Отец мой был человеком мудрым. В январе 1918, когда и до нашего городишки докатилась петроградская переворотная волна, он понял что за ветеры задули по стране. Он прекратил быть прожигателем жизни, каким был ранее, собрал все нужное и увез меня к своим родителям в небольшое поместье (мне исполнилось четыре года). После этого он вернулся обратно, пришел на прием к новой власти и попросил у нее место... золотаря (говновоза). Новая власть к словам отца отнеслась с недоумением: молодой человек (ему в ту пору исполнилось 25) не стремится строить новую жизнь на фронтах гражданской, не рвется рушить старое прошлое, а желает черпать черпаком то, что остается после... Отец объяснил, что хочет создать из нашего захолустья "оазис пролетарской жизни", в котором даже очко будет "сиять, как новое солнце свободы". Поверила ему новая власть или нет, но сама она говно убирать не любила (совсем напротив), а посему отец получил телегу, на которой крепился говнобак и кобылу, которая крепилась к говнотелеге.
Сажать, как известно, новая власть начала сразу и обширно. Летом к нам прибыла новая метла, которая мела-мела по всем сусекам, но особо ничего не намела (столько уж метел прошло по сусекам!). И вот в поле зрения новой метлы попал честный труженник - мой отец. Посреди бела дня его сняли с говнобака и привели к новой метле.
-Я - комиссар по особо важным делам, - сказал метла. - У меня не шути!
Отец и не собирался шутить, он лишь немного заляпал пятнами говна листки протокола и оставил две больших лужи на полу (они натекли с его говносапог). Новая метла выскочил в ярости из-за стола и уже хотела влепить отцу в ухо, но в этот момент от родителя моего как-то особенно сильно запахло.
-Караульный, - заорал особоважный комиссар, - гони этого говнюка отсюда! - и бросился открывать окна. - Чтоб близко его не было!
Отгремели бои гражданской. Моя бабушка (по папе; по маме ни бабушки, ни дедушки я никогда не видел, как и самой мамы) пережив это несчастье, благополучно скончалась, а дедушка, достав нужные документы навсегда устроился в психолечебницу (имел, кстати, небольшую отдельную палату). Дедушка, как и отец мой, в светлое будущее не стремился, стараясь выжить в жутком настоящем, потому и стал сумасшедшим. Я вернулся к папе, в отчий дом.
Вокруг сажали еще масштабнее. Даже я, учась в начальных классах, понимал какое вражеское гнездо наша школа - учителя менялись быстро, органы зачистки работали слаженно. А дома у нас все было хорошо, жили мы с отцом дружно, он учил меня уму-разуму, я впитывал его науку, постепенно понимая ее мудрость: не хочешь быть затоптан влатью в говно, сделай так, чтоб власть считала тебя в него уже затоптанным. Одним словом, в счастливый коммунизм я, как и отец с дедом, не собирался. Особо меня туда никто и не звал, сын говновоза не был в чести, а мне того и надо было.
Лет с восьми я пристрастился к рисованию, пристрастие постепенно переросло в самое главное, что наполняло мою душу. Отец поддерживал меня всячески, но рисунки (а позже картины) не советовал показывать кому-либо. Как-то поехали мы проведать дедушку и я, по совету отца, захватил с собой альбом. Дедушка долго и внимательно рассматривал мое творчество, потом вынес приговор:
-Спрятать вместе с остальным.
Тогда я не понял, что означает эта фраза, но с тех пор почти все, что рисовал отдавал отцу и больше этого не видел.
Настал 1934 год, мне в этот год исполнилось двадцать, и я познакомился с Машей (в которую тут же влюбился). Мы оба поступали в машиностроительный техникум и оба провалили последний экзамен. Я не расстроился, продолжал помогать отцу в его не легком труде, все больше входя в роль того яблока, что падает рядом с родительским деревом. К отцу, все эти годы что он работал на говновывозителе, относились словно к местному идиоту, дурачку, без которого городишко потерял бы часть своего захудалого лица; постепенно и я встал в тот же разряд. Чего мы с папой и добивались все это время.
В этом же году был убит маленький вождь Киров. Отец каким-то непостижимым образом узнал об этом быстрее органов внутренней зачистки. Мы отъехали на говнолошади подальше за окраину, тут он мне сказал:
-Сын, руки у злодея развязаны окончательно, что ждет страну представить не трудно - котлован уже вырыт, осталось наполнить его. Мы с тобой подготовлены ко всякому страшному, другие нет. Я знаю, ты любишь Машу, помоги ей, научи ее выжить, засунь в такую грязь, чтоб даже они не знали как ее вытащить оттуда.
-Почему ты мне все это говоришь? Ты куда-то собрался уезжать?
-Я ухожу на место отца, ты займешь мое. Оказывается, по всем документам, какими я владею, болезнь твоего деда передается генетически по мужской линиии, - он вздохнул. - Вот и передалась.
Машины родители оказались людьми не глупыми, готовыми к переломам в ходе социального эксперимента; общими с ними усилиями я уговорил Машу отказаться от активной роли в строительстве коммунизма в отдельно взятой стране; они устроили ее уборщицей в местные органы очистки. Правда, карающий меч не пощадил их: они были арестованы и высланы в отдаленные районы крайнего севера. Сразу протянулась ниточка и к Маше. Дело происходило прямо на рабочем месте, в коридоре, где она возила по полу грязную воду из грязного ведра грязной тряпкой. Петя-дневальный сказал ей:
-Машка, там тебя это... следователь кликает, - и он погладил ее зад в сером халате. Маша замахнулась на него тряпкой, с коей струи грязной воды залили Петин мундир.
Следователь хотел знать насколько Маша яблоко своей яблони, близко ли далеко от нее откатилось, что она вообще за фрукт. Маша, к тому времени уже многократно прошедшая подготовку под моим руководством не растерялась от такого вопроса: она пустила под себя лужу, тайно проглотила специальную таблеточку, от которой у ней изо рта пошла розоватая пена и, изображая эпилептичку, рухнула в эту же лужу, дергаясь всем телом и страшно мыча. Следователь с Петей-дневальным выволокли ее в коридор и уложили на стульях. После того, как припадок окончился, следователь приказал Маше убрать за собой все, что она наделала и дал ей два дня выходных со словами:
-Незаменимых нет, но иногда заменить их некем.
Она вымыла пол, смахнула пыль и ушла домой. Вечером, путешествуя на говнотелеге мы обсуждали план дальнейших действий. Было понятно, что органы зачистки по приказу свыше собираются большую часть счастливых сограждан нашего городка (еще оставшихся на свободе) переселить в коммунизм не дожидаясь его пришествия. Могли, кстати, и весь городок загнать в такое будущее, что не снилось даже самим органам, и сделать это могли вместе с говнотелегой, поскольку при коммунизме очко и все его содержимое никто не отменял. Одним словом, становилось неуютно. А тут еще отец рассказал (при последнем моем его посещении), что и на их лечебницу спущен план как по персоналу, так и по психо-врагам.
-Некоторых буйных уже взяли, - он покуривал папиросу и глядел по сторонам. - Надо делать ноги, сынок.
И очень скоро отец "сделал" их, сделал так, как спланировал: утонул в болоте. Было такое недалеко от лечебницы. Папа разбросал по кочкам кое-что из своих вещей и канул в трясину. Не знаю куда он подался, это осталось для меня тайной, но он обещал при случае найти нас с Машей (когда со светлым будущим в отдельно взятой стране будет покончено).
Через день меня вызвали в отделение милиции и сообщили: отец в припадке безумия связал двух санитаров, вышиб в палате окно и дверь, вырвался на свободу, с криками бросился через парк, преодолел забор, углубился в рощу и, достигнув болота, сгинул в нем; именно здесь след его потеряли две лучшие розыскные собаки Дозор и Казбек.
Участковый потрепал меня по плечу, выдал безвозмездные десять рублей и сказал:
-Пропей за батьку!
Я купил вина и вечером в говносарае (здесь располагались кобыла, телега и бак), мы выпили с Машей за то, чтоб у отца сложилось все удачно.
Волны новых посадок накатывались теперь так часто и массово, что я боялся скоро остаться без работы: гадить по очкам становилось фактически некому. Вслед за вождями, маршалами, наркомами и прочим начальствующим элементом, на дальние стройки широким фронтом двинулось крестьянство, рабочий класс, недобитый интеллигент и просто все, кто мог приблизить светлый миг всемирной победы пролетариата.
В сентябре 37-го мы с Машей после работы въехли на говновозе в говносарай.
-Маша, ждать дольше нельзя. Скоро заберут не только нас, но и говнолошадь. Надо уходить.
-Я согласна. С тобой хоть куда, хоть на край света.
-Край света уже занят вдоль и поперек строителями светлого общества с открытым лицом. Там нам делать нечего. Будь готова в субботу, жди меня вечером на нашем месте у моста, где я чищу говнобак.
Было немного за полночь когда мы въехали на мост. Я оборвал постромки, обломил оглобли, отогнал говнолошадь от говнотелеги. Лошадь недоумевала, Маша тоже - обе выглядели растерянными.
-Маша, отведи Стрелку на берег, дай ей поесть и сразу возвращайся.
Маша взяла лошадь под уздцы и пошла, я, нажав нужный рычаг на говнобаке привел в действие тайный механизм: говнобак приподнялся на телеге и опрокинул сам себя в реку, ломая перила. Подбежала Маша, вскрикнула, увидев что произошло.
-Бери рюкзак и за мной! - скомандовал я. Мы заторопились по склону к говнобаку, что лежал на мелководье. Я залез на него, открыл люк, закинул туда наши вещи.
-Ой, что это? - спросила Маша.
-Залазь, потом все объясню. - Я помог ей забраться, затем спрыгнул в люк сам и захлопнул крышку над нами. Пару секунд мы сидели в темноте, я отдышался нашел нужную кнопку, нажал ее, загорелась тусклая лампочка.
-Милый, где мы? - прошептала обалдевшая Маша. - И не пахнет.
-Это подводный аппарат, его изобрел дед, а мы с отцом доделывали. Сейчас поплывем.
-Куда?
-Как можно дальше отсюда, - я взял управление в свои руки. - Несколько дней у нас есть, пока не хватятся: для всех мы утонули вместе с говнобаком.
-Мне страшно... немного, - Маша прижалась к моей спине.- Если нас поймают, нас убьют.
-Не поймают, - заверил я ее. - Мы будем плыть всю ночь, на рассвете уйдем на глубину, с темнотой опять поплывем. Я все просчитал: через неделю мы достигнем Белого моря и выйдем в океан.
-В океан, - восторженно проговорила Маша. - Мы что в Англию поплывем?
-Посмотрим. Ползи в тот отсек, поспи.
Маша повиновалась, шепча что-то. Я открыл передний иллюминатор, запустил двигатель на малый ход, посмотрел на звездное небо и луну и повел наш аппарат в другой мир. Что нас в нем ждало, я не знал, но плыли мы не с пустыми руками: в потайном отсеке находились гениальные технические разработки моего деда, не менее гениальные ноты симфонических концертов моего отца, а также мое художественное наследие, которое, глядишь, будет интересно кому-нибудь.
-Милый! А чем мы будем питаться столько дней? - спросила Маша. - Наших припасов надолго не хватит.
-Не волнуйся, это машина настолько умная, что добудет нам и еды и питья, расскажу тебе завтра. Спи.