Едва ль найдётся в истории человек более начитанный, чем Хорхе Луис Борхес. Он жил не так давно и, кажется, прочёл всё более-менее достойное из написанного за все тысячелетия, бывшие до него. Поэтому мне особенно интересно рассмотреть то, что думал Борхес по-поводу бессмертия. Свои взгляды о нём он изложил в лекции ''Бессмертие'' прочитанной в университете Буэнос-Айреса и изданной в книге ''Думая вслух'' (1979 г.) С самого начала Борхес указывает на то, что проблематика бессмертия является для нашего времени вопросом второстепенным по отношению к такими категориями как время, познание, действительность. Странно, что Борхес не увидел очевидной связи: если нет бессмертия души, то проблематика времени, познания и действительности теряет смысл, ибо превращается в вопрос сиюминутности, в игрушку разума, не нужную уже завтра, когда душа, ум и память разрушатся безвозвратно, вместе с коллапсом вселенной.
Далее Борхес наносит трогательный визит к Сократу, заключённому в тюрьму. К тюрьме мы ещё вернёмся. После этого Борхес цитирует стих Руперта Брука, английского поэта, погибшего в первой мировой войне: ''И тогда за чертою смерти, мы коснёмся сути, больше не нуждаясь в руках, и увидим её, уже не ослеплённые зреньем''. Борхес дважды подчеркивает, что ''это высокая поэзия, но сомнительная философия''. При этом лауреат премии Сервантеса непростительно путает философию с откровением. Впрочем, если он сам никогда не испытывал внерассудочное проникновение в запредельное, то эта ошибка простительна. Вслед за этим Борхес обращается к загадочному Густаву Шпиллеру и, ссылаясь на его психологический труд, выдвигает такую мысль. Если душа очень болезненно переживает травмы тела, увечья и удары дубиной по голове, то нет решительно никакого основания полагать, что она томится в теле как в тюрьме и мечтает освободиться из него ценой его разрушения. Сомнительный аргумент! Вернёмся к сократовской тюрьме. Вообразим, что Сократ - это душа. А тюрьма, в которой он томится - тело. Стены как-то, пусть худо, но защищают Сократа-душу от морозов, палящего солнца, знойных ветров и туч насекомых внешнего мира. Представим, что некий циклоп в приступе слепой ярости ударил своей дубиной в стену тюрьмы и пробил в ней дыру недостаточную для того, чтобы Сократ пролез сквозь неё на свободу, но вполне достаточную, чтобы в неё улетучились остатки тепла из камеры зимой, или проникли в камеру жара и мухи летом. Совершенно ясно, что к мукам несвободы Сократа в этом случае добавятся страдания иного рода. Таким образом, рассуждения Борхеса поверхностны и для меня звучат не слишком убедительно, равно как и странно нахождение им красоты в легенде о Демокрите, который вырвал себе глаза, дабы виды мира не отвлекали бы его от размышлений. Лично мне членовредительство в любой мотивировке отвратительно.
Далее Борхес делает оговорку, что мы понимаем лишь то, что объединяет нас с животным миром, а в нём, на другую, более полную жизнь, ничего обычно не откладывают и это могло бы быть аргументом в пользу бессмертия. Здесь Борхес предельно честен в своём сокровенном.
В ходе дальнейших рассуждений Борхес ставит знак равенства между бесконечным временем и вечностью. Здесь он попадает в ловушку числа ''пи'', пытаясь соразмерить прямолинейность времени и окружность вечности. Совершенно очевидно, что вечность - это отсутствие времени, (безвременье), а не бесконечный его ряд. Из этого ошибочного представления о вечности, как о бесконечном интеграле, проистекает страх Борхеса перед скукой и монотонностью бессмертия. Вечный Хорхе Луис с его памятью о мириадах никому не нужных вещей вызывает у Борхеса вполне законное отвращение и побуждает его симпатизировать буддийской теории переселения душ. Странно, что Борхес, хорошо знакомый с учением гностиков, положил себе, что после смерти его душа останется Хорхе Луисом Борхесом, а не душой имеющей от Бога своё, настоящее имя, и которая в бессмертную вечность возьмёт с собой не размышления о мировой литературе, а нечто иное, то, что некоторые так неловко пытаются назвать ''любовь''. Борхес говорит о Сократе: ''Что же заставило его выпить цикуту? Никакой разумной причины для этого нет''. Верно. Исчерпавший себя, как инструмент, разум и подвиг Сократа на попытку выйти в иную сферу существования. На её фоне заявление Борхеса о том, что он предпочитает, чтобы его душа умерла вместе с телом, выглядит элементарной несмелостью, дабы не сказать оскорбительно. Если конечно его заявление не высокомерная снобиская поза пресыщения и усталости.
В конце Борхес признаёт и приветствует бессмертие коллективное, как массив памяти и дел рук человеческих. Странное бессмертие, ибо и религия, и наука согласны в конечности материального мира. Ознакомившись с мыслями Борхеса о бессмертии, я укрепился в мысли, что объём прочитанного не открывает глаза на истинное состояние дел в судьбе души. Для этого необходим ещё и личный опыт определённого характера, опыт не заменимый интеллектуальным величием и хорошей информированностью в вопросах темы.