Минаев Вячеслав Викторович : другие произведения.

Город Хренск и село Редькино

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман(не оконченный) в самостоятельных историях - 65 вещичек
   'ГОРОД ХРЕНСК И СЕЛО РЕДЬКИНО'
   (неоконченный роман)
  
   'Хрен редьки не слаще' (народное)
  
   Роман 'Город Хренск и село Редькино'. Это сочинение можно рассматривать, как цикл рассказов, объединённых местом и временем действия. Каждая глава - самостоятельная история. Главный герой некой одной главы становится героем второго плана, участником массовки или упоминается в некой другой истории.
  
   * 50 историй на 28.06.13 г. и 65 историй на 12.01.14 г.
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ:
  
  1 - ТРАГИКОМИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  1. ГОСТЬ
  2. БАНАН
  3. ПЕТЯ-ПЭТ
  4.ТРЯПКА
  5.ФАЛЬШИВКА
  6.ГЛАЗА ГОЛУБЫЕ-ГОЛУБЫЕ
  7.РАФАЭЛЬ
  8.ФАНТАЗИИ СИСИ
  9.ДУХ
  10. ЖЛАТО-ШЕРЕБРО И СТО ДИПЛОМОВ
  11. НОС И ПЁС
  12. МОЛОДОЙ ЛЮБОВНИК
  13.СОВСЕМ ПЛОХОЙ СТАЛ
  14. ЗАТМЕНИЕ *
  15.ЧЕСТНЫЙ МУЖЧИНА*
  16. ПРИВЫЧКИ*
  
  
  
  2 - КОМИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  1. МАРТ
  2. ГОРОСКОП НА АПРЕЛЬ
  3. ГОД ЖИЗНИ
  4. НЕЗНАКОМЕЦ
  5. СТАРШЕНЬКИЙ
  6. ПОЮЩАЯ...
  7. МУЗЫ
  8.МАНЬЯК
  9. МОДНЯВКА
  10.ДВА ВОЛОДИ
  11. ВОЙНА?
  12. ИЗГНАННИК*
  13. МАЛЕНЬКАЯ СЛАБОСТЬ *
  
  
  3 - ТРАГИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  1. ЯМА
  2.СНЕЖОК
  3. НОЧНОЙ ГОСТЬ
  4. - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ...
  5. ЖЕНЩИНА У ЗЕРКАЛА
  6. ПЕЛЬМЕНЬ
  7. ЗА СТЕНОЙ
  8. БОТАНИК
  9. РЕБЯТЁНОК*
  10. УБЕГУ В АМЕРИКУ*
  11. КАРЛСОН, КОТОРЫЙ ЖИЛ НА КРЫШЕ...*
  12. ПИСЬМО*
  
  
  4 - ТРАГИКОМИЧЕСКОРОМАНТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  1. N.N.
  2. РОМА И ДИНА
  3. СЕЛЁДКА СЕРДЦА МОЕГО
  4. ШАРИК
  5. ОН. ОНА. ОНИ...
  6. АЭ
  7. БЕЛОЕ И ЧЁРНОЕ
  8. ОКНО В НЕБО
  9. ЛИК СВЯТОЙ*
  10. СВЕЧА
  11. СТОН
  12. ДУРДОМ ПРОКОРМИТ
  13. БАСЁ И ЛОПУХИ
  14. МАЙСКАЯ НОЧЬ *
  15. РОЗА ДЛЯ РОМЫ *
  16. ГОРОД ПЕРВОЙ ЛЮБВИ*
  17. РОЗОВЫЕ ПЕРЧАТКИ*
  18. ПАПА+МАМА=... *
  19..ИЗ ДНЕВНИКА *
  20. СОЛДАТЫ *
  21. ПОРА*
  22. СИЛУЭТ *
  23. ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ *
  24. СКУЧНАЯ СКАЗКА
  
  
   * Новые истории. Добавлены 12.01.2014 г.
   Пять историй были перенесены в сказочный цикл ' Рождённый ползать'.
  
  
  
  
  
   1 - ТРАГИКОМИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  
   (1-1) ГОСТЬ
  
   Командировочного столичного пижона Альберта Загагульского в вокзальном ресторане города Хренска напоили какой-то гадостью, обворовали и обесчестили местные проститутки. Мужчина пришел в себя несколько часов спустя в одном из районов неприветливого города. У него отсутствовали деньги, документы, сотовый телефон и трусы. Альберта знобило, голова раскалывалась от боли, когда он услышал автоматную очередь и увидел безногого инвалида в коляске. Тот резво катился с горки, хрипло гоготал и стрелял из 'калаша' по прохожим. Командировочный сиганул зайцем в кусты. Не прошло и минуты, как столичный пижон услышал звон бьющегося стекла. С верхнего этажа многоэтажки пьяная компания метала бутылки, как гранаты, по проезжающим внизу машинам. Когда бутылки, видимо, закончились, веселящиеся бросили с балкона древнюю горбатую старуху. Она шлепнулась на тротуар в нескольких шагах от жертвы хренских проституток. Изо рта горбуньи выкатилась золотая челюсть. Альберт пополз за дорогим протезом и тут из подъезда с красной дверью выскочил мужик в тельняшке. Он с диким воплем перескочил через распластанного камбалой на асфальте Альберта и ворвался в соседний подъезд с черной дверью. За 'морячком' гнался лысый верзила с топором. Они исчезли. Мгновение спустя черная дверь слетела с петель и показался лысый с перекошенным лицом. За ним несся, подскакивая горным козлом, 'морячок' с ревущей бензопилой. Прошло несколько долгих секунд. Теперь за типом в тельняшке бежал, поблескивая лакированным черепом, верзила с гранатометом... Командировочный подождал, когда шалуны скроются в подъезде, и пулей влетел в подвал дома. В полумраке на ящике сидел голый мужик. Из одежды на нем было только желтое женское пальто с воротником из искусственного меха 'под леопарда'. Он в кайф пил тройной одеколон через коктейльную трубочку и улыбался своим мыслям.
  - Ну и городок у вас, однако! - отдышавшись, воскликнул Альберт.
  - Городок как городок. У нас, например, самый тихий район.
  - У вас все какие-то, - жертва хренских проституток повертел пальцем у виска.
  - Обычны дураки и мудаки... Содня день нашего города!
  - Но сегодня же понедельник?
  - Ну-и чо. Содня начал цвести хрён. Мы всегда гудим и отрываемся в
  первый день цветеня хрёна. И нам - диким кабанам по хрён понедельник это, четверг или воскресенье... -Да-а-уж! В вашем городе есть хоть один нормальный человек?
  - Кстати, меня зовут Степан. Погоняло Стакан.
  - Очень-очень приятно! А, я Альберт Ануфриевич Загагульский! - Так вот, Мольберт, кроме меня был еще один наипрекраснейший человечище Петр Петрович Педрило, погоняло Нахлобучиватель, - повел речь обладатель желтого женского пальто. - Он жил много лет назад в седнем районе. В Балдастово. Петюнчик состоял на учете в дурдоме, в буйном отделении... Да уж-ж. Был один нормальный человек и тот, не выдержав нравов Хренска, чухнул в неизвестном направлении...
   Загагульский проснулся в одном из номеров центральной гостиницы города Хренска. Со словами : ' Привидится же такая хренатень...', он вышел босым и без трусов на балкон тринадцатого этажа.
   На западе золотились купола- шлемы христианского храма. На востоке, за центральным рынком, устремилась в высь копьём мечеть...
  
   Октябрь, 2010г.
  
  
  
  
   (1-2) БАНАН
  
   Герман Геннадьевич Красноглазов, получив назначение в бухгалтерию хренского мыльного завода, не долго думая, в течение месяца 'съел' рядового кассира, старую деву Зинаиду Блинову. 'Съел', как блин с икрою под водочку на Масленицу. Она Красноглазову очень напоминала его учительницу начальных классов, которая в свое время изощренно портила жизнь маленькому Гере. У мнительной, болезненной неврастенички Зинаиды Блиновой случился инсульт, и она, не дотянув до пенсии двух месяцев, скончалась.
   Душа болезненной и тощей старой девы вселилась в пухленького, розового поросенка. Он рос-рос в свинарнике мясника и сапожника Рафаэля и вырос. Кабанчика старик заколол, разделал и из села Редькино привез в город Хренск. Кусок свинины купила жена Красноглазова Жанна. Вечером Герман Геннадьевич, потея и нахваливая, уплетал отбивные, приготовленные супругой.
   Душа убиенного поросенка, постранствовав по подлунному миру, вселилась в креветку в далеком от города Хренска Индийском океане. Креветка была выловлена смуглыми, узкоглазыми рыбаками и по случайному, а может, и не случайному стечению обстоятельств попала на стол к Красноглазову. Он ею закусил глоток пива.
   Душа выловленной, сваренной и съеденной креветки, поблуждав, вселилась в зеленый банан на плантации в Эквадоре. Плод был бережно сорван губастой, пучеглазой мулаткой, упакован и отправлен морем-океаном в далекую северную страну.
   Герман Геннадьевич Красноглазов вечером бурно отмечал с друзьями и коллегами свой юбилей. Утром на кухне, мучаясь головой, он выпил стакан холодной минеральной воды с Кавказа и вяло, сонно съел банан из Эквадора. Кожуру плода небрежно бросил в сторону мусорного ведра. Минуту спустя грузный чиновник поднялся с табурета и вразвалочку направился в спальню, чтоб еще с часок понежиться в постели. Неуклюже наступил на банановую кожуру, поскользнулся и со всего маху ударился темечком об угол табурета...
   Красноглазов, не приходя в себя, в течение получаса скончался...
  
   Июль, 2010г.
  
  
  
  (1-3) ПЕТЯ-ПЭТ
  
   Осенний вечер. Вокзал города Хренска. В прокуренном буфете два вокзальных грузчика пили палёную водку, закусывая пережаренными пирожками с горохом. Рядом с ними дамочка в шляпке кормила болонку с розовым бантом на шее 'докторской' колбасой.
  - Съешь, золотце. Съешь еще, Сильвочка, - сюсюкалась с холеной собачкой молодящаяся старушка, как няня с ребенком богатых родителей.
  - Я хотел бы тоже так жить, - подал голос один из грузчиков. - Спать на пуховой подушке, трескать в три рта колбасу и раз в неделю гавкать на бронированную дверь...
  - Размечтался, Петя, ештвою-каралы!,- вставил второй работяга.
  - А-а, чо? Чем я хуже, Ваня, этой глупой псины?
  - Вы хотите так же жить? - раздался ровный вкрадчивый голос за спинами друзей.
  Они нехотя повернулись и увидели худощавого человека в сером пальто.
  - Да, хочу! - не унимался 'мечтатель'.
  - Я могу вам это устроить, - тихо, но твердо сказал незнакомец.
  * * *
  Петя полностью обнаженный спал в позе зародыша на шкуре белого медведя. Поленья в огромном камине догорали, но всё равно в просторной комнате было тепло и уютно. За окнами занималась поздняя и блеклая заря. Гадко каркали вороны.
  - Встать! - скомандовал человек в сером халате, щелкнув пальцем по уху бывшего грузчика. Петя, зевая, поднялся на четвереньки.
  - Голос, Пэт!
  - Гав-гав-гав!..
  - Хорошо, Пэт! Иди. Там у тебя в одной миске кусок колбасы, а в другой - молоко.
  Петя-Пэт на четвереньках засеменил завтракать.
  Когда Петя-Пэт подкрепился, хозяин вывел его из дому. Для новоиспеченного 'пса' зимние прогулки были адовой мукой. На улице 'собачий' холод, а он гол, с намордником , да и на ноги вставать нельзя, передвигаться можно только на четвереньках.
  * * *
  Прошел год. То ли от скуки и однообразия, то ли оттого, что Петя-Пэт перестал тяжело, угарно работать грузчиком, но в нём всё чаще стал просыпаться самец. Он стал заигрывать с уборщицей хозяина Даздрапермай - ядреной, краснощекой теткой лет сорока пяти. Она оправдывала свое имя - была груба, напориста, трудолюбива, в ее одежде доминировали красный цвет и его оттенки.
  Петя-Пэт, обычно, нырял уборщице под парашутообразную юбку и нежно покусывал ее за толстые ляжки. Она кокетливо гоготала и, пунцовея, рыкала: -Изыди, бес! - шлепала шалунишку тем, что было у нее под рукой или в руке - тряпкой, веником, канделябром...
  
   Как-то раз Даздраперма, делая очередную уборку, слишком глубоко вздохнула и пуговица на ее блузке, под напором перезревшей плоти оторвалась и пулей залетела под большую тахту. Женщина, став на четвереньки, полезла ее доставать. Петя-Пэт не растерялся и этаким кобельком вскочил сзади на нее. Она загоготала громче обычного - так, что все большие, средние и маленькие висюльки на люстре, раскачиваясь, хрустально задзвинькали.
  - Изыди бес-с-с!..
  И тут, на горе парочке, вошел человек в сером...
  Даздраперму уволили, а Петю-Пэта - кастрировали.
  
  * * *
  Прошел еще один год. Все это время Пете-Пэту запрещалось говорить по-человечьи, только лаять. Есть без помощи рук из мисок, стоящих на полу, было железным правилом. Петя-Пэт, после кастрации, сильно поправился. Много спал - сутками. Потеряв всякий интерес к жизни, он повадился лазить втихомолку по ночам в бар хозяина. Как-то раз сильно поддав, он, не пробуждаясь, сходил по малой нужде на шкуру белого медведя.
  - Что ж-ж ты ж-животное, гадишь где не положено, - больно пиная Пэта, злился хозяин.
  Петя-Пэт сначала тихо, жалобно поскуливал, но потом, не выдержав издевательств, цапнул обидчика за ногу.
  Два шкафоподобных телохранителя хозяина изрядно попинав Пэта, как футболисты мяч, выбросили его в один из мусорных баков...
  * * *
  - Петя, ештвою-каралы, ты? - был озадачен бывший дружок Петра Иван. Он увидел роющегося в мусорном баке не то человека, не то пса. Существо, похожее на Петра, было покрыто редкой рыжеватой шерстью, имело короткий, наподобие поросячьего, хвост.
  Когда Иван попытался приблизиться к бывшему собутыльнику, тот зарычал, обнажив редкие желтые зубы, Чуть погодя зашелся в хриплом лае...
  * * *
   Однако, нашлась сердобольная старушка, приютившая Петю-Пэта.
  Люди рассказывают, что она его немного приодела, держит в тепле, кормит, пусть не разносолами, но сытно. Он перестал лаять. Стал говорить. Правда, порой трудно разобрать, что он хочет сказать, но его новая хозяйка понимает. Да, и словарный запас у Пети-Пэта в три десятка слов и из них половина нецензурщина.
  Он старушке помогает вести нехитрое хозяйство. На нем вся 'черная' работа: огород копать, воду носить, дрова рубить... дом охранять.
  Бывает, время от времени, ночами Петя-Пэт не дает спать старушке и ее соседям. Он становится на четвереньки и, тоскливо глядя в окно на уличный фонарь, заунывно воет.
  Может, это плач по прежней человеческой жизни?
  
   00 годы - адаптировано в 2013г.
  
  
  
  (1-4) ТРЯПКА
  
   Аврора Михайловна Погремушкина и Клавдия Ивановна Шкваркина были соседками по лестничной площадке уже тридцать с хвостиком лет. Дружили. Судите сами, когда Клавдия Ивановна малость располнела (став пенсионеркой, она по утрам начала чаще печь блины, плюшки...) и её ноги перестали влазить в ещё добротные кожаные зимние сапоги, то она их, за чисто символическую сумму, уступила Авроре Михайловне. Если же Шкварка просила занять ей "парочку малюсеньких" луковиц, то Погремушкина обязательно давала три средних. Долгие зимние вечера они часто вместе: гоняли чаи, лузгали семечки, глядели бесконечные сериалы, по ходу высказывая своё мнение о героях и их поступках. Почти всё знали друг о друге.
   Итак, чуть-чуть о каждой. Аврора Михайловна - пенсионерка, в прошлом учительница физкультуры. Проработала в школе около сорока лет. Её не раз отличало начальство, как хорошего педагога, что ей не мешало, воспитывая единственного сына, а потом и внуков, дубасить их мухобойкой при малейшем непослушании. Сын её жил в другом городе. Навещал нечасто. Внуки и того реже. После ухода на пенсию Погремушкина подалась в какую-то секту, стала верующей, что, правда, ей не претило стыдить нищенок у церкви: "Иди лучше семечками торговать, бездельница!" и метать в бездомных собак и кошек камни и палки. Внешности она была обычной. Среднего роста, средней полноты. Жидкий волос, выкрашенный хной, на глазах очки в старомодной оправе, веер морщинок. Хромает на правую ногу. Почти такая же Клавдия Ивановна. Только чуточку полнее и припадает на левую ногу. Соседи за глаза их звали сестрами.
   Старость почти всех уравнивает внешне. Года ложатся на лицо складками, прореживают и белят волос, дряхлят тело. Порой, глядя на какую-нибудь сгорбленную старушку, гадаешь - хорошенькой она была или дурнушкой. Красота до вечера. Лишь молодость жёстко делит людей на красивых, средних и "так себе".
   Что-то меня, рассказчика, понесло не в ту степь. Итак, о Клавдии Ивановне. Всю жизнь она проработала в кондитерском цехе хлебозавода. Восемь раз была замужем, сделав двадцать один аборт, на старости лет, увы, осталась одна. Детей, в итоге, бог не дал. При ней жил толстый, холеный кот по кличке Сынок. Он вместе с хозяйкой любил блины со сметаной, плюшки, пирожки... и тёплый туалет.
   Впрочем, что это я всё о второстепенном. Речь пойдет о тряпке. Вы скажете "Фи! Какая гадость! Мол, надо писать, ну допустим, про "любоф"! Все пишут о любви. А кто же, позвольте Вас спросить, напишет о тряпке?
   Итак, у всех жильцов подъезда, где жили наши героини, за последнее время несколько раз безвозвратно пропадали коврики и тряпки, что, обычно, стелятся перед входными дверями. Ходили разные слухи: "фулиганы с патистутками" балуют; бомжи собрали, чтоб использовать их, как подстилки, ночуя в подвале; старый маразматик и пьяница Степан-Стакан из восемьдесят третьей квартиры в утильсырье обменял их на два флакона "тройного" одеколона...
   С тряпками стала напряжёнка.
   Как-то ласковым солнечным утром Аврора Михайловна в хорошем расположении духа вымыла площадку и постелила у дверей свежую тряпку, которая когда-то была модным сарафаном, потом ночной рубашкой и, наконец, легла у дверей - метаморфозы... Надо же чтобы в этот прекрасный день, кот Клавдии Ивановны, Сынок, плотно позавтракав и выпив пять тарелочек молока, окончательно разомлев, поленился и не стал спускаться с пятого этажа на улицу, а сходил по большой и малой нужде под дверь Авроры Михайловны.
   Как и чем только не стирала Погремушкина свой бывший сарафан - запах кота был такой же стойкий, как у французских духов. Тряпку пришлось бросить в мусорное ведро. О тряпичном горе несчастная поведала своему другу Шиндяпкину. Неизвестно кем Авроре Михайловне был маленький и тощий вечно пьяненький мужичок. Той же Шкварке Аврора лет семь назад говорила, что он якобы служил вместе с её покойным мужем, четыре с половиной года тому назад называла его кумом, а недавно уверяла, что он друг её розово-сопливого детства.
   Вёл он себя несколько странно. Частенько ночью, спутав этаж, мог нагло-продолжительно, словно случился пожар, трезвонить в мою дверь. Жена спрашивала: - "Кто там?". "- Я!" - отвечал он. "- Кто?", " -Я!", " Кто-кто?", "-Я-я!". Заканчивалось тем, что я, открыв дверь, показывал пальцем в потолок. Он, вытаращив по-рачьи глаза, с минуту соображал, что значит сей жест. Наконец, Шиндяпкин чертыхаясь и плюясь, поднимался этажом выше.
   Как-то поздним вечером друг Авроры обследовал все тряпки у входных дверей с первого по пятый этаж. Ему приглянулась пола красного халата - на розовом фоне крупные бордовые розы - что покоилась у дверей Шкварки. Её-то он и прихватил, чтоб осчастливить подругу детства. На что она умилилась, прослезилась и тихо произнесла: - Это так неожиданно, как букет роз.
  
  * * *
  
  - Что, драгоценная, уборку делаете? - поинтересовалась Погремушкина, высунувшись из-за дверей.
   Площадку убирала, громко сопя и покряхтывая, Шкварка.
  - Да, милая, да, - подтвердила Клавдия Ивановна, - Ух-х-х! - она подняла голову, её пунцовое лицо было влажным от пота, - Давеча тряпку мою оприходовали... Вот вторая половина халата...
  - Ваша тряпка, Клавдия, чем-то похожа на мою...
  Настала тягостная, неприятная обеим минута.
  - А у вас как был порван халат, вдоль или поперёк? - затараторила Аврора Михайловна, сообразив, где давний друг умершего мужа взял " подарок".
  - Вдоль! - твёрдо сказала Клавдия Ивановна.
  - А у меня поперёк... - облегченно вздохнула Погремушкина.
  " Почему я первая не спросила, как разорван халат? - морща низкий лобик, сердилась Клавдия Ивановна, - Перехитрила меня... Но ничего. Я свою тряпку и в Африке узнаю. На кармашке пропавшей половины дырочка была... Я её в своё время синей заплаткой в виде сердечка заделала... Хитра бестия. Но ничего. Ещё не вечер!...
  
   Ж Ж Ж Ж Ж
  
  - Дзинь-дзинь-дзинь! - три раза нажала на кнопку звонка Погремушкиной Шкварка. Это был знак, что пришла именно она.
  В дверном проёме показалась заспанная физиономия Авроры Михайловны.
  - Авочка, вы спали, милая? Извините...
  - Ничего, ничего, драгоценная. Я всегда вам радая. После трапезы вздремнула. Проходите.
  - Мне щепотку соли?!
  - Хоть три!
  - Авочка, у вас, милая, батареи, горячие? - слегка оттолкнув подругу, Шкварка ринулась в кухню.
  - Чуть тёплые, драгоценная, - полетело ей вдогонку.
  В кухне на батарее сушилась виновница интриг.
  - Это моё! Вот на кармашке заплатка, - с дрожью в голосе, сказала Клавдия Ивановна, показывая синее сердечко на тряпке.
  - Ну и что? Я тоже могла пришить его.
  - Этот халат я купила в Кыргызыи. Когда отдыхала на СЫК- КУЛЬМЕНЬ...
  - Иссык- Куль! - поправила Погремушкина. Она стояла прямо, гордо, держа голову.
  - Здесь таких нету халатов, Аврора Михайловна! - впервые за долгие годы подруга к подруге обратилась официально.
  - Пусть даже она ваша, - после паузы проговорила Аврора Михайловна, - так ведь ваш подлый котяра мою-то испортил! Выбросить пришлось! Я вашему Сынку "помидоры" оборву...
   Шкварка вся как-то обмякла, ссутулилась, словно её, а не подругу, уличили в дурном.
  - И вообще, - продолжала Погремушкина всё более и более возбуждаясь и краснея, - я вам на прошлой неделе одолжила свежих пол буханки хлеба, а вы мне вернули чёрствую треть!!!
  - Не гавкай! Ты моего Сынка хотела отравить. Тухлой кильки принесла. Я твоему хахалю харю покарябаю! - неожиданно перешла в визг Клавдия Ивановна.
  - Ты друга моей семьи не трожь. Он святой человек! Твои кабели ему в подмётки не годятся! Старая кошёлка!...
  - Как тебе не стыдно! ... А ещё верующая, - тыча в лицо Авроры Михайловны частью бывшего халата, стыдила её пунцовая Шкварка. - Видимо, тряпка, мелькающая перед глазами, окончательно разозлила бывшую подругу, как быка раздражает плащ тореадора.
  - Вон из моей квартиры! Вон! К чёрту! К чёрту! - Погремушкина схватила с подоконника мухобойку и стала ею шлёпать по голове, спине... Клавдию Ивановну. Та, какое-то время, громко сопя, отбивалась тряпкой. Обессилив, она издала душераздирающий вопль и обратилась в бегство.
  
   Ж Ж Ж Ж Ж
  
   Прошло около трёх месяцев. За Шиндяпкиным была замечена новая странность. Ломясь в мою дверь, на вопрос: - Кто там?" - отвечал: - Сто грамм!" и ржал, как конь: на " кто?" - выдавал: - Дед Пихто и бабка с мухобойкой! - и снова гоготал...
   На любой каверзный вопрос находил достойный ответ. Его бы в элитный клуб знатоков "Что? Где? Когда?".
   Клавдия Ивановна Шкварка, волнуясь за здоровье Сынка, сделала обмен квартир. Она переехала жить в другой район города Хренска. А-а, жаль! Так чудесно пахло в подъезде блинами, порожками и разными там плюшками с крендельками... Жаль!
  
   90 годы - 2013 г. - адаптировано
  
  
  
  (1-5) ФАЛЬШИВКА
  
   Студенту строительного техникума Коле Кошкарову - сутулому, прыщавому парню - для полноценной вечеринки не хватало ста рублей. Недолго думая, он отпечатал на цветном ксероксе нужную купюру, благо секретарша директора техникума вышла из кабинета на несколько минут.
  Вечеринка прошла удачно. Коля Кошкаров до боли в челюстях нацеловался в тёмной прихожей с Галей - рабочей кондитерского цеха хлебозавода ? 4. Она приехала на заработки в город Хренск из бедной, но независимой Украины. Провожая девицу, парень прямо спросил:
  - Когда мы конкретно наконец-то?
  - Який швидкий... ха-ха-ха, - весело загоготала Галя.
  Коля, словно дирижёр, небрежным мановением руки остановил такси и посадил в него свою подружку.
  - Сколько, шеф, до улицы Залётова? - поинтересовался студент у таксиста.
  - Семьдесят!
  Вот стольник! Сдачи не надо! - по-барски дал чаевые при даме сердца пьяненький от водки и страсти Кошкаров...
  
  
   Таксист Толян Тройкин - краснолицый крепыш, синий от татуировок - лишь только дома обнаружил, что одна из сотенных купюр фальшивая. Он особенно не расстроился. Ему подделку всучили в полутёмном салоне машины, и он её втюхает так же ночью какому-нибудь пассажиру-ботанику... Вечером Толян Тройкин в тесном прокуренном гараже базарного торговца Гамлета играл в 'очко' на деньги.
  
  
   Гамлет - кривоногий коротышка с большим свёрнутым набок носом - благодаря краплёным картам и водке с пивом, что лились рекой (сам Гамлет пил в меру), обыграл почти всех своих гостей.
  Рассветало, когда вялыми, шаткими походками разошлись карточные игроки. Хозяин гаража аккуратно собрал со стола мятые купюры, разгладил, сложил их в стопку, поцеловал и засунул в барсетку. Вечером Гамлет привёз в микрорайон Балдастово прицеп с Шамаханскими арбузами. К торговцу подошла семья очкариков: папа, мама и сынок.
  - Вано, выбырай лубая арбуз. Все хорошая!..
  Тёзка датского принца ко всем: русским, татарам, цыганам... неграм, китайцам... кроме земляков, обращался по имени 'Вано'. Даже порой называл так женщин.
  Борис Абрамович Белокобыльский - учитель географии одной из хренских школ - с видом знатока несколько раз щёлкнул пальцем понравившийся арбуз, игриво дёрнул его за сухой хвостик и тихо, медленно сказал:
  - Вот этот, пожалуйста, взвесьте.
  - Конэчно, Вано. Конэчно, дорогая!
  Борис Абрамович протянул торговцу пятисотенную купюру, тот подал арбуз и отсчитал четыре сотки с мелочью. Когда педагог засунул в кошелёк деньги, Гамлет оживился и на радостях, что избавился от подделки, пожелал очкарикам сибирского здоровья, кавказского долголетия и китайского многодетия...
  
  
   У восьмикилограммового арбуза мякоть была ярко-красной, косточки - чёрными, но он не радовал: вялый, 'мыльный', несладкий. Кроме этой неприятности, Белокобыльский обнаружил в своём кошельке ещё фальшивую сотню. Где ему её передали, он точно не знал. Интеллигент в третьем поколении Борис Абрамович мысленно представил, как он, с слегка дрожащими руками и кривенькой улыбочкой, кому-то за что-то даёт подделку. Учителю стало тоскливо и тошно. Мужчина почувствовал себя почти Иудой. Нахмурив чёрные, густые сросшиеся брови, потеребив трёхцветные усы, он положил фальшивку под бронзовую статуэтку обнажённой женщины...
  
  
   Сын Бориса Абрамовича Эдик - пухленький рыжий подросток, обожающий трескать ночью в постели бутерброды из белого хлеба и розовой варёной колбасы, находясь один дома, снял с полки статуэтку. В мальчике с недавнего времени стал просыпаться основной инстинкт. Он мог подолгу крутить в руках и глядеть с разных ракурсов на бронзовую красотку, погружаясь всем своим юным существом в сладкие эротические фантазии. И тут мальчик нечаянно обнаружил сторублёвую купюру. Эдик сразу понял, что это продукт цветного ксерокса. Он уже как-то видел подобные 'штучки'. Младший Белокобыльский, кроме бутербродов из белого хлеба и розовой варёной колбасы, ещё любил жареный арахис, что продавался на блошином базарке рядом с домом. Но Эдик с лжесотней отправился не за орешками, а к Олимпиаде - полуумной женщине средних лет с роскошными формами перезревшего тела. Она ещё недавно работала уборщицей в школе, где учился мальчик. Но более года назад спуталась с законченным алкашом, который в квартире Олимпиады разбил и сломал всё, что можно было разбить и сломать. Он нигде не работал. Регулярно отбирал у женщины пенсию по инвалидности и зарплату уборщицы. Посылал её за 'Максимкой' (технический спирт, разведённый водой из-под крана) и сигаретами в любое время суток и любую погоду. Щупленький, словно цыплёнок, мужичок по-садистски измывался над крупной дородной женщиной: ломал рёбра, выбивал зубы, щипал до кроваво-синих гематом...
  Директорша школы, где трудилась Олимпиада, долго закрывала глаза на синяки, ушибы и щербатый рот уборщицы, но недавно рассчитала несчастную.
  '...Школьники не должны каждый день видеть подобных персонажей (это об Олимпиаде). Это травмирует их неокрепшую психику...' - высказалась директорша на педсовете.
  Олимпиада жила в соседней пятиэтажке. 'Злобный Карлик' - так пацаны двора звали сожителя бывшей уборщицы - за символическую сумму разрешал желающим поглядеть и даже потрогать прелести гражданской жены.
  Мужичок, как обычно, был в стелечку пьян. Он, лежа на сломанном и загаженном диване, не глядя, взял сотенную купюру и небрежно засунул её себе в трусы. Сердито буркнул:
  - Животное, покажи ему...
  Эдик и Олимпиада зашли в тесный сумрачный санузел с разбитой раковиной, пожелтевшей ванной и треснувшим унитазом. Женщина ловко задрала футболку. Лифчика на ней не было. Подросток замер. 'Дыни' пятого размера ввели его в ступор.
  -- А-а... мо-ожно по-отро-огать? - сорванным голосом спросил он.
  Да-а! - щербатый рот Олимпиады блаженно растянулся до ушей...
  
  
   Когда Злобный Карлик уснул, Олимпиада залезла к нему в трусы, вытащила купюру и отправилась на блошиный базарок купить жареных семечек. У неё была, пожалуй, единственная радость (когда сожитель спит): лузгая семечки, смотреть по телевизору бесконечные сериалы...
  
  
   Восьмидесятилетняя Мария Петровна - маленькая, серенькая, похожая на грызуна старушка - подрабатывала торговлей жареными семечками и орешками. Пенсии ей вполне хватало. Просто она помогала поднимать на ноги правнуков-близнецов: Максимку и Маришку. Их же отец - внук Марии Петровны Олег - служил контрактником на Кавказе. В воскресенье бабушка Маша отправилась в ближайшую часовенку, чтоб поставить свечу и помолиться за здравие внука. Торговка орешками и семечками, не ведая, дала церковному продавцу Николаю Кузьмичу - старичку с красными слезящимися глазками - фальшивую купюру. Тот, в свою очередь, протянул свечу и отсчитал сдачу.
   В этот же день Николай Кузьмич без всякой задней мысли передал 'героиню несчастий и лжи' Клавдии Ивановне - вдове старшего прапорщика. Тучная, мужеподобная женщина предпочитала красные тона в одежде и эротические фильмы, транслирующиеся по некоторым телеканалам после двенадцати ночи. Она лишь только через неделю обнаружила фальшивку. Всю ночь Клавдия Ивановна не спала, гадала, где ей могли подсунуть ксерокопию сотенной купюры: '...Может, в магазине, когда брала колбасу?.. Иль на базаре при покупке баклажан? Аптека? Свечи от геморроя?..'
  Рано утром Клавдия Ивановна поехала на центральный рынок. Обычно она покупала ведро картошки, а тут, одеревенев на несколько секунд, вдова старшего прапорщика протянула колхознице 'куклу' из трёх сотенных купюр (фальшивая находилась в середине) за два ведра. Вырвала сдачу и, горбясь под непосильным грузом, раскачиваясь уткой, засеменила на автобусную остановку...
  
  
  ...У пенсионерки Татьяны Михайловны из села Редькино случился гипертонический криз, когда она после торговли в городе овощами обнаружила лжесотню. Соседи вызвали 'Скорую помощь' и несчастную увезли в больницу. Женщина с месяц пролежала в кардиологии. Лишь только потом пошла на поправку.
  - Копила-копила! Хотела внуку Коленьке на день ангела новый телефон купить. А-а, нет! Все деньги ушли на моё лечение... - жаловалась Татьяна Михайловна Кошкарова своей дочери Ларисе, нервно теребя восковыми пальцами концы пёстрого, с блёстками китайского платка.
  Лариса - искусственная блондинка - подкрашивая губы синей помадой, рассеянно молчала...
  
   Сентябрь, 2010 г.
  
  
  
   (1-6) ГЛАЗА ГОЛУБЫЕ-ГОЛУБЫЕ...
  
   Супруги Шиндяпкины жили вместе уже давно. Наверно, с полвека. Ему было чуть за семьдесят, ей - около семидесяти.
   Он - маленький и тощий, со сморщенным, серым личиком, узкой спинкой - колёсиком; вечно курил 'Беломор' и постоянно надсадно кашлял; более десяти лет назад мужичок отметил свой выход на пенсию и с тех пор уже никто из соседей и знакомых его не видел трезвым. Шиндяпкин всю жизнь проработал слесарем на хренском мыльном заводе.
   Она - толстая, краснолицая и пучеглазая; сидела на всяческих диетах, но не худела; не пила и не курила, но голос, на удивление, был низким и хриплым, как у старого боцмана. Женщина тоже свою молодость и зрелость отдала мыльному производству. Трудилась на нём кладовщицей.
   У Шиндяпкиных когда-то было два сына. Одного - совсем молоденького - зарезали в пьяной драке. Он тогда вернулся из армии и пустился в долгий загул. Второй сын закончил пищевой техникум. Работая мастером на местном спиртзаводе, постепенно спился и умер в сорок с небольшим лет от цирроза печени. Внуков Шиндяпкиным бог не дал.
   Пожилые люди жили-то вместе, но уже лет двадцать, как были в разводе. И поэтому, каждый из них отдельно от другого питался, одевался, вёл своё хозяйство.
   Почему развелись? Четверть века назад профсоюз трудового коллектива отправил слесаря Шиндяпкина в город Саки, чтоб участник заводской самодеятельности - бас-балалаечник и автор злободневных антиимпериалистических частушек - отдохнул, набрался сил, поправил здоровье в санатории на берегу Чёрного моря. Самодеятельный артист, в первый день отдыха, обгорев на южном солнце до тона знамени страны Советов и чуть ни утонув в море, ибо не умел плавать даже по-собачьи, последующие три недели
   пил местное разливное вино, которое называл 'компотом' и настойчиво волочился за роскошной голубоглазой блондой Луизой - мастером колбасного цеха крыжопольского мясокомбината...
   Шиндяпкина узнала про Луизу и устроила мужу грандиозный скандал с отборной, ядрёной матерщиной, с битьём посуды и морды изменника.
   После развода бывшие супруги долго не могли поделить трёхкомнатную квартиру. В итоге, одну из комнат продали старшему прапорщику полиции Михайло Мусорскому, а деньги поделили. Обычная квартира превратилась в коммунальную. Прапорщик стал сдавать свою комнату учащимся школы полиции.
   Стариков Шиндяпкиных за глаза звали: 'Дед Пихто' и 'Бабка с пистолетом'. Он на вопрос: ' -Кто?', раньше всегда отвечал : ' Дед Пихто!', потом стал говорить : 'Я!'. Она, со времён разлучницы Луизы, сидела на всяческих диетах, от чего у неё постоянно пучило живот. Старой и любимой шуткой у пожилой женщины была следующая шалость: направить на кого-нибудь 'пистолет' (вытянутая рука с выпрямленным указательным пальцем и согнутыми остальными) и громко испортить воздух. После 'выстрела' бабка, обычно, если находилась в настроении, ржала, словно сивый мерин; если же была не в духе, то злобно материлась, как пьяный базарный грузчик.
  
   * * * * *
  
  - Кто из вас Козлов, а кто Баранов? Как зовут? - в сотый раз, как-то, поинтересовался на тесной кухоньке Шиндяпкин у учащихся школы полиции.
  - Боря Баранов!
  - А, я - Коля Козлов!
  - Из какой деревни?
  - Из Фараоновки! - хором ответили парни.
  - А, вы похожи друг на друга. Оба прыщавые и лопоухие. Вы, случаем, ни близнецы?
  - Нет! - угрюмо ответил Боря.
  - Похожи, черти. Могли бы быть оба или Козловыми или Барановыми.
  - Дед, а ты чо в морфлоте служил? - поинтересовался Коля.
  - С чего ты взял?
  - В тельнике постоянно ходишь.
  - А-а-а. Ты об этом. Тельняшку я стал носить не снимая...
  - Видно, чо ты её давно не снимашь, - буркнул Баранов.
  - Цыц! Тельник я стал носить после того, как посетил славный город Саки и увидел Чёрное море.
  - А, Чёрное море чёрное?
  - Нет, Козлов. Или ты Баранов? Я путаюсь. Вы похожи.
  - Я Баранов.
  - Так вот, Баранов, Чёрное море, - оно не чёрное, а голубое, как глаза моей любимой женщины Луизы... - старик прослезился, - Щас я приду, - он зашёл в свою комнату, выпил флакончик настойки боярышника, крякнул, махнул рукой, словно птица крылом и вернулся к молодым людям, - Так вот, рогатые...
  - Дед, следи за базаром!
  - Так вот. Лу-у-и-иза-а! Да-а-а! Вот женщина была... Анекдот хотите?
   Парни, энергично поглощая из большой чугунной сковороды яичницу из десяти яиц с ломтями кровяной колбасы, вяло махнули маленькими бритыми головами. Они знали какой будет анекдот. Его Шиндяпкин рассказывает уже четверть века. Рассказывает всем, всегда и везде...
  - Так вот, ёханый мамай, собрались три мужика. Выпили хорошо, закусили плотно и стали хвастаться своими женщинами. Мол у чьей самая большая ж-ж-ж. Один говорит: ' У моей Ляли ж-ж-ж шире моих богатырских плеч!' ' Это фигня! - усмехается второй, - Моя Муся в дом прямо войти не может. Только бочком - бочком...' 'Ха-ха-ха! - рассмеялся третий, потом умолк и со светлой печалью в очах сказал, - А, у моей Луизы глаза голубые-голубые...' ' А-а-а, причём тут глаза?' - возмутились двое его друзей. '...Глаза голубые-голубые! - мечтательно повторил третий и прослезился - А-а-а, всё остальное Ж-Ж-Ж!!!' - закончил он и выиграл пузырь компота.
  - Какого компота?
  - Вина!.. Так вот, рогатые...
  - Дед, ты по легче на поворотах.
  - Ладно, Козловы-Барановы. Так вот, у моей Луизы глаза были голубые-голубые, а всё остальное ж-ж-ж. Она, снежинка моя, до мясокомбината на кондитерской фабрике работала. Не женщина, а пирожное. Да, что там пирожное. Торт! Во-о! Точно! Женщина - торт! А, глаза... - бывший слесарь мыльного завода высморкался в замусоленную тряпицу и снова прослезился, - Секс-бомба, а не женщина! Вам, Козловым-Барановым, этого никогда не понять. Вам, прыщавые, лопоухие морды не дано этого понять...
  - Слышь, дед, вали отсель! - зло рыкнул Козлов.
  - Да, Пихто, звездуй! - добавил Баранов, - А, то пендюлей дадим!..
  Тут, в кухню, раскачиваясь, вплыла Шиндяпкина, - Ша-а! Мальчики! - прошипела она и три раза 'выстрелила' из своего 'пистолета'. В каждого из мужчин по разу.
   Баранов, а может и Козлов (это не столь важно) метнулся к окну и открыл форточку на всю ивановскую. Не посмотрел, что на улице конец ноября.
  - А, где контрольные в голову? - ехидно поинтересовался старик.
  - Щас! - сказала бабка и сделала не три, а ещё шесть 'выстрелов'.
  - Ну и вонь! - обречёно обронил Козлов, а может и Баранов, доедая кровяную колбасу, - Мы про вас, старые маразматики, всё Мусорскому доложим...
  
  * * * * *
  
   Прошло несколько дней. Дед Пихто получил пенсию и наклюкался до невменяемого состояния. Лёжа на диване, он пел свою любимую песню, точнее одну строку из неё, далее мычал в нос: -...Увезу тебя я в тундру... М-м-м... Увезу тебя я в тундру... М-м-м... Увезу тебя я в тундру... М-м-м...
   Дверь комнаты неожиданно распахнулась. Перед Шиндяпкиным выросла его бывшая жена: - Олень, а почему ни в город Саки?
  - Цыц, шельма толстозадая!
  - Пы-ыр! Пы-ыр! Пы-ыр! - 'выстрелила' она и загоготала.
  - Получи, фашист, гранату! - истерично выкрикнул дед и, не поднимаясь с постели, метнул в бабку с 'пистолетом' свой тапочек. Но, увы, промахнулся. Шиндяпкина, хлопнув дверью, исчезла.
  - Ёханый мамай!.. - выругался старик и продолжил пение, -... Увезу тебя я в тундру... М-м-м... Увезу тебя я в тундру... М-м-м...
   Этим же вечером, когда у Шиндяпкина начали слипаться глаза, ему привиделось следующее: тихо и легко открылась дверь его комнаты и на пороге возникла тощая, бледная задница с огромными яркосиними глазищами. Она нетвёрдо стояла на кривых, волосатых ножках и тонко хихикала.
  - Цыц! - гаркнул дед и перекрестился. 'Синеглазка' исчезла.
   Прошла долгая минута. На 'горизонте' появилась розовая задница с раскосыми зелёными очами.
  - Цыц, нечистая сила! - Шиндяпкин метнул в 'зелёноокую' второй тапочек и, на своё удивление, попал: шлёп!
   Незваная гостья ойкнула и исчезла.
   'Синеглазка' с 'зелёноокой' стали время от времени появляться в жизни деда Пихто. Особенно в те дни, когда он выпивал пару лишних флаконов настойки боярышника и лежал неподвижно на диване. Так продолжалось до новогодней ночи...
   Первого января, в пять часов утра перед красным, воспалённым взором деда Пихто возникла огромная мучнисто-белая Ж-Ж-Ж.
  - Ни хрена себе подарочек! - робко прошептал Шиндяпкин.
  Глаз у 'подарочка' не было, даже маленьких. Может, они заплыли жиром? Может,их, вообще, никогда не было? Но зато из анального отверстия 'гостьи' торчала дымящаяся 'беломорина'. Ж-Ж-Ж подозрительно молчала. Она не хихикала и не материлась в отличие от 'синеглазки' и 'зелёноокой'. Была весьма серьёзной.
  Прошла долгая минута, длинною в жизнь слесаря мыльного завода Шиндяпкина.
   За эту минуту он вспомнил ВСЁ... Вспомнил даже то, чего никогда не было...
   Она - суровая и молчаливая Ж-Ж-Ж с папиросиной - стала последней каплей для воспалённой алкоголем психики старика.
   ' В ней, наверно, живёт бурый медведь...' - подумал о незнакомке несчастный и заорал, словно дюжина мартовских котов. Мгновение спустя, Пихто в одних трусах сиганул в окно. Благо, что квартира находилась на втором этаже и зима выдалась снежной. Разбив стёкла и совершив короткий полёт, старик воткнулся головою в высокий сугроб...
   Чуть погодя Шиндяпкина увезла скорая помощь. Врач, выслушав подробную историю про три ж-ж-ж, не задумываясь отправил бывшего самодеятельного артиста в психлечебницу.
   Приблизительно через пол года Шиндяпкин скончался.
  
   * * * * *
   Заглянем в будущее.
   Комнатой деда Пихто завладеет бабка с 'пистолетом'. Она её - комнату - долгое время будет сдавать двум работницам кондитерской фабрики: Даше Шоколадкиной и Маше Мармеладкиной из села Зефирово. Одна из девиц, а, может быть, и обе залетят от Козлова, а, может быть, и от Баранова. Но это уже не столь важно. Это другая история и её расскажет кто-нибудь другой. Допустим, писательница Зизи Пупурис.
   Пройдёт ещё несколько лет и Шиндяпкина на смертном одре, исповедуясь попу, признается, что всю жизнь мечтала о рослом и плечистом майоре ВДВ в небесном берете, тельняшке, с пронзительным стальным взглядом. Но, увы, вышла замуж за малахольного Шиндяпкина и родила от него двух непутёвых сыновей. Ещё пожилая женщина покается в том, что бесстыжей выходкой довела своего бывшего мужа до психбольницы. Мол, будущие полицейские - Боря Баранов с Колей Козловым некоторое время зло разыгрывали старика. А на Новый год и она, зная о проделках парней, тоже подшутила над несчастным, от чего Пихто окончательно сорвался с катушек...
   Шиндяпкина много ещё чего интересного и забавного расскажет попу, но эти истории, увы, не имеют никакого отношения к 'голубым-голубым глазам...'
  
   Май, 2011г.
  
  
  
  
  
  
  (1-7) РАФАЭЛЬ
  
  '...Мясники слопали горы сала.
  Мясники трахнули целый город.
  Им этого мало, им этого мало...'.
   (Рок-группа 'Наутилус Помпилиус', песня 'Стриптиз'.)
  
  1
   По заплывшему жиром, короткому телу Рафаэля пробежала волною судорога, волосы на спине от боли и страха встали дыбом. Он дико заверещал. Вместе с ним заорала и Роза, что спала рядом. Ей не было больно и страшно, Она просто как хорошая, преданная жена поддержала мужа. От воплей стариков проснулось дитя соседей, с которыми горцы делили дом, и заплакало.
  - Что, Рафаэл, дорогаа? Что? - над пожилым мужчиной склонилась супруга. Он увидел над собою белое, словно выпачканное в муке, широкое лицо, по-жабьи выпученные глаза, темную полоску сросшихся бровей и более редкую, светлую нитку усиков.
  - Что-что?! Э-э-э! Опат, Роза, свыны прыснылыс.
  - Ох-ох-ох! Опат свыны. Надо тэбэ с Эгорой поговорыт. Она всэх лэчыт, - тонким, сладким голоском пропела пожилая женщина.
  - Надо. Э-э-э. Надо. Вот свынэй прыдот лэчыт, э-э-э, ы я с ным поговору. Эгор ы мэна посмотрыт...
   Рафаэлю несколько последних лет снится один и тот же сон, точнее, кошмар. Будто его, полностью голого, волокут за ноги по снегу два здоровенных розовых борова. Вешают на большой острый крюк и, сыто похрюкивая, опаливают паяльной лампой, потом потрошат огромными ножами. Во сне старику не больно, а щекотно. Снег окрашивается и тает от теплой крови, стекающей из его тела. Жутко становится, когда один из кабанчиков, радостно взвизгнув, ловким движением ножа отсекает гордость Рафаэля - его женилку. В это мгновение старика пронизывает невыносимая боль, охватывает какой-то первобытный животный ужас (как говорит горец: 'Сэрдцэ потээт!'), и он начинает истошно орать...
   Рафаэль всю жизнь, сколько себя помнит, сапожничает и держит свиней. Также он скупает поросят в дальних деревнях. Дома их режет и разделывает, жена же Роза мясо успешно продает на местном редькинском базарке. Правда, сейчас по области мотается уже не старик на ветхом 'Жигуленке', а его сын Леонардо и внук Сальвадор на новых 'Нивах'.
  - Ывашка-дурашка краска прыносыла. Я эму, дорогаа, за нэе тарэлку вчэрашнэго супа налыла...
  - Ывашка?
  - Да. Дурашка!
  - Молодэц. Роза. Краска. Э-э-э. Цвэт какой?
  - Красная.
  - Красная - красывый цвэт. Хорошо. Надо будэт туалэт, Роза, покрасыт. Чэрэз нэдэла госты прыэдут...
  - Хорошо, дорогаа...
  
  2
   Во дворе под брезентовым навесом собрались близкие и дальние родственники Рафаэля. Было пестро и шумно, как на восточном базаре. Сегодня старику исполнилось семьдесят лет. Старший сын именинника Леонардо - как и отец: маленький, толстенький, только на четверть века посвежее - готовил на мангале шашлык из свинины. Ему помогал младший брат Карлен, что приехал из Хренска. Приглашенные, ожидая жареное на огне мясо, пребывали в радостном возбуждении. И тут к дому подъехал черный, размером с танк джип Карапета - владельца хренского ресторана 'Голливуд' - самого дорого и уважаемого в Рафаэлевой родне гостя. Все повскакивали со своих мест, засуетились.
  Из огромной мощной машины с тонированными стеклами вылез низенький, но важный мужчина с тонкими ножками и скуластой квадратной головой.
  - Здравствуй, дада Рафаэл-джан!
  - Здравствуй, дорогой Карапэт-джан!
  Вслед за племянником именинника из внедорожника медленно 'вытекла' гибкая, изящная женщина в черном платье а-ля Коко Шанель. Откинув с зеленых глаз синюю челку, она закурила. С кошачьим прищуром оглядев компанию, по-змеиному прошипела:
  - Картина С-с-саврас-с-сова 'Грачи прилетели'!!!
  - Э-э-э! Кто это? - поинтересовался дядя у племянника.
  - Васылыса.
  - Что она, Карапэт-джан, сказала?
  - Да так, Рафаэл-джан, умнычаэт.
  - А гдэ, э-э-э, красавыца Бэлоснэжка?
  - Бэлоснэжка мэнэ, дада, огорчыла. Она - жывотноэ, наградыла мэнэ насэкомымы.
  - Э-э-э. Жал. Болшаа, бэлаа Бэлоснэжка! Красавыца!
  - Бэлоснэжек много, дада-джан, а Карапэт одын...
  Гулянье было в самом разгаре, когда к Рафаэлю, чуть пошатываясь, приблизилась Василиса.
  - Дед, где у тебя тут параша?
  - Какой, э-э-э, параша?
  - Сортир! Туалет!..
  - Э-э-э! Туалэт! Щас! - именинник, не торопясь, вразвалочку пошел впереди, следом за ним поплыла пассия Карапета. Они завернули за свинарник размером с крупный дом.
  - Вот, Васа! - старик показал на недавно покрашенную туалетную будку.
  - Ва-а-у-у! Параша из красного дерева!
  - Э-э-э! Красывый! Красный!
  - Не-е-а! Не красный, а прекрасный, - Василиса ловко задрала платье и тут же, рядом с туалетом сходила по маленькой нужде. Нижнего белья на ней не было. Поднявшись, с брезгливым выражением на смазливой мордашке, зло бросила хозяину:
  - Всю жизнь ты, старый пень, по уши в дерьме. Руки по локоть в крови. Вон, - дамочка презрительно-небрежным движением ручки указала на кучу свиных фекалий, - гора Арарат в миниатюре. Вонь невыносимая. Рядом летают стаи зеленых мух. Крупные и агрессивные, словно орлы. Ради чего все мучения и лишения, если в итоге удобства на улице? Красная параша? Ты, дед, случаем не тайный сталинист?.. А-а-а может, ты просто хочешь сисястую дебелую блонду? А-а-а? Этакую Желку в розовом? Ха-ха-ха!.. - с нотками истерии засмеялась пьяная девица.
  - Э-э-э! - не нашелся, что ответить, Раф.
  - Молчишь? Торчишь? Я видела твою бабку. Чисто каракатица! Понимаю и сочувствую. Да-а-а! Она не похожа на Желку в розовом...
  - Э-э-э! Зачэм, жэнщына, плохо говорыш? Я простой сапожнык. Жэна сыдыт дома. Свынэй кормыт. Я ых рэжу. Она ых продаот. Э-э-э! Зачэм злой такой?..
  
  3
   Рафаэль степенно, не торопясь, ужинал, а Роза ему молча прислуживала. Насытившись, мужчина вытер пухлые губы и маленькие руки белым вафельным полотенцем, откинулся на спинку стула и издал звук одобрения:
  - Э-э-э! - пристально посмотрел на жену и добавил: - Почэму ты нэ Жэлка в розовом?..
  Роза, одеревенев, выпучила более обычного глаза и виновато захлопала ресницами. Несколько лет назад племянник Карапет приехал к дяде с юной пышнотелой блондинкой Анжелой. Девица была облачена в коктейльное розовое платье, усыпанное большими стразами. Раф, глядя на ее прелести, потерял дар речи. Он издавал только один звук: 'Э-э-э!'. Сильно напившись, что для него не свойственно, сапожник и мясник предлагал волоокой прелестнице за благосклонность... тушу борова и зеленые зимние сапоги жены Розы... Об этом происшествии знают все родственники и знакомые Рафаэля и, бывает, подшучивают над стариком.
  - Э-э-э, Роза! Скоро конэц мэсаца. Ты много спырта продала?
  - Да-а, дорогая!
  - Я тогда позвону внуку Салводору, чтоб прывез еще. Ты толко много дыхлофоса нэ добавлай, а то на прошлой нэдэлэ сдох алкаш Мышка. Говорат, что он брал у нас спырт и у цыгана Будулаа. Буд осторожнэй, э-э-э, Роза. Поболшэ воды...
  - Хорошо, дорогаа! Хорошо!..
  
  4
   Закончилось короткое, но жаркое лето. Мелькнула желтым крылом щедрая на дожди, туманы и грязь осень. На улице села Редкино стояло хмурое декабрьское утро.
  Рафаэль, лузгая семечки, не торопясь, шел в магазин за хлебом, когда на узкой тропе средь высоких сугробов встретился с цыганом Будулаем. Два старика с полминуты, посапывая, молчали. Потом Рафаэль, топнув ногою, крикнул:
  - Э-э-эй!
  - Чо 'эй'? - переспросил Будулай.
  Старики разойтись не могли. Оба толстенькие и пузатенькие. Или кому-то из них, уступая дорогу, надо возвращаться назад, или заходить в сугроб.
  - Э-э-эй! - снова крикнул сапожник и мясник.
  - Чо 'эйкаешь'?
  - Ыды!
  - Сам 'ыды'. Ты горный орел или баобаб?
  - Э-э-э! Ты, Будулай, ылы... - что 'ылы' Рафаэль так и не уточнил, потому что не придумал, не успел, хотя времени было достаточно. Цыган ловко толкнул горца пузом, словно всю жизнь этим занимался. Рафаэль, заваливаясь в сугроб, потянул за собою Будулая. Упавшие стали жестоко ругать друг друга на своих родных языках, само собою разбавляя речь русским матом. От злости и ярости, их охватившей, они забыли русский...
  
  5
   Старик, уминая горячие пирожки с куриным ливером, сидел на большом дубовом чурбане возле красного туалета и мечтательно глядел на высокую кучу свиного дерьма, припорошенную снегом, когда приехал его племянник Карапет. Гость, как всегда, важно, не торопясь, вылез из джипа и поприветствовал дядю:
  - Здравствуй, Рафаэл-джан!
  - Здравствуй, Карапэт-джан!
  - Дада, тота Роза всо прыготовыла?
  - Да-а, Карапэт-джан! И холодна, и горачаа эда. Твоы друза, как всэгда, будут доволны.
  - Добро, Рафаэл-джан. Сэгодна будэт большаа ыгра. Будут участвоват болшыэ дэнгы...
  Несколько минут спустя из внедорожника выпорхнула рослая девица в белой шубке и фиолетовом парике. Она, как и все многочисленные подружки Карапета, была значительно выше его ростом. Увидев красный туалет, она воскликнула:
  - Гламур-у-урно! Гламур-у-урно!..
  - Э-э-э? - спросил дядя у племянника, обратив взгляд на девицу.
  - Это Малвына.
  - Э-э-э? Васа? - выдавил из себя старик.
  - Васылыса, как говорыл мой отэц Гамлэт, харкала в харчо...
  - Э-э-э, - понимающе помахал головою Раф.
  - Голу-у-убчик, гора г-г-г! - пропела Мальвина, указывая ручкой в шелковой розовой перчатке на свиные фекалии.
  И тут неожиданно рядом с двумя маленькими горцами вырос верзила Иван в детской красной шапочке с Микки Маусом.
  - Э-э-э! Что тэбэ, Ывашка?
  - Де-е-ед, ку-упи! - деревенский дурачок протянул Рафаэлю огромный ржавый лом.
  - Э-э-э, Роза!
  - Да-а, дорога? - из дверей свинарника высунулась пожилая женщина.
  - Дай Ывашке пырожок! Э-э-э, возмы лом!
  - Хорошо, дорога!
  - Рафаэл-джан, зачэм тэбэ лом?
  - Прыгодытса, э-э-э. У мэна ых ужэ восэм штук. Это будэт дэватый...
  Мальвина, коснувшись пальчиком плеча Ивана, сладко выдохнула:
  - Гу-у-улливе-е-ер!
  - Э-э-э? - спросил дядя у племянника.
  - Она сэгодна вэс дэн говорыт слова толко на буква 'га'. Вчэра говорыла на 'во', а завтра будэт на 'да'. И так далээ. Малвына так cэбэ развлэкаэт...
  
  6
   Карточная игра закончилась под утро. Всю ночь Рафаэль и Роза прислуживали Карапету и его друзьям. В шестом часу утра старик распахнул высокие глухие ворота и несколько дорогих машин покинули его двор.
   '...Один боров крепко держал Рафа, а другой, весело похрюкивая, оттягивал старику, словно резинку, крайнюю плоть женилки...'. Мяснику стало невыносимо щекотно, и он во сне засмеялся:- Хэ-хэ-хэ!
  Роза, чтоб угодить мужу, тоже стала гоготать. Старик вздрогнул и открыл глаза. За стеною заплакала соседская девочка. Включив бра, Рафаэль увидел свою жену в белом кудрявом парике и розовых ажурных трусах. Меж вислых, вымяподобных грудей серебрился пучок вьющихся волос.
  - Э-э-э? - спросил муж.
  - Я Жэлка в розовом! - ответила тонким сладким голоском жена и томно вздохнула.
  - Э-э-эх!.. - воскликнул старик и засунул голову под подушку...
  
  Апрель, 2011г.
  
  
  
  
  
  
  (1-8) ФАНТАЗИИ СИСИ
   1
  
  - Ко-огда-ато бы-ыли насто-оя-щие м-м-м... - заикаясь, тараторила блондинка в розовом Любочка Балаболкина.
  - Мачо!? - подсказала Сильва Сидорова, тощая, сутулая, похожая на вяленую чехонь, сорокалетняя женщина в очках с толстыми линзами.
  - Не-е-ет! Ко-огда-ато бы-ыли на-стоящие м-м-м...
  - Мужчины!?
  - Не-е-ет! Ко-огда-ато бы-ыли на-стоящие м-м-м...
  - Менты!?
   - Не-е-ет! Ко-огда-ато бы-ыли на-стоящие м-м-м...
  - Мудрецы!?
  - Мо-о-олчи! М-м-м... - Любочка Балаболкина психанула и ударила маленьким белым пухленьким кулачком по журнальному столику. Чайные чашки подпрыгнули в блюдцах, - - М-м-м! М-м-м!
  Сильва Сидоровна молчала какое-то время, как рыба.
  -М-м-м!М-м-м! - продлжала мычать блондинка.
  - Марсиане!? - выстрелила Сильва.
  - М-м-маньяки! Да-а! На-стоящие м-маньяки! О-они из-за же-енщины совершали подвиги!..
  - Это храбрые рыцари совершали подвиги для прекрасных дам. Для дам своих сердец, - уточнила Сильва. Она в своё время закончила исторический факультет университета города Хренска. Ещё она училась на ботаническом и географическом факультетах. У Сидоровой было три высших образования - три красных диплома. В университете, с чьей-то лёгкой подачи Сильву Сидоровну стали звать СиСи (по первым слогам её имени и фамилии).
  - Всё ра-авно пере-еве-елись на-астоящие м-м-маньяки!..
  - Мне моя бабушка когда-то давно рассказывала, -тихо, шёпотом повела речь СиСи, - Царствие ей небесное! - перекрестилась обладательница трех красных дипломов, слеповато гладя на плакат с изображение полуобнажённого Шварцнегера, - Так вот бабушка Клава мне рассказывала, что в нашем городском парке когда-то, возможно еще при царе лютовал сексуальный маньяк по кличке Нахлобучиватель... Он никого не пропускал, ни кем не брезговал... И девиц невинных портил, и женщин замужних окучивал, и старушками древними не брезговал. Те, кого он, извиняюсь, нахлобучил, иначе говоря, взял, описывали его внешность по-разному. Одни говорили что он картавый карлик с большим и красным, как его, носом. Другие уверяли, что он рыжий лохматый крепыш, с солидным пузцом. Третьи клялись, что он ни то леший, ни то снежный человек, который случайно забрел в городской парк... А, одна столетняя лысая старушка с бородой и усами всех горячо убеждала в том, что он - Нахлобучиватель, ни то с Луны, ни то с Венеры во времена русско-японской войны свалился , то есть он - гуманоид... Но большинство его описывало так: Здоровяк, метра два; борода лопатой; волосатый, даже на спине шерсть; огромные ручищи-грабли; из одежды на нём били только жёлтый колпак с красными бумбончиками и хрустальными колокольчиками... А, да, ещё белые мягкие тапочки сорок последнего размера...
  - А-а-а, ка-акой у него был этот са-амый?
  - Говорят до колен!
  - Ва-а-ау! - глаза у Любочки от приятного удивления стали размером с пинг-понговые шарики, - Я бы всё отдала за минуту в его ласковых руках, - Не заикаясь, пропела Любочка Балаболкина, взгляд её затуманился, увлажнился...
  
  2
   Старую деву СиСи последние несколько лет сладко, до изнеможения мучили буйные эротические фантазии. Что было их причиной? Приближающийся климакс? Никудышная экология? Изменяющийся климат? Компьютеризация? Танковая часть, находящаяся рядом с домом девы? Магнитные бури? Новое особое расположение звезд. Приближающийся конец света (по календарю майя)? Отсутствие мужчины? Ни кто толком не знал. Ни сама СиСи, ни её врач гинеколог-сексопатолог Феликс Эдмундович Пшездомский, ни спивающийся сосед-прапорщик в отставке - Миша Шишкин, ни кастрированный кот СиСи - Голубчик... Я, как автор сего опуса, предполагаю, что причиной эротических фантазий Сидоровой были все перечисленные факторы вместе взятые, то есть в букете.....
   А, началось всё с Нового года, точнее спустя две недели после него. СиСи выносила из дома отслужившую ёлку. Возле мусорных баков она замешкалась, и её взор упал на огромный, дырявый, лоснящийся от грязи и пота, зелёный в красную крапинку мужской носок. Женщина его, не раздумывая, подобрала и, скомкав нервной, дрожащей рукой, запихнула в карман своего нового недешевого пальто...
  
  3
   СиСи получила три высших образования, но ни по одному из трёх красных дипломов не работала. Когда-то в детстве она ходила в художественную школу при доме пионеров. Там Сильва научилась рисовать, точнее, писать милых кошечек и собачек, золотые березовые рощи и влюбленные пары белых лебедей на маленьких синих прудах...
   Сидорова уже ... дцать лет бойко писала картины и успешно их продавала на центральной улице города Хренска. Имея кое-какой вкус и кое-каких творческие навыки женщина без особого труда смастерила из найденного носка куклу-царевича Квака ( имя кукле Сильва придумала сама). Носок она сознательно не стирала, только заштопала, так как самым главным, важным, ценным в царевиче Кваке был, мягко говоря, запах. Запах, точнее, дух - звериный, первобытный, дурманище крепкий и терпкий... Такой, наверно, культурно выражаясь, 'аромат' был у охотника на мамонтов и саблезубых тигров. Смрадный дух, давно немытого, большого и сильного самца... ' Запах' царевича Квака затмил, накрыл медным тазом весь немаленький набор парфюмов женщины. Даже классический и аристократический аромат 'Шанель ?5' отдыхал, отошел на второй план. Царевич Квак - зеленый в красную крапинку носок, набитый ватой, с двумя глазками - красными перламутровыми пуговицами и кроличьим хвостом на маковке мог быть, допустим, гуманоидом иль большим бананом, бумерангом иль змеем искусителем, на худой конец, кривым этим самым... Всё зависит от фантазии, угла зрения, предрасположенностей смотрящего на Квака. Рукотворная игрушка стала пастельным другом Сильвы. Одинокая женщина, обычно, перед сном, взяв царевича Квака в руки, шепталась с ним о сокровенном. Прижимала к маленькой, впалой груди, нежно целовала и, конечно, нюхала-нюхала. Потом, с улыбкой счастливой и удовлетворённой женщины, укладывала Квака рядом с собою на подушку и погружалась, словно в тёплое ласковое, южное море, в сладкий, как правило, эротический сон...
  
   4.
  
  '... Сидорова карабкалась по высокой и толстой берёзе за бананами. Карабкалась час, другой... Ствол приятно тёр пах женщины. Наконец она добралась до заветных плодов. Сорвала все до единого и стала спускаться в низ. Когда её ноги коснулись земли, все бананы превратились в эти самые... Сильву окружила толпа возбужденных женщин. Они выхватывали эти самые... и сыпали в карманы зимней шубы СиСи монеты. Не прошло и минуты, как охотницы за этими самыми... разбежались в разные стороны, а Сидорова осталась одна без единого банана-оборотня, даже маленького, занюханного не осталось, с полными карманами мелочи...' - СиСи проснулась с красными, влажными глазами. Вся подушка и царевич Квак были мокрыми от слёз.
  
  5
  -Ме-е-елочь снится к сле-езам. Да, СиСи, к сле-езам. Может те-ебе вместо Ква-квака, завести се-е-ебе м-м-м...
  - Маньяка?!
  - Не-еа. М-м-м, М-м-м, М-м-м...
   СиСи долго, флегматично молчала, пока Любочка Бабаболкина ни родила слово: Мужчину'.
  - Я искала! - с потухшим взором, обречёно обронила СиСи - В цирке!
  - В ци-ци-цирке?
  - Да! И в кинотеатре, и в драматическом, и в филармонии, и в картинной галерее, и в музеях всяческих, и в кафе, и в барах, и в рабочих столовых...
  - В ра-ра-рабочих сто-о-ловых?
  - Да! И на хоккейных, и на футбольных матчах... Да же, на автобусных остановках...
  - О-о-остановках?
  - Да! И в мужском монастыре!
  - В мо-мо-монастыре?
  - Да!
  - А в би-би-библиотеке или ба-ба-басейне пробовала? - поинтересовалась подруга.
  - И в библиотеке была! - Сидорова махнула рукой, - И в бассейне была. Там одни пенсионеры. Даже старики на меня внимания не обращают...
  - И-и-им уже э-э-этого не надо.
  - Чего не надо?
  - Се-е-екса!
  - Им не надо! А мне очень-очень надо! - истерично выкрикнула СиСи и зарыдала.
  - По-по- подожди, по-по-подруга. Не всё по-по-потеряно. Мо-о-ожно вызвать призрак На-на-нахлобу-у-учивателя...
  - Это как? - перестала лить слёзы, встрепенулась Сидорова.
   И Любочка Балаболкина поведала старое городское предание, точнее обряд для одиноких, невостребованных женщин. Его - обряд Любочка нашла в записной книжке своей тётушки Людмилы Ивановны Балаболкиной из села Редькино.
   Он таков: В полночь полнолуния, в главном городском парке Хренска у памятника - бойцу невидимого фронта - разведчику (имя разведчика в целях конспирации на памятнике не было указано) залпом выпить стакан водки настоянной на яичках чёрного мартовского кота (надо настаивать водку шесть недель) и закусить выпитое живой белой беременной мышью. Потом, не моргая, глядя в глаза бронзовому бойцу невидимого фронта, громко и, желательно, эротично три раза прокричать: ' О-о-о! Великий Нахлобучиватель, возьми меня! Возьми меня всю без остатка!..' Через шесть минут и шесть секунд должен появиться призрак настоящего сексуального маньяка и взять просительницу, как женщину...
  
  6
  
  
  
   Сидорова, готовясь к встрече с Нахлабучивателем, целый день провела в самом дорогом салоне красоты Хренска, что базировался при закрытом элитарном клубе 'Голубая луна в розовый горошек'. В салоне, начиная от банального маникюра и заканчивая навороченным, эксклюзивным ПЕЗДИКЮРОМ, Сильва прошла все процедуры по наведению гламура. Стоило ей это удовольствие трёх месячных заработков.
  
   7
   СиСи проделала обряд, предложенный Любочкой, но, ни кто её через шесть минут и шесть секунд не взял, не нахлобучил. Бедная женщина прождала долгих шесть часов в ночном, зимнем парке, но, увы, маньяк не появился.
   Но зато, после этого странного ритуала, Сильве многие, самые немыслимые предметы стали казаться, видится ЭТИМИ САМЫМИ. Да-да! Этими самыми. И огурцы..., и баллончики дезодорантов..., и трубы..., и водонапорные башни..., и шланги разных мастей, калибров..., и стволы пушек, танков. Даже самое высокое здание города Хренска Сидоровой напоминало гигантский хрен...
  
  8
   Стояла бархатная осень. СиСи гуляла по пустынному, малолюдному городскому парку. Подбирала с мягкого, пестрого 'ковра' листья ярких расцветок и редких очертаний. Грустила...
   '...Сегодня ровно тринадцать лет, как у меня не было мужчины... Да-да! - с сучьей тоской подумала Сидорова, - Стройные белые берёзки сбросили свои золотые платья. Ждут дубов-маньяков. А, кругом - пни, пни, пни... Да, уж!'
   Сильва не заметила, как приблизилась к памятнику бойцу невидимого фронта, и тут её приспичило по малой нужде. Никого рядом не было и она смело шагнула за вечнозеленые елки, что росли у памятника.
   Спустив трусики и задрав пальто, женщина присела.
   - Дзинь-дзинь-дзинь! - услышала СиСи тихий, тонкий, еле-еле уловимый хрустальный звон. Неожиданно огромные волосатые руки крепко и властно обхватили её талию. Приподняли. Нагнули... В вялую, хилую и бледную плоть старой девы вошло нечто толстое и длинное, тёплое и скользкое...
   - Ва-ау-у! - только и успела выкрикнуть Сидорова и до крови прикусила себе язык. Далее ей стало не хватать воздуха, словно то, что в неё вошло- стало комом в горле. Сердечко женщины затрепетало, забилось пойманной зелёной мухой в горячей и сильной руке. Кулак сжался до хруста в пальцах и муха умолкла... Перед влажным, затуманенным взором СиСи поплыли зеленые ёлки, жёлтые и красные листья, голубое небо, белые облака, бронзовый боец невидимого фронта...
  
   Когда Сильва пришла в себя, уже смеркалось. Она была одна. Рядом ни души. Только огромный белый тапочек покоился возле полуобнаженной женщины, распластанной на земле.
   - Чудо! Чудо свершилось! Ва-ау-у! - шептала посиневшими от холода губами, дрожала всем своим существом Сильва Сидорова, - Слава, Великому Нахлобучивателю!..
  
  9
   Пройдёт полвека, точнее сорок девять лет и девять месяцев, и старушка Сильва Васильевна Сидорова, умирая в доме престарелых, будет долго бредить. Но это будет лёгкий и приятный бред: в нём золото осени и хрустальный звон, сильные мужские руки и ком в горле от сладострастия, памятник бойцу невидимого фронта и белый тапочек...
  ... Последняя слеза скатится по щеке старушки, последний вздох и уже спускают маленький, узкий гробик в яму...
  ... Соседка Сильвы Васильевны по комнате в доме престарелых коснётся губами лобика умершей и положит в домовину большой белый тапочек, из которого будет выглядывать, как бутылка из кармана, зелёный в красную крапинку носок с красными пуговицами и кроличьим хвостом...
  - Не могу я на эти штарушичьи моражмы шпокойно шмотреть. - прошепелявит беззубый могильщик, затянется папиросиной, сплюнут табачину, - Я офигиваю от них. Шегодня точно напьюшь...
   Декабрь, 2011г
  
  
  
  (1-9) ДУХ
  
   - Пить я с тобой не буду! И никогда больше не предлагай и не приходи ко мне, - горячился Алексей Алексеевич Безносов, начальник одного из цехов хренского мыльного завода - солидный мужчина с густыми бровями и усами, - Мне твоего общества хватает и на работе. Сколько раз я тебя видел пьяным у станка?! И еще. Ты зачем лезешь с грязными предложениями к кладовщице Шиндяпкиной? И сейчас, наверное, уже пьян! Твое счастье, что у меня плохо с обонянием, - продолжал Алексей Алексеевич, выговаривая всё это Василию Духову. Тот имел неосторожность после бани зайти к своему начальнику с бутылкой 'Портвейна777'
   В дверь неожиданно постучались. Безносов жил в заводском общежитии.
  - Это я, Алексей Алексеевич, - переминаясь с ноги на ногу, пролепетала вахтёр тётя Люба, - Вас к телефону.
   Безносов, видно, ждавший звонка, стремительно вышел.
   Василий, оставшись один, поёрзал на стуле, стёр испарину со лба, почесал красную плешь и полез в карман. Достал пачку "Примы", нервно закурил. Кладя сигареты обратно, вынул из кармана небольшой свёрток, понюхал, скривился, помял в руках. Хотел, было, сунуть его обратно в карман, но передумал и затолкал за отопительную батарею.
   - Хорошо, Наденька, хорошо, жду в пятницу к половине шестого вечера. Нет-нет! Цветы не надо, я же не женщина, - Безносов говорил сухо: рядом сидела тётя Люба, которая делала вид, что внимательно читает пожелтевшую газету годовалой давности.
   - Василий, до свидания! - ещё более официальным тоном заявил гостю вернувшийся Безносов, - Я тебе уже сказал, что пить с тобой не буду. Всё-ё! И у меня, кстати, в комнате не курят!
   Василий дыхнул перегаром, взял со стола бережно 'Портвейн777' и вышел на улицу. Его передёрнуло от холода. Он зашёл за угол здания, откупорил бутылку и прямо из горлышка её осушил. Бубня "Пошёл ты... Пошёл ты...", вялой поступью поковылял домой.
  
  
   Алексей Алексеевич Безносов ночью плохо спал. Причиной был не разговор с Василием Духовым - подобного на работе за день бывает достаточно - а некий, еле уловимый незнакомый гадкий запах. Безносов ворочался с боку на бок всю ночь. Утром встал бледный, с головокружением. На завод пошёл разбитым. Одно только радовало - через три дня, в пятницу, к нему придёт Наденька - женщина, с которой он хотел связать свою жизнь.
   Вечером, за ужином, Безносов снова уловил приторный неприятный запах. Он проветрил комнату - стало холодно, запах исчез, но немного погодя, опять усилился. Всю ночь начальник промучился. Под утро пошёл на работу бледным, с тупой головной болью.
   В пятницу наш герой вернулся домой пораньше: надо было приготовить праздничный ужин для встречи Наденьки. Торт, конфеты, апельсины и шампанское он купил заранее, осталось приготовить что-нибудь горяченькое.
   Безносову исполнилось тридцать девять лет. Раньше он был женат. Жена начала пить, пропадать где-то ночами - развелись, детей нажить не успели.
   Наденька Пирожнова была женщиной, о которой он давно мечтал: хорошо готовит, вяжет, шьёт, опрятная и скромная... Работает заведующей парфюмерного магазина.
   Всё бы ладилось. Единственное, что огорчало Алексея Алексеевича - назойливый запах. Он долго проветривал комнату. Стало зябко. Надо заметить, что у нашего героя весьма плохо обстояло с обонянием. Он не мог, на самом деле, знать какой силы был этот запах, точнее, дух. Безносов, увы, мог только догадываться, но было не до того. Стрелки часов приближались к половине шестого вечера. Ужин был готов и расточал ароматы. Влюблённый замер у окна, он ждал.
   Она появилась - аккуратненькая, беленькая и пухленькая, словно пирожное "Бизе". Женщина вплыла павой, в ручке букет алых роз. Вместе с НЕЙ в комнату влились зимняя свежесть и лёгкий аромат царственных цветов. Вдруг, её счастливое личико вытянулось и побледнело.
   - Запах у тебя, Алексей, тяжёлый, - закашлявшись, обронила она.
   - Я и сам не знаю, откуда он взялся.
   Поговорили, помолчали, принялись за ужин. Женщину начало поташнивать. Она всё время прикрывала лицо носовым платочком. Немного погодя сказала, что уходит.
   Для Безносова это был удар. Так у них все было ладно, шло к свадьбе, а тут вдруг, ни с того, ни с сего: " Я ухожу!". Даже бокал с шампанским не пригубила.
   Ночью его опять мучили кошмары. На заре он отворил полностью окно и выстудил всю комнату. На завод явился с головной болью и температурой.
   После ухода Надежды Пирожновой, Безносов стал у всех на глазах чахнуть. По ночам ему снилось, словно он, Безносов - негр, живет в США и его умерщвляют в газовой камере за сворованный банан. Кончилось тем, что одним утром он не смог встать с постели - настолько ослаб. Вызвали скорую помощь. Когда начальника увезли в больницу, тётя Люба долго проветривала комнату и ловила себя на том, что запах до покалывания в груди родной, знакомый.
   - Не могу понять, что у вас за болезнь, - рассуждал вслух врач с длинным птичьим носом и рыжей козлиной бородкой, - Не воспаление лёгких, хотя всё говорит об этом... Может, какая-то редкая форма аллергии...
  - Алексей Алексеевич, тут к вам из органов, - прошептала, округлив глаза санитарка и скрылась.
   Безносов уже окреп и ходил по палате, прогуливался.
  - Майор полиции Унюхов! - представился крепыш средних лет, - После вашей госпитализации, я побывал в месте вашего постоянного проживания и сразу обратил внимание на ядреный дух в помещении. Поначалу подумал, что это какой-то особый газ... Помог дрессированный пес Бонапарт. Всё встало на своё место. Мы нашли источник. За батареей лежал свёрток. А в нём... Что бы вы думали???
   - Не представляю.
  - Старые, давно не стиранные носки... Зелёные в красную крапинку. Принадлежат они токарю третьего разряда Василию Васильевичу Духову с вашего завода... Жанна - 90*60*90 ...
  - Что за 90*60*90?
  - Это, по-вашему, по - заводскому. Размер станка...
  - А-а-а!
  - Так вот. Жанет - секретарь начальника полиции их постирала, починила, погладила и подушила французскими духами. Мы носки упаковали в голубенькую коробочку, повязали чудненькой, розовой ленточкой и торжественно вручили законному владельцу Василию Васильевичу Духову... Он прослезился и с комом в горле сказал: ' У меня таких носков, зелёных в красную крапинку целый мешок. Мне их из дурдома санитар Тарасович за пузырь максимки принёс. Их у меня и дохрена, но я ими дорожу. Большое вам мерси товарищи менты...' Только, как они у вас оказались? - спросил майор у Безносова, - Верно, он их у вас забыл? Не украли же вы их!?
  - Что вы! Что вы! У меня, майор, тридцать три пары хороших и всяких носков... Благодарю вас, Унюхов. Вы спасли мою личную жизнь. Я напишу благодарственное письмо вашему начальству. Мне хочется видеть вас подполковником.
  - Благодарю, Алексей Алексеевич...
   Безносов крепко обнял Унюхова, троекратно облобызал полицейского и понёсся по длинному коридору больницы к телефону. Единственным желанием у него было позвонить Наденьке Пирожновой и всё ей объяснить про "дух"...
  
   90 годы - 2013г. - адаптировано
  
  
  
  
  
  
  
  (1-10) ЖЛАТО-ШЕРЕБРО И СТО ДИПЛОМОВ
  
  - Доброе утро, Маргарита Ануфриевна!
  - Ждравштвуй-ждравштвуй, Швета!
  - Я не Света, а Лариса.
  - Ждравштвуй, Лариша!
  - Я купила, как вы просили селёдку и клубничный йогурт.
  - По-моему я, Лена, прошила молошных шошишок.
  - Я Лариса, а не Лена. Так, что сходить за сосисками?
  - Да, Катя. И, обежательно, принеши мне жлато-шеребро. Поняла, Валя? ---- - Поняла, - девушка засунула в холодильник селёдку с йогуртом и поторопилась за молочными сосисками.
  
   * * * * *
   Лариса более двух месяцев назад приехала из села Редькино в город Хренск. Весьма дальний-предальний родственник и весьма богатый-пребогатый бизнесмен, сейчас проживающий ни то в Западной, ни то в Южной Европе, попросил девушку приглядывать за его бабушкой Маргаритой Ануфриевной. Попросил, конечно, не за 'спасибо', а за весьма хорошие деньги не только для села Редькино, но и для города Хренска. Внук, видимо, хорошо знал, что за 'фрукт' его бабушка, поэтому и не скупился на деньги и подарки.
   * * * * *
   Служанка зашла в супермаркет 'Маг', взяла с полки пакет с молочными сосисками. Расплачиваясь, она попросила кассиршу, чтоб та отсчитала на сдачу несколько гривенников (десятикопеечных монет). Кассир - прыщавая девица - кисло сморщилась, но просьбу Ларисы выполнила.
  
  - Ну, шо, Жанна, принешла мне желёные яблоки?
  - Вы же, Маргарита Ануфриевна, просили молочные сосиски.
  - Нет, Маша, я прошила бананы.
  - Я совсем запуталась.
  - Какая же ты, Галя, бештолковая!
  - Да, Маргарита Ануфриевна, я бестолковая, - согласилась девушка, щипая себе ногу до бардовосиней гематомы.
  - Ладно, бог тебя проштит. Он вшех прощает. Даже таких дур, как ты.
  - Да, я дура, Маргарита Ануфриевна.
  - Хорошо, шо ты это шама понимаешь. Хорошо, Таня. Ты мне, Надя, жлато-шеребро принешла. А-а-а?
  - Да, Маргарита Ануфриевна, принесла.
  - Хоть их, глупая, не жабыла. И на том шпашибо. Хочу ешть! Ешть!
  - Что вам, Маргарита Ануфриевна, приготовить?
  - Мне, Лижа, жахотелошь картошки, шелёдки и водки.
  - Но вам пить нельзя.
  - Можно!
  - Врач категорически запретил.
  - А, я говорю можно!
  - Да, вспомнила. Он в последний свой визит говорил, что чуть-чуть можно.
  - Можно! Можно штолько школько жахочу!
  - Да, Маргарита Ануфриевна.
  - Ты, глупая Жина, вшё жабыла!
  - Да, я всё забыла.
  - Иди. Жарь мне яищнишу!
  - Уже иду.
  - А-а-а, у тебя, Тая, ешть диплом о прохождении куршов по жарке яищнишы?
  - Есть. Только дома. Я завтра могу принести.
  - Нет! Принеши шегодня! Шейшаш!
  
   Девушка вышла на лестничную площадку многоэтажки. Глубоко вдохнула и выдохнула. Достала из сумки кусок белого картона, согнула его пополам и написала печатными буквами: 'Диплом'. На внутреннем развороте добавила: 'Лариса такая-то такая. Специалист по жарке яичницы'.
  - Я принесла диплом, Маргарита Ануфриевна.
  - Какой ещё диплом, Тамара?
  - Вы же просили принести диплом...
  - Какой ещё диплом, дурошка? - не дала договорить прислуге старуха, - Иди-ка, Люба, шделай мне...как его?
  - Салат?
  - Нет, бештолковая!
  - Кашу?
  - Нет, глупая?
  - Борщ?
  - Надо же было тебе такой дурошкой уродитьша! Как его? С икрою?
  - Бутерброд?
  - Да!
  - С красной или чёрной икрою?
  - Ш кабашковой, бештолошь! Ш кабашковой!
  - Хорошо. Иду делать...
  
   * * * * *
   Старуха вставила себе челюсти и стала, чавкая и сопя, уминать бутерброды с кабачковой икрою, запивая их клубничным йогуртом. Потом съела кусок солёной селёдки и выпила сто грамм рома. Откинувшись на спинку кресла-качалки, закурила папиросу 'Три богатыря'.
  
  - Ты мне, Колюня, жлато-шеребро принешь?
  - Да, Маргарита Ануфриевна, принесла.
  - Жови меня прошто: 'Королева Марго', и-и-ик- гр-р-р, - отрыгнула бабушка богатого внука.
  - Хорошо, королева.
  - Королева Марго, - уточнила Маргарита Ануфриевна, - Давай их шуда.
  - Что? - спросила девушка.
  - Што-што? Жлато-шеребро, бештолош!
  - Держите, королева Марго, - Лариса вытащила из кошелька несколько мелких бронзовых монет и высыпала их в скрюченную, костлявую и жёлтую, похожую на куриную лапку, ладонь старухи. Хозяйка же достала из кухонной тумбочки трёхлитровую банку на треть наполненную гривенниками.
  - Будете, королева Марго, дебит с кредитом сводить?
  - Да, Жорик. Буду шводить.
  - Я не Жорик, а впрочем, - девушка схватилась рукой за висок.
  - Шо, голова болит?
  - Да.
  - Жнашит, у тебя голова не пуштая, раж болит.
  - Видимо, да. Я сейчас стол протру тряпкой и вы будете считать злато-серебро.
  - Протри, Толян. А, у тебя ешть диплом об оконшании куршов по протирке кухонных штолов?
  - Есть. Я его вам каждый день показываю.
  - Покажи королеве Марго.
  - Сейчас, королева Марго, - служанка вынула из сумки увесистый пакет и высыпала его содержимое на стол.
  - О-о-о! Школько у тебя дипломов! Ты их, Шурик, шшитал?
  - Да! У меня их почти сотня.
  - Убирай дипломы. Я буду шшитать жлато-шеребро.
  - А диплом об окончании курсов по протирке кухонных столов не нужен?
  - Какой же ты, Ивашка, дурень. Я же шётко шкажала, шо буду шшитать жлато-шеребро...
  
   * * * * *
   Маргарита Ануфриевна до позднего вечера считала гривенники. Старушка несколько раз сбивалась со счёта и начинала заново. Утомившись, она приказала подавать ужин на стол. Наевшись, поинтересовалась: - Ты, Кшюша, кактушы полила?
  - Да, Маргарита Ануфриевна, - девушка поняла, что старушка протрезвела. Хозяйка снова стала её окликать женскими, а не мужскими, именами.
  - А, кштате, у тебя ешть диплом об оконшании куршов по поливке кактушов?
  - Да, Маргарита Ануфриевна. У меня есть все дипломы по поливке всех цветов в вашей квартире...
  - Ладно, дурошка, не переживай. Рашшлабшя...
  
   * * * * *
   Перед сном Лариса помыла хозяйке ноги, сделала массаж всего тела, поставила клизму и измерила давление...
   ... Старуха громко захрапела с бульканьем и присвистыванием...
   'Скоро тебе, старая ведьма, стукнет девяносто семь лет, - с ненавистью глядя на спящую хозяйку, думала служанка, - Нормальные люди столько не живут. С каким бы удовольствием, нет, наслаждением я бы тебя задушила, нет, удавила бы подушкой. Удавила бы, как мелкого, поганого и вонючего зверька!!!' - девушка, сжав кулаки, так что ногти впились в плоть ладони, тихо вышла из спальни Маргариты Ануфриевны.
  
   Ноябрь, 2012г.
  
  
  
   (1-11) НОС И ПЁС
  
   ' Пить или не пить?' - мучился одним и тем же вопросом Василий Петрович Квашка, отбивая такт на большом, как кастрюля в солдатской столовой, барабане. ' Пить или не пить?' - был на распутье музыкант.
   Похоронная процессия приближалась к новому хренскому кладбищу, жидко заросшему хилыми, объеденными козами, кустарниками. Терзаясь, мучаясь перед выбором, Квашка сбился с такта.
  - Нос, врёшь! - зло прошипел с боку молодой флейтист, недавно принятый в оркестр.
  - Молчи, зелень! - огрызнулся Василий Петрович, - Учить метра ещё будешь... - и добавил пару матерных слов.
  - Метр, у тебя нос с метр! - не унималась флейта.
  -Цыц!
   Надо сказать, что у барабанщика был выдающихся размеров нос. Бывает, чтоб подчеркнуть большие, красивые глаза говорят, пишут ли: 'У неё ( него) очи в пол-лица'. Так вот, у нашего героя имел место синеватый, пористый нос в пол-лица - этакий баклажан.
  
   Музыкантов усадили за отдельный стол.
  Давно отвык Василий Петрович от такого изобилия на поминках. А ему, видит бог, на многих прошлось побывать.
  - Чо-то ты, Нос, сёдня не в духе, - толкнул локтём Квашку 'директор' оркестра Иван, - Чо марш сломал - это фигня. Почти никто не заметил. Под мухой такое случается...
  - Не пил я! Не пил!
  - Так выпей. Под копчёную курочку красное вино хорошо всасывается.
   ' С такта сбился - значит, стареешь - раз, - подсчитывал барабанщик, - Молодёжь хамит - два; 'директор' решил, что ты был пьян - три; стол щедрый: жратвы и пойла - ешь не съешь, пей не выпьешь - четыре... и мне, просто, грустно - пять. Пять 'да'! Всё против гадкого слова 'нет'! То есть пей Василий Петрович, но знай меру и хорошо закусывай!..' - убедил себя, подвёл черту, после долгих 'за' и 'против' музыкант.
  
   Вечерело. Василий Петрович шёл осторожным, нетвёрдым шагом вдоль центральной магистрали города и мычал в нос: 'А когда на море качка...'. Не доходя до базара, который был центром, сердцем города, он услышал душераздирающий вой. Оглянулся, посмотрел по сторонам, наконец, устремив взгляд вперёд, заметил крупного рыжего вислоухого пса на середине шоссе возле перекрёстка. Его огибали, стремительно мчащиеся, машины. Видимо, пса только что сбили. По другой стороне улице неслась свора собак с маленькой, весьма важной сучкой впереди.
  - У-у-у! Ав-ав-ав! У-у-у! - выл пёс-безнадёга, скребя передними лапами асфальт, задняя часть тела была неподвижна, - У-у-у! - в глазах псины разлилась боль и мольба. Квашка, уже было, сделал движение в сторону сбитого, но в последнюю секунду спохватился, одёрнул себя: 'Я такой представительный. В костюме и белой сорочке, при галстуке и тут волоку подмышкой собаку. Как-то не солидно. Ещё кто-нибудь из знакомых увидит. Анекдот на весь город. Как жалобно воет, подлец. Аж сердце защемило. Нашлась бы добрая душа. Вынесла бы его на обочину. Вернуться, что ли?' - Квашка остановился возле газетного киоска и оглянулся. На тротуаре, напротив пса стояла сердобольная бабулька и качала головой: 'Щас, миленький, щас. Железяки проедут...' - донеслось до музыканта. Василию Петровичу стало совестно за свой страх быть смешным, странным. Он зычно харкнул на клумбу, словно плюнул в свою раздираемую сомнениями душу.
   * * * * *
  - Опять наклюкался, Вася? А ведь обещал, обещал же, божился, - стала стыдить музыканта жена.
  - Обещал, но не удержался, Полина. ЧП случилось на работе.
  - Сам он ЧП! Лечить его надо, лечить! - высунувшись из-за пышной фигуры Полины, заверещала, не в пример дочери, масенькая, сухенькая тёща, шмыгая носиком-морковочкой.
  - Да, пожалуй, мама права. Я позвоню в больницу Давиду Моисеевичу. Пусть кодирует тебя.
  - Цыц, бабочки! Я сам завяжу. Не надо Додика звать.
  - Сколько тебя знаю, ты только всё завтраками кормишь, только обещаешь. Иди-ка спать в летнюю кухню. А то, как выпьешь, всю ночь лягаешься, бубнишь ахинею, перегаром отрыгиваешь...
  - Добро, бабочки! Добро! Только не нудите...
   * * * * *
   Василий Петрович проснулся в полночь с ощущением не выполненного долга. Наспех одевшись, он поспешил к злополучному перекрёстку. По пути никого не встретил - город спал. Пёс посапывал на клумбе, между проезжей частью и тротуаром. Возле сбитого стояла жестяная банка с водой, валялись куски хлеба, печенье и даже большая кость с хрящиками. Собака время от времени тихо поскуливала, вздрагивала.
  - Вот так, дорогуша, за сучками бегать. От женщин, Кузя, одни только беды...
  Он назвал пса 'Кузей'. Слово слетело с языка Квашки помимо его воли. Так, а точнее Кузьмой Павловичем звали его старого, верного друга, теперь покойного - умер от водки и табака. Кузьма тоже был рыж, как и пёс. Флейта его пела заунывно, жалобно, словно плакала, как сейчас сбитый пёс. Бережно завернув Кузю в старый вельветовый пиджак, музыкант тихой, мягкой поступью, чтоб не причинить боль своему новому другу, побрёл домой. По пути в ларьке, торгующем круглосуточно, взял бутылку водки.
  - За знакомство, рыжик, - Василий Петрович стукнул о бутылку наполовину наполненным водкой гранёным стаканом и залпом выпил, крякнул, хрумкнул солёным огурцом, прикурил папиросу. Выпустив густой едкий клуб дыма через широкие ноздри с пучками волос, Квашка продолжил: - Одиноко мне, друже Кузя, одиноко! Порой такая тоска берёт, хоть на Луну вой. Да, хоть вой, как ты, когда тебя того, сбили. Вот так! У-у-у! Кхе-кхе-кхе! У-у-у!
  - У-у-у! - поддержал Квашку пёс.
  - Да, вот так. Ты меня понимаешь. Баба мужика никогда не поймёт. Да-да, не поймёт. У них мозг иначе устроен. Другая конфигурация. Душа приземлённая... Кхе-кхе. Ты мне чем-то напоминаешь моего покойного дружка Кузю, по батюшке Палыча. Такой же огненно-рыжий был и такой же молчун. Бутылка была его женой. Всё в себе держал. Что-то там себе кумекал и пил, кумекал и пил. Докумекался - сгорел... Когда на флейте играл, мужики матёрые плакали. Почти что гений! Вот так вот, братишка. Кхе-кхе-кхе... - музыкант допил водку и решил посмотреть на ушибленное место у Кузи. Собака поначалу лизала руки Квашки, но когда Василий Петрович приблизил своё лицо к морде пса, желая поцеловать друга в горячий, сухой нос, Кузя оскалился, показал зубы. Ему не понравился резкий запах спиртного.
  - Чо, говоришь, не любишь 'беленькую'? Завтра ветеринара знакомого приведу. Он тебя посмотрит. Спокойной ночи, друг!
   Минуту спустя послышался раскатистый с присвистыванием храп Квашки.
   * * * * *
  - Говоришь, ничего серьёзного, Серж?
  - Да. Лёгкий ушиб. Через неделю бегать начнёт, - врач, щупая заднюю лапу Кузи, дыхнул на него. Пёс зарычал и чуть не цапнул лекаря за лицо, - У-у-у! Злюка! - испугавшись, опрокинулся навзничь, и так не твёрдо стоящий на ногах, Серж.
  - Да, я забыл тебя предупредить. Он не любит, как и моя Полина, запах алкоголя, то бишь водки и вина.
   Мужчины открыли ещё бутылку. Вконец окосевший Серж произнёс витиеватый тост за здоровье братьев наших меньших.
   * * * * *
   Чуть заметно заалело на востоке сентябрьское небо. Квашка, ища в сумраке комнаты огуречный рассол, опрокинул стул. Кузя, осуждая, заурчал. Сделав несколько больших жадных глотков, Василий Петрович приблизился к окну, раздвинул шторы и замер с оторопью в глазах. На подоконнике со стороны улицы лежал покатой горкой снежок. С этой горки весело скатывались на санках - размером с семечку подсолнечника, маленькие рыжие прусаки. Недалече от них стоял на лыжах большой и толстый таракан в красной шапочке с длинным белым шарфом на шее. Важничая, он покровительски ухмылялся в долгие рыжие усы...
   Барабанщик почувствовал на лбу слизь испарины.
  - Пора, Вася, завязывать, а то сгоришь, - зевнув во всю пасть, изрёк пёс. Не успел Квашка испугаться, как видение прошло. Ни снега, ни тараканов, ни поучений Кузи.
   ' Это был знак свыше! Да! Знак! Пора завязывать... Да и, вообще, никому из близких не нравятся мои запои. Ни Полине, ни тёще, ни даже Кузе... Пора!' - почёсывая то нос, то макушку, размышлял, удручённый происшедшим музыкант.
   Интуитивно почувствовав огромную привязанность мужа к ушибленному псу, Полина поставила жёсткое условие: или водка или собака. На выбор дала две недели. Теперь Василий Петрович, чтобы как-то отвлечь себя от мыслей о выпивке, просиживал вечерами у окна. Он с кислым и хмурым выражением лица глядел на улицу и пел на манер кочевника, едущего по степи на коне. Пел о том, что видел. Это были песни без ритма и рифмы на тягучий, словно зубная боль, и примитивный мотив. Пёс иногда подвывал. На четвёртый день, музыкант, тяжело и протяжно вздыхая, купил бутылку. Бог видел, что 'бесово зелье' - так называла водку тёща Квашки - сиротливо стояло в углу комнаты почти до полуночи, пока Василий Петрович боролся сам с собой. Не выстояв, схватил 'злопакостную', хотел, уже было, её разбить, но в последний момент рука дрогнула... Скрипя зубами, сорвал крышку и сделал несколько больших, обжигающих нутро глотков прямо из горлышка. Закурил.
  - Пропали мы с тобой, Кузьма. И ты пропал через меня и я через себя. Вот горюшко, а-а-а! Конченный я человек, конченный. Мой брательник Витя, друг мой Палыч через неё загинули. И мне, видать, туда же дорога. Дорога на кладбище, - у Квашки, что случалось с ним весьма редко, скатилась по щеке слеза, другая. Через минуту он ревел словно медведь, выгнанный охотниками зимой из берлоги. Пёс подковылял к плачущему и стал лизать ему руки. Потом, видно, забыв о своей аллергии к спиртному, лицо. Он, тонко поскуливая, слизывал обильные солёные слёзы, толкал передними лапами хозяина в грудь. - Прости меня! Прости, родной! - крепко обняв собаку, застонал Василий Петрович, - Завязываю окончательно и навсегда, - Квашка столкнул ополовиненную бутылку со стола на пол, но она, словно заговорённая, не разбилась. Тогда он, рыча, с чувством пнул её ногой. Бутылка стукнулась о стену и разлетелась на мелкие осколки и брызги. Так её! Так! Отрава! Всё! Всё иду к Додику кодироваться! Баста! Ампула! Торпеда! Да-а-а!.. Додик!!!
   * * * * *
   Прошло около года.
   Как-то летом на выставке собак появилась маленькая остроносая старушка с огненно-рыжей дворнягой на добротном поводке.
  - Кузя, веди себя прилично. Ты же в высшем обществе, - трепала она за холку холёного, шаловливого пса, - А то зятёк Вася костей не купит...
   Зрители, добро улыбаясь, глядели не столько на увешанных медалями догов, овчарок, пуделей.., сколько на беспородного, но, по-видимому, балуемого хозяевами пса.
  
   90-е годы. -2013г. адаптировано.
  
  
  
   (1-12) МОЛОДОЙ ЛЮБОВНИК
  
   '...Надеюсь, что будучи бабушкой старенькой,
   Себе заведу молодого любовника...'
   Т. Кадникова
  
   Галина Ивановна Уюпова, лузгая семечки, глядела теле-шоу 'Давайте плодиться'.
  - Вы мужчина богатый, ещё не старый. Пятьдесят для самца не возраст, - - давала советы бывалая женщина - сваха Мимоза - маленькому, толстенькому, похожему на хомячка Карапету, - Выбирайте яркую, молодую, длинноногую... Позажигайте ещё, позажигайте. Потом вспомните меня, вспомните Мимозу...
   За Карапета пришли бороться три рослые, губастые и сисястые гламурные блондинки: Анжела, Ирен и Виалета. Невесты жениху по возрасту годились в дочери и все были значительно выше его ростом.
   Семидесяти четырёх летняя Галина Ивановна, с кислым видом, глубоко вздохнула, вспомнив свою угарную юность.
   ... Прошло несколько лет после войны. Через два года не станет Сталина. Девке-скороспелке Гальке - пятнадцать годков. Ей хочется всего и сразу. Не раздумывая, она спуталась с сорокалетним женатиком Кузьмой. Он в трудное, голодное время её баловал. То кусок сала принесёт, то буханку хлеба, а то, вообще, сахар. За тот год, что они встречались он ей подарил новую фуфайку и почти не ношеные валенки - недавно умершей от чахотки дочери.
   Многие в селе Редькино знали об отношениях Гальки и Кузьмы.
  - Современные аппетитные молодки свою свежесть отдают старым пердунам за дворцы, бриллианты и Парижи, - завистливо пробурчала Уюпова, следя за шоу.
   Вспомнила Галина и жену Кузьмы - крупную, широкоплечую и громогласную бабищу. Та на железной дороге шпалы укладывала. Галька и железнодорожница несколько раз дрались. Короткие, но отчаянные потасовки заканчивались бегством любовницы. Жена же вдогонку басила отборную матерщину. К фамилии юной соперницы бой-баба добавляла спереди букву 'х' и получалось непристойное слово.
   Прошло ещё несколько лет. Уюпова работала парикмахером, когда встретила своего первого мужа Вову. Он, закончив институт, попал по распределению в Редькино. После ветеринара Вовы, Галина ещё три раза официально выходила замуж: за милиционера Мишу, пожарника Жору и прапорщика артиллерии Пашу. Сколько же всего у неё было мужчин, не знала даже она сама - к сорока годам любвеобильная Уюпова сбилась со счёта. Только абортов сделала более двадцати.
   Галина Ивановна поправила под собою большую пуховую подушку. Её она кладёт на кресло, чтоб сидеть по выше и хорошо видеть улицу.
   Возле старой, разбитой кабины 'Камаза', что с давних пор лежит у дороги, остановилось двое женщин. Разговаривают. 'Кто же это?' - гадает Галина, тянется за костылём. У пожилой женщины часто в непогоду болит, слабеет левая нога. Кое-как доконыгав до окна, Уюпова брезгливо морщится: 'Пока дошла, бабы исчезли. Весна. Снег тает. Показывается мусор с дерьмом. Грязь по колено', - состроив заоконному миру обезьянью гримасу, старушка улиткой уползает обратно к креслу.
   * * * * *
   Пришёл май. Галина Ивановна покрасила свои реденькие, секущиеся пакельки в золотистый цвет и купила на блошином базарке сэкэнхэндовское бархатное малиновое платье со стразами. Косметики и украшений у старушки достаточно - целый мешок. Тенями, тушью, яркими 'кровавыми' и 'баклажановыми' помадами... дешёвыми серёжками и перстеньками... её систематически снабжают две внучки - дочери единственного сына Александра.
   Поздней весной - в мае Уюпова всегда испытывает прилив сил и, как она это называет, 'брожение крови'. Галина Ивановна начинает маниакально скупать все 'жёлтые' издания, внимательно отслеживая кто с кем из 'звёзд' шоу-бизнесса спит, что едят и носят, где отдыхают; смотрит до утра по фривольным телеканалам эротические фильмы...
   * * * * *
  - Где это вы, Валентина Петровна, такого помощника взяли?
  - Возле магазина с ним договорилась, Галина Ивановна. Его зовут Санькой. Он помогал за пиво разгружать машину со стройматериалами.
  - Когда он ваш огородец вскопает, то ко мне его направите. Мне надо соточку подготовить под мелочёвку.
  - Добро, Галина Ивановна. Направлю. Он - Санька - тихий, покладистый малый, только вот пьющий. И вам вскопает за еду и выпивку.
  - Спасибо, Валентина Петровна.
  - Не за что...
   * * * * *
  - К вечеру, Шурик, этот кусок вскопаешь?
  - Да, Галина Ивановна.
  - Можно 'тётя Галя', а лучше просто 'Галочка', - пожилая женщина блеснула жемчужнозубой улыбкой. Спасибо бывшему любовнику-стоматологу Казимиру за 'голливудские' вставные челюсти.
  - Хорошо, Галошка.
  - Вот так-то лучше. Тебя, Шурик, ждёт сытный и вкусный ужин при свечах...
   Уюпова нажарила большую чугунную сковороду картошки с луком и салом. Разделала две солёные селёдки. Поставила на кухонный стол тарелку с маринованными огурцами и помидорами. Ну и, конечно, бутылку максимки*. Зажигая церковные свечи - других, увы, не нашлось - Галина Ивановна вспомнила слова своего бывшего ухажёра - фотографа районной газеты - Эдуарда: '... Свечи, обычно, зажигают, чтоб создать романтическую атмосферу. Атмосферу загадки, тайны, волшебства. Стол накрывают в уютной комнате. На столе хорошие вина, экзотические фрукты, дорогие закуски и прочее...'
   '...У меня стол стоит на кухне, - размышляла Уюпова, - На нём простая, обычная еда и выпивка. Ну, да и хрен с ним. Главное, сама атмосфера, которую рождают зажжённые свечи. Шурик - простая душа - не знает всех этих тонкостей и, следовательно, не осудит...'
   * * * * *
  - Моего сына тоже зовут Александром. Тебе, Шурик, сколько лет?
  - Шкоро будет двадшать девять.
  - Совсем молодой, - глазки старушки умаслились, - Моему сыну уже пятьдесят два. Старшей внучке - тридцать, а правнучке - восемь... Ешь, Шурик. Ешь. Не стесняйся. Ты с кем живёшь?
  - Ш-ш мамой, тётя Галя.
  - Я же тебя, паренёк, просила звать меня просто 'Галочка'.
  - Хорошо, Галошка.
  - Уже лучше. У вас какое-то есть хозяйство?
  - Да, нет, так. Дешять курей и кожа Фея.
  - Красивое имя козе дали.
  - Да. Это мама придумала...
  Работник выпил пол бутылки максимки и порядком окосел: глаза помутнели, язык начал заплетаться, из уголка рта потекла слюна. После ещё одной рюмки его полностью развезло и он уснул сидя за столом.
   Шурик был маленького роста, в два раза тоньше Уюповой, но старушка, как ни пыжилась, ни тужилась, не могла его дотащить до кровати. Она взяла в помощники свой костыль - стало легче, но у самой постели уронила парня на пол. Грохнувшись, Саня ойкнул и пожаловался:
  - Бо-бо, баба! Ошень бо-бо!
  - Терпи, Шурик. Терпи...
   Ночью работник, мыча телёнком, кое-как поднялся с кровати и тут же сходил по малой нужде на, недавно купленный Уюповой, палас.
   '... Что армянка Роза в пойло добавила? Дихлофос? Димедрол? Куринный помёт или ещё какую-то гадость? Наверняка, добавила, раз Шурик никакой, полумёртвый...'
   Под утро у Галины Ивановны началось 'брожение крови' и она, недолго думая, залезла в постель к парню. Уюпова долго тискала, мяла, прижимала к себе Шурика... Случилось!!! Правда, было не долго - с минуту...
   - Фея, ты моя лашковая, - не открывая глаз, прошептал полусонный Санька и снова засопел.
   '... Я - фея! Иначе говоря, волшебница! - лежала в сумраке раннего утра и светилась от счастья старушка, - Киркоров младше Алки на восемнадцать лет. Галкин на двадцать восемь, а Шурик - сладкий мой мальчик - моложе меня на сорок пять ... Почти на пол века! В-о-о, как! Знайте наших, Алла Борисовна! Если мальчика баловать жаренной картошкой с салом и наливать стаканчик, другой максимки, то он будет, время от времени, заглядывать ко мне на огонёк...'
   Галина Ивановна повернулась лицом к спящему парню и, обхватив его рукой за талию, крепко, до хруста в косточках прижала к себе. Он закряхтел, толстые его губы растянулись в сладенькую улыбку: - Ф-е-е-ея! - пропел работник.
   '... Фея? Подожди. Так же козу его зовут. Да. Коза Фея. Тьфу-у-у! Он того. С козой. С кем я связалась?'
   * * * * *
  - Ты, Шурик, того... тётю Галю не забывай. Вернее, просто Галочку. Заходи. Заходи по чаще...
  - Хорошо, бабушка Галя.
  - Шурик, какая я бабушка? Я просто Галочка! Птичка певчая! - Уюпова, опираясь на костыль, свободной рукой кокетливо взбила себе причёску, разгладила малиновое бархатное платье, искрящееся стразами в лучах восходящего майского солнца...
  
  максимка* - низкокачественный спирт, разведённый водой из под крана.
  
   Январь, 2011г.
  
  
  
  
   (1-13) СОВСЕМ ПЛОХОЙ СТАЛ...
  
   ' Что же я сегодня запланировал? Тэк-тэк! Память что-то плохая стала. Надо глянуть в записную книжку', - размышлял, ковыляя из зала в свой кабинет, сухенький сутулый старичок. Он застывает у письменного стола, - 'А зачем я сюда пришёл?' - усохшей жёлтой ручкой потирает маленькую голову, напоминающую кокос с редкой, пепельного оттенка растительностью. 'Вернусь-ка я опять в зал. Может, вспомню?' - мелко семеня ножками, возвращается, - 'А-ах, да-а, записная книжка!'
   Он медленно просматривает записи, находит нужную страницу. Пробует читать, но не может разобрать слов, букв, всё сливается, - ' Надо очки взять'. Возле зеркала замечает на своём носу очки, - 'А-а-а! Вот они!' Изучает их, - 'Тэк-тэк! Это не мои. Это покойной жены. А-а-а, где мои?'
   С горем пополам, он находит свои очки. Бурча под нос, - 'Записная книжка, записная книжка...' - бредёт в туалет.
   ' Тэк-тэк! Сегодня надо позвонить Казимиру Христофоровичу. Узнать насчёт вставной челюсти', - прочитав запись, сам с собою разговаривает старик. Дрожащей рукой берёт телефонную трубку, набирает номер - короткие гудки. Звонит на протяжении всего дня - короткие гудки. Старику дурно, глазки слезятся.
   Перед сном ещё раз звонит. Набирая номер, ловит себя на том, что звонит сам себе, - 'Тэк-тэк! Целый день себе названиваю. Тэк-тэк! Совсем плохой стал...'. На сморщенном лобике выступают капельки пота.
  - Доброе утро, Христофор Казимирович... Извините старика! Добрый вечер, Казимир Христофорович! Наконец-то я до вас дозвонился... Слушайте, тэк-тэк, а зачем же я вам звоню-то? Тэк-тэк, совсем плохой стал...
  
   90-е годы. - 2013г. адаптировано.
  
  
  
  
   (1-14) ЗАТМЕНИЕ
  
   'Луиза, Вы намного старше меня, но позвольте мне, мальчишке...' - Юра Тимофеев смял лист.
   - Что я пишу! - делая порывистые движения, бубнил он, - Вы меня старше! Кто же говорит женщине о возрасте? Болван!.. - молодой человек зло метнул комок бумаги на пол, где уже белело с десяток 'снежков'. Закурил. Закашлялся. Его выворачивало на изнанку - слишком много выкурил сигарет. Уже некуда было стряхивать пепел. Жестяная баночка из под кофе переполнена окурками и горелыми спичками. Маленькая комната, слабо освещённая настольной лампой, утопала в сизом, едком табачном дыму. Юра порывисто вскочил и открыл форточку. С улицы потянуло ночным холодом, сыростью ранней весны. За окном истошно орали коты, словно Некто неизвестный собрал всех 'серенадников' в кучу и большим ржавым топором отсекал им хвосты по 'эти самые'.
   Журналистское ремесло Тимофееву давалось легко. Писал - дышал. И сейчас ему было невдомёк, почему всё никак не даётся банальное объяснение в любви, точнее в страсти, в физическом влечение к Луизе - секретарше главного редактора газеты 'Хренская правда'.
   Первый раз, когда он её увидел, то про себя, не без цинизма, нарёк женщину 'Морковкой'. Она в тот день была в длинном оранжевом, зауженном книзу плаще, а сверху, на голове - копна завитых, с зеленовато-долларовым оттенком волос. Юра сразу понял, что влип, и сравнение её с овощем было с его стороны элементарной мальчишеской самозащитой. Чуть позже из намёков сослуживцев он узнал, что Луиза Васильевна - 'стервь, каких мало'.
   Тимофеев и сам являлся случайным свидетелем сцены: Михаил Моисеевич - главный редактор газеты, положа на точёную коленку секретарши рыжую короткопалую пятерню, а на полуобнажённую грудь большую лысую голову, называл подчинённую 'Лушкой', гундосил двусмысленности. Она же щурила кошачьи зелёные глаза и растягивала в рекламной улыбке большой чувственный рот, выкрашенный тёмной, цвета гнилой вишни помадой.
   Даже тюлень, мешок с картошкой - Лялин из сельхозотдела, оттопыривая вислую нижнюю губу, намекал, что он, дескать, тоже 'собирал с Лушкой клубничку'. В коллективе поговаривали, что Луизу не раз видели в ресторане 'Голливуд' с Иваном Караваевым - новым владельцем газеты 'Хренская правда'. -Ты, Юрчик, присмотрелся бы к Ире Хорошко. Хорошая девушка. Не то, что эта старая кошёлка Лушка, - поучал Лялин, - Прислушайся ко мне, прислушайся к словам старого барбоса.
   Ирина Хорошко - тихая, пухленькая девушка с мечтательными очами и прыщавым лобиком из отдела писем - не вызывала в парне никаких эмоций, кроме желания сэкономить на пиве с сигаретами и купить ей крем от прыщей. Луиза же, женщина, которой за сорок, своим порочным-препорочным естеством, будила в нём самца. Она всем его возбуждала: был ли то кокетливый кивок головой, прищуривание глаз, поглаживание бёдер, долгое укладывание золотого крестика в ложбинку между персей...
   'Луиза, видит бог, я хочу Вас всю без остатка... Я знаю вы порочны... Простите, но к чему сантименты?..'
  - Тьфу-у-у! Дундук! Кто же женщине сразу предлагает лечь в постель и, при этом, вспоминает бога? Подпоручик Ржевский из анекдота... - молодой человек скомкал лист и метнул 'снежок' на пол. Пошарил в папке для бумаг, - Это знак с выше! Бумага кончилась. Дописался! Серьёзную статью легче написать, чем маленькую легкомысленную записку женщине...
   Отсутствие бумаги стало для него освобождением. Не раздеваясь, он повалился на диван и сразу же заснул. Форточку Юра забыл закрыть. У него зябли ноги и голова. Он всё более и более сжимался в комочек, подтягивая колени к лицу. Снилась Тимофееву всяческая чертовщина: словно он на ракете-морковке, аки баба Яга на метле, носился всю ночь над холодным, безлюдным городом Хренском... Приблизительно через час на востоке посветлело небо.
   Утром Юра сидел в своём кабинете за компьютером и всё никак не мог сосредоточиться на статье. Голова, словно с чужих плеч, горечь во рту от ночного курения.
   В коридоре послышался стук знакомых каблучков. У парня повлажнели ладони, его одолела икота...
   ОНА приостановилась у приоткрытой двери.
  - Доброе утро, Юрочка!
  - З-здравствуйте, Луиза Васильевна!
  - Ну-у-у зачем же так официально обращаться к тридцатилетней женщине, милый друг? Ты сегодня зелёненький лицом, словно кузнечик. Уж ни повлияло ли на тебя затмение солнца?
  - К-какое затмение?
  - Сегодня в три часа ночи, там где белые мишки живут, наблюдали затмение...
  - У меня з-затмение сердца, - чуть слышно вымолвил он. До последнего мгновения, не поднимая глаз, парень тупо глядел на экран компа. Поборов себя, он повернул голову, с собачьей тоской посмотрел на женщину и, словно тяжелобольной, вздохнул.
  Она бесшумно приблизилась, взлохматила парню волосы.
  - Не печалься, зайчик... Я всё поняла. Будь проще и всё к тебе прилипнет, - в Её больших зелёных глазах поднялась болотная муть, рот чуть приоткрылся, обнажив испачканные губной помадой передние резцы, - Мой Синдбад-мореход сейчас у берегов Огненной земли... Запиши телефончик...
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано
  
  
  
  
  
   (1-15) ЧЕСТНЫЙ МУЖЧИНА
  
  - Что это у тебя, Жорик, трусы наизнанку надеты? - поинтересовалась жена, заглянув в ванную, где муж перед сном чистил зубы.
  - Трусы?! - он секунды три смотрит на свой упитанный зад. На нём, в самом деле, трусы со швами по бокам, - Это, золотце моё, я заглянул в женскую общагу хлебозавода...Заглянул к одной пышечке на чаёк с пончиками... Разделся... А тут стук в дверь... Вахтёрша - старая, злобная дева...Пришлось быстренько, шустренько ретироваться... В спешке и не заметил, как труселя наизнанку натянул,.. - он подмигнул жене правым глазом, потом левым, обоими, обнажил свежепочищенные зубы.
  - Шут гороховый, однако! - Марина ущипнула его за пухлую щёку.
  
   * * *
   Марину озадачили ноги мужа, точнее, носки.
  - Почему у тебя, чудо, носки разного цвета?
  - Разного цвета?! - он округляет глаза, мгновение спустя, начинает смеяться, - Это я, солнышко моё, зашёл к жене нашего соседа Якова Репейко за щепоткой соли. Всё такое. Шуры-муры. Туда-сюда. Ля-ля-ля-тополя... И, видать, по ошибке один из его, Якова, носков натянул, - Георгий обнимает жену левой рукой, в правой бутерброд с копчёным салом. Он начинает умышленно громко чавкать, похрюкивать...
  - Сказочник! - звонко смеётся женщина.
  
   * * *
   Город Хренск погружался в сумерки. Георгий поздно возвращался с работы домой и по пути встретил родную сестру. Они редко виделись и, наверно, разминулись бы, если б ни столкнулись под ярким уличным фонарём. Брат нагнулся и церемонно поцеловал ей ручку. Она хохотнула и смачно чмокнула его в розовую маковку. Они малость поболтали и разбежались.
  
   * * *
  
  - У тебя помада на лысине. Что это значит, Георгий?
  - Помада? Ах-х, да! Встретил Светку, сестрёнку... Это она, наверно, автограф оставила, - не задумываясь ответил он, - А где свежая газета, что я покупал?
   Марина побледнела, потом покраснела, мгновение спустя пошла пятнами. Сузила по-кошачьи зелёные глаза, порывисто схватила пачку свёрнутых в рулон газет и...
  - Чу-до-вище-е-е! Чу-до-о-о..! - она наотмашь хлестала газетами мужа по холёным щекам, по лысине, ставшей бардовой...
  
   * * *
   Этой ночью они спали в разных комнатах. Марина за стеной долго с подвыванием всхлипывала, шмыгала носиком. Он - долго ворочался с боку на бок, несколько раз вставал и курил, пока ни стал кашлять и ни почувствовал горечь во рту.
   'Ничего не понимаю. Я всегда говорю правду и только правду. И за неё, святую, всегда страдаю. Меня дедушка учил говорить правду. Надо заметить, редкий кобель был... ещё тот... Всё же я честный человек. Да, честнейший'.
   Через минуту-другую из Жориной комнаты пошёл волнами 'тракторный рокот'.
   Утром Георгий и Марина проснулись в одной постели. Она его дёргала за пенис и кокетливо звала 'противным шалунишкой'...
   90 годы - 2014 г. - адаптировано.
  
  
  
  
   (1-16) ПРИВЫЧКИ
  
   В тесной кухне-хрущёвке сидят и пьют кофе хорошенькая девушка Жанна, в том возрасте, когда уже пора выходить замуж, и дородная женщина в зелёном кудрявом парике - тётя Фаина, для домашних - 'Фаня'
  - Воздух у вас, тётя Фаня, тяжёлый на кухне, - робко заметила девушка.
  - Это от того, Жаннет, шо мой Петручио тридцать лет коптит здеся 'Примой'... Да-а-а! Он постоянен в курении. Дымит только 'Примой'. Да-а-а! И пьёт только водку. Постоянен. Постоянство - признак морально устойчивого человека. Если же это животное, то есть мужчина, - назидательно продолжает тётя Фаня, - курит у всё, шо попадёт в роту, пьёт так жесь, то он, поверь бывалой женщине, кабель кобелём... Он женщин, нашу сестру будет менять, как носки. По лысине тожь, умные люди говорят, можно определить кобеляку. Если плешь спереди - гулят с умом, сзади - без ума, дурень, тоже кобель. Если же волосат - знать пай-мальчик. Ни муж, а ангел белокрылый. На своё щасте - Петручио пожаловаться не могу...
   Они с минуту молча пьют кофе.
  - У тебя, девочка моя, как с Сержем?
  - Хорошо! Ходим в театр... Дарит цветы... Недавно в ресторане 'Голливуд' были... Внимательный, ласковый...
  - Ва-а-ау! Любишь его?
  - Да, тётя Фаня. Очень нравится он мне...
  
   * * *
  - Выпьешь чего-нибудь? Чуток? - спрашивает у Жанны Сергей, - молодой мужчина с голливудской улыбкой.
  - Да, немножко, с ложечку, - отвечает она, заглядывая в бар. В баре бутылок двадцать: коньяки, водки, ликёры, вина - сухие, креплёные, шампанское... - Ты только угощаешь или сам всё это пьёшь?
  - И угощаю, и сам пью. Пить постоянно что-то одно надоедает... Тебе не нравится выбор?
  - Н-нравится... Дай сигарету!
  - Ты же не куришь.
  - Да. Не курю. Балуюсь.
   Сергей, с нежностью придерживая Жанну за талию, ведёт её к полке с сигаретами. ...Американские, английские, французские, болгарские... и 'Беломорканал'...
  - Ты только угощаешь или сам тоже куришь разные? - спрашивает девушка, чувствуя тошноту.
  - Да, курю разные. Одни и те же надоедают. Хочется новых ощущений, нового кайфа! Привычка!
  - Привычка?
  - Да, Жанна!
   Молодой человек угощает её тонкой длинной сигаретой, подносит зажигалку. Комната наполняется ароматом хорошего табака. Жанна делает несколько лёгких затяжек, закашливается, бледнеет, на лбу выступает бисер пота.
  - Тебе плохо, Жан? Идём, приляжешь в кабинете моего отца...
   Жанна несколько минут лежит на диване. Ей становится легче. Приподняв чуть-чуть веки, видит над громоздким дубовым столом портрет какого-то дядьки. Он полностью, до блеска лыс, с огромными пышными усищами и по-рачьи выпученными оловянными глазами.
  - Тихий ужас! Кто? Кто это? - испуганно спрашивает она.
  - Это мой прапрадед. Пётр Петрович Педрило! - важно изрёк Сергей, - Воевал вместе с легендарным батько Махно...
  'Значит, прапрадедушка гулял с умом и без ума. Серёжа, наверно, в него. Вон уже залысины спереди... Значит, гуляет от меня с умом... Боже, как гадко, низко и противно...'
  - Я ухожу! - слабым голосом говорит она, - Ты мне больше не звони...
  - Что случилось, Жан? Что? - молодой человек готов встать на колени, расплакаться.
  - Прощай навсегда! Прощай, Серж!
  - ???
  - Видишь ли, красавчик, видишь ли, мой мальчик, мне всё быстро надоедает. И ты надоел. Такая, вот, привычка...
  
   * * *
   Вечером Жанна, тётя Фаня и её плюгавенький муж Петя сидели перед телевизором и пили чай с бубликами. Петя постоянно кашлял - мешал смотреть бразильский сериал 'Хуан и Хуанита'.
  - Шо-о-о ты, старый мухомор, раскашлялся? Иди у кухню и там кашляй!
  - Да вот, 'Примы' не было в магазине и я взял 'Беломор'. И сразу же кхе-кхе. Аритмия у меня на другое куриво! Во-о-о!
  - Не аритмия, а атрофия, Петручио!
  - Аллергия, - поправила родственников Жанна.
  - И тошнит меня. Жуть как тошнит, - пожаловался мужичок.
  - Шо-шо-шо-то съел?
  - Да нет, водки моей 'Распутинки' не было, так я взял пузырь крепляка*. Выпить-то хочется. А от этого 'компота' живот пучит. Извиняй, Жанночка, того и гляди обделаюсь. Ик-ик-ик! Аритмия!
  - Вон у кухню! Тамось кашлять, икать и пукать будешь...
   Петюнчик тихо, бочком-бочком вышел из комнаты. Время спустя в воздухе едко запахло луком.
  - Запах знакомый. Неприятный, - закрывая пальцами носик обронила Жанна.
  - Это Петручио голову луком натирает, чтоб не полысеть...
   Жанна бледнеет. Падает в обморок. Тётя и дядя бестолково носятся вокруг неё. Проветривают комнату, поят девушку валерианкой, суют под нос флакон с нашатырным спиртом, охают, вздыхают, причитают...
  - Шо-о-о с тобой моя краля? - пыхтит, словно паровоз, перепуганная тётя Фаня. Зелёный её парик сполз на бок.
  - У-у-у меня, кажется, рождается привычка. Привычка - жить своим умом,- тихо, но твёрдо говорит девушка. Закрывает глаза. В них влага...
  
   Крепляк* - дешёвое креплёное вино.
  
   90 годы - 2014 г. - адаптировано.
  
  
  
  
  
  
  2 - КОМИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  
  (2-1) МАРТ
  
   Был март. Был вечер. В ста шагах от центральной хренской библиотеки, возле с верхом наполненного мусорного контейнера, заглотнув тухлый селедочный хвост, утробно горланил молодой беспризорный кот. Это был его первый март. Он не знал, что с ним происходит. От избытка сил, соков, в нем бродивших, он уже сделал с десяток кругов вокруг бака, пугая маленькую, подслеповатую старушку, рядом торгующую семечками. Возле контейнера размашистой походкой 'солдата революции', чуть сутулясь, прошла, точнее, пролетела девушка на тридцать четвертой весне. Назовем ее Милой. Она зашла в библиотеку, минуту спустя туда же ввалился мужчина на тридцать втором году жизни. Он - невысок, на треть головы ниже нашей героини, мешковат, на большой круглой голове еще осталось немного рыжих волос. Пусть он будет Геной.
  
  - А-а, справочник по кактусоводству вы еще подержите у себя, - вычеркивая в карточке принесенные книги, обратилась к Миле библиотекарь (допустим, Октябрина Сидоровна) - боевитая, остроглазая старушенция с мальчишеской прической, крашеной в розовый цвет.
  - Да, если можно, - тихо пролепетала девушка.
  - Вы выращиваете кактусы?
  - Да, это мое хобби... Еще и фикусы.
  - Фикусы? Что вам сегодня дать?
  - Если можно, 'Джейн Эйр'.
  - Можно, конечно, но вы эту книгу берете уже восьмой или девятый раз. Сейчас принесу... А-а, вам что, молодой человек? - поинтересовалась Октябрина Сидоровна, сначала услышав покашливание, а потом заметив переминающегося с ноги на ногу и мнущего в руках кепку Гену.
  - Мне... кхе-кхе... Е-если мо-ожно, что ни-ибудь по-о а-астроло-о-гии-и... кхе-кхе, - заикаясь, с большим усилием выдал он.
  - Хо-ро-шо! - Сидоровна, резво семеня короткими ножками - сея каблучный стук, скрылась в хранилище.
   Глядя в Генину карточку, Октябрина Сидоровна со святой невинностью в очах поинтересовалась:
  - Вы муж и жена?
  Мила побледнела. Быстро сняв очки, стала их усердно протирать белоснежным платочком. Гена, насупившись, пошел пятнами. Прокашлявшись, задал встречный вопрос:
  - С-с-с че-его вы-ы-ы взя-яли-и-и-и?
  - Она Курочкина, а вы Петухов!!! - 'выстрелила из гранатомета' библиотекарь.
  Читательница - прыщавая, худосочная девица, рывшаяся в книгах, на удивление громко и хрипло заржала...
  Мила, не расписавшись за книгу, выскочила из библиотеки. Гена побагровел. Хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал, махнул рукой и следом за Курочкиной вышел на улицу.
  - Не-е обра-ащайте-е внима-ания! Пу-у-устяки! - сказал он Миле. - Вы-ы где жи-и-иве-ете?
  - В микрорайне Слухово-Гавкино, - успокоившись, ответила она.
  - На-ам по пу-ути. По-огода-а хо-ороша-ая.
  - Да, сегодня был такой чудесный солнечный день. До 8 Марта еще несколько дней, а уже подснежники продают...
  - Про-ошлая зи-има была-а холодна-ая. А э-эта тепла-ая.
  - Да. У нас батареи чуть теплые, а температура в квартире двадцать один градус... Когда солнечно на улице - на душе весна, а когда пасмурно - сердце инеем покрывается...
  - О-о-о! Ка-а-ак вы кра-асиво го-говорите.
   Мила от Гениных слов потупила глаза.
   Они проходили возле мусорного бака... Молодой кот, наш старый знакомый, ухаживал за холеной, по всей видимости, домашней кошечкой. Он был неуклюж. Дама его сердца снисходительно-брезгливо принимала ласки. На краю бака сидел старый, толстомордый котяра с порванными ушами и равнодушно глядел на бренный мир единственным неморгающим бандитским оком.
  Молодые люди увидели кошачью свадьбу и смутились. Мила - вымученно улыбнулась. У Гены - покраснели уши. Откашлявшись, он сказал:
  - М-мне жа-а-аль бездо-о-омных жи-и-ивотных.
  - Мне тоже, - поддержала она. - Многие берут животное домой. Ту же собаку или кошку... Когда они маленькие - это забава, игрушка, а вырастут - выгоняют на улицу.
  - Д-да. А-а они ве-едь так привы-ыкают к ххозя-яну.
  - Да. Они очень сильно переживают это. Я даже видела собаку со слезами на глазах... Она была породистая. Видно, потеряли. Глаза умные-умные. Могла бы говорить - адрес бы свой домашний сказала...
  - Курить есть?! - окликнул Петухова малолетка, стоявший в обнимку с девчушкой на обочине. Гена остановился и достал сигареты. Паренек вразвалочку подошел.
  - А две можно? Еще ей.
  - Мо-ожно.
  - А спички?
  - Н-на.
  Подростки закурили.
  - Еще совсем дети, а уже курят, - с сожалением сказала Курочкина, когда юная парочка скрылась в темноте.
  - Я-я не-е люблю, ко-огда де-евушки-и ку-ку-курят.
  - Я тоже. И юноши тоже. Зачем вы курите? Это же так вредно!
  - При-привычка.
  - Курение - это бытовая наркомания! Бросайте. И чем быстрее, тем лучше!
  - Я-я по-по-постараюсь.
  - Ну, вот я и дома, - они остановились у подъезда девятиэтажки.
   Темень. Невдалеке тускло подмигивал фонарь на кривом столбе.
  - Сэ-эр, купите даме цветок любви! - из мрака вынырнул пьяненький неряшливый мужичок с длинным женским желтым шарфом на тощей шее. Его покарябанная физиономия была важной и торжественной. Чахленький тюльпанчик-заморыш в дрожащей руке мужичка имел вид вопросительного знака. Петухов выпятил вперед грудь, нахмурился. Мила стала усердно протирать платочком очки...
  - Сэ-э-эр, купите прекрасной даме эту редкую дивную розу... На носу, сэ-э-эр, 8 Марта. Сделайте царский подарок, сэ-э-эр... Не жлобьтесь, - канючил неизвестный в женском шарфе с кисточками и бомбончиками, - или дайте свободному художнику Степану, меж корешей Стакану двадцать пять рублей на гранчак доброго самопляса.
  Гена достал из кармана горсть мелочи и протянул попрошайке. Тот двинулся к фонарю считать деньги. Мгновение спустя вернулся.
  - Здесь, сэ-э-эр, только сорок восемь рябых. Дайте еще два. Будет на два стакана доброго самопляса...
  - На-на-наглеешь, дядя, - Гена выгреб остатки.
  - Благодарю, благородный человек. Вы так добры, а дама вашего сердца так прекрасна. Чисто Венера Боттичелли...- неизвестный с цветком раскланялся. Подумав, добавил: - Поцелуйтесь, пожалуйста... Доставьте художнику удовольствие...
  - Иди спать! - не заикаясь, рыкнул Гена.
  - Пардон-пардон! Я все понял. Удаляюсь... А, да, забыл, - он протянул Миле цветок, при этом успел чмокнуть ей ручку.
  - ВОН!!! - медведем рыкнул молодой человек.
  Проползла долгая минута. Они молчали.
  - Мне пора... Как вас зовут?
  - Ге-геннадий Ми-михайлович.
  - Людмила Сергеевна, - они крепко пожали друг другу руки, - Спасибо за цветок. - Она порывисто поцеловала его в щеку, чуть не уронив очки. Уже собралась бежать, но Петухов схватил ее за локоть и крепко, по-мужски прижал к себе. Стал неумело целовать... Она обмякла. Тихо ахая и томно вздыхая, шептала:
  - Я, я никогда не целовалась с мужчиной... Пустите меня, Геннадий Михайлович! Пустите. Мне в восемь надо быть дома... Гена!!! Я всегда в восемь дома. Пусти. Мама с бабушкой будут волноваться, а у прабабушки еще криз случится... Геночка...
  * * *
   На 8 Марта Гена подарил Миле редкий кактус с длинными-предлинными колючками. Он вот-вот должен был дать редкий цвет. Будучи астрологом-любителем, Петухов вычислил по звездам, что они с Курочкиной идеально созданы друг для друга.
   Через месяц пчелиным роем гудела свадьба. Тамадой была само собой заводная, шабутная библиотекарь Октябрина Сидоровна.
  ...Через год у молодых родился мальчик крепыш. Они - мама и папа, ласково его зовут Цыпленочком...
   90 годы - 2013г.- адаптировано.
  
  
  
   (2-2) ГОРОСКОП НА АПРЕЛЬ
  
   Стас Колбасов - мужчина похожий на Ленина, в возрасте Иисуса Христа, редактор газеты "ИК" (Газета была названа по инициалам учредителя, Ивана Караваева) - находился не в духе. Еще год назад в "ИКе", кроме Стаса, работали корреспондентом - Саша и компьютерной наборщицей ( по совместительству корректором ) - Маша, трудился в одном лице уборщиком и сторожем хромой дядя Вася.
   Но после того как в городе Хренске прошли выборы в депутаты, местный "олигарх" Иван Караваев потерял интерес к газете. Она была еженедельной, стала же выходить раз в месяц. Караваев всех уволил, оставил лишь Стаса, который теперь был и редактором, и корреспондентом, и фотографом, и корректором, и верстальщиком, и компьютерным наборщиком, и распространителем, и сторожем, и уборщиком...
   Иван Иванович Караваев, ковыряясь в носу коротким, волосатым мизинцем (другие пальцы не влезали в ноздри) сообщил Колбасову, что он отказался от услуг астролога Дианы Робертовны Альдебарановской, беззубой старушенции, похожей на маленькую обезьяну. Поковырявшись тем же мизинцем в зубах, ушах, почесав маковку... хозяин газеты, смачно харкнув на пол, добавил: - Теперя, Стасиус-колбасиус, ты будешь стряпать гороскопы... Ты же у нас и молодец, и огурец, и писец, и швец, и жнец и на там-таме игрец...
   Стасик сначала скис, но, заглянув в ближайшую забегаловку-выползаловку и выпив двестипятьдесят грамм водки, сел писать астрологический прогноз. На носу был апрель и Стас лил на бумагу всё, что рождал в муках его уставший и опьяненный алкоголем и весной мозг:
  
  ОВЕН... В апреле вы взгляните на старые проблемы по-новому, как баран на новые ворота. Ваше созвездие на апрель - Альдебаран...
  
  ТЕЛЕЦ... Весь месяц вас будут возбуждать красный цвет и его оттенки. Если вы демократ, то вам при виде красного знамени захочется в него высморкаться.
  
  БЛИЗНЕЦЫ... Женщина близнец может родить тридцать первого
  апреля сиамских близнецов... Так показывает Марс в кубе.
  
   РАК... У вас начнется движение назад. Доходы малы, но не падайте духом - на безрыбье и рак рыба...
  
  ЛЕВ... Самое время женщинам-львам отпускать длинные волосы - гриву, плешивым мужчинам-львам приобрести парик...
  
  ДЕВА... Если вы старая дева или ДЕВ, то, вероятно, что в апреле, особенно первого числа, выйдете замуж или женитесь... Так показывают звезды и голубая луна.
  
  ВЕСЫ... Весь месяц вас будут обвешивать в магазинах и на базаре. Купите десяти килограммовую гирьку и носите ее с собой. Это ваш талисман на апрель месяц...
   Вы приобретете вес в обществе пропорционально весу тела. А поэтому ваш девиз: 'Мучное и сладкое и днем и ночью'
  
  СКОРПИОН... В апреле вас многие будут принимать за рака. Вам это на руку...
  
  СТРЕЛЕЦ... Не влезайте ни в какие аферы, а то к концу месяца начнете "стрелять" у прохожих сигареты и мелочь на пиво... Так показывают звезды, а звезды, в отличие от кандидатов в депутаты, не лгут...
  
  КОЗЕРОГ... Мужья-козероги приглядывайте за своими женами. Апрель все-таки, весна.
  
  ВОДОЛЕЙ... Если вы политик любого ранга, то будете лить воду (имеется ввиду словесную) в течении всего месяца. Наобещаете всем золотые горы, небо в алмазах, китайские кроличьи шапки, бесплатные туалеты с хрустальными унитазами и экскурсию на Луну... Может потечь сливной бачок в туалете. Так показывает Венера...
  
  РЫБЫ... Рыбы будут пилить своих близких, как рыба-пила. Весь месяц на вас будут косо глядеть коты и кошки, особенно соседские... Не ешьте карасей в сметане - можете подавиться...
  
   Стас Колбасов долго думал как подписаться под гороскопом. У Дианы Робертовны был псевдоним - Афродита. Наш журналист был удивительно скромен. Он вывел - Соломон.
  
   После выхода газеты в редакцию позвонил мальчик и сбивчиво поблагодарил: ---Здрасти! Я Эдик! Белокобыльский! Хороший у Вас гороскоп. По нему меня ждали деньги. Все сошлось. Дома в книжке "Преступление и наказание" я нашел тысячу рублей и всю неделю пил "Колу" и трескал шоколад. А потом выяснилось, что это деньги папика. Папик поначалу мне чуть уши ни оторвал, но потом простил. Только попросил, чтоб я маме про его заначку ничего не говорил... Хороший у Вас гороскоп!!!
  
   В середине апреля в редакцию вползла древняя старушка с клюкой. Она, видно страдая тяжелой формой склероза, забывая нужные слова и делая долгие паузы, шамкая вставными челюстями, сообщила: - Вы, мол... молодой ЩЕЛОВЕК, ПООБЕЩАЛИ мне, в апреле выйти ША... ШАМУЖ. Я Маргарита Ануфриевна. Для подружек и ДРУЖЕЙ - Королева Марго. Я дева по ГОРОШКОПУ. Так вот ко мне ПО-ШВАТАЛШЯ ЩЕЛОВЕК! ШПАШИБО ШИНОК!..
  
   А в конце месяца Колбасову позвонила женщина. Судя по голосу - бальзаковского возраста. Сексуально вздохнув, она затараторила: - Наконец-то, господин главный редактор, апрель заканчивается. Я по гороскопу - Весы и, следовательно, купила себе гирю. Но десятикилограммовую не нашла. Поэтому весь месяц носила с собою две пятикилограммовых. Если бы вы знали, господин главный редактор, сколько я пакетов испортила, сколько денег на них выбросали. Гири, делая дырки с кулак, постоянно выпадали из пакетов. Но я приспособилась. Теперь я их, гири, ношу одновременно в десяти пакетах. "Принцип матрешки"! Понимаете, господин главный редактор? А вы, кстати, Станислав, женаты? - спросила она шепотом и учащенно, шумно задышала в трубку...
  
   Колбасов стал делать гороскопы в каждый номер газеты. Как вы понимаете, писал он их от фонаря, высасывал из пальца. Но, может быть, у нашего героя был дар провидца, пророка?.. Его астропрогнозы стали путеводной нитью для многих...
  
   Приблизительно через год газету "ИК" закрыли. Но Стас Колбасов ничего не потерял. Он уехал в столицу. Там он составляет астрологические прогнозы для сильных мира сего. Также он в совершенстве гадает на картах и кофейной гуще, на воске, курином помете, лошадиных 'яблоках', коровьих ' лепёшках' и прочем дерьме. Если очень честно говорить, гадает на всём и вся. Талантище. Да уж-ж-ж.
  
   90-е годы - 2013г. - адаптировано.
  
  
  
  
  (2-3) ГОД ЖИЗНИ
  
   ЯНВАРЬ... Классно встретили Новый год. Давно так не гудели. Жена наготовила большую кучу блюд. Выпивки-море! Отмечали в семейном кругу. Ели-пили-спали-ели-пили-спали-сра... Я - Лёня Лопушков - сверхгенеальный мыслитель всея вселенной начал встречать Новый год с Камчатки и далее по всем часовым поясам. Закончил Калининградом... Жена Клава, взвесившись, расстроилась. Она за праздники поправилась на пять килограммов. Говорят, что вёл я себя интеллигентно. Мелочь - подмигивал, лез обниматься к пропробабушке жены. Два соседа (по очереди ) набили мне морду. Двухлетний племянник начал говорить слово "Щука". Букву "С" он пока не выговаривает...
  
  ФЕВРАЛЬ 23... Купил бутылку водки. В подъезде - мрак. Оступился и разбил ценный сосуд. Всю ночь не спал, много курил, сердце разрывалось. 24 вышел покурить на лестничную площадку. Решил поздравить соседа-музыканта с мужским праздником. Он пригласил к себе. Пили домашнее вино из апельсинов и слушали какогото Баха. Спорили о том - есть ли жизнь на солнце. Бах знатно играет на губной гармошке. Он не хуже дуэта "Руки вверх". Хороший человек сосед - музыкант. Скорее бы весна!
  
  МАРТ 8... Клава дала деньги на цветы. Купил любимой тюльпанчик с пальчик. На оставшиеся деньги выпил восемь кружек пива. От пива я добрый. Помыл и натер гуталином жене и теще сапоги.
  
  АПРЕЛЬ... После длительного пребывания у родителей в Редькино нащупал на голове две маленькие шишечки. Очень чешутся.
  
  МАЙ... Сегодня наблюдал свою намечающуюся плешь при помощи двух зеркал. Вот если бы можно было пересадить волосы "оттуда" на голову. Перед сном заставляю жену массажировать плешь моей головы. Хрюкаю от удовольствия.
  
  ИЮНЬ... В ванной уже валяется более десяти пар моих грязных носков. Зелёных в красную крапинку. Духман! Нет слов. Каждое утро, когда чищу зубы, опрыскиваю их жениной французской туалетной водой. Клава не подает вида. Когда кончится вся парфюмерия в доме, психану и постираю сам. Пусть жене будет стыдно. Да, и без духов останется. Сама ВИНОВАТАЯ!
  
  ИЮЛЬ... Жара жуть - мозги плавятся. Пью квас вёдрами. Забился мусоропровод. Все соседи ссыпают мусор под люками. Вонища, черви, зелёные мухи, грызуны... Фу-у-у-у! Уборщица, странная женщина, подняла крик, всем звонит, пинает ногами двери, вместо "здрасти" - "пошли вы все на..." Заставляет убрать. Но у нас в подъезде живут чисто интеллигентные люди: врачи, банкир, музыкант, полицейские, фарцовщики, дядя Тимофей с мясокомбината, ну и я само собой. Все наотрез отказываются убирать. Считают это ниже своего достоинства... Скорее бы зима. Мусор бы замерз - ни запаха, ни живности не было бы.
  
  АВГУСТ... Был у меня вчера в гостях друг детства Толян Тройкин. Он классный водило, таксист. Квасили. Выпили две бутылки водки под пиво и сырок "Дружба". Я Толяну сказал: - Мой дом - твой дом, моя бутылка - твоя бутылка, моя жена - твоя жена. Клава загадочно улыбнулась. Мент Мусорский с третьего этажа не прав!
  
   Видел свое прежнее увлечение. Я был в солнцезащитных очках - не узнала. Она торгует воблой и семечками возле пивбара. Стих в прозе, посвященный ЕЙ: ' Скоро осень. Падают листья с дерев. Падает волос с моей головы. И, быть может, на прощанье моя зеркальная плешь пошлёт солнечный зайчик в твои осенние очи и они вспыхнут на мгновенье далёкой, забытой, чокнутой на всю башку, весной.'
   Скорей бы осень. Жара достала.
  
  СЕНТЯБРЬ... Завтра именины у Клавы. Три дня хлопочет на кухне - готовит. Я ей помогал: сменил в туалете перегоревшую лампочку и вынес мусор. Лежал на диване, пил пиво и глядел всё подряд по телику. Вечером, перед сном, рассказывал ей, как живут и размножаются китайцы. Она не дослушала. Захрапела. Как я устал!
  
  ОКТЯБРЬ... Стоя в длинной очереди за живыми карасями из Редькино, занимался воспитанием мальчишки, надувающему розовые пузыри из жевательной резинки. Он влез без очереди. Из него может получиться большой человек, большой начальник. Жуть, какой упрямый и шустрый, хоть и туповатый. Замучил насморк.
  
  НОЯБРЬ... Жена оставила мне тесто. Попросила испечь пирожки с картошкой. Я - оригинал! Испёк с хлебом. Клава как-то странно на меня посмотрела. Странная женщина моя жена. У тёщи на балконе плохо несутся куры.
  
  ДЕКАБРЬ... У меня, любименького, был день рождения. Клава мне строила глазки, шептала на ухо ласковые слова, целовала в засос мою намечающуюся плешь. Танцуя, прижималась всем телом. Когда все гости, наконец-то, ушли, она села ко мне на колени и, применяя физическую силу, положила мою руку на свою подушкоподобную грудь... "Так она может вести себя с любым другим мужчиной"... - с тоской подумал я и устроил ей "варфаламеевскую ночь" с битьем посуды... Соленые огурцы закончились. С ними и живительный рассол. А на синем носу уже красноносый Новый год Да-а-у-у-ж-ж...
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано.
  
  
  
  (2-4) НЕЗНАКОМЕЦ
  
   В микрорайоне Слухово-Гавкино города Хренска три года назад был сдан двенадцатиэтажный дом о шести подъездах. Бабушки-пенсионерки первого подъезда к сегодняшнему дню знали практически всё о каждом жильце своего подъезда: место работы, доходы, любовные и дружеские связи, генеалогическое древо, пикантные мелочи...
   Как-то вдова старшего прапорщика Клавдия Ивановна и её подружки, в ожидании тристодевяностоседьмой серии очередного бразильского сериала 'Хуан и Хуанита', сидели на лавочке и лузгали семечки. И тут (это было в пятницу, тринадцатого числа, в полнолуние) в их подъезд вошёл импозантный мужчина с лысой головой и пышными рыжими усами в длинном, до пят чёрном кожаном пальто.
  - ХТОСЬ ЭНТО? - поинтересовалась восьмидесятидевятилетняя Аврора Дормидонтовна.
  - Да, кто это? Никогда раньше не видела, - отозвалась Клавдия Ивановна и расстегнула змейку на красной спортивной куртке.
   Никто из девяти бабулек не мог ничего сказать.
   На протяжении двух недель 'кудрявый' в определенное время заходил в их подъезд. Когда он выходил никто не видел. Это стало интриговать пенсионерок больше, чем их любимые сериалы. Они только о незнакомце и судачили. Потеряли сон и аппетит.
   - Он, наверно, ходит к Любке из двадцать пятой квартиры.
   -Кто?
   - Кто-кто?! Кобзон в кожаном пальто!
   - Нет. У Любки Балаболкиной чернявый Карлен. Мясник.
   - А, может он снимает здесь квартиру?
   - Навряд ли. Скорее всего он ходит к своему незаконнорожденному сыну. Васька из двадцать девятой на него похож.
   - А МОЖЕТЬ ВИН ШИПИОН? - подала голос Аврора Дормидонтовна.- ИЛИ МАНЯК? НАХЛАКАБЛУЧИВАТЕЛЬ! А-АС?
  - Всё может быть. Давойте-ка я позвоню Вере. Она живёт на десятом этаже. Она должна знать...
   После сериала Клавдия Ивановна позвонила Вере. Но подружка, знающая всё и вся о жильцах четырёх верхних этажей, не нашлась, что и ответить.
   Не выдержали бабульки и остановили таинственного незнакомца.
   - Вы, что? Где? Когда? - спросила самая бойкая, шустрая и нахрапистая Клавдия Ивановна.
   -А, чо? - улыбнулся в усы мужчина в кожаном пальто.
   - Да, так как-то, не по-соседски, - ответила Клавдия Ивановна.
   -Через магазин!
  - Чо-чо-чо?
  - Бутылка коньяка с закусью и получите секретную информацию.
  - А-а, так, как-то так, нельзя?
  - НИЗЯ! - подмигнул рыжеусый.
   С апрельской пенсии бабушки сбросились по тридцать рублей и купили бутылку коньяка, баночку шпрот и "рогалик".
   Тринадцатого апреля девять бабулек и импозантный незнакомец сидели в зале квартиры Клавдии Ивановны. Женщины баловались чайком, а 'мистер Х' допивал коньяк и доедал рыбку.
  - Вы, что? Где? Когда? - нарушила тишину хозяйка квартиры. Мужчина выпил последнюю рюмку, занюхал кусочком булочки, вытер платочком рот, руки и сказал:
  - Я Михайло Мусорский. Старший прапорщик полиции.
  - Вау-у! - воскликнула Клавдия Ивановна, - У меня муж тоже был старшим прапорщиком. Умер. Подавился тушёнкой. Я теперь вдова, - тучная женщина в красном спортивном костюме всхлипнула и пустила слезу.
  - Сочувствую. Так вот, живу я, бабочки, в последнем, то бишь в шестом подъезде, а лифт у нас не работает. Вот и поднимаюсь на вашем. Далее иду по крыше к себе на двенадцатый этаж, домой...
   Одни бабульки покраснели, другие побледнели, Клавдия Ивановна пошла пятнами, а у Авроры Дормидонтовны выпала вставная челюсть.
  
   90-е годы - 2013г. адоптировано
  
  
  
  
  (2-5) СТАРШЕНЬКИЙ
  
   Лёня Лопушков - мужчина средних лет с благородной сединой в косичке, бородке клинышком и намечающейся плешью - мыча трехаккордовый мотив, сидел у большого зеркала и выдергивал пинцетом волосинки, высовывающиеся из ноздрей.
  - Оё-ёй! - время от времени капризно вскрикивал он.
   Закончив процедуру с носом, он в удовольствие выпил рюмочку домашнего самогона, закусил румяным пончиком с яблочным повидлом и принялся приводить в порядок ногти набором пилочек, щипчиков. Когда Лёня обрабатывал ноготь мизинца левой руки, в дверь позвонили. Поправив цепочку с кулоном на груди и коснувшись массивной золотой серьги в ухе, он не торопясь отправился открывать дверь.
  - У-у-ух! - в коридор, вместе с осенней сыростью и терпким запахом палого листа, ввалилась Жена Лопушкова - Клавдия - низенькая и толстенькая, без намека на талию, как пасхальный кулич, женщина. В обеих руках у ее были огромные, раздутые авоськи.
  - Как ты тут Ленчик? Кушал чо-то?
  - Не-а-а!
  - А-а, чо так, котик? Полный холодильник всего, только разогреть надо было...
  - Разогревать? Еще чего!
  - Ну, я щас, зайчик. Потерпи.
  - Ладно, уж, потерплю...
   Накормив и напоив мужа, Клавдия усадила его к себе на колени и, целуя в маковку, стала расспрашивать: - Как ты тут, мой старшенький? Не скучал? Чем занимался, мой золотой?
  - Да так. Мыслил, как всегда. Когда утром сидел в туалете, меня посетила гениальная мысль!
  - Какая же, мой бриллиантовый?
  - Э-э, в отличие от мужчин среди женщин импотенты не встречаются...ВО!
  - Ты у меня такой умненький-умненький, прям как Боренька Бурда. Чем еще занимался, моя радость?
  - Писал труд всей своей жизни 'Жизнь жить - не леденец сосать!' Сейчас заканчиваю девяносто восьмую общую тетрадь, Заметь, бумагу экономлю - пишу мелким почерком.
  - Вот закончишь, мой свет, и шнобельскую премьеру отхватишь!!!
  - Нобеля. Да, уж. Мой труд покрепче 'Капитала' Маркса будет...
  - Я, моя душа, сынков наших: Казимира, Дормидонта и Африкана отправила к бабушке в Редькино, чтоб тебе творить не мешали.
  - Это мудро, женщина.
   Даже самые надежные и отлаженные механизмы и машины дают неожиданный для механика сбой. Такой же сбой случился с Клавдией Лопушковой - большой труженицей, занятой на дюжине работ: шитье, вязанье, вышивание 'крестиком', жарка и продажа пончиков с повидлом, гадание по руке, приготовление и оптовый сбыт самогона, охрана детсада 'Петушок', подработка грузчиком на хренском мельзаводе... Она уже давно содержала мужа и троих сыновей балбесов. Так вот, может быть соседка что-то ляпнула, может, лучшая подруга позавидовала безбрежному счастью Клавдии и оговорила ее мужа, очернила голуба белокрылого, но наша труженица - надо сказать, болезненно ревнивая - одним поздним, хмурым вечером пришла домой вдрызг пьяной и, ругаясь, как последняя шалава с последней помойки, жестоко избила нашего мыслителя и выбросила его в ближайший мусорный контейнер.
  * * *
   Но мир не без добрых людей. Леонида подобрала служанка одной богатой, молодящейся старухи.
  - Ты кто будешь? - спросила 'находку' бабулька, кокетливо поправив на лысой голове пышный зелёный парик.
  - Я мыслитель! - гордо ответил Лопушков.
  - Диоген жил в бочке, а ты в мусорном баке?!
  - Это недоразумение!
  - Угодишь мне голубчик, как мужчина - будешь сыт и пьян, - плотоядно оскалилась двумя рядами золотых фиксов хозяйка. - Не угодишь - вернешься туда, откуда тебя вытащили, - хищно блеснула хрычовка вставным стеклянным оком.
   Но на новом месте Леня не задержался. Хозяйка застала нашего героя за изучением географии тела молоденькой служанки. Два меднолобых молодца на советь отколбасили Лопушкова, засунули в мешок и отвезли на городскую свалку.
  * * *
   По огромному вещевому рынку Хренска шли двое бомжей: впереди мужчина с трехцветной клокастой бородой и песьими глазами, сзади - маленькая, сутулая женщина с лиловым отечным лицом.
  - Хапай тару, Итнимгент, клятый, - хрипло рыкала она на напарника и вяло пинала его острой коленкой под зад.
  * * *
   Прошло три года, три месяца и три дня. Как-то нежным майским вечером Клавдия Лопушкова, допивая седьмую чашку чая, грустила у окна. И тут к стайке машин, понуро стоящих во дворе многоэтажки, подкатил белый шестисотый 'Мерседес'. Из него вышел, подобно заморскому принцу, седовласый мужчина в белой тройке с огромным, на килограммов пять-шесть, букетом белых роз. Он, явно нервничая, пробежался глазами по окнам дома и ошалело уставился на Клавдию.
  - Кла-а-а-ва-а! - заревел белым медведем он.
   Стол ломился от закусок и напитков. За ним сидели мужчина, женщина и трое их сыновей.
  -...Я собирал на рынке бутылки. Потом торговал гигиеническими прокладками. Потом нижним бельем. Потом постельным. А теперь! А теперь у меня предприятие по производству мягкой мебели... делаю вместе с итальянцами... Вот так! Я теперь не Леня Лопушков. У меня паспорт на имя Карло Кактусо...
  - В народе говорят, Леня...
  - Карло! - поправил он жену Клавдию.
  - Так вот Карло, в туалет захочешь - штаны снимешь...
  
   90-е годы -2013г. адаптировано.
  
  
  
   (2-6) ПОЮЩАЯ ...
  
   Житель города Хренска - Серж Сферев, к пятому десятку лет, перепробовал себя практически во всех сферах шоу-бизнеса. Он танцевал в бесполых нарядах; пел тонким с подвыванием голоском; лицедействовал актёром второго плана и в массовке (главные роли, увы, не давали) в сериалах типа 'Сопли и слёзы'; участвовал в нескольких телешоу, но, увы, большая слава и длинный рубль к Сфереву не приходили.
   Как-то после очередной тусовки Серж приехал домой под утро и, будучи весьма уставшим и хорошо выпившим, завалился в пастель в одежде, обуви и шляпе с пером и брошью. Косметику тоже поленился смыть.
   В полдень шоумен сквозь пелену сна услышал шуршание одежд и почуял сладкий аромат духов. Приоткрыв припухшие веки, Серж увидел сидящую на краю просторной кровати маленькую горбатую старушку в сиреневом парике и пышном 'А-ля 18 век' розовом платье.
  - Вы-вы кто-о? - еле-еле повернул язык во рту представитель хренского гламура.
  - БАБИ! - ответила старушка с морщинистым обезьяньим личиком.
  - Ка-ка-кая ещё баба?
  - БАБИ!
  - А-а-а! Барби!
  - Да-а! Я тётушка БАБИ!
  - Что вы, тётушка Барби, хотели?
  - У меня, СЕЖИК, всё есть. Что ты, милый, хотел или хочешь?
  - Я очень хочу, тётушка Барби, славы и денег!
  - Будут, СЕЖИК, всё. И слава, и деньги. Давай подумаем, как их БЫСТЕЕ добиться...
  - Я всё перепробовал. Всё. Пока ничего. Пока - леденец на палочке...
  - Во-о-о! ПИДУМАЛА. У тебя будет поющая...!
  - А моему дружку, моему мальчику Сосо это понравится, тётушка?
  - О-о-о! СЕЖ! Всем ПОНАВИТСЯ. И Сосо, и Ашотику, и АСЕНЧИКУ, и АТУЧИКУ, и КААПЕТИКУ... Всем будет хоошо!
  - И даже Карапету Гамлетовичу?
  - Да, и ему. Это у него ЕСТОАН 'Голливуд'?
  - Да бабушка...
  
   * * * * * * *
   Серж Сферев перед своим выступлением съел три крупных солёных, пожелтевших и с явным душком селёдки и запил их тремя литрами просроченного клубничного йогурта. Он сделал всё, что ему сказала, на чём настаивала горбатая фея в сиреневом парике и розовом платье - тётушка Барби.
   Гламурный артист вышел на огромную сцену драматического театра, опустил микрофон до уровня паха, повернулся к залу спиной и запел ж... Да-да, запел ж... песню из репертуара группы ' Руки вверх':
   ... ВОШ-ШЕМНАДШ-ШАТЬ МНЕ УЖ-ЖЕ.
   ТЫ Ш-ШЕЛУЙ МЕНЯ ВЕЖ-ЖДЕ.
   УВОЖ-ЖИ ЖА Ш-ШТО МОРЕЙ...
   Зал на тысячу человек одобрительно загудел. Со всех сторон кричали:
  ' Ва-ау! Ва-ау! Ва-ау!'. Кто-то, с долей истерии, пропищал: ' Гла-а-му-урно-
   о-о!'
   * * * * * * *
  - Я не ожидал такого большого! Нет, огромного! Нет, такого суперуспеха от твоей поющей ж.., Серж! - сказал с придыханием Сфереву устроитель концерта Жоржо.
  - Ва-ау-у! Звезда в шоке! Говорят, Жоржо, что меня показывали по хренскому телевидению?
  - Да, показывали. И не только по городскому. Отрывок концерта с твоим участием демонстрировали по нескольким телеканалам страны. Ты, даже, засветился на голубых экранах Гондураса, Монголии и республики Чад!..
  - Надо же, Жоржо! Ва-а-у-у! Это слава и деньги!
  - Да, Серж. Мне звонили из Голлиблуда. Приглашали тебя выступить там...
  - Звезда в шоке! - выдохнул, сияющий Серж Сферев, - А от кого эта гламурная корзина с розовыми и голубыми розами?
  - Это прислал элитарный закрытый клуб 'Голубая луна в розовый горошек'. Они хотят, Серж. Нет, пищат от восторга и желают! Нет, умоляют тебя, чтоб ты стал их почётным членом!!!
  - Я давно-давно хотел быть членом...Ва-а-у-у! Это слава и деньги! Ва-а-у-у!
  
   * * * * * * *
   Повеяло странным, неприятным запахом. Сержу Сфереву показалось, что он - звезда гламура - находится в грязном, вонючем общественном туалете. Распахнув удивлённо глаза, шоумен обнаружил себя дома на просторном сэксодроме.
  - Дурственно пахнет. Кажется, от меня. Я, видимо, того, объделался, - он почувствовал что-то тёплое, повидлоподобное в своих трусах, - Да. Я укакался, когда пел ж... Стоп! Это был только сон? Да! Сон! А-а-а-а-а-а! Звезда в ж... - Серж зарыдал, заистерил, остервенело кусая и пачкая синей помадой подушку...
  
   Ноябрь, 2012г.
  
  
  
  
  
  
   (2-7) МУЗЫ
  
   Может, Гриша, а может и Федя. Фиг с ним. Пусть будет Семен. Ни то Козлов, ни то Баранов... Пусть будет Сохатов. Итак, сторож Семен Сохатов - довольно-таки зрелый мужчина - решил написать стих.
   Его коллега по работе - Вася Остограммелов, надо заметить, тоже, как и Семен, пенсионер, в вечернее время в сторожке обычно разгадывает кроссворды и клеит из спичек дворцы . Вторая сменщица Сохатова - Людочка Балаболкина жадно глотает женские романы из серии 'Сопли и слезы' и вышивает крестиком.
  - Я буду поэтом! Спички и нитки - это как-то несерьезно, - сидя в сторожке, разговаривал сам с собою Семен. - Да! Поэтом! И затрат практически никаких. Бумага и карандаш... Итак, ни создать ли мне, сукиному сыну, литературный, точнее, поэтический шедевр? Сейчас вечер. До утра времени много. Поставлю-ка я чайку...
   Семен к полуночи выпил девять пол-литровых кружек чая. Он пучил глаза; приседал; показывал дулю луне; подгавкивал окрестным собакам и псу Мухтару (кавказская овчарка), что помогал Сохатову охранять объект; тер лысину мочалкой до красноты, портил воздух, но стих почему-то не писался, не рифмовался...
  Мужичок допивал десятую кружку чая, когда кто-то тихо постучался в дверь.
  - Кто там? - с долей испуга спросил он.
  - Твоя мужа! - прошепелявили.
  - Кто-кто?
  - Мужа!
  - Какая еще 'мужа'? Мне мужа не нужна. У меня жена законная есть. Зоя.
  - Вдохновение надо? НужнО?
  - Очень нужнО! Хочу, желаю вот стих написать.
  - Открывай. Я помогу тебе штих напишать.
   Семен приоткрыл дверь. Свет из сторожки упал на горбатую старуху с деревянной ногой. На впалой груди горбуньи висел значок 'Ударник коммунистического труда'. В руках она держала ведерный самовар.
  - Вы-ы мо-оя му-му-уза? - в первый раз за шестьдесят три года начал заикаться Сохатов.
  - Да, штаричок! Мы шожданы друг для друга. До утра времени много. Будем шочинять штих, - со словами: 'Жа жнакомство' муза налила в кружку Семена темную мутную жидкость.
  - Что это?
  - Нектар!
  - Не понял?
  - Нектар вдохновения! Напиток богов!
  Семен пригубил 'нектар', заметил:
  - Похож на бормотуху, на 'Три топора', на 'Портвейн 777'.
  Когда они опустошили самовар с вдохновляющей жидкостью, муза сказала:
  - Бери, Шёма, бумагу и карандаш. Пиши: 'Мушинка, женшинка, диван...'.
   ...И тут кто-то забарабанил в дверь.
  - Тьфу! - сплюнул Сохатов. - Кого черти несут в два часа ночи? Кто там?
  - Твоя муза! - послышался с улицы хриплый грубый голос, непохожий на женский, тем более музовский.
  - Не открывай! - ревниво заверещала горбунья. - Я твоя мужа, а она шаможванка!
  - Нет! Я настоящая муза! - послышалось за дверью. - Открывай, хрен херсонский, а то сторожку снесу!
  - Щас-щас! Минуточку! - засуетился Семен. Он сбросил засов и распахнул дверь.
  - Держи! - мужеподобная усатая баба с беломориной во рту протянула сторожу тяжелую авоську защитного окраса.
  - Что это?
  - Закусь! А вот пойло! - ночная гостья поднесла к носу Семена чайник. - А это шо за мумия? - указав пятерней-лопатой на первую музу, спросила вторая.
  - Как вам сказать... - запнулся мужичок.
  - Ты кто?
  - Я мужа, а ты? - заистерила старуха.
  - Ша-а, мумия! Закрой свой куриный зад!..
   Началась женская, точнее, музовская драка. В итоге был сломан стол. Горбунья расцарапала физиономию музе-гермафродиту, а ОНО в ответ оторвало старухе деревянную ногу...
   Семен Сохатов починил, как умел, стол и разложил на нем закуску, поставил чайник со стаканами, принесенными второй музой. Они втроем выпили трехлитровый чайник самопляса (самогона) и съели почти все сало и соленые огурцы, после чего гермафродит рыкнул:
  - Сема, бери карандаш и бумагу! Будем творить! - баба с беломориной встала за спиной поэта, положив на его слабые плечи тяжёлые арбузные груди. Сохатов послюнявил карандаш, разгладил мятый лист бумаги и сделал, как ему казалось, вдохновенное лицо, и тут послышался храп. Горбунья, держа в руках свою деревянную ногу, словно младенца, уснула. Красная косынка с нее спала, обнажив лысый блестящий череп.
  - Мумия выпала в осадок, - заметила вторая муза.
  - Я думаю, выпадет, - поддакнул Семен. - Выпила полсамовара бормотухи и еще сверху четыре гранчака самопляса...
  - Не отвлекайся, Сема. Пиши: 'Поэма о раках'.
  - О ком?
  - О раках. Лучшая закусь к пиву.
  - Это правда.
  - Написал 'Поэма о раках'?
  - Да.
  - Пиши дальше: 'Да, были раки в наше время, Не то, что нынешнее племя...'.
  И тут распахнулась дверь. На пороге стояла смазливая девушка: губастенькая и глазастенькая.
  - Вы кто? - приятно удивился Сохатов. - Случаем, не моя муза?
  - Нет. Я Тая.
  - Кто-кто?
  - Тая Тараторкина. Я дочь Людмилы Ивановны Балаболкиной.
  - А-а, Людочки. А почему вы Тараторкина, а она - Балаболкина?
  - Это я по соседу. Он - Тараторкин.
  - Ясненько. Что вы хотели?
  - Мама полезла на березу. Хотела наломать веток для банных веников. Упала и сломала копчик. Я буду дежурить за нее...
   Пока Семен разговаривал с Таей, вторая муза, как и первая, уснула. Обе храпели. Горбунья тонко присвистывала, гермафродит - рокотал словно трактор.
  - Кто это? - спросила девушка, указав взглядом на муз.
  - Как вам сказать... - растерялся Сохатов.
  - Странно. У бабушки синий нос, а у мужчины - ярко-красный. Отчего это?
  - Как вам сказать... - снова не нашелся, что ответить, сторож.
  За маленьким окошком стало светать, когда в сторожку ворвалась жена Семена Зоя. Она была в два раза толще мужа и выше его на полголовы.
  - Я ведёрную кастрюлю щей сварила, мешок пельменей налепила. Жду его. А он, рожа отмороженная, здесь с тремя бабами блудит и пьянствует!.. Я как чувствовала, как чувствовала. Поэтому и прибежала. Кто они?..
  - Как тебе сказать... - мужчина недоговорил.
  Зоя выхватила из рук спящей горбуньи деревянный протез и что есть дури дерябнула им мужа по башке...
  
  Пришел в себя Семен Сохатов в редькинской травматологии. У него было сотрясение мозга. Когда он лежал в больнице, жена, видимо, чувствуя свою вину, баловала его разными вкусностями. Треская женины пирожки с ливером, капустой и горохом, всяческие навороченные салаты, вроде селедка под 'шубой', холодцы и прочее, сторож, имея много свободного времени, стал сочинять скабрезные частушки. Семен для себя решил: главная муза для поэта - это его жена. Тем более если она хорошо, вкусно готовит и сильнее его физически и морально...
  
  Октябрь, 2010г
  
  
   (2-8) МАНЬЯК
  
   Поздним вечером с халтуры на веселе возвращался каменщик Яков Репейко. Он крепыш малого роста с носом-пуговкой, круглыми удивлёнными глазами и обширной плешью на бугристой голове.
   Автобусы уже не ходили - пришлось до своего микрорайона - Слухово-Гавкино, к которому вела узкая полоска асфальта через большой пустырь, идти пешком. Вдалеке, на полпути горело два фонаря. Если это можно назвать горением. Яков торопился домой. Он хотел обрадовать жену прибавлением к семейному бюджету. По пути никто не встречался, только впереди, метрах в ста от мужичка не торопясь шла женщина. Когда Яков был в десяти шагах от незнакомки, уже отчётливо вырисовывались зажжённые окна ближайшей многоэтажки. Он обратил внимание на то, что уверено шедшая женщина, услышав его шаги и шумное дыхание, как-то сразу ссутулилась и одеревенела. Репейко и сам себя не раз ловил на той мысли, что весьма неприятно, когда поздним вечером или ночью кто-то долго следует за тобой и не обгоняет. Это всегда щекочет нервы.. Ему стало жаль женщину. Она осанкой напоминала секретаршу начальника, а роскошными формами тела - супружницу. Яков решил разрядить обстановку.
  - Погодка сёдня смачная, как картошка с салом, - заметил мужичок и сам не узнал свой голос - хриплый, чужой.
   Женщина нервно вздрогнула всем телом и ускорила шаг.
  ' Обо мне фигово думают...' - решил каменщик.
  - Женщина, я не грабитель и не насильник какой-нибудь. И даже не маньяк какой-нибудь... Я не Нахлобучиватель... - попытался успокоить он.
   Незнакомка неестественно сгорбилась и резво засеменила ногами.
  - Н-у-у, что же вы так испугались? Я же не грабитель, не насильник... Я возле бани живу... - он захотел всё объяснить.
   Несчастная ускорила шаг.
   - У меня жена такая же ядрёная, как вы. Царь-колокол, а не баба. Да вы, наверно, её знаете? Кто ж этого Чапая в юбке не знает?
   Якову стало досадно, что о нём думают чёрт знает что. И это о нём - человеке добрейшей души. Он твёрдо решил догнать женщину и всё ей объяснить. На ходу Репейко громко, утробно отрыгнул перегаром, чем заставил трепетать 'жертву'.
  - Ну-у, что вы в самом деле? Дикая Роза какая-то... Я никогда не насиловал женщин, не убивал их и не рубил на куски, чтоб зарыть в лесополосе иль ещё где... - делая неровные размашистые шаги, он попытался схватить женщину за длинную юбку и успокоить.
  Осталось шагов сто до первой многоэтажки. Нервы несчастной не выдержали и она, вереща тонким, сиплым голоском, поскакала. На бегу у неё отвалился десятисантиметровый каблук. Она обернулась, хотела его подобрать, но, махнув рукой, словно птица раненым крылом, неуклюже коныгая, помчалась к спасительному свету окон. Яков подобрал трофей.
  - Мадам, ваш каблук! - вздохнув, прохрипел 'маньяк', но женщины и след простыл. Она скрылась в одном из подъездов, - Странная какая-то. Глупая и дикая бабенция. Тоже мне маньяка нашла. День раствор помесишь, кирпичи потаскаешь... О бабах уж и думать не хочется, - сам с собою разговаривал каменщик.
   Жены дома почему-то не оказалось. Правда, минут пять спустя раздался сумасшедший звонок в дверь. Это была она - жена. Женщина имела взъерошенный вид, румянец разлился красными чернилами по всему луноликому лицу, полной шее и арбузным грудям. В выпучиных глазах читался животный ужас.
  - Гос-по-ди!!! - сыпала она слова с тяжёлым придыхом, - Ко мне только что какой-то сексуальный маньяк приставал. Может Нахлобучиватель? Каблук из-за него, козла, потеряла... - она ещё долго 'скороговорила', вздыхала, не могла перевести дух.
   Яков, низко наклонив голову, молчал, прятал глаза, словно нашкодивший подросток. Он только, печально вздохнув, добавил к её длинному монологу: - Да, маньяков развелось, как бездомных собак на нашем пустыре...
   Деньги, принесённые мужем, подняли настроение женщине и она, стирая Яшину робу, напевала песню из репертуара Аллы Борисовны: - Не имей сто друзей, а имей сто рублей...
   Муж ей неуклюже подпевал. Вечер выдался славным - семейная идиллия.
   А утром случился грандиозный скандал: жена нашла в кармане мужа, проверяя - все ли деньги он отдал, каблук от своей туфли.
   Отшлёпав Якова мухобойкой, женщина выгнала 'маньяка' на улицу.
  Он пошёл на работу не позавтракав.
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано
  
  
  
   (2-9) МОДНЯВКА
  
   Моднявке Любочке Балаболкиной подарили на 8 марта красный 'рублёвый' кошелёк. Она под подарок купила себе красную сумку. Покупка 'кричала' на фоне одежды спокойных тонов. Подруга Сиси посоветовала ей взять красную шляпку и такого же тона туфли - для 'букета'. Через месяц Любочка, после вынужденного, якобы лечебного, голодания, приобрела шляпку и туфли огненного цвета.
   Моднявка пристально поглядела на себя в зеркало, вздохнула и, кривя губки, капризно обронила: - Этот жёлтый плащ всё портит! Надо бы его перекрасить в красный...
   Перекрасила - стала Люба похожа на пожарную машину! Но вот незадача - девица посеяла красный 'рублёвый' кошелёк. Купила себе жёлтый.
  - Взять бы под него жёлтую сумку... - осенило моднявку.
  
   90-е годы -2013г. адаптировано
  
  
   (2-10) ДВА ВОЛОДИ
  
   Шестилетний Вовочка и его прадед Владимир Владимирович, восьмидесяти двух летний старик, имеют маленькую отдельную комнатку в двухкомнатной квартире, принадлежащей внучке старика и маме мальчика Наташе и её мужу Егору. Володя маленький похож на своего прадеда. У малыша светлый вьющийся волос (такой же когда-то был и у Володи старшего), курносый нос, но главное - уши. Да-да, уши. У обоих этакие большие оттопыренные 'вареники'. Если бы они даже имели разный цвет кожи, то, всё равно, по ушам можно было бы определить, что они одной крови. Мальчик в детсад не ходит, так как мама после декретного отпуска всё никак не может найти работу и,
  следовательно, за домохозяйку. В дед-детсаде, как называет детскую и стариковскую отец малыша, первым просыпается Володя маленький и начинает щекотать жёлтые пятки Володе большому. Тот, кряхтя, неуклюже лягается. Если это не помогает и старик продолжает похрапывать, Вовочка легонько его дёргает за длинные рыжие волосы,
  что пучками торчат из широких ноздрей. Благо на голове ни единой волосинки - шар бильярдный.
  - Хуан Карлос, я папе Егору пожалуюсь, - ворчит дед.
   Когда Вовочке было три года, по телевизору шёл сериал 'Просто Мария'. Малыш лез обниматься и целоваться к мамочке, при этом говорил: 'Я Хуан Карлос, а ты моя просто Мария!'. Володе маленькому обидно за слово 'Хуан'. Похожее плохое слово он прочитал в подъезде своего дома.
  - Дед, изобрази Шварцнеггера!
   Старик, кряхтя и сопя, долго поднимает с постели своё усохшее, дряблое тельце, становится перед зеркалом и начинает 'играть мышцами'. Правнук звонко взахлёб смеётся. На шум приходит мама-внучка Наташа и зовёт мужчин завтракать. Они едят овсянку. Сыну молодая женщина кашу обильно сахарит, а деду изрядно солит. После завтрака Володи в своей комнате играют несколько партий в домино или солдатиков. Оба мухлюют, спорят, ругаются... Итог: проигравший в сильнейшем расстройстве чувств.
   Когда Наташа под завязку занята домашними делами, в магазин за хлебом и молоком идут Володи.
  - Дедушка, я тебе резинку к варежкам пришила!
  - Ась?
  -Я резинку к варежкам пришила, а то ты уже две пары посеял, хоть и зима только-только началась.
  - У тебя, дед, такая же резинка, как и у меня, - подаёт голос мальчик.
  - Ты тоже растеряха! Убыток один от вас, - беззлобно бранит их женщина.
   Деньги даёт деду, а сумку - сыну.
  - Давай меняться. Я тебе сумку, а ты мне деньги, - предлагает на улице Вовочка Владимиру Владимировичу.
  - Нет! - рубит старик, - Деньги должны быть у ответственного человека, который знает им цену и хорошо умеет их считать... Не зря же я всю жизнь в Редькино, в колхозе бухгалтером проработал. Д-а-а. И стал бы главбухом, если бы не дрянной людишка агроном Редькин... Склизко сегодня... - старик до самого магазина говорит о непролазной грязи в распутицу в его родном селе.
  - Главбух-бух-бух. Главбух-бух-бух... - напевает мальчик.
   Магазин ещё закрыт. Володи рано пришли и минут двадцать топчутся у дверей. Рядом лоточники торгуют всяческой мелочёвкой, начиная от леденцов и заканчивая стиральными порошками.
   Правнук канючит: - Деда, купи жвачку! Ну-у, купи...
  - Нет!
  - Деда, ну-у, купи-и-и. Одну-у-у. Самую маленькую. Малю-ю-юсенькую. Ну-у, деда.
   Старик покупает жвачку у пожилой пышнотелой, разрумянившейся на воздухе, женщины.
  - Владимир Владимирович, выпейте пивка. Свеженькое. Не пожалеете, - уговаривает торговка.
  - Володя большой на мгновение каменеет лицом, потом смачно сплёвывает и берёт бутылку. Он пьёт мелкими глотками - растягивает удовольствие, кайфует.
  - Дед, смотри - ворона!
   Старик нехотя, брезгливо поднимает голову вверх.
  - Хвать за два патрона! - Вовочка дёргает дедовы штаны за мотню...
   Владимир Владимирович кисло морщится. Ему не ловко за правнука перед интересной женщиной: - Хуан Карлос, веди себя достойно.
   Мальчик покусывая ногти, насупившись, молчит.
   Когда они возвращаются домой без продуктов и денег, мама-внучка долго их ругает, стыдит.
  - Наташенька, если бюджет семьи трещит, не хватает на что-то, значит, материальные ресурсы идут на что-то не то... Давай я буду распоряжаться семейными деньгами. Я же, как ни как, сорок лет проработал бухгалтером... Если бы ни агроном Редькин... - сыпет слова захмелевший Владимир Владимирович.
  - Ой, дедушка! Лучше молчите, не огорчайте меня окончательно...
   После обеда Володи с часок спят. После тихого часа, Наташа их собирает на прогулку. Когда мать одевает мальчика, то тихо шепчет ему на ухо: - Сынок следи за дедушкой, чтоб он не пил со Степаном.
  - Со Стаканом?
  - Да. С тем алкашом...
   Мальчик выскакивает из квартиры первым и с грохотом спускается по лестнице. Женщина делает наставление и Володе большому: - Дедушка, если кто-то будет предлагать выпить - откажитесь. Обещаете?
  - Да, моя девочка.
  - И следите за Вовочкой. Чтоб в лужи не лез, огня не жёг... Да, и на стройку чтоб ни ногой. Он часто туда лазает...
   С сумерками Володи возвращаются и семья в полном составе ужинает. Смотрят все вместе телевизор. Перед сном, когда Володя большой и Володя маленький уже в постели, мама-внучка читает им одну небольшую сказку.
  - Вовочка, а ты с нашей соседкой Машенькой дружишь? - спрашивает женщина, прочитав сказку про дружную семью, что вытащила репку.
  - Не-а! Она мне не дала пососать 'чупа-чупс'.
  - Леденец на палочке?
  - Да. Я на ней обещал жениться. А теперь не буду. Она жадина.
  - А на ком ты тогда женишься? - еле заметно улыбаясь, спрашивает мама.
  - Когда выросту, то женюсь на нашем дедушке...
   Владимир Владимирович крякает, хочет матернуться, но в последний момент передумывает. Гасится во всей квартире свет. Володи тихо переговариваются.
  - А агроном Редькин страшнее чёрта? - спрашивает мальчик.
  - Страшнее, - отвечает старик, на ощупь кладя вставные челюсти в стакан с водой.
  - А Кощея?
  - Ась?
  - А Кощея Бессмертного?
  - Страшнее. Он даже страшнее, ужаснее того дядьки - зубного врача, что тебе четыре молочных зуба вырвал...
   Мальчик какое-то время лежит тихо. Посапывает. Обдумывает, сказанное стариком.
  - Спокойной ночи, деда.
  - Спокойной, милый.
   Этажом выше шум, словно передвигают мебель.
  
   90-е годы- 2013г. адаптировано.
  
  
  
   (2-11) ВОЙНА?
  
   - Война-фигня! Главное - манёвры! Чо, думаешь, уйдёшь? А-а-не-е-т! Получай! Получай, гад! Один есть! А-а-а! Ты в заросли подался? Не уйдёшь! Второму звездец! У-ух! Сколько вас паразитов! Третий! Всех передавлю! Всех к ногтю! И тебя достану! И тебя! Четвёртый, получи! Получи, фашист, гранату! Какой толстый! Отъелся? Командир наверно? Получай, гадёнышь! Пятому кирдык! Чо! Скачешь? Чо, горный козёл? Шестой! Седьмой!..
   Поздним зимним вечером в строительном вагончике сторож Вася Остограммелов - плюгавенький, косой мужичок, выпив три фанфурика настойки боярышника, давил блох своему другу и коллеге по работе псу Мухтару.
  
   Март, 2010г.
  
  
  
  
  
  
  
   (2-12) ИЗГНАННИК
  
  - Здовеньки блы, мя колевна! - У Фёдора Бокала - работяги-строителя, коренастого мужика, похожего на корень большого дуба, - заплетались не только ноги, а ещё и язык. Если бы он был трезв, то приветствие звучало бы следующим образом: -Здоровеньки булы, моя королевна!
  - Опять наклюкался?! - брезгливо поморщившись, заключила его жена Аэлита Адольфовна - солидная, чистоплотная женщина предпенсионного возраста.
  - Клюквенной водочкой наклюкался. Хо-ро-ша-а-а! (Речь Фёдора была неясна - подобна бульканью воды в унитазе, после того, как привели в действие сливной бочок. Автор её расшифровывает для читателя. Аэлита Адольфовна же привыкла к языку мужа, когда тот бывал под мухой и правильно улавливала смысл им сказанного) - Моя роза, твой Рикардо слегка пьян...
  - Сколько раз тебя, Федя, просила не называть меня Розой! И какой ты Рикардо? Посмотри на себя в зеркало... Слегка пьян? - она пухлой, холёной рукой поправила на голове шиньон серебристо-фиолетового оттенка размером с небольшой качан капусты, нервно прикурила тонкую и длинную ментоловую сигарету.
  - Куришь, значит расстроена. Ну, что ты, в самом деле, моя курочка...- муж пытался говорить тихо, нежно и вкрадчиво, но природа простуженного, пропитого и прокуренного баса брала своё - бульканье, время от времени, превращалось в какой-то, режущий слух, дверной скрип.
  - Я тебе не курочка. Сколько говорить?.. С каждым годом я всё больше и больше убеждаюсь, что мы не пара. Да, Федя, не пара. Мы слишком разные люди...
  - Ну-у-у, что ты, моя пампушечка. Как же мы не пара? И, вообще, я прикреплён к тебе, как земля к колхозу. Да, как земля к колхозу! Прикреплён навечно!..
  - Колхозов, как таковых, давно уже нет. Фермеры кругом. Так, что твоя сказка, Федя, устарела...
   Он утробно икнул, попытался её обнять, но она его отстранила, зло бросила: - Глупец! (Надо заметить, что это было самое бранное слово, которое, время от времени, слетало с уст заведующей детсада 'Золотой петушок') - Глупец! Сколько раз тебе говорить, на метр ко мне не подходи, когда пьян! - лицо её было кислым от отвращения, словно она мгновение назад съела крупный лимон.
  - Ах, значит, глупец? Значит, глупец? Я уже с месяц тебя не того, как мужчина... Как это понимать? Как?
  - Ничего не будет. Не пей, тогда может быть...
  - Может быть? Так значит? - Фёдор побагровел, - Так значит? Я к ней со всей нежностью, любовью... моя душа на распашку, а она глупец... Я тебя слышишь, покупаю! Да, покупаю! - он непослушными, одеревеневшими пальцами стал вытаскивать деньги. Сотенные купюры - небольшими листовками густо посыпались из кармана рубашки на пол, - Вот, здесь, без малого, двенадцать тысяч рублей. Да! Я покупаю тебя!!!
   Теперь покраснела Аэлита Адольфовна.
  - Глупец! - раненой птицей прокричала она, - Вон из дома! Вон! Чтоб ноги твоей здесь не было! Вон! Глупец!!!
   Фёдор, чёртыхаясь и плюясь, собрал упавшие деньги в ком, что есть дури больно пнул заплывшего жиром домашнего кота, старого девственника и кастрата Адама, так, что тот глухо шлёпнулся о стену и жалобно, тонко и лениво мяукнул. Отверженный, выдав многоэтажный мат, зло хлопнул дверью и выскочил вон - в темень августовской ночи...
  
   * * *
   Бокал понуро сидел на лавочке в центре Хренска. Недалеко светился огнями и всеми цветами радуги клуб 'Голубая луна в розовый горошек'. Клуб с весьма странной и загадочной репутацией. Из 'Луны' вышел широкоплечий гигант в розовом платье с распущенными золотистыми волосами и окладистой чёрной бородой ' А-ля Карл Маркс'
  '... Кто это? Мужик с сиськами или баба с бородой?..'
   К озадаченному Фёдору, шаркающей, вразвалочку походкой, приблизился неизвестный.
  - Дай сигарету!
  - А здрасти где? - поинтересовался Бокал у нелепо одетого, дурнопахнущего типа.
  - 'Дай сигарету!' вместо 'здрасти'! - отрубил тип.
  Фёдр протянул пачку 'Примы'.
  - Так солидно выглядишь, а куришь всякую вонючую дрянь, - разочарованно вздохнул незнакомец, но взял три сигареты.
  - Если б воровал и брал взятки, то курил бы подороже. Это от тебя, как говорит Аэлита Адольфовна, козлом пахнет?
  - Есть немного... - 'ароматный' присел рядом с Фёдором. Строитель разглядел небритую, помятую физиономию с нахальными поросячьими мутно-красными глазками и покарябанным носом...
  - Как-то на днях принял на грудь лишнее и уснул под кустом. Тут-то и случился грех - сходил по малой нужде, не снимая штанов...
  - Хорошо, что не по большой... - печально изрёк, попыхивая сигаретой, задумавшийся изгнанник.
  - Да. Но ещё хуже, когда трубы горят и горло смочить не на что. В кармане фига... Как тебя, корифан, звать? - выказал интерес к персоне Бокала сигаретный попрошайка.
  - Фёдор Фёдорович!
  - Жора! Они крепко пожали друг другу руки.
  - Дай, Фёдор Фёдорович, сто рублей!
  - Зачем?
  - Обмоем наше знакомство...
  
   * * *
   Бокал проснулся от резких болей внизу живота. В голове - шабаш ведьм и упырей. Он не придал значения тому, что спал на полу - не до того было - и на ощупь, в кромешной тьме, хорошо зная географию своей квартиры, побрёл в туалет. Его кидало из стороны в сторону, словно он шёл по палубе корабля в сильный шторм. Сделав несколько каторжно-трудных, неверных шагов, Фёдор оступился и рухнул на что-то мягкое и тёплое, которое его крепко прижало к себе и страстно, с хрипотцой зашепелявило: - Это ты, моё шокровище! А я уж думала, щто не придёшь...
  - Это я, твоё сокровище, Адольфовна... Дай только облегчусь...
  - Штой!..
   После долгих мытарств наш герой оказался на свежем воздухе, где он сделал открытие. Суть его состояла в том, что это не его квартира, а маленький бревенчатый, покосившийся на бок домик под рубиройдной крышей. Кругом же нет дорогих сердцу, знакомых многоэтажек, а только тёмный лес с одной стороны и тёмные воды реки с другой. В дали, маня до слёз, светился разноцветными огнями город Хренск.
   Это была глубокая окраина. Здесь когда-то кипела жизнь. Когда-то жили сильные и грубые люди - рыбаки. Невдалеке от хибары, давшей приют Бокалу, приходило в запустение ещё несколько подобных строений под рубиройдом. По неизвестным причинам люди отсюда ушли. Над развалинами, заросших буйным, густым сорняком, величаво возвышались, дырявя верхушками небо, светлые, бескорые, толщиной в полтора обхвата, мёртвые тополя и вётлы. У воды стоял гнилой остов большого баркаса, ощетинившейся 'рёбрами'. Этот навевающий грусть уголок был излюбленным местом городских рыбаков.
  
   * * *
  - Как тебе, Федерико, у нас? - спросила у изгнанника Рача - дебелая и долговязая хозяйка хижины, после того, как Фёдр и четверо новых его знакомых раздавили очередной баллон пива.
  - Я здесь отдыхаю душой и телом, Рача. Да, как в доме отдыха... Чо простому смертному надо в этой жизни: стакан барматухи, закусь, теплый угол и хорошая природа со свежим воздухом... А, да, ещё в картишки перебросится иль домино... Только вот слегка крысы и блохи беспокоят. Ещё вонь. Но всё это, когда выпьешь, мелочь...
  - Запахи не в счёт, а к живности мы привыкли, - подкрашивая губы, ответила Рача, - они тоже божьи твари. Пусть живут рядом. И ты живи у нас сколько тебе надо. Ты нам пришёлся по душе. Ты не жадный...
  - И как мужщинка культурный и интерешный, - подмигнув, с хрипотцой прошепелявила худенькая и суетливая Нана, с вечным ералашем на голове и папиросиной в руке. Её, выпученные по-рачьи глаза постоянно закрывали старомодные солнцезащитные очки с большими зелёными стёклами. Это она в первую ночь пребывания Бокала в хижине приблизила его к себе.
  - Федерико, я тебе бушлат моряцкий подарю, - еле слышно подал голос Ваня по прозвищу Карманный (Его дружки сравнивали с карманной собачкой) - весьма миниатюрный мужичок с грустными пёсьими очами и вечно сопливым носом. Зная 'достоинства' своей внешности он часто попрошайничал у одного хлебного магазина, где ему за день наваливали с карман мелочи.
  - Зачем мне бушлат, Ванюша?
  - Скоро холодновато будет. Особливо по ночам, - обосновал, промямлив, Карманный.
  - А я тебе, братэлло, удочку подарю. Какие только я умею делать... - обнял за плечо Бокала Жора, - Будем на рыбалку вместе ходить...
  
   * * *
   На Федины деньги компания гудела около двух недель. Пиво лилось рекой, самопляс* полноводным ручьём, так что с гостем как-то случился тот же казус, что в своё время с Жорой - Ароматным. Закуска соответствовала выпивке. Они жарили на костре куриные окорочка и сосиски, на брезговали шпротами и печенью трески... Вокруг хижины и внутри валялись апельсиновая и банановая кожура... и даже хвост от большого ананаса...
   Когда же деньги кончились, компания начала промышлять, как и прежде, сбором бутылок и жестяных баночек на большом хренском промтоварном рынке, набегами на сады и огороды ближнего дачного посёлка, попрошайничеством, мелким воровством, рыбалкой... не гнушались мясом бездомных собак...
  
   * * *
   Погожим октябрьским утром Фёдя и Жора выпили по два флакона настойки боярышника, закусили горячей печёной картошкой и, взяв удочки, отправились на рыбалку. Приближаясь к лучшему, со слов Ароматного, месту рыбного клёва, Бокал заметил невдалеке знакомый жёлтый жигулёнок с треснутым передним стеклом.
   '...Это же 'консервная банка' Ваньки Гогова! Художника! Мазилы! Да, его, соседушки моего... - вычислил Фёдр, - А где же сам он?'
  - Что ты, Федерико, вертишь тыковкой, как ужаленный в задницу?
  - Ищу, Жора, одного старого знакомого.
  Фёдор почувствовал тяжесть руки на своём плече. Обернулся.
  - Здравствуй, пропажа! - это был сосед по лестничной площадке, - Вот ты где обитаешь... Жена твоя себе места не находит. На валидоле и каплях всяческих держится, а ты здесь... Как же так? Нехорошо! Нехорошо, Федя!
  - М-м-м... Да-а-а! М-м-м! - только и смог выдавить из себя Бокал. Он, нервно теребя заскорузлыми пальцами золотистую пуговицу бушлата, опустил голову.
  
   * * *
   В этот же день, ближе к вечеру Гогов привёз Аэлиту Адольфовну. Она сразу и не признала мужа: трёхцветная клокастая борода, раздавшаяся в ширь багровая физиономия, куцый, порванный под мышками, с единственной поблескивающей в лучах заката пуговицей бушлат и безразмерные стоптанные кирзовые сапоги - оба левые - с разной длиной голенищ...
   Аэлита Адольфовна обильно прослезилась, а потом долго умоляла Фёдора вернутся домой ради всего того хорошего, что было в их совместной жизни. Оставила ему сумку с чистым и тёплым бельём, чтоб переоделся и 'был похож на человека'. Взяла с мужа обещание, что он придёт утром...
  - Она зануда... Да, зануда... - жаловался на жену своим друзьям пьяненький Фёдор на 'прощальном вечере', - Я котов терпеть не могу. А песок менять Адаму моя обязанность. И чтоб сухой был и без камешков, даже зимой, когда снег кругом...
   Мужчины и женщины, развалившиеся на латаных-перлатаных джутовых мешках, набитых сухой травой, внимательно его слушали, сочувственно вздыхали и кивали головами, время от времени, закусывая нехитрой снедью и запивая дешёвым пивом.
  -...Ноги каждый вечер заставляет мыть, зубы чистить, бриться... Я уже не говорю о том, что каждое утро пылесошу квартиру... Одни обязанности, всяческие условности, не вздохнуть полной грудью, не пёрнуть... Одним словом - тюрьма! Мы с ней около тридцати лет вместе прожили. Двое детей уже живут своими семьями. Жаль её! Только поэтому и возвращаюсь к ней. Видит бог, только поэтому... Да и говорит, что бачок в туалете течёт, ножи тупые... Одним словом куча дел... Здесь же у меня не было никаких забот и тревог. Жил одним днём. Что бог посылал, то и ел, то и пил... Был ближе к природе... Рай земной... - у Бокала увлажнились глаза, - Но самое главное, моя Аэлита Адольфовна жить без меня не может... Говорит: '...Не вернёшься, любовь моя Феденька, жизни себя лишу, с моста Горбатого в реку брошусь!!!'
   Через минуту большой мужчина, мешая слёзы с соплями, медведем ревел на пышной груди маленькой Наны. За ним все ухаживали, успокаивали...
  
  Самопляс*- самогон.
  
   90 годы. - 2014 г. - адаптировано.
  
  
  
   (2-13) МАЛЕНЬКАЯ СЛАБОСТЬ
  
  - Милая моя, Алёнушка! Шонышко, моё! Как тебе идёт бабушкин платошек! Шделай вот так, будто у тебя не рубашка, а юбошка!.. - щебечет древняя согбенная старушка с медовыми глазками, наряжая трёхлетнего ребёнка. Бабушка берёт с трюмо помаду. Подкрашивает дитю губки, румянит щёчки, повязывает на голову большой розовый бант,
  - Ух, ты, моя девошка! Вишенка моя, повернишь вот так, а теперь вот так. Хорошо-то как! Алёнушка! Детошка моя!.. - прабабушка умилённо складывает ладошки у груди, качает, трясущейся, головкой, сладко вздыхает.
  - Я не вишенка! Я солдат военный! - протестует мальчик.
  
   * * *
  - Долго она ещё будет устраивать этот маскарад? Сколько можно мучить Алёшку? - недовольна молодая мама.
  - Не сердись. Она и меня наряжала и отца моего - своего сына. Что поделаешь она всю жизнь мечтала о дочке, а родила четырёх сыновей. Потом ждала внучку, правнучку... но появились внуки, правнуки. А девочки, увы, нет, - оправдывался муж.
  - Пусть чужих наряжает! - не унимается молодая женщина.
  - ...Не сердись. Она нечасто у нас бывает. Скоро уедет в своё Редькино. У неё золотое сердце. Ей можно простить эту маленькую слабость...
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано
  
  
  
  
  3 - ТРАГИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  
  . (3-1) ЯМА
  .
   У Георгия Грукогулова ранней весной завалился на бок туалет. Мужичок надумал выкопать новую яму и на нее установить прежнюю, еще крепенькую, туалетную будку.
  Подсохла непролазная мартовская грязь, прошел щедрый на дожди и сырость апрель, в солнечный день мая Георгий в конце огорода воткнул в жирную, влажную землю штыковую лопату.
  'Здесь быть яме!' - решил он.
   За неполную неделю Грукогулов углубился по пояс в землю. Он копал в свободное время, когда были силы и настроение. Через две недели яма была уже по плечи низкорослому Георгию.
   Поздним июньским вечером мужичок докапывал яму. На краю ее возвышался полуторалитровый баллон охлажденного темного пива. Это награда Георгию от самого себя за проделанную работу, дополнительный повод, чтоб выпить, расслабиться, забыться. А забыться хотелось, очень хотелось. Грукогулов с хрустом свернул крышку с пивного баллона и, сделав первый жадный большой глоток, присел на дно своего детища. Закурил 'Приму' без фильтра, сплюнул табачину, попавшую в рот и устало закрыл глаза.
  Хочется мужичку, ох как хочется забыть Машку - бывшую жену. Да, пока не получается. Георгий женился в первый и, наверное, в последний раз, когда ему стукнуло тридцать восемь лет. Мария же до него успела 'восемь раз' выйти замуж. У неё была плохая в Редькино репутация. Она слыла гулящей и пьющей, к тому же, весьма неряшливой особой. Не зря же, к ней прилипло погоняло 'Сруля' Невеста была почти на десять лет старше жениха, но это мелочь по сравнению со всем остальным.
   После четырех месяцев совместной жизни она запила и загуляла. Георгий застал жену в супружеском ложе с узбеком. Смуглый, темноглазый молодой мужчина, годящийся Машке в сыновья, что-то долго и горячо пытался объяснить одеревеневшему от шока Георгию. Пытался объяснить жестами, мимикой, толком не зная русского.
   'Где она взяла узбека? Где его Машка нашла? Их в округе не было...' - гадал захмелевший Георгий и плакал.
   Когда Грукогулов с родственниками и друзьями отмечал свое тридцатилетие, то вслух мечтал о жене-красавице, трех детишках, большом доме и хорошей машине...
   Сейчас у Георгия нет родителей - умерли. У родственников своя жизнь, свои проблемы. Друзья? Один разбился на мотоцикле, другой - сидит в тюрьме, третий - уехал за длинным рублем на Север, четвертому до Георгия нет дела... Грукогулову через полгода стукнет полвека. У него никого и ничего нет. Лишь ветхий родительский дом и затянувшаяся душевная боль...
   Допивая пиво, Георгий заметил на сумрачном небе одинокую звезду и подумал: 'Посижу еще чуток, покурю и пойду на боковую...'
   Мужичок проснулся от хриплого пения соседского петуха. Поежившись от рассветной прохлады и сырости, Георгий, тихо матерясь, вылез из ямы и поковылял досыпать в дом.
   Заканчивался томный алый август, а Георгий не торопился на яму устанавливать туалетную будку. Ему понравилось поздними летними вечерами пить в ней, родимой, пиво и водку, курить, глядеть на звездное небо, грустить о прошлом и самую малость мечтать о будущем, которого практически нет. В яме он чувствовал себя защищенным, закрытым от зол мира, как, наверное, чувствует себя дикий зверь в глубокой норе. Георгию в яме было покойно и безсуетно, время словно останавливалось, замирало, особенно после спиртного.
   Прохладным и ветряным сентябрем Георгий, сидя на старой подушке в яме, выпил бутылку дешевой водки и уснул. Ему привиделось, что он - младенец в животе матери своей. Вот-вот начнутся схватки, начнутся роды. Он, не желая вылезать из живота матери-ямы в земле, стал истерично дрыгать ногами и руками, биться головой о стены. В сдвинутом, бредовом состоянии он выкарабкался из ямы и по-волчьи завыл. Собрались соседи.
   Несчастного увезли в психбольницу. Вернулся Георгий домой только в декабре. Белые снега и длинные ночи зимы усилили черную меланхолию Грукогулова.
   В новогоднюю ночь мужичок, прихватив с собою бутылку водки, палку колбасы и несколько мандаринов, отправился в огород. Спустился в яму и встретил в ней бой кремлевских курантов. Безмятежно, вяло сидя на дне, он пил из горлышка водку, рвал зубами колбасу и блаженно глядел затуманенными глазами на праздничный фейерверк, устроенный зажиточными жителями села Редькино.
   В два часа ночи Георгий стал петь непристойные песни из репертуара группы 'Сектор газа'. В начале четвертого ночи Грукогулов сходил к старой пучеглазой армянке Розе, торгующей 'разливным армянским коньяком' по цене пятьдесят рублей за пол-литровый пузырь. Выпив сомнительного качества спирт, разведенный водой из-под крана и подкрашенный чайной заваркой, Георгий снова спустился в яму. Сидя в ней, ему почудилось, что он - Георгий Иванович Грукогулов - огромный член, а яма - половой орган земли. Мужичок, неуверенно держась за мерзлые, скользкие стены, посиневшими от холода руками, стал прыгать и горланить на всю округу: 'Оп-гоп! Оп-гоп! Оп-гоп!..'
   Чуть погодя его неожиданно сморило, потянуло в сон.
   Под утро завьюжило.
  
   В апреле, когда начал таять снег, соседи обнаружили труп Георгия. Он покоился на дне ямы в позе зародыша.
   Июль, 2010г.
  
  
  
  
   (3-2) СНЕЖОК
  
   Десятилетняя Карина после недели, проведенной в селе Редькино, заскучала. Ее дедушка Рафаэль с бабушкой Розой рано ложились спасть - еще было светло на улице. Вставали с первыми криками петуха Сосо. Постоянно были чем-то заняты. Карина же ложилась в полночь, вставала ближе к обеду. Соседские дети - или совсем маленькие, или уже достаточно взрослые. Поэтому подруг и друзей девочка не приобрела. Развлечение номер один - телевизор, но он брал только несколько центральных телеканалов, по которым не так часто, как хотелось девочке, показывали боевики и ужастики. Развлечение номер два - ноутбук, но он за время учебы в школе, увы, поднадоел... Старики с внучкой говорили на плохом, точнее, изуродованном русском, ибо Карина язык своих предков знала хуже, чем английский. Языком же Шекспира она владела на '3', хоть и училась в элитной спецшколе.
  - Давай возмом Корыну на армарку. На армаркэ ынтэрэснээ, чэм кына илы цырка... - как-то сказал своей жене Розе старик Раф.
   Рафаэль Карапетович, кроме того, что сапожничал, еще и скупал в отдаленных от городов деревнях поросят. Резал их и разделывал. Его жена же продавала мясо на сельском базарке и ярмарках, устраиваемых по воскресеньям в райцентре Редькино.
  Девочке, в самом деле, было забавно находиться на ярмарке. Особенно ей понравились маленькие крольчата. Больше всех - белые.
  - Дед, купи мне зайчика. Белого!
  - Зачэм. Это кролык, а нэ зайчык.
  - Ну, купи, дед. Я буду с ним играть.
   Старый Раф насупился, нахмурился.
  - Ну ладно, Корына. Куплу. Выбирай.
  - Вот этот!
  Старик с девочкой уже несколько минут стояли у клеток с кроликами. В одной из них, скукожившись и поджав ушки, сидело несколько маленьких крольчат.
  - Я его назову Снежок. Он белый и пушистый.
  - Лучше назови его Зефиром, - предложила полная, румяная и широкоплечая продавщица в военной маскировочной форме.
  - Хочу Снежок!..
  - Снег холодный. Зефир же белый, легкий и сладкий, - настаивала хозяйка кроликов.
  - Нет! Снежок! - была упряма Карина.
  - Жэнщын, что ты прыстал со своэй Зэфыр-кэфыром. Пуст будэт Снэжок-пырожок! - возмутился, повысил голос до крика старый Раф, да так, что стали оборачиваться люди.
  
  * * *
   Маленький и тихий, белый и пушистый, но, главное, живой крольчонок Снежок стал центром вселенной для Карины. Она забыла о плюшевом медведе и трех ярких дорогих куклах, умеющих говорить по-английски. Их она привезла с собою из Хренска.
  Может быть, в девочке начал просыпаться материнский инстинкт? Проявлялось это в том, что она пеленала ушастого и насильно совала ему в ротик купленную в аптеке соску. Маленький же Снежок замирал, дрожал, пучил глазки, поджимал хвостик с ушками. Кроме соски, Карина пыталась засунуть и залить в роток своему 'сынку' (так она его ласково называла) всевозможные вкусности: зефир в шоколаде, копченое сало, кока-колу, рахат-лукум, голландский сыр, сгущенное молоко, селедку пряного посола...Девочка всячески наряжала крольчонка. Хоть он и был мальчиком, она ему вешала на шею свои и бабушкины бусы, цепочки; вязала на уши и хвост банты немыслимых расцветок; прицепляла к всё тем же несчастным ушам клипсы с переливающимися всеми цветами радуги стекляшками - фальшивыми бриллиантами. Карина, не задумываясь, оголила своих гламурных кукол. Их наряды стали повседневной одеждой для Снежка. Он постоянно путался в игрушечных платьях, блузках и юбках, пачкал и рвал их. Девочка красила крольчонку роток яркой, кровавого тона помадой; постригала усы; опрыскивала его духами, туалетной водой, дезодорантами. Также она мастерила своему дружку из картонных коробок домики. И не только из них. Для этого годилось практически всё: и стулья, и табуреты, и тумбочка в спальне дедушки с бабушкой. Заставляла ушастого сутками безвылазно сидеть в 'домиках'... Карина на себя со Снежком истратила не одну фотопленку. Бабушка Роза запечатлела их 'мыльницей' в немыслимых позах, ситуациях, в разное время...
  
  * * *
   Прошло чуть больше месяца после покупки Снежка, и девочка стала терять к нему интерес. Жительница мегаполиса, наблюдая за тем, как её дед Раф режет и разделывает свиней, решила стать врачом. Она измеряла рулеткой длину кишок убиенных животных, вскрывала кухонными ножами их сердца. Но больше всего Карине нравилось, приводило ее в щенячий восторг - это играть в зубного врача-стоматолога. Для этого она брала свиные головы и плоскогубцами вырывала из них зубы; сверлила их небольшой ручной дрелью.
   Старый Раф сердито ворчал на внучку, порой переходя на крик, за то, что она, играя во врача, к концу дня была вся перепачкана в свиных фекалиях и крови. Бабушка Роза сладким тихим голосом услужливо поддакивала мужу. Но Карина, будучи упертой и своевольной девочкой, продолжала свои забавы...
  ...Кролика же Снежка старый Рафаэль посадил в клетку по соседству с поросятами...
  
  * * *
   Алый и теплый, как кровь, август шел к закату. Скоро за любимой внучкой стариков приедет их младший сын Карлен.
  - Сын! Дорогаа! Давай эще выпэм. Рэдко выдымса. Грэх нэ выпыт.
  - Давай, отец. Давай.
  - Сынок, закусывай холодца, - пела тонким, сладким голоском, суетилась мать Роза.
  - Да, сын, бэры холодца. Эго твой мат сдэлал из нашэго пэтух...
  - Из Сосо? - спросила Карина.
  - Да. Ыз Сосо. Он начал на мнэ с зады прыгат. Я эму что, курыц? - ответил дед внучке. Малость помолчав, предложил: - Давай, сын, выпэм за твой дочка и мой внучка Корыну Корлэновну! Умна, кросыва дэвочка!..
  - И добра! - вставила несколько слов бабушка Роза. - Она мнэ помогал ута и курэй потрошыт ы ощыпыват.
  - Да, ы добра! - подтвердил старик.
   Мужчины выпили по объемной рюмке самопляса(самогона), крякнули, стали молча обильно закусывать.
   Из кухни в зал полился аромат домашней выпечки.
  - Я сэйчас! Там! У мэна! - пожилая женщина вскочила со стула и махнула рукой в сторону кухни. - Сэйчас будут!..
   Через несколько минут в зал с миской горячих румяных пирожков вошла довольная, смеющаяся Роза.
  - Вот. Эштэ. Пока горачы.
  Все набросились на пирожки.
  - Вкусно, Корына?
  - Да, бабушка.
  - Это пырожок ыз твоя Снэжок! - сказал, обжигаясь домашней стряпней, старый Раф.
  - Что?
  - Ыз кролыка...
  -А-а-а! Из кролика. Из Снежка. Вкусно. Спасибо! - с полным ртом поблагодарила своих бабушку и дедушку внучка...
  
   Ноябрь, 2011г.
  
  
  
  
  
  (3-3) НОЧНОЙ ГОСТЬ
  
  История первая
  
   Юный ангел с нечеловеческими усилиями, преодолевая мощные ледяные порывы ветра, тихо летел по ночному беззвездному небу. Он походил на большую диковинную птицу, что отбилась от своей стаи, летящей на юг, и теперь обречена на смерть от холода и голода. Светлые, вьющиеся волосы его спутались, в покрасневших очах небесного цвета застыли слезы. Кожа приобрела голубоватый оттенок. Одежда была влажной от мелко моросящего дождя.
   Село Редькино, над которым парил небожитель, уже давно забылось в глубоком, тяжелом сне. Ангел увидел далеко внизу под собою единственный огонек, бросаемый окном трёхэтажного дома, и решил заглянуть к полуночнику, чтоб дать отдых своим обессилевшим крыльям.
  - Кого там черти несут? - пьяно выругалась Сруля (так женщину звали, часто сменяющиеся, дружки - бомжи, уголовники и пьянчужки), - Уж ни Федор ли? В его духе шуточка. Слезть ночью с крыши на балкон и...Федька, тварь, ты?! - Женщина взяла с замусоренного стола пустую бутылку из-под водки, со скрипом открыла балконную дверь и хотела, уже было, запустить 'хрусталь' в неприветливую темноту, когда в дверном проеме разглядела странное существо в белом.
  - О боже! Что за пугало огородное ко мне пожаловало. Ты что худосочный, с неба свалился?!
  - Да, я с неба, - устало ответил Ангел.
  - Ты глянь, у него еще и крылья... на мгновение лицо женщины, оплывшее от регулярных возлияний, искривила гримаса удивления с примесью страха, - Ты моя смерть?
  - Нет, я Ангел.
  - Ангел? А-а-а, Ангел! Заходи потасканный мальчик...
  - Не сквернословьте...
  - Чо ты мне будешь нотации читать, мой мальчик?
  - Своего мальчика вы оставили в роддоме двенадцать лет назад...
  - Все то ты знаешь, - ее маленькие мутные глазки налились кровью, Чем же я еще плоха, белокрылый?
  - Сказать?
  - Скажи!
  - У вас в молодости были ошибки. Чуть позже свои ошибки вы возвели в достоинства. Стали коллекционировать мужчин. Вели им счет. Старались иметь дело с женатыми, чтоб, выражаясь вашим языком, не подцепить 'букет'. Разлучили не одну семью. Со счета со временем вы сбились. Да и поклонники ваши измельчали. Кхе-кхе-кхе. Теперь вы за стакан дешевой водки... кхе-кхе, - гость зашелся в кашле.
  - Может тебе,моя совесть, стаканчик воды, чтоб горлышко нежное розовое смочить? - любезно предложила Сруля.
   Он кивнул головой. Женщина скрылась на кухне. Послышался шум передвигаемой мебели, звон посуды. Нечто упало и разбилось. Раздалась грубая ругань. Минуту спустя хозяйка появилась с обещанным в слегка трясущейся руке. Багровое лицо Срули сияло. Она хрипло дышала, полные синеватые губы кривились в некоем подобии улыбки, -Выпей, мой мальчик, выпей. В горлышке не будет першить.
   Небожитель сделал большой глоток и со стоном отбросил стакан. У него перехватило дыхание, он покачнулся. Его вовремя поддержала Сруля и, кряхтя, отдуваясь, поволокла к тахте.
  - Слабак... глоток спирта и он вырубился... дрова...- бубнила она.
  
  * * *
   На блеклой заре, когда воздух за окном стал чуть-чуть прозрачен, словно вода в отстоявшейся луже, Сруля проснулась от тихих всхлипываний. Плакал рядом лежащий Ангел.
  - Не скули, мой мужичок, не ной! - хрипло, грубовато обронила она, поглаживая ему волосы. - Ой, шо это? - она нащупала у него на голове две небольшие твердые шишки. Глянула на когда- то белые с розовыми ноготками ноги и увидела вместо них уродливые копыта.
  
  
  История вторая
  
   Он, Иванов - мужчина пенсионного возраста - недавно развелся с женой. Дети их выросли, а они с женой так устали друг от друга за долгие годы совместной жизни, что развод их, при большой несхожести характеров и темпераментов, был естественен и закономерен. Теперь он жил в угловой однокомнатной квартире на девятом этаже - под самой крышей.
   Крыша прохудилась, в верхнем углу комнаты никогда не исчезали грязные потеки. Обои на стенах были линялые, местами ободранные. Менять их Иванов не собирался 'Все равно отсыреют и отстанут'. В квартире пахло затхлостью и грязью. Досаждали тараканы... Жилье досталось после одного древнего старичка. Тот долго болел, а потом тихо мирно помер во сне. Старичок видимо, легко уживался со всем тем, к чему Иванову пришлось долго привыкать.
   На дворе был ноябрь. Ржавчина листьев. Хмурое, словно выпачканное грязью, небо. Разбойные ветра и долгие дожди. Чтобы как-то скрасить тоскливые одинокие вечера, Иванов стал покупать в ближайшем магазине одну- другую бутылочку дешевого красного вина. Обычно 'Портвейн -777'.
   В один из таких вечеров, ближе к ночи кто-то тихо и робко постучал в балконную дверь. 'Ветер, должно быть. Надо штапик закрепить, чтобы стекло не выпало', - подумалось ему. Но стук повторился, кто-то прокашлялся на балконе. Иванову стало любопытно, не страшно, ибо он прожил сложную жизнь и всего давно отбоялся. Именно любопытно. Мужчина не твердым шагом подошел к двери. За ней смутно вырисовывался чей-то силуэт, - Кто ты?
  - Гость с неба.
  - Мне не до шуток...
  - Я не шучу. Пусти погреться.
  - Ну-у, заходи, небожитель.
   Когда существо вошло в комнату, то под ним сразу же образовалась лужа - на улице немилосердно лил дождь.
  - Значит, ангелы - это не выдумка, - не удивился Иванов. Тем не менее, не без сомнения, он потрогал большие мокрые крылья. - Значит не бутафория, - мрачно, не гостеприимно заключил хозяин, - Присаживайся, раз зашел, точнее, - он ухмыльнулся, - раз залетел. Что там новенького на небесах, белокрылый? Как здоровьице Самого?...
  - Не иронизируйте. Вы в своей жизни злой шуткой довели одного человека сначала до слез, а потом до сердечного приступа.
  - О ком это ты?
  - Вы знаете.
   -Помилуй, с чего ты взял, что я знаю?
  - Тот человек был вашим подчиненным и вы его оскорбили. У вас просто было плохое настроение. Вас мучила в то утро изжога.
  - Ты о Марье Ивановне что ли?
  - Да! И место начальника вы заняли незаслуженно. Профессионал вы были никакой. Умели льстить начальству, приспосабливались и вас выдвинули...
  - Что еще скажешь?
  - Что? Одного из старых друзей вы втоптали в грязь. Написали на него анонимку. И это все из-за небольшой суммы денег, которой вам не хватало на машину. Продолжать?
  - Что-то ты всё о грустном, белокрылый.
  - Благодарю за крышу. Дождь, кажется, кончился. Мне пора.
   Ночной гость вышел на балкон и легко взмыл в темное, неприветливое беззвездное небо.
  - Деньги будут, залетай, га-га-га! - пьяно заржал Иванов. Потом долго провожал слипающимися глазами светло-зеленую удаляющуюся точку в чернильно-чёрной бескрайности неба.
  
   * * *
  
   Прошло несколько дней и ночей. Наш герой по заведенной привычке коротал время за бутылочкой 'Портвейна 777', когда услышал, уже знакомый стук в балконную дверь.
  - Это ты, белокрылый?
  - Да!
  - Заходи. Опять меня совестить будешь? Какие еще грехи?
  - Все по порядку или вразброд?
  - Как пожелаешь, только скажи, ты кто больше птица или человек?
  - Опять иронизируете? Если птица, то вы меня убьете как тех двух несчастных лебедей?
  - Ну вот! Лебедь - он тот же гусь. Выходит гуся стрелять можно, а...
  - Это не совсем так, возразил гость, - А, может, пнёте меня как ту бездомную собаку. Она несколько дней не ела и просила вас, тихо поскуливая, дать ей кусочек съестного. Вы тогда шли из магазина с двумя буханками горячего ароматного хлеба, и чтобы она за вами не волочилась - больно пнули её в живот. А она ждала щенят. От вашего пинка собака два дня мучилась, а потом умерла. Тогда вы загубили не одну жизнь.
  - Ну вот, приехали. Хорошо. Сколько человек за свою долгую жизнь убивает и съедает разной животины? Это же не грех, - парировал Иванов, - Их жизни не вы счет. Этих животных...
  - Не обольщайтесь. На вашей совести и человеческая жизнь.
  - Какая еще? - побагровел, захмелевший хозяин квартиры.
  - Вспомните свои молодые годы. Одна миленькая девушка ждала от вас ребенка. Она хотела его родить. Но вы были против. Вы ее до того довели, что у несчастной случился выкидыш.
   Наступила вязкая, гнетущая тишина. Был слышен только мерный, давящий на психику ход старого жестяного будильника. Вконец опьяневший Иванов, рыдал. По его небритым, в седовато-рыжей щетине, щекам текли обильные слезы.
  - Я любил ее! Любил! - бормотал он.
  - Мне пора! - гость поднялся с места и направился к балкону.
  'Или мне привиделось, или у него, в самом деле, копыта...' - ломал хмельную голову хозяин, хмуро уперев взгляд будто бы в пол, а на самом деле пристально вглядываясь в нижние складки одежды небожителя.
   Иванов всю ночь не сомкнул глаз, а утром забылся в поверхностном, с кошмарными видениями, сне.
   Гость время от времени навещал Иванова. Тот после ночных бесед окончательно потерял сон, впал в беспросветную, черную депрессию, стал плаксив и неряшлив. Одинокий опустившийся старик с замиранием сердца ожидал каждого нового визита небожителя. Теперь уже, по неотвязной привычке, он сам выходил на балкон и вглядывался в небо - не появится ли где светло-зеленая точка.
  
  * * *
   Облетела последняя жухлая листва с потемневших и словно поредевших деревьев. Набегающий волнами ветер был свиреп и льдист. Скоро зима. Седая зима. Уже чувствовалось ее мертвящее дыхание. Иванов, сжавшись от холода, сырости и страха в комочек, сидел на балконе. Он судорожно вздрагивал, не переставая курил, высматривая в сумеречной бездне знакомую точку-огонек.
  - Летит! Это Он! Не могу больше! Не могу! - впал в животный ужас старик, - Нет больше сил! Чем так! Лучше уж...
  
  * * *
   Через несколько дней в хренской газете 'Известия Караваева', в рубрике 'происшествия' появилось сообщение: 'Гражданин И. в состоянии сильного алкогольного опьянения вывалился с балкона девятого этажа. Смерть наступила мгновенно...'
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано.
  
  
  
  
  
  
  (3-4) - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ...
  
  '...ЛЮДИ ГОВОРИЛИ: 'ОВЕРТОНЫ ПОХОЖИ НА СЕМЕЙСТВО ИЗ ДОБРОЙ СКАЗКИ... МАТЬ - НЕБОЛЬШОГО РОСТА, ОЧЕНЬ ПРИЯТНАЯ, ЖЕНСТВЕННАЯ, И ОТЕЦ - ВЫСОКИЙ, КРАСИВЫЙ, НЕМНОГО ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ, НО НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА... С ПИРАТСКИМ БЛЕСКОМ В ГЛАЗАХ, - начала читать любовный роман Барбары Картленд Лиза - девушка, которой под тридцать. Она не пользуется косметикой, в старомодных очках с толстыми линзами, за которыми глаза кажутся размером с семечку подсолнечника. Она по обыкновению сидит за столом у окна. Здесь, в сельской редькинской библиотеке, ей, наверно, придется работать до пенсии. После школы девушка два раза пыталась поступить в институт культуры, но не хватило баллов. Тогда Лизин отец - колхозный бухгалтер - устроил ее в библиотеку. Он, выставляя магарыч завклубом, наклюкался до чертиков. Девушка не желала, чтоб ее будущий муж (если он будет) походил на отца - плюгавенького, неряшливого, суетливого пустослова. Ей было очень жаль свою маму, которая всю жизнь проработала дояркой за пшеницу, за комбикорм, в лучшем случае за денежный мизер - копейки, и которая, к Лизиному ужасу, постоянно не досыпала, носила грубую одежду, не знала косметики и украшений, ни разу не была на курорте или хотя бы в Доме отдыха.
  '...ЕЕ ВЬЮЩИЕСЯ ВОЛОСЫ РАСТРЕПАЛИСЬ НА ВЕТРУ, И СЕЙЧАС ОНА БЫЛА ПОХОЖА НА НАСТОЯЩУЮ БОГИНЮ ВЕСНЫ... ИДОНА РАССЕРДИЛАСЬ, ЕЕ ГЛАЗА ОТ ВОЗМУЩЕНИЯ СТАЛИ ТЕМНО-ГОЛУБЫМИ, КАК АЛЬПИЙСКИЕ ЦВЕТЫ. САМА ТОГО НЕ ПОДОЗРЕВАЯ, ОНА СТАЛА ЕЩЕ КРАСИВЕЕ...'.
  - Ты так, Лизавета, пожалуй, никогда не выйдешь замуж... - подтрунивал пьяненький отец, - у тебя два больших недостатка. Ты, увы, некрасива и тебе подавай не меньше принца на белом... кхе-кхе... 'запорожце', кхе-кхе...
   Лиза, глотая роман, жила жизнью героев: чистой, скромной и необыкновенно красивой девушки-сироты; маркиза с квадратным подбородком, малость потасканного, но зато благородного и богатого, как Крёз; алчных и коварных разбойников...
  '...НЕ РАЗДУМЫВАЯ, ИДОНА ВЫСТРЕЛИЛА... ИДОНА УВИДЕЛА, ЧТО РАЗБОЙНИК ВЫРОНИЛ ПИСТОЛЕТ И УПАЛ ЛИЦОМ В ЗЕМЛЮ...
  - И ВСЕ ЖЕ Я ВАМ БЛАГОДАРЕН. СПАСИБО. ВЫ СПАСЛИ МНЕ ЖИЗНЬ...' - поблагодарил героиню маркиз.
  -Э-э... - рядом с кафедрой, переминаясь с ноги ногу, стоял Шустрик - бывший одноклассник Лизы. В школе он был худеньким, подвижным мальчишкой с шапкой вьющихся волос. Теперь же плешив, мешковат, краснолиц... И прозвище давно уже ему не подходит.
  - Лиз, дай пару копеек! А-а?
  - На максимку*?!
  - Не-а-а. На хлеб. Есть нечего! - у него дрожат руки.
   Лиза понимает, что он просит на максимку, но отказать не может. Шустрик - ее первая тайная школьная любовь. Девушка отсчитывает мелочь. Он глядит на поданные ему медяки, словно герой восточной сказки Абдулла на сокровища сорока разбойников:
  - Спасибо, Лиз! Вы спасли мне жизнь...
   Время близится к обеду. Девушка греет кипятильником в металлической кружке воду, заваривает вишневый лист - это чай. Достает из пакета свой обед: картошку в мундире, вареные яйца, несколько ломтиков хлеба. Не торопясь, ест и читает: '...НА ПЕРВОЕ ПОДАЛИ СУП ИЗ СВЕЖИХ ГРИБОВ, СОБРАННЫХ ДЕРЕВЕНСКИМИ РЕБЯТАМИ. ЗАТЕМ НА СТОЛЕ ПОЯВИЛИСЬ: ФОРЕЛЬ, ВЫЛОВЛЕННАЯ В ОЗЕРЕ, НОГА МОЛОДОГО БАРАШКА И НЕСКОЛЬКО ЖИРНЫХ ГОЛУБЕЙ, КОТОРЫХ ИДОНА РАЗРЕШИЛА СТРЕЛЯТЬ В ЛЕСУ...'.
   За окном носятся несколько поросят сапожника и мясника Рафаэля. Они катаются в жирной и густой, как домашняя сметана, только сочно-черной, грязи и громко хрюкают от удовольствия... Лиза читает: '...- ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ДУМАЕТЕ, ЧТО Я МОГУ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ЧЕЛОВЕКА, ПУСТЬ ДАЖЕ ОЧЕНЬ БОГАТОГО И С ПОЛОЖЕНИЕМ, БЕЗ ЛЮБВИ? Я СКОРЕЕ БУДУ МЫТЬ ПОЛЫ И ОСТАНУСЬ СТАРОЙ ДЕВОЙ, ЧЕМ ВЫЙДУ ЗАМУЖ БЕЗ ЛЮБВИ...'.
   Девушка примеряет прочитанное, словно платье, на себя: '...Я устала от одиночества. Я бы сейчас вышла замуж за первого встречного. Только бы был добрым и не пил. Возраст, внешность, достаток не главное... Родила бы мальчика и девочку. Сначала девочку - няньку, а потом через три-четыре годика ляльку - мальчика...'.
  '...МАРКИЗ ОБНЯЛ ЕЕ... КАК БУДТО ОНА СМОТРЕЛА НА ЗВЕЗДЫ ИЛИ БРОДИЛА ПО ЛЕСУ, И ФЕИ ОКРУЖАЛИ ЕЕ... ЖАРКИЕ ГУБЫ МАРКИЗА ОБЖИГАЛИ ИДОНУ, ЕЙ КАЗАЛОСЬ, ИХ СОЕДИНЯЕТ НЕ ТОЛЬКО ПОЦЕЛУЙ, НО ОГОНЬ САМОЙ ЖИЗНИ... '...- ТАК ВОТ, ЗНАЧИТ, ЧТО ТАКОЕ ПОЦЕЛУЙ. А ПОЧЕМУ НИКТО РАНЬШЕ НЕ ГОВОРИЛ МНЕ, КАК ЭТО ПРЕКРАСНО? ТАК ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!..'.
   Лиза всего один раз целовалась. Она тогда выпила лишнее. Он - хренский длинноволосый и прыщавый паренек - залетный музыкант на проводах в армию Лизиного соседа. В памяти остались только слишком слюнявый рот паренька, пахнущий селедкой, и чувство гадливости... Девушке стало невыносимо тоскливо. На страницу книги упала слеза, другая...
  '...ИДОНА ПОЧУВСТВОВАЛА, КАК НА ГЛАЗАХ ВЫСТУПИЛИ СЛЕЗЫ И ПОДУМАЛА, ЧТО ТАК ЖЕ, ДОЛЖНО БЫТЬ, СОЧИТСЯ КРОВЬ ИЗ ЕЕ РАНЕНОГО СЕРДЦА... - Я ЛЮБЛЮ ЕГО! Я ЛЮБЛЮ ЕГО, - СКАЗАЛА ОНА ГРОМКО...'.
   Лизе не хочется идти домой. Отец хронически пьян. Его бурные, с мордобоем скандалы с матерью. Девушка часто допоздна засиживается в библиотеке. За окном уже садится огромный огненный шар солнца. Она очарованно глядит на закат. У окна пробежала курица. За ней рыжий, бесхвостый петух. Скрылись из виду. Через мгновение парочка показалась снова. Петух стремительно настиг перепуганную, кудахчущую курицу и ловко энный раз взгромоздился на нее.
  '...ОН СНОВА СТАЛ ЦЕЛОВАТЬ ЕЕ И ЦЕЛОВАЛ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ИДОНА НЕ ПОЧУВСТВОВАЛА, ЧТО ПОКИНУЛА ТЕЛО И УЛЕТЕЛА НА НЕБЕСА...'.
   Сумерки на улице сгущались. Отключили во всем селе свет. Девушка зажгла керосинку.
  '...ГОРЕЛИ ДВЕ СВЕЧИ, ЯРКО ПЫЛАЛ ОГОНЬ В КАМИНЕ... ОН ВЗЯЛ ЕЕ ЗА ПОДБОРОДОК СИЛЬНЫМИ ПАЛЬЦАМИ И ЗАГЛЯНУЛ В ГЛАЗА: - Я ХОЧУ ТВОЕ СЕРДЦЕ... Я ХОЧУ ТВОИ МЫСЛИ, ТВОИ СНЫ... Я ХОЧУ ТВОЮ ДУШУ...
  - ОНИ ТВОИ! ОНИ ТВОИ! ВСЕ ТВОЕ!
  - НО Я ХОЧУ И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО.
  - А ЧТО?
  - ТВОЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО КРАСИВОЕ ТЕЛО... ТЫ ДАШЬ МНЕ ЕГО?
  - ОНО ТВОЕ!..'.
   Лиза поправила в лампе фитиль, чтоб не чадило. У девушки слегка кружилась голова от керосинового духа и прочитанного.
  '...КОМНАТУ НАПОЛНИЛ АРОМАТ ЦВЕТОВ: ЗДЕСЬ БЫЛО ТАК КРАСИВО, КАК НИГДЕ НА СВЕТЕ...'.
   За дальним обшарпанным, давно не крашеным стеллажом заскребла мышь. Лиза глазами бездомной собаки обвела ряды никому ненужных, в большинстве никем не читаемых, пахнущих плесенью книг и тихо вслух прочитала: '- Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!..'.
  
  *максимка - как правило, низкокачественный спирт, разведённый водой из под крана.
  
  90-е годы.- 2013г. адаптировано.
  
  
  
  
  (3-5) ЖЕНЩИНА У ЗЕРКАЛА
  
   Она проснулась по обыкновению около двенадцати дня, но долго еще нежилась в постели. Встав, накинула на себя длинный желтый махровый халат, приготовила крепкий кофе без сахара, который потягивала мелкими глотками. Вместо бутерброда - дорогая сигарета. Кофеин и никотин ее взбадривали. Это лучшее средство после пересыпа, это вместо зарядки. Потом удобно расположилась перед трюмо, у которого она могла сидеть подолгу, так же, как бесконечно разговаривать по сотовому со своими подругами Ирэн и Аэ. Когда она встретилась со своими глазами в зеркале, то сразу же приподняла брови вверх, слегка вытянула лицо - так меньше морщин. Эта привычка у неё появилась лет пять назад.
  - Да, ты стоишь трех роз... Не больше, - говорит она своему отражению, придвинувшись вплотную к зеркалу. - Вот у тебя, милая, появилась новая морщинка у левого глаза. Уже ни лимоны, ни мед с яйцами не помогают. Даже французская косметика, увы, бессильна. На двадцатисемилетие подарил двадцать семь роз, а на этот раз три... Он стал другим... А может, я стала другой?.. Да, я уже не та, что была девять лет назад, когда мы встретились... - она внимательно всматривается в свое лицо, морщится. - Уголки рта опускаются. Скоро будет выражение, как после бокала кислого вина... Как говорит Ирэн, 'кошельки' преймущественно любят женщин, которым не более тридцати... Потом они ищут других, помоложе... Цвет кожи стал хуже. Появляется землистый оттенок. Курить, дорогая, надо меньше. Дорогая? Нет, дешевая, раз три розы вместо двадцати восьми... На воздухе надо бывать почаще... Вон у торговок какие румяные лица на морозе... - женщина делает массаж лица, прикуривает сигарету. Пуская дым в свое отражение, задает вопрос: - Что же сегодня надеть в ресторан? То классическое зеленое платье? Время до семи еще есть. Надо определиться в наряде... - она встает, распахивает халат, оценивающе разглядывает свои ноги. - А у той соски, его новой секретарши, что из Редькино, ноги, пожалуй, длиннее. И наростов на бедрах, так называемых 'галифе' еще нет. А у меня уже намечаются... - она зло мнет бедра. - Нет, я, пожалуй, в ее возрасте была лучше. Да, десять лет назад я была картинкой, - женщина берет массажную расческу, - А волос еще не плох... Что же та соска так суетится, когда я захожу к нему в офис? Словно в чем-то передо мной виновата. Я, конечно, не жена, но все же? Или метит на мое место?..
   Обедает она в три. Полакомившись шпротами с тонким поджаристым тостом, заедает их несколькими шоколадными конфетами. После сладкого ей хочется солененького. Хрумкает упругим малосольненьким огурчиком. И, наконец, крепкий кофе без сахара с ароматной сигаретой.
   Определившись с вечерним нарядом, ложится на тахту и, не спеша, смакуя каждую новость, почитывает пестро-цветастую газету 'Спид-инфо'. В шесть усаживается опять у трюмо и начинает готовить себя к встрече. В семь она уже готова. Вечернее платье цвета гнилой вишни хорошо облегает ее ладную, совершенную фигуру.
   Пять минут восьмого.
  'Странно, он обычно пунктуален, а тут опаздывает. Такого раньше с ним не случалось...' - нервничает она, сидя у зеркала. Прикуривает. Делает глубокие судорожные затяжки, при этом широко открывая рот, как рыба, выброшенная на берег.
   Пятнадцать минут восьмого.
  Она зло смотрит в зеркало. 'Глаза когда-то были бутылочного цвета, а сейчас какого-то болотного оттенка... Может, оттого, что злюсь - ил в них поднялся?..
   Половина восьмого.
  Прикуривает еще одну сигарету. Вертит в дрожащих пальцах сотовый телефон. Раздается долгожданный звонок.
  - Зайка, это я. Сегодня ресторан отменяется... У меня незапланированная деловая встреча... - сухо, со льдинкой, как автоответчик, говорит он. Она, не дослушав, отключает мобильник. Пахнет паленым. На платье дыра с копеечную монету - прожёг, упавший с сигареты, пепел.
  - Козлище! - зло шепчет она. - Нашел мне замену... Пес, урод. На девятнадцать лет старше меня... Пес... Меня еще не было, а твои предки поили военкомат коньяком, чтоб тебя, сосунка, пай-мальчика, комсомольского вожака в армию не взяли. Козлище...
  Руки тянутся к коньяку. Она выпивает полную рюмку. Потом, ничего не чувствуя, пьет из горлышка. Неуверенно бредет к тахте. Поглаживая бедро, пьяно бубнит: - Я еще не утильсырье. У меня еще все впереди... - нащупав маленькую неровность на коже, начинает ее внимательно рассматривать осоловелыми слипающимися глазками. - О, боже, еще прыщика не хватало... Какой гадкий. Фу-у! - сковыривает ногтём прыщик, появляется кровь.
   Покусывая подушку, пачкая ее помадой и тенями, плачет, дрожит... Успокаиваясь, бормочет:- Пора выходить замуж. Пора. Побыла под 'кошельками' и хватит... А так не хочется. Муж, кастрюли, дети, сопли, свекровь... А может, кота завести?.. Нет! От него вонь, вонь...
  
   90-е годы. -2013г. адаптировано.
  
  
  
  
  
  (3-6) ПЕЛЬМЕНЬ
  
  - Сколько он тебе, Света, дал времени на обдумывание? - спросила старшая сестра.
  - Сказал, завтра зайти к нему в пельменную.
  - Что ты решила?
  - Никак не могу представить себя его женой. Он, Катя, намного старше меня. Я думаю, лет на двадцать - двадцать пять. И ниже ростом...
  - Это мелочи! Будешь, как за каменной стеной.
  - Но я его не люблю. Он не в моем вкусе... - нервничала младшая сестра.
  - Ничего! Что твой нищий Сашка может дать? Что?
  - Но я его люблю. Ждала из армии.
  - Любовь, Света, это невроз. Он проходит. Вон как мы с Вовкой друг друга любили, а через три года разбежались. У меня на руках двое детей... Что, так все время и будешь торговать рыбой на базаре? Ты же о хренском медине* мечтала, а для него бабла* немеренно надо...
  - Не знаю... - в глазах у младшей было замешательство, страх перед неприглядным базарным будущим.
  - Займись аутотренингом. То есть вечером в постели, перед тем как уснуть, постарайся вспомнить внешние и внутренние достоинства Семена Потаповича. И то, что у тебя вызывает к нему уважение, усиливай... Допустим, он хорошо одевается. Тогда ты себе внушай: 'У него хороший вкус, у него хороший вкус! Да-да, у него хороший вкус, раз он обратил внимание на меня!..'.
  
  * * *
   Света долго не могла заснуть. Часы пробили полночь. Она ворочалась с боку на бок, ложилась на спину, живот, но сон не шел. За окном в холодной тьме, должно быть, возле мусорных контейнеров безутешно выл бездомный пес.
   'Раз у него две пельменных и одна вареничная, значит, он умен, - думала девушка о богатом женихе. - Да-да, он умен, раз в такое смутное время находится на плаву... Но не эрудирован. Считает, что два Алексея и Лев - Толстые - это все один и тот же писатель. Но это мелочь. Он, скорее, математик. Да-да! В его деле нужен точный расчет, анализ, предвидение. Хотя, как я читала в газете, весьма большой процент 'новых русских' добились благосостояния преступным путем. У него и татуировка на запястье. Наверное, темное прошлое... Глаза маленькие, жесткие. Поросячьи. Губы растягиваются в приторную улыбку, а в гляделках - лед. Рыжие редкие ресницы... У моего Сашеньки такие темные длинные ресницы, любая девушка позавидует... А что это я о Саше? Да-да. Семен Потапович. Шутит, как жлоб. То ущипнет, то начнет причмокивать, то поднимет указательным пальцем мой подбородок... Постоянно одна и та же прибаутка: 'Кто не рискует, тот не пьет шампанского'. Сальные анекдоты. Самодоволен, как индюк... Стоп! Что это я о плохом? Надо же хорошее найти и усилить. Он одевается хорошо и дорого. По моде. Правда, в его возрасте можно было бы обойтись без выбрыков. То кепка с бычьей мордой впереди, то пестрые, какие-то цыганские шарфы, то ботинки военного образца с блестящими клепками и лейблами... А этот толстущий золотой жгут на шее, которым взрослого дога можно удержать... Саша проще и элегантнее одет... Саша? Семен Потапыч! Что это я опять его в плохом свете выставляю?.. С ним я смогу поступить в институт, спокойно учиться, ни в чем себе не отказывать. Дом - полная чаша! Да! Полная чаша пельменей. Она улыбнулась, но это скорее была гримаса. Сейчас бы пельменей с перцем и уксусом... - она отчетливо вспомнила запах только что сваренных пельменей, едкий дух уксуса, аромат черного перца. Несколько раз сглотнула. Сейчас бы поесть чего-нибудь вкусненького, но в холодильнике только надоевшая килька и кислая капуста... Семен Потапович пользуется дорогими одеколонами, но слишком много выливает на себя. Рядом с ним становится дурно... А от Сашеньки пахнет яблоком. И он на голову выше Семена Потапыча. Но он беден, как и большинство... Саша... Семен Потапович... Сашенька... Потапыч...'
   Мысли у Светы путаются. Она находится на грани между сном и явью. Девушке видится, что она зашла к Семену Потаповичу и ей подали пельмени. Они быстро скучковались в один огромный пельмень. Он шевелится, растет на глазах. В его облике появляется что-то знакомое, узнаваемое. 'Семен Потапович, это вы?' - обращается она к монстру. Пельменеподобный Семен Потапыч спрыгивает с тарелки на пол и начинает лезть Свете под юбку. Она с отвращением чувствует, как по ногам елозит что-то влажное, скользкое, при этом чмокает. Девушка вскакивает со стула - и просыпается. Простыня сбилась, одеяло на полу. Свету знобит...
   Вспоминает, что ей сегодня, как и вчера, как и завтра, стоять на базаре - торговать рыбой. Летом жара, рыбья вонь, от нее мутит. Зимой - собачий холод. На ногах валенки сорок последнего размера, на руках резиновые перчатки. Пальцы синеют, деревенеют, смерзаются... Покупатели? Они разные. С каждым выясняешь отношения...
  - Не могу, не могу больше... - шепчет она, закрывая лицо руками...
  
  * * *
   Семена Потаповича она узнала со спины. 'У него щеки выглядывают, как у хомяка', - подумала.
  - Присаживайся, Светик. Пельмешки с уксусом, с маслом, со сметаной?
  - С уксусом, пожалуйста.
   Молоденькая официантка, заискивающе улыбаясь директору и оценивающе глядя на Свету, подала дымящуюся порцию, приправу.
  - Перекуси, Светик... Ну, чо ты решила?.. Учти, кто не рискует, тот не пьет шампанского...
   Когда Света запихнула в рот первый пельмень, Семен Потапович сжал своей пятерней ее руку. Девушка, почувствовав его влажную ладонь, увидев короткие пальцы-обрубыши, поросшие рыжим волосом, поперхнулась.
  - Чо с тобой? Может, уксус крутой? Добавить воды?
   Она припомнила сон. Представила, как эти рыжеватые клешни изо дня в день, из ночи в ночь будут ее щипать, щупать...
  - Спасибо, Семен Потапович... Все нормально... Вы меня извините, но... - трудно было закончить фразу. Положив вилку на стол, сжав пальцы в кулак так, что ногти до крови впились в мякоть ладони, она выдохнула: - Но вы так меня торопите...
  - Ну же!
   Света за окном пельменной увидела знакомую полуумную уборщицу Олимпиаду, которая в рыбном ряду часто выпрашивала некондицию. Та с торжественным лицом аккуратно несла перед собой маленький кулечек с мятой килькой.
  - Я... я согласна...
  
  
  медин* - мединститут
  бабло* - деньги
  
  90-е годы. -2013г. адаптировано.
  
  
  
  
  
  
  . (3-7) ЗА СТЕНОЙ
  
   Октябрьская ночь - ни звезды. Суточный дождь. Ветер. Стонут голые деревья.
   Большая поднадзорная палата психиатрической больницы города Хренска. Полумрак. Только тусклый, жидкий свет от единственной лампочки, выкрашенной в мутный зелёный цвет. Она висит над входом в палату. В помещение коек двадцать. Несколько пустуют. Больные спят. Бодрствуют четверо в дальнем углу палаты. Они тихо переговариваются. Впрочем, разговаривают трое. Четвёртый - хроник Витя не спит, потому что испытывает сильные, набегающие волнами, боли в животе, который стал уродливо огромным, словно у женщины беременной тройней. Тонкие жилистые ноги и руки, бритая угловатая голова хроника обтянуты жёлтой кожей. Глаза чуть голубоватые, почти белые - выпучены. В них животный ужас. Витя постанывает. Это похоже на скулёж побитого щенка: - У-у-у! У-у-у! У-у-у!
  - И долго он будет выть? - словно сам себе задаёт вопрос наркоман Игорёк. Худенький паренёк, чем-то напоминающий недавно родившегося котёнка: оттопыренные ушки; редкие, жирные, прилизанные волосы; маленькие мутные глазки.
  - Ему недолго осталось. День-два и вперёд ногами вынесут, - авторитетно заявляет алкоголик Николай Петрович - мужчина предпенсионного возраста с тёмными, словно прокопченными, лицом, шеей и руками. Это у него профессиональный загар - он сельский тракторист.
  - Тётя Даша, медсестра, говорила, что он глотал таблетки, которые выкидывали больные. Он думал, что так быстрее вылечится. Я, например, никогда свои не пью. Бросаю в унитаз, - рассказывает Саша - детина тридцати пяти лет с умом подростка.
  - То-то ты уже здесь четвёртый месяц. До белых мух будешь лежать, - подытоживает Петрович, - Чья очередь анекдот рассказывать? - поглаживая узловатой, мозолистой пятернёй волосатый живот, спрашивает мужик.
  - Игоря! - выпаливает Саша, - Я только что рассказывал...
  - Да-уж! Ты вечно детсадовские анекдоты травишь. Где ты их выкапываешь? - подаёт голос Игорь, - Ну-у, слушайте. Встретились пирожок с яйцами и булочка с маком. Туды-сюды. Ля-ля-фа. Договорились, что пирожок вечером к ней на чай заглянет. Настал вечер. Звонок в дверь. Булочка открывает, а на пороге стоят её знакомый пирожок и ещё двое. 'Что это значит?' - недовольно интересуется булочка. ' Не беспокойся, дорогая, они с капустой...' - успокоил её пирожок с яйцами.
   Игорёк тонко хихикает. Петрович ухмыляется, видимо, не находя ничего смешного.
  - Да-а! Хорошенькая женщинка, бабенция - та же булочка, - вздыхает тракторист.
  - Ничего не понял, - в недоумении Саша, - Сейчас бы горячих пирожков с капустой и парного молочка. Пирожки. Целый бы тазик съел
  - Сам ты пирожок с капустой! Ты хоть бабу голую видел? - с ехидцей интересуется Игорь.
  - Видел. По телевизору, - на полном серьёзе отвечает Саша.
  - То-то и оно, шо по телевизору, - молвит Петрович, - Я четыре раза был женат. Со многими сожительствовал. Теперь вот один. Когда шары залью - буйный. Какая дура это выдержит?
   Полуночники не заметили, что, когда говорили о женщинах, хроник Витя перестал выть. Когда же умолкли, он принялся с новой силой.
  - У-у-у! У-у-у! У-у-у!..
  - Так мы с ним и не уснём до утра.
  - А, вы, Николай Петрович, разве днём не выспались? - спрашивает Саша.
  - Спать-то я спал, но все нормальные люди ночью дрыхнут...
   В дверном проёме показался санитар.
  - Эй, вы там, потише! Тоже мне нормальные. Все нормальные за стенами этого дома.
  - У-у-у! У-у-у! У-у-у!.. - стонет Витя.
  - Поставьте ему снотворное, - предлагает Игорь санитару.
  - Уже ставили. Не помогает, - нехотя отвечает верзила в замусоленном,
  когда-то белом халате и удаляется.
  - У меня тоже было много тёлок. Покупались на травку и колёса, - хвалится наркоман.
  - Дур много, - подытоживает тракторист.
  - Николай Петрович, у вас в селе есть какая-нибудь одинокая женщина? Пусть с детьми. Я бы женился. Дом у меня есть, хозяйство, профессия хорошая. Шью дублёнки. От фабричной не отличишь. Деньги всегда есть, а вот хозяйки нет. Я поэтому, может быть, и заболел... Соседка у меня красивая. Замужем она. Смотрю на неё, а она словно без одежды, голая. И по ночам меня зовёт к себе, то есть голоса у меня появились. Боюсь её.
  Боюсь женщин. При них робею. Слова путного сказать не могу. Или молчу, или одни глупости говорю...
  - Святой ты человек, Санька. Тебе бы хитрости и злости немного, - зевая во весь рот, изрекает Петрович.
  - Зачем хитрость и злость? Я верующий.
  - У-у-у! У-у-у!.. - подаёт голос хроник.
  - Добро, Санька. Я пригляжусь. Поспрашиваю, - обещает Петрович,- Давайте-ка, мужики, спать.
  - И мальчики тоже, - хихикает в ладошку Игорь.
  
   * * * * * * *
   Раннее серое утро. Всё небо обложено тяжёлыми, набухшими тучами. Они сеют холодный дождь.
   Вся палата просыпается от душераздирающего вопля хроника Вити. У него агония: из беззубого рта идёт пена; глаза того и гляди выскочат из орбит.
   Слышится топот ног в коридоре. Видимо, санитар, очнувшись от зыбкого сна, побежал за медсестрой. Минуту спустя, появилась Даша - маленькая, пухленькая женщина лет сорока, с мягким взглядом карих глаз. В руках у неё шприц с обезболивающим.
  - Потерпи, Витя. Потерпи, мальчик, - успокаивает она и ставит укол.
   Ей помогают двое угрюмых санитаров. Они зевают и протирают глаза.
   Витя затихает.
   Перед пересменкой Даша опять заходит в палату.
  - Ну, как ты, Витя? - спрашивает она, поглаживая ему голову.
   Хроник пытается улыбнуться, но получается некая безобразная обезьянья гримаса: - Хо-о-шо, - подаёт голос он.
  - Хочешь домашнюю плюшку? - она вынимает из кармана, хорошо отглаженного белоснежного, халата пакетик с булочкой и подаёт обречённому. Он морщится, кривит рот, отстраняет гостинец слабой рукой.
  - Что же ты хочешь, миленький?
  - Жещ-щину!
   У медсестры в глазах появляются слёзы. Минуту спустя Витя умирает.
  - Женщину ему надо было, - басит старый санитар, - А, дали бы ему бабу, так он не знал бы, шо с нею робыты. Инвалид с детства.
  - Да, Тарасович, да, - кивает она, - Кому-то жизнь даёт всё, а кому-то ничего. Витю грудным ребёнком нашли в мусорном баке. Он тогда весь посинел от крика и холода. Практически всю жизнь провёл у нас. Это не жизнь, это ад...
   Слышится тихий плач. Это Саша. Медсестра осторожно, словно боится спугнуть, приближается к нему: - Не надо, Саша. Не надо. На, возьми булочку. У нас плохо кормят, а ты такой большой...
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано.
  
  
  
  
   (3-8) БОТАНИК
  
   Учителя ботаники Корнея Корнеевича Кабачкова - мужчину средних лет с хлюпкой, сутулой фигурой и малохольным, вечнозаспанным выражением лица, с чёлкой редких, масляных волос ' А-ля Гитлер' и круглыми водянисто-светлыми глазами - ноябрьское утро встретило неприветливо. Хмурое, низкое небо; тёмные силуэты голых деревьев; лужи, жирная грязь и снежная жижа; обилие мусора под ногами...
   Подходя к редкинской школе, Кабачков поймал на себе злобный взгляд какого-то крупного незнакомого человека. Корней так и не понял, кто это был - мужчина или женщина?
   '... Мир людей стал злее. Я этому ОНО не сделала ничего плохого. Вижу его и ОНО меня лицезреет в первый и, возможно, в последний раз. А как ОНО на меня зыркнуло, словно я у него кусок земли отхватил или ведро картошки из погреба вытащил, украл...'
   Снимая в мужском туалете галоши, чтоб переобуться в туфли, Корней Корнеевич перепачкал руки в грязи. Подошёл к раковине, открыл кран. Раздался свист, потом урчание, но вода не пошла. Несколько тёмно-коричневых от ржавчины капель упало на дно побитой и покарябанной, когда-то белой, раковины. Кабачков грязными пальцами кое-как вытащил из заднего кармана брюк носовой платок, тщательно вытерся и, брезгливо скривив рот, метнул его в мусорное ведро.
   '...Не только лодка любви разбивается о быт, о неустроенный быт. О быт разбивается вся жизнь. Вся жизнь идёт кувырком под откос...'
  
   * * * * * * *
   На уроке ботаники внучок главы редкинской администрации вёл себя вызывающе. Толик Твердунов (его дедушку редкинцы окрестили - 'Пердуновым'), не обращая никакого внимания на учителя и своих одноклассников, слушал музыку по плееру, при этом, время от времени, подпевал тонким сиплым голоском попсовому исполнителю: - Чёрные глаза... Ля-ля-ля...Чёрные глаза... Ля-ля-ля...Чёрные глаза!..
   '...Это гнилое семя местного вороватого князька, этого малолетнего отморозка как-то тронула учительница математики Татьяна Коняшко. Сейчас она работает не по специальности. В Хренске ни то пельмени лепит, ни то мороженное фасует... С каким бы удовольствием я набил бы задницу грязной галошей этому маленькому засранцу, этому мелкому зверьку... А, нельзя. Будет весьма много вони и шума...'
  
   * * * * * * *
   На улице шёл мокрый снег. Промчавшийся рядом с сельским учителем внедорожник обрызгал его грязью.
   '...Весь в шоколаде!..' - с сожалением подумал об испачканных брюках Корней Корнеевич.
   Пересекая общий двор, Кабачков увидел лужу крови, что смешалась со снегом, грязью и соляркой, кем-то пролитою. Недалеко от места разделки свиньи, пёс соседа-горца рвал на части кишки и сердито урчал.
   '...Мясник сегодня забил кабанчика. Будет жарить шашлык. Пить разведённый спирт и громко слушать всякую хренатень, которую он называет музыкой. Всё это будет продолжаться до двух-трёх часов ночи...'
  
   * * * * * * *
  - Лиза заболела! - сказала Кабачкову его мама.
  - Что с ней?
  - Высокая температура...
   Корней Корнеевич жил с пожилой матерью и маленькой болезненной дочкой. Отец учителя много пил и давно умер. Жена ботаника не смогла жить в селе Редькино и, бросив мужа с дочкой, вернулась в свой родной город Хренск.
   Отец с дочкой сидел до поздна. Гладил ей головку, рассказывал сказки, шептал ласковые слова, которые мог бы говорить и любимой женщине. Но, увы, Корней Корнеевич уже более двух лет был один. Лиза засопела - уснула. Мужчина тихо покинул комнату дочери, разделся и тоже лёг спать. Но сон не шёл. Кабачков долго ворочался в постели, вставал по малой нужде, съел бутерброд с 'Докторской' колбасой...
   Около часа ночи сосед семьи Кабачковых - мясник Рафаэль громко включил музыку. Дочка Лиза проснулась и тихо захныкала. Корней несколько раз стучал в стену, но шум у соседей не утихал. Он решил ещё несколько минут подождать, а потом сходить к мяснику. Чтоб себя как-то успокоить, заглушить раздражение и нарастающую злость, Кабачков стал считать сколько раз певец в песне повторит слова 'чёрные глаза'. Корней насчитал около полусотни 'чёрных глаз', далее - сбился со счёта.
   '... Это, видимо, та же самая песня, что слушал на уроке отпрыск рода Твердуновых-Пердуновых? Какой, однако, тупизм. Какая дегенерация. Неужели, у девушки, кроме чёрных глаз, нет ничего примечательного? Певец, словно попка-дурак, повторяет одно и то же несколько десятков раз. И эту хрень слушают миллионы людей и, как говорит молодёжь, тащатся... Да, много дураков и мудаков!..'
   Учитель ботаники вышел на улицу. Сыпал с небес снег. Под ногами хлюпала грязная жижа. Мужчина на ощупь в кромешной тьме кое-как добрался до квартиры соседа. Постучался в дверь. Тихо. Ещё несколько раз ударил кулаком. Никого. Дёрнул за ручку. Дверь поддалась. Кабачков прошёл коридор. Хотел, уже было, открыть дверь, ведущую в кухню мясника, но задержался, услышав голоса.
  - ТИ МУЖЫК?
  - ДА, АШОТ, Я МУЖЫК! Я ДЖЫГЫТ! - ответил, видимо, гостю мясник, - Э-Э, МЭСТНЫЕ ВСЭ АЛКАШЫ. ЫХ БАБЫ - ПРОСТЫТУТКЫ...
   Увидав Кабачкова, горец приподнял лохматые брови.
  - ЧТО? ЧТО ТЫ ХОТЭЛА?
  - Не хотела, а хотел. Я тебе несколько раз стучал в стену. Уже второй час ночи, а ты музыку включаешь на полную громкость. У меня дочь болеет...
  - ПОЩЁЛ ТИ НА Х..! -перебил учителя ботаники пьяный мясник.
  - Что ты сказал?
  - ПОЩЁЛ ТИ НА Х..!
   У Корнея Корнеевича потемнело в глазах от волны крови, которая стремительно ворвалась в голову откуда-то с низу, из живота. У него в течении нескольких секунд перед мысленным взором промелькнули грязные, замусоренные улицы села Редькино; пьяные, неряшливые односельчане в тёмных одеждах; злобный взгляд незнакомца или незнакомки; 'князьки' Твердуновы-Пердуновы и их жополизы; свистящий кран и 'ржавые' капли; 'чёрные глаза' из глупой попсовой песенки; грязные галоши и брюки; лужа крови в общем дворе; кишки и злобный пёс; бледное, маленькое личико дочки Лизы; заплаканное лицо матери; замёрзший в снегу отец; раскрашенное косметикой во все цвета радуги лицо бывшей жены; слова туповатого и нагловатого мясника о местных... фраза 'пощёл ти на х..!'
   Учитель ботаники схватил лежащий в углу огромный топор для разделки мяса. Два ДЖЫГЫТА - гости Рафаэля с воплями выскочили на улицу. Сосед мясник замешкался и получил резкий, сильный удар топором по голове. Она треснула, словно перезревший арбуз...
  
   * * * * * * *
   Корнею Корнеевичу Кабачкову суд дал самое максимальное, самое строгое наказание, какое мог дать при данном преступлении.
   На третьем месяце заключения ботаник умер от сердечного приступа. Так, во всяком случае, записано в официальном документе. Редькинцы же говорят, что бывшему сельскому учителю ночью в тюрьме перерезали, как барану, горло.
  
   Ноябрь, 2012г
  
  
  
  
  
  (3-9) РЕБЯТЁНОК
  
  - Ма-му-у-у! Дай хлебца-а! Ма-му-у-у! Ма-му-у-у! - двое мальчиков и девочка на дне тёмного и сырого погреба протягивали ручонки к матери. Она, в ореоле яркого дневного света, удивлённо глядела широко распахнутыми глазами на них сверху через узкий люк в полу. Мария Григорьевна смутно различала во мраке еле-еле белеющие пятна лиц, рук, но отчётливо слышала голоса: - Ма-му-у-у!!!
   Женщина суетливо, словно курица, оберегающая цыплят, металась по комнате дома, отбегала от погребного люка, возвращалась, в поисках хоть кусочка, хоть крошки хлеба, но ничего не находила: - Ма-му-у-у!
   Мария Григорьевна - маленькая, сухенькая старушка, этакая пожилая девочка-подросток, от тяжёлого сновидения беспокойно заворочалась на старой металлической койке и проснулась.
  - У-у-у! У-у-у! У-у-у!..
  - Чтой энто? - спросила она вслух, - Мож собака? - пожилая женщина давно живёт одна и перестала замечать, что разговаривает сама с собой. Задаёт вопросы, сама на них отвечает, - Что-то ребятёнки мои покойные привиделись. Надо могилки проведать. Хлебушка им отнести...
   Старушка, до носа укрыта толстым ватным одеялом, чиненом разномастными лоскутами. Хлопая подслеповатыми красными глазками, некоторое время, в раздумье, глядит в маленький квадрат окна. В комнатушку льётся жидкий, серый свет скупой на краски зимней зари.
  - У-у-у! У-у-у!
  - Собака, чо ль? Бедная животина! Зимой людям плоховато, а собаке того хуже. О-ох, боже, паси и милуй. О-ох!
   Мария Григорьевна, вздыхая и охая, поднимается, включает свет. Одевшись, не торопясь шепчет молитву и крестится перед копеечной иконой - маленькой, порядком выцветшей цветной фотографией неровно приклеенной на кусок фанеры. Её маленькое - с кулачок - личико сосредоточено. Пепельный волос собран сзади в жиденькую косичку, похожую на крысиный хвостик.
   После молитвы женщина не торопясь ест - макает ломоть чёрного хлеба в металлическую кружку с тёплым молоком. Тщательно пережёвывает. Только потом глотает. Хлеб с молоком - основа меню старушки, потому что пенсия небольшая, да и зубы почти все выпали. Осталось два или три, но они сильно шатаются, вот-вот и их не станет.
  - У-у-у! У-у-у! - опять кто-то жалобно подаёт голос. Старушке же в нём слышится: 'Ма-а-а!'
  - Скоро я вас, мои ребятёнки, навещу. Если ноги ходить будут, навещу...
   Мария Григорьевна убирает со своего пути стул, что загораживает ветхую, полусгнившую входную дверь, отставляет в угол швабру, что подпирает ручку той же двери, щёлкает крючками и шпингалетами, наконец, открывает 'главный' замок. Он её защищает от разных 'моркоманов, акашей и протитуток...'. У бабушки нечего взять, кроме слабо теплящейся жизни в маленьком и хилом тельце. Она пожила, ей под девяносто лет, но ещё хочется, пусть хворая, пусть недоедая и замерзая зимой, как она говорит: 'Побыть тутова...'
   Тихо и робко открыв дверь, женщина осторожно высовывает голову на улицу. Общий двор на семерых хозяев ещё спит, укрытый тонким, пуховым покрывалом первого снега. Старушка блаженно улыбается, показывая беззубый рот утру поздней осени, селу Редькино. Протяжный вой слышится где-то рядом.
  'Скоро Егор придёт. Внук. Скоро пенся. Все деньги заберёт. Моркоман. Беда - то кака...' - с горечью думает Мария Григорьена
   Она, раскачиваясь из стороны в сторону, как уточка, на полусогнутых ногах-спичках семенит к воротам, отделяющим двор от улицы. В руке женщины тонкий, волнообразный прут - таким в сёлах дети гоняют уток, гусей... Для Марии Григорьевны он подпорка - 'третья нога'. Оказавшись на улице старушка поворачивает на право, к магазину.
  - У-у-у! - раздаётся слева.
  - Плачет, как ребятёнок... Животина тамось. Может в мусорке?
   Наклонив голову над бурым от ржавчины, с покорёженными краями мусорным баком, Мария Григорьевна чуть ли ни касается носом рыжего носа тощей серой собаки. В лицо старушки бьёт волна тяжёлого, настоянного годами смрада. Человек и животное какое-то мгновение в упор, глаза в глаза глядят друг на друга. Собака вяло оскаливает беззубую пасть.
   Старушка кряхтит, пыхтит, краснеет и задыхается, пытаясь перевернуть бак, чтоб выпустить 'животину', но куда там. Приносит собаке из дома кусок хлеба. Псина не ест - то жалобно поскуливает, то сердито, глухо рычит...
   Всё это действо растягивается на часа два. На улице появляются редкие, с заспанными, хмурыми лицами прохожие.
  - Здрасти, Григорьевна! - окликает старушку соседка Лиза, приблизившись к баку с полным мусорным ведром, - Что это вы? А-а-а! Собака! Я вчера вечером шла с работы, из библиотеки. Было темно. Какой-то мужик её сюда бросил, - она высыпает мусор.
   Собака рычит.
  - Вон, видите, Григорьевна, у неё нет передних зубов. Вся седая. Местами лысая, словно ей шерсть моль поела. Очень старая, наверно. Другая давно бы уже выпрыгнула, а у этой сил нет...
   Женщины вместе кое-как наклоняют порожний бак и 'узница' выкарабкивается. Собака, нетвёрдым, вялым шагом преодолевает несколько метров. Останавливается, поворачивает голову в сторону женщин и смотрит долгим, осмысленным, с грустинкой взглядом.
   Уходя, Лиза сердито бросает: - Стала старой. Стала плохим сторожем. Вот и выбросили. Людей бросают, а собак, как будто, и не грех... Иуды!..
   - Пошли, Бобик! Иль ктой ты? Жучка? Пошли ко мне. В двоём весельше. Хлеба и молока хват. Пошли ребятёнок... - зовёт собаку Мария Григорьевна.
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
  
   (3-10) УБЕГУ В АМЕРИКУ
  
   Зима. Холодный нетопленый вагон электрички, направляющейся в город Хренск, с двумя десятками озябших и хмурых пассажиров, огласился песней 'Виновата ли я, что люблю...'. Исполняли её двое: мальчик лет девяти-десяти и совсем крошечная девочка в одеждах с чужого плеча. Слухом они явно не обладали, пели сиплыми, слабыми голосами, перевирали слова. Личики их землистого оттенка ничего не выражали, в глазах - пустота. У большинства пассажиров лица мигом одеревенели. Они стали внимательно разглядывать скучные, однообразные пейзажи за окнами. Дети остановились около тучной, пожилой женщины жадно, с аппетитом поедающей бутерброд с жёлто-белыми лоскутами жареных яиц. Колхозница не раздумывая, суетясь, отломила по куску девочке и мальчику. Те поблагодарили и положили подаяние в прозрачный кулёк, в котором уже было несколько рублёвых леденцов, сморщенное яблоко, ломтик колбаски...
  - Детки, подойдите, пожалуйста, суда! - позвала 'дуэт' молодящаяся дама с большой брошью фальшивого золота на кокетливой бардовой шляпке. В руках она держала белую болонку с розовым бантом на шее. Глаза дамы выглядывали паучками-буравчиками из-за толстых стёкол очков.
   Дети робко присели на краешек сидения, с надеждой глядя на тётю.
  - Тяв-тяв-тяв!
  - Тихо, Сильва! Тихо. Это маленькие детки...Ты, что, мальчик, не учишься в школе? - тоном учительницы начальных классов, поинтересовалась обладательница шляпки с брошью.
  - Не-е-а!
  - А-а, где твои родители?
   Мальчик набычился, нагнул голову, стал кусать грязные ногти.
  - Наша мама в пошледнем вагоне, - бесхитростно ответила за него девочка.
  - Молчи, дура! - грубо рыкнул на сестру брат, та - сжалась.
  - Тяв-тяв-тяв!
  - Тихо, Сильвочка! Тихо...А-ах! Ну, зачем так обзываться? Это нехорошее слово. Она же девочка... Сколько тебе, Дюймовочка, лет?
  Малышка растопырила веером пальчики крошечной кисти.
  - Пять? Как зовут?
  - Швета!
   Дама достала увесистый кошелёк-косметичку, высыпала на узкую жёлтую ладонь мелочь. Подумала. Взяла свободной рукой пять рублей, глубоко, обречёно вздохнула и протянула девочке, - Купи себе, Светик, конфеток... Идите, дети! Идите! - и небрежно махнула им на прощанье жёлтой замшевой перчаткой...
  
   * * *
  - Что-то сегодня, спиногрызы, негусто, - считала мелочь мать 'дуэта' на многолюдном хренском вокзале. Её одутловатое, с синевой лицо было недовольным, - Встретимся под часами, Серж. Через час. А пока пробздитесь... Адью! - бросила она сыну. В одну руку женщина взяла грудного младенца, закутанного в видавшую виды мужскую куртку, в другую - тряпичную торбу. На полусогнутых ногах она поковыляла к буфетам. Серёжа усадил Свету на вокзальную скамью, дал ей кулёчек со съестным, а сам, набив полный рот леденцами, решил пройтись - у него замёрзли ноги. Не прошёл мальчик и тридцати шагов, как увидел игрушечную гоночную машину. Она была кричащего красного цвета с номерами, орлами, непонятными надписями. Не машина, а чудо! Её держал в руках толстый, розовощёкий карапуз. Обладатель 'сокровища' сидел на огромном клетчатом чемодане. Из взрослых никого рядом не было. Серёжа не раздумывая подскочил к мальчику и грубо вырвал из рук игрушку. Тот, к удивлению напавшего, не стал кричать и плакать. Убегая, Серёжа лишь только увидел, как кисло скривились пухлые губы обиженного...
   Женщина облокотившись на буфетную стойку, жадно выпила сто грамм водки, после чего, словно боясь, что у неё кто-то отберёт, стала торопливо запихивать в себя жирный пирожок с горохом. Рядом подбирал объедки какой-то мужчина в солдатской шинели. Его открытая голова была давно немыта, нечёсана и нестрижена - этакое разворошённое кошкой птичье гнездо. Всё лицо и шея поросли длинной трёхцветной - чёрно-рыже-седой - щетиной. Маленькие, красные, гноящиеся глазки смотрели на мир мёртво.
  - Ну, и вонь же от тебя! Пшёл вон, козлище! - гаркнула женщина на бродягу.
   Он спокойно поднял на неё глаза, которые, мгновение спустя, ожили, в них появился интерес. С полным ртом объедков он театрально воскликнул: - Маша! Три рубля и наша!
  - Не Маша, а Марья Петровна, - она стала внимательно рассматривать незнакомца, - Гришаня, ты ли? Какие люди в Голливуде! Ва-ау-у! - обрадовалась женщина.
  - Я Машка! Какими судьбами! Сколько лет, сколько зим! - он церемонно чмокнул гнилозубым ртом руку женщины, в которой был зажат кусок пирожка...
  
   * * *
  
   Электричка ползла из губернского Хренска обратно в маленький провинциальный Жлобск. В восьми её замусоренных и заплёванных вагонах, с резаными сидениями и похабными надписями на стенах тамбуров, снова была спета 'дуэтом' 'Виновата ли я, что люблю...'.
   Скоро село Редькино. За окнами мелькали бедные на краски, словно линялые, серо-бело-табачной гаммы, неприглядные пейзажи.
  - Ну, что будешь отцом моих детей? - кокетливо обратилась Мария к Григорию, подкрашивая синеватые губы ярко-красной китайской помадой.
  - Лёгко!
  - Я невеста с приданым. У меня свой дом имеется... Ну?
  - А-а, где, моя красопета, их родной батька? - ответил на вопрос вопросом он.
  - Скажу тебе, Гришаня, по секрету. Я толком не знаю какой спиногрыз от какого гада. Ты же знаешь, я вашего брата меняю, как прокладки. Возможно, что мой Серж и от тебя... Ты помнишь, какая у нас любовь была? Сколько вместе самопляса* выжрали... Ва-ау-у!
  - Помню, Машка. Надо обмыть встречу...
  
   * * *
  
  - Ты гляди, даже кто-то 'мятый'** не зажал! - обрадовалась женщина, пересчитывая выручку после 'концертной' поездки, - А-а, чо ты, Серж, за пазухой маскируешь?
  - М-м-м...
  - А-а-а, ну покажь!
  - Не-е-е!
   Мать силой расстегнула куртку и вырвала игрушку.
  - Ма-ам, это моё!
  - Ша-а-а! Не твоё, а наше. У армянки Розы внук растёт. Может больше максимки*** нальёт...
  - Ма-ам, дай!
  - Не скули! Ты сломаешь, а так хоть польза будет...
   Мальчик насупился. Стал нервно грызть ногти.
  - Убегу, как старший Васька! Убегу в Америку!.. - тихо, сердито бубнил он себе в нос.
   * * *
   Мама и 'новый папа' 'дуэта' допивали бутылку максимки. Неряшливая комната с убогой, нищенской обстановкой наполнилась едким дымом дешёвого табака, который смешивался с запахами детской мочи, нечистот, перегара...
   Серёжа, сидя в углу, играл с крупным тараканом. Мальчик оторвал насекомому задние лапки, отчего усатый потерял резвость, и Серёжа без труда направлял его движения... Света, закутавшись в шинель Григория, лежала на остатках старого дивана - двойной, местами разодранный, пружинистый матрац - покоившегося на кирпичах.
  - Нужны люминевые банки, говоришь? - пьяно вывалив из кофты вислую грудь и кормя ею младенца, переспросила Мария у Григория, - Дети! Я вам сделаю праздник! У нас сегодня экскурсия на свалку!!!
  - Ура-а-а! - тихо запищала Света. Её личико озарил свет. Сергей заулыбался, стал потирать руки.
   Редкинская свалка была недалеко от их покосившегося бревенчатого домика под рубиройдной крышей. Они жили на окраине села и летом, когда на свалке сжигали мусор, ветер приносил приторно-удушливый смрад...
  - Серж, не жуй сопли! Лови его! Лови! - кричала мать, гоня щенка на сына. Тощий, хилый собачонок с поджатым хвостом - шатался, визжал поросёнком, но оказался на удивление шустрым. Видимо, страх быть пойманным придавал силы. Он вырвался из кольца 'охотников' и, тихо поскуливая, скрылся меж мусорных дюн.
  - Какой ты неуклюжий, мелкий, - укоризненно заметил пьяненький 'папа', - Теперь у нас мяса на ужин не будет...
   Свете было не до ловли собак. Она нашла безрукую, одноглазую куклу и находилась на вершине счастья. Девочка укутала её в кусок тряпки и тихо пела колыбельную: - Шпи моя шыкуха, баюшки-баю...
   После неудачной охоты взрослые принялись выискивать алюминиевые банки...
  
   * * *
  
   Мальчику снился сон - будто он идёт возле редкинской хлебопекарни. Из проходной выходит очень-очень красивая тётя в розовом купальнике с длинными золотистыми волосами и короной на голове. Он видел такую на вкладыше жвачки. Тётя, улыбаясь, протягивает ему связку горячих и пахучих бубликов посыпанных маком. Они обжигают руки и рот мальчика, но он всё равно цепко их держит и ест-ест, чувствуя, как становится тепло и уютно. Серёже хорошо...
  - Пшёл вон, животное! Вон, пёс, из моего дома!
  Все дети проснулись от крика взрослых.
  - Пшёл вон, козлище! Банки тебе не видать, как рогов своих! Вон!..
  - Тут, сучка, полмешка моих!
  - Весь мешок мой, пёс!..
  ...Младенец синеет от истошного крика, хныкает Света, Серёжа под шум скандала опять засыпает - ему такое слышать не впервой. Засыпает он с одной мыслью: 'Старший брат Васька убежал. И я убегу... Смоюсь в Америку. Дайте время... В Америку!!!'
  
  
   Самопляс* - самогон.
   Мятый** - мелкая купюра
   Максимка*** - спирт разведённый водой.
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
  
  (3-11) КАРЛСОН, КОТОРЫЙ ЖИЛ НА КРЫШЕ...
  
  - Минька, дай спики*. Ничего не видно!
  - На Сеёжа. Только самолётики дай мне, а то выонишь...
   Два маленьких мальчика - лет шести-семи поднимались по гулкой металлической лестнице затемнённого чердака девятиэтажки. Они хотели забраться на крышу и запустить с неё несколько бумажных самолётиков.
   Серёжа - ушастый и глазастый, похожий на лягушонка, мальчик с пятой попытки неумело зажёг спичку и осветил ветхую деревянную дверь. Она была закрыта на ржавый шпингалет.
  - Минь, попробуй открыть!
  - Щас, Сеёжа! Щас! - Миша, полненький, коротконогий и курчавый, как Пушкин, карапуз, не выговаривающий букву 'р', от натуги стал шумно кряхтеть.
  - Смотри, Минька, не пукни. Ха-а. Ну, давай я спики подержу... Наконец шпингалет щёлкнул и сдвинулся. Дверь медленно, с гадким скрипом открылась. В глаза мальчуганов ударил яркий свет августовского дня.
  - У-у-у-а-а-а! - восторженно запищал Миша.
  - Глянь, Минька, махины** отсюда маленькие. Как жучки...
   Стоя у самого края крыши, мальчишки робко заглядывали в открывшуюся бездну. Ветер трепал их волосы, футболки, короткие штанишки...
  - Сеёжа, смоти сколько антенн!
  - Да-а-а!
  - Сеёжа, смоти, кто это?
  - Тихо, Минь. Дябчик*** какой-то. Тихо!
   С освещённой солнцем стороны лифтовой шахты на замусоленном и местами порванном детском матрасе спал худосочный подросток лет тринадцати-четырнадцати с длинной тощей шеей и нечёсаной копной выгоревших, пшеничного тона волос. Рядом на газете валялось несколько хлебных сухарей и большой перезревший до бронзового отлива огурец. В тени стоял пластмассовый баллон с водой. Видимо, почувствовав на себе взгляды, спящий зашевелился, открыл глаза и этаким филином, удивлённо уставился на друзей: - Чо надо? - с долей беспокойства, спросил он после долгой паузы.
  - Мы так, самолё... - начал было Миша и сбился, не выдержав взгляда дябчика.
  - Мы самолёты залезли пускать, - ответил за приятеля более находчивый Серёжа, - А кто ты?
  - Я-я-я?
  - Ты, случайно, ни Калсон? - осмелел Миша.
  - Это как?
  - Карлсон! - уточнил Серёжа.
  - Какой ещё Карлсон?
  - Он живёт на кыше, любит ваенье и летает, - затараторил Миша.
  - Да?! Всё обо мне. Жуть как люблю сладкое. Живу, вот, сейчас на крыше и летаю во снах...
  - Но Калсон толстый, - засомневался Миша.
  - А я похудел. Кроме хлеба, почти ничего не вижу. Мне бы баночку-другую варенья и я бы стал бы таким же, как ты, пончик...
  Мальчик покраснел.
  - Хочешь самолёты с нами пускать? - предложил Серёжа, приблизившись к Карлсону и протягивая ему один из бумажных самолётиков.
  - Давай. Всё равно, от нефига делать, птичье дерьмо пинаю...
   Три мальчика - большой и два маленьких - увлечённо пускали, как ручных голубей, самолётики. Вместе с ними в небо летел звонкий и чистый детский смех. Они делали новые самолётики из тех газет, что были у Карлсона и снова пускали-пускали. Ветер относил их далеко-далеко от дома...
   Вечером Миша с Серёжей принесли своему новому другу поесть. Всё было сладкое: несколько конфет-карамелек и печенюшек, яблоко и кусок халвы. Тот, давясь, почти не пережёвывая, проглотил гостинцы.
  
   * * *
   Через несколько дней Миша и Серёжа привели на крышу Эдика - любознательного мальчика в очках с толстыми линзами. Такие в школе обычно ходят в отличниках. Он пришёл в гости с пол-литровой банкой вишнёвого варенья.
  - Спасибо, мелкий, за гостинец, - поблагодарил Карлсон Эдика, треская столовой ложкой варенье. Вишнёвые косточки он смачно сплёвывал с крыши вниз.
  - Ешьте на здоровье. А где ваш пропеллер? - поинтересовался гость.
  - Сдал в ремонт. Он сломался...
  - Когда почините, дадите полетать? А-а-а?
  - Дам, мелкий. Только свои бинокли не разбей.
  - Ладно. Не разобью.
  - А нам дашь полетать? - хором спросили Серёжа и Миша.
  - Дам, мелкие. Дам...
   * * *
  - Вот ты какой, Карлсон! - Перед обитателем крыши стоял его ровесник с золотой серьгой в ухе, в добротной джинсе и ладных, крепких кроссовках, - Вот кому малышня варенье носит...
  - Чо надо? - насторожено спросил Карлсон, листая книжку с цветными картинками.
  - Я здесь, на крыше тоже часто бываю. Только на другом конце. Токсикоманю. 'Момент', бензин...
  - Это как?
  - Кайфую! Торчу!..
  - А-а-а!
  - В основном бензин нюхаю. От него глюки классные... А от клея голова беременная... Можно? - гость протянул руку к книжке.
  Карлсон молча кивнул головой.
  - Хе-е, про себя новое узнаёшь? 'Малыш и Карлсон', - вслух прочитал название книги обладатель золотой серьги, - Хе-е, откуда ты?
  - От верблюда!
  - Не обижайся. А всё же?
  - Из дома убежал...
  - Я Алекс! А ты?
  - Василий!
  - А-а! А предки есть?
  - Есть. Мать Машка - алконавка****. Постоянно драки, есть нечего. Для неё водка слаще хлеба... Вот и убежал.., - перед мысленным взором парня мелькнуло отёчное, с синевой лицо матери, бледные личики младших братишки Серёжки и сестрёнки Светки... - Что думаешь дальше делать? Осень скоро, зима...
  - В Сочи подамся. Там, говорят, тепло...
  - Да-а, тяжко без хаты... Хочешь забыться? Кайфануть? У меня бензин есть. Будешь в штаны писать от удовольствия...
  
   * * *
   Вечерело. Стёкла окон девятиэтажки закипели червонным золотом отражённого в них заката. Высоко-высоко в пепельном небе тоскливо кричали перелётные птицы.
   Карлсон, сидя один на крыше, глубоко, судорожно втягивал в себя бензиновые пары, плотно прижав к носу и рту влажную от горючего тряпицу. Когда парень открыл глаза, то увидел перед собой сидящего по-турецки маленького тщедушного старичка с лысой блестящей головой и белой козлиной бородкой.
  - Ты кто? - спросил Карлсон.
  - Я Дух бензина! - гундося, важно ответил дед и погладил жидкую бородёнку
  - Да-а? - вяло удивился парень, - Вот ты какой? А, что ты можешь?
  - Всё могу! Могу сделать тебя настоящим Карлсоном. Даже круче! Ты будешь летать без пропеллера. Хочешь в Сочи или ещё дальше на юг? А-а-а?.. Скоро будет холодно. Полетят с неба белые мухи...
  - Да, х-хочу! А как?
  - Подойди к краю крыши...
   Парень попытался встать на ноги, но упал. Вторая попытка была удачней - он на четвереньках дополз до края.
  - Ну-у-у же! - гундося, подбадривал Дух бензина, - Сделай только шаг и ты полетишь птицей. Главное, не бойся!
  - А я и не боюсь, - вызывающе бросил старику Карлсон, цепко ухватившись за телевизионную антенну. Он кое-как поднялся на дрожащих ногах и сделал шаг вниз, в бездну...
   ...Облака на западе были розовыми, а у самого горизонта алыми, кое-где - багровыми, как запёкшаяся кровь...
  
   СПИКИ* - спички.
   МАХИНЫ** - машины.
   ДЯБЧИК*** - дяденька.
   АЛКОНАВТЫ**** - алкоголики.
   90годы - 2014г. адаптировано.
  
  
  
  
  
   (3-12) ПИСЬМО
  
   Я несколько часов назад убил свою мать, но спокоен, как никогда, потому что мне больше нечего терять в этой жизни.
   Свою мать, нет, лучше слово 'мама'. Свою маму я любил и ненавидел одновременно. Да. Это правда. Такое бывает. Любил за то, что она принимала меня любым. Почти всё прощала. Терпела все мои косяки юности и молодости. Да, что там говорить, все нездоровости, совершённые мною и в зрелые годы. Мама любила и принимала меня и бедного, и богатого, и здорового, и бедного... Уверен, она бы меня любила и жалела бы будь я кривым, хромым и горбатым, будь я алкашом иль наркоманом, будь я гомиком иль педафилом... Это слепая, животная материнская любовь. Точнее инстинкт. Святой инстинкт. Да, святой...
   Ненавидел я её за недалёкость и ограниченность. Всю жизнь на ней ездил, её использовал мой отец. В общем-то, неглупый человек, но редкий эгоист и подлец. Когда мне было чуть за двадцать лет, отец променял мою маму на более молодую женщину. Это предательство надломило маму. Она как-то быстро подурнела и потолстела...
   Ещё несколько лет назад я был весьма богат и успешен. У меня было всё и даже больше. Вокруг меня крутилось много разного люда. Каждой твари - по паре. Были и жулики, и проходимцы, и попрошайки, и дармоеды, и толпа фальшивых, продажных, якобы, друзей, приятелей, много ярких, холодных и хищных женщин. Эти суки были тоже продажны, расчетливы и меркантильны, как и остальное стадо. Стадо? Да, стадо!..
   Когда я разорился всю эту пёструю, шумную шушеру как ветром сдуло и ваш покорный слуга остался в полном одиночестве. От меня ушла жена. Меня вычеркнула из своей жизни любовница. От меня отвернулась единственная дочь. О, якобы, друзьях, приятелях и компаньонах я лучше промолчу...
   И только моя мама приняла меня. Дала приют в своей маленькой квартире в селе Редькино. В квартирке, кроме неё, жило ещё несколько беспородных, увечных котов и кошек.
   Моя мама в последние годы своей жизни сильно опустилась. Стала весьма толстой и рыхлой, с редкими сосульками грязных, седых волос. Она, увы, в последнее время мылась раз в два-три месяца. Впалый рот с одним верхним зубом - сиротою, вызывал чувство жалости и брезгливости одновременно (У неё стали сильно шататься зубы. Она их все удалила, кроме одного. Его она оставила для крепления верхней челюсти. Но челюсти она так и не заказала, не вставила. Пожалела для себя, хоть я и дал тогда деньги). В её жилье прописался постоянный смрадный букет запахов. Запахов человеческой и кошачьей мочи и фекалий, прокисшей еды, несвежего белья, грязного и пыльного, давно не мытого пола...
   Мама только ела, спала и ходила в туалет. Ещё она, иногда, смотрела телесериалы и тискала своих кошек.
   Впрочем, я от неё недалеко ушёл. Уже несколько лет я за собою не слежу. Я - толстеющее, лысеющее, неряшливое животное, созерцающее горбатую реальность, что меня окружает. Жил, как и мамины коты и кошки, худо-бедно, на её небольшую пенсию. Курил дешёвые, вонючие сигареты, которые местные редькинские мужики называют 'Смерть тракториста', пил максимку*, что продаёт цыган Будулай, ел то же самое, что и мамины животные.
   Как случилась беда? Несколько месяцев назад маме подбросили котёнка. Она его пожалела и взяла к себе на проживание и довольствие. Я долгое время пытался котёнка приучить к лотку, но, увы, безуспешно. Он всегда ходил по большой и малой нужде в самые труднодоступные места: под диван, ванну... Скрипя зубами и матерясь, я убирал за этим гадёнышем. Сегодня он сходил по большому на моё кресло. Я сел в него и весь перепачкался в вонючем кошачьем дерьме. Психанул и пнул кота, что есть дури. Он пролетел несколько метров из комнаты в кухню и выскочил в открытую форточку. Мама устроила мне скандал за этого засранца. Я долго и терпеливо слушал её занудливое, малоразборчивое бормотание. Наконец, не выдержал и метнул керамическую кружку, из которой минуту назад пил чай, в сторону матери. Хотел в стену, но попал в мамину голову. Мама замолчала. Замолчала навсегда...
   Меня только она удерживала здесь, так как это был единственный человек, которому я был дорог и нужен. Ради неё я хотел какое-то время ещё пожить. Не хотел омрачать последние годы её жизни. Желал по-человечески проводить её в последний путь. Получается, проводил...
   Повторюсь, теперь меня здесь ничего и никто не удерживает. Даже дочь в далёком городе. Ей - дочери я был нужен только с толстым кошельком. Старым, больным и нищим отцом она брезгует. Стыдится меня. Ну, да и бог с нею. Или чёрт? Не знаю...
   Всё, что я здесь написал - это тёмная сторона человеческого существования. Да. Существования. Его самого. Так как большинство из нас не живёт, а существует. Мы не желаем об этом думать и говорить. Это запретная тема. Мы не желаем этого видеть, многие этого не видят на протяжении всей своей жизни и так, увы, умерают слепыми, так как это 'тёмная сторона луны'...
   Дописав это письмо, я уйду из жизни. Не буду вешаться - это, как говорят медики, весьма мучительная смерть. Тем более человек, в момент удушения, освобождается от мочи и кала. Не хочется пачкаться. Не буду вскрывать себе вены. Слишком много крови. Я же не мясник. Просто выпью стакан разведённого спирта с горстью таблеток клофелина... Пожалуй, всё...
  
  P.S. Татьяна Михайловна Кошкарова, я знаю, что Вы давняя подруга и соседка моей матери. Ключ от нашей квартиры Вы найдёте под ковриком у входной двери. Деньги на мои и мамины похороны будут лежать на журнальном столике. Их вполне хватит. Ещё останутся хорошие чаевые.
  Прощайте!
   А. З. Мизантропов.
  
  Максимка* - дешёвый спирт, разведённый водой из под крана.
  
   Апрель, 2013 г.
  
  
  
  
   4 - ТРАГИКОМИЧЕСКОРОМАНТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ
  
  
   (4-1) N. N.
  
   1
  
   Накануне своего дня рождения Борис Абрамович Белокобыльский - мужчина средних лет с мешковатой фигурой - был взвинчен, потел, суетился по пустякам, пилил свою жену Ларису Моисеевну - тихую, вялую, невзрачную женщину.
  - Я же просил, Лара. Несколько раз говорил, что в ларьке водка дешевле, а ты взяла ее в 'Маге', в супермаркете...- он шлепнул себя пухлой ладошкой по крепкой, лоснящейся лысине. Он всегда так делал, когда хотел подчеркнуть чью-то глупость. Другие крутят пальцем у виска, покачивают головой, он же отделывался шлепком. Ими же выплескивал эмоции на работе. Борис Абрамович был учителем географии в школе и когда какой-нибудь хронический троечник нес ахинею, он делал знакомый жест и нередко с иронией бросал:
  - Иди, третий, три... В русских сказках у царя, как правило, было три сына. Третий - двоечник.
   Белокобыльский, несмотря на свою внешнюю взрывчатость, грубоватость и практичность, был тайным мечтателем, романтиком. Он из года в год рассказывал сменяющимся ученикам одно и то же о разных странах и народах. За рубежом же сам не бывал, но благодаря книгам и фантазии учитель вместе с подопечными мысленно посетил все уголки мира. Порой мог и присочинить. В такие моменты он обычно начинал: - В некотором царстве, в некотором государстве...
  
   2
  
   Был вечер. Большая стрелка часов замерла на цифре шесть. С минуты на минуту должны ввалиться Мусорские и Очаговы.
   'На столе три бутылки водки. По бутылке на брата. Две бутылки сладкого вина - для дам. В резерве два пузыря 'белой' и один 'чернил', - подытоживал, потирая руки, Белокобыльский. Закуска, что стояла на столе, его мало интересовала. Привычка со студенческой поры - мог выпить стакан водки и занюхать заплесневевшей корочкой хлеба.
   Нагло, надрывно, режа слух, задребезжал дверной звонок, мужчина поспешно открыл дверь. На пороге с торжественными лицами переминались Мусорские.
   Ольга Мусорская - преподаватель музыкальной школы, коллега и лучшая подруга жены держала в руках букет чахлых, парниковых тюльпанов. От нее пахло весенней сыростью и приторными духами. Ее муж, Михайло, старший прапорщик полиции, хитро осклабившись, что-то прятал за спиной.
  - Держи, Борька! - гогоча, он чуть ли не кинул на грудь имениннику тощего огненного петуха. - Щас он спокойный. Я его хлебом, смоченным в вине, накормил, а так - хоть и из глухого села - боец. Генерал генералом. Наполеон! Вишь, хвоста нет? В битвах потерял. К теще сзади подскакивал и клевал ее в ж.... Сладу с ним не было. Она чуть заикой не стала, - Мусорский понял, что сказал что-то лишнее только после того, как его ущипнула жена. Кисло улыбнувшись, продолжил: - Холодец из него будет отменный...
   Очаговы задерживались. Когда Белокобыльские и Мусорские уселись за праздничный стол, зазвонил телефон. Борис разливал горячительные напитки, и поэтому к аппарату засеменила Лара.
  - Алё!. Как жаль. Ангина. Дочка или сынок? Бедный мальчик. Спасибо. Вам тоже от Бори привет. До свиданья. - Поправив очки, Лариса Моисеевна тихо сказала: - Очаговы не смогут прийти. Вася заболел.
  - Вот у нас с Ларой один Эдик и более не хотим... - бросил именинник. Помолчав, он добавил: - Дети - это рак мозгов. Поверьте мне как учителю с восемнадцатилетним стажем.
  - Где-то вы правы, Борис. Вот, наш пришел из армии - так я, наверное, с ведро валерьянки выпила. Поздно приходит домой. Часто не ночует. А то вползет пьяным с разбитым лицом.
  - Мало я его порол, подлеца, спиногрыза... - хмурясь, рыкнул Мусорский. - Сейчас мы у вас, а он, быть может, какую-нибудь шалаву привел и на супружеском ложе...
  - Миш! Что за слово 'Шалава'? Где ты их только берешь?
  - Ладно, мать. Давайте-ка лучше выпьем за именинника. За тебя, Абрамыч.
  Мужчины выпили залпом, женщины мелкими глотками. Принялись закусывать - гремела посуда, позвякивали ножи и вилки, работали челюсти. Еще выпили.
  - Музыкального оформления не хватает, - заметил Мусорский, вытирая салфеткой толстые красные губы. Маленькие его глазки подернулись болотной мутью.
  - Оленька, я поставлю нашего любимца - Штрауса? - спросила Белокобыльская. Лицо ее, обычно имеющее цвет обезжиренного молока, порозовело от вина.
  - Да, Ларачка, да, милая.
   Включили магнитофон - полились вальсы. Опустели бутылки, ополовиненные блюда приобрели неряшливый вид. Дамы, перебивая друг друга, взахлеб щебетали. Белокобыльский побагровел, но держался молодцом. У Мусорского отвисла нижняя губа, начали слипаться глаза. Зевнув, он громко осведомил общество:
  - А я до сих пор люблю 'Ласковый май'. Мой спиногрыз, будучи школьником, принес кассету с ним, то есть с 'Маем'. Это любовь с первого взгляда. Нет, с первого звука. Белые розы, белые розы... - с хрипотцой зафальшивил старший прапорщик, - та-та-та, ля-ля-ля...
  - Миш, перестань! - умоляюще попросила его жена.
  - Что перестать?
  - Тебе медведь на ухо наступил.
  -У нас медведи не водятся. Заяц редкость. Поверьте мне, как охотнику. Ладно! - словно про себя что-то решив, сказал Михайло. - Борюня, пошли курнем. Давненько не травились.
  
   3
  
  - Абрамыч, угости сигаретой. Твои слаще. Лепота! - выдохнув клуб дыма, округлив глаза, воскликнул прапорщик. - Хошь, собственную загадку задам?
  - Задай.
  - Вино, сигарета. Что третье?
  - М-м-м? - именинеку тяжело думалось.
  - Жен-щи-на! - по слогам изрек Мусорский, подняв указательный палец в зеленке. - Женщина! Да! В молодости я был, как Каза... Каза... м-м-м?
  - Казанова! - поправил Белокабыльский.
  - Все-то ты, змей, знаешь, - Михайло погрозил зеленым пальцем. Неуверенно подошел к двери, прислушался. - А наши курицы все Страуса слушают. Го-го-го! Сколько у меня их было. - Мусорский, рассказывая о своих амурных похождениях, бурно жестикулировал, гримасничал, приседал, плевался, бил ногой об пол на манер кабеля, увидевшего сучку, причмокивал губами... Выкурил несколько сигарет, которые стрелял у Белокобыльского и которые у него постоянно тухли. На них ушло полкоробка спичек.
   'А я ему, этому дубу, завидую, - с горечью подумал Борис, в пол-уха слушая прапорщика. - А что у меня было, что было? Живу иллюзиями, мечтами, как шестнадцатилетняя девочка. Строю воздушные замки с принцами. Чем он лучше меня? Внешность на '3', ум на '3'. Подпоручик Ржевский из анекдота. Да! Живу, жду, что вот-вот что-то случится, произойдет чудо и все изменится в корне. Знал только Лару. Она в постели, как, должно быть, надувная кукла. Водка - моя женщина! Где я был? Да нигде! Он же - и в Калининграде и на Камчатке. Контрасты! А-а-а!'.
  - Ты знаешь, браток, - Мусорский обнял Белокобыльского за талию и, брызгая слюной, зашептал на ухо: - Я был близок с Героем Соцтруда. Да-да! Не веришь? С Мариваной Надоевой. Да-да! Как сейчас помню. Крым. Ялта. Бархатный сезон. Я молод, красив, высок. Только никому, т-с-с-с! - он прижал палец к слюнявым губам.
  'Красив? Высок? Метр с фуражкой и рылом не вышел', - Абрамович толком не знал, за что разозлился на Мусорского.
  - Почему палец в зеленке? - грубо оборвал он 'Казанову'.
  - А-а-а! Подарок клюнул, то есть петух.
  'Лучше бы он тебя - раненого в голову и задницу - в другой 'палец' клюнул'. Когда мужчины вернулись с перекура, на столе попыхивал электросамовар, рядом сладости и фрукты.
  - Сейчас, Борюсик, кофе будем пить, - ласково обронила Лара, заметив хмурость мужа. Он грузно плюхнулся в кресло. Магнитофон крутил Валерия Меладзе. 'Последний романтик' пел о поздней любви, о золотистом локоне. Белокобыльский почувствовал нестерпимую душевную боль, его охватила, как он это называл, вселенская тоска. Из глаз потекли горячие слезы - большая для него редкость. Именинник опустил голову, чтоб никто не заметил его слабости. 'Тебе за сорок, а ты, как юнец, страдающий от первой безответной любви. А, впрочем, ты, Боря, еще не безнадежен, раз можешь пустить сердечную слезу. Жив еще', - ему было одновременно и тоскливо и радостно, как при оргазме. 'Новый год и день рождения - самые грустные праздники'.
   На посошок мужчины выпили еще одну бутылку водки (резервную). Лариса после ухода гостей еще долго хлопотала на кухне - мыла посуду, прятала недоедки в холодильник. Борис разделся до трусов, не глядя на то, что в квартире было прохладно - топили плохо, а на улице март, и развалился на диване, разбросав руки и ноги в стороны.
   'Вино, сигарета... теперь третье...' - у него слипались глаза, но желанье брало свое. Он ждал Лару.
   'Почему у меня не было других женщин, кроме супружницы? Почему? Я, конечно, не роковой мужчина, но и не урод какой-нибудь. Лень? Да, пожалуй, лень. И еще страх перед неизбежными выяснениями отношений с другой. Душевный покой - как самоцель. Этот дуб Мусорский философонул, что постоянно любить одну и ту же женщину равносильно тому, что изо дня в день кормиться одной и той же похлебкой. Сам бы он до этого не додумался. Спопугайничал'.
  
   4
  
  - Лаурочка, курочка моя, повернись ко мне передом, а к стене задом. Ну-у!
  - Борюсик, ты когда выпьешь, становишься циником.
  - Мне сегодня нельзя отказывать.
  - Мне нельзя. У меня начались раньше времени. Извини. Нельзя.
  Белокобыльский, шарахаясь в темноте, вспоминая черта, добрался до кухни. Включил свет. На столе - начатая бутылка вина - дамы не допили. Сделал несколько больших глотков из горлышка и поперхнулся - в спину словно вогнали шило.
  - Жар-птица чертова! - мужчина в сердцах пнул 'подарок'. Петух, видно, протрезвел и принялся за старые проказы. Смягчившись, Белокобыльский нежно сказал: - Извини, братишка, что о тебе забыл, не предложил, - смочив кусок хлеба вином, именинник покрошил его птице. Та стала жадно клевать, издавая гортанные звуки, такие непривычные для слуха горожанина в четвертом поколении.
  - Сирота, ты моя, сирота, - пытаясь погладить огненного, бормотал Борис - Тебе бы курочку. Нет, одной мало. Такому орлу дюжину надо.
  
   5
  
   Утром Белокобыльский, подремывая, долго отлеживался в постели - воскресенье. Лариса ушла на базар. Закрывая дверь, крикнула полусонному мужу, что вернется не ранее трех дня, так как собирается еще проведать родителей и забрать у них сына Эдика.
   Борис допил оставшееся вино, угостил петуха. Из пищи в рот ничего не лезло. Вышел покурить на лестничную площадку. Сверху доносилось побрякивание металла, ритмичное шарканье. Белокобыльский сделал несколько шагов и увидел на межэтажной площадке уборщицу. Она стояла к нему спиной, наклонившись.
   'Короткие, толстые волосатые ноги, вислый зад, отсутствие талии. Вымирающий вид, - изучая, думал он. - А впрочем, как спопугайничал прапор, некрасивых женщин нет - просто мало выпито вина. И вообще, что значит красивая или некрасивая. Дело вкуса. В уродстве тоже есть свой шарм. В уродстве - животное начало! В красоте? Что же в красоте? Красотой лучше любоваться'.
   Женщина что-то сосредоточенно соскребала железным совком, не замечая Белокобыльского. Им овладело желание, кровь ударила в голову. Он мысленно начал ее раздевать, все более и более возбуждаясь.
  - Кхе-кхе-кхе!
  Она разогнулась, резко повернула голову - красное круглое лицо, над верхней губой еле заметные усики.
  - Кхе-кхе. Доброе утро. Здрасти. Такие женщины, как вы, вообще-то, созданы для любви, а не для работы. Кхе-кхе. У меня вчера был день рождения. Может, вы выпьете со мной стаканчик хорошего вина. Чтоб я был здоров. Кхе-кхе.
  - А как жена?
  - Ее нет!
   Она молча взяла ведро, савок и веник.
  - Я свое хозяйство занесу к тебе, а то еще упрут.
  - Да-да, заносите. Вот здесь поставьте. Возле обуви.
   Они выпили оставшуюся резервную бутылку водки.
  ...Ее застиранная комбинация, позеленевший синяк на ляжке, рыхлый сморщенный живот. Чужое тело, которое пахло прокисшим молоком. Экстазные хрипы, отдаленно напоминающие хрюканье...
   'Пот и похоть. Случка свиней. В этом что-то есть, - пунктирно мелькали мысли у потеющего Белокобыльского. - Всё-ё-ё-ё-ё! Финита ля комедия'.
  - Подари мне что-нибудь на память, - поспешно одевшись, попросила она. Плотоядно улыбнулась, показав отсутствие во рту нескольких зубов.
  - Я подарю тебе жар-птицу!
  Минуту спустя она покинула жилье Бориса Абрамовича, прихватив с собой петуха.
  - Я люблю холодец из петуха, - бросила женщина через порог.
  Бориса вырвало. Он толком не знал, от чего. Или от водки, или от этой женщины, а может, от того и другого. Чувство гадливости охватило все его существо. Он принял душ.
  'То же самое, наверно, испытывает пес, которого тычут мордой в дерьмо, им же самим наложенное в неположенном месте', - подумалось Белокобыльскому.
  
   6
  
  В понедельник Белокобыльский и Очагов встретились в учительской.
  - Я не знаю! Как ты мог? - возмущался, протирая очки платком, Эдуард Петрович Очагов - учитель математики, худой и сутулый, похожий на дятла мужчина. - Как ты мог? Я тебя не понимаю, Абрамович. Скажу, как другу. Вообще не люблю рассуждать на эти темы. Но когда постоянно любишь одну и ту же женщину, то знаешь все ее достоинства и недостатки. Я имею в виду тело. Каждый холмик, впадинка, родинка становятся родными. Недостатки становятся достоинствами. Твоя жена, желаешь ты того или нет, подспудно становится эталоном женщины для тебя. Это, конечно, субъективно, но... Я, например не могу представить себя с другой женщиной. Брезгую! Да, брезгую. У тебя, по всей видимости, начался период второго гнездования.
  - Какое еще второе гнездование?
   - Многие мужчины после сорока начинают искать другую женщину. Это природа.
  
   7
  
  
  - Итак, сегодня свободная тема, - обратился Борис Абрамович к девятиклассникам. - Это не урок литературы, но все же. Опишите в своем сочинении какую-нибудь страну. Словно вы там побывали. Ту, которая, быть может, будоражит ваше воображение, то есть страну ваших грез. Только покороче.
   Вечером дома, читая опусы своего класса, Белокобыльский не удивился. Мальчики, в основном, описывали США, Германию. Девочки - Францию, Италию. Никто не вспомнил о своей стране. У Наташи Никольской же - девочки, недавно пришедшей в класс (ее родители были беженцами откуда-то из Закавказья) вместо сочинения были рисунки экзотических животных.
   'Кого-то мне эти твари напоминают', - учитель долго всматривался в орангутанга, носорога, крокодила, попугая, кобру.
  - Лара, подойди, пожалуйста, сюда.
  - Что? - жена наклонилась над столом.
  - Что-то в этом есть. То есть я не то хотел сказать. Ну, не знаю.
  Она захихикала:
  - Все очень просто, Борюсик. Посмотри на этого дикобраза. Это же ты. Все, характерное для тебя, очень точно схвачено. Хи-хи-хи!
  - Да-да, - продолжил он. - Орангутанг похож на Долдонова, учителя физкультуры. Змея на директрису. А носорог... ха-ха-ха, а попугай...
  - Кто это рисовал? - поинтересовалась жена.
  - Наташа Никольская.
  - Талантливая девочка. Однозначно.
   'Она уже около трех месяцев в моем классе. А я толком не знаю, что она за человек. Миленькая, худенькая, большеглазая. Остальных сторонится, - размышлял Белокобыльский. - Другие кучкуются, любят стадность, а она сама по себе, как кошка. Я всегда побаивался такого типа девушек, женщин. Меня к ним тянуло, но я их боялся. Да, еще со школьной поры. Они, как правило, не злы, но равнодушны и холодны... Её рисунки, даже, в некотором смысле, добры'.
   Через несколько дней Белокобыльский попросил Никольскую зайти после уроков в кабинет географии.
  - Наташа, у тебя нет страны грез?
  - Нет, Борис Абрамович. Везде люди одинаковы. Разве что одни живут более сытно, другие менее.
  - А при чем здесь звери?
  - Люди мне напоминают зверей, птиц, а города - каменные джунгли.
  - Я, значит, дикобраз?
  - Это мое любимое животное.
  - Спасибо.
  - Пожалуйста.
  Она была спокойна. Ясные, карие глаза смотрели на него, не моргая. 'Она смотрит на меня, а сама не здесь. Где-то очень далеко, далеко'.
  - Вы знаете, Наташа (он не заметил как перешел на 'вы'), у позднего Тургенева есть стих в прозе. Когда-то я его знал наизусть. Начинается так: 'Стройно и тихо проходишь ты по жизненному пути, без слез и без улыбки, едва оживленная равнодушным вниманием. Ты добра и умна. И все тебе чуждо - и никто тебе не нужен. Ты прекрасна'. А-а-а... Запамятовал. Иди, Наташа. За 'каменные джунгли' поставил тебе 'отлично'. Иди, дочка. До свидания.
  - До свидания. Жаль, что мы не ровесники, - сказала она, закрывая за собою дверь.
   Он никогда не курил в кабинете, а тут задымил.
  'Почему я всегда боялся женщин такого типа? Быть может, я бы не женился просто, чтоб жениться? Может, мне была нужна такая женщина, как Наташа, а не Лара с ее вечным сюсюканьем. Мне с ней, конечно, покойно, уютно, сытно, но нет радости жизни, полноты ее. Я мог бы стать дикобразом, а стал прирученным ежиком. А ведь мне светила аспирантура. Мог бы стать ученым. Трясина, болото. Ты всегда боялся жизни. Кисляк'.
   Белокобыльский возвращался из школы. У дверей подъезда своего дома услышал гогот. Он из любопытства вернулся назад и заглянул в камеру мусоросборника. Там несколько женщин в синих линялых халатах сгребали и бросали лопатами мусор в урны. Заметив мужчину, они опять загоготали. Одна подмигнула ему и что-то шепнула седовласой пожилой соседке.
  - Какой царевич? Что за Жар-птица? Ты про хахаля слабоумной Олимпиады? - недоумевающе переспросила седая.
   Географа бросило в жар.
  - Борюсик, ты мне до сих пор так и не объяснил, куда делся петух? - поинтересовалась Лариса.
  - Куда делся, куда делся? Моль съела! - огрызнулся он.
  - Что с тобой? У тебя неприятности на работе?
  - Какая разница?
  Жена тихо заплакала. Ее тихие всхлипы напоминали мышиный писк.
  - Ну, прости, Лара. Прости.
  - Ты таким не был, Борюсик...
  
   8
  
  
   Учитель географии сидел в пропахшей прокисшим пивом и сигаретным дымом забегаловке. На столике перед ним стояла начатая бутылка водки и две пустые пивные кружки, пепельница, полная окурков.
  - Земеля, угости, остограммь, - к Борису Абрамовичу, прихрамывая, приблизился какой-то неряшливого вида мужичок с грязными всклокоченными волосами и воспаленными красными глазами. Борис налил ему водки в кружку.
  - Спасибо, земеля. Я майор. В Афганистане воевал.
  - Столица Афганистана?
  - Ой, земеля, не помню.
  - На, майор, сбегай. Еще возьми пива и водки, - Белокобыльский протянул мятые деньги.
   Они сидели до самого закрытия бара. 'Афганец' пил и, скучая, слушал Абрамовича, который говорил, говорил, говорил. Из него лилась боль:
  - Живем с одной женщиной, изменяем с другой, а любим третью...
   У вдрызг пьяного мужчины текли слезы по лицу и падали в пивную кружку.
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано.
  
  
  
  
  
  
   (4-2) РОМА И ДИНА
  
   1
   Весенняя ночь. Полная луна нахально заглядывала в комнату шестнадцатилетнего Ромы, лаская холодным голубоватым светом пол, стены, мебель...Паренёк вздрогнул и проснулся. Или ему привиделось, что он проснулся от ощущения присутствия кого-то в комнате? Он чуть приоткрыл глаза и с замирающим, от ранее неведомого страха, сердцем стал разглядывать свою комнату. Он боялся пошевелить даже пальцем ноги. Он робел обнаружить своё присутствие перед Некто. Белую тюлевую штору словно колыхнуло сильным сквозняком и от неё отделилась, как разглядел Рома Холодов, хрупкая и стройная девичья фигурка в прозрачном и лёгком, цвета лунного света, одеянии.
  - Не бойся, милый мой, - тихо сказала она и виновато улыбнулась, - Я пришла на тебя посмотреть... - она приблизилась к Роме, нежно с радостью коснулась рукой его лба, волос. Паренёк одеревенел. Он видел только глубокие печальные глаза, чувствовал лёд её руки, прохладное дыхание. Ещё мгновение и его сердечко выскочит или разорвётся.
  - Не бойся, милый мой, - ласково продолжала она, - Только молчи...
  - К-к-кто ты? - напрягшись всем своим существом, выдохнул он из себя.
   Незнакомка растаяла в воздухе. Он закрыл глаза, сжал их веками до боли, до появления в них белых светящихся кружков. Несколько мгновений спустя широко их открыл. Никого. Только зыбкий лунный свет.
  
   2
   Рома на следующий день не находил себе места. Он не мог себе объяснить случившееся ночью. Если это сон, то почему тогда он явственно чувствовал тяжесть руки ночной гостьи, её лёгкое и влажное дыхание, слышал такой чарующий и, в тоже время, леденящий кровь голос? Значит, не сон. Если не сон, то куда она исчезла, стоило ему задать вопрос, перебить её? Что всё это значит? Ни заболел ли?
   Днём парень нагрубил матери - мягкой и малословной женщине. Потом извинялся и, чуть было, ни рассказал ей о ночном свидании с незнакомкой.
  - Я, сынок, по молодости как-то обидела свою тётю, сестру мамы. Её уже давно нет. А я до сих пор всё не могу простить себе грубость по отношению к ней. Она, должно быть, в тот, загробный мир ушла с обидой на меня. Вспоминаю и мучаюсь. Да, мучаюсь, Рома... - говорила мать сыну - Не обижай зря людей... Скоро родительский день. Поедешь со мной на кладбище?
  - Поеду, мама.
  
   3
   Новое кладбище находилось за городом, рядом с селом Редькино. Добираться до него Холодовым пришлось в переполненном автобусе. В салоне пахло цветами, потом и раскалённым железом. На улице теплынь. Отцветала вишня, роняя на земь лепестковый снег.
   Мать и сын расположились на маленькой и низенькой, с облупившейся краской, лавочке, что была вкопана напротив могил бабушки и дедушки. На живых и мёртвых бросал редкую тень куст сирени, который вот-вот должен был начать цвести. Женщина вытащила из пакета яйца-крашенки, хлеб, нарезанную ломтиками колбасу, сладости и воду. Они помянули близких. У Холодовой увлажнились глаза. В сердце парня тоже заглянула сосуще-сладкая тоска.
  - Сынок, на-ко возьми конфет с печеньем и подай вон той женщине в синей кофте. Пусть наших помянет.
   Рома взял пакетик и, огибая памятники, побрёл к сутулой седой женщине. Она стояла возле сравнительно новой, хорошо ухоженной могилы. Когда парень взглянул на изображение, что было выбито на плите чёрного мрамора, то ему отказали ноги. Он, к счастью, успел цепко схватиться побелевшими пальцами за металлическую ограду, что и спасло его от падения.
  - Что с тобой, мальчик? - сочувственно спросила женщина в синей кофте, - Тебе плохо?
  - Нет-нет! Ничего! - чтобы как-то отвлечь женщину от своего состояния, он из себя с трудом, словно из засохшего тюбика крем, выдавил несколько слов: - Будьте добры, помяните Александра и Марию, - передал пакетик.
  - Царствие небесное Александру и Марии.
   ' Это ОНА! Да-да! Та девушка, что приходила ко мне ночью...'
  У Ромы невыносимо заныло в висках, словно голову, желая расколоть, как орех, кто-то неведомый стиснул огромными щипцами. ' Только улыбка не виноватая, а задорная. В глазах чёртики. Боже, какая красивая! Сколько в ней жизни!..'
  - Мальчик, что с тобой? Мальчик!
  - Что? - Рому словно больно толкнули и он проснулся.
  - Ты такой бледный! Тебе плохо?
  - Нет-нет! Нормально.
  - На. Возьми конфеты. Моя внучка Дина любила сладости. Помяни её. У меня, мальчик, сердце от боли обуглилось, душа почернела... Внученька моя, Диночка! Чистая моя!.. - у женщины в покрасневших глазах появились слёзы. Она, и так сутулая, ещё больше сгорбилась, - Надругались над ней бездушные, а потом убили... Диночка!..
  
   4
   Минула неделя после родительского дня. Рома с большим букетом алых тюльпанов шёл к автобусной остановке.
  - Ромашка, ты, случайно, не мне купил цветы? - окликнула парня не по возрасту пышнотелая девица из параллельного класса, смакуя жвачку и пуская большие розовые пузыри.
  - Жаннет, только без обиды, хорошо?
  - Ну-у-и-и?
  - Тебе бы я пучок сена купил бы.
  - Глу-упы-ый ду-ура-ак! - кокетливо и протяжно бросила она ему и сплюнула.
   Холодов ехал на Новое кладбище.
  Всю прошедшую неделю перед его взором неотступно было лицо Дины. Когда же он закрывал глаза, оно становилось отчётливее, явственнее. От этого, ложась спать, он долго не мог заснуть - ворочался, менял позы до изнеможения. Полностью обессилев телесно и душевно, забывался в тревожном, поверхностном сне.
  '... Я знаю эту лесополосу, Дина. Ты хотела сократить путь домой. Хоть был и день, несколько похотливых и трусливых выродков изнасиловали тебя. Эти шакалы испугались за свои блохастые шкуры и убили тебя. Убили, чтоб молчала. Убивать и насиловать им не страшно...'
   Тюльпаны, поставленные Ромой в надгробную вазу, поникли, их лепестки съёжились от зноя, разлитого в воздухе.
  '... Ты, Дина, была старше меня на двадцать семь дней. Теперь я старше тебя почти на два года... Докурю и пойду...' - Рома подряд выкурил несколько сигарет и теперь у него во рту горчило.
  - Братэлло, угости сигаретой, - услышал Холодов за спиной неприятный с наглецой голосок.
   Их было четверо. Бритоголовые, слегка неряшливые, в драной и линялой по моде голубой джинсе.
   Рома протянул пачку.
  - Нас четверо. Возьмём по две на рыло, - продолжал низкорослый и коренастый, похожий на бычка, парень с массивной печаткой в виде черепа на короткопалой волосатой пятерне, - Только не спорь, братэлло, а то заберём все... Ты здесь бронзы не видел?
  - Нет!
  - Видимо невнимательный... Кто эта тёлка? Твоя сестрёнка? - выпустив клуб дыма в Ромино лицо, спросил с печаткой, - Вы с ней чем-то похожи... Интересно, у неё ножки были так же хороши, как и мордашка?
   Все заржали. Один из них, самый высокий и тощий, тонко и гадко захихикал. Рома крепился, но именно это хихиканье было последней каплей.
  - Не скули, шакал, - тихо, сдерживая злость, сказал он верзиле.
  У Ромы потемнело в глазах, лицо лизнула густая зелень травы.
   Сумерки только-только начали надвигаться. Парень лежал на тёплой, нагретой за день, земле. На ещё светлом небе уже появилась одинокая звезда.
  
   5
   Рома с трудом приподнял отяжелевшие веки, в глаза до боли ударил яркий солнечный свет. Рядом, возле его кровати, сидела на стуле поникшая, резко состарившаяся мама.
  - Как ты, сынок?
  - Что произошло, мама?
  - Тебя на кладбище нашёл пастух. Он недалеко пас стадо. Ты всю ночь пролежал там. Что я за эту ночь только не передумала, - у женщины по щекам потекли слёзы, - Места себе не находила. Вчера днём тебя привезли. Сутки спал. Как ты?
  - Ничего. Только, вот, во рту привкус крови и тяжело говорить.
  - Тебя сильно избили. В зеркало тебе лучше пока не смотреть. Всю ночь бредил. Какую-то Дину вспоминал. Кто это?
  - Мне тяжело, мама, говорить, - тихо сказал он и устало закрыл глаза.
  
   6
   Синяки у Холодова шли на убыль, но всё равно врач посоветовал ему находиться в постели, так как у парня было сломано два ребра.
   Рома за время болезни до мельчайших деталей изучил географию потолка. Каждая впадинка, бугорок были ему знакомы. В неровностях побелки он различал разнообразнейших зверюшек, страшные и смешные рожицы. Но особенно ему был дорог один небольшой, с ладошку кусочек потолка - парень на нём разглядел глаза и улыбку Дины.
   ' Ты ненормальный, малый, - думал он о себе, - полюбил мёртвую. Ёе почти два года уже нет. Что, мало хорошеньких девчонок, что рядом с тобой, здесь? Эта коровушка Жанка права. Ты, Ромашка, глупый дурак'.
   Парень почти каждый раз себя убеждал в том, что это ненормально, неестественно любить того, кого давно уже нет. Но стоило дунуть ветерку чувств и карточный домик рассудка, такой устойчивый на вид, разрушался.
   ' Дина, приди. Я хочу, хотя бы ещё раз, тебя увидеть. Пожайлуста, приди' - нашёптывал он свою просьбу, словно молитву, перед сном.
  
   7
   Когда увалень сон начал наваливаться всей своей мягкой и вязкой громадой на Рому, он услышал лёгкий скрип рядом стоящего стула. Чуть приоткрыв глаза, он увидел Дину.
  - Прости, милый, что беспокою твой сон. Я пришла к тебе в последний раз, - она виновато улыбнулась, - Я была предназначена тебе в невесты небом, но нечистому и дурным людям была угодна моя смерть. Ты проживёшь долгую жизнь, но не узнаешь настоящей любви. Да, не узнаешь. Не мучайся от этого. Живи спокойно. Я буду ждать тебя, только не торопись ко мне, милый, - она встала со стула и, с нежностью любящей женщины-девушки, провела по Роминым волосам рукой.
  - Не уходи, Дина! Я люблю тебя!..
  Она стала таять в воздухе. Последнее, что он услышал, было:
  - До встречи, милый...
  
   90-годы -2013г. адаптировано.
  
  
  
  (4-3) СЕЛЁДКА СЕРДЦА МОЕГО
  
   Станислав Романович Брекетов - шеф-повар известного хренского ресторана 'Голливуд' - прогуливался по зимнему парку.
   '...Снег похрустывает, словно свежая капуста иль огурец...' - бессуетно размышлял крупный, с пузцом сорокалетний мужчина. Увидав на фасаде старинного здания табличку 'Улица А. П. Чехова', он вспомнил, что в юности очень любил короткие рассказы молодого Антоши Чехонте. Перечитывал их, от души смеялся.
   '...Как же ее звали? Вика или Ника? Фамилия вроде Мизинова. Она нравилась Чехову. Он, кажется, в письме с легкой и доброй улыбкой обращался к девушке: 'Кукуруза души моей!..'. Потом Вика или Ника уехала с писателем Потапенко куда-то за границу. Забеременела от него... Любил ли Мизинову Чехов или посмеивался над ней? Вообще любил ли он - умный и ироничный - кого-нибудь за свои сорок четыре года жизни?.. Уже никто и никогда не узнает... А я любил или нет? Татьяна? Сыграли свадьбу, когда мне стукнуло двадцать семь. Женился потому, что все друзья уже переженились. Некоторые - по два раза. Прожили несколько лет. Детей бог не дал. У нее, как мне кажется, стал портиться характер. Я с годами начал матереть, а она - стервенеть. Подал документы на развод... Ольга? Хотел собственных детей. Особенно сына. Она родила мне Андрея. Стал хорошо зарабатывать. Она сидела дома. Несвежие, мятые халаты; бигуди в волосах; ногти с облупившимся ярко-красным лаком; вечно заспанный вид... Ее интересовали лишь глупые женские романы и бесконечные сериалы. Я потерял к Ольге всякий интерес. Расстались... Юля-Юлечка-Юла! На шестнадцать лет моложе меня. В маленькой, пустой головке только шмотки и секс - похотливая барахольщица. Мадам Грицацуева. Говорят, первая жена от бога, вторая - от людей, а третья - от черта. Согласен с народной мудростью. Бес меня попутал с Юлькой связаться. Несколько лет, как на вулкане. Собрал ее барахло в два десятка объемных картонных коробок и отправил девицу к родителям на переделку, на доработку... Уже полтора года один. Случился один недолгий и несерьезный роман. Он не в счет. Завтра день Святого Валентина... - Станислав Романович увидел рыжую толстуху в спортивном комбинезоне. Она кокетливо вышагивала с бультерьером - Ха! Дама с собачкой? У НЕЕ тоже бультерьер. Агрессивная порода. Эти собаки похожи на огромных злобных крыс... Завтра день влюбленных. Может, набраться смелости и позвонить ЕЙ?..'.
  
   Брекетов весь вечер составлял поздравительно-объяснительный текст для НЕЕ. Сначала он пытался написать стих, но не рифмовалось, шло наперекосяк, и он написал в прозе...
  
  - ...Вы селедка сердца моего! - голос Станислава Романовича вибрировал от волнения , - Повидло души моей! Уксус мыслей! Горчица грусти! Пельмень печали! Тефтеля тоски! Редиска радости! Спагетти страсти! Кулебяка любви! Глазунья глаз моих!.. - выдохнул из себя последние слова пунцовый и потный шеф-повар. Хорошо, что ОНА его не видела. Он всю эту абракадабру сказал ей по сотовому телефону.
  
   Ночью Брекетов не спал.
  '...На пятом десятке лет первый раз в жизни объяснился в любви. Она, затаив дыхание, слушала, а потом сказала: 'Когда мы были молодыми, мы чушь прекрасную несли... Что за глупости, Станислав Романович?'. Я стал, сбиваясь, оправдываться. Пытался рассказать про Антона Павловича Чехова и Нику или Вику Мизинову. Потом вконец запутался и, не сказав 'До свидания', отключил телефон...'.
   Станислав Романович открыл бутылку коньяка и, потягивая его из горлышка, взял в руку пульт телевизора. С возгласом: 'Вина и музыки!' стал искать канал с песенным шоу. Но 'Культура' транслировала скучный, давящий на психику классический концерт. По другим каналам было все что угодно, только не легкая музыка.
  - ...Не приучили тебя, Стасик-колбасик, к Чайковскому иль Баху... Но зато ты и попсу не слушаешь. Понимаешь, чувствуешь, что это полная фигня, - сам с собою разговаривал Брекетов, наполовину опустошив бутылку. - Попса? А что? Можно и типа попсы послушать, - мужчина достал с полки, покрывшейся пылью, приемник и нашел подходящую волну.
   Слушая нагоняющий тоску и уныние шансон, Станислав Романович и нервно, болезненно смеялся и плакал, вытирая лицо одеялом. '...С вами нельзя ни о чем серьезно поговорить. Вы все переводите в шутку...' - сказала ОНА мне шесть дней назад. Приблизительно это же говорили и три прежние жены. Друг Артем как-то заметил: 'Неясно, Стас, когда ты прикалываешься, а когда серьезен...'. Я клоун! Клоун влюбился! Ха-ха-ха!..'.
  
   Зимнее солнце, заглянувшее утром в спальню Брекетова, увидело следующую картину: на широкой кровати спал в одежде большой мужчина. На его лице играла улыбка, какие бывают у маленьких детей или взрослых, что не совсем в себе...
  
  Сентябрь, 2010г.
  
  
  
  (4-4) ШАРИК
  
   Село Редькино. Хмурое, серое ноябрьское утро.
   Туман рассеялся, но заморосил мелкий суточный дождь. Под ногами грязь, лужи, мусор, палая ржавая листва...
   У совхозного гаража потихоньку собираются мужики. Они в простой, грубой одежде и обуви. Лица, мысли и речь их тоже просты и грубы. Мужики похожи на утро понедельника, на неприветливую позднюю осень, когда уже нет былых красок листопада, когда все меньше солнечных дней, когда ждешь белого холодного снега, ибо жирная, непролазная грязь утомила...
  - Погода шепчет: 'Займи и выпей!' - процедил сквозь коричневые прокуренные зубы экскаваторщик Кузьмич.
  Несколько мужиков ухмыльнулись. Подошел бригадир. Большинство закурило. Минут через десять все отправятся в раздевалку, наденут робу и начнется обычный день сельского гаража. Работяги молча курят. Хоть бы кто-то обронил слово, матернулся иль кашлянул...
  ...И тут неожиданно появился яркий оранжевый шарик. Он, подгоняемый ветерком, отскакивая от земли, подлетел к толпе мужиков, стукнулся об голову бригадира и понесся в сторону бескрайнего поля. Все заржали. Бригадир беззлобно матернулся.
  - Вчера в столовой свадьба у сына Мишки Кошкарова была, - заметил кто-то из шоферов. - Видно шар оттуда принесло...
  - До столовой километра два будет. Навряд ли...
   Шарик застрял в ветках кустарника, что рос в ста шагах от гаража. Он трепетно бился в струях холодного ветра, словно редкая экзотическая рыба в сетях. Выглядел он нелепо, вычурно, не по-здешнему на фоне темной земли и серого неба, рядом с грудами ржавого железа, кучами битого кирпича и разбросанными старыми скатами... Так же был бы не ко двору, допустим, на карнавале в Рио-де-Жанейро экскаваторщик Кузьмич в своей темной замасленной робе и 'говнодавах'...
  ...Оранжевый шарик бился до тех пор, пока не лопнул. А может быть, он и улетел. Никто не знает. Все были заняты тяжелым однообразным трудом.
  
   Ноябрь, 2010г.
  
  
  
  
  
  (4-5) ОН. ОНА. ОНИ...
  
   1 ОН. Миша - большой, косолапый увалень тридцати лет. Когда девушка в электричке спросила у него, чем он зарабатывает себе на жизнь, Миша сделал загадочные глаза, выдержал долгую паузу и уклончиво ответил:
  - Как вам сказать...
   Девушка была рослая, длинноногая, смазливая. Молодой человек понимал, что такую не потянет, поэтому пускал пыль в глаза, нагонял туману. Благо ему до родной станции Редькино ехать полчаса. Не скажешь же ей - девице с внешними данными фотомодели, - что он простой автослесарь, что он к концу смены по уши в мазуте, соляре и масле; что он ходит на работе не в дорогом костюме, белой сорочке и лакированных туфлях, а в порванной, угольно-лоснящейся робе и грубых тяжелых 'говнодавах'; что у него небольшая зарплата, которую часто дают не вовремя...
   Михаил галантно раскланялся со случайной попутчицей, многозначительно потеребил русую докторскую бородку и вышел на своей станции. Электричка стояла минуты две. Молодой человек, проходя возле окна, за которым сидела девушка, даже не глянул в ее сторону. Он плыл медленно, вальяжно и курил при этом трубку.
  'Вот мы какие!' - говорил весь его облик.
   О девушке из электрички Михаил думал приблизительно две недели. Думал до тех пор, пока не увидел молодую женщину в сберкассе...
  
   2
  
  ОНА. Маше - аккуратненькой девушке с тонкими чертами лица и большими выразительными глазами - вчера исполнилось двадцать пять лет - четверть века. У нее, увы, ни семьи, ни детей, ни молодого человека. Даже подруг нет. Они - мама, бабушка и Маша - накрыли на кухне стол, выпили бутылку красного вина, поговорили о трудной женской доле, посплетничали о соседях и знакомых, поплакали, посмеялись, спели несколько песен из репертуара Аллы Борисовны... и разошлись спать по своим комнатам.
  
   3
  
  ОН. Миша пришел в сберкассу, чтоб заплатить за коммунальные услуги. Занял очередь и сел на свободный стул. Она стояла возле кассы в белой шапочке со стразами, сиреневой курточке и голубеньких джинсах. На ножках - 'прощай молодость'. Старушечьей обувью она и купила Михаила.
  '...Молодец. Не обращает внимания на косые взгляды ровесниц, - восхищался женщиной молодой человек. - Ей удобно носить 'прощай молодость', она и носит... Ножки у нее хороши. Стройные, ладные. Во-о, повернулась. Глазищи-то какие! А-а, в них зеленая тоска. У нее, наверно, нет мужчины. Неплохо бы с ней замутить...'.
   Женщина вышла из сберкассы. Михаил двинулся за нею.
  - Девушка! - окликнул он ее.
   Она повернулась.
  - Может, пивка попьем?
  - Я с незнакомыми мужчинами не пью, - жестко рубанули 'прощай молодость'.
   Молодой человек стушевался, обмяк, не нашелся, что ответить.
  '...Надо было сказать: 'Так давайте познакомимся. Меня зовут Михаил, а как вас, прекрасная незнакомка?..' - вспоминал встречу в сберкассе Миша, уплетая дома глазунью из семи яиц.
  
   4
  
  ОНА. '...Какой он гадкий! - думала Маша о мужчине преклонных лет. Они ехали в маршрутке, сидя напротив друг друга - Этот похотливый, озабоченный старичок уже несколько раз меня мысленно раздел и овладел мною. Хорошо, что следующая остановка моя. Прощай, животное!.. ' - она выскочила из 'Газели' и сердито хлопнула дверью, да так, что все сидящие в микроавтобусе вздрогнули...
  
   5
  
  ОН. О молодой женщине в 'прощай молодость' Михаил помнил дней десять. Пока не увидел в воскресный день на редькинском рынке роскошную блондинку в мехах и золоте с пятым-шестым размером бюста. Она была хорошо выпившая. Женщина вплотную подошла к Михаилу, дыхнула перегаром и попросила расстегнуть ей кофту, мол, нечем дышать. Молодой человек пытался освободить 'двух розовых поросят', но пальцы предательски не слушались, дрожали. Этим он развеселил не менее пьяных подруг блондинки. Они громко гоготали и изощренно матерились. Чем еще больше ввели в замешательство, в ступор молодого человека. Мгновение спустя блондинка завалилась на Михаила. Он с трудом удержал ее и себя. Была бы она чуть-чуть потяжелее - они бы вместе рухнули в осеннюю грязь.
   О роскошной блондинке (как выяснилось, она оказалась дочерью Твердунова-Пердунова - главы редькинской администрации) наш друг мечтал около месяца - до самых декабрьских морозов.
  
   6
  
  ОНА. Маша не могла ходить по этому мосту. Тем более под ним. Когда она его видела, то бледнела и начинала дрожать. Около шести лет назад, в мае, весь люд, как обычно, вышел на природу с вином и закуской...
   Девятнадцатилетняя Машенька, приодевшись и накрасившись, шла на встречу с однокурсниками. Чтобы сократить путь и сэкономить время, решила пройти под мостом... Пятеро гопников в спортивных костюмах, тельняшках и кедах (один был в тапочках), выпив много пива с водкой под жареную свинину, возжелали всем стадом тихую, хрупкую девушку. Отморозки пустили ее по кругу. Надругавшись, они потушили об ее обессиленное тело несколько сигарет, сели в 'жигуленок' и уехали...
   К счастью, девушка выжила, гопников посадили, но сильнейшая душевная боль у Маши с годами не проходила. Девушка боялась мужчин. Не доверяла им. После той беды она ни с кем не встречалась. Уже шестой год была одна.
  
   7
  
  ОНИ. Маша стояла на автобусной остановке в центре Хренска, когда подошел и встал недалеко от нее молодой человек больших габаритов с трубкой во рту...
   '...Она словно из другого времени иль с далекой планеты. Чужая среди людей. Похожа на девушек Боттичелли и Рафаэля...' - отметил Миша, встретившись с глубокими, темными глазами стройной девушки.
   '...Взгляд у него мягкий, располагающий к себе. Мне кажется, он не способен на подлость и низость... Забавный парень с трубкой...' - впервые за пять с лишним лет подумала положительно о мужчине Маша.
   '...Интересно, на какой автобус она сядет? Хорошо бы на мой!!!'.
   '...Прощай, 'Гора с трубкой'! Я уезжаю!' - девушка вскочила в свою маршрутку. Молодой человек остался на остановке. Вид у него был растерянный и расстроенный...
  
   8
  
  ОН. '... Новый год. Шампанское, мандарины, оливье... Прошло около месяца, а я до сих пор помню большие, глубокие глаза...'
  
   9
  
  ОНА. '...Шестой Новый год одна. Нет, не одна. Мама и бабушка. Все равно одна... Интересно, с кем встречает самый лучший, самый красивый и самый загадочный праздник 'Гора с трубкой'?..'.
  
   10
  
  ОН. '...Сегодня день Святого Валентина. Несколько часов простоял с розой на 'нашей с ней' остановке. Заглядывал девушкам в лица, но не увидел, не нашел желанных глаз. Где ты?..'.
  
   11
  
  ОНА. '...Вчера был День влюбленных. Я весь вечер и часть ночи проплакала в своей комнате. Вся подушка была влажной от слез...'.
  
   12
  
  ОН. 'Поймал себя на том, что отчетливо помню глубокий и красивый взгляд. Какие же были ножки и бюст у боттичеллевской девушки? Завеса! Туман! Они - эти прелести, получается, приложение к глазам. Может, взрослею иль переоценка ценностей? А-а? Скоро 8 марта. Пошел четвертый месяц после моей встречи с НЕЮ, а я, как это ни странно, до сих пор не могу ЕЕ забыть... Часто шепчу слова: 'Судьба, будь любезна, дай мне еще один шанс, подари встречу с НЕЮ...'.
  
   13
  
  ОНА. '...8 марта! Многие женщины с цветами. Купила себе оранжевую розу на метровом стебле. Теперь я, как все. Только вот зеркальце и людей не обманешь: улыбка у меня вымученная и взгляд - потерянный...'.
  
   14
  
  ОНИ. Молодой человек стоял на автобусной остановке в центре города, когда рядом с ним остановилась девушка с розой. Они встретились взглядами и, узнав друг друга, покраснели.
  '...Сейчас или никогда!' - на деревянных ногах с остановившимся сердцем Миша заставил себя приблизиться к Маше и сорванным, чужим голосом пролепетал:
  - Погода сегодня хорошая. Да? Солнышко на небе... Вот!..
  
   Ноябрь, 2010г.
  
  
  
  (4-6) АЭ
  
   1
  - Родители не ошиблись, назвав тебя Аэлитой. Ты явно с Луны свалилась...
  - Не с Луны, а с Марса.
  - Какая разница? Ты живешь не по людским законам, принципам, Аэ. Обычно замужем за старым и богатым, а в любовники берут себе молодого и красивого. Так поступает большинство женщин нашего круга. Так делаю я. А у тебя, подруга, все, как не у людей.
  - Разве, Ирэн, большинство людей - люди?..
   Две яркие, ухоженные женщины коротали вечер в дорогом хренском ресторане 'Голливуд': пили горячий шоколад, курили кальян и говорили о личном.
   Через некоторое время они вышли на улицу мегаполиса. Огненноволосая Аэлита оседлала навороченный спортивный мотоцикл, а блондинка Ирэн села в черный джип размером с танк, движением глаз дала знать водителю-телохранителю: 'Заводи мотор. Поехали!'.
   Подруги разъехались в разные стороны.
  
   2
   Прошло около месяца. Подруги сидели в 'Голливуде'
  - Что ты, Аэ, в нем нашла? Старый, худой, сутулый... Эти сосульки грязных слипшихся волос. Одет чуть лучше бомжа...
  - Он похож на Гоголя!
  - Ха-а! Гоголь к концу жизни чокнулся, умер в нищете. Он тебе же, Аэ, в отцы годится.
  - Да.
  - Что 'да'?
  - Годится. Ему за пятьдесят...
   Ирэн долго молча глядела на Аэлиту, как, должно быть, смотрит психотерапевт на впервые прибывшего в желтый дом душевнобольного, желая поставить диагноз. Хозяйка танкоподобного джипа нервно закурила сигарету и поинтересовалась:
  - Он, Аэ, хоть любовник-то хороший?
  - Средний. У меня были лучше.
  - Ничего не понимаю. Твой муж Эдик богат. Чуть старше тебя. Похож на Гошу Куценко... Многое тебе прощает...
  - Он сухарь и зануда, Ирэн.
  - Тьфу-у! Я сегодня, Аэ, напьюсь, слушая твои бредни, - блонда Ирэн щелкнула пальцами, подозвав официанта - благородной сдержанностью и осанкой похожего на английского лорда. - Шура, принеси-ка нам пузырь вискаря!
   Женщины выпили бутылку. Заказали вторую.
  - Что ты, Аэ, тогда нашла в этом юродивом?
  - Он шаман!
  - Чо-о?
  - Он, когда читает стихи, похож на шамана.
  - Тьфу-у, Аэ, на тебя и на него!
  - Он, если точнее, настоящий...
  - Говори-говори, подруга. Продолжай. Мне интересно слушать ту чушь, тот бред, что ты несешь. Забавно, однако.
  - Сергей - умный и ироничный. Нет, он саркастичный. Он кладет на материальную сторону жизни. С ним я могу пить дрянную водку под кабачковую икру иль кильку в томате, курить вонючие сигареты без фильтра, сплевывая табак и стряхивая пепел на давно немытый пол, и при этом испытывать стопроцентный кайф от жизни...
  - Да-а у-уж, Аэ. Ты извращенка?
  - Если бы Сергей жил в Древней Греции, то его домом была бы бочка. Она стояла бы рядом с бочкой Диогена...
  -Эффектная, породистая! Рядом занюханный мужичок. Ничего не понимаю. Вас с поэтом обоих надо лечить... Обоих в дурдом...
  
   3
   Прошло два месяца с небольшим.
  В три часа ночи на тумбочке возле кровати Ирэн тихо замурлыкал сотовый телефон.
  - Да-а! Это ты, Аэ? Поздно же. Я спала...
  - Ты знаешь, Ирэн, я с планеты, где лазоревые леса и каракотовые горы...
  - Я знаю, Аэ.
  - Так вот. Здесь, на Голубой планете я временно.
  - Все мы временно
  - Не перебивай, Ирэн. Я здесь на каникулах.
  - Аэ, ты пьяна?
  - Не перебивай. Мир во мне, в моем сердце красивее, гармоничнее и светлее внешнего мира - мира людей - мира темного, горбатого, фальшивого... Поэт как-то сказал, что у большинства людей в головах тараканы и только у избранных - бабочки. У меня бабочки...
  - Я вижу, тебе, Аэ, плохо.
  - Да, Ирэн.
  - Давай встретимся.
   - Давай...
  
  
   4
  - Многих женщин нашего круга, - говорила бледная Ирэн заплаканной Аэлите, - праздная скука бросает в крайности. Многие из нас бесятся от жира. Может, твой поэт был для тебя капризом, шалостью очень обеспеченной женщины? Бедный, но талантливый поэт, пожалуй, интереснее и экзотичнее мускулистого стриптизера.
  - Нет, Ирэн. Это было очень серьезно. Серьезнее не бывает.
  - Постарайся успокоиться и ещё раз всё по порядку расскажи, - блондинка щелкнула пальцами. - Шура, пузырь вискаря нам!
   Женщины выпили.
  - Приблизительно месяц назад мой муж Эдик узнал о поэте Сергее. Он не стал устраивать скандал, а спокойно, словно речь шла о блюдах в ресторане, спросил: 'Я или он?'. 'Он', - ответила я. Мне это, Ирэн, далось очень тяжело. Эдик промолчал. Лишь брезгливо сморщился... Восемь дней назад Сергей исчез. Телефон его молчит... В дверях квартиры стоят новые замки... Я звонила, била ногами в дверь - тишина!
  - Ты, Аэ, не думай сразу о плохом.
  - Я стараюсь не думать. У Сергея одним из любимых стихотворений был стих Есенина. В нем такие строки: '...Не ругайтесь. Такое дело... Та-та-та... Брошу все. Отпущу себе бороду. И бродягой пойду по Руси... Та-та-та... Позабуду поэмы и книги, перекину за плечи суму... Та-та-та... Провоняю я редькой и луком... Та-та-та... Буду громко сморкаться в руку и во всем дурака валять... Та-та-та...'
  - Да-а у-уж, Аэ. Редькой и луком? Тяжёлый случай...
  - Может, Ирэн, поэт отправился пешком в Магадан? Он говорил о Магадане не раз.
  - Я б, подруга, не удивилась. На него и на тебя это похоже...
  
   5
   Через несколько дней в обеденное время замурлыкал сотовый Ирэн.
  - Я слушаю тебя, Аэ.
  - Ирэн, его убили! Уби-ли! - слышались истеричные крики из телефонной трубки.
  - Успокойся! Кого убили?
  - Сергея! Поэта!
  - Успокойся, моя хорошая. Найдешь себе другого поэта. Их в Хренске много, как не вешаных собак. На любой вкус и цвет...
  - Дура ты, Ирэн!
  - Спасибо за 'дуру'.
  - Я только с ним. Только с Сергеем испытывала душевный оргазм...
  - Что ты испытывала?..
   Пошли короткие гудки. Аэлита отключила телефон.
  
   6
   Через несколько дней огненноволосая Аэлита насмерть разбилась на мотоцикле. Это случилось ночью на пустынной улице. Алкоголя и наркотиков в крови погибшей обнаружено не было. Следствие выдвинуло две версии: самоубийство или неисправность транспортного средства...
  
   Январь, 2011г.
  
  
  
  
  
   (4-7) БЕЛОЕ И ЧЁРНОЕ
  
   Наш герой в шестнадцать лет заболел эпилепсией. В народе - чёрной болезнью. Как-то мама принесла ему в больницу сменку - белые носки. Не чёрные, не красные, не зелёные.., а белые. Белые. Ему они так понравились, что юноша взял за правило, за жизненный принцип: белый цвет - цвет света, цвет чистоты... это его цвет.
   После школы он поступил в хренское художественное училище, которое закончил с отличием. За первую проданную серьёзную картину, выполненную пастелью в светлых тонах, купил белый костюм и белые туфли. Сорочка уже была. Даже две. Со временем в нём признали хорошего, талантливого художника. Появились деньги. Он женился на блондинке, настоящей блондинке с тонкой и нежной кожей. Родилась дочь - назвал её 'Снежаной'. Купил белый 'Мерседес'. Построил дом из белого кирпича. Засадил участок яблонями - 'Белым наливом'. Завёл белых пуделя и попугая. Попка часто повторял: 'Белый человек! Белый человек!..' Выпивал наш герой редко, но если уже и пил, то лёгкое белое игристое вино, да и то в обществе 'белой кости'...
   Но всему есть предел, есть конец. Подошла старость. Стали чаще приступы чёрной болезни. Он слёг. В предсмертном бреду, старик умолял, чтобы его похоронили в белых, девственночистых льдах Антарктиды - средства позволяли. Но жена с дочерью, видно, решили сэкономить, и художника предали чёрной, жирной земле. Была осень, и голые деревья тёмными рельефными морщинами секли бледное лицо неба. Старые вороны вяло кружились и злобно каркали над его - художника чёрного мрамора надгробием.
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано
  
  
  
  
   (4-8) ОКНО В НЕБО
  
   Российская глубинка. Село Редькино. Поздняя осень.
   Он-Василий Мешков-сторож и доморощенный поэт глядел в окно на широкую, неряшливую улицу. Редкие прохожие, лужи, грязь, стылый ветер, поднимающий мелкий мусор. Пошатываясь прошёл человек - ни то она, ни то он. Некто - сутул, сер, угрюм, с большим грязным мешком на плече. Существо похоже на неряшливую улицу, на грязь, на лужу - тёмную, мутную с сором. Одно радует - в лужах порой отражается солнце и звёзды, небо и птицы. Небо? Да. Небо...
   Ему вспомнилось детство. Турпоездка всего класса с учительницей в маленький, древний городок в Бессарабии. Старая румынская гостиница. Комнатушка без окон. Точнее одно небольшое оконце в потолке. Он, будучи мальчиком, тогда испытал тревогу, беспокойство, лёжа на кровати и наблюдая движение облаков по небу.
   Ночью в комнату заглядывали луна и звёзды.
   Он, в эту минуту, уже далеко не молодой человек, стоя и глядя на унылую улицу, понял, что архитектор той гостиницы был редким мечтателем, чудаком. Он, странный человек, желал видеть НЕБО, и не желал, порой, глядеть на неряшливую землю и её обитателей...
  
   00 - годы - 2013г. адаптировано
  
  
  
  
  
  
   (4-9) ЛИК СВЯТОЙ
  
   Художнику Ивану Гогову - худощавому, немного сутулому молодому мужчине с аккуратной докторской бородкой и длинными чёрными волосами, собранными в косичку, дал заказ настоятель небольшой церквушки - батюшка Сергий. Плата была умеренная, но не деньги главное. Главное, что Иван давно мечтал сделать роспись церкви. Работа шла медленно, но уверенно. Батюшка одобрял то, что писал художник. Единственно - он не соглашался с ликом одной святой. - Какой-то, сын мой, постный лик у неё. Чего-то не хватает... Подумайте, поищите... - поглаживая окладистую бороду, напевно басил батюшка.
   Гогов мучился, делал кипы зарисовок, эскизов, но чувствовал, что это всё не то. Он уже, словно заправский ловелас, заглядывал на улице, в автобусе, магазинах... в глаза девушек, молодых и пожилых женщин. Но не находил искомого.
   * * *
   Как-то майским солнечным днём Иван гулял болонкой в городском парке, что зеленел новой яркой листвой, снежил тополиным пухом недалеко от его дома. Художник брёл по одной из боковых аллей и с удовольствием ел фруктовое мороженое в шоколаде, когда увидел одиноко сидящую девушку, по всей видимости, студентку. Она листала общую тетрадь, сосредоточенно изучая её содержимое. Художник залюбовался правильной формой головы, мягкими, гармоничными чертами лица, большими, тёмными, вдумчивыми глазами.
   Возвращаясь по аллее обратно, Иван присел на скамью, что была напротив незнакомки. Их разделяла узкая клумба и дорожки. Всего шагов десять. Гогов достал из пакета блокнот и карандаш. Внимательно всматриваясь в 'натуру', начал делать набросок. Девушка, видно, почувствовала на себе пристальный взгляд. Она медленно подняла глаза и посмотрела на рисовальщика, словно он из стекла. Достала из маленькой кокетливой сумочки сигареты, закурила, с размахом, так, что мелькнули красные трусы, закинула ногу на ногу и прокуренным, с хрипотцой голосом бросила: - Борода! Не пошёл бы ты... - она выдержала длинную паузу, в красивых зелёных глазах появился стальной блеск, - на другую скамейку! Их в парке много...
   Повторяя про себя одну и ту же фразу: 'Как у Мюнхгаузена с павлином!..', Гогов взял на руки болонку и, спотыкаясь, понёсся из парка...
   * * *
   '...Озабоченное, злое, кислое, слащавое, кокетливое, постное, глупое...' - мысленно отмечал художник, глядя на лица представительниц прекрасного пола, - 'Так я, наверно, никогда не найду абсолюта, золотой середины...', - терзался Иван.
   Гогов поздно вернулся с работы домой. Кое-как поковырялся вилкой в тарелке с ещё тёплым ужином и завалился спать. Когда он уже стал ловить себя на том, что мысли, переплетаясь, рождают некоторое подобие бреда, то почувствовал с левого бока тепло и руку на своем животе.
  - Ты уже, милый, наверное, забыл, что у тебя есть женщина, - услышал он насмешливый голос Виалеты, - Или ты себе в церквушке нашёл божью старушку?..
  - Нет. Я просто сильно устаю... - сказал и, приобняв женщину, почувствовал нарастающее желание обладания.
   Они уже были вместе шестой год, но каждый раз их близость была, словно первой - смерч, сметающий на своём пути все заботы, тревоги, суету... дня...
   Он устало приподнял голову и увидел под собою лицо любимой. Оно хорошо было видно - в окно ярко светила полная луна. Разглядывая Виалету, замер.
   '...Может, грех не всегда грех?.. Какое у неё одухотворённое, светлое и чистое лицо. Черты стали ещё выразительнее. По щекам разлился матовый персиковый румянец... В глазах... В глазах нечто похожее на сладкую боль. Может, у любой женщины это есть, когда она любит и любима? Может, и святые испытывали сладкую боль?.. Сладкую боль - вот что надо показать в глазах святой... во всём её облике, лике...'
  - Ты меня, Вань, рассматриваешь, словно видишь впервые, - нарушила тишину Виалета. Поцеловав женщину, Гогов быстро, словно ужаленный дюжиной пчёл, вскочил, включил свет, схватил первый попавшийся клочок бумаги, карандаш и начал набрасывать лицо, делая акцент на глазах...
   * * *
  - Да, сын мой, это, пожалуй, самая удачная ваша работа, - сказал батюшка Сергий, рассматривая святую, - Где вы нашли такие глаза? Такое удивительное выражение? Такие и должны быть глаза и весь облик святой. Воистину лик святой...
  
   90 годы - 2014 г адаптировано
  
  
  
  
  
  
  
  (4-10) СВЕЧА
  
   От художника Вани Гогова ушла любимая женщина Виалета. Ушла к владельцу дорогого хренского ресторана 'Голливуд' Карапету - маленькому мужчине, любящему высоких женщин и большие джипы. Она, любимая, снилась ему почти каждую ночь. Снился ее уход, ее глаза, упреки.
   На день своего рождения художник пригласил только самого близкого друга. Тот заметил, что все стены увешаны картинами и рисунками с изображением одной женины.
  - Это она?
  - Да.
  -Видно ты ее сильно любишь, раз продолжаешь рисовать до сих пор?!
  - Да.
   Они долго сидели за столом, выпивали, курили, говорили. Друг ушел, когда на небе появились звезды. В эту ночь художнику приснился сон. Сон ли? Будто в окно, тихо, вежливо постучались. Гогов распахнул ставни - на подоконнике возник курчавый мальчуган в белом одеянии.
  - Сегодня у вас день ангела?
  - Да.
  - Вот вам свеча. Когда она сгорит, вы обретете утраченное, - мальчик в белом лукаво улыбнулся, подмигнул и поднялся в небо. Только тут наш герой заметил крылья у незваного гостя.
   Свеча была в виде женской фигурки - искусной изящной работы.
   Утром художник проснулся на редкость в хорошем настроении - ему же приснился светлый, диковинный сон. Но когда Гогов глянул на журнальный столик, то обнаружил на нем свечу в виде женской фигурки.
  - Значит не сон! 'Когда она сгорит, вы обретете утраченное', - вспомнил он слова ночного гостя.
   Ночью художник писал свою новую картину. Работал на маленькой кухоньке при ярком, неземном свете Свечи, тихо напевая 'Лунную сонату' Бетховена. Вещи же говорили на языке, только им понятном: Часы тихо тикали, Холодильник, время от времени, громко урчал, монотонно падали капли воды из неисправного Крана... Свеча общалась с Часами, похожими на арфу. Часы ей рассказывали о прошлом, настоящем, будущем, и вечном. Но, приглядевшись к Холодильнику, Свеча потеряла интерес к Часам и потянулась к большому, блестящему и белому, полному всяческих вкусностей... Время спустя Холодильник ее разочаровал. Он оказался недалеким и холодным. Постоянно вел речь только о колбасе, сметане, сыре... и себя, конечно, не забывал - нахваливал. Когда Свеча поняла на кого променяла общество Часов - было уже поздно. Догорая, она передразнила Холодильник: - Колбаса, сметана, сыр! Какой же ты все-таки приземлённый, хоть и большой, блестящий, белый...
   Свеча потухла. На дворе разыгралась непогода. Кто-то нервно позвонил в дверь художника. Это была Виолета с болонкой в руках. Женщина мокрая до последней ниточки, в глазах мольба: 'Только не выгоняй!'.
  - Когда я была с тобой, Вань, то я чувствовала, что любима, чем-то интересна. На всех твоих картинах, рисунках, девушки и женщины похожи на меня. Во сне ты шептал мое имя, ласковые слова... А он, тот, Карапет говорит только о ценах, сервировке столов, машинах... во сне шепчет название дорогих блюд и вин... Почувствовала, что я для него тоже вроде блюда. Если можешь, прости меня...- с последними словами она зарыдала, и было не понятно, то ли это слёзы стекают по лицу, то ли капает дождевая вода с мокрых огненно-рыжих локонов...
  
   * * * * *
   Пройдёт немного времени, и Виолета снова уйдёт от Вани Гогова к другому.
  Она спутается с земляком Карапета - Гамлетом - мелким карточным шулером и базарным торгашом.
   ...Ваня Гогов начнёт спиваться...
  
   90 годы - 2013г. адаптировано.
  
  
  
   (4-11) СТОН
  
   ' ...Опять метель.
   И мается былое в темноте.
  Опять метель...' - тоскуя, тихо пел в сумраке больничной палаты сотовый телефон. Сергей Владимирович использовал его, как радио. Мужчина долго крепился, но всё же сдался, и по его щеке потекла слеза, потом другая.
   За окнами кардиологического отделения больницы долгая декабрьская ночь. Стёкла окон царапает колкая снежная крупа. Ветер перебирает струны проводов. Сосед Сергея Владимировича по палате - грузный краснолицый старик - то покашливает, то раскатисто храпит.
   У Сергея Владимировича неделю назад был юбилей. Он так бурно, так пронзительно, словно это последний день рождения, праздновал своё пятидесятилетие с друзьями, соседями, коллегами по работе, что его сердце не выдержало и случился микроинфаркт.
   Часы показывают четыре часа ночи. Мужчина пробудился в час и мучается бессонницей. Ему приснилась девочка из детства. Они жили в одном многоэтажном доме, часто встречались во дворе. Когда Сергею было восемнадцать, а девочке - четырнадцать, он сказал ей несколько грубых слов. Как это ни странно, нахамил потому, что она волновала ему кровь. Дёргают же мальчишки за косы тех девчонок, которые им нравятся.
   По окончании школы Сергей поступил в институт. Закончив его, по распределению был заброшен на Дальний Восток. За три десятка лет он несколько раз приезжал в село Редькино - место детства и юности. Сравнительно недавно, находясь в гостях у мамы, видел ЕЁ.
  '...Большинство наших женщин к сорока годам уже никакие. К ним, как правило, не тянет. Может, потому, что они, как и мы - мужчины, не живут, а существуют, точнее - выживают... Тяжёлый, неустроенный быт, плохие условия жизни и работы, мизерные зарплаты, пьющие мужья и неблагодарные дети... А ОНА в свои сорок пять идеально выглядит. Ягодка...' - подумал тогда о своей первой любви Сергей Владимирович.
   '...Чуть помедленнее кони,
  Чуть помедленнее...' - простужено похрипывает сотовый.
   Сергей Владимирович смеживает веки и видит ЕЁ большие, дымчатые, лукаво улыбающиеся глаза. Несколько лет назад мужчина, после долгих раздумий, понял, что он, возможно, любил только ЕЁ. Только к НЕЙ испытывал самые чистые, самые светлые, самые глубокие и трепетные чувства. Он давно мечтает взять в свою руку ЕЁ изящную, маленькую ручку и попросить прощение за давнюю юношескую грубость, признаться в своей не проходящей любви...
   '...Когда меня ты позовёшь,
  Боюсь, тебя я не услышу...' - плачет телефон.
   Из груди мужчины вырывается стон. Сосед по палате вздрагивает и перестаёт храпеть. В комнату входит нянечка. Включает бра.
  - Чо у вас? Сердце? - позёвывая, спрашивает она.
  - Нет. Душа-а! - глубоко вздохнув, отвечает больной и отворачивается к стене.
  
   Декабрь, 2010г.
  
  
  
  
   (4-12) ДУРДОМ ПРОКОРМИТ
  
   Поздним летним вечером на лавочке, возле вытянутого одноэтажного дома на две квартиры сидели три женщины: мать, дочь и внучка Хряковы. Матери под восемьдесят лет, дочери - под шестьдесят, внучке - под сорок. Даже в сгущающихся сумерках можно было догадаться, что все они кровные родственники. Все трое - толстокрасномордые с маленькими белесомутными глазками, рыжеватыми паклями волос и с фигурами старых мясников иль шеф-поваров мужчин: широкие мощные плечи, узкие бёдра и пузыри огромных вислых животов...
  - Кажется, Валька Безхренова промелькнула.
  - Да. Что-то несла. Узлы какие-то, - поддакнула Хряковой второй третья.
  - Дурдом прокормит, - сделала вывод старуха Хрякова первая, - Дурдом всё Редькино прокормит, ё... твою мать!
   Хрякова первая всю жизнь вкалывала в колхозе 'Красное вымя' дояркой и скотницей. Её дочь - Хрякова вторая долгое время работала в овощеводческом совхозе 'Красный хрен'. Сейчас дочь на пенсии, но денег не хватает и она подрабатывает уборщицей в хренской школе полиции. Убирает и моет общественные туалеты. Хрякова третья - дочь Хряковой второй и внучка Хряковой первой - в своё время закончила хренский пищевой техникум и в данное время трудится мастером в одном из частных колбасных цехов мегаполиса.
   Тёплыми вечерами три женщины любят посидеть на лавочке, подышать свежим воздухом, посплетничать, полузгать семечки, выпить пива иль самопляса, сыграть партеечку - другую в карточного 'Дурака' иль 'Козла'... да мало ли ещё что. А, да, Хряковы большие любительницы поматерить, а то и побить кого-нибудь из соседей. У них друзей нет. Вот так и живёт-поживает 'Свиноферма'. Так трёх женщин называют местные алкаши, соседи, недоброжелатели. Мужей у них нет. У Хряковой первой муж сгинул лет сорок назад от водки, активной половой жизни и дурного характера...
  Про мужа Хряковой второй говорят, что он умер не своею смертью. Что, мол,
  мужа-алкаша Хрякова вторая удавила подушкой, когда тот пришёл после выдачи зарплаты в стельку пьяным и с вывернутыми, пустыми карманами... Хрякова третья в шестнадцать лет выскочила замуж и несколько месяцев спустя развелась. Про неё редькинцы судачат, что, мол, слабая на передок, что, якобы, подобна мартовской кошке...
  
   * * * * *
  
   А, впрочем, речь пойдёт не о 'Свиноферме', а об их соседке по дому - Вальке Безхреновой - маленькой, худенькой, остроносой горбунье лет пятидесяти. 'Безхренова' - это не фамилия нянечки из редькинского интерната для душевнобольных (в народе - 'дурдома'), это, как говорят бывалые, синие от зоновских татуировок мужики, погоняло. Почему такое погоняло? Потому, что у неё - у Валентины никогда не водились мужчины.
  Одноразовые - да. Редко-редко и то по пьянке. Валя, увы, никогда не была замужем, что ей не помешало родить двух сыновей и дочь.
   Женщина была не желанным ребёнком в своей семье. Её не хотели ни отец и ни мать. Они, особенно мать, пытались избавиться от плода всеми мыслимыми и немыслимыми народными средствами. Но девочка, хоть и семимесячная, родилась и выжила. Валечка была слаба умом и телом. Она закончила несколько классов в школе. Кое-как выучилась читать и считать, а далее её родители заставили сидеть дома, помогать по хозяйству. Она с малых лет кормила и поила птицу и скот, убирала за ними; доила корову; стирала бельё и мыла полы; готовила нехитрые блюда... Когда Вале исполнилось восемнадцать лет, отец, хорошо умаслив главврача интерната для душевнобольных, устроил дочь в спецучреждение нянечкой.
   Валя успела несколько лет проработать в интернате, когда в заведении по графику устроили очередной банный день. Девушка помогала мыться пожизненно находящимся в лечебнице больным мужчинам. Она выдавала им куски хозяйственного мыла, мочалки, полотенца, комплекты свежего белья, принимала грязное. Время от времени делала уборку в душевой. Валя мыла безусых прыщавых мальчиков, молодых мужчин, матёрых мужиков и трясущихся, немощных стариков... Принял душ последний больной и девушка стала делать уборку. Когда она нагнулась к ведру с водой, чтоб сполоснуть половую тряпку, кто-то сзади грубо и властно задрал её халат, стянул рейтузы и причинил боль... Находясь в шоковом состоянии, нянечка не успела разглядеть насильника. Так Валечка потеряла невинность.
   Через несколько месяцев у горбуньи стал обозначаться живот. Валин отец - сельский тракторист - не успел узнать о беременности дочери, узнать о своём приближающемся дедовстве. Он, после очередной халтуры, хорошо поддал и свалился вместе с трактором с шаткого, узкого моста в речку Вонючку. Погиб. Мать же к рождению внука отнеслась равнодушно. Словно не дочь родила, а кошка Мурка окотилась.
   Валя назвала сына Иваном. Ей шёл двадцать шестой год.
   * * * * *
  
   Пройдёт ещё несколько лет. Валино суточное дежурство выпадет с 31 декабря на 1 января. Весь медперсонал, включая дежурного врача, будет пить до поросячьего визга, обжорничать до икоты и отрыжки, свистоплясничать с доморощенным стриптизом, мелкими ссорами и беспорядочным блудом... Валя 1 января проснётся в своей подсобке полностью голой. Как ей потом расскажут, она, под бой курантов, выпила гранчак самопляса. Точнее, не совсем так. Женщина попросила Потапа - жирного, рыжего санитара, чтоб он ей налил в стакан газ-воды 'Буратино'. Потап же наполнил стакан огненной водой и влил её в агонизирующее нянечкино горло. Говорили, что Безхренова стала озорничать. Мол, разделась и танцевала на столе, а потом пыталась залезть на высокую новогоднюю ёлку, что растёт на улице. Хотела добыть звезду с верхушки дерева.
   В конце сентября горбунья родила рыженькую, пухленькую девочку. Мать Вали к появлению внучки отнеслась спокойно, флегматично, словно не дочь родила, а курица снесла яйцо. Матери было не до дочери и внуков, она пила. Пила уже давно, после гибели мужа-отца Валентины.
   Молодой женщине шёл тридцатый год, когда её дочка Оля сказала: 'Ма-а-а!'
   * * * * *
  
   Сына Ивана провожали в армию. Он сильно напился, буянил, подрался с соседом. Всю ночь напролёт шарахался по квартире, переворачивая мебель.
   Валя под блеклое, туманное весеннее утро забылась сном. Ей привиделось, что на неё бросили мешок с картошкой. Женщине стало не хватать воздуха и она, вся мокрая от пота, вскрикнула и проснулась. Сын Иван был на матери. Сопел, кряхтел... в конце - застонал. Валя закрыла глаза и до хруста сжала зубы.
   В сорок пять лет, когда сын Иван уже более полугода был в армии, Валентина родила семимесячного больного мальчика.
   * * * * *
  
   Недавно Вале пошёл шестой десяток.
   Сын Иван пьёт и гуляет, нигде не работает. Бывает, подхалтуривает: забивает за мясо и выпивку скот; рыбачит на речке-вонючке; приворовывает в дачном посёлке, что в пяти километрах от Редькино...
   Когда сын выпивает, с ним часто случаются пьяные истерики, затмения рассудка. В эти моменты он убивает своих и соседских кошек и собак, дерётся с собутыльниками, бьёт в доме посуду, рубит топором мебель...
   Дочь Ольга к двадцати годам нагуляла четырёх детей. Она тоже, как и старший брат, нигде не работает. Пьёт, курит, часто уезжает в соседнее село Лопуховку, где пропадает по несколько дней - потаскушничает. Ольга своих четырёх малых детишек, карнаваля, бросает на мать. За это соседи её зовут 'Кукушкой'. Как-то раз Валентина оступилась и сломала ногу. В это время за Ольгиными детьми никто толком не приглядывал. И их - грязных, голодных и вшивых - забрали в детдом.
   Недавно Ольга заболела чахоткой, но не лечится, а продолжает вести разгульную жизнь.
   Третьему ребёнку Валентины идёт седьмой год. Мальчик страдает врождённым слабоумием - подобен комнатному растению. Он совершенно не приспособлен к реалиям жизни.
   Многие люди, когда им плохо, невыносимо тяжело, опускают руки, падают духом. У Валентины, к счастью, всё наоборот. Она может ночью копать огород; в дождь сажать, допустим, огурцы или помидоры; таскать брёвна иль мешки с картошкой; рубить дрова... Она, хоть и маленькая, и худенькая, но в тяжёлые жизненные моменты у неё берутся откуда-то дополнительные силы. Может эти силы от необычного сна, что снится женщине раз в год перед Рождеством?
  
   * * * * *
   Иван отмечал своё двадцатипятилетие. Он выставил своим дружкам-собутыльникам шашлык и двадцатьпять пол-литровых бутылок максимки, что заранее купил у цыгана Будулая. Компания жарила возле бани мясо, пила, как воду, разведённый спирт, изощрённо материлась и рассказывала скабрёзные анекдоты. Недалеко от пирующих сидели на лавочке соседки Хряковы.
  - Маленькая, щупленькая, горбатенькая... Одним словом - убогая, а везде успевает, - сплюнув семечковую шелуху, заметила Хрякова вторая.
  - Да, и корова у неё, и большой огород, и дети непутёвые, больные, и работа в дурдоме... а, кругом успевает, всех кормит и одевает, - поддержала свою мать Хрякова третья.
  - Это ещё что, - подперев бока руками, важно изрекла Хрякова вторая, - Иван-дурак на днях в дом привёл какую-то пьянчужку и потаскушку. Сказал матери - Вальке Безхреновой: ' Это, мать, моя жена! Она будет жить у нас!' Получается, ещё один рот, ещё одна бездельница в доме...
  - Фигня! - подала голос Хрякова первая, - Безхренова из дурдома тащит всё, что можно утащить. Тут и еда. Точнее объедки. То, что дураки не доели. Одежда, постельное бельё, стиральные порошки и мыло... Да, мало ли ещё что. А, да, Валька в дурдоме молоко продаёт. В Хренск не возит, в отличие от большинства наших ... Фигня! Дурдом прокормит!
  - Дурдом всё Редькино прокормит!
  - Нет! Всё село, весь колхоз не прокормит, а половину - да! Точно прокормит и оденет...
  
   * * * * *
   В ночь перед Рождеством снилось Валентине, будто на горбике расползлась кожа - во сне женщине было не больно, а щёкотно - и показались два белых крыла. Она расправила крылья, подобные лебединым, и в одной белой, чистой сорочке всю морозную зимнюю ночь летала над селом Редькино и его окрестностями. Под хмурое утро прилетела домой радостная и сильная. Крылья сами сложились и заросли, зарубцевались до следующего полёта кожей. Да, так, что и следов не было видно...
  
   * * * * *
   Вот такой волшебный сон, снящийся один раз в год, возможно и даёт силы Валентине выстоять и не сломаться от всего того уродства и кошмара, что её окружает постоянно, изо дня в день, из года в год... всю жизнь.
  
   Ноябрь, 2012г.
  
  
  
  
  (4-13) БАСЁ И ЛОПУХИ
  
  - Ва-асё-ё! Ва-асё-ё! - чуть приоткрыв уличную дверь, звала сына Зоя Ивановна Мешкова - маленькая, худенькая старушка, недавно разменявшая девятый десяток, но до сего дня красящая губы яркой помадой. Передернув от холода плечиками, она глянула на градусник и обмерла: '...Минус двадцать восемь, а он, малахольный, уже с полчаса на улице в туалете... Так и околеть можно. Наверно, опять, непутевый, сидя на очке, стихи сочиняет...'.
  - Ва-асё-ё! Япона мать! Ва-асё-ё! На работу опоздаешь!..
   Из-за угла сарая показался невысокий крупноголовый сын Зои Ивановны - Василий. Вид у него был недовольный, хмурый.
  - Не 'Васё', а Басё! Сколько раз повторять, - бросил он матери.
  - Мне по хрен: 'Васё', 'Масё' или 'Сёсё'. Тебе через десять минут надо уже выходить. Петровичу может не понравиться опоздание...
   Василий в несколько глотков опустошил пол-литровую кружку с остывшим кофе и, практически не жевавши, проглотил большой бутерброд с сыром.
  - Вот так, Васька, себе язву наживешь, - недовольно буркнула Зоя Ивановна, перекрестив перед дорогой сына.
  - Ма-а, береги себя. Тяжестей не поднимай. Соленое и жирное не ешь. У тебя давление, не забывай. Если утром задержусь, не переживай. Значит, так надо... - уходя на работу, сказал Василий.
  
  
   2
  
   Василий Федорович, а может, и Эдуардович Мешков дежурит сторожем в столярно-плотницком цеху. Охраняет уже давно. Небольшой зарплаты ему вполне хватает, так как у мужчины к сорока пяти годам нет ни семьи, ни детей, только восьмидесятилетняя мать. В быту Василий неприхотлив, может обходиться малым. Единственно, что по-настоящему его интересует, волнует и не перестает удивлять - это СЛОВО, точнее - ПОЭЗИЯ, еще точнее - японская ПОЭЗИЯ: ХОККУ и ТАНКА...
   Днем Мешков, сидя в сторожке или рядом с нею, следит за тем, чтоб на территории цеха не было посторонних. Открывает и закрывает большие, тяжелые стальные ворота, отмечает в спецжурнале прибытие и отбытие машин, грузов... В холодную пору поддерживает огонь в печках цеха и сторожки, чтоб было тепло.
  
  
   3
  
   В обеденное время Василий, развалившись в старом обшарпанном кресле, расслабился: он пил маленькими глотками горячий крепкий чай из объемной кружки и курил сделанную своими руками трубку, набитую самосадом, выращенным в огороде. Из оконца сторожки Мешков мечтательно глядел вдаль. Там - в пятистах шагах от цеха, за частными гаражами, на пустыре - возвышалась старая заброшенная водонапорная башня. Красный кирпич, из которого было построено здание, крошился и осыпался. Стекла в небольших оконцах давно отсутствовали. Крыша местами прохудилась - ветром болтало в разные стороны куски ржавой отставшей жести.
   '...Наверху можно сделать небольшую круглую комнату... Поближе к птицам и звездам... Кровать, стол, стул, шкаф и печь 'буржуйка'. Пожалуй, все. Ничего лишнего... Подниматься и спускаться по металлической винтовой лестнице... Обнести башню высоким глухим забором. У калитки будка со здоровым, лохматым псом. На ночь его спускать с цепи, чтоб незваных гостей отпугивал... Вода недалеко в колонке... Дрова можно выписать в нашем цехе... Из башни видно всё Редькино, речку и лес... И, боже упаси, никакого огорода! Сад и газонная трава. Зеленая и сочная. Да. Несколько фруктовых деревьев. Яблоки и вишни. Еще цветы. Много цветов, чтоб глаза радовались и душа пела', - уже более десяти лет фантазировал, думал о заброшенной башне Мешков.
  
  
   4
  
   Потемнело рано. Сторож сытно накормил двух псов, закрыл все двери и ворота на замки, обошел с фонарем территорию цеха. Потом, подбросив дрова в печку, выключил свет в сторожке и прилег на узенький короткий топчан, сделанный из старого сиденья грузовика.
   Василий любил эти одинокие, тихие, бессонные ночи. Можно вдумчиво, не торопясь читать интересные и умные книги; можно бессуетно размышлять, философствовать; можно, наконец, сочинять короткие, но глубокие и емкие хокку и танка... А, да, еще можно разговаривать с собаками. Они все понимают - это видно по глазам. Можно любоваться в хорошую погоду звездами, искать знакомые созвездия; можно зимой слушать, как трещат в 'буржуйке' дрова, а летом - пение сверчков; можно провожать и встречать солнце... Многое можно...
  
  
   5
  
   Когда сын Василий уходил на суточное дежурство, Зоя Ивановна всегда переживала. Она молилась за него, раскладывала гадальные карты и, как правило, всю ночь мучилась бессонницей.
   В эту ночь тоже не спалось: '...И в кого он такой малахольный? - думала о сыне мать, - тракторист Федька был шустрым и наглым, палец в рот не клади... Может, отец Васи Эдуард? Тихий и интеллигентный фотограф из районной газеты. От женатика Федьки всегда несло солярой, махоркой, самогоном и потом. Пахло обычным деревенским мужиком. Ногти были грязными, туфли никогда не знали обувного крема... От Эдуарда пахло приятным одеколоном. Он носил яркие галстуки и светлые сорочки. Был ли он женат? Не знаю. Кобель Федька приставал грубо, словно насиловал. Эдуард был предупредителен, нежен и сладок, как пончик с повидлом. Говорил, что у меня такая же загадочная улыбка, как у какой-то Лизы. Что за Лиза? Может, известная артистка?..'.
  
  
   6
  
   '...Хорошо зимой! - думал Василий, лежа на топчане и слушая приглушенное бормотание радио, - весной опять начнутся огородные дела. Картошка. Будь она неладна. Петрушка и укроп... Помидоры и огурцы... Кабачки и тыквы... Я понимаю, без них нельзя, но всю жизнь о них говорить, думать, бредить ими, как моя мать, тоже крайность. Не редиской единой сыт человек. А лопухи на пустыре за огородом? Каждое лето с ними воюю. Кошу косой, рублю топором, а им хоть бы что! Тупой, тяжелый и однообразный труд! Ну что сделаешь, равнодушен я к земле. Ну не Лев я Толстой. Так же равнодушен и к технике - холодному, мертвому металлу. Пусть в селе каждый второй тракторист. Ну и что? Ну и флаг им в руки, барабан на шею и перо в задницу для легкости... Равнодушен к футболу и рыбалке. Одеревенев, сидеть в любую погоду у воды и часами бестолково, как баран на новые ворота, глядеть на поплавок... Я понимаю, что мои хокку и танка для всех без исключения сельчан - это дурь несусветная. Пусть я смешон и нелеп. Пусть я клоун со своими литературными заморочками на фоне сельских мужиков. Пусть стихи не дают молока, как коровы; не несут яиц на манер кур; не обогревают, подобно газу или дровам; их не наденешь на себя, как рубашку; не обуешь, словно сапоги... Ну и что! Ну и пусть!..'.
   Мешков закурил трубку и поставил чайник с водой на электроплитку - решил попить кофе. На дне кружки он увидел мертвого комара.
  '...Странно. На дворе февраль, а тут тебе комар...'.
   Он вспомнил прошедшее, на редкость жаркое лето. Тогда ночами в сторожке были невыносимая духота и стаи комаров. Чем их Василий только ни травил, ни выводил, но хотя бы один выживал и мучил Мешкова до утра.
   'Ночь. Бессонница.
   Комар поет романсы.
   Аплодирую...'.
  Вспомнил он свое трехстишие, родившееся августовской ночью...
  
  
   7
  
   '...Непутевый Васька! Тьфу! Ни семьи, ни профессии, ни денег, ничего... Деревенский дурачок! Такой же как верзила Ивашка-дурашка в красной шапочке. Нет. Всё же мой поумнее будет... - ворочаясь с боку на бок в постели, сердилась на сына Зоя Ивановна. - Все мужики как мужики. Трактористы, плотники, каменщики, шоферы... Да хоть бы сантехником стал. Пусть унитазы, зато при деньгах. Иль, на худой конец, милиционером... А то поэт. А то Басё. Что за Басё? Тьфу! Хорошо, что хоть не художник. Вон у Верки Гоговой сын Ванька в городе живет - картины рисует, а их никто не покупает. Страх! Жуть какие деньги он тратит на краски, кисти и прочее. Жена ушла к другому. В квартире вонь нестерпимая. Все стены и углы завешаны и завалены мазней... Моему малахольному легче: клочок бумажки, огрызок карандаша и весь хобот. Тьфу! Хобби. Басё? Тьфу! Лучше б сантехником был...'.
  
   8
  
   '...Что с нее возьмешь? Всю жизнь дояркой и скотницей проработала. Моря не видела. Туфель на шпильках не носила. Всю жизнь в галошах проходила. Одно серебреное украшение и то обручальное кольцо... Его за пол литру самогона сделал колхозный кузнец из советского полтинника...- думал с сожалением о матери Василий, подкидывая в печку дрова. - Постоянные разговоры об огороде, саде, скотине и птице. Зимой - меньше. Летом - хоть в петлю лезь. Как-то спросил у нее: ' Есть ли какие-то стихотворения или песни, что тебя раздражают, бесят?'. Задумалась. Потом ответила: ' Пожалуй, 'Ландыши'. Уточнил: ' Это та песня, что после войны пели?' 'Да. ' Ландыши, ландыши, светлого мая привет...' Меня тошнит от них'. ' А почему?' ' Не помню. А может и помню, но не скажу. А, в прочем скажу. В мою молодость был у нас в селе тракторист Федька. Так вот этот глупый дурак дёрнет при всех...' ' В смысле пукнет?' - уточнил я. ' Да. Так вот. Дёрнет и заорёт: ' Во-о! Лесные ландыши! Ландыш серебристый!' Его люди начинают стыдить. А он: 'Ша! Бабочки. У фрицев это в порядке вещей. Нельзя в себе благовония держать. Надо ими делиться...' Тогда, Вася, были духи 'Ландыш серебристый'. Кажется, по три рубля. Вот глупый дурак этот Федька тракторист...' ' Его - Федьку на войне, случаем, в задницу ни ранило?' - спросил я. ' Шрамов на заднице не видела. А-а-ах! Что я - дура говорю? Срам то, какой!..'
   Я не поленился и нашёл песню 'Ландыши'. И даже выучил наизусть часть текста. И как только мать заводит бурную речь, допустим, о борьбе с колорадским жуком, о куриных яйцах-болтунах, о могучих лопухах, произрастающих на пустыре за огородом... я, заламывая руки и заводя глаза начинаю петь тоненьким и сладеньким (пидорастическим) голоском хит 50-х годов: Ты сегодня мне принёс
   Не букет из пышных роз,
   Не тюльпаны и не лилии,
   Протянул мне робко ты
   Очень скромные цветы,
   Но они такие милые.
   Ландыши,ландыши...
   Лично я против попсы ничего ни имею. Пели про ландыши. Теперь про белые розы и жёлтые тюльпаны... Кому-то это видимо надо. Каждому своё. Мама же, услышав 'Ландыши', поджимает губы и молча уходит в другую комнату. Раз даже заплакала. Я ей уже сто один раз объяснял, что мне земледелие и птице-скотоводство совершенно не интересно, что я всем этим занимаюсь только для того, чтоб угодить ей, чтоб быть, как все, чтоб особенно не выделяться из общей серой толпы и тому подобное... А она, не проходит и трех дней, снова: '...Картошка... куры... лопухи... дрова... коза...'. Чокнуться можно! И в город уехать не могу. Старенькая она у меня. Кто за ней приглядывать будет? Кому она нужна? У всех свои проблемы и заботы... Никто никому не нужен...'.
  
   9
  
   '...Кто знал, что Георгий рано умрет? А впрочем, не жилец он был. Почти всю войну прошел. В двадцать три вдовой стала. Три с половиной мужика на все село, - вспоминала прошлое старая женщина, подслеповато глядя на светлеющее небо за окном, - тридцать шесть стукнуло, когда Васей забеременела. Думала, девочку рожу. Платьица, банты, куклы... Нет. Родила малахольного Басё. Наверно, все же Эдуард Васькин отец. Яблоко от яблони недалеко падает...'.
  
   10
  
   В небольшой ветхий домик ввалился румяный от крепкого утреннего мороза Василий Мешков. Обнял мать.
  - Как ты тут, мамулька?
  - Потихоньку, сынок.
  - Ухожу на дежурство и всегда переживаю за тебя.
  - Я тоже. Раздевайся. Я щец с курочкой сварила. Горяченького поешь, мой Басё*...
  
  Басё* - классик японской поэзии.
  
   Сентябрь, 2010г.
  
  
  
  
  (4-14) МАЙСКАЯ НОЧЬ
  
   Всегда, когда Сергей слышал шум веселья: музыку, хохот, звон бокалов, топот ног, возгласы... ему становилось невыносимо тоскливо. Она - тоска в эти моменты была тягучая и липкая, словно жевательная резинка. Руки мужчины тянулись к бутылке - он напивался. Сергей жил вдвоём с матерью, и пожилая женщина в его краткие, но тяжёлые и болезненные запои только тихо плакала и вздыхала. Если ещё несколько лет назад она надеялась, что скоро, возможно, понянчит внуков, то теперь её надежда была так мала, как вера во всеобщее равенство и братство людей. Её сыну недавно пошёл пятый десяток, и когда она робко, тихим и виноватым голосом заговаривала о женитьбе, внуках, он деревенел и глухо отмалчивался. В этом молчании старая женщина своим измученным материнским сердцем слышала давнюю-давнюю сыновью боль.
  - Что с тобой, сынок? - добивала она его вопросом.
  - Всё нормально, ма-а. Успокойся, - мог только бросить он и закрывался в своей комнате.
  
   * * *
   Соседи сверху шумно отмечали день Победы. У Сергея в комнате от их топота чуть заметно раскачивалась люстра, позвякивая фальшивым хрусталём. У мужчины ни с того ни с сего пронзительно защемило душу, как порой, бывает, неожиданно больно кольнёт в сердце у здорового человека. Взяв сигареты и зажигалку, он отправился покурить на балкон. Двумя этажами выше громко и бессвязно галдела выпившая компания. Вниз летели окурки и спички... Весь этот шум как-то не вязался с тихим и ласковым весенним вечером.
   Когда Сергей следом за первой сигаретой прикурил вторую и облокотился на перила балкона, ему на голову что-то капнуло. Ни то кто-то плюнул, ни то лилось с мокрого белья верхних этажей. Брезгливо вытерев волосы, он потушил окурок и зашёл в квартиру. Из укромного места достал припрятанную бутылку водки, вытащил из холодильника рыбную консерву и несколько ломтиков хлеба. На праздник его мать уехала к дочери - сестре Сергея, и он мог спокойно, не расстраивая женщину, выпить.
   'Сегодня исполнилось ровно двенадцать лет той ночи... Не круглая, но дата...' - с горечью подытожил он, выпив первые сто граммов. После второго стаканчика Сергей, как правило, вспоминает давнюю ночь в мельчайших подробностях. Так же праздновалось девятое мая. Где-то ни то с шестого, ни то с седьмого этажа неслась песня Юрия Антонова: '... Летящей походкой ты вышла из мая...' Гудел весь дом. Где-то мучили меха гармони, где-то бренчали на расстроенной гитаре, где-то просто, изрядно выпив и обильно закусив, нестройными голосами тянули 'Катюшу'...
   Сергей тогда посидел с матерью за праздничным столом. Они вспомнили отца, родственников, знакомых. Женщина рано отправилась спать в свою комнатку, он же, по обыкновению, ещё некоторое время посидел на балконе, покуривая, глядя на звёздное небо, слушая улицу... Поздно ночью зашёл в свою комнату, не включая свет, разделся и сел на диван. Точнее на что-то тёплое и мягкое, которое из себя со стоном выдавило: 'Ва-а-ау!!!' Это была ОНА.
  - Кто? Кто вы? - удивлённо спросил Сергей.
  - Я? А где я?
  Он назвал номер квартиры, этаж, дом, улицу...
  - Ва-а-ау! Я видимо ошиблась этажом, - женщина была пьяна,- Я провожала подругу и всё, всё перепутала... Дверь открыта... У меня сильно кружится голова. Можно я полежу немного, а потом пойду, - доверительно попросила ОНА.
  - Можно, - добродушно ответил он.
  - Только свет не включай. Мне от яркого света глаза режет...
  - Хорошо.
  - Чо ты сидишь на краю, словно в гостях. Я подвинусь. Ложись рядом...
  Сергей, выпрямив спину, молча сидел на краю.
  - Ты чо женщину красивую никогда не видел?
  - Темно. Я не вижу какая вы.
  - Я красива, как... Как кто? А да, как Клава Шиффер. Ложись. Робкий какой...
  Он прилёг рядом. Они молча лежали несколько минут.
  - Огурцы парниковые этой весной дорогие и невкусные, - невпопад обронила ОНА, словно разговаривала сама с собой, - Вот наши редкинские грунтовые это да!
  - Вы любите огурцы? - спросил он, чтоб как-то поддержать разговор. Ситуация Сергею виделась нелепой, и в ней он себя чувствовал болваном. Поздней ночью на его пастели развалилась совершенно незнакомая пьяная женщина и размышляет об огурцах...
  - Да, люблю. Но больше я люблю молодую варёную картошечку. Особенно мелкую со сливочным маслом. Она такая розовенькая... Такая... Ва-а-ау! Объедение! Заеб...! - незнакомка матернулась.
  - Что вы ещё любите?
  - Жареное мясо! Горячее, истекающее соком с острыми приправами и красным вином... Я многое люблю! Могу сказать, что не люблю!
  - И что же?
  - Не люблю, когда дочь закатывает истерики... Не люблю, когда муж груб...
   Они долго говорили на разные темы. Само собой о погоде, о музыке, о политике... о ресторане 'Голливуд', в который ОНА мечтала сходить... и даже о кильке в томатном соусе.... ОНА всё ближе и ближе подвигалась к нему, пока ни прижалась всем телом. На него что-то нашло, и он стал ЕЙ читать на память любимые им стихи Сергея Есенина из 'Москвы кабацкой'... Чуть позже продекламировал собственную неуклюжую, слабую рифмованную вещичку о любви, которую никому и никогда раньше не читал. ОНА его поцеловала за откровение. Он ЕЙ тоже ответил поцелуем. Их близость была естественна и закономерна. Страсть была по-звериному бурной и, в тоже время, моментами, предупредительно нежной... Утром он проснулся один. На стекле книжной полки синей губной помадой было выведено: 'Вау!'. После этой ночи жизнь Сергея превратилась в каторгу. ОНА не появлялась, ни как не давала о себе знать, а он ждал, ждал, ждал...
   Мужчина жил на втором этаже. Над ним ещё четырнадцать квартир. Поищи-ка здесь. Лицо ЕЁ он не разглядел, имя, увы, не спросил. Сергей ненавязчиво заглядывал в глаза моложавым соседкам сверху. Одна всегда чуть заметно ему улыбалась, другая - отводила взгляд, третья - кивала приветливо головой, четвёртая - делала бантиком губки, пятая - вздыхала...
   'Может, ОНА переехала на другую квартиру? Уехала из Хренска в другой город? За двенадцать лет сколько людей сменилось в доме...Где ОНА?' - задаёт он себе вопросы после выпитой бутылки. Верить в то, что для НЕЁ это могло быть краткое и лёгкое любовное приключение ему не хочется. Не хочется верить...
  
   90-годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
   (4-15) РОЗА ДЛЯ РОМЫ
  
   Август. Сумерки. Он на велосипеде. Огни машин. Поворот. Дикий скрип тормозов. Удар. Провал в бездну. Серое линялое бельё больницы. Тянущая боль в спине. Покрасневшие с вопросом глаза матери, её слёзы, украдкой вытираемые кончиком больничного халата, влажная, дрожащая рука на его бритой клоками голове...- всё это навязчиво, в разном порядке мелькает в голове Романа Холодова - восемнадцатилетнего парня. Скоро год как он находится в инвалидной коляске. Рома ощупывает мышцы рук - стали большими и упругими. Потом ноги - они безжизненны, по стариковски хилые. Парень морщится, щиплет до синевы тело... Слушая улицу, улавливает удары по мячу, крики мальчишек: ' Пас! Бей! Ну! Бей же! Гол!..'
   ' Никогда, уже никогда я не поиграю в футбол...' - у него появляются слёзы. Раньше он рыдал. Закрывает окно - так легче. Большой мир людей отдаляется, умолкает. Есть только он, мама и болезнь.
   Когда приступ душевной боли ослабевает, Рома выезжает на улицу.
  
   * * *
  - Здравствуй, Света!
  - Привет, Ром! Дать что-нибудь почитать?
  - Нет, спасибо. Я так посижу.
   Она - киоскёр. Парень обычно ставит коляску чуть в стороне от окошка и разговаривает с девушкой. Она не противится его компании - ей всё равно сидеть до шести вечера - хоть кто-то развлекает. Раньше Роман с интересом пролистывал журналы, читал кое-что в газетах, но уже месяца полтора, как у него пропал интерес к чтению. Он больше разговаривает с ней, любуется ею. Парень часто одинокими вечерами думает о Свете.
  - Ром, ты когда-нибудь с кем-нибудь целовался? - вдруг ни с того, ни с сего спрашивает она, лукаво глядя на него в упор. Он теряется. Сжимает до хруста в пальцах поручни коляски, напряжённо молчит.
  - Ром, ты меня слышишь?
  - Нет, - тихо, через силу выдавливает он из себя короткое слово.
  Девушка виновато улыбается. Нехотя переводит разговор на другую тему. Время летит быстро, вот уже и шесть часов.
  - Знакомься, Ром, это Серёжа, мой мальчик. Мы недавно, неделю назад познакомились в ночном клубе.
   Серёжа мотнул головой и как будто забыл про Романа. Света, закрыв киоск, первый раз целует Рому в щёку и тихо шепчет на ухо: 'Он к тебе не ревнует'. Они уходят. Девушка, удаляясь с парнем, радостно пританцовывает.
   'Конечно, к кому ревновать? Я же живой труп. Живой труп?! - становится невыносимо больно. Ему кажется, что он нашёл себе правильное определение.
  - Живой труп! Живой труп! Труп! Тру-у-уп! - твердит он и быстро, вихрем катит коляску к своему подъезду. Упругий воздух охлаждает пылающее лицо.
  - Смотри, куды гонишь! Мня собьёшь, - ворчит сутулая, неряшливая старуха с клюкой, - Ужо догонялся!..
  - Молчи! - еле-еле слышно, чуть разжимая губы, зло бросает он ей.
   'Больше я к ней не поеду. Она меня жалеет. Тем более, у неё есть парень... А ведь на его месте мог быть я. Мог бы ходить с ней в клуб и целовать её в губы.. Мог бы...'
  
   * * *
  - Сынок, деньги почти кончились. Осталось только на хлеб с молоком. Поужинаем, как вчера?
  - Хорошо, ма-а.
   Она печёт блины. Мажет их скупо маслом, посыпает сахаром.
   Укладываются спать. Мать даёт 'утку'. Парню уже не так стыдно, как было раньше, но всё равно для него это маленькая пытка. Ведь он почти мужчина. Рома долго не может уснуть. Ближе к полуночи слышит тихий стук в дверь, не звонок, а стук. Напрягает слух: 'Какой-то мужчина?! А я и не знал. Она ведь ещё молодая. Ей тридцать семь. Не хочет меня расстраивать тем, что у неё есть ещё кто-то. Может, я ей обуза? Она может ещё завести семью. Даже родить. А я обуза на всю жизнь и для неё и для себя... Живой труп...' - он тихо плачет, так становится легче.
  
   * * *
   'Вчера исполнился год, как я в коляске...' - Роман уже с неделю подумывает о самоубийстве, но всё отодвигает день. Жизнь - никакая, но всё-таки жизнь, но всё-таки белый свет - парень цепляется за них.
   После обеда пришёл врач. Долго внимательно осматривал Рому. Потом вышел в соседнюю комнату поговорить с матерью. Парень тихо подъехал к двери, приоткрыл её.
  - Я вам, мамочка, повторяю: надежда на то, что будет двигаться самостоятельно - мала, почти никакой...
  - Никакой?
  - Да. Хорошо ещё, что выжил. Сильный, спортивный мальчик. Девять из десяти при такой травме умирают... Правда, на Западе, возможно, его бы и поставили на ноги... Но... Досвидания!
  - Досвидания, Игорь Михайлович!
   'Значит, надежды почти никакой?! Всё! Пора! Всю жизнь так маяться? Мать не вечна... Завтра. Завтра, когда она уйдёт на работу...'
  
   * * *
   'Страшно... Надо выпить...' - Рома подъезжает к кухонному столу. В нём мама прячет спирт для лечебных целей. Парень наливает полную металлическую кружку, залпом её выпивает. Он так собран и напряжён, что, почти, не чувствует, как всё внутри охватывается огнём. Дрожащими руками прикуривает сигарету - это последнее его желание. Становится хорошо, тепло и светло, ничего не надо, ничего не жаль. Только маму чуть-чуть.
   'Ей будет с начала тяжело, но потом всё образуется. Может, выйдет замуж и всё будет у неё замечательно. Всё будет, как любила повторять Света из киоска, 'Ва-а-ау!'. А-а-а, я что был, что не был, - ему стало жаль себя, по щекам потекли слёзы, - Ну-у-у вот, раскис. Уйди хоть красиво...' - он совсем опьянел. С трудом попал в пепельницу - потушил окурок. Непослушными пальцами достал из кармана лезвие, обнажил руки...
   Рома чувствует прикосновение к своему плечу. Это мама. Она словно в другом измерении. Будто их разделяет мутное, давно не мытое стекло.
   - Сы..., на теб... лиц... нет! Боже, ка... ты бле..! Я как чувст..., что тебе оч... пло..! С раб... отпрос..! - она разглядела лезвие в восковых пальцах сына, почувствовала резкий запах спирта и всё поняла,
  - Сы..! Ч... же ты?! Ты же един... моя рад... в жи..! - она навзрыд плачет...
  
   '...Поживу ещё. Туда всегда успею. Поживу ради мамы. Поживу. Живут же другие...'
  
   * * *
  - Паренёк, ты никуда не торопишься?
   Рома поворачивает голову в сторону дворовой лавочки, что у подъезда под кустами цветущей сирени. Видит седого, опрятного мужчину преклонных лет, похожего на отставного военного. Рядом доска с расставленными шахматами.
  - Вам не с кем играть?
  - Да! Будь добр, составь компанию хоть на одну партию.
  - Ручная работа. Эти шахматы, наверно, стоят дорого? - спустя время поинтересовался Роман, разглядывая пешку.
  - Для меня нет. Я их сам вырезал. Сначала сделал одного запорожца с бандурой. Смотрю сирота сиротой. Вырезал ещё пятнадцать казаков и шестнадцать турков. Согласись, что ими играть - одно удовольствие...
  - Да. У каждого своё лицо, своя поза... Любую фигуру в отдельности интересно рассматривать...
   * * *
  Они стали часто встречаться и играть в шахматы.
   С удлиняющимися ночами, утренним холодом, туманами и долгими дождями пришла осень.
   На город Хренск спустились сумерки. На небе показалась прозрачная, словно льдинка, луна, но облака на западе ещё отдавали багрянцем. Роман с Петром Ивановичем сыграли уже несколько партий.
  - Стало плохо видно, а зрение надо беречь. Если не торопишься, то давай зайдём ко мне. Покажу тебе свои поделки...
  - Я и сам хотел напроситься, а вы меня пригласили. Спасибо!..
  
   * * *
   'Да-а-а! Это сказка! А маски-то какие! Вот Баба Яга. Она на одну дворовую бабку - сплетницу похожа. Вот чёрт. Он вылитый алкаш из третьего подъезда. Кажется, Степан. Собутыльники зовут его Стаканом. А это, наверно, домовой?.. А-а-а на той стене целая семья африканцев с широкими носами, пухлыми губами и глазами навыкат... А коряги какие забавные... А-а-а пень? На нашего хренского губернатора похож. Это же всё обыкновенные корни и виноградная лоза... Вот фантазия, вот руки у человека! Мне бы так...' - Холодов и сам не заметил, как открыл рот. Потом спохватился и бросил быстрый взгляд на мастера. Тот, добро усмехаясь, наблюдал за парнем.
  - Нравится?
  - Нет слов!
  - Хочешь попробовать резать?
  - Да! Очень!
   Пётр Иванович дал Роме брусок липы, сапожный нож и круглую стамеску. Для начала предложил вырезать ложку. Парень долго ковырял, стругал дерево... Загнал занозу под ноготь. Чуть позже порезал палец. Потом усердно шлифовал поделку наждачкой, убирая огрехи и неровности.
  - Ма-а-а, посмотри, какая ложка!
  - Хорошая. А ты посмотри на свои руки. Все в мозолях, палец в бинтах...
  - Это мелочи. Нет, ты посмотри, какая ложка! - Роман сиял.
   Она рассмеялась: - Я очень рада, сынок, что тебе что-то интересно. Режь по дереву, если нравится. Мы сэкономим и купим тебе хороший инструмент...
  
   * * *
   Прошло более трёх лет. Роман начал вырезать шахматы. Пётр Иванович, посмотрев предыдущие работы, дал добро. Парень так увлёкся резьбой, что порой даже забывал поесть. Часто бессонными ночами он фантазировал, придумывал нечто своё, новое. Просыпался и засыпал с резцом. Он вдыхал жизнь, свою душу, своё 'Я' в дерево, а оно с лихвой возвращало жизненную энергию, желание жить, желание творить... Рома часто вспоминал слова учителя: 'Ты создал свой мир. Деревяшки у тебя с душой...' Парень и сам чувствовал, что живёт в каком-то особенном, похожем на добрый сон мире.
   Сын с матерью стали лучше жить. Поделки Романа пользовались спросом в художественном салоне. Некоторые покупались иностранцами за валюту.
  
   * * *
   Большими липкими хлопьями падал мокрый снег - белая густая пелена. Под ногами хлюпала жижа. Холодов аккуратно катил коляску в направлении салона - вёз сдавать шахматы - когда услышал приятный девичий голосок.
  - Молодой человек с шахматами!
  - Вы ко мне?.. - спросил он и замер.
   Большие зелёные русалочьи глаза, чувственные алые губы.
   - Да, к вам. Возьмите, - девушка-цветочница, зябко кутаясь в болоневую куртку, протянула ему нежную и хрупкую алую розу. Её сестрёнки - такие же розы - стояли в стеклянном ящике, обогреваемые свечой.
   'За что?' - спросил он глазами.
  - Просто так, - она сама напоминала парниковый цветочек - хрупкая, стройная. В её глазах не было ни жалости, ни напускного сочувствия - просто внимание. Парень поначалу потерялся. Потом сообразил и чуть коснулся губами маленькой, застывшей ручки девушки. Она зарделась.
  - Вы джентльмен?
  - Не знаю, - Роман подмигнул. Она ему тоже. Оба звонко засмеялись.
   В снежном мареве, редкие прохожие, припорошенные снегом и от этого похожие на призраков, только удивлённо оборачивались, пожимали плечами... ' Такая гадкая погода и чего тут смеяться, радоваться???' - будто молча спрашивали они.
   Рома легко покатил коляску.
   'Твои сестрёнки хоть и сорваны, но в тепле. И ты тоже будешь, - он с нежностью спрятал алый цветок под куртку, - Так видно, было надо, чтобы ты родилась зимой... Роза для Ромы...'
   На душе у парня было, как никогда, светло...
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
  
   (4-16) ГОРОД ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
  
   На заднем сидении относительно комфортабельного автобуса междугороднего следования 'Хренск - Югск' немного трясло, чуть уловимо пахло бензином. Эти неудобства можно было бы терпеть, не замечать, если бы ни докучала невыносимая июльская духота. Автобус быстро нёсся, казалось вот-вот и взлетит. Все его окна, верхние люки были распахнуты, но вместо бодрящего, освежающего потока в салон вливался зной. Зной отдающий разнотравьем степи и плавящегося асфальта трассы. По приёмнику, включенному на полную громкость, хохмило 'Русское радио'.
   Борис Абрамович Белокобыльский - мужчина, которому под пятьдесят лет, обычной наружности (встретишь на улице и не выделишь из толпы) усердно протирал шею и лицо, уже достаточно мокрым от пота, платком. С любопытством глядел в узкую прореху между плотными тёмными шторами на мелькающие за окном бескрайние виноградники и поля, скифские курганы и сёла, лесополосы...
   У мужчины было тревожно на сердце, как у влюблённого школьника. Он по делам службы ехал на несколько дней в город своей первой любви. Двадцать девять лет назад в маленьком южном городке Югске у синего моря он в первый раз поцеловал хорошенькую девушку...
   Из приёмника нёсся хит: '...Жара! Жара! Жареное солнце!..'
   ' А-а-а, что же тогда пели? - задумался он, - А да, в киосках звукозаписи часто крутили забойную, хулиганскую песню на стихи Есенина...'
  - Я московский озорной гуляка по всему тверскому околотку, - забывшись где он находится, тихо запел Борис Абрамович. Сосед демонстративно кашлянул в кулак. 'Певец' устало откинулся на спинку сидения и закрыл глаза.
   '...Жара! Жара! Жареное солнце!..'
   Он отчётливо, словно это произошло вчера, вспомнил как познакомился с Наташей. Тогда он просто Борька или Бориска, одетый, как денди, фланировал по центральному парку городка. В одной руке хренская газета для солидности, в другой - импортная ментоловая сигарета. Она сидела на лавочке. Первое, что бросилось в его глаза так это её очи. Да, очи! Их иначе и не назовёшь. Большие, тёмные, по-коровьи красивые. А ещё литые, словно дольки апельсина, без помады алые губы. Точнее - уста. Он сорвал первый попавшийся на клумбе цветок и, кривляясь молодой обезьяной, протянул его ей.
  - Спасибо, - сказала она, чуть смутившись. Улыбнулась глазами, добавила, - Ты смешно держишь сигарету. Мой отец курит уже лет двадцать. Так она в его пальцах, как продолжение руки. Для понта куришь?
  - Для кайфа, - ответил он и, чтобы уйти от щекотливой, проигрышной темы, предложил, - Пошли в киношку. Сегодня в 'Родине' классный фильм.
   Сидя на последнем ряду, они так отчайно, умопомрачительно целовались, что, в итоге, не узнали о чём фильм. Ближе к ночи парочка на последней электричке рванула на море. Вышли на диком пляже. Ночь. Гул чёрных волн Чёрного моря. Красная, словно яблоко Эдема, луна. Прохладный шелковистый песок безлюдного берега. Они словно были на Земле одни - Адам и Ева...
   Шальной и хмельной без вина месяц пролетел падающёй звездой. Когда расставались, лили слёзы. Она обильно, он - скупо, всё-таки мужчина.
   Он жадно глядел в окно автобуса на знакомый и чужой пригород:' Сколько же новых домов отгрохали! Целый микрорайон!..'
   Старая часть города, что рядом с автовокзалом, осталась почти неизменной. В центре же что-то пришло в упадок, что-то обновилось. Появилось много аляповатистых, по-попугайски ярких магазинчиков, баров...
   Борис Абрамович решил побродить по памятным местам, а на следующий день заняться делами службы.
   '...Кинотеатр 'Родина' не изменился. Та же мозаика: рабочий и колхозница, поля и комбайны, фермы и дымящие заводы... Только вот показывают фактически сплошную Америку. Американизация... Да-а, последний ряд... Кафе 'Сказка'. Помнишь, моя девочка, сколько порций клубничного мороженого мы с тобой тогда съели за один присест? Одиннадцать? Двенадцать?.. А-а вот и рынок. С птичьего полёта, должно быть, похож на муравейник? О-о-ох, как тесно...'
  - Золотой, дай ребёнку на молоко! - протягивая руку, канючит цыганка с грудничком в другой руке.
  Он подаёт мелочь.
   '... Вся страна рынок. Всё что хочешь, хоть танк, только плати... Стоп! Стоп, старина!..'
  - Пиво, раки, козинаки! Пиво, раки, козинаки! - монотонно, без эмоциональной окраски, словно робот, повторяла одну и ту же фразу, вальяжно сидящая за прилавком рыхлая, оплывшая крашенная блондинка с ярко-красным напомаженным ртом.
   Борис Абрамович замер. Что-то очень знакомое было в её наклоне головы, в голосе... До пронзительной боли в висках он стал напрягать память. '... АнтиМэрилинМонро. Сонные, рыбьи глаза. Второй подбородок... Кто же это?..'
   Торговка достала сигарету и попросила зажигалку у соседа.
   ' Голос хриплый, с ленцой, но знакомый. Вульгарная, порочная... Неприятная дамочка...'
  - Когда же ты, Натали, будешь иметь собственную зажигалку? - поинтересовался сосед, обслуживая покупателя.
  - Не тренди, Жора! - сплюнув, бросила она.
   'Да-да-да! Чертовщина! Что делает время? Это ОНА! Вон и родинка на шее. ОНА! Наташенька! Наташа! На-та-ли!..'
  - Шо стоишь, как кремль? Вылупился! Товар загородил! - рыкнула на Белокобыльского торговка, - Иди дальше!.. Пиво раком козинаки! Хо-хо-хо!..
  Всю ночь напролёт он просидел в одном из ночных баров городка.
   Утром он, с тяжёлой, как двухпудовая гиря, головой, глядя в гостиничное зеркало, с долей истерии выговаривался: - Ты тоже хорош. Тоже красавец писаный. Посмотри на себя. Где твоя грива волос? А-а-а? То-то же! Плешь блестит! Где твои 'кубики', твой пресс? Тьфу-у-у! Пузо! Пузище!.. Как жестоко время! Как жестоко...
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
   (4-17) РОЗОВЫЕ ПЕРЧАТКИ
  
   Старомодная кожаная перчатка розового тона, когда-то по-видимому, украшала и согревала узкую девичью ручку с длинными изящными пальчиками. Теперь же она покоилась в углу тёмного чулана, припорошенная пылью и мелким сором. По соседству, выше, на полках, словно солдаты в засаде, рядами стояли банки с вареньем, компотами, соленьями... На самую верхнюю полку был втиснут мешок со старым, ненужным тряпьём. Видимо, из мешка-то и выпала розовая перчатка. Какое-то время в ней жила мышь, но со временем серенькая исчезла. Может полпала в мышеловку?
   Дверь чулана распахнулась. В него вошла девочка с фонариком. Она долго искала своё любимое клубничное варенье. Заглядывая на все полки, она, не желая того, увидела перчатку. Держа в одной ручке банку с вареньем, а в другой фонарик с находкой, понеслась к бабушке на кухню.
  - Осторожно, Катя! Э-э-э, банку разобьёшь! - остановила её бабушка Таня.
  - Ба-а-а, а что это за перчатка? Твоя? И почему она одна? - обрушила лавину вопросов десятилетняя девочка на пожилую женщину.
  - Э-э-э, по глупости вторую потеряла. Была юной и наивной. Э-э-э, - кисло и устало улыбнулась бабушка и добавила, - Брось её, Катя, в мусорное ведро. Там ей место. Всё равно кожа старая...
  
   * * *
   Второклассник Тёма, будучи в гостях у своего деда Славы, любил заглядывать в укромные уголки, мебельные ящики, на книжные полки... Он всегда с интересом рассматривал старые фотографии, с тихим восторгом изучал всяческие безделушки, памятные сувениры, статуэтки, книги...
   Как-то мальчик в одном укромном месте обнаружил небольшую деревянную с резьбой шкатулку. Внутри её находилась пачка пожелтевших писем, перевязанных ветхой нитью, насколько открыток с видами города Хренска, конверт с засушенным цветком и розовая перчатка.
  - Дед, а что это такое?
  - Это моё богатство! - ответил старик. Заметив удивление в глазах внука, добавил, - Ты, Тёма, живёшь будущим, потому что мал, потому что у тебя всё впереди... Я же живу прошлым, воспоминаниями, потому что стар. Эта шкатулка, точнее, то что в ней - самое дорогое для меня...
  - Хе-е-е! А твои квартира, машина, дача в Дедкино?.. - выпалил внук.
  - В Редькино...- поправил дед Слава, - Ты говоришь о материальном. Их с собою туда...- старик опустил глаза на пол, - не заберёшь... Вот эта розовая перчатка связана с моей первой любовью. Я с той девочкой даже не целовался. Может, поэтому, это самое чистое, самое светлое и самое тёплое воспоминание... И самое дорогое...
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
  
   (4-18) ПАПА+МАМА=...
  
   Петя Птичкин - хрупкий мальчик с большими удивлёнными глазами - первый раз в жизни ВТЮРИЛСЯ. Предметом его любви была одноклассница Луиза. Самая высокая девочка в классе, любившая помодничать. Она надевала на дискотеки мини-юбки, обнажая бледные тонкие, словно лыжные палки, ноги, как правило, в розовых или сиреневых колготках. Весьма жирно подкрашивала ярко-красной помадой пухлые губки, наводила вокруг глаз густые зелёные тени - 'Шахразада'. Птичкину всё это очень нравилось. Он был от Луизы и её нарядов в буйном восторге. Чтобы обратить на себя внимание, он смешил весь класс, шевеля ушами, строил рожицы... А раз подготовил интересный доклад о первых годах основания города Хренска, за который, на удивление всего класса, получил 'отлично' по истории... Но Луиза была холодна, словно мороженое - к Пете во всяком случае. Ей больше нравились мальчики из старших классов. Она только раз вяло коснулась губами его щеки за списанное домашнее задание.
   Мальчик переживал, худел... Но прополз год и первое чувство как-то само собой рассосалось.
   Воскресным днём, моясь в ванной, Петя написал на стене маминым косметическим карандашом: 'ПАПА+МАМА=ЛУБОФ!'
  - Ванная комната - это тебе не забор! Не пиши больше глупости! - сказал хмурый, озадаченный отец.
   Мама же покраснела, как невинная девочка, и быстро, пенящейся от мыла, мочалкой стёрла написанное.
  - Разве вы не любите друг друга? - погодя спросил у отца сын.
  - Как тебе сказать, Петюнчик? Это больше чем любовь. Это привычка!..
  - Привычка - это, например, курение или ковыряние в носу,.. - настаивал младший Птичкин.
  - Утомил, - отец взял газету, - вот женишься, появятся дети и сам всё поймёшь,- ОТМАЗАЛСЯ от прямого ответа старший Птичкин.
  
   * * *
   Петюнчик вырос, стал Петром Петровичем. У него жена и двое детей: девочке двенадцать лет и мальчику - девять.
  - Папа, а что такое любовь? - как-то спросила у него дочка.
  - Как тебе сказать, солнышко... Вообще-то, спроси лучше у мамы. Она точно знает. Постоянно сериалы смотрит...
   Пётр Петрович вспомнил свою первую любовь Луизу, надпись в ванной, свои ухаживания за будущей женой...
   'Что же такое любовь? Может это кратковременное ослепление, вспышка? Она гаснет и уступает место привычке. Отец, наверно, был прав. Недаром же говорят 'медовый месяц'. А потом? А потом мёд с дёгтем. Когда дёгтя слишком много - люди расстаются. Дёготь - это неустроенный быт, постоянная нехватка денег, склоки, болезни... Мало ли ещё что... - философствовал отец семейства, - Может, любовь живёт там, где есть полный достаток? Навряд ли! Та же кухня. Богатые тоже плачут. А уж с милым рай в шалаше - это только на одну страстную ночку... Любовь? Может, просто, терпимость к друг другу, симпатия, уважение... равноправие, понимание... Но опять-таки ж, это уже другое... Всё это похоже на хорошую дружбу. Но дружба не предполагает телесной близости. Что же такое любовь? Это вопрос без ответа. Так же, как в чём смысл жизни? Ответа нет... Может любовь - это сексуальная друж...'
  - Птичкин! - зычно гаркнула из кухни жена, - Слетай в магазин за хлебом! И побыстрее. Ужин почти готов...
  
   90 годы. - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
   (4-19) ИЗ ДНЕВНИКА
  
   АПРЕЛЬ... Я, кажется, влюбилась. Увидела его из автобуса. Он стоял у ресторана 'Голливуд' с каким-то мужчиной. Курил, небрежно сбивая пепел мизинцем. Высокий, стройный, породистый. В одежде два цвета: чёрный и красный... Я, кажется, влюбилась...
  
   МАЙ... Наконец-то май! Всё цветёт и пахнет. Я то же... Солнышко такое ласковое-ласковое, а небо такое синее-синее и куда-то манит. Куда? Не знаю. Так хочется любви. Большой-большой любви. Любви с большой буквы. А он? А он не знает, что есть я и что я его очень-очень люблю. Вчера опять видела его. Он ехал в троллейбусе. Какая-то прости... заглядывала ему в глаза, льнула, поправляла причёску. У него такие красивые волосы. Косичка. Наверно, такая же была у Моцарта. Стильная серьга в ухе. Да-а-а! Он сидел в троллейбусе, как лорд в дешёвой таверне, а она - эта облезлая кошка, эта прости.., словно накрывала ему на стол и давала себя везде щупать, за 'везде' брать, при этом, гадко, похотливо гоготала...
  
   МАЙ... Скоро лето. Я уже купила дорогой 'откровенный' купальник. Смотрелась в зеркало. Всё-таки я хорошенькая, очень хорошенькая. Гламурная! Ва-а-ау! Это моё мнение при всей моей самокритичности. Видела предмет своих чёрных мук и розовых мечтаний. Он с интересом окинул меня взглядом. Это уже что-то. Под его взглядом я вся одеревенела и покрылась испариной, как выловленная рыба слизью. Должно быть покраснела, потому что кровь ударила в мою несчастную головку. А сердечко забилось, словно свободолюбивая птичка в тесной стальной клетке. Какие у него глаза! Как у Алена Делона! Бездна, а не глаза...
  
   ИЮНЬ... Я уже знаю, где он обычно бывает в городе. Надела мини-юбку, футболку 'Мадонна'... и фланировала там. Туда-обратно. Туда-обратно. Туда-обратно...Встретила его. Он мне подмигнул и улыбнулся. Какой он всё-таки артистичный! У него такая же обаятельная и загадочная улыбка, как у Джоконды. Я так рада, так рада. Хожу и весь вечер пою. Хожу и пою. Сосед алкаш Степан по кличке Стакан, сказал, что я свечусь, аки лампочка Ильича. Какого Ильича? Он будет мой. Мой! Мой! Мой и больше ничей!..
  
   ИЮЛЬ...О боже, как мне плохо! Всю ночь не спала и плакала. Мама, заметив моё состояние, то же не находила себе места. Отпаивала меня валерьянкой. Я хотела выброситься с балкона, но мы живём, увы, на первом этаже и родителей жалко. Я у них одна. О боже, как мне плохо!.. Выйдя с подружкой из кинотеатра (Мы смотрели американский фильм о любви. О такой, о какой я мечтаю.), я увидела его пьяным с какими-то двумя прости... Они шли в обнимку. Он в центре, а они по бокам. Точнее, они его волокли. Эти прости... что-то шептали ему на ухо, а он их целовал и гоготал... Не думала, что я такая ревнивая. У меня было дикое желание побить этих облезлых кошек. Подружка сдержала. Почему рядом с ним они? Почему? Почему ни я? О боже, как мне плохо. Меня даже не радует большой шоколадный торт с 'птичьим молоком', который привёз из командировки папа. А ведь я шоколад люблю больше всего на свете... О боже, как мне плохо!!!
  
   АВГУСТ... Скоро осень. Появились первые вестники - жёлтые листочки. Я успокоилась, всё прошло.
   Он подошёл ко мне и спросил: - Зайка, у тебя есть время?
  - В смысле? - кокетливо поинтересовалась я.
  - Часы или мобильник...
   Это он так начал со мною знакомиться. Какой примитив! Какая безграмотность! Правильно надо говорить: 'Ни скажите, который час?'. А потом он понёс какую-то околесицу. Вставляя в свою речь жаргонные слова гопников. Слово 'пиво' у него женского рода. И вот ЭТО... приглашало меня на пиво с вяленой воблой...
   У меня с ним получилось, как у Мюнхгаузена с павлином. Лучше бы он был немым. Да! Немым. Я успокоилась. Всё прошло. Может, это и к лучшему...
  
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
   (4-20) СОЛДАТЫ
  
   '... - Поня-я-я! По-оня-я-я! - звенел колокольчиком девичий голосок из густой лесной чащи. - Я здесь! Яна-а-а! Зде-е-есь я-я-я! - кричал в ответ худенький, нескладный лейтенант и, спотыкаясь о пни и корни деревьев, бросался на голос. -По-оня-я! По-о-о! - неожиданно раздавалось совершенно с противоположной стороны. - Я зде-е-есь, Я-я-яночка! - задыхаясь, он разворачивался и бежал, звеня серебром и бронзой боевых наград...'
   Диван протяжно заскрипел и из-под одеял и шубы вылез Пантелей Петрович Огаркин - высокий, сутулый старик.
   В квартире топят, но, как говорит Огаркин,: 'Кровь холодная - не греет. Ноги с головой стынут...' От того и два одеяла с шубой.
   Старик крякает, усердно трёт кулаками подслеповатые глаза: - Да-а-а! Второй год один и тот же сон! - сам с собой разговаривает он,- Надо Потапычу рассказать. Может, он умеет сны разгадывать?.. Как ты Яна? Девочка моя. Жива ли ещё...
   В однокомнатной хрущёвке, требующей капремонта, беспорядок, окурки в тарелке с остатками засохшей перловой каши, пепел на полу...
   Пантелей Петрович включает телевизор, который уже лет пять не показывает, есть только звук.
   '... Пожилые парижанки - это особый тип женщин, - с хрипотцой бубнит 'ящик-слепец', - Они даже в шестьдесят остаются женщинами. Любят сидеть в маленьких, уютных кафе... неторопясь потягивать изысканные сухие вина, лакомиться экзотическими фруктами, курить лёгкие, ароматные сигареты... вести интересные беседы... Также они любят путешествовать. У них море свободного времени и достаточные сбережения...'
  
   * * *
  - Это моя бутылка! Я первый её увидел!.. - старался говорить спокойно Пантелей Петрович. У него слегка дрожали руки, тёмное лицо - цвета ржавого железа - приобрело багровый оттенок.
  - Галстук напялил!.. Интигленция гнилая! Пшёл вон!.. - гнусавила пьяненькая с утра бабёнка со свежим тёмно-синим 'фонарём' под глазом. Её розовая вычурного фасона юбка нелепо выглядывала из под мужской маскировочной куртки, - Федь, закалбась ему!..
   Федя - мужичок, что на пол головы ниже своей подруги, с монгольскими скулами и крупными желваками, по-волчьи посмотрел на старика. Поправив на голове потрескавшуюся, местами пузырящуюся дерматиновую кепку, он начал локтями оттеснять Пантелея Петровича от бака с мусором, - Иди, старый! Иди на ...! Это наш хрусталь...
  - Нет! Она моя! Я первый её взял! - с дрожью в голосе, отрубил Огаркин, мёртвой хваткой держась за горлышко бутылки.
  - Дед, не буди во мне зверя! - цвыркнув меж передних полусгнивших резцов тонкой струйкой слюны, Федя взял Огаркина за галстук, резко потянул на себя.
  - Не-е-е буди в Феденьке зверя! - завизжала баба, показывая отсутствие передних зубов.
   Пантелей Петрович, до последней секунды сдерживающий себя, не выдержал грубости соперника и шандарахнул его мусорным ведром по голове. Федя ответил резким, болючим ударом в переносицу. У старика потемнело в глазах. Замелькали - пёстрая от мусора земля, тёмные обнажённые деревья, серые, тусклые стены домов, будничное зимнее небо... Он медленно, неуклюже упал на зад. Старая фетровая шляпа покатилась в сторону.
  - Хи-хи-хи! - глянь бомжики мордуются, - Хи-хи-хи!..
   Отирающийся рядом бездомный пёс поджал хвост и засеменил прочь.
   Несколько минут спустя старик пришёл в себя. Вражеской парочки и след простыл. Пропала и шляпа. В двадцати шагах от Огаркина стоял огромный, размером с танк, серебристый внедорожник. Из него то и дело доносился смех. Пантелей Петрович смахнул мелкий мусор, приставший к полам его коричнево-рыжей искусственной шубы, и поковылял восвояси...
  - Батя, на глотни пивка! - предложил Огаркину наголо бритый, в тёмных узких очках хозяин 'танка', когда старик поравнялся с машиной. Пантелей Петрович никогда не брал милостыню, но тут у него пересохло в горле и он протянул дрожащую руку к яркой жестяной баночке с ненашенскими письменами.
  - Пей до дна, батя! До дна! - подбадривал бритоголовый.
  Старик жадно выпил остатки пива.
  - Закуришь? - 'танкист' протянул раскрытую жёлтую пачку 'Кэмела'.
  - Благодарю, сынок. А баночку можно себе оставить? Я их коллекционирую. У меня такой нет...
  - О чём разговор, батя! Вот такая ещё есть. Моя дама пила...
   Из темноты салона на мгновение высунулось глазастенькое и губастенькое кукольное личико. Оно подмигнуло Огаркину, послало воздушный поцелуй и, хихикая, снова скрылось во мраке.
  - Спасибо, сынок. Дай бог тебе здоровья!
  - Здоровье, батя, есть. Вот бабла бы по-больше!..
   Пантелей Петрович, прихрамывая, побрёл к своему подъезду. Его длинный-предлинный пепельно-табачный вихор, который он, обычно, наматывал вокруг головы, прикрывая обширную бугристую плешь, развивался сзади, словно конский хвост на копье кочевника.
  
   * * *
  - Это ты, Потапыч? Заходи, раздевайся, - пригласил Огаркин переминающегося на пороге старичка в танкистском шлеме, морском бушлате и не по размеру больших и высоких, стоптанных кирзовых сапогах.
   Потапыч был мал ростом, но держался гусаром. Небольшое, сморщенное его личико до глаз-колючек, что выглядывали из-под нависших, мохнатых бровей, заросло неровной пепельного тона щетиной. Над всей этой 'лесистой' местностью горой возвышался картофелеобразный нос баклажанового оттенка.
  - Как здоровьице, Петрович? Жив старче?
  - Жив-жив, Потапыч. Можешь не разуваться. Шапку, только, и куртку сыми...
  - Это не куртка, а настоящий моряцкий бушлат. Глянь, пуговицы золотые... И не шапка, а танкистский шлём. Щас, погодь, - гость стал расстёгивать ремешки под подбородком.
  - Чо это ты, вояка, шлем намертво крепишь, а-а-а?
  - А как же? Щас шпаны многовато. Всякие там фулиганы и моркоманы. Ещёсь стащат с головешки, а он дорогой. Весьма дорогой. Да-а-а! Я к тебе, старче, с обменом пришёл...
   Тут хозяин увидел в руках у гостя из Редькино оранжевый потрёпанный школьный ранец, с диковинными зверюшками-динозаврами на лицевой стороне.
  - Портфель менять хочешь?
  - Нетука, лучше товар у меня...
  - Чо ж?
  - Щас, погодь, - Потапыч неторопясь, делая размеренные движения, открыл ранец и достал небольшого плюшевого мишку грязно-жёлтого цвета, без передних лап, - Вот, глянь, Петрович, ценность-то какая!
  - Идём на кухню. Чайку попьём. Посудачим...
   Шумно отхлёбывая из большой кружки чуть окрашенный и слегка подслащённый дымящийся чай, Петрович спросил: - В чём же ценность твоей, Потапыч, игрушки?
  - Ценность и польза огромаднейшая! Во-первых можно вырезать стельки для туфлёв из материи мишки! Во-вторых - вата! Да-да! Вата! Ею можно на зиму законопатить окна... В-третьих, глаза-пуговицы! Их можно оторвать и к чему-нибудь пришить... К шеринке, например... Как видишь, ценность огромаднейшая...
  - Да-а уж! Что ты хочешь взамен?
  - А-а-а, шо ты можешь дать?
  - Чо бы тебе предложить? - задумался, скребя макушку, Пантелей Петрович, - А-а-а! У меня есть несколько баночек из-под пива. Вторые эк-экземпляры. Сейчас, Потапыч, - хозяин удалился. Послышался грохот. Минуту спустя Огаркин появился с небольшой яркой картонной коробочкой. Из неё извлёк 'бартер', - Гляди какая баночка! - восторженно затараторил Пантелей Петрович, - А вот ещё! Вон сколько на ней медалей... А сама серебристая с золотой каёмочкой... Жесть отменная!..
  - На кой она мне? - недоверчиво хмурится гость.
  - Как, на кой? Очень даже на кой! Если срезать верхушечку, то вазочка под цветы будет иль стаканчик... Мало ли...
  - На кой мне вазочка?
  - Ну-у, хорошо-хорошо... Не вазочка, так стаканчик. Да-да, стакан. А жесть какая хорошая. Мало ли где может пригодиться...
   Потапыч напялил на глаза 'антикварные', без одного стекла очки и стал рассматривать жестянки, - Да-а, красота! Красотища! Чаво только не удумают. Заграница небось... - гость поднял глаза на хозяина и застыл.
  - Чо это ты, Потапыч, меня буравишь?
  - Глаз! Ты глаз свой видел?
  - А-а-а, чо?
  - Красный! Он у тебя красный!
  - А-а-а, мелочь! Чо это в сравнении с Великой войной?
  - Да, старче, я всех своих товарищей помню. Всех! И тех, кто полёг и тех, кто остался жив... Все они перед глазами...
  - А я часто, Потапыч, вспоминаю переправу через Днестр... Под Аккерманом... Я - совсем ещё молокосос. Да-а! Мясорубка...
   Старики допоздна вспоминают войну, покойных жён, говорят о детях, внуках и правнуках, о политеке, о своих болезнях... Пьют чай с пряниками, пыхтят крепким 'Беломором' и говорят, говорят... Они никогда не обменивались своими находками. Мен - только предлог, чтоб похвастать своим 'богатством' и освежить в памяти былое.
   Перед уходом Потапыча, они опрокидывают по сто грамм водки.
  
   * * *
   Огаркин ещё долго не ложится спать. Он разводит в трёхлитровой банке с водой щепотку марганцовки и получившийся раствор разливает в пустые бутылки из под импортных вин... Потом рассматривает и сравнивает бутылку из под настоящей 'Распутинки' с подделкой... Далее тщательно пересчитывает количество медалей то на одной, то на другой пивной баночке. Вглядываясь в золотые и серебряные кругляши медалей, старается вникнуть в смысл изображённого на них... Ближе ко сну переходит на сигаретные пачки. Открывает наиболее любимые, вдыхает тень табачного аромата, блаженно заводит глаза и тихо бубнит себе что-то в нос...
   В постели он вспоминает весну сорок пятого года. Вспоминает свою первую любовь. Венгрию. Маленький уютный кабачок. Он, молоденький лейтенант, воркует с хорошенькой девушкой Яной. Они объясняются жестами, звонко смеются, потягивают 'Вермут', отдающий полынью степей Мадьярии и дымят дорогими американскими сигаретами... Она смешно, с акцентом зовёт его Поней... На полках, за барменовской стойкой, огромный выбор диковинного спиртного, разлитого в замысловатые по форме бутылки и бутылочки, банки и баночки, папиросы, сигареты, сигары... - в глазах рябит.
  ...Тогда он узнал женщину...
   Пантелея Петровича мягкими лапами обнимает, убаюкивает Морфей.
  - Когда же уже дочка придёт? Чай и папиросы заканчиваются... - засыпая, бубнит старик.
  ' - По-о-оня! По-о-о!.. - звенит колокольчиком девичий голосок из густой лесной чащи...'
  
   90 годы. - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
  
  
  
  
   (4-21) ПОРА
  
   Петру Христофоровичу не спалось. Бессонница стала спутницей старости. Большие напольные часы из красного дерева с позолоченным циферблатом - самая дорогая вещь в доме - мерно, неумолимо отсчитывают мгновения. Старое сердце старика бьётся не в такт с ними. Бьётся глухо, с перебоями. Он прикладывает к груди узловатую с толстыми венами руку. Поглаживает, мысленно успокаивает: 'Не шали, бедовое... Не шали...'.
   Время ползёт. Часы бьют десять... одиннадцать... двенадцать...
  Старик включает ночник над кроватью. Так лучше. Темнота в последнее время пугает, угнетает его. Окна квартиры Христофоровича часто светятся ночью. Полумрак в комнате. Старик шарит слабыми глазами по линялым обоям на стенах, по изношенной старомодной мебели, наталкивается взглядом на яркие всполохи снующего маятника часов. Заворожёно глядит на него - это отвлекает, успокаивает. В этом он находит особый смысл: '... Времечко уходит. Да. Сочится песком сквозь пальцы. Удар. Ещё удар. Жизнь тает...'.
   Вот уже и три часа, а сон не идёт. Он редкий, долгожданный гость. За мутным, в ржавых потёках окном - нет хозяйки в доме - разлилась чёрная тушь холодной и глухой декабрьской ночи.
   Пётр Христофорович прислушивается к скрипу огромного засохшего тополя. Тот раскачивается, стонет от порывов ледяного ветра. Когда-то, двадцать второго апреля*, это дерево он посадил с маленьким Сашей и женой Настей. Нежилась на солнце робкая зелень весны. Задорно щебетали прилетевшие с юга ополоумевшие скворцы. Трёхлетний сын пытался поставить в свежевырытую лунку саженец вверх тормашками. Они с женой долго смеялись. И не столько над ребёнком, сколько над своими перепачканными в земле руками и лицами. Они - молодые радовались весне - началу жизни. Тогда ещё всё было впереди. В прошлом - ВОЙНА...
   Сын. Сын Саша, Сашенька, Александр - глубокая, давняя боль старика. Александр - офицер. Прошёл Афганистан. Чернобылец. Сын угасал, таял долго, мучительно... Невестка ушла к другому... Перед смертью сын тихо прошептал: '...Лучше бы душманская пуля. Тогда. Чем так. Живой труп...'
   Внука Олега упустили, недосмотрели. Он отсидел срок. Последнее письмо пришло из Польши более года назад. Где он сейчас? Может, в какой-нибудь западноевропейской тюрьме? Может, сгинул совсем?..
   Дробно сечёт стёкла окон снежная крупа, словно кто-то скребётся с улицы. У соседей сверху протяжно, беззащитно заплакал грудной ребёнок. В спальне холодно - плохо топят. Старик плотнее укутывает желтоватое, жилистое тело в два толстых, ватных, когда-то яркокрасочных одеяла - приданое покойной супруги Насти. Она всё чаще вспоминается, навещает его, когда он дремлет, забывается. Она зовёт к себе...
   Думы прерываются острой болью в боку. Он неуклюже поворачивается - заныло колено. На шум в ушах старик уже давно не обращает внимание. Сердце? Оно вроде бы успокоилось. Вчера днём бедовое несколько раз замирало и, казалось, вот-вот остановится. Если даже навсегда? Навсегда остановится! Что ж? Пора! 'Женщина в белом' не пугает. Лучше, если возможно, отодвинуть её приход.
  - Сколько бог отмерит, - хрипло вздохнув прокуренными лёгкими, тихо бубнит он, - Что-то ты, старый мухомор, часто бога стал вспоминать. Был всегда атеистом, а тут - бог...
   Ему одиноко и тяжело, но хочется ещё пожить. Чтобы дышать, видеть, слышать... Чтобы чувствовать боль!
   ' Жить - значит постоянно ощущать боль. Душевную ли, телесную ли... Просветы покоя редки и кратки... Покой - это уже счастье...' - мрачно, обречёно думает он.
   Телесные страдания? Что они в сравнении с душевными переживаниями! Воспоминания? Да! Это мУка мук Христофоровича. Бывают приятные, но в основном тягостные. Перед мысленным взором, где чёрно-белой, где цветной киноплёнкой, проносятся детство, отрочество, юность, ВОЙНА...
   Да, ВОЙНА! Полные забот зрелые годы и, наконец, старость. Он снова и снова дотошно взвешивает, словно на аптекарских весах, свои дела, поступки, слова... В чём-то пытается оправдать себя и это удаётся. Днём легче - суета сует, но безмолвными, одинокими ночами прошлое вновь наваливается на него своим немыслимо тяжёлым грузом, ложится на сердце куском льда, лишает покоя и сна...
   ' А дерево-то, мёртвый тополь, скрипит, словно скрипка в неумелых руках. Скрипка?!.'
   Совсем отчётливо встаёт картинка из детства: он и его друзья мордуют худенького, чистенького, прилизанного мальчика со скрипкой. Бьют за то, что он не похож на них. Христофорович ясно видит на нежном, неутоптанном искрящемся снегу потёртый футляр скрипки. Он лежит раскрытой книгой. Один из его друзей - кто именно, он не помнит - в каком-то диком упоении рвёт струны. Другой, играючи, хрустнул смычок о колено. Ноты уносит ветер... Мальчик-скрипач неподвижен, замер на месте. Из его тёмных глаз текут по щекам крупные, прозрачные слёзы. Они смешиваются с густой кровью разбитых припухших губ и тяжело падают вниз, оставляя алые кляксы на протоптанной в снегу тропинке, на светлом шарфике скрипача...
   Старик глубоко вздыхает, кряхтя, поднимается с постели, долго ищет ногами в темноте холодные шлёпанцы, шаркая, волочится на кухню. Закуривает. И без того затхлый воздух тесной кухоньки наполняется едким дымом крепкого табака. Это уже третья папироса после десяти вечера, хотя Пётр Христофорович зарёкся по ночам не курить. Дым туманит, притупляет голову. Становится чуть полегче. Какое-то время старик находится в прострации. В голове словно вата. Слышен торжественный бой часов. Музыка - глубока и красива, но старик, сжавшись в бугристый ком на табурете, зажимает ладонями уши. Мгновение спустя, неуклюже вскакивает и семенит в спальню. Едва не опрокинув, останавливает часы. В их бое ему чудятся взрывы...
   ВОЙНА! Курская дуга. Прёт немец. Белесый юнец-новобранец, насмерть перепуганный грохотом и лязгом танков с крестами, выпрыгивает из окопа, бросает винтовку и зайцем несётся в тыл. Пётр приказывает ему вернуться, да, видно, не услышал пацан приказа, и командир, почти не целясь, стреляет в дезертира, чтобы другим было неповадно. Мальчишка падает. Зовёт маму, затихает. Христофорович помнит в крупную веснушку лицо, круглые кроличьи глаза парнишки. Тот, перед тем как рухнуть, успевает оглянуться. Да! Глаза. А в них - смесь удивления и ужаса. Они будут преследовать Петра всю долгую жизнь. Они с укором глядят на него из темноты по ночам...
  Более всего из Христофоровича вытягивает жилы ВОЙНА. Вот наивные, с пушком над губами лица 'зелёных' лейтенантиков, никогда не по пробывших женщину... Вот одноклассница. Когда-то красивая, заводная, длинноногая девчонка. Она седой старухой вернулась из сталинградской бойни. Вернулась с двумя костылями, а из под форменной юбки торчала одна худющая нога в не по размеру большом кирзовом сапоге... Ей бы платье розовое и туфельки белые... Спилась горемычная, опустилась...
   Дед, кряхтя, ложится в остывшую постель, ворочается с боку на бок и тихо шепчет: 'Господи, когда я уже успокоюсь? Когда мне станет легче?..'
  Он ловит себя на словах, обращённых к богу, и ему становится неловко перед самим собой. Ведь он его, бога, никогда не признавал. Верил всегда только в дело Ленина...
   За окном светлеет - ночь идёт на ущерб. Старик забывается в чутком, полном смутных картинок сне. Перед пробуждением ему видится, словно он шествует в яркой, праздничной колонне демонстрантов. Все ему знакомы. Это родственники, друзья, приятели, коллеги по работе, соседи... Они приветливы и улыбчивы. Развиваются красные знамёна, пестрят лозунги и транспаранты. Дети радостно машут флажками, бережно несут воздушные разноцветные шары, цветы... Слышны песни, сдержанный смех, крики 'ура!' Колонна движется всё вперёд и вперёд. Темнеет. Песни и смех смолкают. А они всё идут и идут. Кто-то уже бросил под ноги знамя, кто-то транспарант... Уставшие и ослабевшие дети плачут. Их родители хмурятся и бранятся. Падают обессилившие старики. Слышны стоны и проклятья... Толпа останавливается у высокой, тёмной стены, за которую опускается кровавый диск солнца. Среди демонстрантов паника, истерика, слёзы... 'Хвост' толпы давит на 'голову'. Под напором людей стена начинает разваливаться - показываются красные, окрашенные зарёй, трещины... Ещё миг, и камни сыпятся на головы, погребая под собой всех без разбора...
   Пётр Христофорович судорожно вздрагивает всем телом и со стоном просыпается. Сердце вот-вот выскочит. Не хватает воздуха... Придя в себя, прислушивается. На улице шум. Старик, пошатываясь, приближается к окну. Щурясь от света, смотрит вниз, на двор. Какие-то чужие люди спилили его тополь и теперь энергично обрубают ветки, пилят 'дружбой' местами бескорый ствол.
   '...Скоро и я рухну, как этот тополь...'
   В другое время он, возможно, выскочил бы на улицу и поругал, пристыдил бы 'наглецов', но сейчас ему всё равно. Он от всего устал. Устал от дум, от себя, от своего изношенного тела...
   Старик, не позавтракав, надевает серое суконное, местами потёртое (на плече оно выпачкано известью, но он не замечает) пальто и мятую, табачного тона шляпу. Шаркая, бредёт в центральный городской парк Хренска. Он рядом с домом. Здесь Христофорович часто встречается с Пантелеем Петровичем. Они почти одногодки, оба воевали и им есть о чём поговорить, что вспомнить.
   Пётр Христофорович неторопясь прогуливается по заснеженному парку, дышит полной грудью - становится легче. В его измученной душе начинает теплиться надежда на лучшее.
  '...Днём легче. На то он и день...'
   Из ближайшей церквушки, серебристые жестяные купола, которой видны сквозь обледенелые ветки деревьев, доносится колокольный звон. Он густ и торжественен.
   '...Свечку бы поставить... Да, свечку...'
   Ноги сами несут Петра Христофоровича в сторону храма. Он по-стариковски смешно семенит на полусогнутых ногах. Лицо его - суровое и неприветливое, озаряется блаженной улыбкой. Землистые губы чуть слышно шепчут: '...Пора! Давно пора к Богу на покаяние...'
  
  22 апреля* - день рождения В. И. Ленина.
  
   90 годы -2014 г. адаптировано.
  
  
  
  
   (4-22) СИЛУЭТ
  
   Был нежно-розовый, словно девичий сон, закат.
   Он грузной, вялой походкой брёл по вьющейся змейкой тропинке к своему микрорайону. Шёл домой. Дышалось тяжело - воздух густ и вязок, как перед дождём. Поднимаясь в горку, прочувствовал, как по ложбинке спины стекает пот. 'Возраст...Годы...' - подумал он.
   Оглянувшись, заметил в шагах пятидесяти от себя стройную, в модном облегающем сарафане девушку. Она шла следом. Что-то в ней было до невыносимой тоски знакомое, родное. В её фигурке, осанке, походке... во всём. Лица, увы, не разглядел.
   ОНА могла быть только оттуда - из юности, из тех ветреных, золотых лет. Имени её припомнить не смог, лишь щемящую боль перед разлукой с ней. Разлукой навсегда. Она уехала в другой далёкий город. Здесь ей было больно оставаться - он поступил плохо.
   Замедлил шаг. Сразу оборачиваться и разглядывать неловко.
   '... Подожду, а потом повернусь и посмотрю... Может, похожа? Может, станет легче...'
   Приближаясь к первому дому микрорайона, он нагнулся, якобы завязать шнурки: '... Где же она? Куда могла свернуть? Привиделось? Устал, старик. Ты просто устал и тебе померещился этот силуэт. Силуэт твоей непутёвой юности - юности, пробежавшей по сердцам тебя любивших...'
   ...Ночью у старика остановилось сердце...
   90 годы - 2014 г. адаптировано.
  
  
   (4-23) ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ
  
   Осенний сад. Мальчик Тёма, застыв, сидел на ветхом деревянном ящике из-под яблок. Он, зябко кутаясь в огромную дедовскую куртку, очарованно, во все глаза смотрел на небо. Северный пронизывающий ветер рвал и гнал тяжёлые низкие тучи. Они быстро меняли очертания, плавились, клубились... Он угадывал в их контурах своего, свернувшегося в калачик, кота Рыжика, морду соседского пса Дона, чудище, которое видел в альбоме для рисования у одноклассника...
   Ветер шалил. Он неожиданно налетал, срывал оставшиеся листья с деревьев, поднимал опавшие, кружил бесовские хороводы...
   Мальчик, не торопясь, перевёл взгляд на полузасохшую яблоню. На ней осталось три листочка. Вот порыв - и уже два. Листок, кружась, пролетел мимо мальчика, не задержался. Ветер, как старый опытный дворник, сметал жухлую, квёлую листву к ветхому деревянному забору. Уже целый холм её.
   Устанет ветер, придёт в мир покой и село Редькино начнёт куриться дымами. Будут сжигать листву. Весной были упругие почки, потом - яркая зелень и сахарные плоды, теперь - сонные обнажённые деревья - тени былова буйства жизни... Изумрудная когда-то зелень листвы станет пеплом...
   Вот уже остался один лист-сиротинушка. Он долго сопротивляется, бьётся в агонии, но, видимо, сил не хватает - срывается... Кружась, поднимаясь и опускаясь, падает рядом с мальчиком. Тот аккуратно прижимает край листа ногой. Он трепещет, словно пойманная бабочка, весь натянут, напряжён. Прожилки, как вены, того и гляди лопнут.
   '...Если я приподниму ногу, он полетит к остальным и его сожгут... Последний лист... Пусть он останется... Положу его в деревянную шкатулку, которую мне подарил дед Слава...'
   Мальчик с нежностью его поднял и бережно положил в нагрудный карман куртки.
   Он по-прежнему, застыв, сидел на ящике, а в больших его зелёных глазах играло теплоё лето...
  
  
   90 годы. - 2014 г. адаптировано.
  
  
  
  .
  (4-24) СКУЧНАЯ СКАЗКА
  
   Село Редькино. Тихий, прохладный августовский вечер. Дед Миша и его внук, пятилетний мальчик, названный в честь деда тоже Мишей, сидят на толстом бревне у калитки дома. Мальчик хрумкает краснощекие яблоки, миска с которыми стоит перед ним на маленькой табуреточке. Старик попыхивает дешевыми и крепкими папиросами. Выкурив одну, прикуривает другую, покашливает, оба задумчивы, редко перекидываются словами.
   Закатное небо на западе ярко, цветисто, как цыганская юбка. Еще сравнительно светло: различимы предметы, их цвет. Над еле слышно шелестящими тополями, густой ряд которых растет на другой стороне улицы, показалась первая звездочка, начинает вырисовываться тонкий прозрачный серпик месяца. Монотонно поют сверчки, перелаиваются собаки. Мальчик, доев яблоко, нарушает молчание.
  - Минька (так он зовет деда), - расскажи сказку.
  - Какую? Про колобка или репку?
  - Эти я знаю. Что-нибудь другое...
  - Сказку, говоришь? Я расскажу свою. Согласен?
  - Да-а.
  - Ну так слушай, Мишутка... Жил-был старый сапожник...
  - Как ты?
  - Да. Так вот. Этот старик в теплое время, перед тем, как лечь спать, всегда, выходил во двор подымить трубкой, и, не желая того, приметил на небе звезду, она как раз появлялась напротив его дома...
  - Как эта? - мальчик указал на одинокую звезду.
  - Да. Не перебивай. Так вот. Приметил он ее еще будучи молодым. Со временем она стала ему как бы родной. Выйдет во двор и ищет ее глазами. Найдет - подмигнет, закурит трубку и мысленно говорит с нею. Рассказывает о своих радостях и печалях. Всем с ней делится... Шло время, он, сапожник, стал старым, а тополя, которые он посадил еще со своим дедом, поднялись высоко-высоко. Вот-вот своей листвой, верхушками закроют звезду.
  - Как эти? - мальчик забыл про яблоко.
  - Да. Тогда старик забеспокоился, что не увидит свою звезду. Бывало, выпьет стаканчик-другой борматухи*, выйдет во двор и вслух беседует с ней, переживает...
  - С кем это ты там, старый, судачишь? - окликала его старуха.
   Когда тополя своими верхушками закрыли звезду, старик захворал и слег. Жена за ним ухаживала, потчевала куриным бульончиком, а он все за свое: "Помирать мне пора...Помирать... они закрыли ее..."
  - Кто они? Кого закрыли? - недоумевала старуха.
  - А-а-а, тебе не понять, - отмахивался он.
  - Ты просто, старый, из ума выжил, - сердилась она.
  Одним словом, помер старый сапожник...
  - И это все? - внук опять принялся за яблоко.
  - Да, Мишутка!
  - Скучная сказка, Минька... Лучше бы ты рассказал про рыцарей или пиратов, а ты... Скучная сказка...
  
  * * *
   Мальчик вырос, отслужил в армии. Как-то поздним вечером, после поминок деда Миньки он вышел во двор, присел на старое, позеленевшее бревно, закурил и глянул на сумеречное небо. Знакомой звезды он не нашел, ее, должно и быть, закрыли мощные, долгие тополя.
  
   Борматуха* - дешёвое, как правило, креплёное, вино
  
   90-е годы - 2013г. адаптировано
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"