Не передумал? -- Я стою над свежевыбритой Борькиной головой с помазком в правой руке.
-- Делай, как договорились, -- мой дружок закрывает глаза.
Я намыливаю ему брови.
Несколько взмахов безопасной бритвы и две черные ласточки бездыханными ложатся на грязный пол казармы. Постояв несколько минут в скорбном молчании, мы расходимся каждый по своим делам; я -- мыть бритвенный прибор, а Борька с босой головой -- в библиотеку. Несколько месяцев, пока не отрастут брови, библиотека станет его убежищем. Конечно, это не монастырь, но мой дружок вовсе и не думает раскаиваться. Нужно, просто выдержать паузу в бешеной карусели его перенасыщенной женщинами жизни. Кроме неукротимой энергии и громадного мужского потенциала, наш милый донжуан обладает прекрасной внешностью. Белокурые, волнистые волосы, голубые глаза, черные брови и ресницы и правильные, даже красивые черты лица вместе с первым разрядом по волейболу делают его в глазах женщин ну просто неотразимым. Сложен он, как Аполлон и на спортивной площадке его загорелая фигура, а также безупречная мастерская игра привлекают всеобщее внимание.
Мне, откровенно говоря, жаль девчонок, попавших в прицел его снайперских глаз. Несмотря на бурю восторга, с какой очередная жертва отдается в плен неодолимого Борькиного очарования, симфония чувств заканчивается очень быстро. Песня любви, ещё не прозвучав до конца, превращается в её надгробную эпитафию. Таков Борька -- мой армейский дружок, предмет постоянного творческого вдохновения, главный герой моих едких фельетонов в дивизионной газете. На фельетоны он не обижается и даже спрашивает знакомых при встрече.
-- Ну что, читал? Учись, старик. Не про каждого Печорина пишут при жизни.
-- Не Печорин ты, а дон-Жуан.
-- Какая разница! -- ни грамма не смутившись, отвечает дамский любимчик, -- главное, что при жизни.
Но вернемся к началу нашего рассказа. Откуда взялась идея сбрить брови и почему она нашла одобрение у нашего героя.
Всё дело в том, что не будь у меня в Душанбе приятеля-юриста -- очередная Борькина амурная выходка закончилась бы весьма плачевно. Не знаю, как насчёт дисбата, но два года тюрьмы ему были гарантированы. По счастью, до суда дело не дошло, а закончилось банальной помолвкой, а затем и свадьбой, на которую аж из самого Ленинграда прикатила Борькина мать.
Первая брачная ночь прошла без жениха. Он куда-то на минутку отлучился, и я всю ночь успокаивал расстроенную Борькину тёщу. Как вы сами понимаете, для невесты брачная ночь была чистой формальностью. Явившись часов в одиннадцать, жених сразу же завалился спать, не в состоянии членораздельно объяснить причину "самоволки". И только вечером, за праздничным свадебным столом деликатная тёща с трудом выяснила у хмурого зятя, что он был не где-то, а на мальчишнике, устроенном в честь его женитьбы, друзьями-спортсменами.
Как мне потом признался сам Борька, мальчишник проходил на квартире замполита -- бывшего нападающего сборной дивизии по волейболу. Закончился мальчишник в два часа ночи. Проснулся наш бедолага уже утром... в постели... у хозяйки.
Жене замполита тогда было уже за пятьдесят. И я очень сомневаюсь, что инициатива этой свадебной увертюры принадлежала пьяному в стельку жениху. Тем не менее, факт есть факт. На семейном совете, состоявшемся сразу после свадьбы, постановили: не дожидаясь окончания медового месяца, во избежание возможных провокаций со стороны прекрасного, но всё же слабого пола, обрить молодому супругу голову и... брови!
Период семейной адаптации, пока не выросли брови (!) проходил довольно мучительно, несмотря на сладость медового месяца. Молодая супруга, наоборот здорово похорошела. Никогда еще (!) её любимый не уделял ей столько, пускай хоть и вынужденного, внимания...
Шло время. Затворничество нашего героя не прошло бесследно. Бессонные ночи медового месяца дали свои благодатные всходы... и вот уже будущая мама, умерив свою страсть и жаркий пыл молодости о чем-то по-долгу шушукается с Борькиной тёщей и втихаря что-то вяжет на спицах. Лишённый активного женского внимания молодой супруг уже щупает заметно отросшие брови. Походы в библиотеку сведены до минимума. Размеренная жизнь -- днём в казарме; после отбоя -- на квартире с уже не столь страстной женой, стала тяготить пышущего здоровьем и энергией комсомольца, спортсмена, красавца. И вот после очередных соревнований на первенство дивизии он из города не вернулся! И самое странное, никто из начальства не бьет тревогу.
-- Шерше ля фам, -- говорю я и в качестве друга семьи отправляюсь на поиски пропавшего без вести.
Это "де юре", "Де факто" я лежу на койке у себя на объекте и читаю книгу.
Найти моего друга во время "охоты", да ещё после такого большого перерыва -- дело гиблое даже для МУРа.
Отдежурив сутки на родной РЛС, и успешно обслужив полёты, я возвращаюсь в казарму. Её не узнать. Верхние ярусы коек сняты и перенесены в отдельное помещение. Там сейчас молодое пополнение -- карантин. Ну, что ж, нам легче дышать будет... Ночь. Все спят. Вдруг сквозь сон слышу какой-то шум, треск, отборный армейский мат и... стоны. Вскакиваем все перепуганные...
Оказывается случилось вот что! Борька пришел в казарму ночью, изрядно под шафе и, не поняв спьяну и в темноте, что к чему, завалился спать на свою койку -- верхний ярус, стоявшую у стены и потому не замеченную организаторами карантина. И вот часа в четыре утра приспичило ему... Соскок со второго яруса был отработан за полтора года службы до автоматизма. Выполнял его Борька без дублёра, с закрытыми глазами. Своим проверенным слепым методом, он перед соскоком хотел по привычке облокотится о койку второго яруса, стоявшую напротив... Вчера(!)... Облокотился! ... Со страшным грохотом бедолага приземлился на "брюхо" не успев даже выпустить шасси. Переполошив всю казарму, изрядно при этом, разбившись, он надолго отправился отдыхать в госпиталь.
Пристроили Борьку в травматологии с несколькими такими же, как и он загипсованными "мумиями", но, ... вскоре вынуждены были предоставить ему отдельные апартаменты.
Я не могу сказать точно, сколько людей проходило в день через мавзолей вождя пролетарской революции, но склонен предположить, что через Борькину палату их проходило ничуть не меньше. Медперсонал каждый день таскал домой полные сумки с едой и выпивкой, которые не успевал переработать раненый. Этим, пожалуй, и можно объяснить лояльность этого самого медперсонала к непрерывному потоку посетителей. Посетители были на девяносто девять процентов женщины...
И в воздухе запахло грозой. Палата находилась в самом конце коридора и тем, кто выходил от Борьки, трудно было предположить, что торчащие в этом "аппендиксе" молодухи с пакетами и сумками трутся здесь случайно. После деликатных вопросов.
-- Вы к кому? -- и не менее деликатных ответов.
-- Не к вам, конечно! -- иногда, тут же в коридоре, возникали разборки, а если соперницы или бывшие Борькины любовницы знали друг друга в лицо -- разборки переносились в палату. С целью консультаций, разумеется. Вся пикантность этих ситуаций заключалась в том, что в палате постоянно дежурили либо молодая жена, либо тёща. Но, что Борька женат; знали далеко не все его посетительницы. Возникла реальная угроза здоровью Борьки и его жены. Происшедшая же на днях дикая потасовка двух особенно активных соперниц, со знанием дела фехтовавших снятыми с ног туфлями, закончилась даже вызовом военного патруля.
Серьезно опасаясь за жизнь дочери, мудрая тёща, подключив всех знакомых и немалый свой авторитет, забрала, так сказать, живые останки не успевшего ещё оклематься зятя, к себе домой.
Второй период адаптации проходил для молодого мужа уже полегче. Гипс не давал возможности реализации его яростного потенциала, привязав к семье прочно и надолго. Родившаяся через несколько месяцев голубоглазая и белокурая красавица -- дочь вообще свела все шансы душанбинских красавиц к нулю. Когда через пол-года Борька с дочкой и молодой женой уезжал в Ленинград, на постоянное место жительства, в Душанбе был траур. Если собрать воедино все женские и девичьи слезы, пролитые в этот печальный день, вполне могло бы появиться кроме пресного Варзопского озера ещё одно -- солёное.
Яркой кометой пролетел мой друг Борька сквозь горячие сердца восточных красавиц. И хотя увёз к себе домой одну из них -- оставил у многих грустную и неизгладимую память о себе...