Старенький ЛАЗ дернулся, чмыхнул, обдал дымом и замер. Пассажиры ринулись к выходу и вытащили меня наружу. До нужного мне места было метров триста-четыреста. Не больше пяти минут ходу обычным шагом.
Бывалые люди говорят, что в человеческом организме всегда есть сокрытый, никем до конца не измерянный запас сил.
И во время каких-то крайних ситуаций, на пределе невозможного, вдруг открывается нечто.
Не альпинист, не бегун-разрядник, не покоритель каких-то спортивных вершин, обычный среднестатистический индивидуум взбирается по отвесной стене, обгоняет автомобиль, одолевает многометровую расщелину. И делает другое, непонятное ни ему самому, ни людям.
Мне нужно было уйти. Уйти незамедлительно. Добраться до сокровенного места. Укрыться там.
Это была не прихоть. Не какая-то пустяшная надобность. Не предполагающие альтернативное решение обстоятельства. А вопрос жизни и смерти. Или я ухожу, исчезаю, растворяюсь в полутьме вечера. Или случится самое страшное.
Я не мог встать со скамейки, на которую плюхнулся, выбравшись из автобуса.
Мой взбудораженный мозг отдавал отчаянный приказы. Ежесекундно его ведающие моторикой центры атаковали мышцы тела энергичными энергетическими посылами.
Действовали на них мощными биохимическими импульсами.
Что-то сломалось. Вышло из строя. Не срабатывало.
Мозг ставил конкретную задачу:
--
Встать и идти! Сию же минуту. Не медля!
А тело не отвечало. Не реагировало. Действовало разобщено.
Отдельные мышцы то напрягались, то переходили в состояние глубокой расслабленности.
С одного участка тела на другой переходила противная мышечная дрожь.
И клонило ко сну. Казалось, что нет ничего слаще, чем растянуться во весь рост на скамейке и забыться.
Шел мелкий противный дождь. Фонари отражались в желтых лужах. Редкие прохожие торопливо проходили мимо.
--
Ну же, - говорил я себе, - встань и иди! Ещё есть какая-то воз-
можность. Какой-то последний шанс.
Сил встать не было. Ни обычных, ни каких-то глубоко сокрытых. Никаких.
Издавна, с детских лет мое воображение отличалось изощренностью. Я мог представить себя в любом качестве. Вообразить самые невероятные события. И участвовать в них с максимальной достоверностью. Так, будто это происходило не в выдуманном мною мире, а в действительности.
И поразительнее всего, что от выдуманных персонажей мне передавалось нечто конкретное. Какие-то присущие им по сюжету особенности.
Не в полной мере, разумеется, а в виде предпосылок что ли. Своеобразного предвкушения. Изначальных, в общем-то, незначительных, но явственно ощущаемых новых, не свойственных мне в обычной жизни черт.
Я мог мысленно перевоплотиться во что угодно. И чувствовать себя в новой роли достаточно естественно. Не выходя из образа сколько угодно долго.
Внешне это было мало заметно. И люди близко знавшие меня обращали внимание лишь на отрешенность от окружающего и более выраженную, чем в обычное время задумчивость.
Впрочем, эти временные перевоплощения и сдвиги мало влияли на общую картину. Не извращали и не портили её. Меня считали человеком не от мира сего. И реагировали соответственно.
Борясь с непослушным телом, я начал осматривать окружающие предметы. Ни на что не рассчитывая. Чисто инстинктивно.
Возможно, мною двигало естественное желание ухватиться за лю-
бую гипотетическую соломинку. Возможно, было что-то другое, сокрытое в глубинах подсознания. Какое-то спасительное ощущение. Ещё не ставшее мыслью и не выраженное словом.
И тут я увидел кота. Большого, лохматого. Не то черного, не то ещё какого-то другого темного окраса. Он вынырнул из-за угла. Проскочил мимо меня. И исчез. Ушел по своим неотложным кошачьим делам.
Я проводил кота взглядом и позавидовал ему. Большому, сильному,
целеустремленному.
Вот бы и мне так. Встать и пойти. Оставить это проклятое место. Преодолеть оставшиеся метры и затаиться.
Желание было настолько сильным, что в моем обездвиженном теле, что-то затрепетало. По нему заходили какие-то импульсы, какие-то токи. Они нарастали и множились.
И я встал со скамейки. Встал так, будто не было слабости и этого
страшного разлада между мозгом и телом. Встал и пошел, ускоряя шаги и энергично размахивая руками.
Не то, чтобы я превратился в кота. Стал им, так сказать, если не во плоти, то духовно. Но какая-то трудно объяснимая трансформация, несомненно, произошла. Вначале на уровне сопереживания. В рамках выдуманной ситуации.
Я, не я. Не загнанный обстоятельствами в угол, обессиленный шестидесятилетний мужчина, а зрелый сильный кот.
Я не сижу под дождем на скамейке, не маюсь, не терзаю себя попытками обуздать непослушное тело, а иду. И руководит мною не страх, не обвал совершенно безумных событий, а инстинктивное побуждение. Направленные на конкретную цель запрограммированные действия.
Потом грань между мирами, выдуманным и реальным, сломалась, и я почувствовал запах. Запах ушедшего кота.
Запах нарастал и близился. Становился всё отчетливее.
Кот вырос из темноты. Сначала как очертание. Как не обретшая плоть схема. Как движущийся манекен.
Я сделал несколько шагов навстречу и остановился. Кот стоял рядом. Лохматый, темный, мокрый. Он прижался к моей ноге и замяукал. Тихо, протяжно, жалобно.
Я отпрянул от кота, чисто инстинктивно. Отставил ногу в сторону. Отодвинул её.
Между мной и котом образовалось какое-то пространство. Не более полуметра. Кусок мокрого тротуара.
И в нем, в этом пространстве, присутствовало нечто. Какой-то энергетический сгусток. Мощный и притягательный.
Возникло ощущение боли. Не то давящей, не то колющей, не то рвущей.
Боль пошла по телу и добралась до сердца.
Сердце заныло, затрепетало, задергалось. Кот, словно почувствовал что-то и замяукал ещё протяжнее.
--
Всё, - подумал я, - конец. Сейчас я упаду. И буду лежать обез-
движенный и бездыханный на мокром грязном тротуаре, пока какая-нибудь добрая душа не позвонит в милицию и не скажет, что валяется чей-то бесхозный труп и портит своим мало оптимистическим видом картину осеннего вечера.
Я не упал. Не свалился в лужу. Я сошел с тротуара. Пролез сквозь
какие-то кусты. Миновал мокрую поляну. Проскользнул в подворотню. И начал петлять по закоулкам и лазам.
--
Как кот, - подумал я, - коты, прежде чем умереть прячутся, зала-
зят в трудно доступные схороны. И потом уже предстают перед своим кошачьим богом, который воздает по делам их...
Всё произошло само собою. Образовалось ни из чего. Я ехал на "Жигуленке" по безлюдной улице. И на повороте, перед домом врезался в иномарку.
Обошлось без жертв. Пара вмятин на "Жигуленке". Иномарка тоже пострадала. Крыло. Дверцы.
Иномарка новая. Только из магазина. Хозяин крутой.
--
Мол, деньги на бочку! А не то, смотри у меня!
Какие деньги у пенсионера. Продал, что мог. Сначала машину. По
том квартиру.
Машину за гроши. Квартиру, домишко допотопный дедовский, тоже.
Пока то да сё, отведенное время истекло. Поставили на счетчик.
Денег и без счетчика не хватало. А когда счетчик заработал, полная безнадега. Ни одного варианта.
Вот я и решил схорониться на время. У приятеля затаиться. Вдруг пронесет. Эти крутые народ недолговечный. Не заживаются на белом свете. Сегодня "ух". А завтра "ох". Поминай, как звали. Спекся.
Боль в сердце не то, чтобы прошла, но стала глуше. Она существовала сама по себе. Как нечто вполне реальное и в то же время не связанное со мною ощущение. Ни на что не влияла и ничего не определяла.
Кот полез по чердачной лестнице. Взобрался на мокрую черепичную крышу. И пролез через сломанную чердачную дверь.
Я последовал, было за ним. Но внутри чердака, у самого входа силы оставили меня. Я лишь успел ухватиться за какую-то перекладину. И свалился на что-то мягкое. На какую-то выброшенную хозяевами за ненадобностью ветошь.
Кот замяукал. Сначала громко, призывно. Затем все глуше. Потом он мяукнул чуть слышно. Из какого-то дальнего чердачного закоулка и исчез.
Я лежал у самого входа. Впереди меня был кусок темного беззвездного неба. Сзади - полная темнота отгороженного от мира чердака.
На меня снизошел покой. Ощущение приглушенного ни с чем не связанного блаженства. Так, будто ничего не было до этого, и ничего не могло случиться.
Я пребывал вне времени и пространства. В каком-то бесконечном полусне.
Тело растворилось, ушло куда-то. И лишь сердце напоминало о себе глухой болью.
Оно давило откуда-то издалека. Откуда-то извне. Чужое и отрешенное.
Потом боль исчезла. И вместе с болью не то чтобы ушло совсем, но отпало большей своею частью, главными основополагающими компонентами то, что выделяло меня как личность. Не давало раствориться в окружающем. Основной принцип духовного существования - принцип "я не я".
Я перестал воспринимать себя, как конкретное человеческое существо со своим прошлым, с какими-то обретенными качествами и свойствами. Я стал, как бы, составной частью малодифференцированной живой сущности. Её ничтожной, не отличной от других составляющих частью.
Меня понесло куда-то, закружило, задергало, бросило. И понесло с нарастающей скоростью.
Раздался треск, скрежет металла об металл. Потом всё исчезло...
Скорая подъехала к автобусной остановке. Врач приоткрыл дверь кабины и посмотрел на лежащего возле скамейки человека. Нехотя встал. Подошел ближе. Заглянул в лицо. Потом дотронулся до руки.
--
Совсем офонарели, - сказал он сердито водителю. - Им что ско-