На квартире у известной поэтессы Полоскиной собралось в четверг вечером к традиционному спиритическому сеансу общество: писатели Елизеев, Чёртишошвили, Кумаев, Мушкин, поэт Папанин и тётя Мотя из Саратова. Сходились согласно Шопенгауэру, поодиночке, только Кумаев и Мушкин волей Эмбасия Пагасейского встретились у подъезда и, поднимаясь на шестой этаж без лифта, успели наговорить друг другу творческих комплиментов, от чего лица их приятно разрумянились, раскраснелись и покрылись царапинами, ссадинами и задорными синячками. Так как их уже ждали, то и без лишнего трёпа приступили к делу. Поэтесса Полоскина велела перенести из её кабинета на её неопостинтеллигентскую кухню её круглый венский столик на эстетически амбивалентных резных львиных лапках и установить его там как алтарь. Чертыхаясь, Елизеев и Чёртишошвили исполнили блажь мадмуазель Полоскиной. Спирт принёс с собой поэт Папанин. Уселись всей компанией за как бы Артуров стол и образовали медиумную цепь, пока хозяйка разливала чистый медицинский по стопкам. Заклинание сказал Чёртишошвили: ''Друзья, пусть доживём мы до тех лет, когда все наши враги уже не смогут нам вредить!'' Выпили по-первой. Определились с духом. Хозяйке хотелось пообщаться с артистичной, гениальной Сонькой Блювштейн и выведать у неё секреты её мастерства гламура, фракция прозаиков дружно и солидарно жаждала испросить у Лобановского, как быть с нашей футбольной сборной, а поэт Папанин мечтал узнать у Вергилия, был ли тот эпигоном и адептом приаповой любви. Тёте Моте было решительно всё равно. В результате недолгих, но жёстких дебатов опрокинули по-второй, пришли к компромиссу и постучались в астрал к Зигмунду Фройду. Пока дедушка душевного разложения надевал свои тапочки, шлепал по келье от кушетки и отпирал им, хлопнули по-третьей и вопросы задавали уже весёлыми заплетающимися языками.
Папанин: Чем отличается сублимация у традиционного поэта от сублимации у поэта - нетрадиционалиста?
Фройд (глухим, сдавленным голосом из-под стола): У первого сублимируется эго, у второго - альтер эго.
Папанин: И что же из них плодотворнее?
Фройд (ущипнув Полоскину за интимную часть ноги): Чрево её как ворох пшеницы...
Чёртишошвили: Можно ли рассматривать холокост как политическую экстраполяцию на еврейский народ Эдипова комплекса у Гитлера к праотцу - Адаму Кадмону и матери - Германии?
Фройд: Можно, но не нужно. Земляк этого не любил.
Кумаев: В чём уникальность исторических путей Великой и Единой Россий?
Фройд: В анальном характере переживаний при играх с уникальностью.
Полоскина: Саша, ну зачем вам идти в это казино? Вы же никогда не напишите нового ''Идиота''. Оставайтесь лучше у меня.
Папанин: Саша. А мы ведь уже с тобой договорились...
Кумаев: Нет! Я хочу знать!! Что он имел в виду, когда сказал про анальный характер?
Полоскина: Господа, Господа! Давайте лучше выпьем за дух грядущего возрождения и процветания отечественной поэзии и прозы .
Папанин: Спиритический сеанс окончен - спирта больше нет!
Общество начало расходиться. Писатель Мушкин ушёл за руку с поэтом Папаниным. Писатели Елизеев и Чёртишошвили поехали в Гнездо Глухарая, добавлять. Писателя Кумаева развезло, и он уснул в ванной комнате на найденных там рукописях. Поэтесса Полоскина поплакав немного над изменой Мушкина села за венский столик писать короткий стишок о мачо её мечты. Зигмунд Фройд аппетитно доедал свежедоставленную кошерную пиццу и с интересом наблюдал за Полоскиной жадным взором гумилёвского павиана.