Большая просторная зала слегка освещалась багрянцем заходящего солнца. И хотя последние, раскаленные до красна лучи плясали на белом потолке, темная синева морозного неба заполняла мраком затихшие уголки этого помещения.
Около одного из больших, от низа до верха, окон на полу лежал толстый персидский ковер с экзотической цветовой гаммой. На ковре стоял стол, массивный дубовый письменный стол со множеством внутренних закутков и ящичков. По правую от него сторону в мягком черном кожаном кресле с широкими подлокотниками и специальными подушечками под шею и голени слабо покачивался профессор, доктор медицинских наук Котачепто Виктор Григорьевич. Это был приземистый с узловатым лицом седой старик. Веки постоянно наползали на глаза, и ему хотелось только одного - поспать. В теплой пуховой постельке. Но веки вновь дрогнули и поползли вверх, открывая красные от напряжения и усталости зеленые глаза. Они магически светились в этом предвечернем заходе солнца. Доктор Котачепто поерзал в кресле и посмотрел за окно. Перед входом стояла его любимица - машина. Audi A6. Сонливость как рукой сняло. 'Правда деточка слегка укуталась в дневной снежок. Ну да ладно. Главное сейчас по быстрому отделаться от этого унывного доктора... как же его... а, Каунас. Эстонец, что ли?'
Доктор Каунас Владимир Валерьянович согнулся дугой от долгого сидения на плоском как доска табурете. Он ждал, когда перемотается пленка. Портативный магнитофон бешено отматывал в начало кассеты. 'Ну еще чуть-чуть, пожалуйста, Котачепто, посиди не засыпай'. Владимир Валерьянович был значительно моложе своего коллеги и желал только одного - чтобы магнитофон остановился. Его карие глаза перешли с пленки на окно, за которым угасало солнце, и доктор понял, что если он не позаботится, они так и просидят в полумраке.
Доктор Каунас буркнул извинение и выпрямился. В коленках хрустнуло, так страшно затекли. Доктор оказался двухметрового роста и сутуловатым. Он подошел к напольной лампе и включил ее. Зала заполнилась мягким отраженным светом. Багрянец стал почти черным, не хватало совсем чуточку. И тут раскаленный морозным днем диск скрылся за горизонтом. Его свет падал на лениво плывущие на Запад облака и тихо угасал. Небо досталось в безраздельное владение ночи и звездам.
Пленка перестала верещать, и доктор Каунас быстро вернулся на место и включил дрогнувшими и похолодевшими от пота пальцами кнопку со стрелочкой. Доктор Котачепто вышел из оцепенения и, прочистив горло, все напряжение направил на слух.
Динамик магнитофона зашипел, изрыгнул нутряной звук и начал воспроизводить запись...
'Пациент Зарбо. Поступил в клинику пятого декабря. Пятый день лечения. Кульминация. (Голос доктора Каунаса, отражаясь от темно-синих стен, кажется сухим и официальным.)
- ... я же вам, доктор, рассказывал. Ну да ладно. Повторение не пытка...
Ну так вот! (Голос пациента развязный, но почтительный.) Знаете, док, бывают такие дни, когда какая-то маленькая деталь в один миг координально меняет твои жизненные ориентиры и цели...(Слышен тяжелый вздох.) Вот так и тогда. Не знаю, плохо сделал или хорошо, но все равно я бы оказался перед вами, док.
Я понимаю, что нездоров. Но поймите правильно, доктор, иногда происходят вещи, абсолютно выводящие тебя из привычной колеи. Тогда, в тот проклятый день, в моем шкафу не оказалось моей любимой вешалки для рубашки и брюк... (Тяжелый вздох.) Звучит диковато, не правда ли, а док? Но я призываю к вашей памяти, вспомните, у вас наверно тоже присутствовали в жизни такие маленькие детали, буквально бесившие вас. Ну, признайтесь - да или нет? Я вижу, что бывали... (Слышится неясный шорох, потом снова тяжелый вздох.) Дрянная деревяшка... и надо такому случится... Ну да ладно! Вижу, вы меня понимаете. Продолжу. Дома, часов в шесть вечера, я обозлился на себя и на Мир. Кажется, у вас, док, это называется агрессией. Не важно! Я тогда решил - со всем этим надо покончить. Раз и навсегда. Как отрезать! И эта гениальная мысль пронзила с верху до низу мое тело. Это так просто - р-раз и отрезать! Зарезать, вроде... (Раздается резкий кашель.) Поймите правильно док, я просто взбесился и все из-за этой треклятой вешалки в шкафу. Ее не было!
В тайничке, про который я уже рассказывал, лежала одна вещь, которая, как мне тогда показалось, очень сейчас пригодится. Это был кухонный тесак для рубки мяса... (Тяжелый вздох.) Помню, я сказал себе: 'Избавлю этот несчастный мир от уродов, подобных мне'. Понимаете док? Я хотел зарубить свою семью, которая очень нежно ко мне относилась. О, Боже, как я грешен, что задумал такое...
...Спасибо, сэр. Я вижу, что вы принимаете мою историю всей душой. Ненавижу. (Слышится глухой удар.) Ненавижу! (Еще один удар.)
...Я брел и бредил в этом дьявольском городе, заполненном сыростью и тусклостью. Я чувствовал, как душа моя ноет под гнетом этих мрачных домов и переулков. Вы понимаете о чем я, док? Я об этом проклятом городе, в котором мы с вами живем. Вы даже не представляете насколько сильна эта опасность. Она поджидала меня за каждым углом, в каждой подворотне. Она шептала мне: 'Ты мой... Ты мой!..' Ее голос отдавался в моей голове ужасными болями, как будто внутри сидел молотобоец и хотел выбраться наружу. Док, вы понимаете меня... Я понимаю, для вас моя брехня лишний способ констатировать диагноз. Вот и диктофон для этого положили. (Раздается резкий звук, затем еще один.)
Я шел по унылым, забрызганным грязью и талым снегом улочкам. До тайничка идти недалеко: всего-то миновать пару проходных двориков, затем подняться вверх по запруженной автотранспортом улице и повернуть налево, а там, глядишь, на первом перекрестке и то самое место выглянет. Все! Но сколь долго терзал мой мозг этот паршивый город! Думаю я, что зря пошел, и переулки шепчут мне, мол, попусту это. Я метнусь к мысли о правильности пути, и ближайший сугроб потешается надо мною, правильно идешь, говорит. Но я продвигаюсь, несмотря ни на что. А тут под ноги кто-то вдобавок пакет с мусором швырнул. Естественно, я оказался в серпантинах картошки и еще в какой-то маслянистой жидкости...
Верите или нет док, но в то самое время этот город наполнял внутренним спокойствием, уверенностью в том, что за твоей спиной мощнейшая сила, не поддавшаяся ни времени, ни упрямству завоевателей. Она, может слишком медленно, но стабильно продвигалась, занимая все новые позиции в этом уродливом мире... (Слышен грудной кашель.) Забыл совсем про Них рассказать. Точно утверждать не могу, но, по-моему мнению, напали на меня Лунные Призраки, штуки две. Я давненько приметил удлиняющиеся тени моих преследователей под лампами уличного освещения. И, наконец, когда я завернул в очередную подворотню один из Призраков ударил ихним оружием по голове так, что я сразу упал ничком. Еще удар - и я обездвижен. Они пошарили по карманам... Ха! Они-то надеялись найти вещи из тайничка. Но тут уж кукиш вам! Напоследок один из них разок-другой пихнул мне в лицо своим сапожищем. Легкий привкус крови запомнился мне... а потом... Вот ведь как! Забыл.
В общем, очнулся я перед своим тайником. Ноги, видать, сами донесли. Стою и улыбаюсь. Жду, не дождусь когда полезу в него.
И город опять надавил на мой бедный больной мозг. Он затрепетал многими голосами, сулившими освобождение от цепей. Снег резал глаза, и я запомнил странный запах, как вроде серы.
Что ж моя история подходит к самой трагической части. Тайничок находился за кирпичом в старой заброшенной церквухе. Кажется, там поклонялись Святому Лютерану. Кто это такой я не знаю. Может вы, доктор, подскажите? Ну да ладно. Острый купол со шпилем упирался в подсвеченное снегом небо. Но что за убожество это строение! Я и сам становлюсь таким же: больным, темным как подворотни и колодцы зданий, глухой как стены домов после войны, тупой как упершийся в никуда обрубок улицы. Небо выдавливало из города жалость, а тот пытал жителей. Я видел это, я чувствовал... Вы, наверное, не понимаете, но это такая мощь и когда ты становишься на ее сторону, это все - власть, свобода и сила... Да, я хотел убить всех, освободить их, и что?! Я ненавижу себя за это!
Извините. (Пауза, шуршание и кашель.) Я...хотел...а! Вы все равно не поймете. Это несокрушимая сила. (Голос устало вздыхает.)
Дальше что? Все просто. Вытащил кирпич, достал тесак и Боевую Шапку и вылез через обрушившуюся стену. Возвращался той самой дорогой, что и пришел сюда. В руке тесак, на голове Шапка. Наверное, я шел как безумный - слишком часто от меня шарахались прохожие. (Смех.) Далее совсем неинтересно... Продолжить? Ну раз вы, док, настаиваете, то пожалуйста.
Я чувствовал власть и чувствовал врага, незримого и осторожного как тень. Теперь осталось одно - дойти до цели.
Я живу на втором этаже этой самой тюрьмы, то есть того дома, куда собирался прийти. Из моего окна видна противоположная стена внутреннего дворика. Думаю, что если хорошенько высунуться можно вытянутыми пальцами ладони достать ее. Я шел в ночи и воображал, как все родичи собрались уже у голубого экрана, отец довольно потягивает пиво, бабушка вяжет носочки, мамуля помогает делать уроки моему брату... И знаете, то ли новый прилив головной боли, то ли такая идиллия, но меня разобрала жуткая ярость - почему я здесь, а они там. Помню, очень плотно стиснул рукоять тесака и закусил нижнюю губу. Такая злость! О-о-о! (Слышится очередной глухой удар. Тишина.)
Изрублю, думаю, никого не помилую, освобожу от этих рабских оков жизни властию данною мне страшным городом.
И на подходе к парадной, в голове моей одновременно возникли миллионы голосов, как в одно время зажигаются лампы уличного освещения. Р-раз! И все. Я обезумел, я догадывался, чьи это проделки, но молчал про себя. Ведь город стоял за моей спиной, цель стоила все, а страдания ничто... Наверно, это звучит глупо, но в тот момент мне захотелось полностью очиститься. Как в Темные века помните, док? Очищение огнем - как это великолепно, подумалось мне в тот момент, как величественно и прекрасно очиститься огнем. Ночь тому свидетель, я хотел сжечь этот проклятый мир с этим проклятым городом. Но нет, подумал, сначала освободи своих родных, а затем себя. Город давил на меня страшной амплитудой, мозг мой кипел в черепе, тысячи молотобойцев пробивались сквозь лобную кость наружу. Помню, ступил на порог и увидел их всех вместе, рука сжимала тесак, во рту проступила кровь, я почувствовал запах серы, глаза готовы были вылететь из орбит, а в голове все стучали и стучали молоты... Я потерял сознание. (Шорох одежды, кашель, сопение носом.)
Понимаете, доктор, тогда ступил на порог не я. Туда ступило мое alter ego, что ли? Или как там у вас это называется? В общем, очнулся уже я сам, а не мой образ или тень, или еще кто-нибудь в этом роде... Док, вы обязаны понять, какую злую шутку сыграл город надо мною, как он все точно рассчитал и подстроил, он использовал меня как пробную марионетку, после которой последуют толпы настоящих кукол под его управлением. Вы должны понять! Это величайшая опасность: он дает вам власть, вы ее принимаете и благодарите его, но, док, клянусь, вы и подозревать не можете какая это жуткая опасность. Город делает из вас тряпицу, набитую обрезками тканей или соломы...
Очнулся я поверженным, скрученным по рукам и ногам на собственной постели. А эти идиоты, моя родня то есть, стояли и смеялись моим бесполезным попыткам высвободится. И вдруг мама подносит к моей шее тот самый тесак, только вымазанный весь кровью и приговаривает 'Торопишься куда-нибудь?!', и посмеивается, и ухмыляется! Ну, док, я закрыл глаза и представил, как падаю в кипящее месиво Ада, хотя в него и не верю. Но холод лезвия у шеи прошел, и я открыл глаза вновь. Эти ублюдки чуть падали от хохота из-за моей испуганной физиономии... Каждое лицо как уродливая маска, отпечаток всего города, всего ужаса и зла, грязи и мусора. О! Как я тогда испугался! Испугался не ужаса смерти, а страха власти над собой, над собственным телом... (Тяжелый кашель переходит в чуть отличимые от внешнего шума на пленке поскуливания.)
Когда в дверь позвонили, эта семейка так и подпрыгнула от радости, а мать в таком же зловеще ухмыляющемся тоне шепнула на ухо: 'Вот и наши друзья подъехали!' и они все снова заухали в этом ужасном смехе, больше похожем на дыхание гнилых подворотен этого проклятого города. Я потерял сознание... А дальше, дальше очнулся уже у вас, док!
Кстати, вы не знаете где моя Боевая...'
Доктор Каунас нажал тонким и длинным указательным пальцем на кнопку с белым квадратиком. Магнитофон щелкнул и пленка, повинуясь, остановилась.
Виктор Григорьевич смотрел в окно на заснеженный черный с белым город. Беспорядочные крыши низких домов с вентиляционными трубами шли до горизонта. На этом однородном фоне, как нарыв, вздымался огромный позолоченный собор. Доктор Котачепто думал сейчас о своей уютной квартире, жене и вкусном теплом ужине. Солнце давно село и щедро рассыпанные звезды мерцали сквозь прозрачную морозную ночь. Виктор Григорьевич поежился в огромном кожаном кресле от самой мысли о холоде. Он уткнул острый подбородок с седой бородкой в высокой воротник шерстяного свитера, видневшегося из-под ярко белого халата.
Доктор Каунас следил за всеми движениями Котачепто, стараясь уловить тончайший намек. Он по-прежнему сидел, согнувшись дугой. Под таким же белым халатом у Каунаса была одета одна хлопковая рубашка.
- Ну что, коллега, - начал Котачепто громогласным голосом. - Я предполагаю, что мы можем сойтись во мнении о диагнозе сразу. Очевидно, что перед нами развитая форма dementia praecox(1). Что касается деталей, то здесь я бы порекомендовал другого нашего специалиста...
- Профессор, вы говорите о шизофрении? - перебил Каунас, удивленно изгибая дугой брови. - Но мне казалось неопровержимым фактом то, что это классический тип паранойи. Ведь все признаки на лицо: устойчивый бред, категория сверх целей...
- Оставьте это для студентов, доктор Каунас, - резко отрезал Котачепто. - Вы прекрасно знаете, что одиозность книжных знаний не всегда, а вернее сказать, очень часто противоречит нашей с вами практики. Не заставляйте меня читать здесь лекцию!
Виктору Григорьевичу опять рисовалось в воображении теплая постель. 'Чего ему от меня надо! Недоучка хренов!' Но ярость постепенно отошла на второй план, надо было скорее избавиться от этой бесполезной полемики.
- Ладно, - он тяжело вздохнул и примирительно стукнул себя кулаком по колену, глухой звук отразился в многократном эхе от стен. - Продолжим эту дискуссию в следующий раз... Случай вообще интересный. Так что вы говорите случилось с его семьей?
Виктор Григорьевич поднялся и снял с вешалки в углу байковое пальто. Каунас понял, что аудиенция на этом завершится. Он покачал головой из стороны в сторону и лениво проговорил:
- Разрубил он ее на куски!
- Ага! - глаза Котачепто сверкали, - Стандартный пример вытеснения из сознания воспоминаний. Он этого не помнил, доктор? - Каунас кивнул так, что прядь волос упала на высокий лоб.
- Так-так-так... Вообще интересный случай. И очень необычный. По рассказу - типичная шизофрения, - Котачепто покосился на своего коллегу и с иронией добавил - Ну, может быть и параноидальная ее форма. А по факту - абсолютно здоровый убийца.
Доктора попрощались, пожав друг другу руки в коридоре. Котачепто быстро засеменил по ступенькам как школьник, а Каунас уперся лбом в стекло лестничного пролета. Было видно, как пожилой профессор впопыхах стряхивает со своего автомобиля снег. Каунас усмехнулся. И этого ленивого брюзжалу называют доктором психиатрии мировой величины?..
Черная Audi A6 неслась по обледенелым улочкам города. Над головой нависла тяжелая полусфера ночи. Свет фар широко прорезал морозный воздух. На встречу проехало лишь пару легковушек да один грузовик.
Виктор Григорьевич думал о доме. Но неожиданно стали возникать мысли о докторе Каунасе и о его пациенте. Странный случай. Почему-то он его беспокоил. Не зря все это. Не зря. Котачепто нервно постукивал пальцами по рулю, поворачивая на право. Странный, странный случай. Почему он его так беспокоит... Пациент Зарбо переключил передачу на более высокую и начал набирать скорость по пустому двуполостному шоссе. Лампы уличного освещения возникали и тут же исчезали на лобовом стекле. Зарбо усмехнулся и нащупал во внутреннем кармане пальто Боевую Шапку. Коленями поддерживая руль, он обеими руками натянул вязаную Шапку, поправил отворот и снова перехватил баранку руками. Он чувствовал себя довольно комфортно, но внутреннее беспокойство теребила память. Зарбо почесал в затылке - разболелась голова. Неужели город опять требовал от него героизма, появился другой враг еще более опасный? Он постучал ладонью по лбу. Черная Audi, окрашенная красными всполохами ламп, завернула на дорогу с односторонним движением. Головная боль усилилась - голоса звучали все настойчивее и настойчивее. Зарбо стукнул кулаком по приборной панели... Открылся бардачок и внутри, в темноте его что-то звякнуло. Доктор Каунас отвлекся от своих мыслей и удивленно посмотрел на открывшуюся деталь. Что же там внутри? Он потянулся и стал нащупывать в черноте. Рука набрела на рукоять. На ощупь она была сделана из дерева. Каунас удивился еще больше. Секунду помедлив, он потянул руку с рукояткой, и в свете уличного освещения блеснуло лезвие тесака. Доктор уронил, как обжегшись, его на днище салона. Audi A6 неслась на предельной скорости по обледенелой дороге, подпрыгивая на выбоинах в асфальте. Рессоры мягко компенсировали неровности.
Каунас дико уставился на освещенную фарами дорогу. Уличные фонари давно закончились и вокруг мелькали котеджики за массивными заборами. Ужас обуял всеми его членами. В голове витал опустошающий ветер, тело болело как после драки 'стенка на стенку' в детстве. Ужас, ужас... Ничего кроме ужаса в его теле. Его? Но кого? Кто он?! Каунас резко сбросил газ и ударил по тормозам. Машина пошла юзом и вылетела на обочину.
Доктор вынул ключи из зажигания и уронил в темноту. Кто он? Этот вопрос бесконечным эхом звучал в его голове. Ужас от этой неизвестности навсегда пугающим холодом поселился в крови. Кто он? Котачепто-Каунас-Зарбо? Профессор-Доктор-Пациент? Кто он?
Виктор Валерьянович Зарбо закричал в морозную ночь и бессильно упал всем телом на руль. Он тихо вздрагивал, он плакал. Кто он?.. Он боялся себе признаться. Он не знал, не знал кто он.
Зарбо потянулся за тесаком и, найдя его, заткнул за пояс. Затем раскатал полностью края Шапки. Получилось нечто вроде маски с вырезами для глаз и рта. Каунас открыл дверь и, оставив так машину, зашагал в сторону города. Доктор понял - кто-то есть в нем, кто-то извне него и кто-то является образом его.
Виктор Григорьевич пару раз споткнулся, еле-еле удержал равновесие. Небо затянули облака, и пошел медленно кружащийся снег. Зарбо на секунду остановился и поймал ртом две-три снежинки. Он улыбнулся, похлопал по выпиравшему из одежды тесаку и широко зашагал в сторону, где небо подсвечивалось красноватым светом.