниппеля.
   - Бракованный китайский велик! - папа до того разнервничался, что перестал стесняться в выражениях. -- Старый "Салют" стибрили, гады, а теперь всё одноразовое!
   - Ну что ты себе позволяешь? Соседей не стесняешься! - стыдила папу мама.
   Мама всё теперь раздражало. Влад её теперь постоянно "позорил". Давно уже мама не звала его Владюсей, только с угрозой гаркала: "Влад!"
   -- Влад! Не дай бог на озеро побежишь!
  
   Он сбежал с участка рано утром. У озера его обогнал человек-ветер: "вжжж" - кто-то потусторонний, в бликующем шлеме и вспышках отражателей пролетел на велике и тут же пропал. Тарзанка висела новая. На соседней с прошлогодней берёзе, на высокой-высокой берёзовой ветке.
   Под перекладиной была длинная петля, как у висельницы. Вниз спуститься и за петлю схватить. А потом, держась за петлю, подняться по склону и уже тогда - хватать перекладину. Удобнее, чем в том году.
   -- Детская какая-то тарзанка, -- он и не заметил как сказал это вслух.
   -- Да нормально! -услышал он позади голос Евы. - Укоротить плечо всегда можно.
   Он обернулся. Ева стояла в обнимку с парнем в недавно промелькнувшем "вжжж"-шлеме. Парень улыбался. Ева отошла от парня, положила тонкие руки Владу на плечи, посмотрела ему в глаза:
   -- Ну ты крут.
   Она обратилась к парню в шлеме:
   -- Василь! Это ж Влад.
   -- А-аа: героический Влад, -- парень пожал ему руку. - Ныряльщик-экстремал. И совсем не толстый. Чё ты, Ев, гнала-то? На регбиста похож. А я - Василь Рочев. Слышал обо мне?
   Он уважительно, без фамильярности хлопнул его по плечу. Дюсе показался знакомым этот жест, но он не мог вспомнить, где он сталкивался с таким похлопыванием.
   -- Классно выглядишь, --сказала Ева. - Прыгнуть не хочешь?
   Дюся помотал головой:
   -- Мёрзну теперь в ледяной воде.
   -- А Петюня-то прыгает. Со вчерашнего дня, -- улыбнулся Василь. - Я вчера ему тарзанку и повесил. Племяшка мой. Пошли, что ли, к пляжу? Прохладно здесь в тени. Чай, не лето ещё.
   Он поднял с земли диковинный велосипед - с тонкими рамами, тонкими, но жёстко шипованными шинами, странной цепью и мудрёным переключателем скоростей. Влад такого велосипеда никогда и не видел.
   -- Начинается, -- ныла Ева все пятьдесят метров, что они шли от обрыва до пляжа.
   -- Да, Влад, прикинь. Каждый день сейчас ней занимаюсь. В том году-то всё лето пропела, а точнее пробухала, пока я в отлучке был.
   -- Да не бухала я. Скажи Влад!
   -- Не бухала, -- заверил Дюся, не моргнув глазом.
   -- Ладно. Не бухала. Ну и вот, Влад. А теперь, значит, ко мне в физкультурный задумала поступать.
   -- В Университет физкультуры, -- перевела Ева. - А куда же мне ещё поступать.
   -- На физфак. В МИФи. В мире три вуза наших котируется. Универ, МИФИ, Бауманский, -- сказал Дюся.
   -- Скажешь тоже - Бауманский, -- рассмеялась Ева.
   -- Но ты ж в физике - талант.
   -- Скажешь тоже - талант. Я даже ЕГЭ не сдаю по физике.
   -- Ну и правильно. Тебе ж биология нужна для физкультурного, -- сказал Василь.-- Короче, Владище, поступать то поступает. А специализация-то?! КМС её подтверждать надо. А она уже четыре года как после травмы.
   -- Три.
   -- Ну три. Считай, три года не занималась. И чем думала? Приезжаю из Москвы по выходным, с ней вожусь. Сама -- никак. А специализация в физкультурном - главный экзамен. Если что, придётся на лёгкую атлетику ей идти. Как Исинбаева. Слышал?
   Дюся помотал головой.
   -- Ну тоже из гимнастики в прыжки с шестом перешла, -- объяснила Ева. - Там ещё кафедра спортивных танцев. Мне бы туда, -- мечтательно закатила Ева глаза.
   -- Ну это, Ев, извини, без меня, -- рассмеялся Василь. Улыбка у него оказалась детской, наивной, и.. щербатой. Одного зуба, клыка, не было.
   Ева и Василь начали разминку. А Дюсясидел на холодном песке и любовался Евой. Василь заставлял делать Еву что-то нереальное на прибитой между сосен перекладине. Дюся слушал стоны и всхлипывания Евы, смотрел на Василя и поражался. Василь был худой. А плечищи -- широченные, словно под флиской у Василя был надет корсет. Если Влад всю жизнь шар или напоминал по силуэту круг, то Василь - был треугол, точнее - треугольник. Именно трегольник, а не пирамида или конус.
   Из домика вышла Снежана. Она подсела к Дюсе:
   -- Ну ты и всхуднул, прям няшка-покемон. Ксюху-то свою видел?
   -- Она не моя.
   -- А Влад-то...
   -- Спасатель?
   -- Да какой он спасатель. Вот Спасатель-то наш, штудент теперя. А Влад за стройкой у Ксюхи следит в Дубках. Вроде прораба. Работяг строит, эксплуататор. Экзамены сдаст, и в армию. Сразу после лета. А потом говорит, видно будет. А ты?
   -- Да у меня ГИА.
   -- А-аа. Ну да. Ты ж мелкоскоп. Я пока вот не знаю. Киря советует где-нить у нас по области поступить, не в Москву. Ну видно будет по баллам. У Евы -то гимор какой. Надо или ЕГЭ высокое в физкультурном, либо результаты в спорте хорошие. А у неё ЕГЭ так себе, она ж только по физике нормально. А в спорте-то какие у неё результаты? Одна надежда на ВасилЯ. На вечерний-то Ева пройдёт, но она на дневной хочет, с Василем.
   -- А он тоже гимнаст?
   -- Что ты! У нас Василь - чемпион, на доске почёта города. Ну правда он сейчас не юниор уже, но это неважно. Он в армию уходил. Ну там личное, знаешь?
   -- Неа.
   -- Да ты чё - не в курсе что ли?
   -- Неа. Откуда?
   -- Тебе в том годе никто не говорил, что у Василя с Евой разладилось . Ты забыл что ли?
   -- Забыл, -- наврал он. Кто ему, заезжему шуту, чего "в том году" сказал-то?
   -- Да и ладно тогда.
   -- Ну ты скажи хоть, Снежан (он впервые обратился к ней по имени). - Что у них было-то?
   Снежана улыбнулась загадочно.
   -- Василь! - вдруг позвала Снежана, и Дюся уже проклинал себя за любопытство. - Ва-асиль! Тут спрашивают... Интересуются... Каким спортом ты занимаешься? - Снежана обернулась и подмигнула Владу: от неё не скрылось его замешательство.
   Василь подошёл к Владу.
   -- Триатлон. Слышал?
   -- Нет.
   -- Ну вот: теперь услышал?
   -- Всё. Мы побежали, -- Ева затягивала шнурки на стареньких рваных кроссовках.
   -- Да не затягивай ты так. Зачем? - заорал на неё Василь.
   -- Мне так удобно.
   -- Натрёшь ноги без носок
   -- Без носков!
   -- Завтра всё равно заставлю бегать! Хитрая.
   -- Да. Хитрая.
   - Не хочешь присоединиться? - предложил Дюсе Василь. - Тебе не повредит.
   -- Я в следующий раз, -- взмолился Дюся, испугавшись ни на шутку: Этот метеор-Василь и мёртвого на пробежку выйти заставит.
   -- Ну давай. Развлекай Снежанку, пока Кирятый дрыхнет.
   Ева побежала, Василь покатил рядом на велике. Когда они показались на противоположном берегу, их мелкие фигурки напомнили компигру, в которую он резался в той другой жизни, где мама называла его ласково Дюсей и переживала из-за его школьных обид.
   К ним подсел Киря, заспанный, с полуторолитровой бутылкой минеральной воды:
   -- Про Ксюху его рассказала?
   -- Она не его, -- отозвалась Снежана.
   -- Ну так слушай, Недоношенный. Ксюха эта... Короче, у них стройка в Дубках. А Марко в их старом доме с родителями всю зиму жил, на даче.
   --А-аа. Точняк, -- перебила Снежана.-- Дай я расскажу. И, прикинь, им свет вдруг отключили в феврале. У них же плита газовая, баллон кончился, а нагреватель, ТЭН, электрический. По десять тысяч в месяц выходило за электричество. А тёть-Елена за родню не платила. Их взяли и отрубили. Зимой, прикинь! В феврале!
   -- По пятнадцать тысяч выходило, а не по десять -- поправил Кирюха. - Я ему говорю: Марк, раненый ты чё ли. На фига вы столько воды грели? А он: мы не знали, что ТЭН так много жрёт, они не сказали, а мы счётчик не смотрели. Выкуривали родственнички, короче, украинскую родню как могли из посёлка. А куда им зимой, в серёдке года.
   -- Учебного года, заметь, -- опять встряла Снежана. -
   Я сам к тёть-Елене ходил, лично -- отказались плОтить, то есть платить, -- злился Киря и багровел.
   -- Вот он и заплОтил, -- обиженно сказала Снежана. - Ты прикидываешь, Толстый? Киря за них заплОтил, а девушку, меня то есть, кинул без подарка на Новый год.
   -- Да заткнись ты, -- Киря встал.
   И Дюся встал.
   -- Этот ТЭН у тёть-Елены старый, там накипи одной собралось кило на сем, -- горячился Киря.
   -- Семь, -- поправила Снежана.
   -- Да. Получалось, что энергия наполовину на камни эти уходила. Ты же знаешь накипь в чайнике: сначала она нагреется, потом вода.
   -- Я понимаю. У нас тоже спиральный нагреватель тут в доме, -- кивал Дюся.
   -- А тут-то не чайник. Огромная дурра такая -- котлован. Скинулись, кто сколько мог на новый нагреватель. А чё делать? Дачи же, не посёлок, газ не проведён.
   -- Пойду я, -- стал прощаться Дюся.
   -- А чё так? - грустно сказала Снежана. Посидели бы, полалакали. Ой, Киря, ну и няшка наш Толстый стал. Владик, просто Владюся какой-то.
   "Опять Владюся, -- подумал Дюся. - Наверное, им Ксюха рассказала. Да и пусть".
   -- Пойду, Снежан, не могу больше, -- решил пожаловаться и он. -- Мать так пилит, ругается, сюда не пускала. К ГИА надо готовиться. Завтра первый экзамен.
   -- Вот и Марко сидит, -- кивнул Киря. -- Ему тоже: готовиться. Раненые вы какие-то, пацаны, совсем заучились.
   -- Нашёл себе дружка, -- стала ругаться на Кирю Снежана. - Друзья теперь с Марко не разлей вода, Владюсь, прикинь? А как начиналось всё? Враги!
   -- Над Марко в школе смеялись, передразнивали. Пришлось взять на поруки, -- стал оправдываться Киря. - Если бы ты знал, Владище, как над ним весь класс ухахатывался. Это он уже с нами тут три месяца пообщался, и то все передразнивали. Там такие в их девятом. Ещё он вялый такой, хилый, толстый.
   -- Сало оно и есть сало, -- улыбнулась Снежана. - И нечего к хохлам в няньки и спонсоры записываться. Так моя мама сказала.
   -- Твоя мама, твоя мама. А мне батя сказал: "Помогай беженцу. У нас в армии хохол мне другом был". - Киря тараторил всё быстрее и быстрее, глотая слова, оправдываясь за свой "гуманизм". --Если бы ты знал, Владище, что ему пришлось пережить. Особенно на русском язЫке.
   -- От русички реально ад, -- согласилась Снежана. - Она кого хошь затюкает.
   -- Хошь? - переспросил Киря.
   -- Хочешь -- уши прочисть! - взъелась Снежана, её переполняло желание рассказать о всём, что случилось у них в школе за учебный год, а Киря перебивал, да и Дюся торопился.
  
   Он шёл по пляжу к дороге. Навстречу ему бежала Ева, а сзади грозными окриками её подгонял Василь. Дюся кивнул Еве. Она не заметила его - так была измотана.
   -- На второй круг пошли, -- Василь перегродил Дюсе дорогу, снял сильную, в рельефных мышцах ногу на землю, опёрся о руль.
   -- Пока Владище, -- сказал Василь. -- Приходи по воскресеньям сюда на пробежку. В сетке мероприятий с этого года пробежка стоит. Придёшь?
   Дюся испуганно пожал плечами.
   -- Приходи, Владище, тебе полезно, -- и Василь рванул за Евой.
   -- Приду! Вот сдам ГИА и обязательно приду, -- закричал ему вслед Дюся. - Обязательно приду, Василь!
   Но Василь вряд ли его слышал: было ветрено, он кричал на Еву, что ему какой-то увалень, забредший с утра пораньше на пляж, он уже и думать про него забыл.
  

23

   ГИА он сдал. И поехал на дачу. Осенью они вернулись с дачи заранее и купили ему костюм пятидесятого размера, полнота четвёртая. Пиджак как обычно сидел идеально, а брюки еле сходились. Мама жаловалась консультанту в зале, что такие расходы за последний год "на мальчика", мол, третий костюм меняем.
   Консультант, кивая как китайский болванчик, заученно любезно сказала:
   -- А что вы хотели? Мальчик же растёт.
  
   Первого сентября, после уроков, в новом костюме, пряча цветы и пакет с подарком за спиной, он заглянул к Татьяне Владимировне. Вместо привычного: "Подожди немножко, Владушка" он услышал строгое железное: "Закройте дверь. Не мешайте приёму!"Татьяна Владимировна его не узнала. Люди в очереди смотрели на него угрюмо и уничтожающе: у них в руках были талоны, по времени. А он - без талона. Так ещё в кабинет без очереди лез! "Проторчу до окончания приёма", -- подумал он, раздражённо присаживаясь в дальний угол на шатающуюся банкетку и аккуратно подтягивая новые брюки, чтоб не пузырились на коленях.

2014-2015

   0x01 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"