Медленный, словно в замедленной съемке, подъем на крышу высотки. Только бы дверь опять не закрыли, надоело уже срывать замки. Нет, слава Богу.
Какой же прекрасный вид с высоты. Может люди все же были когда-нибудь птицами, а потом их за какой-нибудь проступок так жестоко наказали.
Сквозь кожаную куртку и любимую футболку пробирался холод.
На высоте пятидесяти метров ветер чувствовался еще сильнее, всем телом, жестокий и неослабевающий, который бил в лицо и разбрасывал волосы в хаотичные неопрятные копны. Это свободный дух, пытающийся меня успокоить. Ветер что-то шепчет, ласкает лицо и волосы. Чем сильнее были порывы, тем спокойнее становилось мне, приходило чувство уверенности. Ветер путает не только мои волосы, но и мысли. Длинные светлые волосы развеваются снаружи, а короткие темные мысли внутри. Мысли, мысли, ну почему же вы зависли? Чепуха, ерунда, и снова....
Я попытался прикурить, долго и бестолково чиркал почти пустой зажигалкой, но ветер непременно поставил своей задачей задуть пламя, и никакая заслонка ладонями не могла спасти. Тот ветер, который только что был моим союзником, стал моим врагом. Надо скорее прикуривать, зажигалка скоро умрет, может, как и я. Наконец, укрыв ее полами куртки, пламя все-таки вылезло наружу и мне удалось сделать глубокую и такую приятную затяжку. Приятная горечь заполнила рот. От дыма защипало глаза.
Вкус стал каким-то другим. Но нет, просто обычная сигарета, но под градом мыслей и обстановки даже такие незначительные вещи и вкусы меняют свое очертание и ощущения возникают гораздо сильнее, чем это вообще возможно. Жаль, что эта сигарета была последней, с таким чувством не хочется прощаться.
Вокруг меня все было в лужах от недавнего дождя, неглубоких, но почему-то таких унылых. Дождь шел долго. Словно пытался смыть грехи всего города. Сомневаюсь в успехе. Просто теперь грехи оказались в лужах. Люди старательно их обходят, словно понимая, что там плавает. Не хотят снова забрать свои мелкие грешки.
Напротив меня, вернее дома, на котором я находился, возвышался еще один - совершенный близнец, просто другой корпус. Эпоха девяностых - колоссальные масштабы строительства, когда лупят кучу домов, подобных один другому, и из них, на голой земле вырастают новые районы, пусть в промзоне, но все равно. Эти места все равно неуютные, может просто еще не совсем обжитые, зато, как правило, почему-то именно во всяких этих районов набивается больше всего отморозков, идиотов, которые днем кидают людей на улицах, а по вечерам шныряют в поисках забытых магнитол или забиваются в подъезды, раскуривая жирные плановые косяки и коля друг другу героин.
Как я мог оказать здесь? За чем со мной так поступили? Каждое утро просыпаться и смотреть в окно на один и тот же унылый пейзаж, сводит с ума. Одинаковые дома. Клоны. В них живут одинаковые люди. Клоны. Их жизнь и их проблемы похожи, словно были написаны под копирку. Ругаются, мирятся, дерутся, любят, ищут или теряют работу, рождаются и умирают. Это происходит везде, но почему-то именно здесь все ощущается гораздо сильнее. Недавно у моей соседки родился ребенок, была счастливая семья. Как в сказке: мама, папа, я. Вчера ее мужу убили отморозки, которым захотелось развлечься. Их поймали, но они даже не смогли дать показаний: были слишком укурены. Теперь ей почти не на что жить. У нее стал потерянный взгляд, а сама она стала потерянным человеком. Сможет ли найти сил и жить, жить хотя бы ради ребенка?
Как интересно все же иногда наблюдать за людьми. Передо мной, за перилами и пятидесятью метрами воздуха больше сотни окон, темных, пустующих и наоборот, отражающих в ночную темноту свет от кухонных или комнатных ламп или экрана телевизора. Там, каждый сам в себе, все заняты своими делами и они не знают, что я здесь, наблюдаю за ними, а если бы даже и знали, это не значило бы для них абсолютно ничего. Они привыкли, что за ними все время следят: в школах, колледжах, на работе, в метро, в супермаркетах - везде установлены камеры. На говорят, что все это для нашей безопасности, а я не хочу такой тотальной безопасности, мне она противна. Власти не могут обеспечить нам безопасность, они бояться дать нам свободу в отношение собственной охраны, они пытаются что-то придумывать, а в итоге у них на память остаются лица убийц и насильников, которых так никогда и не поймают.
Там, на девятом этаже сквозь прозрачные занавески можно разглядеть четыре черных пятна голов, которые уставились в экран, глазея наверняка, один из заезженных фильмов, которые по каналу крутят не реже раза в месяц, а может быть одно из новомодных дебильных ток-шоу. Раньше мы даже не знали об их существовании, а сейчас все уважающие себя политики и просто сильные мира сего лезут в синий экран со своими никчемными речами, а вся страна учится интеллектуально играть на деньги. Эти люди просто тупеют на глазах. Их речи стали бессмысленными, просто связка ничего не значащих слов.
В одном из окон укладывают детей спать, в другом едят полночные бутерброды, прихлебывая чай, в следующем отблеск монитора, где кто-то азартно стучит по клавиатуре, дальше семейная ссора, после еще дети, застолье, курение на балконе, следующий телевизор...
Вот она, повседневная рутинная жизнь. Это и моя жизнь. Попытки разнообразить ее обычно заканчивались в больнице переломами.
Вон там, на шестом, светится чернотой и мое окно, прямо моей комнаты, которую я так хорошо знаю с самого детства. Бледно-красные обои; маленький телевизор, некоторые цвета которого давно сели; полки книг, большую часть из которых я никогда не прочитал и не прочту; плакаты и пиленные сиди-диски, увешанные на стене; зеленоватый диван, где с левой стороны на подлокотнике есть небольшая дырочка от сигаретного окурка, а с правой след от мороженного, которое я ел в двенадцать лет; серебристый магнитофон, в котором может быть и сейчас тихонько играет в темноте диск MC Solaar...
Как все странно. Я совершенно не хочу думать о причинах, из-за которых я действительно оказался здесь, а вместо этого, сижу и размышляю о жизни. О чужой, о своей. Интересно, зачем же она все-таки дана. И почему нам дана такая прелесть, как возможность о ней задуматься. У меня был выбор, и я его сделал. Попытавшись оторваться от мира напротив. Многие спросят за чем тебе это надо? Точный ответ я не смогу дать, это что-то на уровне подсознания: надо вырваться, надо спастись.
Сигарета почти истлела, и я бросаю ее вниз и подхожу к перилами, наблюдая полет своего окурка. Крупицы искр, которые видны еле-еле, растворяются в ночи. Там, внизу, совсем пусто. И темно. Нет ничего. Вероятно, такой вид и должен быть, обязательно обязан открываться, и не только мне. Рождение из тьмы и уход в нее.
Звонок мобильного. Глухая трель, звучащая, как из другого мира. Вспыхивает синяя подсветка - "Каролин". Нажимаю кнопку принятия звонка машинально, совершенно не желая разговаривать. Я пуст, у меня нет детских надежд. В динамик выливается всего одно слово, холодное и жесткое - "Прости". Потом голос смягчается, что-то бормочет о дружбе. Я даже не хочу вдумываться в содержание, его нет. Бесполезные слова, как только набор предложений заканчивается, я отрубаю звонок. Все в прошлом, его не нужно ворошить. И пусть это было только вчера, но это уже кажется настолько далеким. Уже прошли года, пролетели миллионы мыслей, переродились и угасли миллионы чувств.
Вчера я был в нашем парке. Я ходил по аллеям, аккуратно, по знакомым тропинкам, по которым мы ходили вместе столько раз, что грунт уже мог понимать поступь наших шагов. Какое все стало чужим и холодным. Золотистые листья превратились в кашицу, впитав в себя дождевую влагу и грязь, деревья оголились и вместо них на небо взирали лишь черные скелеты. Это погода, но всем нутром я чувствовал, что она здесь ни при чем. Просто исчезло тепло, то душевное тепло, которое давало мне возможность смотреть на окружающий мир совершенно иными красками, не относиться столь отчужденно и не чувствовать горечь собственного одиночества. Поймет ли она? Сможет ли понять мой будущий шаг, когда я переступлю грань и остановлюсь на той ступеньке, когда мне будет уже все равно. Абсолютно все равно на весь этот мир. Будет ли чувствовать раскаяние? Возможно... Ч-черт, о чем же я думаю...
Всегда все человеческие миры концентрируются по поводу собственного Я. В детстве, это не так, но постепенно это входит в закономерность и мы все знаем, что это действительно наша действительность. Может быть, я просто моральный урод, способный думать лишь о сожалении в других, не пытаясь оглядываться на себя. Но я такой, какой есть. И теперь моими друзьями становятся лишь бездушные одинокие сигареты, которые служат утешением и товарищем при каждой депрессии.
Опять мобильный. Тупо смотрю на аппарат - номер Антуана. Ну что ж...
- Этьен, здорово, ты где?
- Я у себя, - мой голос так глухо доносится до слуха и дрожит.
- Этьен (Антуан по ходу в переизбытке эмоций), приезжай ко мне. Мы будем зависать до утра! Ты мне нужен. Я познакомился тремя та-а-акими (слово неимоверно растягивается) девушками! Приезжай, а?
По щеке быстро проплывает одинокая слеза. Что же это такое?
- Я не смогу. Сегодня нет.
- У тебя все нормально?
Всеми силами стараюсь придать голосу бодрость, - Все отлично, просто не могу. Спасибо тебе...
- Как знаешь, - его голос становится глуше и тоскливее, - Завтра заедь. Или я тебе позвоню с утра, сам приеду. Не убивайся.
- Хорошо, конечно. Пока.
Именно не убивайся, убивайся, убей...
Ты не откроешься друзьям, потому что они тебя не поймут. Невозможно попасть внутрь чужого человека. Полностью невозможно. А стремление найти способного - самообман. Или в лучшем случае - хороший психолог. Который смотрит на тебя и лишь ищет болезни внутри, внутренние патологии психики. Поэтому если так действительно оказалось, то здесь ты остаешься один. И твои проблемы внутри, твои заморочки, они лишь твои. Как страшно, что так многое осознаешь! Другому достаточно выпить бутылку водки или джина, залечь спать, а собственную кашицу в голове, вспоминать на утро, как глупый сумрачный сон. Но я все обдумал. К чему отступаться?
Почему-то украдкой, рефлекторно, трогаю выпуклость медальончика под футболкой на груди. Он твой, который был на мне вот уже почти два года, предохраняя от неудач и горя, которые меня окружали и давили. Мы тогда отмечали у меня два месяца нашего знакомства - какой незначительный, но милый и трогательный праздник. Или повод его сделать. Так долго ожидаемая прохлада июньского вечера после угнетающей жары. Открытые двери балкона и вокруг много-много зелени. Вместе сидели в полутьме, которую освещали лишь две величественные белые высокие свечки и свет экрана телевизора, пили красное вино и поочередно клялись друг другу никогда не расставаться. Что бы ни случилось. Я подарил ей плюшевого мишку - на что еще может хватить моей фантазии, а она, вот этот медальон с маленькой выпуклой подковкой и своей фотографией внутри. И все это время он всегда был со мной.
Страшно давать обещания, страшно их выполнять. И стоит ли их выполнять? Хотя, господи, дай мне шанс, я бы мог остаться с ней навечно, навсегда, лишь бы только вернуть, не знать и забыть все мои сегодняшние терзания, забыть этот отрезок к жизни и вернуть все хотя бы на два месяца назад. Но этого не будет, у меня даже не осталось надежды. Ее последний клочок от большого покрывала давно развеян по холодному ветру. Какая все же страшная штука любовь. Как счастливы те, кто не верит в нее. Ведь не верить, это значит - не испытать. Не связать себя самовольно оковами преклонения и страданий. Ни терзаться по поводу предмета твоего воздыхания.
Ты неудачник. Ты спасовал перед трудностями, пытаешься отступиться от потери и совершить самый вероломный шаг, которого запросто можно избежать. Ты не выдержал, сдался, скрылся в панцире и затих. Что сейчас разлагает? Потеря? Одиночество? Страх? Все дело в ощущениях. В то время как друзья, переступив период полового созревания налево и направо закладывают в койку простодушных дур, а потом гогочат и восхваляются проведенной ночью, ты лишь тихонько отводишь в сторону глаза и про себя мечтаешь о чем-то возвышенном, о настоящем чувстве, которое когда-то снизойдет до тебя. Утопия! Но я не могу, мне просто противно иное отношение. И вот, когда это случилось, сбылись надежды и думы, крупицы и частички мыслей собрались в реальный образ, потерять его становиться самым страшным. Хуже жизни, хуже смерти.
Я знаю, что ты могла бы мне сказать. "Дурак, просто дурак. Я не одна, мы все живем и все находим. Встречи и расставанья сопровождают каждого человека на весь отрезок его жизни. Мы все теряем и переживаем. Но нужно идти дальше, а какой дорогой и как скоро на нее вступить - тут-то и проявляются отличия характера каждого человека". А я бы просто отошел в сторону и сплюнул на все сказанное и весь его смысл. Мне не нужна дружба и нравоучения, мне нужно то, что уже не вернется.
Каролин раскинулась на кровати и потянулась за сигаретой. Потом, словно смутившись от наготы, натянула одеяло и мечтательно подняла глаза к потолку, - Супер. Каждая ночь, как первая. Странно, да?
Я прошел к холодильнику, достал запотевшую влажную бутылку пива и жадно припал к горлу. После того, как мы переспали, мне всегда безумно хотелось пить, просто безумно. А потом уже можно и закурить.
Каролин играла одной ногой с котом, который почувствовал, что не помешает, и очень хотел оказаться среди людей, которые с ним поиграют и погладят. Он несильно бросался и впивался в ее ногу, а она тихонько заливалась серебристым смехом и с минимумом усилий стряхивала его с кровати. В темноте, глаза у него блестели и как-то матово светились.
- Вот бы нам с тобой никогда не расставаться. Сейчас я доучусь и смогу переехать к тебе. Мы будем вместе работать и вместе жить. Всегда.
Отец у нее работал где-то там, в министерстве, хотя и не насовсем блатной должности, но жили они прекрасно. Каролин заканчивала второй курс и через пару месяцев собиралась обзаводиться четырехколесным другом. Само собой, ее родители совершенно не одобряли наше знакомство. Я им казался неудачником, заторможенным, без планов на жизнь и без желания сделать хорошую карьеры, которая была главным принципом определения человека ее папы. У нас состоялись всего лишь две встречи с ее родителями - первый раз, когда они меня случайно застали у нее и милейшим образом пригласили на обед, а сами, не давав сделать ни одного жевательного движения, оба накинулись на меня, выпытывая все подробности моей биографии. Отец даже интересовался, не баловался ли я наркотиками. Понятное дело, что в ответ на мой заброшенный колледж без всякого намека на высшее образование и работу охранника, лица у них совершенно вытянулись, и чай уже прошел почти молча. После этого она никогда не пыталась меня позвать домой к себе.
Пару раз я натыкался на их грубые сцены у телефона, причиной которых становился сам. Один раз мы случайно встретили ее родителей на улице, и мать схватила ее за руку и почти силком усадила в машину.
Но в этом было и что-то хорошее. Пусть есть, что есть, но даже вот такие ее проявления любви, которую она мне дарует, идет наперекор своим родителям, пропадает из дома, подбивает подруг, которые врут, что она оставалась у них - это ли не любовь, которая мне нужна и которой я живу.
Какая всем разница, как я живу? Если это любовь, то она должна сочетаться лишь с одной вещью - человеком, независимо от его одежды, образования и работы. Такие взгляды я привил сам в себе с самого раннего детства. Деньги больше наживное понятие и счастье далеко не в них. Просто все, кто меня окружает и с кем каждый день я встречаюсь взглядом, выработали для себя совершенно иную систему, рутинную и глупую, чтобы начать жизнь с образования, потом трудиться, всю жизнь пробивать работой свою дорогу и счастливо уйти на пенсию, дабы растить внуков. Никто никогда не задумывался и не скажет, что его жизнь выглядит, как сотня других, миллионы других, совершенно таких же и бесполезных, без следа в мире, без отпечатка в ней для других... Она так и пройдет, совершенно впустую, а скорбеть о смерти будет лишь кучка родственников, да и то не всегда. Все, гоню.
Кот уже вдоволь наигрался и, перекачиваясь, проследовал к дальней стенке, повернулся к нам и запустил когтями в обои, с усердием принявшись их обдирать. - Ах ты, сволочь, - вскрикнул я и запустил по его направлению комнатным тапком, который стоял рядом с кроватью. Каролин захохотала.
- Тебе кофе или чай? - в своей кухне я старался все делать сам. Пусть несколько и неуклюжий я был повар, но, по крайней мере, я старался.
- Кофе, - Каролин закуталась поплотнее в халат и аккуратно поправила полотенце на голове. Убей бог, зачем оборачивать им волосы, никогда не понимал.
Мы сели и размазали две булки клубничным джемом, и оба с усердием принялись жевать, переглядываясь глазами друг на друга и счастливо улыбаясь.
- Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? Вдвоем подошли к тебе в клубе с Амели?
Амели была ее лучшей подругой. И однокурсницей. Если не со мной, то она постоянно была с ней.
- Вообще, ты больше Амели понравился, это она тебя хотела склеить, а меня лишь попросила помочь. В первую эру нашего знакомства, ее подруга действительно была ко мне неравнодушна, в то время как разговор с Каролиной получался деловито-холодным. А Амели висла на руках, постоянно намекала, чтоб я проводил ее до дома, а один раз ей удалось меня затащить в подъезд, и как только захлопнулась входная дверь, она облепила меня поцелуями. Если бы я захотел... Она была симпатичная, даже красивая, но уже тогда я потерял голову из-за Каролины. Она встала в моем сознании и совершенно не желала оттуда выходить.
- Козел, - бросила мне потом Амели, - Ты ей не нужен, неужели ты сам не видишь?
Потом мы помирились и можно сказать, что все зажили счастливо. Господи, как же я терзался первое время. Я не умел спать по ночам, ночью бродил по улицам и сидел в барах и ночных клубах, совершенно один, скуривая по несколько пачек сигарет за сутки и совершенно не зная, что же мне делать. Тогда я знал точно совершенно одно, что другая мне уже не нужна. Перед глазами у меня уже стоял готовый образ и целью достижения был только он. Ничего большего.
Все любят по-разному. Некоторым удается это скрывать, некоторые совершенно теряют голову. Любовь, она тоже разная, со своей формой и сущностью для каждого человека. Я знаю, какая она была для меня и как я страдал, но знаю, как был счастлив и как она выглядит во взаимности. Прямо передо мной.
Каролин белозубо улыбнулась, - Опять ушел в свои думы? О чем на этот раз?
- Я думаю, что бы было, если бы мы с тобой не познакомились. Или не встретились.
Каролиной наморщила бровь и подмигнула, - Ты бы встретил кого-нибудь еще. Также как и я. Но все-таки хорошо, что так не случилось.
Я подсел к ней и осторожно обнял. Минутное проявление слабости. Когда она меня так обнимала, я весь таял. Надеюсь и думаю, что когда это делал я, она тоже.
Я откупорил еще одну пивную бутылку.
Каролиной взяла меня за руку, нежно провела ладонью и уткнулась головой в его плечо, - Этьен, ты уже совсем пьяный. Это же не навсегда, это совсем немножко. Всего три месяца.
Завтра ее уже здесь не будет. Не будет запаха ее волос, ее духов, прикосновения ее рук и теплоты губ. Три месяца, томительных и мучительных без ее голоса, взгляда. Почти вечность.
- Малыш, ну успокойся ты, - она попыталась задержать руку с бутылкой, которую подносил ко рту и, вытянув голову, заглянула мне в глаза. Совсем еще мальчик, ранимый и нежный. Маленькая привязанность, увлекшая ее и закружившая большой любовью. Маленький песик, преданный и любящий. Уже совсем ее собственность. И, самое интересное, другого абсолютно и не хотелось.
В парке было абсолютно безлюдно. Покачивались на столбах маленькие железные фонари, сделанные под старину, со стеклами, отражающими и разбрасывающими свет, тихо и мирно шуршали кусты рядом с лавочками и дорожкой, а мраморный холод памятника, надменного, величавого, освещал огромный диск луны. Симметрично округлый, без трех минут полнолуние.
Мы так и сидели, молча, смотря вперед и каждый думал о своем. Я погибал в собственных мыслях, прогнивал, как же теперь, пусть и не так долго, но я буду без нее. Первое серьезное знакомство, девушка, которая стала жизнью. И я больше всего боялся окончания своей маленькой внутренней идиллии.
Тишину нарушает трель сотового телефона. Каролин роется в сумочке, достает серебристую раскладушку и взмахом головы откинув голову назад, нажимает кнопку приема. Я делаю большой глоток, наверное, почти в полбутылки, совершенно не ощущая никакого вкуса - просто сейчас мне надо именно так и потом, скорее всего, стоит купить еще и останавливаться лишь тогда, когда сосать это поганое пиво станет совсем невозможно.
- Да мам, - крикливое шипение в динамике, - знаю все прекрасно, все уже собрано, - опять микрофон выдает злые нотки, - ма-а-ма-а, я не одна, понимаешь. Все, успокойся, пожалуйста. Еще несколько мгновений и Каролин резко захлопывает крышку и быстро прячет телефон обратно в сумку. Обвивает мою руку и кладет голову на плечо, потом одной рукой проводит по волосам (какое это блаженство, когда делает именно так) - Какой ты все же еще ребенок. Маленький и ужасно милый.
Я откидываю бутылку, которая шмякнулась на газон, чуть подпрыгнула на траве и треснула горлышком о ближайший булыжник. Достаю пачку сигарет, вытаскиваю зажигалку, и жадно, до конца пытаясь впитать в себя как можно дыма, затягиваюсь. Каролин приподнялась, достала в сумочке пачку своих "Вог" и чиркнула зажигалкой, - Ну не умирай ты так, господи, маленький мой - она еще раз обвила меня, такого ссутулившегося и несчастного, потрепала по волосам и нежно, почти неслышно и неощутимо дотронулась губами до моей шеи - Мы с тобою неразлучны, ты мой...
За парком, за кустами на дороге пронеслась машина, завывая сиреной, непрерывно сопровождаемой клаксоном. Подул ветерок, и зашумели стоявшие вокруг деревья. Каролин подняла воротник кожаной куртки и кинула сигарету под ногу, быстро затушив ее каблуком. Нажрусь - это единственная мысль, которая от горечи расставания лезет в голову. Что еще можно сделать? О господи, это невыносимо. Она же там одна, или совсем не одна. Голова пухла. В голову приходило невесть что, потом все мысли оборачивались клубком и так переплетались друг с другом, какими-то рябыми картинками, с ней, с ним, с НИМИ. Страшно же так, она моя, единственная. Она, она одна меня заметила, она меня сопровождала, она вся моя жизнь. Глупая скорбь мальчика, парня, влюбленного безрассудно и отдать все на свете. Раньше, - Каролин, а можешь не ехать, Каролин, а может не поедешь, Каролин, а как же я, я же люблю. Глупость. Можно к Антуану зайти, он один все равно. Купить водки, еды там разной и... А завтра... Черт...
Все можно изменить на корню, один раз переменив обстановку. Так и случилось. Она стала заносчивее, раздражительнее, грубее, грубее со мной по телефону, когда я думал, что она любит меня так же крепко, как и я ее. Как все это странно, неестественно, а самое страшное, ужасно болезненно. Она вернулась, но вернулась уже совершенно другой, чем была раньше.
Я стою в аэропорту и с дрожью прослушиваю объявление о посадке самолета. В руках цветы - пять пышных ярко алых роз, которые дышат своей свежестью и очарованием. Я не спал несколько ночей и, хотя уже не было звонков, я четко знал, когда она прилетит. Два раза звонил ее родителям, но они даже не стали со мной разговаривать. Я звонил Амели - они разговаривали очень часто и она была в курсе всего, просто не могла не быть.
- Жалко мне тебя. Просто жалко. Ты дурачок, а я до сих пор к тебе неравнодушна, - тихо вымолвила она. Амели тоже изменилась, потеряла ту независимость и гордость, которая сопровождала ее раньше, стала простой и доброй - может быть даже идеалом и нужна была мне именно она, такая хорошая и та, что меня любит, но я уже не имел своей головы. В то время я был ВСЕЦЕЛО ее. Амели не сказала ничего, она была прекрасной подругой и даже из-за ревности ничего не открыла. Мы и проговорили по телефону минут десять всего, потому что я не знал, что ей сказать, а она знала, что мне нечего ей говорить. Мы поговорили, как она отдыхает, какие-то мелочи, где и когда она была, но это просто затягивало без того натянутый разговор. Когда она отключилась и в трубке раздались гудки, я почувствовал облегчение.
Каролин взяла цветы и улыбнулась, - Спасибо.
- Как ты? - просто спросил я. Во мне крутилось столько мыслей, я хотел ее обнять, сказать ей, как я ее люблю, прижать к себе, узнать, почему она не звонила, что с ней, что сейчас у нее в голове, с кем она была, но... Я не мог вымолвить ни слова, просто стоял и молчал, как дурак. Влюбленный дурак. Пододвинулся к ней, но она ловко отстранилась, - Не здесь, не сейчас.
- мне нужно ехать, за мной приехал папин водитель.
- Когда мы встретимся?
- Я не знаю, - она поставила сумку и теребила пуговицы куртки, - я не знаю. И вообще...
Я не знал, что сказать. Здесь и сейчас звучит бессвязно, но, наверное, так и было. Совершенно бессвязно, когда не знаешь, что можно сказать. Все изменилось. Она давала это почувствовать, и я это чувствовал сам. Мысли в голове наседали пчелиным поем, все больше и больше, одна за другой переплетались в причудливые формы. Спроси ее, спроси.
И я спросил. Честно и открыто, вопрос в лоб, тот который меня мучил и терзал больше всего и когда я стоял с чувством, что от ее ответа зависит вся моя жизнь. Теперь я знаю, что так оно и было.
- Ты меня еще любишь?
Каролин подняла на меня глаза, смотрела не меньше минуты, немного испуганно, изучающе, губки ее чуть скривились, и, наконец, она вымолвила, - Ты сам прекрасно знаешь.
Я прекрасно знал и боялся этого ответа. Она всем видом давала мне прочувствовать правду. Это было невыносимо больно, страшно, в тот миг я прекрасно понял, что это безвозвратно, что золото моей жизни, тот человек, который давал мне жить и дышать, теперь не со мной. Что могло случиться, хоть Амели и не говорила, но я тоже мог это чувствовать.
- Значит...
- НЕТ... Просто нет. Ты знаешь. Я улетаю обратно. Я надеюсь, с тобой все будет нормально.
Мы не умели прощаться. Никто не умеет расставаться навсегда. И этому невозможно научиться, это нельзя уметь. Она просто развернулась и пошла прочь, к своей жизни, к водителю папы, обратно к своему миру, мир в котором оставалась моя мечта и любовь. Нет слов, невозможно описывать, что я переживал в тот момент, и я не буду этого делать. Каждый прекрасно знает истину, даже если толику ее когда-то прочувствовал на себе. Она ушла...
Наверное, сейчас единственное в чем я нуждаюсь, это сострадание. Но я остался совсем один, ощущаю себя единственным в целом мире, мире, который меня отверг и из которого я собираюсь уйти. Что мне еще делать? В моей голове кавардак, но моя душа безумно пуста, в ней нет ничего, и последние надежды сожрал ее звонок. Во мне постоянно царит ощущение, что может быть это всего лишь сон, просто дымка тумана и все, что во мне сейчас - неправда и достаточно ущипнуть себя за руку, чтобы все прошло. Но...., но я знаю, что это будет не так. И нет такой силы, что способна вернуть все назад. Я сижу и рассуждаю об исчезнувшем прошлом и как слабак, не хочу принять настоящее. Вероятно, я слаб внутри и я это прекрасно осознаю, но я не собираюсь, и не буду собираться с силами, чтобы жить дальше. К черту!
Я много пережил. Мы с вами все живем во власти предрассудков, толстых томов и сводов норм и правил, но пока мы не сумеем прочувствовать что-то на себе, что мы по настоящему можем?
Потерянная реальность. Вот то, что меня гложет. Вот то, что я принимаю, о чем помню и воспоминания, которые я переживаю вновь и вновь. Не хочу ничего другого.
Нужно собраться. С мыслями и чувствами. Обратить в материю собственное сознание, чтобы придать всему существующему действительный вид. Мой нагон...
Ветер почти утих, на небе проступили ярки звезды. Можно было даже угадывать созвездия.
Наверное, пора. Интересно, как действительно выглядит смерть? Ведь все, кто мог прочувствовать по-настоящему это ощущение, никогда не могли и никогда ни слова не смогут рассказать остальным. Так как их уже не было. Интересно, что же все-таки они действительно испытали? Правда ли то, о чем все твердят, и это действительно темный туннель с лучезарным светом вдалеке, по пути к которому пролетает вся твоя жизнь. Правда ли? Я всегда, осмысливая жизненный путь, склонялся к материализму, отвергая все непознанное и недоказанное. Я отвык верить во что-то высшее, отвергая религию, сопряженное с надеждой человечества о том, что все дано им свыше и смерть не может быть физическим концом, просто не может. Мы свято пытаемся верить, что ничего не оканчивается, что наш уход всего лишь означает последующее возрождение, и все далее войдет в круги своя. Круговорот душ и судеб... Но это всего лишь крупицы надежды, которой мы пытаемся завуалировать собственный страх. Ничего больше нет, и здесь, находясь на вершине, высоте крыши, я знал это совершенно твердо. И я не боялся. Пусть дальше все окутано сплошной тьмой и дальше нас ничего не ждет, но зная это так отчетливо, как мне казалось, я не испытывал никакого страха. Даже наоборот.
Я решил это твердо. Я летал со звездами, я жил в небе и теперь, с сожалением осознал, как сложно с него спускаться. Да и возможно ли? Я жил одной лишь любовью в сочетании с эгоизмом, потому что привык к тому, что так и должно быть, и не прикладывал никаких усилий, чтобы все остановить или возродить. Я жил для нее и для нее я умираю. Бессмысленная жертва, которую никто не поймет, и понять будет не в силах. Разве сейчас это важно?
Здесь я был, слаб и силен одновременно. Я не выдержал, сдался, но все-таки в моем мозгу засело твердое решение уйти от всего этого. Правильно ли это? А были ли правилен путь десятков таких, как я, отвергнутых обществом, окаймленных презрением, но выбравшим этот выход? Может быть мы просто слабы. Просто не можем переделать себя под наш внешний мир, совершенно не способны приспособиться под существующую действительность.
Я читал однажды про суициды среди подростков. Разве могут дети в пятнадцать-шестнадцать лет прочувствовать действительность так глубоко, чтобы самим, сознательно уйти из жизни? Какое же откровение от всех нас, что способность оковы действительности не сочетается с возрастом и мои проблемы может испытывать даже несовершеннолетний. Но, господи, как я не хочу, чтобы подобное испытывал кто-то еще.
Я один в себе, и это мое собственное клеймо, которое останется со мной. Во мне нет чувств. Я смотрю за перила крыши, за которым царит мрак и пустота - смерть, такой ей и следует быть. Темной и мрачной, черной, в которой нет ни отблеска света, и которая показывает под собой единственное, кромешную тьму, в которую тебе придется окунуться навечно.
Пусть будет так... Пусть я окунусь в объятия вечной ночи, я к этому готов. Что стоит один шаг? Что стоит наша действительность? Один маленький шаг, единственное пятисекундное действие перелезть через перила и прочувствовать запах настоящего избавления. Сейчас я даже не думаю о ней, а думаю лишь о возможности преодолеть единственной маленький шажок, единственный важный на существующий момент. Маленький шаг, совсем малюсенький, чтобы переступить через все, железную преграду, отделявшую мою действительность от избавления.
Можно было подумать, что я действительно нагоняюсь, придаюсь некой никчемной философии, пытаясь искупить себя в собственных глазах, привить в последние моменты иной взгляд, отличный от того, который действительно является реальным. Полет мыслей, понятных только себе самому. Но все же нет. Я ни на секунду не врал себе, не обманывал и даже не пытался. Врал мир, который я ненавидел всей душой и который ненавидел меня самого. Вот и теперь, я не испытываю ни капельки сожаления, чтобы откровенно его бросить. Бросить всем тем, у кого совершенно иная любовь, совершенно отличная от моей, такая, где нет страданий и горечи, которая не раздирает сердце и не испепеляет собственную душу. Будь все проклято...!
Швыряю в бездну еще одну сигарету. После моего письма, я должен буду через несколько минут повторить ее путь. Единственный возможный в вариантах моего душевного избавления.
Господи, да что же я все сижу. Зачем я опять по новой пытаюсь вскрыть себе вены, зачем терзаюсь воспоминаниями. Я кончен, финишировал для этой жизни и мое тело само подвигается к перилам крыши, а руки обхватывают их. Ощущение всевластия и одновременно своей ничтожности. Один рывок и тело спружинит, я перескочу через парапет в ночную прохладу, и все будет кончено. Может быть, там и есть то избавление, которое мне нужно? Я не знал.
Все, мое солнышко, прощай и будь счастлива. Я не могу держать зла. Злиться можно только на себя, что не смог принять удар и жить с этим, что вера в неземную любовь - всего лишь фикция писателей и романтиков, что наша жизнь другая, и я не способен ее принять. Будьте все счастливы, друзья мои, что поддерживали меня в этом пламени страданий и не дали мне пасть раньше.
Набираю номер Амели. Три гудка и заспанный голос.
- Алло.
- Привет, это Этьен. У меня совсем нет времени, я хочу сказать тебе только одно...
- Этьен? Этьен, ты где? - она проснулась, и голос звучит удивленно.
- Это не объяснить. Я не знаю, зачем звоню. Знаю только, - Мысли переплетаются в предложения. Больше нет тех феерических сплетений, когда не можешь разобраться в себе и собственной голове - ...Если бы я не был таким, как есть, я бы был с тобой. Ты замечательная. Как жаль...
- Этьен? - Теперь она уже испуганна, - Что с тобой? Тебе плохо? Давай я приеду?
Я нажимаю на сброс. Кидаю мобильник туда же, в темноту. Перелезаю через перила. Отталкиваюсь, пытаюсь представить себе бассейн с вышкой, но получается плохо. В детстве я обожал прыгать с десятиметровок. Я был самый маленький, меня часто не пускали на такую высоту, но я всеми силами старался пробраться именно туда. Я умел прыгать.
Делаю несильный толчок и ощущаю в лице всю силу ночного ветра. Вот он, мой выход... Остались какие-то доли секунд. Все уже кончено...