Вы слышали о летающих крепостях, об этих больших самолётах-бомбардировщиках времён минувшей мировой войны? Так вот - тут была даже не летающая крепость, а целый летающий город. Во всяком случае, там и сям виднелись дома, улочки, какие-то сараи с обвалившейся штукатуркой и обнажившейся кирпичной кладкой, ветхие заборы и щербатая мостовая. Очевидно, город был очень древний. Местами его вид рождал в сознании слово ''руины''. Хотя несколько новостроек свежими заплатками маячили на сером фоне улиц. Население представляло собой, как и можно было бы ожидать, два сословия: экипаж и пассажиров. Впрочем, лётчиков никто не видел. Похоже, они сидели в какой-то тайной комнате, затерянной в трущобах и оттуда управляли полётом. От этой скрытности веяло чем-то зловещим. Лишь командир экипажа, в кожаном плаще, портупее, шлеме и очках-консервах иногда бродил в одиночестве по улочкам и тогда встречные пассажиры в ужасе разбегались по проходным дворам, лишь бы не попасть ему на глаза. Это была не лишняя предосторожность. Те, кто подворачивался под руку командиру, вынуждены были тут же, по его жёсткому приказу, заниматься тяжёлой работой очистки помещений от хлама, мусора и мерзких отбросов, которыми те были загажены. Возражать командиру казалось невозможным. Крепкие кулаки и недвусмысленный пистолет предупреждали всякие возражения. Не удивительно, что основным занятием для пассажиров было всеми способами избегать встреч с командиром. Вряд ли кто-то не мечтал при первой же возможности покинуть летающий город. Когда они делали вираж и заходили на посадку в очередной аэропорт, сотни глаз с надеждой смотрели на огни взлётно-посадочной полосы, на сверкающее здание аэровокзала, на праздничные толпы весёлых и радостных встречающих. Но каждый раз в такие моменты командир неизменно занимал место у городских ворот. Всем своим видом он как бы спрашивал - ну что, есть желающие сойти? И желающих не находилось... Некоторые из пассажиров, полагая, что окончательное наведение порядка в помещениях избавит их от необходимости скрываться от командира, заставляли спутников, тех, кто послабее, выгребать грязь из комнат, но, поскольку девать её было некуда, и всё сваливалось в соседние помещения, то их план выйти из-под власти командира особым успехом не блистал. Двое отчаявшихся попытались покинуть город налету, но были отброшены обратно воздушной струёй. Командир увёл их с собой и больше несчастных никто не видел. Многие пассажиры опустились и одичали. Их сгорбленные фигуры, более напоминавшие тени, маячили в проёмах выбитых окон, копошились в поисках еды среди куч и мелькали за углами как призраки. Скорее всего, экипаж уже начал отстрел бродячих пассажиров как то обычно делают с бездомными собаками в санитарных целях. И хотя выстрелов было не слышно, легче от того не становилось. Некоторые пассажиры жгли костры и благоразумно старались не отходить от них в зловещую темноту, но остальные понимали, что несчастные лишь отличные мишени для скрывавшихся во тьме стрелков. Когда в очередном аэропорту на борт поднимались новые пассажиры, их растерянность вызывала угрюмые насмешки старожилов. Особо циничные и наглые отбирали багаж у новобранцев и кидали вещи в костры, поясняя, что это барахло им уже никогда не понадобится. Растерянность новичков переходила в расстройство, затем истерику и быстро затихала в тяжёлом отчаянии. Мерный гул работавших двигателей сливался с их стонами и всхлипами. Несколько новых, в отличном состоянии, зданий не давали никаких шансов для пассажиров. Двери и окна были надёжно и крепко заперты, проникнуть внутрь, не рискуя привлечь внимание командира, было невозможно. Да и кто их там внутри ждал? Время от времени металлический голос командира экипажа из громкоговорителей, развешанных по всему городу, обращался к пассажирам. Он говорил, что город перенаселён, что пассажиры должны проявить сознательность и освободить его от своего гнусного присутствия. Такие обращения ненадолго вселяли надежду пассажирам. Им казалось, что вскоре они смогут покинуть город и вернуться домой. Но наступало утро и весь ритуал распорядка дня с бредовой навязчивостью повторялся вновь и вновь. Некоторые не выносили лишений. Тела умерших, под надзором командира, особая бригада назначенных добровольцев волокла к специальному канализационному люку. Командир отпирал люк личным ключом, тело опускали в шахту, откуда оно уносилось потоком воздуха за борт, и люк вновь запирался. Могильщики имели послабления и освобождались от обязанности уборки в помещениях. Раз в неделю командир проезжал по улицам на тележке запряженной могильщиками и разбрасывал с неё продукты питания. Это был еженедельный городской праздник. Пассажиры ликовали, кричали и дрались за еду. Так проходили дни в летающем городе.
И вот однажды в город въехал всадник на белом коне. Взор его сверкал, и волосы развевались под весенним ветерком. Одной рукой он держал поводья. В другой был букет нарциссов. На главной площади всадник привстал в стременах и громко крикнул: ''Хэй!'' Его крик эхом разнёсся по улочкам города. Многие пассажиры летающего города вздрогнули тогда на своих местах. В крике всадника они услышали отголоски чего-то давно и безнадёжно уже ими забытого. Так вздрагивает от звука кости, хрустнувшей в пасти собаки, человек, которому месяц назад вырвали зуб. Пассажиры осторожно выглядывали из убогих убежищ, пытаясь рассмотреть того, кто нарушил монотонный гул их жизни таким изощрённо дерзким образом. Особо ретивые суетливо бросились на поиски командира, чтобы заслужить его доверие сообщением о нарушителе городского спокойствия. Хотя, вероятно, более всего привлекала их перспектива командирского пистолета. Этим грозным оружием любой мог бы без особого труда посчитаться с бунтарём на коне. Впрочем, чаяниям доносчиков так и не суждено было сбыться. Едва только они сделали несколько неловких шагов, пытаясь выбрать верное направление для поисков своего господина, командир экипажа летающего города сам вышел им навстречу из-за угла и, брезгливо оттолкнув подхалимов, уверенно направился к всаднику. Тот ловко спешился, не выпуская из рук цветы и поводья. Затем гонец перехватил букет и поводья в одну руку. Отсалютовав друг другу и пожав руки, лётчик и дерзкий кавалерист несколько минут негромко беседовали, выказывая на лицах дружелюбность и уважение. Какая-то из фраз гонца особо обрадовала командира, и он улыбнулся, окинув взглядом площадь. Гонец что-то тихо добавил, приблизившись почти вплотную к лётчику, и оба громко рассмеялись, как над хорошим и уместно рассказанным анекдотом. Возмутитель спокойствия отшвырнул нарциссы, вскочил в седло и, не попрощавшись, лихо, пришпорив взбрыкнувшего скакуна, галопом направился к городским воротам. Командир, не отрываясь, смотрел вслед всаднику до тех пор, пока тот не исчез за воротами. После этого лётчик ещё раз окинул взором площадь и подал кому-то невидимому энергичный условный знак. Гул двигателей перешёл в натужный вой. Так бывало всегда, пассажиры хорошо это знали, когда летающий город начинал резко набирать высоту из своего обычного горизонтального полёта. Командир рассеяно улыбался, как будто бы думая о ком-то далёком. Пассажиры, спрятавшись в своих закоулках, с опаской поглядывали на командира, но тот, казалось, совсем забыл о них. Он стоял, склонив голову к груди, будто прислушиваясь к работе своего сердца. Радостное выражение на его лице вдруг сменилось задумчивой озабоченностью. Несколько раз он взглянул на свои великолепные часы. Это был памятный подарок от адмирала К. Часы имели неисчислимое количество функций. Светящийся циферблат показывал кроме времени ещё и атмосферное давление, высоту над уровнем моря, температуру воздуха и тела владельца, направление сторон света, совершал арифметические действия с семизначными числами, подсчитывал пульс и пройденные за день шаги. Кроме того массивный браслет скрывал в себе набор всевозможных инструментов: миниатюрных выдвижных ножичков, отвёрток, пилочек и надфилей. Особую гордость у владельца вызывала мелодия вальса, которую часы двадцать четыре раза в сутки играли голосом челесты. О таких мелочах, как энтомологическая лупа, зажигалка, фонарик, ёршик для курительной трубки, расчёска даже говорить не стоило. Был в часах и особый секрет, искусно скрытый мастером в недрах механизма. Кроме часовщика, унёсшего секрет в могилу, никто не знал о длинной гибкой игле, покрытой сильнейшим, мгновенно действовавшим ядом. Игла в свёрнутом виде, как королевская кобра, дремала в особом канальце корпуса и должна была нанести смертельный укол всякому, кто дерзнул бы заглянуть в механизм часов. Особая пружинка возвращала иглу в исходное положение после смертельного укола. Таким способом покойный мастер-часовщик продолжал оберегать тайны конструкции своего детища. Ни адмирал К., ни командир экипажа летающего города не подозревали о страшной игле. В противном случае они, вне всяких сомнений, не притронулись бы к коварным часам. Лётчик ещё раз взглянул на циферблат. Наконец, когда по его расчётам город достиг необходимой высоты, а члены экипажа, подчиняясь строгой инструкции, надели штатные парашютные ранцы и покинули замаскированную кабину, командир, расстегнув портупею, сбросил кожаный плащ и торопливо направился к городской ратуше. Открыв её одним из ключей на своей связке, он вошёл в ратушу и хорошенько запер её изнутри. Твёрдой походкой не знающего сомнений военачальника, пройдя по гулким пустынным коридорам, командир вошёл в зал заседаний магистрата. Даже сама память об этих заседаниях давным-давно покрылась слоем серой пыли. Пауки чувствовали себя вполне уютно в паутинах, сплетённых на городском гербе у потолка. Достав из-под кафедры добротный, защитного цвета ранец со сложенным в нём приспособлением, напоминавшим громадный шёлковый шатёр, командир, быстро, но тщательно, застегнул на себе все надлежащие ремни и карабины, отворил в полу возле кафедры просторный потайной люк и храбро шагнул в туманную синеватую бездну неба.