Миносская Вера : другие произведения.

Хранители

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вера приезжает на Крит к другу, эмигрировавшему на остров. Занимаясь дизайном его отеля, Вера живет просто и вольно: дружит с местными, купается нагишом в Ливийском море. Трагедия прерывает размеренность быта. Отныне все силы Веры и ее спутников отданы поискам древней рукописи. Пути искателей опасны, ведут сквозь ущелья и заброшенные монастыри. Теперь Верины дни - это бег от убийц, а ночи - время явления странных существ. Жизнь точно играет в фанты: кому - пуля, кому - раскаяние, кому - любовь.

  ПРОЛОГ. Спой мне песню, как синица тихо за морем жила
  

  Пока дорога впереди закручивалась в гору, сумерки потихоньку взяли нас в зыбкое кольцо. Поднимаясь к перевалу, мы невольно вытягивали шеи, пытаясь удержать взглядом последние отблески над склонами. Но Земля упрямо отводила в тень Восточное полушарие вместе со Средиземным морем, островом Крит, вместе с шумными тавернами городка Спили, оставшимися позади.

Десять минут - и на мир улеглась тьма.

  - Останови на секунду, хочу выйти, - попросила я Ивана.

  Чуть протянув после поворота, Ваня съехал на каменистую обочину, ничем не отделенную от обрыва: ни отбойником, ни хотя бы сеткой рабицей. Горное шоссе было узким, едва на разъезд двух машин, и неосвещенным, как все критские дороги вне городов и сел. Единственный плюс - дальний свет фар выхватывал более-менее прямые метров десять до поворота. Так что, выскочи навстречу нам какой-нибудь Костас, по обыкновению критян не унижающий себя мыслями о возможных помехах на пути, шансы не слететь в пропасть у нас были неплохие.

  Едва я ступила на землю, прыснул из-под ног к обрыву мелкий зверек. Негромко позвякивали колокольца невидимых в темноте овец. Я глубоко глотнула апрельского ветра, точно сладкого вина за встречу с островом. Каждый раз воздух Крита служил самой верной приметой моего возвращения. Вот и сейчас чувство расширяющихся легких не портил даже дымок от сигареты, закуренной Иваном.

  Надо отдать должное Ваниному терпению. Точнее, тому, как хорошо он скрывал нетерпение. День у него выдался длинный, под вечер пришлось забирать меня из аэропорта и везти извилистыми путями с севера на юг. И хотя за тринадцать лет жизни на острове Иван привык к ночной езде по серпантинам, ему не менее моего хотелось услышать гул моря, вытянуть ноги и выпить бренди. Но даже не усталость гнала его вперед. В конце дороги меня ждал своего рода сюрприз. И все внутри Ивана пузырилось от желания увидеть мои глаза и услышать мои слова.

  Мы тронулись. Искоса взглянула на своего спутника. Как хорошо я знала это выражение лица! Впервые увидела его весной 1998 года во время неформального турнира по покеру среди Ивановых сокурсников по Одесскому национальному экономическому университету. Я тогда приехала из Москвы повидать и поддержать Ваню, а заодно погулять по одесским бульварам. Друг мой стал одним из финалистов турнира, а я добавила в копилку ивановедения вот этот чуть скучающий взгляд: точно сидит человек в очереди к врачу и вынужденно слушает радиопостановку "Алиса в стране чудес" - деваться некуда, но, с другой стороны, все же "Алиса", а не Валентина Толкунова. С тех пор такая мина на Ваниной физиономии служила мне сигналом о тщательно сдерживаемых эмоциях, распирающих его в данный момент...

  В который раз подумала, что, помимо матери Ивана, вряд ли есть на свете женщина, которая знает его так же хорошо, как я.

  Шоссе тем временем достигло перевала. В свете фар выписывали росчерки летучие мыши, шмыгали вдоль обочин куницы. Над нами дышал космос, усыпанный серебряными веснушками. Внизу дремало Ливийское море . Дорога запетляла вниз, к южному берегу.

  Вскоре показалась бухта. Словно опасаясь, что мы собьемся с пути, Луна прочертила по темной воде полоску к ней.

  Не доезжая зарослей олеандров возле бухты, Ваня свернул на короткую раскатанную грунтовку. И остановился на пригорке перед неосвещенным трехэтажным зданием. Чуть левее притулилось еще одно, пониже. Прихватив с заднего сиденья метаксу, он вышел и картинно застыл в клубящихся лучах дальнего света, вскинув руку с бутылкой как знаменосец.

  - Давай же скорей, - крикнула я, - показывай!

  На ходу вынимая ключи из кармана, Ваня скрылся в темном проеме дверей. После серии щелчков и, судя по звуку, удару кулаком по металлу вспыхнул свет.

  Еще невольно жмурясь с непривычки, я обежала охваченный электрическими огнями дом и замерла лицом к нему, спиной к морю.

  Это был небольшой летний отель. Легкое белое здание, рассчитанное на прием постояльцев исключительно в сезон. На бухту глядели все его двенадцать номеров - по четыре на каждом этаже. Колонны верхней террасы укрыл дикий виноград, пуская лозы к аркам нижних балконов.

  В этой немудреной архитектуре прослеживалось желание владельца соединить греческое и южно-итальянское.

  Главный вход с будущим ресепшен находился с тыльной стороны, куда вела подъездная грунтовка и где стояла машина. Основная же дорога огибала пригорок с отелем и заканчивалась под ним у пляжа.

  Я снова повернулась к светящимся окнам. Справа притулилась таверна в форме буквы "Г". Площадку перед входом обступили завсегдатаи прибрежных критских таверн - тамариски. Эти деревья пьют влагу из морской соли, которой осыпает их ветер, и пускают корни сквозь песок к подземным водам. Если нанести на карту острова растения, то контур будет обозначен именно тамарисками (а дороги - оливами вдоль обочин).

  Все пространство, занимаемое отелем и таверной, было компактно. Спереди его ограничивал склон к бухте, сзади - уходящие вверх каменные террасы, меж которых петляло единственное шоссе, ведущее сюда с гор. Кажется, я не сразу поняла, что, по-бабьи прикрыв рот руками, бормочу восторженные эпитеты, глядя на отель.

  Рядом млел довольный моей реакцией Иван.
  
  
  ***
  
  Ваня купил отель в Агиосе Павлосе за четыреста двадцать тысяч евро в конце зимы. Столь невысокая цена, в которую входила и таверна, объяснялась, во-первых, местоположением. Южный берег Крита дик и не освоен пакетным турбизнесом. Аэропорты, аквапарки - все это сконцентрировано на северном побережье. Агиос Павлос и вовсе глушь. Даже не деревня. Несколько апартаментов с тавернами над бухтой. Да по соседству - пляж Дюны святого Павла, названный так из-за огромного песчаного склона, отрезающего его от мира. У западной оконечности пляжа вздымаются из моря три каменных паруса - скалы Триопетра. И насколько хватает взгляда, прибрежные воды окрашивает бирюза - то подземные источники впрыскивают в них известняк. Вот и весь Агиос Павлос. Когда-то в этот ослепительный мир влюбился вслед за мной Иван. Но, с точки зрения риелтеров, ловить здесь нечего. Ни магазинов, ни автозаправок.

  Во-вторых, и строения, и участок требовали доработки. Надо было красить стены, вешать кондиционеры. К нашему приезду только-только успели провести электричество. Открыть отель Иван планировал в следующем году.

  Прежнему владельцу по каким-то неотложным семейным делам пришлось переехать на Пелопоннес. И когда Ваня купил его симпатичное, но недоделанное детище, друзья крутили пальцем у виска. Обустройство грозило вылиться в сумму, сопоставимую с ценой за отель. Не лучше ли было взять кредит под готовую небольшую гостиницу на северном побережье, где-нибудь рядом с Ханьей , и расширять бизнес? Окупилось бы это, по мнению опытных товарищей, гораздо быстрее и щедрее.
  Однако Иван никогда не следовал советам, уводящим от его собственных желаний. Всегда был непрошибаемо упрям. В наших детских играх только его пацанское простодушное обаяние иной раз спасало различные части Ваниного тела от моих пинков и затрещин.

  Мы были знакомы почти тридцать лет. И все это время общие приятели подозревали нас во взаимных нежных чувствах. Нежные чувства, конечно, присутствовали, только без всякого намека на романтику. Ваня был моим лучшим другом. Похороны крыс в Ялте сплотили нас раз и навсегда. Мне было пять, ему немногим больше. Мы жили в одном дворе на Архивной улице. Каждое лето Ваня с сестрой приезжали из Одессы к бабушке-гречанке, меня с бабушкой родители отправляли в Ялту из Москвы к давней знакомой, у которой снимали комнату из года в год. Помню, однажды соседский паренек с ободранными коленками таинственно поманил меня. Вместе мы подошли к сладко пахнущей помойке напротив выхода из двора. Поверх груды разноцветного мусора лежали две толстые крысы с длинными хвостами. Тут же, в контейнере, нашлась старая хлебница. Положив в нее усопших, мы устроили торжественные проводы. Бабушка застукала нас и потащила меня в общественную баню мыться. Ванина бабушка оттаскала внука за ухо и отправила с сестрой купаться в море.

  Выучившись грамоте, мы посылали друг другу письма зимой, а летом встречались и до ночи шныряли по ялтинским улочкам и набережной.

  Однажды, не помню сколько нам было, Ваня и я сидели на парапете рядом с Приморским пляжем. В наш двор пришла проверка - так в Советском Союзе выясняли, совпадает ли реальное число постояльцев с заявленным хозяевами в курортных книжках. Не совпадало, как правило, у всех. Жаждущим моря сдавали любой угол, куда можно было втиснуть кровать или раскладушку. За превышение установленной суммы полагалось платить налог, потому регистрировали не всех. Во дворе на Архивной о ревизиях знали заранее благодаря тете Гале, работающей в Ялтинском горисполкоме. В то утро постояльцы спешно покинули комнаты, хозяева заперли дома и тоже разбежались. Для правдоподобности остались только дядя Женя с дядей Рафиком, красиво играющие посреди двора в шахматы в половине седьмого утра.

  - Когда-нибудь, - сказал Ваня, болтая ногами, - у меня будет белый-пребелый отель. С колоннами. Вон, как "Ореанда", - мотнул он головой через плечо. - В нем будут жить люди из разных стран и никогда не будет никаких проверок.

  - А я стану тебе помогать!

  - Ага. Ты будешь всем распоряжаться... Будешь этой, как ее... женской рукой.

  - Ладно, - согласилась я. - Только, чур, тот отель - у самого моря!

  - Конечно.

  Словно в продолжение того давнего разговора нынешний Ваня, владелец белоснежного отеля на берегу Ливийского моря, прищурился и спросил:

  - Ну что, как назовем дите? Пора уже определяться.

  - У самого моря...

  Время было за полночь. Мы с Иваном стояли на балконе третьего этажа отеля. Внешнее освещение выключили. Слева от бухты висела луна. Из-за штиля ее дорожка казалась отблеском на полировке. Бухту окаймляли два мыса. На левом притулился маленький отель, правый напоминал лежащего мордой в море дракона (или крокодила), за что и получил имя - скала Спящий Дракон.

  - Это прям как у твоей Ах-хм-матовой, - сказал Ваня чуть запинаясь (метаксу мы к тому времени допили).

  Первую часть ахматовской поэмы "У самого моря" я зубрила весь август перед вторым классом. Отпуская нас на каникулы, учительница велела 1 сентября каждому рассказать стихотворение о том месте, где он провел лето. Мама решила, что я выучу не просто какой-нибудь стишок-скороспелку о Крыме из творчества многочисленных лауреатов всесоюзных премий, а сразу - Ахматову. Это был изящный подарок учительнице - поклоннице поэзии Серебряного века. Для правильного настроя я повторяла прочитанное глядя в море, сидя на соленом камне. Финальную госприемку 31 августа проводила мама, а вот постоянным слушателем в течение всего месяца был, ясно, Ваня. Не сказать, что особо благодарным, но выбора у него не было - знал, что, пока я не пробубню положенные восемьдесят три строки, смотреть на дельфинов у Приморского пляжа или на огромный корабль, зашедший в порт, мы не пойдем. Волей-неволей он и сам выучил кое-что из поэмы. К великой радости своей мамы - Розы Михайловны. Когда нас разбирали по домам в конце лета, она особенно жарко прижала меня к пышной груди и расцеловала. Роза Михайловна заведовала кафедрой истории зарубежной литературы в университете, и ее очень огорчало нежелание сына учить стихи, хотя бы самые простые, вроде Агнии Барто.

  - Ну, допустим... А на вывеске как будет? - Ваня отвернулся от бухты, слегка откинулся назад, охватывая взглядом залитые лунным светом стены, словно примеряя к ним имя.
  - На вывеске можно сделать крупно по центру: "By the sea". И в двух нижних углах мельче: по-русски "У самого моря" и по-гречески "Пάνω στην θάλασσα", - ответила я и тоже развернулась.

  Звездное небо качнулось... Надо все же соразмерять скорость движений после метаксы.

  - Ну, лады, - усмехнулся друг детства.

  Синюю рубашку навыпуск он уже расстегнул до пупа (что такое плюс пятнадцать, когда внутри много бренди). Глаза серые, лицо худощавое. Последнее время Ваня предпочитал легкую небритость, и я шутила, что года через три он и вовсе отпустит бороду на манер большинства критян.

  На Крит Иван переехал из Одессы в начале 2000-х, не закончив университет (к великому огорчению Розы Михайловны). Продал пятикомнатную квартиру, завещанную дедом - бывшим партийным работником, и на вырученные деньги купил в венецианской части старого города Ханьи таверну. Чуть позже открыл небольшую прокатную контору при местном отеле. Изначально весь автопарк состоял из пяти машин. Затем бизнес разросся. И сегодня Иван был совладельцем крупной компании с офисами в разных концах острова, чей парк насчитывал более трехсот легковушек, внедорожников, а также мотоциклов и скутеров. Если не считать уже упомянутого обаяния, деловой хватки и всех остальных Ваниных достоинств, то успехом в бизнесе он был обязан, конечно, дяде.

  Крит - остров сельский, патриархальный. В делах здесь главное - знакомства, в селах до сих пор отмечают панигиры - праздники, посвященные дню памяти святого местной церкви, а крестины - обязательный для каждого критянина многолюдный обряд. Дядя Ивана, младший брат Розы Михайловны, уехал на родину предков в конце 80-х - их мать происходила из крымских греков. Ныне дядя, а если чин по чину - иеромонах Тимофей, был вторым после настоятеля лицом в большом монастыре на юго-востоке Крита. То есть принадлежал к уважаемому сословию. Племянника иеромонах Тимофей любил как сына. Тем более что настоящего отца Ваня не помнил: тот ушел из семьи давно и никоим образом себя впоследствии не проявлял. Когда Иван переехал на Крит, дядя помог с открытием таверны. Родственнику иеромонаха не составляло труда получить любую бумажку, например разрешение от муниципалитета на расширение летней площадки ресторана. И именно дядя познакомил Ивана с Михалисом - будущим компаньоном по автобизнесу.

  Я всегда поражалась их взаимной привязанности, поскольку столь несхожих между собой молодых людей надо было еще поискать. В юности Михалис слыл смутьяном и забиякой. Приезжая в Ханью из своей горной деревушки, он являл публике подчеркнуто национальный стиль одежды: в кожаные сапоги до колен (стиваньи) заправлены широкие штаны, на голове - сарики . В Евросоюзе Михалис видел новых оккупантов Крита, душащих островитян налогами и квотами. Плюс связался с торговцами марихуаной, выращиваемой в горах. Не доводя до греха, отец отправил его в обитель на противоположном конце Крита - подальше от прежних дружков. Три года Михалис был трудником в монастыре у дяди Ивана. Там-то и выяснилось, что, помимо бунтарских идей, у отрока золотые руки и огромная любовь ко всякого рода технике. Монастырский автопарк преобразился. "Амарок" отца-настоятеля больше не издавал богопротивных звуков на подъемах, а трактор, на котором отец Арсений выезжал на монастырские угодья, не трясся, как одержимый дьяволом на сеансе экзорцизма, вынуждая седока осквернять рот непотребными словами.

  Иеромонах Тимофей стал духовником Михалиса. И когда убедился, что смирение вытеснило в нем строптивое вольнодумие, познакомил юношу с племянником. С тех пор все машины конторы находились под неусыпным вниманием Михалиса. К своим тридцати пяти он обзавелся женой и тремя детьми. Никогда не принимал участия в веселых посиделках и пляжных вечеринках, которые так любил и время от времени позволял себе Иван. Тем не менее с Ваней их связывала дружба, а не только деловые отношения.

  Луна уже сдвинулась от мыса к середине бухты и зависла аккурат напротив балкона. До чего яркая у нее дорожка! Я снова загляделась на воду.

  Иван обнял меня за плечи и чуть потряс:

  - Вернись ко мне, мое серденько!

  Вдали ухал филин.

  - Пойдем спать, - сказал Иван. - Завтра много дел, будешь принимать хозяйство. Вечером я уеду домой, в Ханью.

  Освещая путь фонариком в телефоне, Ваня вошел в темные недра отеля. Шагнув следом за ним в пустую комнату, я остановилась. Это был двухместный номер. Сквозь окно смутно белела колонна террасы. Пахло каменной крошкой - проводку на третьем этаже только проложили. Мебели еще не было. Ванин голос эхом раздавался в коридоре.

  Казалось, отель молчит, изучает меня. Хорошо помню то чувство: будто стены не просто живые, а являют собой часть невидимого, неопределимого нечто, которое глядит откуда-то с вышины и отовсюду. Ощущение пространства столь высокой плотности, что, подобно черной дыре, оно притягивало к себе все вокруг, включая грядущие события, было отчетливым.

  - Вер, ну ты где? - крикнул Иван.

  Голос его точно развеял чары. На меня навалилась усталость. Перелет из Москвы, двухчасовое ожидание Вани в аэропорту Ханьи. Да и метаксы было в избытке.

  Ваня стоял в освещенном проеме дверей в конце коридора. Я с трудом разбирала его слова. Глаза закрывались, голова тяжелела. Смутно уловила только, что постели нам приготовила Мария. Что спать мы будем в соседних комнатах. И начала раздеваться еще до того, как он вышел за дверь. Иван быстро выключил свет и растворился во мраке.
  
  
  ***
  
  Те полгода в отеле - с апреля по сентябрь - я помню и поныне. Дни проходили в трудах, но жизнь была беззаботна. Точно с переездом на остров я сбросила десяток лет, вернувшись в студенческую пору. Конечно, я не ведала, что время это не продлится долго. Уйдет от меня навсегда, едва воздух запахнет октябрьским тимьяном.

  Каждое утро, сварив кофе, я выходила босиком на террасу - смотреть, как рассвет разливается по бухте. Прихлебывая густой напиток, бродила по своим комнатам на третьем этаже в торце отеля. Их было две: спальня и смежный с ней зал, из которого дверь вела в отельный коридор. Мне нравилось, что в зале много света и мало предметов: диван, где в первую ночь спал Иван, шкаф да посредине круглый стол. Столешницу покрывали интернациональные надписи: "Κωστας + Μαρια", "Thomas + Elly", а сбоку - "Дима Билан!" (мебель для хозяйских номеров Иван по дешевке купил на распродаже в какой-то гостинице). Огромные окна и балкон охватывали обе комнаты по правому боку, сливаясь с общеотельной террасой, глядящей на бухту. Все-таки тот парень, что перебрался на Пелопоннес, многое понимал в обустройстве жизненного пространства.

  Днем мы шили, пилили, подключали и утирали потные лбы - кондиционеров не было, а солнце уже в апреле шпарило так, что за неделю у меня сгорели плечи. Мы - это трое пожилых критян и я.

  Моими главными помощниками были Мария и Димитрис - супружеская пара, нанятая Иваном. Было им по шестьдесят с хвостиком. В прошлом он работал инженером, она - школьным учителем. Димитрис ведал всем, что было связано со строительством, электричеством, водоснабжением. В подручные ему до конца сентября Иван взял рабочего - Янниса. Мария помогала мне шить, вела хозяйство.

  Я ощущала себя просолившимся с головы до ног Просперо, а Мария, Димитрис и Яннис были моими добрыми духами. Никогда прежде не чувствовала я такой силы в руках, уверенности в конечном результате и нежности к Ивану.

  В моей прежней, московской, жизни я работала дизайнером в туристическом агентстве. В свободное время делала керамическую посуду и рисовала. Кое-что продавалось в арт-салонах, были и постоянные покупатели и даже, со временем, подражатели. Превращению хобби в профессию мешало мое нежелание вливаться в московскую дизайнерскую тусовку. Куда сильнее меня интересовали новости с далеких критских берегов. Лет десять назад, приехав посмотреть, как устроился в эмиграции Иван, я поначалу растерялась от чувства свободы и защищенности, охватившего меня. Я ныряла и бродила где вздумается, возвращалась ночными дорогами, и радость не была омрачена хотя бы малейшим опасением - точно огромный отец, выпуская меня гулять, улыбался и следил за мной. С тех пор на остров я ездила часто, стала администратором критского форума при турагентстве и выучила греческий.

  Поэтому, когда зимой Ваня объявил о покупке отеля, я так обрадовалась, что в приступе эйфории (изрядно подогретой коньяком во время обмытия сделки по скайпу) поклялась драить там полы и работать горничной.

  Ваня фыркнул:

  - Еще чего! Горничной будет какая-нить тетенька из соседней деревни... Но на первых порах, пока с персоналом будет туго, тебе, конечно, придется крутиться белкой: работать и творцом, и управляющей и, возможно, помогать официантам. Думаю, в последнем случае твоя белобрысая голова принесет мне нехилые дивиденды. - И, показав язык, поднял бокал по ту сторону экрана.

  По мнению мамы, от отца мне досталось три козырных фамильных дара: льняные волосы (то есть совсем белые), крупный пухлогубый рот и не склонное к полноте телосложение. Третье достоинство было, правда, весьма сомнительным. В моем случае субтильность распространялась на все части тела. Некоторые из них мне хотелось бы видеть более пышными. А рост - более высоким. Здесь мой почти двухметровый отец поскупился на полезные гены.

  Переехать в отель "творцом и управляющей" я согласилась моментально, поскольку не существовало ничего, что мне жаль было бы оставить в Москве.

  С мужем мы давно разошлись. Наш брак был быстро замешан в институтских стенах, подогревался страстью к одним и тем же направлениям живописи и общими друзьями, среди которых супруг неизменно оказывался душой компании. Но блюдо все равно казалось мне пресным. И спустя два года я подала на развод.

  С родителями мы виделись в основном по праздникам. Отец преподавал в МГУ. Мама помогала старшему брату - сидела с его сыном. Она была из тех людей, которые совершенно точно знают, как кому следует жить. Я жила не как следует: рисовать баннеры для агентства при Строгановке за плечами было, с ее точки зрения, несерьезно. Тут с ней сложно спорить. Брат, руководивший айти-компанией, куда больше соответствовал ее представлению о благополучном ребенке.

  Перед отъездом я сдала свою московскую однушку (в планах было ее продать и купить жилье на Крите). А Ваня выдал мне две тысячи евро до конца года.

  Вот и вся история моего переезда на остров.

  Вечера над южным побережьем Крита меж тем становились все теплее.

  Чтобы сэкономить электричество, мы зажигали керосиновую лампу, принадлежавшую еще отцу Димитриса. Вешали ее на ветку тамариска у входа в таверну. В семь часов я и Мария резали салат хорьятики, то есть деревенский (во всех остальных странах известный под именем "греческий"), жарили мясо. Со скал поднималась теплая тьма. И мы до ночи засиживались за столом под керосиновой лампой.

  Я рассказывала о покинутом городе. О комфортном современном и о том, из 90-х, жить в котором, как и во всей стране, было часто страшно и голодно. Но при этом весело - возможно, потому, что на это время пришлись мои детство и юность. Иногда в конце посиделок, после рюмки-другой узо , я, как кот ученый, рассказывала сказки Пушкина. И про мертвую царевну, и про Руслана и Людмилу... Для пущего эффекта строки, которые помнила наизусть, произносила по-русски.

  Вскоре выяснилось, что Димитрис, хотя по образованию инженер, но в душе - музыкант и поэт. Среди его знакомых было много певцов, а сам он знал и придумывал несметное количество мантинад . Я сказала, что на моей родине таких называют физиками-лириками и мой папа из их числа. Димитрис смеялся, так ему понравилось это определение.

  Под конец ежевечерней трапезы они с Яннисом устраивали концерт. Димитрис упирал о колено критскую лиру - инструмент грушевидной формы с тремя струнами. Яннис усмехался, давая понять, что первые строки уже созрели в его седой круглой голове. И начиналось.

  Димитрис взмахивал смычком, лира всхлипывала. Яннис запевал:
  
  - Не кричи, жена, ухожу, жена,
  Пить вино с любимою.
  
  Димитрис подхватывал:
  
  - Все поймет, все простит она.
  Море - моя любимая , жена.
  
  Мантинада следовала за мантинадой - каждая последующая была связана с предыдущей по смыслу. Импровизировали на ходу. Пуча глаза на Марию, Яннис продолжал:
  
  - Эх, дала моя жизнь течь,
  Заполни ее, море-любимая!
  
  - Но утешься, жена, я вернусь,
  Не забудь ягненка запечь.
  
  Последние две строки - это уже заканчивал Димитрис.

  И Мария, смеясь, шлепала его полотенцем по шее.

  После одного такого особо теплого вечера у меня родилась идея. Неделю назад привезли стулья. Обычные, как в любой критской таверне, - с плетеными сиденьями и деревянными спинками. Покрыть их лаком? Сделать разноцветными? Все не то.

  Однажды утром, когда Мария собиралась в огород, я подсунула ей под нос лист:

  - Мария, прочти, пожалуйста, поправь ошибки.

  Все-таки в письменном греческом я была пока не сильна.

  Мария сперва прочла. Поправила. И только потом спросила:

  - Что это?

  - Это мантинады. На спинке каждого стула я выжгу отдельную мантинаду.

  Мария посмотрела на меня взглядом, который я идентифицировать не сумела. И потому пока решила дать ему рабочее название "сумасшедшая русская".

  Довольно споро я выжгла несколько четверостиший.

  Первое было такое:
  
  Пучеглазые рыбы знают мою тайну,
  Осьминог бормочет о ней с креветками,
  И только ты, упрямый сфакийский рыбак,
  Еще ничего не знаешь.
  
  Его, несмотря на все свое изначальное хмыканье и взгляды, особенно полюбила Мария. Всегда садилась именно на этот стул. На некоторых вместо мантинад я выводила четверостишия из ахматовского "У самого моря", сверяясь со сборником стихов Анны Андреевны, привезенным в числе любимых книг из Москвы.

  C Марией мы сошлись быстро. У нее были два качества, свойственные многим критянам, мне импонирующие: спокойное отношение к похвале и сдержанность. Восторги по поводу сшитых ею занавесок и сотканных половиков для номеров отеля она принимала с легкой улыбкой. И терпеливо, по нескольку раз, повторяла полезные свойства трав, когда мы уезжали в горы их собирать. Не раздражалась, когда на первых порах я путала названия. Наполнив мешок вербеной, эхинацеей и розмарином, мы заезжали выпить вечерний кофе у источников в Спили. Из пастей лепных львиных голов лилась родниковая вода с Псилоритиса. Вокруг в тавернах сидели непременные деды-патриархи. Меж столиков шныряла детвора, за которой присматривали все находящиеся тут мужчины и женщины. К моей спутнице часто подсаживался кто-нибудь из знакомых.

  Вернувшись домой, мы развешивали травы под потолком таверны.

  После одной такой вылазки я познакомилась с Маркосом.

  Стоял душный августовский вечер. Я взяла пикап Димитриса и поехала к Триопетре купаться голышом. От идеи понырять на любимом пляже Дюны святого Павла, где сноркала, если выдавался свободный час-другой, отказалась: сил спускаться по песку вниз и особенно карабкаться потом вверх не было.

  Приткнув пикап на обочине под старой оливой, я разделась под скалой до нага и, придавив одежду камнем, чтобы не унесло ветром, с разбегу бросилась в пенную бирюзу под тремя каменными парусами. Вблизи видно было, что они слоистые, словно собранные из известковых пластин, выскальзывающих друг из-под друга.

  В таверне дальше по берегу сидела компания. То, что им, пусть и издали, видна моя обнаженная натура, не смущало меня. Критский юг принадлежит нудистам, мы тут в своей стихии. В 60-70-х годах вольный дух обосновался на побережье Ливийского моря вместе с колониями хиппи. Со временем их поселения сгинули, но атмосфера всеобщей расслабленности со всеми ее атрибутами, в том числе нудизмом, осталась. Кажется, даже географическое положение этого самого южного края Европы, зависшего меж двух континентов, делает несерьезными любые законы, кроме одного, сформулированного все теми же хиппи: здесь всегда сегодня, а завтра не наступает никогда.

  Натянув топик и шорты, я дошла до таверны и села за столик, уходящий четырьмя ногами в смесь песка и гальки. Попросила фраппе. И немного поболтала с хозяйкой - Поппи, знакомой Ивана.

  Разговор за столом, где сидела компания молодых людей, велся на упрощенной версии английского, как бывает в многонациональных сообществах. Обернувшись, встретилась с пристальным взглядом пригожего молодого человека. Сначала я приняла его за англичанина, поскольку в отличие от остальных собеседников на этом языке он говорил, насколько я могла судить, безупречно. Высокий, худощавый, с пушистыми ресницами вокруг темных глаз. Стиль одежды также был иной, нежели у молодых горожан на Крите, предпочитавших джинсы и футболки. На нем были брезентовые брюки с большими накладными карманами и ярко-желтая рубашка навыпуск. Одна из девушек была явно к нему неравнодушна - опиралась локтем о спинку его стула и нагибала голову, ловя взгляд.

  Солнце над морем тонуло в дымке, обещая знойный день. Где-то неподалеку двое мужчин уже закончили работу, Мария готовится накрывать стол. Пора возвращаться. Я быстро расплатилась и пошла к пикапу, чувствуя меж лопаток все тот же прицельный взгляд.

  Едва села за руль, в зеркале заднего вида показался красный кабриолет, мигающий фарами. Очевидно, мне, поскольку, кроме нас, на грунтовке никого не было.

  Увидев мои поднятые брови, красавец из таверны засмеялся. Приткнул "фольксваген" на обочину и перепрыгнул через дверцу.

  - Привет! Удивлена? - опираясь об окно пикапа, спросил он по-английски.

  - Да, нечасто встретишь на критских грунтовках такую машину, - медленно ответила я.

  Английский был непривычен, заставлял много думать и скудно говорить.

  Он представился. Оказалось, Маркос - критянин. И я с облегчением перешла на греческий.

  - Мы с тобой коллеги, - заметил он. - Я тоже дизайнер. Поппи сказала, что хозяина отеля, в котором ты работаешь, зовут Иван. И, представляешь, только тогда я вспомнил: он партнер моего отца. Папе принадлежит здание, где у Ивана таверна в Ханье! Они даже думают вместе отремонтировать его и открыть небольшой бутик-отель. Дом-то XVII века, венецианский.

  - Да, слышала, - машинально отозвалась я. - В смысле про здание.

  Когда Маркос узнал, откуда я, брови его взлетели:

  - Не понимаю, как ты бросила Москву и переехала сюда, в глушь? Здесь же ни кино, ни театров. Ты любишь театр?

  - Нет.

  - А кино?

  - Кино люблю. Маркос...

  - И я! Обожаю! У тебя какой любимый сериал?

  - "Во все тяжкие", "Светлячок".

  - Хм... А как насчет "Теории большого взрыва"?

  - Не люблю мелодрамы и ситкомы, - тоскливо косясь на дорогу к дому, вздохнула я.

  - Прекрасно! Слушай, не хочу тебя забалтывать. Но мне было бы интересно взглянуть на твой отель, если ты не против. Видишь ли, я занимаюсь гостиницей отца в Рефимно и веду еще несколько проектов. Обещаю не красть идеи. - Он запрокинул голову и неожиданно высоко рассмеялся.

  "Папенькин сынок, - думала я, глядя на его дергающийся кадык. - Стулья с мантинадами перед визитом коллеги спрячу, а остальное пусть смотрит. Все же сын Иванова партнера..." Дала телефон и быстро распрощалась.

  Когда я свернула к отелю, на парковке показалась встречающая меня Мария. Рукой она прикрывала глаза от низкого солнца.

  - Что-то ты долго, - сказала она, когда я заглушила мотор.

  Вечером пришла эсэмэска от Маркоса:

  "Однажды весной, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Узнаешь?"

  Я вздохнула.

  "Я могу процитировать дальше по памяти. А ты долго рыл интернет?"

  "Нет! Это мое любимое произведение у Булгакова. Я не сказал тебе - чтение моя страсть. Одна из. Могу я заехать завтра?"

  Чрезвычайно прыткий молодой человек. Но пусть приезжает. Интересно, что скажет собрат во искусстве. Если только желание ухлестнуть за мной не придушит его профессиональную искренность.

  Назавтра в пять часов вечера красный кабриолет въехал на парковку. Я специально назначила это время: мужчины по случаю пятницы собирались в Спили - посидеть с шурином Янниса за кофе и заодно забрать электропилу, одолженную ему неделю назад.

  Маркос явился в белой рубашке навыпуск с букетом ромашек.

  Когда мы поднялись на террасу, занимающую весь второй этаж таверны, он закусил губу, глядя на бухту. Она отсюда была как на ладони. На волнах покачивались два катерка, привезших дайверов - их трубки сновали у скал.

  - Вау! Вот здесь вообще супер! А вывеска у тебя уже готова?

  Вывеску я начала делать недавно: сбив между собой две доски, немного скруглила края и теперь занималась их брашированием . По замыслу она должна была напоминать выкинутые морем обломки корабля. И держаться на чугунных цепях над входом.

  - Здорово, - отозвался Маркос, когда я все это изложила, - но еще нужная вывеска здесь, на террасе. Причем крупная, чтобы было видно с пляжа. Реклама, которая не потребует от тебя затрат, но ежедневно будет приводить на обед новых клиентов.
  Это был дельный совет. Маркос сделал картинный жест рукой, когда я благодарила его, - мол, ерунда. Но было видно, что ему приятно.

  "Интересно, сколько лет коллеге? Вряд ли больше тридцати", - пронеслось в голове.

  Мы спустились. Пока я готовила кофе, пришла Мария. Поздоровалась со вставшим при ее появлении Маркосом, взяла кувшин с водой и ушла. Приходила, чтобы взглянуть на него, ясно. Пока мы сидели за столиком и болтали, он немного смущался, в глаза мне не смотрел и иногда замолкал, подбирая слова. Рассказал, что учился в Лондоне и там же работал у друга в ночном клубе - дизайнером и администратором. Что обожает спектакли и балет и ходил в 2013 году на "Лебединое озеро", когда Большой театр приезжал в Лондон на гастроли. Из русских писателей, помимо Булгакова, любит Достоевского, Чехова и детективы Бориса Акунина про Фандорина.

  Прервав устное сочинение о любви к русской культуре, я спросила, не собирается ли он возвращаться в Англию.

  - Собираюсь, - охотно откликнулся он, - очень люблю эту страну. И знаешь... - Он слегка обернулся через плечо - посмотреть, нет ли Марии. - Никто меня там за грека не принимает. Считают, что я англичанин.

  - Я тоже сперва так решила.

  Пушистые ресницы затрепетали, и он вспыхнул совсем как мой племянник, когда на пятый день рождения родители подарили ему большой красный грузовик. Я поспешно опустила глаза, чтобы не обидеть одухотворенное создание насмешкой.

  Перед сном я зашла в таверну, вынула ромашки Маркоса из вазы и, обвязав стебли веревкой, повесила под потолок - сушиться в компании других растюшек.

  Теперь каждое утро начиналось в моем телефоне четверостишием из Шекспира, Кипплинга, Бродского. Далее впечатления от просмотренного перемежались с рассуждениями о прочитанном. Скорее, витиеватыми и запутанными, нежели глубокими. Просматривая его длинные послания перед сном, я поражалась, сколько у человека свободного времени. Маркоса не обижали короткие ответы раз в сутки: он относил это исключительно на мою загруженность. Сам он занимался не столько дизайнерскими проектами, как сообщил при знакомстве, сколько покатушками с друзьями между пляжами южного берега и ночными клубами северного. И крутил романы с девушками, о чем рассказывал мне во всех подробностях, видимо делая ставку в завоевании меня на откровенность.

  Однажды он приехал и мы спустились в бухту - полежать у воды, выпить апельсинового сока. Совместный поход на пляж, хоть и на обычный, не нудистский, в понимании Маркоса означал выход отношений на новый уровень.

  Вечером пришла эсэмэска:

  "Сегодня я не мог оторвать глаз от твоих губ. Это Африка. Страсть. Желание. У меня кружится голова, я слышу тамтамы!"

  "Ну все, Вера, баста, - сказала я самой себе, - пора прикрывать лавочку. Коли мужчина заговорил о твоих губах, значит, решил, что близость не за горами".

  И написала:

  "Маркос, я не в состоянии оценить твои усилия. Прости, но давай заканчивать. У меня слишком много работы, поддерживать столь интенсивное общение я не могу".

  Последующую дробь сообщений я не читала и на ночь отключила телефон. Спала сладко, решив, что вряд ли увижу Маркоса в скором времени, поскольку его тактика - измор, а не наступление.

  Не тут-то было!

  Утром в дверь комнаты постучали. Удивляясь, что могло заставить Марию разбудить меня, я открыла. Да, это была она. Подтянутая и, как всегда, одетая по обычаю пожилых критянок в черное.

  - Доброе утро. Посмотри-ка в окно. Накинь только что-нибудь.

  Уже догадываясь, что увижу, стянув со стула плед, я вышла на балкон. Так и есть. Внизу посреди лужайки сидел Маркос.

  - Доброе утро, нам надо поговорить! - крикнул он.

  Повернув голову, увидела завтракающих перед таверной Янниса и Димитриса. Прихлебывая кофе, они наблюдали за происходящим. Даже сдвинулись поближе, чтобы удобнее было обсуждать действо.

  Представила этот греческий театр со стороны - с влюбленным на лужайке, зрителями в партере, безмолвной Марией, всклокоченной героиней в покрывале, - и меня скрутил хохот.

  Махнув рукой Маркосу, что сейчас спущусь, юркнула в ванную. Я чувствовала внутри себя веселые злые пузырьки. Быстро умывшись, взяла сетку c масками.

  - Пойдем, - кивнула я Маркосу и зашагала по песчаной дорожке через холм.

  Едва поспевавший за мной кавалер спрашивал, куда мы идем. Но скоро замолчал, задыхаясь от быстрой ходьбы. Дойдя до обрыва над дюнами, я остановилась. Небо было безоблачным. Безжалостным.

  Я повернулась к Маркосу:

  - Что ты хотел сказать?

  - Что хочу быть с тобой, только и всего.

  Не дождавшись ответа, спросил:

  - Дело в Иване?

  - В ком? Господи, нет.

  И начала спускаться по дюне.

  - Только не сходи с тропинки, - кинула я через плечо Маркосу.

  Поздно. Он уже оступился и проехался лодыжкой по одной из плит, подступавших в некоторых местах близко к поверхности песка. На икре набухали три длинные царапины. В его взгляде, устремленном на меня, были недоумение и обида. Я отвернулась, продолжив спуск молча. По ранней поре на пляже никого не было. Скинув майку и шорты, я потуже завязала на шее купальник и протянула Маркосу одну из масок. Но он стоял, смотрел на меня и не двигался. Я нырнула.

  В ушах шумело, и дно, видное в прозрачных водах Ливийского моря на несколько метров, сейчас сливалось и качалось перед глазами.

  Вынырнув, поплыла к берегу быстрыми гребками, точно подталкиваемая злостью. Встала перед сидящим на камне Маркосом и спросила:

  - Что ж ты за грек такой, что не любишь море? Как можешь ты не уходить в него с головой и не дышать до одури травами? Ах, да, - усмехнулась я, - ты ж англичанин!

  Он хотел ответить, но мной владело такое раздражение, что замолчать я уже была не в силах:

  - У тебя поцарапана нога, как можно лезть в воду... Какой ты нежный, Маркос. Зато так хорошо разбираешься в музыке и литературе! Но где, черт возьми, ты вычитал всю эту ересь насчет стихотворных цитат и рассказов о своих романах?

  Тут я осеклась и наконец замолчала. Висела в воздухе водяная пыль, вставали вдали три скалы Триопетры. Мой мир молча смотрел мне в глаза. На кого я злюсь: на человека перед собой или на себя? Обвиняя его в инфантилизме, не инфантильна ли сама - серчающая на поклонника за то, что разочаровал меня.

  Избегая встречаться взглядом с Маркосом, я стала карабкаться по склону. Наверху подождала красного, с прилипшими к потному лбу волосами кавалера - подниматься по дюне с непривычки очень тяжело. Я перестала задыхаться только после пары недель ежедневных лазаний вверх-вниз.

  - До свидания, - сказала я и пошла по тропинке к отелю.
  Обернувшись через плечо, увидела его фигуру на краю дюн. Он смотрел на ослепительную синеву перед собой, пытаясь отдышаться.

  Злость моя отступила, как отступает опьянение. Пришли усталость и, что неприятно, раскаяние. Все же надо отдать должное незлобливому характеру Маркоса... Честнее было сразу свести на нет общение, чем таскать его вверх-вниз по склону и говорить обидные слова.

  Весь день я уныло бралась то за одно, то за другое. А вечером позвонил Иван:

  - Наше вам с кисточкой. Вер, какого хера ты доводишь до истерик богатых мальчиков?

  К тому времени я сидела на балконе, пила коньяк и смотрела на звезды.

  - Вера, с критской золотой молодежью надо обращаться нэжно-нэжно, у них очень чадолюбивые родичи.

  - Ну и что? - отстраненно спросила я.

  - А то, - взорвался Иван, - что он сын владельца здания, в котором у меня таверна, твою мать! А сегодня он делает дебош в ханьевском клубе с пьяными слезами и выкриками твоего имени. Его бережно выносят, везут к папе. Папа звонит мне. Оно мне надо?

  - Маркос? Дебош? - Я счастливо рассмеялась. - Значит, ничто человеческое ему не чуждо!

  Иван помолчал.

  - Ты нализалась?

  - Я думала: ах, цветочек аленький сломала! А он никакой не цветочек, он, знаешь, бабник какой?! У-у-у-у...

  - Ты нализалась.

  И фыркнул:

  - А синхронно это у вас. Может, и впрямь - любовь?

  - Иди ты!

  - Ладно, люба моя, топай до кровати. Завтра я приеду. На выходные. Посмотрю, что там у вас за межнациональный любовный хоррор.

  Назавтра Ваня явился, когда я пила кофе на кухне таверны, прячась от солнечных лучей, как вампир. Ибо с коньяком вчера перебрала.

  "А хорошо, что Маркос не знаком с Иваном, - думала я, глядя на фигуру, возникшую в дверном проеме. - Иначе точно решил бы, что у нас любовь, и мучился еще и от ревности. Потому что как с таким не может быть любви?"

  За лето Иван загорел до темно-бронзового цвета. И, когда улыбался, белые зубы и серые глаза ослепляли.

  Обведя взглядом кухню, он прищурился на травы под потолком.

  - Мария сказала, что из цветов ухажера ты собираешь лекарственный гербарий. - Тут Иван начал ржать, сгибаясь пополам.

  - Мать, да ты совсем одичала! Следующий пункт - насаживание голов поклонников на шесты ограды! Надеюсь, ты хотя бы не трахалась с ним. Иначе, как честная женщина, обязана взять хлопца замуж, - продолжал веселиться он.

  - Он младше тебя на пять лет. Ты знала? - отсмеявшись, спросил Ваня.

  - Догадывалась, Петросян, - буркнула я.

  - Ну, не журись. Будет. Мария говорит, ты со вчерашнего дня рефлексируешь.

  - Что, так и сказала - "рефлексируешь"?

  - Смысл был такой. Еще сказала, что ты похожа на царевну из русской сказки. Тихо живешь в глуши. Ткешь, стряпаешь, собираешь экологически чистые корешки.

  Он улыбнулся:

  - Пойдем, царевна, дядько Иван привез тебе няшку за хорошую работу.

  Видно было, что "дядько" пребывал в отличном настроении. Он привел меня на парковку и указал подбородком на зеленый "лэнд ровер". Был он уже не первой молодости. С поцарапанными дверьми.

  - Не все ж тебе машину у Димитриса с Марией одалживать. А этот - один из первых джипов в нашей конторе. Вид у него уже не айс, в аренду мы такие не сдаем. Но внутренности в порядке, Михалис лично занимался.

  Остаток дня мы обходили хозяйство, обсуждали сделанное и что еще предстоит сделать. Вечером устроились на верхней террасе таверны. Сквозь тростниковый настил на крыше солнце линовало пол.

  Иван растянулся на большой, сшитой мной подушке в левом углу, откуда была видна и бухта, и скала-дракон. Приезжая, он каждый раз садился сюда. По моему замыслу терраса служила местом чистого релакса. Вместо стульев - напольные подушки, перед ними - низкие столики и гамаки меж подпорками.

  - Ну что, - сказал он, поднимая бокал с метаксой, - обмоем машинку. Видишь, все персонажи любовной драмы получили утешительные призы.

  - А Маркос что получил?

  - Ну уж папка утешит, не сомневайся. А тебя, моя рыбонька, кому, как не мне, утешать? - И он со смехом обхватил меня правой рукой.

  Так мы полулежали улыбаясь, глядя в сгущавшийся вечер. Закурив, Ваня посерьезнел:

  - Дядя меня беспокоит. С мая мы с ним не виделись: просил не приезжать и не звонить. Сказал, что сам со мной свяжется... Но я в сентябре все равно съезжу к нему.

  - А в чем дело?

  Иван затянулся, выпустил дым:

  - Ты новости совсем не смотришь? Все лето на Крите только и разговоров, что о сделке, которую хочет заключить настоятель дядиного монастыря. Архимандрит Тихон его зовут. Про это хоть в курсе?

  - В курсе, говори дальше.

  - Говорю. Архимандрит собирается продать часть монастырских земель под строительство крутого курорта: пятизвездочные отели, яхт-клуб, опреснительный завод и все такое. По этому поводу в Ираклионе случился митинг: археологи и прочие гринписовцы бунтовали против застройки заповедной земли.

  Под заповедной землей друг мой имел в виду Астерусию - горный массив на юге Крита, восточнее нашего Агиоса Павлоса. Дороги там большей частью грунтовые, бухты - безлюдные, а деревушки - редкие. Средь выгораемой к августу растительности оазисами лежат сады немногочисленных монастырей. Тот, в котором жил дядя Ивана, был окружен богатыми виноградниками и оливковыми рощами - сказывалось его расположение в предгорьях Астерусии, ближе к плодородной равнине Мессара. Но земли, принадлежащие монастырю, были обширны, и не возделанная их часть простиралась скалистыми отрогами до самого Ливийского моря, давая приют в прошлом монахам-отшельникам, а ныне стервятникам да гекконам. Вот там, на останках минойских и римских поселений, и собирались построить курорт.

  - А покупатель кто?

  - Я знаю? Вроде итальянец наполовину. Хотя компания у него вполне греческая. А настоятель задумал на вырученные деньги чуть ли не Критский Афон устроить в Астерусии, на монастырских землях.

  - Отдав их часть турбизнесу? Как-то нелогично.

  - То-то и оно. Особенно учитывая личность отца-настоятеля. Про него даже дикие люди вроде тебя слышали... Не бей меня по голове, женщина!

  Настоятель на острове был известной фигурой: при нем в монастыре открылась бесплатная школа ремесел, где монахи учили детей рисовать и столярничать. Часть выручки за проданные вино, масло и мед, которые делали насельники монастыря, перечислялась в сиротский приют для девочек при соседней женской обители. Также монастырь жертвовал деньги на строительство сельских больниц и школ в разных концах острова. Архимандрит Тихон слыл человеком благочестивым, к стяжательству не склонным - по церковным праздникам выстраивалась большая очередь желающих получить его благословение.

  Ваня вздохнул:

  - Тут еще в другом, знаешь, странность. Зимой и весной дядя был офигенно веселый, светился весь. Будь он мирянином, я б решил, что влюбился на старости лет. Раз, когда я к нему приехал, встретил меня с таким, знаешь, - Ваня сделал виток рукой с сигаретой, - взглядом горящим. Обнял и в макушку чмокнул. Он так последний раз делал, когда мне лет десять было. И все про благословение Божье твердил. А в следующий приезд уже был мрачный и дерганный. И лицо серое, за сердце то и дело хватался. Сердце ж больное у него. Просто тут, на Крите, оно почти не беспокоило его... до недавнего времени.

  - Ну а говорит-то он что?

  - Та ничего не говорит! И мобильник отключил, который я ему подарил, чтобы на связи всегда был. Съезжу, в общем, к нему.

  Вечером, когда за Иваном заехал Михалис и они отбыли в Ханью, я позвонила Маркосу. Вместе с уходящим летом хотелось закончить и эту историю.

  Маркос был сдержан. Делал длинные паузы между репликами. Вероятно, не только от волнения, но и от похмелья. Я извинилась за резкое поведение и пожелала ему удачи. Давно, в завершении краткого и не особо счастливого романа, один человек сказал: "Удачи тебе, Вера". Фраза его была что похоронный колокол. И правда: та часть моего сознания, что еще оставалась по-детски припухлой, поуменьшилась в объемах. Со временем я превратила личный ужас в орудие расставания. Испытывая при этом тайное удовольствие от легкости, с какой произносила страшные для меня когда-то слова. В чем, конечно, была изрядная доля самолюбования.
  
  
  ***
  
  Заканчивался сентябрь. Земля и небо дышали эфиром разогретых трав. Именно тогда опасные перемены, точно грозовой фронт, подошли к нашей бухте.

  Керосиновый фонарь на ветке тамариска качнулся и погас для меня навсегда.
  Однажды ночью я проснулась часа в три: луна уже сделала дугу над бухтой и сместилась к западу. Разбудило меня ясное ощущение постороннего присутствия. Поднявшись, как была, в длинной ночнушке, подошла к дверному проему в соседнюю комнату.

  Лунный свет заливал зал. За круглым столом сидели четверо.

  Первый - старик в длинном залатанном балахоне. Лицо его было исхудавшее, с тонким длинным носом и большими глазами. Оно напоминало бы лики византийских икон, если бы не спутанная, клочковатая борода. По правую его руку помещалось жуткое существо - получеловек-полупень, оплетенный корнями. С шевелящимися волосами до пола. Или это были змеи? Напротив старика сидела женщина в светлом хитоне. Голову ее венчала корона из листьев и веток. А рядом, между ней и стариком, сияло удивительное создание. Я не могла понять, кто или что это, в перетекающем радужном свете едва угадывалась фигура.

  Я глубоко вздохнула, зажмурилась и вновь взглянула. Картинка осталась прежней. Они сидели и молчали, никак не реагируя на мое присутствие.

  Мне не приходило в голову заговорить с ними. Чем больше я смотрела, тем меньше сомневалась в реальности происходящего. И понимала: увиденное неслучайно, мне его показывают, не ожидая ответной реакции.

  Каждого из сидящих за столом окружала своя реальность. Достаточно было взгляда, чтобы проникнуть в нее.

  Старик. Я чувствовала запах свечей и ладана. Слышала плеск парусов и скрип канатов. Из глаз его исходили лучи.

  Я поворачивала голову и видела массивное, корявое существо. Хотелось кричать, закрыть лицо, забиться под кровать, лишь бы не видеть этого никогда. Ужас и отчаяние были его спутниками.

  Поскорее отвела глаза.

  Женщина. Вот каменистый мыс и море под ним. Луна широко кидает серебро на темную гладь. Слышится чей-то смех.

  Номер четыре. Светящаяся фигура. От взгляда на нее делалось так хорошо! Самолеты и корабли, сколько бы их ни было на свете, уходили в рейсы. Я махала им из центра вселенной, в котором плескалось столько тепла и света, что казалось: весь мир придуман ради меня. Не знаю, как долго я глядела на нее - могла бы бесконечно.

  Отступив вглубь спальни, я вышла через балконную дверь на террасу. Заглянула в зал и ничего не различила, кроме мазков лунного света на стекле. Вернулась. Комната была пуста.
  Вдруг накатила усталость - такая, что, едва добравшись до кровати, я повалилась лицом в подушку и уснула.

  Утром вошла в большую комнату. Вот стулья с высокими спинками. Вот стол. И надпись "Дима Билан!" на нем. Может быть, Иван прав - я одичала? Постояв за каждым стулом, я пришла к выводу, что женщина в хитоне мне знакома. Имя ее мелькнуло в мозгу, еще когда смотрела на нее. Это Диктинна. Критская богиня, покровительница рыбаков и охотников. Сидевший напротив нее старик с огненным взором тоже мне известен, только имя его я никак не могла ухватить.

  Весь день я перебирала в уме истории о встречах с потусторонним. Ничего из них не вынесла. Ни боли в виске, как у Маргариты, ни беспокойства, ни тем более необычных способностей, вроде умения летать, не наблюдалось. Все было как всегда.

  За ужином мои смотрели новости: еще летом Димитрис приладил телевизор над входом в таверну. Известия были печальные. Накануне, 2 октября, в автокатастрофе погиб архимандрит Тихон. Настоятель возвращался из Ираклиона вечером и на горном шоссе, не справившись с управлением, как говорили в полиции, вылетел в пропасть. "Амарок" нашли на склоне возле камня, остановившего его падение. Ко времени приезда бригады скорой помощи архимандрит уже перешел в мир иной. После кадров искореженного автомобиля на оцепленной желтыми лентами дороге корреспондент кратко пересказал факты о намерении настоятеля продать часть монастырских земель и последовавшем за тем митинге. Но поскольку новых данных по сделке у него не было, в прямом эфире пошел следующий сюжет.

  На следующий день я позвонила Ване, чтобы узнать о самочувствии дяди. Трубку Иван не взял. Его ханьевская квартира тоже не отвечала. Подумала, что Ваня уехал поддержать отца Тимофея. И решила пока не дергать друга.

  Через четыре дня Иван перезвонил и сказал, что дядя умер от сердечного приступа.
  
  

  ГЛАВА 1. Первое письмо. Два Георгиса

  
  Ваня приехал вечером. Завидев мечущиеся по серпантину огоньки фар, я выбежала к дороге. Что это он, сомнений не было. Пару часов назад Иван звонил из аэропорта, куда отвез прилетавших на похороны мать и сестру. И оттуда поехал ко мне.

  Закусив кулак, я смотрела, как даже на сравнительно прямых участках машину кидает из стороны в сторону. Все фонари на территории и окна в отеле были зажжены, чтобы Ваня не промазал мимо въезда.

  С ревом "сузуки джимни" внесся на парковку, чиркнув крылом по бордюру.
  Мотор выключили, и спустя несколько секунд из дверей показался пошатывающийся Иван. В мятой темной рубашке и с хорошо початой бутылкой водки в руке. Я потянулась обнять его, но он отстранился и пошел к таверне. Чуть помедлив, я последовала за ним. Из дверей отеля выглянула Мария. Быстро проговорила, что они с Димитрисом заберут сейчас Янниса и уедут, а я завтра ей позвоню. Обняв и перекрестив меня, она ушла.

  Час Ваня не находил себе места. Потом спустился на пляж. Там долго сидел, глядя в дышащий солью мрак. Допив водку, полез в море как был - в кроссовках, джинсах, рубашке. На ногах он держался с трудом и, поскользнувшись на подводных плитах, еле выбрался на берег. Запустил бутылку в воду и повалился лицом в песок. Выловив бутылку, я опустилась рядом с Иваном. Осторожно взяла за плечи и, прижавшись щекой к виску, прошептала:

  - Пойдем...

  На сей раз он не сопротивлялся и дал увести себя с пляжа. Обхватив его за талию, я медленно поднималась по лестнице. Тяжелый он был до черных мушек перед глазами. И не скажешь, глядя на сухощавое телосложение. Ваню шатало, и, чтобы не упасть, я цеплялась то за перила, то за деревья. Возле дверей отеля он оттолкнул меня, согнувшись пополам, упал на колени. Его вырвало.

  В спальне мне удалось раздеть дрожащего, лязгающего зубами Ивана до трусов.

  - Дальше сам. Снимай и ложись в постель, - сказала я, выходя за дверь.

  Класть его в огромной пустой комнате не хотелось, несмотря на то что я застелила там диван пару часов назад. Когда звуки за стеной стихли, заглянула к нему. Иван скорчился в моей кровати, натянув одеяло до носа. Походил на больного кота. Мученически скосив на меня глаза, зашевелился, забормотал, желая подняться и ковылять в неизвестное. Я села рядом с подушкой, опустила руку ему на лоб и негромко запела колыбельную. Потом стала мурлыкать все приходящие на ум песни. До ночи так и просидела - бормоча и клюя носом. Когда Ваня наконец крепко заснул, ушла спать в соседнюю комнату.

  Утром я собрала разбросанную по полу сырую одежду. Вынула из кармана джинсов связку ключей: один длинный с большой головкой и два мелких. Прихватив вываленные в песке кроссовки, отнесла все это стирать-чистить в подсобку.

  Ярко светило солнце, внизу, в море, резвился какой-то ребятенок.

  - Господи, спасибо тебе, что уберег его вчера ночью! - пробормотала я, вдыхая запах розмарина из Марииного огорода, и перекрестилась.

  Под вечер, когда одежда, развешанная на веревке меж олив, почти высохла, Иван проснулся. Я устроила его на террасе таверны, в любимом углу. В качестве временного облачения дала спецовку Янниса, в которой Ваня смешно болтался и постоянно поправлял съезжающие лямки. Заварила крепкий кофе, нарезала салат, поставила перед ним тушеного козленка, приготовленного Марией накануне. Несмотря на горе, молодой организм требовал свое, особенно после вчерашних возлияний. Доев все и выпив вторую чашку кофе, Иван откинулся на подушку, закурил и закрыл глаза. Говорил будничным тоном, медленно, пуская дым в потолок.

  Иеромонаха Тимофея с сердечным приступом доставили в больницу Ираклиона на следующий день после аварии, в которой погиб архимандрит. И ближе к вечеру он скончался от острой сердечной недостаточности. Похоронили отца Тимофея рядом с его наставником и другом, которого он пережил лишь на сутки.

  - Но вокруг его смерти слишком много всякой... - Ваня сделал неприличный жест средним пальцем и соответствующе выразился.

  - Во-первых, после похорон ко мне подошел его друг Костас, который держит ресторан в Рефимно , и передал ключи... Кстати, где они?

  Я успокоила Ваню, что связка цела.

  - Сказал, что за два дня до смерти дядя приехал к нему и без объяснений вручил ключи с просьбой отдать мне в случае его кончины. Во-вторых, за неделю до... всего этого ко мне в контору заявился еще один дядин друг. И сказал, шо дядя просит дать ему машину на четыре дня - ключи передать с ним, с другом. А саму машину дядя сдаст потом в наш ираклионский офис.

  Ваня помолчал.

  - Возле ираклионского офиса он и услышал по радио сообщение о смерти архимандрита, оттуда его и увезли в больницу. Но есть еще и в-третьих. Теперь говорят, что смерть архимандрита не несчастный случай. Что с дороги его столкнули...

  - Кто говорит?
  - Все говорят. На похоронах, например. Дескать, на заднице "амарока" вмятина. Понимаешь?

  - Имеешь в виду, дядя не связывался с тобой напрямую, потому как боялся впутывать тебя... во что-то?

  - Да, именно это я и имею в виду.

  Под глазами у Ивана были темные круги, на щеках - отросшая щетина.

  - Я не понимаю, что за херня происходит. - Он потер веки рукой.

  - И, Вер... я так и не доехал до него. Собирался как раз в эти выходные, - тихо закончил он.

  Зазвонил мобильный. Еще под властью тяжких дум Ваня ответил, но тут же нахмурился и резко сел. Отравленному алкоголем организму такое не понравилось. Лишь подавив приступ тошноты, похлопав глазами и сосредоточенно подышав сперва носом, потом ртом, как на приеме у терапевта, Ваня смог продолжить разговор:

  - Да... Что именно? Когда? Хорошо... Но я приеду не один, а с близким другом. Хорошо.

  Нажав отбой, помолчав, сказал:

  - Так... На Крит прилетел какой-то митрополит. То ли Филимон, то ли Филарет, то ли черт его знает как. Хочет меня видеть. Есть что сказать про дядю. Про его духовное завещание. Мне. - На этом месте Ваня нецензурно выругался.

  Я села к нему на подушку:

  - Вань, не бесись. Я понимаю, что тебя злит.

  - Да?

  - Да. Но он совершенно точно хотел тебя от чего-то уберечь. Когда ты встречаешься с митрополитом?

  - Завтра, в двенадцать. В храме Святой Троицы в Ханье. Вер, поедешь со мной, а? - его тон моментально утратил ершистость, став просительным. - Не очень-то я с попами привык гутарить. - Он осекся. - Дядя не в счет, он не... поп.

  - Конечно, поеду. Только напряги мозг, вспомни, как зовут митрополита.

  - Филарет. Кажется. - Ваня вздохнул и закрыл глаза.

  Он осунулся и похудел за те дни, что мы не виделись.

  - Ну и славно, пойдем теперь баиньки, - потянула я его за руку.

  - Ты со мной как с дитем, - усмехнулся он.

  Впервые за это время. Но поднялся и пошел.

  Спать Иван снова бухнулся в мою кровать. Перед сном я заставила его выпить отвар вербены. Мария учила, что это одно из лучших средств при похмелье.

  Ей сразу и позвонила. Договорившись, что они приедут завтра, спросила:
  - Как принято одеваться к высоким церковным чинам? Ну или вообще - на исповедь? У вас же не обязателен платок?

  Мария подтвердила, что платок на голову не нужен. В одежде достаточно неброских тонов и закрытых рук, ног. Еще поведала, что митрополит Филарет был православным главой одной из областей на севере Греции.

  - Ты настоящий кладезь информации, - прочувствованно поблагодарила я. Интернета в отеле пока не было.

  - Как Иван? - спросила она.

  - Так себе...

  - Не волнуйся, - просто сказала Мария, - езжай и делай, что нужно. Мы тут за всем приглядим.

  Я невольно улыбнулась. С одной стороны, можно было сказать, что денег, которые Ваня платил им с Димитрисом, вполне хватало на такую добросовестность: не все в деревне, где они жили, могли похвастаться пусть и небольшим, но стабильным доходом. С другой - оба пожилых критянина прикипели к отелю. И относились к нему как к своему детищу. В словах Марии было смешение первого и второго.

  Утром Иван соскреб с лица щетину бритвой Димитриса.

  Я же впервые за долгое время открыла шкаф в большой комнате. Все лето мой гардероб - шорты и пара маек - умещался на спинке стула в спальне.

  Примерила перед зеркалом черные водолазку с рукавами по локоть и длинную юбку. Волосы заплела в косу, попутно отметив, что кудри уже ниже лопаток. Уезжая из Москвы, я остригла их по плечи. Быстро же они отрасли, закручиваясь от соленой воды в тугие кольца у висков.

  Застегивая манжеты на рубашке, в комнату вошел Иван.

  - Ваня, как я выгляжу?

  - Если б это была не ты, я сделал бы тебе хорошо и приятно.

  Отлично. Друг постепенно приходит в себя.

  - Вот я и думаю: не слишком водолазка обтягивает? Поменять?

  Он фыркнул:

  - И паранджу надень. Нормально ты одета. К дяде на исповедь тетки так и ходили. Просто комплекция у всех разная.

  Подгоняемая Иваном, я кинула в маленький рюкзак кошелек, косметичку и телефон с зарядкой. Заперла входную дверь, и на Ванином "сузуки" мы отбыли прочь.

  Несмотря на нервозность, владевшую недавно вернувшимся в мир трезвенников водителем, рулил он аккуратно. И я еще раз мысленно поблагодарила Создателя, что позавчерашняя пьяная езда по серпантинам обошлась благополучно.

  На перевале мы попали в туман. Ехали медленно. По ту сторону гор Крит покрывала хмарь. Так часто бывает: север и юг острова, разделенные скалистыми хребтами, являют взору разную погоду. Когда мы въехали в Ханью, изморось затянула лобовое стекло.

  Навигатор победно кулдыкнул, и Ваня остановился возле железной ограды. Покидая утром солнечный Агиос Павлос, зонтов мы не взяли и потому, шмыгнув в ворота, заторопились по мощеной дорожке к главному входу в церковь, над которым развевался желтый флаг с двуглавым орлом . Вся территория была усажена пальмами и цитрусовыми деревьями. А сам храм с его песочного цвета стенами и аккуратной колокольней построен явно в эпоху критского Возрождения .
  Из темного зева дверей выбежал священник с зонтом и, подхватив полы рясы, заспешил вниз по ступеням нам навстречу.

  - Добрый день, вы Иван? - спросил он, жестом приглашая под свой огромный зонт.

Получив утвердительный кивок, представился:

  - Меня зовут Иларион. С приездом! Я проведу вас с вашей спутницей...

  - Вера. Очень приятно!

  - Взаимно! Я проведу вас к Его Высокопреосвященству.

  - Скажите, пожалуйста, - спросила я, - как следует обращаться к митрополиту?

  - Вполне уместно говорить ему Владыка...

  Обогнув церковь, мы вошли в одноэтажную пристройку. Иларион постучал в дубовую дверь и не успел опустить руку, как высокие створки распахнулись.

  - Прошу, входите! Жду вас! - пророкотало откуда-то сверху. И огромный человечище отодвинулся в сторону, давая нам дорогу.

  Комната была просторна и светла. Следуя приглашающему жесту, мы опустились на скамью по одну сторону стола у окна.

  Поблагодарив нашего провожатого, митрополит закрыл дверь. Был он под два метра ростом, с богатой седой бородой до середины груди. Облачен в черную рясу и белый клобук, от которого казался еще выше. Сев напротив, приложил руку к груди:

  - Я митрополит Филарет. Благодарю, что нашли время и так живо откликнулись на мою просьбу!

  - Рад знакомству. Я Иван, это Вера.

  Митрополит взглянул на меня без кивка и улыбки. Но так спокойно и доброжелательно, что я тут же почувствовала себя комфортно, словно в ветреный день мне на плечи накинули шаль. Хотя гораздо больше его интересовал Иван. На него он смотрел с надеждой, ведя какой-то внутренний монолог, предмет которого нам был пока не ясен.

  Из стеклянного чайника митрополит разлил по чашкам душистую малотиру - горную травку, пожалуй, самый популярный на Крите чай. И приглашающе повел рукой на финики с цукатами в вазочке:

  - Угощайтесь, прошу вас!

  Я с удовольствием сделала глоток. Малотиру любила всегда, а за последние месяцы и вовсе приноровилась пить ее по три раза на дню: в жару только она да ветер избавляли от желания спустить с себя кожу. Иван же машинально провел пальцем по чашке, не отрывая взгляда от Владыки. Тот наклонил голову и сказал тихо:

  - Соболезную вам, сын мой. За последние дни мы с вами понесли тяжелые утраты. Господь забрал к себе моего друга и давнего собеседника - архимандрита Тихона. Когда-то мы оба были послушниками Ставроникитского монастыря на Святом Афоне. И хотя впоследствии несли службу в разных местах, до самой смерти отца Тихона состояли в переписке. Священное Писание учит, что нам должно радоваться об ушедших в Царствие небесное и предвкушать встречу с ними, но... Все мы грешны в своей тоске. Что поделать, человек слаб...

  Владыка задумчиво поглаживал бороду указательным пальцем.

  - Еще скорблю по вашему дядюшке. Лично с ним, к сожалению, я не был знаком, но заочно давно наслышан от отца Тихона. Царствие им Божие. - Владыка перекрестился.
  Ваня опустил голову. Даже не поворачиваясь к нему, я чувствовала его напряженное ожидание.

  - Итак, - после паузы продолжил митрополит, и взгляд его из задумчивого сделался острым, - почему я побеспокоил вас. Иеромонах Тимофей говорил со мной по телефону за четыре дня до кончины. Он звонил из Ханьи, с аппарата в какой-то таверне. Сказал, что в деле нашем основное звено - вы, Иван. И просил сразу же найти вас в случае его смерти. Разговор тот встревожил меня до крайности...

  - Владыка, - невежливо перебил его Ваня, - простите. Если можно - в каком деле? У меня ощущение, что о моем дяде весь Крит знает куда больше моего.

  - Скрытность отца Тимофея по отношению к вам была вызвана исключительно желанием защитить и оградить вас от той темной, мерзкой истории, в которую оказались втянуты они с отцом Тихоном.

  "Ого!" - подумала я, глядя на митрополита. Взгляд его сейчас был грозен, губы плотно сжаты. Владыка явно гневался, хотя пока было не ясно, на кого именно. Беззвучно посердившись еще немного, он продолжил:

  - Зимой этого года слуги божьи, архимандрит Тихон и иеромонах Тимофей, сделали удивительное открытие. Разбирая старые хозяйственные записи, ваш дядя нашел коробку с письмом. Оно было адресовано игумену Нектарию, бывшему настоятелем этого монастыря в середине XVII века. Писала его крестная дочь - дворянка София Да Молин из влиятельного венецианского семейства Ханьи. Судя по описываемым событиям, письмо было составлено накануне завоевания Крита турками. София сообщала места захоронения бесценных сокровищ. А именно...

  Митрополит сделал паузу и испытующе глянул на нас:

  - Евангелия от апостола Павла - оригинала и списков с него. И ключа, отпирающего тайник с рукописями.

  С нерелигиозным Ваней эффект получился слабый. Я же изумилась, чем порадовала Владыку:

  - Но как же от Павла? Разве есть такое Евангелие?

  - До сих пор считалось, что нет. На сегодняшний день существует четыре канонических Евангелия: от Матфея, Луки, Иоанна, Марка. И если все, о чем я скажу, позже подтвердится, это будет одно из величайших открытий нашего времени как с научной, так и с духовной точки зрения.

  При этих словах Владыка неожиданно резво для своей комплекции поднялся из-за стола. И дальше вел рассказ расхаживая по комнате и заложив руки за спину, как учитель.

  - Вообразите, дети мои, какой трепет, какое благоговение должны были охватить сердца настоятеля и иеромонаха! Из письма девицы следовало, что ключ, открывающий тайник, находится в изножье гробницы ее матери при соборе Святого Николая в Ханье. Вы, безусловно, его знаете.

  Мы кивнули. Собор был одной из достопримечательностей старого города: в одном крыле он имел православную колокольню, в другом - минарет.

  - Во времена венецианского владычества, - продолжал митрополит, - это был доминиканский собор. В его усыпальнице нашли покой многие венецианские вельможи Ханьи, в том числе мать Софии. Турки, отбив Крит у Светлейшей, устроили из собора главную мечеть города. Ныне от былых венецианских захоронений остался небольшой подвал, забранный решеткой, на площади перед храмом.

  Ваня сказал:

  - Знаю его. Это на площади 1821 года.

  - Абсолютно верно! И, учитывая годы турецкой оккупации, было неизвестно, что осталось от захоронений... и осталось ли что-нибудь.

  Владыка подошел к столу и допил остывший чай.

  - К усыпальнице из домашней церкви Да Молинов вел подземный ход. Его рыли как возможный путь бегства из дома на случай вторжения турок в Ханью... что в итоге и произошло. Впоследствии и проход, и часть церкви уцелели при бомбежке Ханьи во Вторую мировую. Церковь была перестроена, и ныне в ней церковно-приходской архив, ключи от которого вам и передал дядя, Иван.

  - Простите, Владыка, - снова перебил митрополита обладатель ключей, - а почему такие сложности? Зачем пробираться туннелем из какого-то архива, если можно сразу войти в подвал на площади? Неужто настоятель храма Святого Николая не помог бы? Подвал же прямо напротив входа в храм и вроде как к нему и относится.
  Митрополит с удовольствием посмотрел на Ивана, как классный руководитель на смышленого школяра, и охотно кивнул:

  - Конечно, сын мой, это более короткий путь. Но вообразите состояние двух наших заговорщиков... - Он помолчал, пожевав губами. - То есть отцов Тихона и Тимофея, я хочу сказать.

  Владыка нравился мне все больше.

  - Вообразите их чаяния и трепет. Сколько надежд! Но сколько опасений! А ну как если они ошиблись, неправильно истолковав написанное? Письмо, конечно, историческое, но писала-то девица. У них на уме чего только нет... Простите, дочь моя, я имею в виду лишь определенную категорию девиц!

  Я смиренно склонила голову, чтобы не смущать его улыбкой.

  - Хм... Так вот. А если выяснится, что никакого ключа и, главное, самого предмета их помыслов нет? Выйдет нехорошо...

  Владыка вновь принялся расхаживать по комнате.

  - Получить доступ к церковному архиву отцу-настоятелю было просто. Ему сразу же после запроса передали дубликаты ключей. И ваш дядя отправился туда.

  Митрополит со сверкающим взором остановился перед нами. О да! Мысленно он не раз проделывал этот путь с дядей Ивана и уж точно жалел, что не присутствовал лично.

  - Прошел коридором и, представьте, обнаружил гробницу. А в ней - каменный ключ от тайника с манускриптами. Он был спрятан в Библии, которую держит мраморный ангел. Завладев ключом и руководствуясь указаниями в письме Софии, они с настоятелем поехали за главным сокровищем. Достали его из укрытия, привезли в монастырь. Высокопреподобный Тихон отправил мне послание, получив которое я уже не находил себе места от волнения. Тайник содержал два истлевших листка папируса: оригинал Евангелия и два списка-копии с него. Первый список, более старый, сохранился частично. А вот второй, выполненный на пергаменте в виде кодекса, то есть как переплетенная книга, с Божьей воли дошел до нас в хорошем состоянии и являет собой практически полный текст Евангелия! Его содержание, по словам архимандрита, очень походит на четыре канонических. Есть лишь небольшие отступления, в которых Павел рассуждает о любви: христианской, супружеской, родительской... И хотя мне не терпелось самому прочесть рукопись, мы решили не допускать спешки и действовать крайне осторожно. Учитывая, сколько споров и нелицеприятных суждений породил отрывок Евангелия якобы от Петра . И это притом что найдено оно было в XIX веке. Наше же время являет куда более сильные испытания для Церкви. Потому до получения результатов экспертизы мы решили держать все в тайне. Посвятили в предмет наших помыслов лишь самых надежных друзей среди духовенства. Ради чистоты эксперимента попросили отцов Тихона и Тимофея не называть место, где находился тайник с Евангелием и списками. Нам известно лишь, что он где-то в горах Астерусии. И вот на остров прибыли два монаха. Они забрали для экспертизы старейшие по времени документы: один из двух листов папируса от подлинника и первую копию Евангелия. Взамен оставили современный контейнер. Ящик сей водо- и пыленепроницаемый, устойчивый к давлению и действию минеральных солей! - Видно было, что контейнером Владыка гордится особенно, перечисляя его свойства с таким удовольствием, будто лично наделил ими "ящик сей". - В него ради сохранности уложили последний по времени список с Евангелия, бесценный с точки зрения полноты изложения, а также один из листов-подлинников и собственно письмо Софии. И оставили в монастыре, в сейфе отца-настоятеля.

  Митрополит вздохнул и вновь опустился на скамью.

  - А дальше случилась история, приведшая к потере дорогих нашим сердцам людей. В доверие к отцу Тихону втерся некий делец. Желание архимандрита создать в горах Астерусии Критский Афон оказалось сильнее доводов рассудка. - Лицо его при этих словах стало печальным и суровым. Точно, объясняя нам причины произошедшего, он одновременно прощался со своим другом и отпускал ему грехи.

  - Тому, кто жил на Святой горе, - продолжал митрополит тихо, - не забыть ее вознесенный к Господу мир. Вот и отец Тихон не забыл. Даже несмотря на активную жизнь в миру: он строил больницы, школы, окормлял паству на родном острове. Но была у него идея, постепенно овладевшая всеми его помыслами: построить Афон на Крите. Почему именно здесь? Вы, без сомнения, знаете, что именно к южному берегу пристало судно, везущее апостола Павла на суд в Рим. Именно в пещерах Астерусии издревле жили монахи-отшельники, один из которых, старец Арсений, учил чистой молитве преподобного Григория Синаита, а тот в свою очередь обучил этому искусству исихастов на Афоне... Посему обретение в горах Астерусии Евангелия от Павла, пусть и не подтвержденного экспертизой, было для отца Тихона что знак свыше. А тут еще объявился человек с предложением купить часть монастырских земель, построить на них гостиницу для паломников, проложить к ней шоссе и соорудить гавань. Остальное же пространство уставить скитами и каливами на манер афонских. Вырученные от продажи земель деньги архимандрит мог пустить на возведение в дикой части гор первого монастыря Критского Афона...

  Владыка снова вздохнул.

  - Отец Тихон был так пленен этой перспективой, что рассказал новому другу о найденных манускриптах. Уверял меня, что человек он набожный, истинно верующий. И цель у них с ним общая. Однако вскоре письма от настоятеля прекратились, на звонки мои он не отвечал. Ну а потом позвонил ваш дядя, Иван. Сказал, что пару месяцев назад контейнер с рукописями из сейфа отца-настоятеля они перепрятали обратно в старый тайник. К тому времени архимандрит Тихон убедился, что пал жертвой собственных заблуждений. Ни о каком Критском Афоне его новый друг не помышлял. Из телесюжетов настоятель узнал, что на монастырских угодьях он планирует строить вовсе не скиты и каливы. Когда же архимандрит пожелал расторгнуть предварительное соглашение о продаже земель, "набожный, истинно верующий человек" начал ему угрожать. Вскоре после этого они заметили, что за монастырем следят. Понимая, что дело принимает серьезный оборот, опасаясь прослушивания монастырского телефона, решили на случай своей кончины оставить указания, как найти тайник с манускриптами и ключ, отпирающий его. Отец Тимофей составил и спрятал в разных концах острова письма. Все они на русском, и указания в них понятны исключительно вам, Иван. О чем он и сообщил в той короткой телефонной беседе. К сожалению, это был наш первый и последний разговор. Иеромонах Тимофей умер спустя три дня... А накануне, в ночь, когда погиб настоятель, был вскрыт сейф в его келье. Искали Евангелие. И уже по официальной версии, которую не разглашают прессе, автомобиль архимандрита с дороги именно что столкнули. В тот злополучный вечер отец-настоятель возвращался от юриста, с которым консультировался по поводу расторжения соглашения о продаже земель...

  - То есть никто не знает, где Евангелие, точнее, его полная копия? - спросила я.

  - Никто.

  - Но зачем оно этим людям?

  - Как ни мерзко произносить это слово, дочь моя, но мы считаем, что для шантажа. Даже в том виде, в каком рукописи существуют теперь, то есть когда неясно, что именно они собой представляют, это бесценные реликвии для Церкви. Чем обернется сей документ: трудом безымянного автора, или апокрифом, или же мы получим пятое каноническое Евангелие? Процесс это долгий, и не думаю, что отпущенного мне Господом времени хватит, дабы узнать ответ. Но в любом случае я благодарю Создателя за дарованное чудо! Ведь это же чудо - получить свидетельства о жизни апостола, принесшего свет христианства в Грецию! К сожалению, наша надежда служит для похитителей рычагом влияния, с ее помощью они попытаются оставить прежние договоренности о продаже земель монастыря в силе, если найдут рукопись раньше нас. По крайней мере, таково наше общее мнение.

  Владыка помолчал.

  - И вот я хочу спросить вас, Иван: можем ли мы рассчитывать на вашу помощь? Поиски - дело опасное. Потому не смею просить участвовать в них. Прошу лишь помогать переводить и растолковывать смысл найденного.

  Иван потер лицо ладонью.

  - Владыка, что еще сказал мой дядя в том телефонном разговоре?

  - Сказал, что первое из писем он оставил в изножье гробницы матери Софии, под обложкой каменной Библии.

  Иван кивнул. Ни меня, ни Владыки для него сейчас не существовало. Очнувшись, сказал:

  - Я, конечно, берусь за поиски. Правда, я не силен в... разных богословских вопросах...

  Митрополит улыбнулся:

  - Благодарю за согласие! Прошу только о двух вещах. Будьте предельно осторожны! При малейшей опасности прекращайте поиски. И второе: держите их предмет втайне от родных, друзей, случайных знакомых. Видите ли, даже я скрываю настоящую цель своего нынешнего визита на Крит. Официальная версия - навестить духовного сына, настоятеля храма, в котором мы с вами сейчас находимся. Хотя, думаю, в конечном счете без обращения в полицию не обойтись. Что же до вашего... ммм... неполного владения темой - не беспокойтесь об этом. Мы не оставим вас без поддержки. Конечно, финансовой. А кроме того, и это главное, я дам вам в помощь моего духовного сына.

  Мы с Ваней переглянулись:

  - Отца-настоятеля храма?

  - Нет. У меня два духовных сына. Я говорю о втором. Он не священник, но, возможно, станет им. Георгис - критянин, хотя давно уже творит богоугодные дела вдали от родного острова. На Крите многие знают его отца, служившего тут священником и трагически погибшего на Кипре, когда Георгис был ребенком. Сам же Георгис в прошлом военный. Так что защита у вас будет хорошая во всех смыслах.

  - Я бы тоже хотела участвовать! - неожиданно для себя пылко воскликнула я. И чтобы скруглить детский тон просьбы, добавила, улыбнувшись: - Хоть я и девица.
  Митрополит нахмурился:

  - Я не могу вам запретить, но идея мне не нравится. - Он искоса взглянул на безмолвного Ваню и нахмурился еще больше. - Это опасное дело, и, по моему разумению, заниматься им должны мужчины.

  - Но кто, как не женщина, сможет уговорить мужчину быть осторожным, отец мой! - проникновенно сказала я, разве что не прижав руки к груди. - Извините! Я хотела сказать Владыка.

  В усах митрополита мелькнула улыбка:

  - Ничего страшного... Пообещайте тогда, что в опасных ситуациях всецело будете слушаться Георгиса. Он человек опытный.

  - Обещаю!

  - Как с ним связаться? - спросил Иван.

  - Он сам позвонит, когда прилетит на Крит из Афин. Его рейс ожидается, - Владыка приподнял рукав рясы, - через три часа. Если вы не возражаете, я оставлю ему ваш номер. Вот здесь, - митрополит протянул Ване лист из записной книжки, - номер моего телефона. И адрес церковного архива. Когда вы планируете наведаться туда?

  - Сегодня вечером, - ответил Иван.

  Митрополит склонил голову, затем взглянул на Ваню. Тот сидел целиком погруженный в раздумья, снова где-то за тридевять земель от меня. Владыка смотрел на него таким же долгим взглядом, как в начале беседы. Только на этот раз в его глазах была смесь сочувствия, тревоги и сомнений.

  Когда мы выходили из храма, мне казалось, что надежный мир - большой и теплый, как ладонь митрополита, возложенная на мой затылок при прощании, - стремительно уходит от меня. В этом чувстве было много щемящей грусти и бодрящего холодка опасности и свободы. Наверное, так чувствуют себя птенцы, покидающие гнезда.

  Дождь унялся, воздух был свеж и звонок. Ясный день сменился таким же ясным вечером.

  На небольшой площади 1821 года, что аккурат перед двуглавым храмом Святого Николая, приветливо светились лампочки, развешанные в ветвях огромных платанов. Почти вся она была заставлена столиками кафешек и таверн. Каждый вечер тут шумно и весело.

  Мы с Ваней прошли мимо забранной решеткой лестницы, ведущей в подвал на краю площади. Да, отсюда к захоронениям попасть было бы легче. Свернув, нырнули в узкий слабо освещенный переулок. В отличие от большинства туристов, предпочитающих западные кварталы старого города, эту - восточную - часть Ханьи я обожала. Византия, Венеция и Турция переплелись тут в единое целое. Тянулся с осколков стен к небу плющ, и взгляд не сучал ни секунды, перескакивая с венецианской лепнины на грубые доски заколоченных окон. Где было палаццо - теперь таверна, где клубились влажные пары хаммама - пансион. А из каждой щели вырывалась буйная южная растительность.

  Петляя и сужаясь, переулок Драконтопуло вывел нас к одноэтажной пристройке. Ее деревянная дверь сидела так низко, что едва доставала мне до груди. Это при моем-то невысоком росте. Спустившись по трем ступенькам, Ваня посветил телефоном на замочную скважину и вставил в нее мелкий плоский ключ. Замок плавно, без скрежета поддался. Из двери пахнуло холодом, и я невольно замерла на пороге. Ваня нервно прошипел из темноты:

  - Вер, ну не тормози!

  Я торопливо спустилась, и Иван захлопнул дверь. Он весь день после разговора с Владыкой был какой-то дерганный.

  От митрополита мы поехали в Ванину таверну - перекусить. Но почти все время я провела за столом одна. Завидев нас, из-за барной стойки вышел Манолис - закадычный Ванин друг, как и Михалис. Когда-то Манолис пришел сюда барменом, но с расширением Иванова бизнеса стал незаменим: готовил коктейли, следил за официантами, договаривался с поставщиками. Словом, превратился в классического управляющего. Манолис обнял Ваню и деликатно пожал мои пальцы. Это вежливое полукасание было квинтэссенцией отношения ко мне всех критских друзей Ивана (за исключением прилежного семьянина Михалиса) и выражалось словами "ну на фиг!". В глубине души все они сомневались, что мы с Иваном исключительно друзья, предпочитали не рисковать и держали со мной дистанцию.

  Ваня сразу же увел Манолиса наверх - в комнату над таверной. Стол быстро заставили. Обслуживала меня улыбчивая официантка, новенькая, я ее раньше не видела. Когда она опустила поднос с двумя огромными порциями паидакьи (запеченных бараньих ребрышек) и миску с креветочными саганаки (креветками под расплавленным сыром), я попросила сварить кофе и на этом пока остановиться.

  - Иван сказал нести все, - нерешительно ответила она, делая ударение, подобно большинству иностранцев, на первую букву в Ивановом имени. Судя по акценту, была она откуда-то из Восточной Европы.

  - Если Ивану не хватит, он попросит еще. А то остынет. Не волнуйтесь, все окей, - с улыбкой ответила я.

  Минут через сорок хозяин здешней вселенной присоединился ко мне, а еще спустя пять минут в зал вышел Манолис. Таким хмурым я его не видела никогда. Нагнувшись к Ване, он что-то яростно зашептал ему в ухо. Устав от видимых проявлений их закулисной жизни, я ушла в магазин покупать джинсы и кроссовки - не идти же на дело в длинной путающейся юбке и лодочках. С Иваном договорились встретиться в таверне в восемь. Он с плохо скрываемым облегчением расстался со мной до вечера. О чем секретничал с Манолисом, так и не сказал.

  Вот и сейчас, спускаясь в подвал, Иван был молчалив и сумрачен. Очутившись в темноте, слегка разбавляемой светом мобильного, я инстинктивно ухватилась за Ванин рукав.

  - Да подожди ты, - раздраженно прошептал друг, скидывая мою руку.
  Завозился рядом, расстегивая рюкзак. После щелчка вспыхнул свет, излучаемый большим фонарем, явно одолженным в автосервисе у Михалиса.

  Почти все пространство было уставлено стеллажами и столами со стопками бумаг. В дальнем конце комнаты свет выхватил дверь. Ваня двинулся к ней, я - за ним. Была она еще ниже предыдущей. Распахнув ее, мой нежный спутник посветил фонарем: ступени с покатыми краями вели вниз, в коридор. Пол землистый, с осколками камней. На последней ступеньке нога поехала, я инстинктивно оперлась рукой о стену и угодила пальцами во что-то скользкое, шевелящееся. Заорав, отдернула руку и отскочила от страшной стены. Ползучих гадов, больших и маленьких, я боюсь.

  - Шо ты рыпаешься?! Шуму от тебя, как от стада гамадрилов. Еще раз пикни - выведу!

  Хотелось его стукнуть, но я прикусила губу, решив впредь держаться середины коридора.

  Мы осторожно двинулись вперед. Стены были покрыты замшелым камнем. Во многих местах кладка осыпалась и сквозь нее проступали петли вьющихся растений. Идти приходилось медленно: под ногами попадались крупные осколки. Так, черепашьим шагом, мы шли минуты три-четыре. Коридор сделал плавный изгиб, и показалась дверь, обитая железным листом. В скважину Ваня вставил длинный ключ. Эта дверь отворялась тяжело, со скрежетом, выпустив тяжелый, сырой дух. В свете фонаря мы видели сводчатый потолок. Вниз снова вели ступени. Вспомнилась давняя московская экскурсия в боярские палаты, во время которой гид объяснял, что каждый культурный слой лежит выше предыдущего По моим представлениям, мы с Ваней прошагали на пять-шесть веков вглубь.

  Небольшой зал с растрескавшимся мраморным полом перегораживала щербатая стена, появившаяся, вероятно, при турках. Потому судить о размерах усыпальницы до захвата Ханьи Османской империей не представлялось возможным. В стене рядом зияли две пустые погребальные ниши, сохранившие ровные, практически без сколов контуры, что наводило на мысль о перезахоронении, нежели о вандализме и разграблении. Пошарив фонарем, Ваня остановился на разломанном надгробии с сидящим на его краю ангелом. Посланцу небес здорово досталось. Одно крыло, нос и пальцы ног отбиты. Рука, державшая на ладони Библию, исцарапана.
  Не оборачиваясь, Ваня сунул мне фонарь и обеими руками приподнял каменную обложку. Прижав ее к себе, запустил ладонь в углубление и вынул предмет, завернутый в полиэтиленовый пакет.

  - Сунь мне в рюкзак, - протянул он сверток через плечо.

  Вернув крышку на место, Иван отобрал у меня фонарь и еще посветил по углам. В одной стене глубоко сидела заваленная осколками дверь. К ней была прислонена могильная плита, такая старая, что на ее ноздреватой, точно пемза, поверхности нельзя было разобрать надписей.

  Вдруг за нашими спинами раздался шорох, луч Ваниного фонаря метнулся и скрестился с таким же лучом.

  - Ага! Попались! Что вам здесь надо?!

  Я ахнула и зажала рот ладонями.

  Голос был высокий, старческий. Рассмотреть его обладателя мешал бьющий в глаза свет.

  - Убери фонарь, малака! - крикнул Иван.

  Услышав это, человечек по ту сторону света взвился фальцетом:

  - Я вызвал полицию, и вы ответите не только за взлом, но и за оскорбление!

  - Лучше б ты, Ваня, учил Шиллера, - пробормотала я любимое выражение Розы Михайловны, когда сын делал что-то особо ее огорчавшее.

  Он вскинулся было на меня, но я, уже не слушая, заслоняясь рукой от слепящего света, крикнула:

  - Извините нас, пожалуйста! Мы просто сильно испугались! Мы не сделали ничего дурного!

  - We come in peace! - крикнул, передразнивая меня, Иван, которого несло сегодня весь вечер.

  Луч немного сместился. На пороге комнаты стоял седобородый дед в рясе.

  - Мы пришли сюда с... исследовательскими целями, - сказала я.

  - Полиция разберется, зачем вы сюда пришли, - проскрежетал дед мстительно.

  "Ох, черт, вторая дверь - та, возле которой я поскользнулась, так и осталась открытой!" - пришло запоздалое понимание.

  Принесла же нелегкая архивариуса, а это был, видимо, именно он. Надо сказать, мысль о слежке вообще не посещала мою голову. Это здание казалось таким забытым и выключенным из жизни, особенно по сравнению с тавернами по соседству.

  Старичок посторонился, пропуская нас, а когда мимо прошел Иван - еще и попятился.

  Под его конвоем молча миновали коридор. Поднимаясь к злополучной двери, Иван негромко процедил мне в спину:

  - Полиции я скажу, что ключи передал друг дяди, но для чего - не знаю. Типа сходил посмотреть. А ты пошла за компанию.

  - Угу... А как ты узнал, от чего ключи?

  - Скажу, видел их у дяди прежде и якобы он объяснил, что они от архива.

  - Мне кажется, старикан не видел, что мы там делали, - прошептала я, очутившись в архивной комнате.

  Иван не ответил.

  Выйдя на улицу, я испытала сразу и облегчение - от свежего воздуха, и ужас - рядом с дверью стояли двое полицейских, а напротив входа в переулок крутила световые шары полицейская машина. Возле нее собралось несколько зевак. Я вспомнила митрополита, его просьбу не привлекать к себе внимания, и меня затошнило.

  - Господин полицейский, я поймал их! Я же говорил, дверь не заперта! Я поймал! - выкрикивал дед.

  Закатив глаза к небу, Ваня молитвенно сложил руки и покивал головой:

  - Да-да, господин полицейский, мы не закрыли дверь.

  Когда надо, Иван мог отлично играть на публику. Вот и сейчас, изложив свою версию, он покаянно вздохнул:

  - Просто я хотел показать древние подвалы своей девушке. - И обнял меня за плечи.

  Злопамятное сознание тут же подсунуло его слова о гамадрилах.

  - Прошу прощения, - услышали мы низкий голос, - произошло недоразумение.

  Говоривший подошел к нам по переулку во время вдохновенного Ваниного рассказа и теперь стоял меж двух полицейских. Свет от фонаря нимбом расплывался вокруг его головы.

  - Этот молодой человек должен был передать ключ мне. Я - Георгис. Наверное, вы, Иван, слышали обо мне.

  Ваня кивнул. Я же щурилась и никак не могла разглядеть его. Помимо фонаря, мешали всполохи полицейской мигалки.

  - Наша организация при поддержке архимандрита Тихона планировала построить детскую школу ремесел под Ханьей, - продолжал Георгис, очевидно тот самый, о котором говорил митрополит. - Но возник вопрос о межевании земель. Потребовался доступ к архиву, и с высочайшего дозволения нам сделали дубликат ключей. Отец Тимофей намеревался передать его мне в Ханье через племянника. Но скоропостижная кончина помешала ему предупредить Ивана, кому именно он должен отдать ключи.

  Человек обернулся к архивариусу и почтительно произнес:

  - Отец, мы еще раз сделаем запрос на дубликат ключей, - иногда в голосе его прорывались хрипловатые нотки. - Тем более со смертью архимандрита строительство школы, боюсь, осложнится.

  И обращаясь к полицейским:

  - Если надо, могу подтвердить свои показания письменно в офисе у Ставроса Ксенакиса. Я все равно собирался к нему.

  - Вы знакомы с господином Ксенакисом? - уважительно спросил один из полицейских.

  - Да, он мой друг.

  - Кхм... Я не думаю, что заявление необходимо, - заблеял старик.
  Иван протянул ему ключи:

  - Извини, отче. - И, вспомнив утреннюю встречу с митрополитом, кротко добавил: - Человек слаб.

  Архивариус строптиво глянул исподлобья, готовый простить, но помня еще обидное "малака".

  Полицейские записали номер прав Ивана и отпустили нас с миром. Когда мы уходили, они с архивариусом слушали нашего спасителя. Я хотела узнать, что он им говорит, но Ваня потянул меня за руку в темное чрево переулка.

  Пару раз он оглянулся, а выйдя в небольшой дворик, напустился на меня:

  - Вера, рыбонька, имею задать тебе вопрос: шо ты стояла истуканом?! Или не могла мне подыграть? Ты ж только очи щурила! - И передразнил меня.

  Сейчас, когда напряжение последних часов спало и страшное разоблачение нам больше не грозило, терпение мое лопнуло:

  - Ваня, дорогой, ты сегодня вечером прям в ударе. Сделай с собой что-нибудь: постучись головой об стену, нырни в гавань. Но уймись!

  Иван усмехнулся:

  - Вау! Какая страсть! Уже надо было изобразить ее на десять минут раньше!

  Две полные гречанки в черном, режущие салат за столом посреди двора, с интересом наблюдали за нами.

  - Я должна была броситься тебе на шею с криком "Аллилуя, любимый!"? Или устроить истерику и надавать по морде? Так я с удовольствием!

  - Ну, попробуй.

  Шлепнула его по затылку, и он притянул меня к себе:

  - Не разочаруем зрителей, бэйби?

  Я улыбнулась, и мы обнялись. От его рубашки исходил едва уловимый запах оливково-лавандового мыла, которым я ее стирала.

  Как-то там наши? Надо позвонить Марии.

  - Пойдем, я куплю тебе выпить, - пробормотал он.

  - Спасибо, друг!

  По кривому переулку гуськом мы вышли на набережную. Она оглушила взрывами хохота и музыкой, ослепила огнями. Сев за первый же свободный столик, Иван заказал ракии и вытащил из рюкзака сверток. Вокруг голосили и обнимались туристы, чокались, проливая спиртное из стопок. Никто не обращал на нас внимания.

  В целлофановом пакете лежал металлический пенал. А в нем - листы, исписанные убористым почерком.

  Склонившись, мы начали читать:

  
  "Дорогой Ваня!

  Так странно писать, зная, что, когда ты прочтешь это, меня не будет в живых. Видишь, и после смерти я не оставляю тебя. Не грусти! Я всегда буду рядом.
  Хочу попросить прощения. Мой дорогой мальчик, извини, что последнее время избегал общаться с тобой. Думаю, после разговора с митрополитом Филаретом ты понимаешь: причина моей скрытности в боязни привлекать к тебе внимание. Боязни, наверное, на грани умственного помешательства. Кажется, за мной следят везде: на винограднике, в церкви - повсюду мне мерещатся уже знакомые страшные лица. Подозреваю, выгляни я ночью в окно - и там увижу их. Так что не сердись! Ты единственный, кого я могу сделать Хранителем тайны о чуде. Поскольку единственный, кому доверяю (кроме отца-настоятеля, конечно). Есть еще Его Высокопреосвященство митрополит Филарет - давний друг отца Тихона. Но, к сожалению, лично с ним я не знаком. Хотя все равно придется его потревожить телефонным звонком. Отец-настоятель пребывает в столь плачевном состоянии духа, что благословил меня поступать исключительно по своему разумению... Посему это наша с тобой миссия, Ваня.

  Письмо это вводное, требует особого сосредоточения. И я осознанно иду на риск, составляя его заранее, в монастыре.

  Сейчас четыре утра...

  Сперва я перескажу, что узнал из письма, отправленного прежнему настоятелю нашего монастыря Софией Да Молин. Ох, Иван, что за девушка! Некоторые люди являют собой столь сильные и цельные натуры, что души их живы и после смерти. София была такой. Итак, представь...
  Середина XVII века. Крит лихорадит: четырехсотлетнему господству венецианцев на острове приходит конец, с моря наступают войска Османской империи. В это время в Ханье (Ла Канея - так она тогда называлась) ко дню рождения единственной дочери Софии знатный синьор Франческо Да Молин хочет заказать ее портрет. Ему советуют молодого художника из почтенной критской семьи, ведущей род от византийских вельмож - прежних владельцев острова. Георгис Скордилис - так зовут юношу. Во время написания портрета молодые люди много общаются: компаньонка Софии, неотлучно присутствующая при сеансах живописи, туговата на ухо и почти все время спит. И художник, и его модель, насколько можно судить, пригожи собой, имеют развитый, глубокий ум. При таких данных их различный образ жизни лишь усиливает взаимный интерес, поскольку дает неиссякаемые темы для разговоров и споров. София выросла в стенах отцовского палаццо, книги - основные ее собеседники. Георгис взрослел средь гор Сфакьи, с детства воспитывался на разговорах о восстаниях против венецианских захватчиков, привык к тяжелому труду в отцовском доме. Но уже успел вкусить самостоятельной жизни вдали от родного очага - был отдан в школу иконописи при монастыре. Итог их встреч очевиден. Они влюбились друг в друга и продолжали искать встреч и после того, как портрет был закончен.

  Вскоре о любви сына к дочери венецианского вельможи узнает отец Георгиса - глава влиятельного критского клана. И во избежание беды отсылает сына в монастырь Мони Одигитрия, где настоятелем служит родственник его матери. Монастырь это известный, находится, как и наш, в горах Астерусии. Только ближе к морю.

  Там Георгис пишет в храме фреску Богоматери. Ее лик - это очередной портрет Софии, любовь к которой не уменьшается в разлуке. Тогда же настоятель Одигитрии посвящает Георгиса в главную тайну монастыря. Вот уже два века здесь хранят свиток папируса со святыми письменами - Евангелие, написанное апостолом Павлом в его бытность на Крите. И еще список с Евангелия на пергаменте, сделанный предположительно в VIII веке, накануне завоевания Крита арабами. Обе рукописи бесчисленное количество раз перепрятывали, отчего они сильно пострадали, от оригинала к тому времени почти ничего не осталось. Подробнее об их содержании, а также то немногое, что известно об их скитании, я расскажу в следующем письме. Ты, возможно, удивишься: зачем монахи скрывали манускрипты от венецианцев - таких же христиан, как они? Но дело в том, что, несмотря на периоды мирного сосуществования коренного населения и подданных Светлейшей, несмотря на расцвет культуры на острове при венецианцах, они были все-таки захватчиками. Насаждали католическую веру на Крите. Запрещали православные книги. А в мирской жизни облагали местных непомерными налогами и полностью отстранили от управления островом. Ты, Ваня, без сомнения, все это знаешь и прекрасно помнишь мой рассказ о восстании критян под предводительством Кантанолеоса против венецианцев. Подавленном с особой жестокостью. Попади Евангелие им в руки, они увезли бы его, сделали достоянием Светлейшей. Но писалось-то Евангелие Павлом на Крите! Монахи хотели сберечь рукопись до тех пор, пока родной остров не обретет свободу.

  Настоятель Одигитрии просит молодого родственника переписать Евангелие. Георгис, как я говорил, был прекрасно образован. И к делу подошел старательно. На сегодняшний день его список - почти полный текст Евангелия от Павла! На страницах он делал пометки, откуда - из оригинала или из списка - взята та или иная строфа (большая часть, конечно, из списка). Закончив, он подписал свой труд: "Исполнено Георгисом Скордилисом. С любовью к Господу и Софии".

  Тем временем турки наступают на остров. И, предчувствуя их скорую победу, настоятель решает укрыть рукописи в тайнике близ монастыря, откуда их перенесли когда-то в Одигитрию (и, забегая вперед, в котором они пролежали до тех пор, пока мы с отцом Тихоном их не нашли). Монах-каменщик делает новый саркофаг - герметичный, насколько это тогда было возможно. К нему Георгис вытачивает несколько дубликатов каменных ключей, поскольку при турках один ключ легко мог сгинуть без вести. Сколько всего было ключей - не знаю, но один из них взялся хранить сам Георгис. И после захоронения саркофага с рукописями наш молодой человек покидает Мони Одигитрию: не в его характере было прятаться за монастырскими стенами в смутное время.
  Он едет в родную Сфакью, оттуда - в Ханью, к любимой. Вскоре они с Софией тайно венчаются в церквушке на полуострове Родопос. И проводят в бухте Диктинна три счастливых дня в полном уединении и в объятиях друг друга.

  Тем временем войска Османской империи вторгаются на Крит. Георгис примыкает к повстанцам, стремящимся не допустить новых захватчиков на родные земли. А София рассказывает отцу о замужестве и умоляет синьора Да Молина простить и принять зятя. Тот соглашается и велит передать Георгису, что готов встретить его в замке Да Молинов в поселении Аликианос, что под Ханьей (помнишь, мы как-то ездили на его развалины?). Обрадованный Георгис едет в замок. Но не один. С собой он везет женщин и детей, спасающихся из захваченных турками поселений. Однако теплая встреча зятя в планы Франческо Да Молина не входила. Венецианец сговорился с турками, что они позволят им с дочерью покинуть павшую Ханью и отплыть в Светлейшую. А взамен он сдаст им смутьяна Георгиса Скордилиса.

  Дальнейшие строки в письме Софии были написаны с особо сильным нажимом. И я, кажется, догадываюсь почему - так ясно вижу через века эту молодую женщину. Она заставляла руку не дрожать и писать твердо.

  В замке, куда Георгис привел искавших защиты жителей, они попали в засаду. Сотворив насилия и зверства, турки убили всех женщин и детей. Георгису перерезали горло. А тело его позже повесили в Ханье на площади. Узнав об этом, София написала настоятелю Нектарию - своему духовнику и крестному отцу. Понимаешь, София была православной. Думаю, сказалось влияние ее матушки, наполовину критянки, настоявшей на крещении дочери в вере предков.

  В письме София рассказала историю своей любви и про переписанное Георгисом Евангелие, оставив четкие указания, где искать рукописи. Написала, что спрятала ключ в надгробии матери. София не хотела рисковать, посылая через весь остров и письмо, и ключ. Оно и понятно: наш монастырь находится на противоположном от Ханьи конце Крита. В те лихие времена вряд ли давала надежную защиту даже охранная грамота, с какой путешествовали гонцы Да Молинов. Грамота эта, подозреваю, была одним из плодов, принесенных предательством синьора Франческо. К сожалению, не единственным.

  Письмо Софии заканчивается так: "Да хранит Вас Бог, отец мой. Другого отца у меня больше нет. Единственное, о чем молюсь, - чтобы Евангелие, труд Георгиса, сохранилось. Мне кажется, вместе с ним - в словах апостола - будем жить и мы. И наша любовь. Я хочу, чтобы меня услышали, отец! А ныне дочь Ваша отправляется на встречу к Господу и Георгису".

  Далее следует приписка, сделанная самим настоятелем Нектарием. В ней он сообщает, что письмо ему доставил гонец из дома синьора Да Молина. Вместе с вестью о кончине молодой госпожи. София вышла на площадь, вооруженная кинжалом. Пыталась снять тело мужа с виселицы и была заколота турками. Настоятель пишет, что попытается уберечь сие послание от полчищ турков, которые вне всяких сомнений скоро заполонят остров. И в завершение просит читающих молиться о живой душе его несчастной крестной дочери.

  Вскоре весь Крит был захвачен Османской империей.

  Письмо же Софии Нектарий схоронил среди хозяйственных записей в подвале одной из пристроек, где турки устроили склад. Расчет оказался очень точным. Почти все, находившееся в самом монастыре, включая иконы и книги, османы сожгли. В одном крыле главного храма ты сам видел обожженные стены и потолок, в память о годах турецкой оккупации мы сознательно их не реставрируем. Так же поступают во многих других церквях и монастырях острова. А в подвал на протяжении столетий турки сбрасывали разную рухлядь, которая, точно покрывало Богородицы, укрыло собой драгоценное письмо.

  Однако скоро уж шесть утра. Сейчас я выйду из кельи. Поставлю в храме две свечки. Одну - за Георгиса и Софию. Вторую - за всех детей, женщин и мужчин, погибших от рук турок. После я заберусь в кузов грузовика отца Арсения, который отправляется сегодня с благословения архимандрита на рынок в Ханью. На парковке перед рынком выберусь из кузова, спрячу это письмо в каменной Библии, откуда еще недавно забирал ключ от тайника. Позвоню Его Высокопреосвященству митрополиту Филарету. После чего на машине, которую просил у тебя через знакомого, развезу по острову все остальные письма с указаниями. На все про все у меня четыре дня, на больший срок мне тревожно покидать отца-настоятеля. Пока только он знает о моих планах и преподнес молитвенное благословение на то. Сам же гложет себя и изводит так, что роскошная борода его уменьшилась втреть. Ранее, забирая ее в горсть, он не мог сомкнуть вкруг нее ладонь, теперь же пропускает ее меж указательным и большим пальцами, точно мышиный хвост...

  Следующее мое письмо отыскать будет несложно. Ты помнишь ущелье неподалеку от нашего монастыря, в которое я звал прогуляться тебя этой весной, когда ты в последний раз навещал меня? Ты еще неважно себя чувствовал и в результате в ущелье не поехал, остался ждать меня в таверне деревни Лендас . Я же ехал прибраться и отслужить литургию в маленькой церквушке Богородицы в том ущелье. Не знаю, есть ли у него название. Оно не особо длинное и среди великого множества критских ущелий не пользуется популярностью: для любителей каньонинга там нет интересных спусков, для любителей прогулок оно не всегда доступно. Уверен, ты помнишь, где оно находится, ведь я подробно объяснял тебе это.

  Церковь Богородицы притулилась в самом его конце. В ней я оставлю ключ к тайнику с Евангелием, сделанный Георгисом Скордилисом. И следующее письмо. Все это ты найдешь в нише за ящиком для пожертвований справа от входа. Просто отодвинь его.

  Ты можешь заночевать в Лендасе, пляж которого тебе так приглянулся. Все-таки это поход на весь день. От Лендаса до ущелья около двух часов на машине. Да по самому ущелью часа четыре туда-обратно. Помни только, что в него ни в коем случае нельзя идти в непогоду! Вначале там утоптанная тропа. Далее тебе встретится небольшое озерцо меж скал, образованное резким понижением дна. Ох, Ваня, какое это красивое место! В сухую погоду его можно перейти вброд - я едва намочил рясу до колен. А вот следом дно ущелья поднимается. Каменистое ложе ручья проступает здесь наружу. Летом оно пересохшее. Но дождь покрывает его спесивым потоком! Ходить по нему тогда в одиночку опасно, можно поскользнуться на камнях. Так что обязательно дождись ясного дня! Перед входом в ущелье есть удобная площадка, где можно оставить машину.
  На этом я заканчиваю. И самое главное. Будь осторожен, мой мальчик! Всегда оборачивайся и приглядывайся к окружающим. По наущению Сандро - так зовут несостоявшегося покупателя монастырских земель (и это почти все, что я о нем знаю) - за монастырем следят два человека, о которых я писал вначале. На следующем листе я как мог нарисовал их портреты.

  Обнимаю тебя. В добрый путь, Господь да просветит тебя!"

  
  После моего кивка Ваня перевернул страницу. С нее смотрели два смуглых лица: отец Тимофей нарочно заштриховал и чуть растушевал карандаш на их физиономиях. У одного был расплющенный нос, у другого - шрам на правой щеке.

  - Ну и рожи, - сквозь зубы произнес Иван.

  Я подняла голову и глубоко вздохнула, выныривая в мир полный хохота и звона бокалов.

  - Ох, Ваня... Как же тяжко было последнее время настоятелю и твоему дяде! Чувствовать себя загнанными в угол в собственном доме. В таком состоянии, ясно, все вокруг вызывают подозрение и кажутся врагами...

  У Вани зазвонил телефон.

  - Угадай, кто это был? - спросил он, нажимая отбой.

  - Судя по разговору, думаю, Георгис? - спросила я и невольно осеклась.

  - Что, подумала про Георгиса Скордилиса из дядиного письма? Ой вэй, мало ли на Крите Йоргосов ! Столько же, сколько Яннисов и Костасов... Да, это он. Договорились, шо завтра мы навестим его в отеле и составим план действий.

  Я подумала, что звонок раздался сразу, едва мы отлипли от письма. Посмотрела по сторонам. Справа и слева горели огни таверн, напротив покачивались белые спицы мачт в гавани. Никто в упор нас не рассматривал, а как еще распознать средь толпы Георгиса, я не знала.

  - Давай позовем Машку, - сказал Ваня.

  - Это еще зачем?

  Маша была нашей общей знакомой, переехавшей на остров примерно в одно время с Иваном.

  - Я помню, что тебя с нее трясет, - усмехнулся он, - но у ней есть три полезных свойства, такие что нам пригодятся. Первое - знакомства по всему острову, особенно среди хозяев отелей и апартов. Второе - она отлично знает за сам остров и все, что касается гор и ущелий. Занимается альпинизмом. Третье - она историк по образованию.

  - Ваня, я тоже знаю за сам остров, - передразнила я его, - не говоря уж о Георгисе, у которого еще и знакомства...

  - Да, я обратил внимание, хлопец тебе глянулся. - Иван закурил, откидываясь на спинку стула. - Ты с него, серденько, прям глаз не сводила.

  - Глянулся, да. Только я его, считай, из-за всех этих фонарей не видела. Пройди он сейчас мимо - не узнаю. Но признайся, отмазал он нас виртуозно... Так зачем тебе Машка?

  Ваня вздохнул:

  - Понимаешь, мне кажется, дядя переоценивает мои знания. И мою память. Например, говорит про восстание против венецианцев, об котором он мне рассказывал.

  - Да, восстание Кантанолеоса.

  - Ну вот. А я не помню ни имени, ни вообще ничего.

  - У тебя будем мы с Георгисом.

  - Но Машка все ж историк, так сподручнее. - И начал набирать номер.

  Как обычно, принимая решение, Ваня ни с кем не советовался и никого не слушал.

  Пока он разговаривал, я надеялась, что Маша откажется. Но уже к концу беседы стало ясно, что желание мое не сбудется. Они условились встретиться возле отеля Георгиса в десять утра.

  - Вот не лень же ей тащиться из Ираклиона, - пробормотала я.

  - Просто ты завидуешь, что у нее сиськи больше.

  В ответ я показала ему средний палец.

  Машин бизнес начался так же, как у большинства женщин из почившего СССР, перебравшихся на Крит, - она вышла замуж. А первыми клиентами стали бывшие соотечественники. Точнее, та их часть, которая желала путешествовать по острову самостоятельно. Для получения шенгенской визы в греческом консульстве Маша за разумные комиссионные делала им подтверждение проживания от отеля, которым владел ее муж. От супруга Маша впоследствии ушла, а виды услуг и контингент клиентов значительно расширила. Теперь у нее было туристическое агентство с приличной отельной базой и экскурсионное бюро.

  Пока мы с Ваней шли по набережной до его таверны, я украдкой оглядывала сидящих за столиками кафе. Вдруг взгляд, устремленный на нас, выдаст Георгиса? Взгляды в основном встречались хмельные и заигрывающие.

  - Так в какое ущелье нам ехать? - спросила я.

  - На юго-востоке. Завтра точнее скажу, - уклончиво ответил Ваня.

  Черт с ним. Хочет скрытничать - пусть. Я вдруг почувствовала весь этот день на своих плечах. Не верилось, что еще утром мы были в бухте, что сегодня разговаривали с митрополитом.

  Заночевать решили в комнате над Ивановой таверной. Скорее, это даже была небольшая квартира. В ней размещался центр управления "аутентичным греческим ресторанчиком" (как называли пользователи сайта Tripadvisor заведение моего друга-одессита в самой туристической части самого популярного города Крита). Помимо компьютера и шкафа с бухгалтерскими документами, тут стояло два дивана. Оживлял пространство балкон над открытой площадкой таверны. Такой маленький, что каждый раз ступая на него я инстинктивно откидывалась назад, ибо казалось, уже лечу через низкие перила к ногам вон того парня, жующего мусаку . В узкий закуток рядом с дверью из комнаты кое-как были втиснуты санузел и совсем уж крохотный кухонный уголок, состоящий из микроволновки и электрической плитки. Именно с этого неширокого во всех своих частях пространства, прокуренного Ваней, Манолисом и их друзьями, сотрясающегося в сезон до пяти утра от музыки и гогота внизу, полного парами жарящегося на кухне мяса и слезами молоденькой соотечественницы-официантки, собирающейся утопиться в гавани из-за несчастной любви к сербскому коллеге, когда-то начался мой Крит. Здесь я прожила несколько дней в свой первый визит на остров.

  Пока Иван о чем-то ожесточенно перешептывался с поджидавшим его Манолисом, я поднялась в почти родную комнату, застелила оба дивана, приняла душ. С ним была хитрость. Как во многих зданиях старого города, горячая вода включалась рубильником из номера. Успеть вымыться надо было за пятнадцать минут, потом струя начинала чахнуть и холодеть.
  Упав в кровать, я вытянулась и моментально уснула.

  Проснулась за полчаса до будильника. Диван напротив был кое-как застелен. Пылинки ныряли в солнечных лучах. Утро доносило через открытый балкон робкие предвестники звуков, которым предстоит заполнить старый город к полудню.

  Я надела водолазку, юбку и туфли. Волосы собрала в низкий узел с прядями по бокам. Спустившись в зал, обнаружила сидящего за барной стойкой Ивана. Он пил кофе, курил и задумчиво разглядывал прохожих в переулке.

  - Привет! Белое и черное, черное и белое, - пробормотал он, глядя на меня.
  Передо мной поставили кофе и вазочку йогурта с медом. Хорошо в таверне у друга: даже новые официанты на завтрак приносят твой любимый комплект.

  Без пяти десять мы поднялись из-за стола. Иван оставил пару евро чаевых, и мы не спеша пошли к отелю, где нас ждал Георгис.

  Западная часть старого города для краткости именуется венецианской, хотя, строго говоря, объединяет бывшие венецианский и еврейский кварталы. Здания тут персикового и охристого цветов, вдоль стен изобилие горшков с бугенвиллиями. Полно круглых окон-иллюминаторов, как в самой Светлейшей, и балконов с коваными львами святого Марка на железных прутьях. Улочки извилисты. В конце одной из них подле узкого терракотового дома нас ждала Маша.
  Эта женщина могла бы стать идеальной героиней американского фильма. Высокая, с золотыми волосами, поджарой фигурой и пышным бюстом. Она была из тех, кому достаточно надеть белую футболку, чтобы мужчины сворачивали ей вслед головы. При этом Маша успешно вела бизнес, занималась дайвингом, альпинизмом и верховой ездой. Наша взаимная нелюбовь постоянно служила Ивану поводом для шуток. Он объяснял ее моей завистью к Машиным размеру груди и росту: я была ниже и тоньше во всех местах. Верил ли Ваня в свои слова на самом деле - не знаю.
  Расцеловав Ивана и кивнув мне, Маша нажала кнопку домофона. Дверной замок щелкнул.

  Консьерж (он же хозяин отеля) был предупрежден о нашем визите.

  - Комната номер четыре, - сказал он. - Проходите, пожалуйста, вас ждут.
  В отелях Ханьи, устроенных в бывших венецианских и турецких домах, обычно немного номеров. В этом их было всего четыре - по одному на этаже. Пока мы поднимались по лестнице, Маша с Иваном быстро перекидывались новостями о делах и знакомых. В том, что при наших общих встречах я чувствовала себя лишней, пусть и кратковременно, но не нужной Ивану, наверное, было куда больше истинных причин моего отношения к Маше.

  Излюбленная тема - дизайн, как обычно, быстро примирила меня с действительностью и оттянула на себя все внимание. Я мысленно пожала руку хозяину и художнику за грамотную реставрацию здания: тяжелая люстра, состаренные панели. Ужасно, когда в таких домах наводят излишний лоск, стелят ламинат и вешают неоновые светильники. Пока я размышляла об этом, поглаживая дубовые перила, мои спутники уже стучали в дверь на четвертом этаже. Им отворили, и я услышала знакомый со вчерашнего вечера голос.

  - Вер, ну ты где, - окликнул Иван. - У нее пунктик на отделке...

  Пунктик... Ну ладно. Подобрав юбку, я быстро миновала последние ступени.

  Дверь была распахнута, и того, кто придерживал ее, я снова не могла рассмотреть. Вот черт! Солнце из окон комнаты ослепляло. Прикрыв ладонью глаза, я улыбнулась в самую сердцевину света и прошла внутрь. Хозяин закрыл дверь.

  - Меня зовут Георгис, приятно видеть вас всех.

  Пока Маша с Иваном представлялись в ответ, я наконец его рассмотрела.

  Был он крепкого телосложения, выше Ивана, темные чуть вьющиеся волосы, короткостриженая борода. Когда пришел мой черед называть имя и он повернул голову, голубой цвет глаз не оставил сомнений, из какого региона он родом.

  - Вы сфакиот? - спросила Маша.

  - Да, - едва заметно улыбнулся он. - Садитесь, пожалуйста. Чай, кофе?

  Ваня и я отказались. Маша, рано выехавшая из Ираклиона, попросила кофе.

  Комната была небольшая. Мы с Иваном сели на диван, Маша - за круглый столик, хозяин - на стул у окна. Поинтересовавшись успехом вчерашних поисков, Георгис попросил Ивана показать портреты бандитского дуэта и перевести письмо. Пока Ваня читал, я смотрела на Георгиса. Возраст его определить было затруднительно. Наверное, чуть старше нас. Твердая складка губ, нос с горбинкой, сдержанность в каждом движении. В нем была мужская жесткая красота. Спохватившись, что, наверное, чересчур откровенно пялюсь на него, отвела взгляд. Маша была куда менее стеснительна, она разглядывала его открыто и с удовольствием, слегка покусывая нижнюю губу.

  Зашумела в турке вода. Маша послала вскинувшему глаза Георгису предупреждающий жест:

  - Не беспокойтесь, слушайте! Я налью.

  И довольно шустро, без лишних движений, словно жила в этой комнате, заварила кофе.

  Ваня дочитал. Георгис молчал.

  - Что скажете? - спросил Иван.

  - Что дело серьезное. И надеюсь, девушки откажутся от участия в нем.

  - Вы прям как сговорились с митрополитом, - усмехнулся Иван.

  - Мы не откажемся, - ярко улыбнулась Маша. - Расскажите лучше, что там с экспертизой? Есть ли результаты?

  - Экспертиза началась, до результатов пока далеко.

  - А сами вы что думаете по поводу находки? - не унималась она. - Может ли это действительно быть новым Евангелием?

  - Трудно сказать... Я пока не видел его. Простите, а почему вы решили участвовать в поисках, могу я спросить?

  Довольная завязавшимся диалогом, Маша встряхнула волосами и откинулась на стуле:

  - Я историк по образованию, прошлое Крита - моя тема. Плюс рассчитываю на пользу для своего бизнеса, если это и впрямь окажется находкой века... Когда об этом можно будет говорить, естественно. - И поглядела на него в упор, словно бросая вызов своей откровенностью.

  Он кивнул.

  - Еще мне хотелось бы взглянуть на письмо Софии Да Молин. Хотя основная реликвия, перекрывающая своим значением все остальное, это, конечно, Евангелие, но письмо Софии тоже уникальный документ. Ведь Крит как центральную точку Средиземного моря с незапамятных времен кто-нибудь да захватывал. Одни завоеватели выбивали с острова других, грабя и разрушая. Потому исторических источников о той или иной эпохе сохранилось мало. В этом смысле история Крита похожа на старое одеяло, на котором ткани меньше, чем дырок. Вот и о периоде венецианского владычества известно немного. Все основные сведения мы знаем из единственной хроники тех времен, дошедшей до нас, - из "Рассказа о разных вещах, случившихся на Крите" Антонио Тривана. Остальная информация - это письма, но большая их часть пылится в архивах венецианских семейств. А церковные записи почти все уничтожены турками. Поэтому вокруг тех лет масса легенд. Например, роман Спириоса Забелиоса "Критская свадьба". В нем София Да Молин - главное действующее лицо. Но выходит она замуж вовсе не за Георгиса, а за сына революционера Кантанолеоса, о котором тебе, Ваня, дядя говорит в письме. Что, конечно, плод авторской фантазии: Кантанолеос и его сын скрывались от венецианских властей, поскольку подняли против них восстание, и ни о каком сватовстве к дочке венецианского вельможи речи быть не могло. Судя по письму Софии, замок Да Молинов в Аликианосе на самом деле был местом страшной резни. Только в романе Зебелиоса ее устраивают не турки, а сами венецианцы на свадьбе Софии. Но, как и в действительности, с подачи отца, Франческо Да Молина... Как все это интересно!

  - Не знал, что тебя так волнует венецианская история Крита, - хмыкнул Ваня.

  - Еще как волнует! Так что, можно сказать, мотивы у меня корыстно-профессиональные, - заключила Маша, послав очаровательную улыбку Георгису.

  - Ясно, спасибо за откровенность. Я здесь, как вы уже знаете, по просьбе митрополита.

  - Со мной, думаю, тоже все понятно, - отозвался Иван.

  Георгис вопросительно посмотрел на меня, и я невольно отвела взгляд.

  - Я хочу помочь Ивану. Он мой друг. Скажите...

  Черт! У меня почти не получалось смотреть ему в глаза. Вспомнив, как это забавляло меня в Маркосе, почувствовала укол совести и раздражение.

  - Вчера вы говорили, что у вас были общие дела с отцом Тихоном. Это правда?

  - Нет, к сожалению, мы не были знакомы. Хотя наша организация ведет благотворительные проекты на Крите. Так что доля истины в этом есть.

  - А Ставрос...ммм...

  - Ксенакис, - с улыбкой закончил Георгис. - Про него - правда. Мы вместе росли и служили. Он шеф полиции нома Ханья.

  - О! Так вы военный? - спросила Маша.

  - В прошлом.

  - Собираетесь стать священником?

  Георгис промолчал. Машу это не смутило - она по-прежнему не сводила с него блестящих глаз.

  - И что, - спросил Ваня, - вам реально пришлось писать вчера показания в полиции?

  - Нет, до этого не дошло.

  - А вы, - задала я последний не дававший мне покоя вопрос, - наблюдали за нами вчера, когда мы читали письмо?

  Искоса взглянула на него. Он смеялся:

  - Вы, наверное, хотели сказать - следил. Да. Это было несложно.

  Я улыбнулась.

  - Зачем? - спросил Иван.

  - Чтобы узнать, не следит ли за вами кто-то, кроме меня. Пока, к счастью, нет. Если вы не против, давайте перейдем к делу. Иван, в письме говорится о следующем тайнике в ущелье. Что это за ущелье?

  Ваня вздохнул:

  - Не помню... Вера, не делай таких глаз! Я знал, что это окажется важной информацией?! Дело было в мае. Я приехал навестить дядю... - Он осекся.

  Это был последний раз, когда Ваня видел его живым, поняла я.

  - Накануне в пятницу мы отмечали именины брата Манолиса. К дяде я приехал часам к десяти утра. Говорить про то, что у меня дикое похмелье, ясно, не стал. Притворился заболевшим и отказался гулять по любым ущельям. В итоге дядя сначала закинул меня в Лендас. Он хотел со смотрителем местной церкви отцом Захарием поговорить за какие-то дела, но тот уехал. Ну и дядя погнал до своего ущелья, а я весь день продрых на пляжном лежаке. Вернулся он поздно вечером, часов в девять-десять. Мы перекусили в таверне и поехали обратно. По дороге я уснул. Проснулся уже в монастыре... Да, Вера, вот представь себе!

  Машка взорвалась хохотом.

  - Как ты до дядиного монастыря-то утром из Ханьи доехал?! - спросила она.

  - Да меня Михалис подбросил...

  Георгис взял с подоконника ноутбук, сел на диван рядом с Иваном и жестом пригласил Машу присоединиться.

  - Давайте поглядим, - сказал он, запуская Google Earth.

  Когда экран заколыхался синим морем и суша стремительно выросла в мониторе, Ваня ткнул в изрезанный бухтами южный берег, показывая Лендас. Георгис задумчиво кивнул:
  - Учитывая время до ущелья на машине, оно не далеко от Лендаса, но и не рядом. Примерно в радиусе тридцати километров. По дорогам, конечно, больше. И в нем есть церковь Богородицы...

  - Два из них, Мезоcфини и Амбас, - Маша показала пальцем на экране, - можно сразу вычеркивать. Они не для прогулок даже в сухую погоду. Мы проходили их с веревками.
  - Отлично, - похвалил Георгис. - Что касается церкви Богородицы... В ущелье Трипити есть скальная церквушка - Панагия Трипити. Правда, само ущелье не особо подходит под описание. По-моему, никакого озерца там нет. Кроме того, ваш дядя пишет про прогулку, а по Трипити можно проехать на машине даже в самой узкой его части.

  - Однако сбрасывать его со счетов не стоит. Мало ли, возможно, отец Тимофей хотел прогуляться, - заметила Маша.

  - И все-таки в письме речь, по-моему, исключительно о пешеходном ущелье, - возразил Георгис. - На месте спрошу у отца Захария, смотрителя деревенской церкви, в каком еще ущелье поблизости есть часовня Богородицы.

  Мы условились встретиться вечером в Лендасе. Первый туда прибывший договаривался о комнатах для остальных. Лучшие шансы оказаться этим первым имела Маша, которая приехала на встречу полностью экипированная. Захватив даже веревку и набор альпинистских карабинов.

  - А вы, Георгис, на чем будете добираться? - спросила она.

  - Заберу свой "вранглер" из дома. После этого сразу в Лендас.

  Нам же с Ваней доставался арьергард. В деревне, судя по всему, мы окажемся к ночи: сперва надо было заехать в Иванову квартиру за его вещами, потом в отель "У самого моря" за моими. А заодно потолковать с Марией и Димитрисом, с которыми расстаемся на неопределенный срок.

  Выйдя от Георгиса, мы с Ваней договорились встретиться через два часа на парковке. Он хотел уладить какое-то дело.
  Гавань и прилегающие к ней улицы уже заполнила разноязыкая толпа, работали магазинчики, зазывали туристов на морские прогулки капитаны катеров. Маша предложила выпить кофе, и мы устроились с видом на маяк.

  Сказав все необходимые слова и повздыхав над Ваниной утратой, она спросила про переезд и отель.

  - Так у вас что же, фактически все из серии "сделай сам"?

  - Фактически да.

  - Занятно будет посмотреть, - усмехнулась она. - Может, и выйдет что со временем.

  Она прекрасно понимала, что ее слова меня задевают. Вытянув скрещенные ноги, она откинулась на спинку стула. Пара немцев по соседству как завороженные следили за ритмичными поднятиями двух округлостей под ее майкой. Маша положила на стол загорелую руку и побарабанила пальцами с алыми ногтями по чашке.

  - Я говорила Ваньке, что включу его отель в наш каталог. Но рассчитывать на большой улов вряд ли стоит: пакетники на южный берег черте куда не попрутся, а заядлых критоманов самодельными занавесками вряд ли завлечешь.

  "Зачем я с ней пошла?" - в который раз за последние двадцать минут подумала я.

  - Да, Маш, все так, - спокойно ответила ей.

  Она быстро на меня взглянула и показала кольцо на левой руке. Витая змейка с изумрудными глазами.

  - Нравится?

  - Красивое.

  - Подруга говорит, что камни в глазах великоваты, но уж если профессиональный дизайнер хвалит... - И Маша очаровательно улыбнулась.

  - Подарок?

  - Да, Алекса. Мы недавно вместе. Совмещать бизнес и постель иногда чертовски приятно. Кстати, о мужиках. Как тебе Георгис?

  - Надежный, - вырвалось у меня, и я поспешила добавить: - В смысле я рада, что он с нами.

  - Шикарный мужик! Жаль, если такой уйдет в монахи. Только мне кажется, он перегибает палку со всей этой слежкой. Вряд ли после смерти настоятеля злодеи будут высовываться. Но мальчикам надо поиграть мускулами, даже если они вскоре намерены спрятать их под рясой.

  Мы допили кофе, и на этом наше общение, к моему облегчению, закончилось. Она пошла к парковке в одну сторону, я - вдоль набережной - в другую. У пирсов качались катера с желтыми рыбачьими сетями, яхты помешивали мачтами облака. Несмотря на мое отношение к Маше, я была примерно того же мнения, что и она, о предстоящем путешествии. Только смерть дяди Ивана мешала мне назвать его увлекательным приключением.

  Спустя пару часов мы отъезжали от Ваниного дома. Каждый раз, оказываясь у него в гостях, я восхищалась чистотой и уютом его холостяцкой квартиры. Система Ивановых ценностей подразумевала наличие двух миров. Дом принадлежал к миру порядка, населенному друзьями и родными. В окружавшую его изгородь колотился, визжа, внешний мир. Черте что в нем творилось. Потому и Ваня не сковывал себя там излишней педантичностью в личных и деловых связях: до обмана не опускался, но и щепетильным не был. Два этих мира не пересекались. В них не могло существовать единых отношений или проблем. Как бы ни злился Ваня в свое время из-за истории с Маркосом, он не мог позволить внешнему хаосу внести разлад в нашу дружбу. Поэтому, как и в детстве, выпустив пар, спешил помириться со мной. И отдельно улаживал конфликт с чужаками (на тот момент они с отцом Маркоса вернулись к планам по открытию бутик-отеля). Я не сомневалась, что, когда придет время, из него получится отличный муж и отец. Пока же успешный, красивый Иван считался одним из самых завидных женихов Крита. И вел умеренно разгульный образ жизни - такой, что не мешал бизнесу. Можно сказать, он даже остепенился по сравнению с первыми годами на острове. Когда, например, пару месяцев встречался с двумя девушками одновременно - в смысле встречался в одной постели. Столь высокая половая активность его быстро вымотала, но все трое сохранили дружеские отношения. Возможно, потому, что быстро разъехались по разным городам: одна дама была из Копенгагена, другая из Питера. Женщины любили Ивана всегда. Но с момента переезда на Крит у него случился всего один серьезный роман. Избранницей стала румынская барышня, устроившаяся официанткой в его таверну на сезон. Была она хороша собой: высокая, черноволосая, с крупными чертами лица. Потом Андреа уехала в Гамбург, где стала моделью. Их с Ваней отношения длились пару лет то с его поездками к ней, то с ее к нему. Закончились феерично: с вовлечением в скандал всех общих знакомых, посыланием друг друга к чертям и дальше, а также Ваниным решением бросить бизнес на острове и уехать в Тай... С тех пор Иван наложил для себя табу на романы со своими служащими.

  Тем временем дорога достигла знакомого перевала и зазмеилась к морю. От вида родных берегов в сизой дымке я едва не расплакалась. А когда на парковку вышла, заслоняя глаза от солнца, Мария, я выбежала из машины и мы крепко обнялись. Тут же появились Димитрис с Яннисом, и я горячо пожалела, что хотя бы на один вечер не останусь с ними, не посижу за столом под тамарисками.

  Походный рюкзак я упаковала быстро. Подумала, чего в нем не хватает, и добавила длинное синее платье. Поразмыслив еще немного, запихнула карандаши и альбом для рисования, в котором заканчивались листы.

  Пока Иван обговаривал с остальными финансово-практическую часть жизни в разлуке, я обошла свои владения. Отель был готов к открытию: мебель в номерах расставлена, сантехника подключена.

  Цель нашей поездки мы завуалировали в округлое "разобраться с делами". Мария с Димитрисом тактично не уточняли.

  Под вечер, когда раскаленное солнце красило шафраном паровозик облаков у горизонта, нас вышли провожать. Земля дышала в ожидании вечерней прохлады.

  Мария обняла меня и прошептала:

  - Береги себя, моя хорошая. Иван, надеюсь, скоро успокоится. Он весь взвинченный, хоть и скрывает это.

  Я, уже привыкшая к ее проницательности, кивнула. Договорившись держать связь, мы уехали.
  
  

  ГЛАВА 2. Второе письмо. Тени сгущаются

  
  В Лендасе справляли праздник. Это стало ясно, едва мы очутились в деревушке. Но сперва наш "джимни" почти три часа закладывал зигзаги по критским дорогам. Стемнело. В свете фар проносились белые городки, жизнь в которых теплилась в тавернах на площадях, да скорбно полоскали ветвями призрачные эвкалипты вдоль обочин.

  Ваня опустил верх у джипа, и прохладный ветер сейчас же запустил пятерню в наши волосы. Внизу, на широкой глади, светились огни кораблей. А у подножья Астерусских гор лежали россыпи света, самой крупной из которых, под боком у темной скалы, и был Лендас. Ориентируясь на координаты, присланные Машей, мы приткнули "джимни" на заставленной джипами и пикапами площадке при въезде в деревню.

  К морю дома спускались террасами. Снизу долетала музыка, усиленная динамиками, смех и крики.

  Узкая лестница вывела нас в центр этого пульсирующего огнями и звуками мира. Открытые площадки двух таверн, одна над другой, образовывали словно две огромные ступени к пляжу. Все их пространство было заставлено столами. Народ кричал, смеялся, пил и перемещался меж тавернами и морем. Ветви тамарисков на пляже украшали святящиеся гирлянды и белые ленты.
  Маша ждала нас на подступах к первой таверне, там, где лестница, ведущая на веранду, сливалась с лестницей к пляжу.

  - Кидайте вещи, - прокричала она, - и выходите. Сегодня все равно никто не спит!

  - По случаю чего пир? - крикнул в ответ Иван.

  - Крестины у сына хозяев наших апартаментов и таверны. Все постояльцы приглашены. Я вас тут где-нить подожду!

  И послала улыбку чернобородому красавцу-великану. Одну ногу в высоком сапоге он поставил на перекладину стула, руки упер в бока и не спускал с Маши адского взора черных глаз. Пират, как есть пират! Только в критской одежде.

  Ваня, чьи день и вечер прошли под звездой бесконечных серпантинов, устало потер лицо и пробормотал:

  - Я б лучше спать.

  Но, кроме меня, его никто не услышал.

  В апартаментах над таверной, помимо нас, остановилась компания трекеров, судя по частоколу из остроконечных палок в холле.

  Номера были чистые, убранство - аскетичное: кровать, тумба поменьше и тумба побольше, для одежды. Пространство душа в крохотном санузле было отделено лишь тонкой занавеской, посему окошко в душевой не закрывалось, иначе бы влага на полу не высыхала. В отеле "У самого моря" ванная комната тоже не радовала роскошью, но все же пара метров вокруг душевого слива была огорожена низким бордюром и сдвигающимися дверцами.

  Побросав рюкзаки на кровати, мы спустились в чад и веселье.

  К нижней террасе от нашей веранды сбегала лестница. Обе таверны принадлежали родственникам и сегодня составляли единое целое. У спинок стульев трепыхались привязанные белые шары. Во главе одного из столов на нашей, верхней, веранде сидели музыканты в черных национальных одеждах. Двое опирали о колени критские лиры, третий играл на длинношеей, с загнутым грифом прянозвучной лютне. Певец то понижал тон голоса, то тянул верхнюю ноту, и отзвуки мантинад, подхваченные микрофоном, как дымок улетали во тьму над морем. Там и сям - в тавернах, на лестницах, на пляже - смеялись, то и дело затягивая песню, компании разогретых ракией мужчин. Редко у кого из них в одежде встречалось хотя бы два цвета: брюки, сапоги-стиваньи, рубашки, жилеты - все было черное. Под стать сарики на головах. Пожилые носили их на манер шапочки с бахромой по краям, молодые скручивали, повязывая лентой. Их наряды были разбавлены достаточно фривольными, учитывая повод, открытыми платьями девушек и оголенными торсами некоторых мужчин. Запрокидывая подбородок, раскинув руки, кто-нибудь из них вдруг проходился в танце, в котором основной узор вычерчивал перекрест ног, туловище при этом оставалось неподвижным.

  Полукружьем вдоль моря светились огни других таверн. Иной раз кто-нибудь с поднятым бокалом спускался из них на пляж, тогда его обнимали и вели в светящееся чрево веранд.

  Крестины проходили сегодня днем в местной церкви, как пояснила Маша, вынырнувшая из оживленной группы молодежи. А на празднике собрались родня и знакомые. По моим прикидкам, не менее ста человек. Время для крестин выбрали исходя из двух свойств октября: теплой погоды и небольшого количества туристов. В середине осени здесь почти все свои, из каких бы стран они при этом ни были, и к невозможности уснуть в такую ночь отнесутся с пониманием.

  Распоряжалась праздником полная женщина с громким голосом.

  - Афина, - показала на нее Маша, - хозяйка апартов и таверны. Мы с ней немного знакомы. Это у ее сына Константиноса крестины. Вон, кстати, и он, - кивнула она на черноглазого парнишку лет трех, одетого на манер взрослых: высокие сапоги, жилетка, с той лишь разницей, что рубашка под ней и сарики на голове у виновника торжества были белыми.

  - Нехорошо получилось, мы без подарка! - огорчилась я.

  - Ваш подарок уже заложен в счет за комнаты, который выше обычного, поскольку включает угощение, - усмехнулась Маша. - Да и вообще, здесь туристов немного даже летом, ну по сравнению с северным побережьем. В основном приезжают сами же критяне, из Ираклиона, на выходные, да иногда трекеры, вроде этих. - Она мотнула подбородком на уже изрядно захмелевшую группу пожилых походников.

  Один из них, обнимавший за плечи подругу, вытянул на соседний стул ноги в высоких горных ботинках.

  - Голландцы, наши соседи по отелю.

  Мы с Иваном улучили момент, когда Афина, уперев руки в толстые бока, окидывала торжество хозяйским взглядом. Подошли, представились, пожелали маленькому Константиносу долгих лет. Кивнув, она тут же закричала девушке, смеющейся в группке молодежи подле певцов:

  - Анна, принеси еще две тарелки и барашка! Эла, эла!

  Маша увела и усадила нас рядом с собой.

  Перед каждым гостем стояли вазочки с медом и стаканы. Посередине стола - кувшины с вином, миски с пестрым хорьятики-салатом и озерцами дзадзыки - божественным союзом йогурта с тертыми чесноком и огурцами.

  К Ивану подошел батюшка. Представился отцом Захарием:

  - Скорблю об иеромонахе Тимофее, почившем о Господе. Радуюсь видеть его племянника с друзьями средь нас!

  Иван встал и склонил голову.

  В компании мужчин, сидящих напротив, я увидела Георгиса. В черной рубахе с закатанными рукавами. Сарики, скрученное жгутом, обхватывало лоб и затылок. Шло оно ему невероятно. Поймав мой взгляд, он кивнул, продолжая слушать, что говорит ему усатый дед. Вскоре к их группе присоединился и отец Захарий.

  - Георгис уже расспросил Захария, - прокричала Маша, так как певцы, выпив воды, вновь ударили по струнам, - нам повезло: в округе всего два ущелья с церковью Богородицы. Одно - это Трипити, о котором говорил Георгис. Отсюда недалеко, километров десять. А другое - подальше, на северо-восток, у заброшенного монастыря.

  Улыбчивая девушка поставила перед нами с Иваном тарелки. В одной дымились, исходя соком, бараньи ребрышки. На другой лежали пластины гравьеры . Я полила их медом и отправила в рот одну за другой. К терпкому вкусу сыра отлично подходило красное молодое вино из кувшина.

  Наша терраса выдавалась над каменной осыпью. Казалось, мы зависли в сияющей капсуле над ночным морем. В свете огней колыхались низкорослые критские пальмы, фикусы и олеандры, а сразу за деревянными подпорками дышала влажная тьма. Иногда на плечах я чувствовала уколы брызг, срываемых расходящимся ветром.

  Вслушиваясь в мантинады, я улыбалась. Не раздражало даже, что Иван, как обычно, с головой ушел в разговор с Машкой о делах.

  Свет померк - это навис над ними, загораживая от ламп, Машин великан. Опершись огромными руками по обе стороны от Марии и тем самым отделив ее от Вани, рыкнул, глядя на него:
  - Как дела, Маша?

  Иван, вынужденно прервавший разговор, смотрел на детину с интересом. Откинувшись и закурив, сказал Маше по-русски:

  - Вы прям живая иллюстрация диснеевского мультика.

  Подавив улыбку, Маша обвила рукой монументальную ручищу кавалера, усадив на стул подле себя. Приобняв нахмурившегося на неясный смысл русских слов ревнивца, она познакомила мужчин. А спустя несколько минут напротив них уже образовалась компания из кумов и друзей пирата. С некоторыми Машка была знакома. У кого-то нашлись общие друзья с Иваном. Я вежливо улыбалась всем сразу и никому в отдельности, на пристальные взгляды не отвечала, сидя на обочине их хмельного круга, от которого так и разлетались смех, брызги ракии и феромоны.

  Рядом послышалась возня. Черноглазая девчушка лет пяти подсадила на соседний со мной стул маленького Константиноса, а потом забралась сама.

  - Ясу! - сказала она, белозубо улыбнулась и моментально опрокинула солонку.

  Прелести вольного, не скованного городом детства: можно бродить допоздна меж смеющихся взрослых, рассыпать соль и не получить за это нагоняй. У меня такая счастливая жизнь случалась только летом, в Ялте. На соли палец сам собой вывел волнистые линии, цилиндрического дельфина над ними, и мальчишку с девчонкой, сидящих на прибрежных камнях.

  Дети захлопали в ладоши, и черноглазая пигалица вновь потянулась за солонкой.
  Смеясь, я подняла голову и встретилась взглядом с Георгисом. Он опустил глаза на рисунок, порассматривал его и, отпив вина, снова поглядел на меня поверх стакана. Молча, без улыбки. Машинально я тоже сделала глоток. Пока взгляды наши пересекались над соляной картинкой, веса в себе я не чувствовала.

  Посиделки закончились далеко за полночь. На пляже крестный Константиноса, толстый адвокат из Ираклиона, вместе с отцом именинника и другими мужчинами затеяли стрелять в воздух из ружей. Пространство гремело, собаки лаяли, парочки целовались.

  Когда пальба закончилась, я помогла женщинам собрать со столов посуду.
  - Эвхаристо , - поблагодарила Афина, завидев меня с подносом, заваленным грязными тарелками и огрызками хлеба.

  - Объедки кидай в тот мешок, - показала она в угол кухни.

  - Это собакам?

  - Что-то псу, что-то рыбам. У нас тут полно рыбаков. Эй, Анна, ну-ка иди сюда! - закричала она.

  - Что стоишь, как коза? - И добавила вполголоса, глядя на парня на скутере рядом с дочерью: - Как влюбленная коза.

  Ночью нагнало дождь. Как выяснилось утром, в горах лило всю неделю. Потому мы решили обождать с исследованием ущелий, учитывая, что прогноз обещал скорое установление привычной для этих мест погоды - сухой и жаркой.

  Георгис повез отца Захария в какую-то отдаленную церквушку в горах, где тот желал прибраться и отслужить службу. Маша с Иваном, завернувшись в куртки и прихватив кувшин вина, устроились на веранде таверны. Сейчас здесь было тихо. Сидела какая-то парочка в углу, да на другом конце террасы - давешние голландцы, мучимые похмельем. Не великана, не его друзей-кумов уже не было, утром они уехали в Ираклион. От брызг и ветра таверну закрыли по периметру полиэтиленовыми рольставнями. Иван подвинул пустой стул к себе поближе и, глядя на меня, с улыбкой похлопал по нему.

  Отказавшись от их с Машей компании, я надела куртку, кроссовки, засунула в рюкзак альбом с карандашами и, зайдя на кухню, попросила у Афины хлеба и воды.

  - Куда это ты собралась?

  - Хочу прогуляться вдоль моря до Лутры .

  - Погоду ты выбрала!

  Она дала мне вчерашнего хлеба, гравьеру и налила в бутылку воды. От денег отказалась взмахом руки.

  По небу ветер гонял облака, но дождь прекратился.

  Прежде чем ступить на тропу, я поглядела на две колонны, оставшиеся от древнеримского храма Асклепия, и византийскую приземистую церквушку. Я никак не могла привыкнуть к греческому будничному соединению древности и повседневности: вот беленая стена жилого дома и бак с водой над ней, а вот, почти вплотную, каменные прямоугольники бывших комнат античного здания. Все вместе - и дом, и археологические раскопки - окружало небрежно организованное пространство, свойственное критским деревням: какие-то шланги, строительный мусор...

  Такое же естественное сращивание античности и современности я наблюдала разве что в Риме.

  Синего в вышине становилось все больше. По тропке над морем я миновала скалу-элефант, похожую на слоненка, опустившего хобот в воду. И уселась на диком берегу. Ветер был свеж и упруг. От скал до края неба лежало Ливийское море. То особенное море, которое не спутаешь ни с одним другим на свете. С цветом воды, заставляющим видевших его только на снимках, подозревать фотографа в чрезмерном увлечении фотошопом. У берега, где подводные камни, оно зеленое, с языками бирюзового, и дальше - яростно синее, бьющее в сердце горизонта.

  В пальцах наливалось знакомое чувство силы и легкости. Это значит - скоро я буду рисовать. Предмет рисунка пока был не ясен.

  Выбравшись на дорогу, я дошла до гавани Лутра. Устроилась в камнях, где лодки целовались с пристанью.

  Соседняя скала походила на морду крокодила, заглядывающего в гавань с соседнего пляжа. Местные говорят, что Клеопатра, будучи близ Лендаса проездом, так очаровалась этими местами, что оставила любимых животных - слона и крокодила - стеречь их до своего возвращения. Тема животного мира вообще популярна в здешних легендах. Вот, например, на западе, откуда я пришла, гора, под которой примостился Лендас, и впрямь напоминает лежащего льва. Ее так и называют - Лев-гора. Давным-давно, когда мир населяли боги и титаны, взрезая воздух, пронеслась по небу золотая колесница - то богиня Рея спешила в Критские горы рожать Зевса. Один из львов, тянувших повозку, упал и окаменел на берегу. Дав название деревне: Leondas по-гречески означает "лев".

  Пока я разглядывала каменных львов и крокодилов, на дороге показались двое. Пожилая женщина вела подростка. Он тяжело опирался на нее, глядя перед собой. Не обращая внимания на меня, она раздела его до трусов, сложила одежду на пирсе и по лестнице одной из лодок помогла спуститься в воду. Мальчик страдал каким-то умственным расстройством. И как обычно в таких случаях, было сложно определить его возраст: может, 15, а может, 20 лет. Тело крупное, словно вздувшееся. На бледном лице выделялись губы - розовые, полные, точно вывернутые наружу. Он напоминал большую рыбу. Из недвижных белесых глаз смотрело время, когда греческие боги еще не родились. Когда не было ни Реи, ни Зевса. Нечто древнее поднималось с глубины и являло мне этого ребенка как доказательство своего существования.

  Когда они ушли, я достала альбом и карандаши.

  На обратном пути, выбираясь на дорогу, я проехалась ступней по не просохшим после ливня камням. Испачкала куртку и джинсы. Хуже, что наступать на левую ногу было больно, и, прохромав пару метров, я позвонила Ивану.

  - Какого лешего тебя вообще понесло в такую погоду? Говорили ж тебе! - раздраженно отозвался главный Хранитель тайны о чуде.

  - Просто хочу сказать, чтобы вы не волновались, если я задержусь, - отозвалась я, готовая нажать отбой.

  - Ага, щас! Обожди...

  В трубке послышалось шуршание, и возле уха оказался голос Георгиса:

  - Вера, добрый день! Вы где?

  - Добрый день! Я в Лутре, возле гавани.

  - Подождите, я сейчас приеду.

  С облегчением я присела на камень. Попутки мне пока не встретилось, а с больной конечностью я бы доковыляла только к ночи. Спустя несколько минут на дороге показался черный "вранглер".

  - Что с ногой? - подходя ко мне, спросил Георгис. - Наступать можете?

  - Могу даже идти. Только небыстро.

  Поддерживая меня под локоть, он помог сесть в машину, и я с удовольствием вытянулась на сиденье.

  - Что вы там делали? - спросил он, глядя на меня в зеркало, когда мы тронулись.

  - Рисовала...

  - Вы художница?

  - Да. Точнее, дизайнер. Спасибо огромное, что приехали! Сама бы я долго добиралась.

  Выехав на открытое пространство, мы угодили в эпицентр заката. Небо и море пылали золотом.

  - Остановите, пожалуйста! - не выдержала я.

  Георгис свернул на обочину.

  Солнце уже готовилось зайти за Лев-гору и едва не шипело там, где соприкасалось с водой. Я проковыляла чуть вверх по склону, морщась от боли. Присев на камень, сказала Георгису, вставшему рядом:

  - Знаете, я тут меньше суток. Но уже готова верить во всех этих львов, слонов и крокодилов. Что будет, проживи я тут год?

  - Вы бы ставили кастрюли на куски мрамора, выкопанные в огороде. И считали бы Зевса таким же кобелем, как дядюшка Костас.

  Я засмеялась.

  - Такое же свойское отношение к истории характерно, например, римлянам, - сказал Георгис, наблюдая за исчезающим за горой солнцем.

  Закусив губу, я взглянула на своего спутника. Занятно, что он тоже вспомнил про Рим. Но спрашивать ни о чем не стала.

  В таверне к нашему возвращению народу прибавилось. Тут сидели несколько мужчин, непременные голландцы со стопками ракии и Маша с Ваней. Оба были в отличном настроении, кувшин с вином они сменили на графин узо. Выходя из машины, я сжала зубы, чтобы не сильно кривиться, наступая на ногу. План был такой: дойти до номера, залезть под горячий душ и после уснуть. А там видно будет.

  - Как нога? - поинтересовался Ваня.

  - Ничего, спасибо.

  - В следующий раз оставайся, мальчик, с нами... - пропел он.

  - ...Будешь нашим королем, - закончила Маша, поднимая стакан и глядя на Георгиса.

  В дверях Георгис коснулся моего локтя:

  - Вера, можно зайти к вам минут через пятнадцать?

  - Да, конечно, я только приму душ. А что такое?

  Не ответив, он ушел к себе в номер.

  Скинув мокрую одежду, я быстро вымылась, едва не повредив и вторую ногу, отбиваясь от липнущей к спине занавески. Надев капри, оглядела пострадавшие места. Лодыжка не сильно, но распухла.

  В дверь постучали. Георгис держал в руке холщевую сумку.

  - Садитесь, - показал он подбородком на кровать, - давайте посмотрим вашу ногу.

  Машинально повинуясь, я села, но потом запротестовала:

  - Ой, не надо, не беспокойтесь! С ней все нормально, просто...

  Не дослушав, он опустился на пол и похлопал себя по колену:

  - Ставьте сюда.

  Чувство неловкости было выбито из мозга фонтаном горячих брызг, когда он взялся за лодыжку.

  - Потерпите чуть-чуть. Надо посмотреть, справимся сами или везти вас в больницу.

  - Вы разве врач?

  - Нет.

  Некто, распределяющий между людьми чувственные ощущения, в этот вечер был особенно щедр ко мне. Едва прошла боль от терзаемых пальцами Георгиса мышц, как он обхватил одной ладонью мою пятку, а другой взял пальцы ног и слегка потянул вверх. Чувства совсем иного рода, гораздо сильнее предыдущих, поднялись из самого нутра. Теплая ладонь сжимала мои пальцы, и мне было трудно дышать.

  - Что, и здесь больно?

  - Нет, - поспешно, боясь разоблачения, я вытянула ступню из его ладони, - но давайте уже что-нибудь сделаем с моей ногой и... все.

  Он кивнул и крепко перебинтовал лодыжку.

  На следующий день совсем распогодилось. За завтраком решили, что Георгис, Иван и Маша съездят на "вранглере" к церкви ущелья Трипити. Я же останусь в отеле: нога еще ныла, кроссовки и куртка не высохли. Никто особо не рассчитывал, что Панагия Трипити - именно та церковь, о которой говорил отец Тимофей. Мы надеялись, что за сегодняшний день тропа в ущелье близ заброшенного монастыря подсохнет. И завтра мы все вместе по ней отправимся.

  Пока их ждала, рисовала акварельки для Афининой таверны. Меня по-прежнему мучило чувство неловкости, что мы явились на крестины без подарка. Предложение мое Афина приняла с радостью, и вскоре о том знали все соседи. Мне даже принесли колченогий мольберт, который кум Афины раскопал у себя в сарае под горой хлама. Выглядела я, конечно, важно, и мне самой было смешно, когда представляла себя со стороны: с забинтованной ногой, вытянутой на соседний стул, пред покосившимся мольбертом. Рисовала красками маленькой Анастасии, младшей Афининой дочки, - девчушки, просыпавшей позавчера соль. Афина ставила на стол рядом то стакан свежевыжатого апельсинового сока, сладкого-пресладкого, какой получается только из критских апельсинов, то маслины, а ближе к вечеру - вино. Деды, сидящие в таверне, поочередно закладывали дугу за моей спиной, ненадолго останавливались и говорили, глядя на рисунок:

  - Орэа! Браво!

  Тут же, с дедами, пили кофе муж Афины Никос и его отец - старый рыбак, правый рукав пиджака которого был пуст и заправлен в карман. Когда я тихонько спросила Афину, почему старик однорук, она коротко ответила:

  - Динамит.

  До недавнего времени этот способ рыбной ловли был распространен по всему Криту.

  Вечером, когда искатели вернулись из Трипити, у меня было две акварели и ни одного чистого листа в альбоме. Картинки вышли немудреные, но Афина велела Никосу завтра же сделать для них рамки. На одной была перевернутая лодка на пляже - мне даже не надо было перемещаться с места, чтобы видеть это воочию, - и рыбак, распутывающий рядом желтые сети. На второй - комната в лунном свете, круглый стол посредине и за окнами белые колонны, увитые плющом.

  - Молодца! - усмехнулся Иван, хлопнув меня по плечу. - Смотри тока, шоб в нашем "У самого моря" точно таких же не было. Как нога?

  - Здорова, эвхаристо. Что с церковью?

  - Не она... И ущелье явно не то - никакого озера меж скал. Мы проехали его целиком, начиная от пляжа.

  Георгис, посмотрев из-за моего плеча на картины, сел рядом, и Афина тут же поставила перед ним чашку с кофе.

  - За вами никто не следил? - спросила я, когда она ушла.

  Он помолчал.

  - Не уверен. Ущелье популярно, и пара машин мимо проехала. На обратном пути, правда, никого за нами не было.

  - Молодые люди, да расслабьтесь вы, - засмеялась Маша, опускаясь на стул между Иваном и Георгисом. - Все окей. Зато какой каньон! В самой узкой части там всего три метра и скалы почти смыкаются над головой. Люблю его! Жаль, Вер, ты рисовала свои картинки, а не поехала с нами.

  Георгис усмехнулся.

  Утром Иван с сомнением поглядел на мою задрапированную джинсами лодыжку и предложил остаться писать картины дальше. Я отказалась: бинт немного сдавливал ногу под кроссовкой, но несмертельно.

  Каждый взял комплект сменной одежды. А также воду, бутерброды и овощи, плюс Афина сунула мне четыре банки фасоли со свининой, которые я переложила в Ванин рюкзак. Мои попытки заплатить вновь отвергла, сославшись на то, что художники всегда брали за работу натурой.

  Выдвинулись в путь сразу после завтрака.

  Мы с Ваней ехали на "джимни", Георгис с Машей - на "вранглере". Машин "ярис" решили не гонять по грунтовкам, оставив в деревне.

  Около часа поднимались до шоссе по серпантину.

  - Деревеньки южного Крита всем хороши. Кроме одного: выбираться из них задолбаешься, - пробормотал Ваня. - В них надо приезжать на несколько дней: сноркать, гулять по ущельям. А не мотаться туда-сюда на машине.

  - Давай я поведу?

  - Сиди уж.

  Спустя пару часов мы достигли входа в ущелье. Утрамбованная площадка рядом со входом служила доброй приметой: о такой же писал отец Тимофей.

  На Машином рюкзаке сбоку болтались альпинистские зажимы. Но всех удивил и заставил замолчать Георгис, когда вынул из багажника и повесил через плечо охотничий карабин.

  - О-о-о, а это зачем? - протянула Маша.

  - У нас не совсем обычный туристический трекинг, Мария, - отозвался Георгис. Закинул за второе плечо рюкзак и зашагал вперед.

  Ваня замыкал шествие.

  Даже сейчас, в октябре, в ущелье было зелено: стайка рожковых деревьев при входе, кустики малотиры. По рыжим слоистым бокам скал карабкались козы - иногда вниз скатывались кусочки известняка, выбитые их копытами, позвякивали колокольца. Мы с Ваней шли небыстро, он - о чем-то задумавшись, я - экономя силы, при быстрой ходьбе нога давала о себе знать. Маша с Георгисом чуть оторвались от нас.

  Впереди послышался шум воды. Тропа поднялась на каменистый пригорок, скалы подступили вплотную. Мария и Георгис остановились, обсуждая недоступное пока нашему с Ваней взору.

  Подойдя к ним, я увидела круто уходящую вниз тропку. Она упиралась в изумрудное озерцо, лежавшее, как в купели, меж отвесных стен, с которых падала вода. Скалы за ним почти смыкались, оставляя яркий, загзагообразный проход в ущелье. Мы любовались озером и радовались ему как главному свидетельству верного пути.

  Все разулись, затолкав обувь в рюкзаки.

  - Подождите, я пойду первым, - сказал Георгис.

  И, подняв над головой рюкзак с карабином, ступил в воду. Шел он медленно, вскоре вода поднялась ему до бедер. Сильные же здесь были ливни, если учесть, что дядя Ивана в мае намочил рясу лишь до колен.

  Дойдя до узкой щели меж скал на том берегу, Георгис обернулся и сделал предупреждающий жест, призывая нас оставаться на месте. Зашел за выступ и через пару минут появился уже без вещей. К нам вернулся вплавь, что было гораздо быстрее. Присев на камень внизу тропы, крикнул:

  - Дно скользкое - камни. Иван, давайте перенесем рюкзаки, а девушкам лучше вплавь.

  Иван кивнул. Наши с ним рюкзаки были небольшие, положив их себе на плечи, он вошел в озерцо. Георгис взял увесистый Машин рюкзак и последовал за ним.

  - Ну что, искупнемся? - задорно крикнула Маша, но быстро отдернула ногу: - Черт, холодная!

  По тропинке я спускалась последней. Краем глаза заметила тень, мелькнувшую сзади, на залитом солнцем пространстве ущелья. Всегда поражалась козам - как они забираются на горные выступы, имея в своем распоряжении лишь гладкие копыта, ну и козлиное упрямство, конечно.

  Вода и впрямь была холодная, но для нывшей лодыжки это послужило облегчением. К тому же, идя по ущелью, я запарилась и чувствовала липкие ручейки подмышками.

  Доплыв до середины озерца и решив, что все равно никто меня пока не видит, поплыла к водопаду. Струи взрывали пенные ямы и осыпались радугой брызг. Нащупав дно под ногами, я встала. Если развести в стороны руки, получалось, что радуга идет от одной моей ладони до другой...

  Я не сразу поняла, что мне кричат. Обернувшись, увидела, что все уже на том берегу - три фигуры в светлом изгибе скал, почти сходящихся вверху. Отсюда казалось, что на меня смотрят инопланетяне. Оттолкнувшись от дна, я плыла, не глядя на ожидающих, чтобы оставить в памяти немного сюрреалистичную картинку. На берегу меня встретил неожиданно злой Машин взгляд и нетерпеливый - Ивана. Это он кричал мне.

  "Мокрые и красивые, хоть одноименное шоу или фотосессию устраивай", - подумала я, глядя на них обоих.

  В сторону третьего спутника я смотреть избегала.

  За узким проходом скалы расступились. По широкому ложу ущелья тек ручей.

  Разделившись направо и налево, мы переоделись за пушистыми, к сожалению, уже отцветшими кустами олеандров. Надев джинсовые капри и белую тунику, я улыбнулась, взглянув на Машу:

  - Хорошо, что ты не водишь по ущельям группы немецких старичков. У половины случился бы инфаркт, увидь они тебя в мокрой футболке.

  В ответ получила хмурый взгляд и презрительный цедеж сквозь зубы:
  - Посмешнее ничего не придумала?

  Не желая ни ругаться, ни вникать в причины ее резкой смены настроения, я вышла из кустов. Купание в холодной воде бодрило и наполняло тело радостью. Мужчины, тоже переодетые, обсуждали, можно ли идти по камням вдоль ручья.

  Как показала практика - можно. Но сложно. Я первая отказалась от этой идеи, поскольку прыгать по ним не могла. Нога болела все сильнее. Вновь скинув кроссовки, я побрела по речушке босиком.

  Вскоре радость покинула меня. Лодыжка от холодной воды немела и при этом каким-то образом все равно продолжала болеть. Правая нога, на которую приходился сейчас почти полный вес тела, устала и подгибалась. Плечи оттягивал рюкзак с мокрой одеждой. Возможно, это та самая карма, про которую говорят, что она есть, и сейчас я расплачивалась за жестокое обращение с Маркосом в дюнах.

  С безнадегой взглянула вперед - метрах в трехстах стояла церквушка у скалы, знаменующей конец ущелья. Как все-таки относительны меры веса и расстояния! Что такое триста метров для меня в обычном состоянии, без перевязанной лодыжки? Сейчас же я тупо думала только о том, чтобы дойти. В виске билась еще какая-то противная мыслишка, но разбираться с ней не хватало сил.

  Это была типичная критская церковь. Белая, с синим крестом над покатой крышей. С засовом на внешней стороне двери: хочешь войти - отодвинул, вышел - задвинул. Окон не было. Внутри - маленький иконостас, круглый подсвечник, наполненный песком, с воткнутыми в него потухшими свечами, небольшая коробка для огарков. Справа от входа - ящик с прорезью, для подаяний. Георгис прикрыл за нами дверь, оставшись снаружи.

  - Посветите! - приказал Иван, и мы с Машей включили фонарики на телефонах.
  Ваня отодвинул ящик. За ним в стене обнаружилась выемка, прикрытая кирпичом, а в ней - уже знакомый сверток: железный пенал, обернутый в полиэтиленовый пакет.

  Выйдя на солнце, Ваня сел на камень рядом с церковной стеной. Мы обступили его полукругом.

  В пенале лежал каменный крест со сточенными краями перекладин. И письмо, обернутое, как и предыдущее, в целлофан.

  Чтобы было понятно Георгису, Иван негромко переводил на греческий:
  
  "Здравствуй, дорогой мой Иван!

  Пишу, сидя на камне меж рожковых деревьев перед входом в ущелье. Я здесь уже час, дабы удостовериться, что никто за мной не идет. Слышу только крики стервятников и стрекот цикад. Но, несмотря на солнечный день, чувствую, как тени сгущаются и окружают меня.

  Здесь, на юге Крита, я видел многое, неподвластное человеческому разуму. Естественное переплетено со сверхъестественным на острове так же прочно, как правда и вымысел в его истории. В Евангелии Павел пишет, что мир и Бог непознаваемы. Но мы можем видеть Его проявления в мире. Иногда они кажутся непонятными, даже пугающими. Но бояться не надо. Поскольку самое главное Его проявление - любовь. Про это он говорил и ранее - в Первом послании к Корфинянам. Позволь, процитирую:

  "Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто".

  В своем Евангелии Павел развивает эту мысль. Любовь он считает универсальной, всеобъемлющей заповедью, в которую умещаются все остальные:

  "Всегда руководствуйся любовью, и все будет сделано правильно", - пишет он.

  Эти слова запомнились не только мне. Ты ведь в курсе, сколько на Крите Агиосов Павлосов? Так вот, неизвестный автор первого списка с Евангелия говорит, что так называли места, где проповедовал апостол или где его ученик, святой Тит, читал Евангелие от Павла. Тут, кстати, думаю, правы те историки, которые полагают, что Павел посетил Крит дважды. Все же в первый раз, когда его везли на суд в Рим, он вряд ли мог проповедовать на острове. А вот во время своего последнего, вольного, путешествия - вполне. Надеюсь, наша находка прольет свет на жизнь апостола.

  Тебе же, Ваня, хочу сказать вот что: если ты таишь в себе гнев, прошу, смири его. Это неверный путь. Даже в малых делах он способен сбить с толку, в больших же приводит к непоправимому. Руководствуйся не раздражением, а любовью. По крайней мере попробуй научить этому свое сердце.

  Что касается судьбы Евангелия и первого списка, то о них известно мало. Оригинал составлен на одном из диалектов древнегреческого. Создатель копии сообщает в постскриптуме, что Евангелие было подписано Павлом. И обозначено, что сотворено здесь, на Крите, но где именно - не указано. Писал ли при этом сам апостол или кто под его диктовку - тоже не известно. Переписчик говорит, что первым хранителем Евангелия был святой Тит - ученик Павла и первый епископ Крита. В Гортине, где был престол Тита, Евангелие изначально прятали от язычников, управлявших островом, - римлян. Первый список, как я уже сообщал, предположительно составлен накануне завоевания Крита арабами в VIII веке. Где скитались оригинал и копия после - не известно. Ясно только, что в Мони Одигитрию манускрипты попали из тайника, расположенного неподалеку от монастыря. Возможно, туда их перевезли непосредственно из Гортины, от нее до тайника всего двадцать с небольшим километров. Или, может, путь рукописей до тайника был куда извилистее и длиннее...

  Знания о тайнике в горах Астерусии рядом с монастырем Мони Одигитрия много веков хранили монахи-отшельники, жившие в окрестных пещерах. Они-то и поведали одному из первых настоятелей Одигитрии о Евангелии.

  Что ж, солнце поднимается, а мне предстоит пройти ущелье туда и обратно. Итак, рассказываю, где искать последние три письма.

  Одно - в заброшенной деревне Арадена, прямо под порогом дома твоего прадеда. Тут мне даже не пришлось ничего придумывать: этот подкоп существовал в семье давно, что в нем только не прятали. В нем будет название места, где находятся рукописи.

  Второе - в Аликианосе, в замке Да Молинов. В том самом, где турки устроили резню и где погиб Георгис Скордилис. Мы как-то ездили с тобой туда - места вокруг красивые. Помнишь, бродя по развалинам замка, ты еще подвернул ногу? Это место ты точно не забудешь. Я отметил его каменной пирамидкой. Там я оставил указание на то, где именно находится тайник с манускриптами. Третье письмо - у Костаса, что держит таверну в Рефимно (и который передал тебе ключи от архива). В нем сказано, как воспользоваться ключом, чтобы открыть тайник, и какой код набрать на контейнере. Признайся, ты не ожидал, что ключ имеет форму креста?

  Возможно, тебе кажется, что я перемудрил с количеством писем. Однако опыт последних недель учит меня быть острожным. Особенно когда я вспоминаю роковую доверчивость отца-настоятеля... Ведь изначально он не сомневался, что Сандро собирается построить небольшой отель для паломников и на доход с него наполнять окружающие земли богоугодными заведениями. По словам Сандро, отец его много занимался благотворительностью. А сам он, насколько я понял, хорошо разбирается в юридических вопросах и прекрасно образован. Они с архимандритом часами могли обсуждать грядущие дела. К сожалению, самого Сандро я не видел. Лишь единожды он приезжал в монастырь - я тогда с братьями работал в поле. Остальные же их беседы проходили непосредственно на месте строительства предполагаемого отеля для паломников. Отец Тихон возвращался ввечеру с горящими воодушевлением глазами и подолом рясы, полным приставших колючек.... Все эти встречи на морском берегу, где ему под шум ветра рисовали облик будущего чертога веры, необыкновенно окрыляли его.

  Когда же он узнал, что за туристического монстра на самом деле готовится вырастить в тех местах Сандро... Ох, Ваня, никогда прежде не видел я своего друга плачущим!
  Береги себя, мой мальчик".

  
  Церковная стена была теплой от жарившего ее весь день солнца. Я привалилась к ней, закрыв глаза. Тело гудело, нога ныла. В голове крутилась одна фраза: "Естественное переплетено со сверхъестественным". Кажется, я пробормотала ее вслух.

  - Что-что? - спросил Георгис.

  Он сидел передо мной на корточках. На синей рубашке две верхние пуговицы расстегнуты, в треугольнике видна смуглая кожа, поросшая темными кучерявыми волосами. "В усталости есть очевидный плюс. Она отключает смущение", - думала я, купаясь в его глазах. Матерь божья, как же в них было хорошо!

  - Простите?

  - Как вы себя чувствуете?

  - Нормально. Спасибо!

  За спиной Георгиса склон, поросший редкими низкорослыми соснами, уходил вверх метров на двадцать. Вот что тревожило меня, когда я тащилась по ручью к церкви.

  - Ох, черт! Как мы будем выбираться? Мы же не пойдем обратно по ущелью?

  При мысли о скользких речных камнях боль пронзила ногу чуть не до кости, а тело налилось тяжестью. Назад тем же путем я не дойду, лучше уж заночую здесь, в церкви.

  Георгис мельком глянул на скалу, снова поймал мой взгляд и сказал:
  - Нет, по ущелью не пойдем. Все устали, так что вернемся по верху. Выберемся с помощью веревки. Не бойтесь, это несложно. Я вам помогу.

  Успокоившись, что никто не собирается гнать меня по речке, я повнимательнее оглядела скалистый склон. Размер ожидаемой катастрофы несколько уменьшился, поскольку сверху бежала узкая тропинка. Правда, она обрывалась метрах в пяти над дном ущелья.

  Георгис отошел к Маше и, глядя на каменистую дорожку, говорил, то округло поводя рукой, то сжимая кулак и дергая воображаемую веревку. Пока они обсуждали путь наверх, я запустила руку в рюкзак и украдкой заглянула в зеркало. Как есть чучело. С растрепанным пучком и прилипшими к шее прядями. Хорошо, что расстраиваться нету сил.

  Тем временем Георгис перекинул через плечо моток альпинистской веревки, прицепил к поясу пару карабинов и, к моему ужасу, стал взбираться по склону, цепляясь за корни деревьев и камни. Единственный человек, не наблюдавший за ним сейчас, был Иван, по-прежнему задумчиво сидевший с письмом в руках.

  Из-под ботинок скалолаза скатывались камни, но он довольно споро добрался до осыпавшегося края тропинки. Перекинув веревку через нависшую над тропой сосну, приладил карабин и скинул Маше. Та прицепила к нему наши с Ваней рюкзаки, и Георгис втащил их наверх. Ваня наконец очнулся и помог с двумя оставшимися рюкзаками. Вытянув последний, Георгис обмотал сосну веревкой, взялся за свободный конец и кивнул Маше. Так же быстро, без лишних слов, она ухватилась за нее и, переступая по склону ловко, как кошка, вскарабкалась на тропинку.

  "Просто идеальная работа", - подумалось мне.

  - Серденько, вставай, твоя очередь, - позвал Иван.

  Отвлекшись на происходящее, я упустила из виду свое участие в нем. Подошла к склону и с сомнением поглядела на веревку.

  - Ну шо ты смотришь на нее, как на вражину?

  - Мне кажется, я делала это последний раз в школе. И получила за то пару.
  - Ты меня рассмеяла! В школе ты делала гораздо более сложное - поднималась по канату, как и все мы. А тут всего ничего - гуляй себе по склону. Тока вверх.

  - Вера! - крикнул Георгис. - Смотрите на меня! Возьмите веревку обеими руками... Так, отлично! Откиньтесь... еще. Да! Теперь старайтесь ставить ноги в углубления над камнями. Давайте!

  Хорошо, что последние месяцы я занималась физическим трудом, а также снорком и ходьбой вверх-вниз по дюне. Плохо, что не делала этого чаще. Где-то на полпути руки начали предательски подрагивать. Выбравшись на тропку, я улыбкой поблагодарила Георгиса и поскорее отвернулась, чтобы никто не заметил, как тяжело я дышу. Перед глазами вновь качнулся печальный образ Маркоса.

  Иван вскарабкался почти так же быстро как Маша, и она одобрительно похлопала его по плечу.

  Когда по тропинке мы вышли на верх горы, меня пошатывало, а в голове мужской хор тянул романс "Вечерний звон".

  Вокруг расстилалось небольшое плато.

  - И что теперь? Бодро по верху назад? А не придется ли делать крюк? - спросила Маша, кивая на горные кряжи за нашими спинами.

  - Не, - отозвался Иван, глядя в планшет, - вон в той стороне - заброшенный монастырь. За ним - дорога. Попросим нас подкинуть до начала ущелья.

  - Ты попутку там можешь прождать до завтрашнего утра, мы в Астерусии!

  - Значит, позвоним и вызовем либо такси, либо кого-нить из нашего Ираклионского офиса. Только здесь связи нет... Ну, на дороге, думаю, появится.

  Из всего сказанного я поняла только, что сейчас мы куда-то пойдем. Мужские голоса похоронно пропели мне в уши: "Бом-м-м, бом-м-м!"

  Просить о передышке не хотелось, чтобы не нарваться на Иваново "я же предлагал тебе остаться!".

  - До дороги два километра. По прямой, - заметил Георгис. - По тропам куда дольше. План хороший, но, может, нам устроить привал и заночевать здесь - вон, где развалины? У меня с собой палатка.

  Повисло молчание. После озера, карабканья по скользким камням и финального подъема по склону усталость чувствовали все.

  Георгис с улыбкой поглядел на Машу:

  - Вот вам и настоящий поход. С костром и звездным небом.

  - И сухой одеждой в рюкзаках на обратном пути, - задумчиво проговорил Иван.
  Георгис кивнул. Маша усмехнулась:

  - Ну окей, палатка так палатка.

  Развалины представляли собой бывший сарай недалеко от края ущелья. Между каменной осыпью одной из стен и почти целой другой Ваня с Георгисом поставили палатку. Иван разжег огонь. Георгис нарезал веток, кинул на пол палатки и раскатал поверх тонкое одеяло. В кустах мы развесили мокрую одежду, не боясь, что ее унесет ветром - вечер стоял ясный и тихий. Маша и я быстро разложили еду. И все уселись вокруг костра. Ни есть, ни разговаривать мне не хотелось: боль в ноге усилилась, ладони саднило, остальных органов я не чувствовала.

  - Хорошо, что в другие места, где дядя оставил нычки, можно доехать на машине, - заметил Ваня.

  - А как интересно он пишет о Павле! - сказала Маша. - Я вот тоже всегда склонялась к той версии, что на Крите апостол был дважды. И после двухлетнего заключения в Риме и оправдания Сенатом отправился в четвертое, оно же последнее, миссионерское путешествие - из Рима на восток. На Крит в том числе. Покидая остров, оставил здесь своего ученика Тита, сделав его первым епископом Крита. С этого момента началась христианская история острова, хотя он и находился еще под управлением Римской империи. И получается, именно во время второго посещения Крита Павел написал Евангелие.

  - Почему такие разнотолки с Павлом? - спросил Иван, хрустя огурцом.

  - Потому что основной источник сведений о его жизни, - ответил Георгис, - это "Деяния святых апостолов". А там сказано только про одно посещение Крита апостолом - когда Павла везли на суд в Рим. Было это в конце осени. Судно бросило якорь в Кали Лименесе - бухте километрах в пятнадцати от Лендаса. Там до сих пор сохранилась пещера, в которой апостол пережидал непогоду. Но для зимовки Кали Лименес не годилась, поскольку не закрыта от зимних штормов. И капитан решил идти на юго-запад Крита, к гавани Финика, что в Сфакье. С этим не сложилось: ветер отбросил корабль в море, и в следующий раз им удалось причалить только к Мальте. Деяния заканчиваются рассказом о жизни Павла в Риме, до которого его в конечном итоге довезли. Но оправдал ли его Сенат или приговорил к казни - не сказано. Потому сведения о дальнейшей судьбе апостола собраны из других источников, в частности из его Посланий. В письме ваш дядя, Иван, цитирует одно из них. Учитывая их, исследователи и сходятся во мнении, что Сенат оправдал Павла и апостол побывал на Крите второй раз.

  - Браво, Георгис! - захлопала в ладоши Маша.

  Поблагодарив улыбкой златокудрого историка и предпринимателя, он заметил:
  - Что люди хранят память о местах, где проповедовал апостол, тоже верно. В Сфакье есть пляж, называется берег Святого Павла. Древняя церковь на нем построена, говорят, как раз на месте проповеди апостола.

  - Наш отель тоже стоит на одном из критских Агиосов Павлосов, - кивнул Ваня.
  Закрутив крышку на термосе с чаем, я поднялась:

  - Ребята, прошу прощения, но я - спать... Всем спокойной ночи!

  В палатке накрылась ветровкой и, подсунув под голову отощавший рюкзак, уже готова была заснуть. Но пространство перед мысленным взором вдруг раздвинулось, зашумели волны, захлопал над головой мокрый парус. И словно с византийской иконы глянул на меня тонкий лик.
  - Так ты апостол Павел, - пробормотала я.

  Старец за столом, ну конечно! Образ его был знаком из цикла лекций по православной иконописи. И как я сразу не узнала того, чье имя носят бухта и дюны? Хотя сколько раз думала: возможно, именно святой покровитель вдохнул в них тот особенный свет, что не поддается расшифровке и проникает там в сердце. Тут же возник еще один вопрос, тревожный: следует ли расценивать ночное явление четырех как предзнаменование? Не хотелось бы. Я вспомнила корявое темное существо и поежилась, подтянув коленки к животу. Но, как ни крути, встреча с ними произошла накануне начала поисков Евангелия... От последующих вопросов самой себе меня избавил сон.

  Проснулась я ночью. За стенками палатки подрагивало пламя костра и потрескивали поленья. Рядом со мной спал, закинув руки за голову, Иван. С другого его бока свернулась калачиком Маша. Подумалось, что оказываться меж двух уснувших женщин Ване не в первой. Покрутила ногой - боль в ней утихла. Прихватив рюкзак, осторожно, чтобы не задеть спящих, вынырнула из палатки. Георгис сидел у костра, читая что-то на экране телефона. Отблески пламени скользили по резкому профилю.

  - Добрый вечер, - поздоровалась я, садясь напротив.

  - Доброй ночи. Как нога?

  Он убрал телефон в карман куртки.

  - Спасибо, она отдохнула, и ей лучше.

  Вытащив из рюкзака расческу, я причесалась и, принимаясь за плетение косы, спросила:

  - Ну как, есть за нами слежка?

  - Есть.

  Ответ был неожиданно краток. Руки мои замерли, зажав пряди волос в кулаках. Я невольно обернулась в кромешную тьму и усилием воли приказала себе оставаться на месте, а не ползти к собеседнику. Взглянув на Георгиса, увидела, что он улыбается, наблюдая за мной.

  - Вы пошутили?

  - Вовсе нет, - ответил он закуривая.

  - Но они... что же... и сейчас?

  - Думаю, да.

  - Откуда?

  Он пожал плечами.

  - Не знаю, возможно, из развалин монастыря. Или с грунтовки, из машины.

  Соображая, что теперь делать и как на такое реагировать, ни к какому выводу я не пришла. Зато разглядела сбоку от Георгиса карабин. Посмотрела на спокойного полуночника и, подумав, спросила:

  - Вы считаете, нападать на нас сейчас не будут?

  - Не будут. Им нужны не письма с загадками, да еще на русском, а рукопись. И они ждут, когда мы их к ней приведем.

  Продолжив плетение, завязала косу резинкой.

  - А где вы их заметили?

  - Сегодня в ущелье пару раз.

  - Мне кажется, у озера я тоже что-то видела, но решила, что коза.

  - Да, у озера первый раз.

  - Вы и лица их рассмотрели?

  Он отрицательно покачал головой.

  - Поэтому вы не хотели возвращаться назад по ущелью? - спросила я.

  - В том числе.

  - Как быстро они нас нашли, - задумчиво проговорила я.

  - Очень быстро... Точно не искали.

  - Что вы имеете в виду?

  Но он промолчал, глядя в огонь.

  - То есть вы сейчас несете вахту? Охраняете нас?

  - Ну, что-то вроде того, - снова улыбнулся он, прислоняясь спиной к стене сарая.

  - Ваня под утро сменит вас.

  - Нет, не надо. Утром мы уже пойдем.

  Я тоже уставилась на пламенеющие трескучие поленья.

  - Зачем этому Сандро так сильно нужно Евангелие? Неужто только для шантажа, как подозревает митрополит?

  - Возможно... Сам думаю - зачем. Но нужно и правда сильно, раз идет на риск, посылая за нами слежку после смерти настоятеля. И главное, откуда он знает про поиски? - пробормотал Георгис.

  Я невольно придвинулась к костру поближе, подальше от опасной тьмы за спиной.
  Мое ерзанье не укрылось от Георгиса, и он сменил тему:

  - Что вы рисовали в гавани, перед тем как подвернуть ногу?

  Достав из рюкзака альбом, передала ему. Глядя на рисунок, он удивленно спросил:
  - Вы слышали эту легенду о морских людях?

  - О ком?!

  - Ну вот же у вас на листе - человек-рыба. Разве нет?

  - Это просто... необычный ребенок. Он напомнил мне рыбу. А что за легенда? Я знаю только про Клеопатру и льва богини Реи.

  - В этих местах жители сразу нескольких деревень любят рассказывать про затонувший город неподалеку от берега. Который якобы ушел под воду еще до того, как Зевс в образе быка привез на Крит Европу. Подводные жители выходят иногда из моря, и тогда у местных женщин рождаются странные дети, которые не умеют говорить. К шестнадцати годам их ноги превращаются в хвосты, руки - в плавники. И они уплывают.

  Георгис протянул рисунок.

  Вспомнились глаза мальчика. Возможно, его безумие в настоящем - результат не стершейся памяти о прошлом.

  - Мне кажется, - ответила я, - за тысячелетия пространство в некоторых местах острова так истончилось, что прошлое очень близко подступает там к поверхности. И взаимодействует с нами.

  Убирая альбом в рюкзак, спросила:

  - А в вашей деревне какие легенды?

  - В основном про турок и венецианцев, которых резали мои земляки, - он подбросил веток в огонь, - и которые резали моих земляков. И которых потом снова резали мои земляки.

  Я кивнула.

  - Ну а у вас на родине о чем рассказывают?

  - В Москве-то? Как в любом большом старом городе полно легенд, баек. Стихов, - улыбнулась я.

  - Никогда их не запоминаю, - улыбнулся он в ответ. - Могу дословно пересказать любой текст. Но не стихи.

  - А я люблю и многие помню. Это удобно: на каждое жизненное событие уже есть написанные строки. Вспомнил их - как с мудрым человеком поговорил.

  - Расскажите какие-нибудь...

  - Ну да, их вы не только не запомните, но еще и не поймете.

  Мы посмеялись. Подумав, прочла по-русски:

  
  - Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
  Я список кораблей прочел до середины:
  Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
  Что над Элладою когда-то поднялся...
  
  Когда закончила, он сказал:

  - Я слышал "Гомер" и "Троя"... Нет?

  - Верно. Это про вашу родину... в какой-то степени.

  Ночь была свежей, где-то кричала птица.

  - Чем вы занимаетесь на острове? - спросил Георгис.

  Я рассказала об отеле.

  Мне хотелось еще посидеть у костра. Напряжение первых минут разговора исчезло. Мысли о невидимой слежке больше не пугали, словно за спиной не было никаких бандитов, а только горы и спящая земля. Но предательская натура дала себя знать:

  - Вы знаете, у меня закрываются глаза... Давайте, пока я еще в сознании, разбужу Ивана сменить вас?

  - Не надо. - От выражения глаз лицо приобрело невиданное мной у него доселе мягкое выражение. - Все равно скоро вставать. Идите спать. Приятных снов.

  - До завтра, - улыбнулась я.

  Засыпая, видела сквозь ресницы рыжие всполохи за стенкой палатки.

  Потом Иван пощекотал меня за ухом:

  - Великий художник, подъем!

  Было семь утра. Самым бодрым выглядел не спавший всю ночь Георгис. Маша с Иваном обзевались за завтраком. Перекусив оставшимся с вечера, мы собрали палатку и пошли в направлении заброшенного монастыря, за которым, судя по карте, вилась дорога.

  Строго и одиноко застыли посреди горного плато монастырские развалины, обнесенные рабицей. Спутники поддались на мои уговоры зайти ненадолго за сетку. Монастырь разрушили турки в отместку за помощь монахов повстанцам. Остались лишь обломок стены да низкие своды келий. Напротив белой церквушки висел на суку колокол. Время здесь было плотное, все в себе, не отзывающееся на современные слова и события.

  Едва мы вышли за калитку, Машка ахнула. Я выглянула из-за ее плеча. Двое мужчин торопливо шли по плато к холмам.

  - Эй! - резко окликнул их Ваня.

  Один обернул к нам смуглое лицо со шрамом.

  - Иван, нет! - быстро проговорил Георгис.

  Ваня коротко выругался. И, прокричав требование остановиться, бросился вперед. Самое невероятное, что на бегу из рюкзака он выдернул пистолет.

  Машка ахнула еще раз и зажала рот рукой.

  Оглушение мое прошло, и я рванулась к Ивану. Не отводя взгляда от троицы впереди, Георгис схватил меня чуть ниже плеча и толкнул на землю, процедив:

  - Лежи!

  Проехавшись скулой по смеси земли и мелкого камня, я на время остановила свое движение.

  И тут раздался выстрел. Громкий и страшный, точно взорвался воздух. Стрелял Ваня. Двое остановились. Тот, что со шрамом, скользящим движением вытянул из-под куртки пистолет с длинным стволом и, кажется даже не целясь, навел на Ивана.

  Хлопок - и Ваня откинулся назад, схватившись за правую руку.

  - За дерево! - крикнул ему Георгис.

  Вскинув карабин, он выстрелил вверх и наставил дуло на незнакомцев.

  Пока не стихло эхо от выстрелов, никто не двигался.

  Потом две фигуры отступили за холм и исчезли. Обернувшись к нам с Машей, Георгис скомандовал:

  - В монастырь!

  И прокричал то же Ване. Помедлив, тот припустился к стенам.

  Маша, все так же зажимающая руками рот, отмерла, лишь когда я увлекла ее за собой. Влетев в калитку, мы трое спрятались за стену церкви. Вскоре к нам присоединился Георгис. Оглядев еще раз поле недавнего боя, он повернулся к нам.

  У Ивана чуть ниже плеча рука сочилась кровью. Пистолет он уже убрал.

  - Ваня, ты что? - прошептала я. И, срываясь на крик, уже не могла остановиться:

- Что ты делаешь?! Зачем ты за ними погнался? Господи, ну дядя же просил тебя убрать раздражение, он же тебе писал!

  - Ты еще, твою мать, этим уродам лекцию про любовь и смирение прочти! - также по-русски заорал в ответ Иван, и лицо его перекосилось от злости. - Ты мне еще нотации читать будешь, идиотка!

  В какой-то момент мне показалось, что он меня ударит. Георгис очутился между нами, крепко взял дернувшегося было Ваню за здоровое плечо:

  - Тихо!

  Я съехала по стене церкви. Тело била мелкая дрожь, шумело в ушах. Весь мир закрывало осознание того, что надвигалось на нас. Так ясно я теперь видела главную цель Ваниных поисков.

  Георгис присел передо мной, слегка коснулся щеки и негромко сказал:

  - Вер, тише... Хорошо? Посмотри на меня.

  Коротко взглянув на него, утерла слезы. Оказывается, все это время я плакала.

Во мне не было ни одной самой малой мысли, способной дать надежду.

  Маша, стоявшая в стороне, молча подошла к Ване. Разорвала рукав рубашки, полила перекисью из походной аптечки, крепко перебинтовала рану. Поблагодарив ее кивком, он с вызовом взглянул на Георгиса. Тот смотрел в планшет.

  Потом, коротко скомандовав нам: "Идемте!", Георгис обошел церковь и зашагал под уклон.

  Когда склон закрыл нас от плато, он показал рукой вниз:

  - Дорога.

  Мы шли по камням, скользили на осыпях, попеременно оглядывались. Спустившись к дороге, услышали звук мотора.

  - Все за деревья, - отдал следующий приказ Георгис. Командовал он привычно, точно снова стал военным.

  На дороге показался пикап, груженный мешками. За рулем сидел усатый мужик в кепке. Завидев голосующего Георгиса, остановился. Оказалось, едет дядька в монастырь Агиос Никитас, что примостился в скалах над морем. Нас с Машей посадили в кабину, Георгис с Иваном забрались в кузов. Водитель попытался завязать разговор, но Маша отвечала односложно, я молчала. И он оставил нас в покое.

  Вскоре началась крученая грунтовка, нас мотало из стороны в сторону. Море то исчезало, то вываливалось из-за скалы. Пикап резко дернулся, затормозил у ворот. Сквозь железные прутья виднелись море и небо. По дорожке мы пошли вниз и вдруг очутились во влажной полутени сада. Вокруг вставали плодовые деревья с белеными стволами. Контраст был разителен, ведь всего минуту назад ты существовал в бескомпромиссном мире обнаженных скал и жгучего солнца.

  Лестница привела в тенистый монастырский дворик с белой скальной церковью, над которой пологом расходился склон, опутанный корнями и лианами. Над входом висела икона святого Никиты - всадник в красных доспехах на красном коне. Навстречу вышел, опираясь на посох, сгорбленный настоятель, и Георгис, почтительно склонив голову, негромко заговорил с ним. Слушая его, батюшка хмурился, и вскоре они скрылись в церкви.

  На краю обрыва была устроена площадка: фонарики, скамейки и столики. Маша что-то тихо говорила Ване. Взглядами с Иваном мы старались не встречаться. Я села через три скамейки от них под огромной оливой с перекрученным толстым стволом. Рядом опустился монах. Протянул стакан воды. Сделав глоток, я почувствовала горечь и, закрыв лицо руками, беззвучно заплакала.

  Утерев глаза, обнаружила, что монах сидит рядом. Поверх черной рясы - православный крест. Волосы длинные, лицо юное. Он молчал. В ветвях шумел ветер, снизу ему вторило море. Постепенно чувство отрешенности сковало меня. Ни думать, ни говорить не хотелось.
  Вскоре Георгис, Иван и еще один монах уехали на монастырском пикапе за машинами на стоянке. Нас с Машей в Лендас вез тот же дядечка, что и сюда. Ехали в молчании, дорога казалась бесконечной.

  Очутившись наконец в таверне, мы сели за столик ждать мужчин.
  Теперь я понимала предмет скрытных разговоров Ивана и Манолиса в Ханье и чем объяснялась мрачность последнего. Ваня просил его достать пистолет.

  - В наших машинах, наверное, жучки? - спросила я, глядя в море. Даже отсюда оно было таким прозрачным, что казалось, можно пересчитать всех рыб, живущих в нем.

   - Ты только догадалась? - усмехнулась Маша. - Разумеется. Вообще, я удивляюсь, зачем Иван тебя взял. Тебе нравится устраивать истерики, чтобы прекрасные сфакиоты успокаивали тебя? Ты только тормозишь нас: идешь творить и подворачиваешь ногу, тебя приходится тащить на веревке из ущелья, не говоря уж о сегодняшнем диком концерте... Ты точно хочешь продолжать поиски?

  Появилась Афина.

  - Афиночка, принеси мне, пожалуйста, вина, - попросила я.

  Взглянув на нас, она ничего спрашивать не стала и ушла в кухню.

  Спустя полчаса Георгис с Иваном вошли в таверну.

  - Девушки, оставьте рюкзаки, прогуляемся на пляж, - сказал Георгис.
  Я прихватила бокал с вином. Спустившись по лестнице, мы встали у самой кромки прибоя. Со стороны казалось, что четверо молодых людей любуются закатом над морем.

  - Сейчас каждый в своем номере перетряхнет рюкзак, - сказал Георгис, - ищем мелкие предметы, которые не должны в них быть. Если кто сомневается, может принести рюкзак мне, оставив себе личные вещи. Я думаю, дело ограничивается исключительно маячками на машинах, но проверить надо.

  - Вы их нашли? Маячки? - спросила Маша.

  Ваня кивнул:

  - Под крыльями. Передают наши координаты в режиме онлайн.

  Помолчав и засунув руки в карманы, Георгис сказал, глядя на тонущий в море пылающий диск:

  - Вы даже не представляете, Иван, насколько плохо то, что вы сделали. Вы не только продемонстрировали им, что мы знаем, кто они, но и вынудили их показать свои намерения.

  - Ну, может, их намерения - просто следить, если бы Ваня на них не кинулся, - возразила Маша.

  - У них нет намерений просто следить, Мария. У них есть пистолеты с глушителями. Ясно, что после обнаружения рукописей они не планировали оставлять нас в живых. И потому извлекать Евангелие в любом случае пришлось бы под прикрытием полиции. Но сегодняшний... случай может вынудить их не дожидаться нахождения Евангелия. Мы теперь для них не просто объекты слежки, а люди, способные их опознать и дать показания. То есть представляющие опасность лично для них. Потому даже приказы хозяина теперь вторичны. Возможно, они решат убрать не сразу всех, а захватить кого-то одного для завершения поисков... Кого-то из девушек, например.

  Ваня быстро взглянул на Георгиса, но ничего не сказал.

  Маша передернула плечами:

  - Звучит паршиво. Как они вообще там очутились сегодня?

  - Следили за нами. Решили посмотреть, что мы делаем в заброшенном монастыре. Надо было дать им спокойно уйти, сделав вид, что не обратили на них внимание, - ответил Георгис.

  - Давайте от маячков хотя бы избавимся, - сказала Маша.

  - Нет, - хором ответили Иван с Георгисом.

  - Не надо, - продолжил Ваня. - Пусть думают, что мы ничего не подозреваем. Мы же пока направимся...

  - В Спили, - закончил Георгис.

  Спили... Какое родное слово. Мы с Марией за столиком кафе, и в багажнике пикапа полно целебных трав. Вечерние огни таверн. Играющие дети. Я быстро отпила вина и закрыла мокрые губы ладонью. Георгис с Иваном как по команде посмотрели на меня.

  Молча развернувшись, я поднялась по лестнице к светящейся таверне, чувствуя спиной взгляды.

  В номере перетрясла рюкзак. Заглянула в косметичку. Никаких посторонних предметов не обнаружилось. И, поставив будильник на семь, легла спать, приказав себе ни о чем не думать.

  Утром, перед отъездом, я зашла попрощаться с хозяйкой. Опершись о плиту красной, со вздувшимися жилами рукой, Афина поглядела на меня. Сказала коротко:

  - Приезжай.

  Я кивнула:

  - Должна же я написать тебе настоящую картину.

  Она усмехнулась.

  Ехали в Спили теми же экипажами, что и в Лендас. Георгис на "вранглере", Маша на "ярисе", мы с Иваном на "джимни".

  За окнами неслись солнце, оливы и море.

  - Останови машину, - попросила я Ивана, едва Машин "ярис" скрылся за поворотом оливковых садов.

  Он съехал на обочину. Кажется, так когда-то уже было. Когда?

  Спрыгнув на землю, я обошла джип и открыла Ванину дверь:

  - Выйди.

  - Вера...

  - Выйди, говорю!

  Он вышел, готовый начать что-то говорить. Но я не дала.

  Размахнувшись, со всей силы отвесила ему пощечину. Попала, потому что он не ожидал. От второй успел увернуться и перехватил мою руку.

  - Так, брейк! Говори словами!

  - Отдай мне пистолет!

  - Нет.

  - Отдай!

  - Вера! - Он схватил меня за плечи. - В-Е-Р-А! Замолчи!

  И затряс так, что казалось, голова моя отвалится.

  Извернувшись, я вцепилась ему в шею и заорала:

  - Твой дядя... умирая... просил тебя! Просил! Что ты делаешь?!

  Он сгреб меня за волосы и резко дернул назад, так, что из глаз брызнули слезы:

  - Не лезь не в свои дела! Поняла?! Я тебя спрашиваю - поняла?!

  От отчаяния и ненависти, владевших мной, я плюнула ему в лицо. Хотя особо было нечем, во рту пересохло.

  Он вытерся рукавом. Отпустил мои волосы и сел за руль.

  Спустя минуту мы снова поехали.

  На стоянке в Спили Георгис и Маша ждали нас подле машин.

  Их взгляды на мою всклокоченную голову и припухшую Иванову щеку были красноречивы.

  Мы поселились в пансионе у Машиной знакомой. И сразу же по приезде Иван отправился к врачу, где ему наложили на рану швы (Ваня сослался на несчастный случай на охоте).
  До вечера я проспала. Когда потянуло вечерней прохладой, душистым табаком и засмеялась под окном какая-то гражданка, я проснулась.

  Смеркалось. Умываясь, оглядела следы, оставшиеся от общения с мужчинами: содранная кожа на правой скуле и вспухший, покрасневший левый висок, откуда был выдран клок волос. Кожу головы вообще сильно саднило. Разбираться с повреждениями, нанесенными пятерней Ивана, сейчас не хотелось, и я свернула волосы в свободный узел на затылке.

  В коридоре хлопнула дверь. Спустя пару минут через раскрытый балкон я увидела, как Ваня по пригорку поднимается к центральной улице.

  Быстро одевшись, я сбежала по лестнице и пошла вслед за ним. Свернув на парковку, он сел в "джимни". Тут меня взяли за плечи, развернули и раздраженно спросили:

  - Черт возьми, вам не сидится в номере?

  - Будущим священникам негоже так выражаться!

  - Так... Вера, в отель, быстро, - промолвил Георгис, глядя на удаляющийся свет фар.

  - Георгис, поехали! Мы его упустим! С вами или без, но я все равно еду.

  Пробормотав сквозь зубы ругательство, он открыл машину. Одной рукой рулил, другой набирал на мобильном номер.

  - Ставрос, - сказал он в трубку, - да, привет, друг. Ты можешь быстро

организовать машину с мигалкой неподалеку от Спили? Есть там кто из ребят? Сейчас скину координаты. Позже объясню... Эндакси! Эвхаристо!

  Увидев припаркованный возле пригорка с оливами "джимни", он встал следом.
  Мы поднялись по тропинке.

  - Блин, вы-то тут откуда? - послышалось из темноты.

  Рядом с дорожкой обнаружился Иван. В опущенной руке он держал пистолет.

  Из-за облаков вышла луна. Во взгляде Георгиса, устремленном на Ваню, мелькнуло сострадание.

  - Вы стреляли когда-нибудь? Не считая вчерашнего? - тихо спросил он.
  Ваня молчал.

  - Тем более в темноте, по движущейся мишени... Первый же ваш выстрел, скорее всего, станет последним.

  - Я, - сказал Ваня, - не очень хочу сейчас это обсуждать. Сам разберусь.
  - А ее тогда зачем втянули? - кивнул в мою сторону Георгис. Он стоял перед ним, держа руки в карманах и широко расставив ноги.

  - Тебя это как касается? - усмехнулся Иван. - Ты вообще ничего не понял, она кричала по-русски.

  - Вы ведете себя как идиот - это я понял.

  Послышался шум двигателя.

  Рядом с нашими машинами остановился джип. Из него вышли двое. В правой руке каждый держал пистолет с длинным узким дулом.

  Георгис показал мне подбородком на кусты у края обрыва. Юркнув туда, я видела, как они с Иваном опустились за камни рядом с дорожкой. Наши преследователи вступили под оливы и стали неразличимы.

  "Какое неудачное место, - невольно подумала я. - Иван свалял дурака".
  В этот момент взвыла вдали сирена. Словно архангел света, озаряя темные склоны всполохами, к нам приближалась полицейская машина.

  Две тени метнулись вниз. Поднявшись из-за камней, Георгис сфотографировал на телефон автомобиль у обочины. Ваня последовал его примеру. Хлопнули дверцы, и страшные люди уехали.

  Мигающая люстра остановилась напротив. Никогда прежде я так не радовалась полиции. Мы спустились.

  Судя по молчанию и скучающему взгляду, несостоявшаяся встреча, если не проняла, то сильно впечатлила Ивана.

  Георгис поговорил с полицейским за рулем. Первым тронулся Ваня, за ним - воющая мигалка.

  Георгис осторожно взял меня за подбородок, повернул влево-вправо.
  - Честное слово, вам больше идет писать картины.

  Глаза его казались почти черными. От пальцев пахло табаком и немного землей. Медленно, точно нехотя, он опустил руку.

  И мы поехали за переливами синего.

  В отеле собрались в маленьком кафе в закутке у хозяйского дома. С трех сторон его огораживали стены. Кроме нас, за столиками никого не было.

  - Мы уходим, - сказал Георгис. - Расходимся. Прямо сейчас. Машины оставляем на стоянке. Встречаемся через три дня в Аликианосе. Согласны, Иван?

  - Согласен, - кивнул Ваня. - Ловим попутки, забираем письма. Кто первый придет в Аликианос, берет письмо из развалин.

  - Кто с кем? - спросила Маша.

  - Вера, я прошу вас пойти со мной в Арадену, - сказал Георгис.

  Я открыла рот, но меня опередил Ваня:

  - И я прошу тебя о том же: иди с Георгисом. Пожалуйста!

  Я внимательно посмотрела на него.

  - Вы обещали митрополиту слушаться меня, - тихо сказал Георгис.

  - Я не могу пойти с тобой против твоей же воли, Ваня. Но пообещай, что ты больше не будешь искать встречи с ними. Иначе, клянусь, я отправлюсь в полицию, и плевать мне на поиски.

  - Обещаю. - Он серьезно смотрел мне в глаза. - Специально - не буду. Наоборот, думаю на ТВ пойти, у Машки есть связи...

  Она кивнула.

  Иван обнял меня за плечи:

  - Прости, ладно? Ну... за это, - и он мельком глянул на мой висок.

  Я обняла его в ответ.

  - Мы с Машкой наведаемся в Рефимно к Костасу, - деловито продолжил Иван, давая понять, что тема взаимных извинений исчерпана. - Сейчас дойдем пешком до Лампини и там, ежели повезет, поймаем попутку. Если нет - время позднее, - забашляем кому-нибудь и попросим довезти.

  - Маша, где встречаемся в Аликианосе? - спросил Георгис.

  Порывшись в телефоне, она нашла небольшие апартаменты посреди поселка.

  На Google maps в планшете Георгиса Иван показал, где находится тайник с письмом в Арадене. Про Аликианос объяснил на словах.

  Договорились, что мобильные и планшеты мы отключаем и созваниваемся только в крайнем случае.

  - Помните главное, - сказал Георгис, - не появляйтесь даже близко с домом или местом работы. Если сведения о наших передвижениях они получают исключительно от маячков на машинах, то, обнаружив нашу пропажу, начнут следить за домами и офисами. Разделятся, наверное, как и мы. Если их всего двое...

  Быстро собрав вещи, через черный ход мы вышли во тьму. Попетляв меж дворов, остановились у белой стены. Ивану с Машей предстояло выйти к главной улице Спили, пересечь ее и проселочной дорогой дошагать до Лампини (идти по главной улице мы избегали, не зная, где обосновались соглядатаи). Мы договорились не называть точки реального назначения, ловя попутки. Так, ребята решили просить подбросить их не до самого Рефимно, а до его пригорода.

  Мы с Иваном снова обнялись и после прощаний разошлись в разные стороны.

  Георгис и я шли дорожкой под горку, на юг. За плечом у него висели рюкзак и зачехленный карабин. Если заменить кроссовки на сапоги, получился бы классический образ охотника.
  
  

  ГЛАВА 3. Третье письмо. Ветер из Африки и перебои с дыханием

  
  По моим представлениям, было часов десять вечера. Когда улочки Спили закончились, идти стало труднее. Тропинки не всегда вели, куда нам было надо: то бежали к оливковой плантации, то к отдельно стоящим хозяйственным постройкам. Потому приходилось сворачивать и пробираться меж камней и пожухшей за лето колючей травы. Места тут были обжитые, и в свете огней вдали мы видели темные силуэты гор.

  Георгис шел впереди. Как он различал дорогу, для меня оставалось загадкой. После того как, чуть уклонившись от задаваемой им траектории, я едва не повредила и правую ногу, провалившись в канаву на обочине, ступать старалась точно за своим спутником. Двигаться приходилось шустро. Георгис остановился лишь раз - когда я упала.

  - Чем быстрее и дальше мы уйдем от Спили, тем лучше, - сказал он, доставая меня из кустов.

  Показалось соседнее поселение Мурне. На его узких белых улочках тускло горели редкие фонари, народу почти не было. В одном дворе под лампой на длинном шнуре мужичок что-то грузил в кузов пикапа. Георгис окликнул его, поздоровался. Оказалось, дядька едет к теще в Плакиас . Договорились, что за небольшую мзду он подкинет туда и нас.

  Я забралась на заднее сиденье и слушала разговор Георгиса с водителем. У них быстро нашлись и общие знакомые, и общие истории: они смеялись над каким-то случаем на свадьбе в деревушке неподалеку отсюда, произошедшим лет тридцать тому назад.

  В окно влетал свежий ветер. Шум двигателя заглушался ором непобедимых цикад. Пикап трясся и подпрыгивал на ухабах. Вскоре я задремала. Сквозь сон слышала веселые куплеты, которые запел наш новый знакомый, и смех Георгиса.

  Проснулась от толчка остановившейся машины. Все вокруг светилось огнями, шумело море. Запись эстрадной песни из одной таверны переплеталась с низким голосом певца из соседней, тянувшего пряный критский мотив в микрофон.

  Человек за рулем с трудом расстался с Георгисом, наотрез отказавшись от денег и велев передавать привет не то Никосу, не то Яннису.

  В отличие от погруженного в сон Спили в курортном Плакиасе царило веселье. Магазинчики работали, столы таверн вдоль моря почти все заняты. Мы сняли два номера в маленьком отеле на окраине и пошли ужинать.

  В таверне было шумно. По веткам гигантских тамарисков гуляли кошки, у моря белыми глыбами застыли гуси. Георгис сильно проголодался. Официант поставил перед ним бараньи ребрышки и графин с узо. Передо мной - кофе и мороженое. Вытянув под столом ноги, я прихлебывала густой напиток, наслаждаясь забытым ощущением праздности. Лодыжка ныла, но не болела.

  - Пока поиски оставляют на вас следов больше, чем на всех остальных вместе взятых, - заметил Георгис.

  - У Вани вообще пулевое ранение...

  - Легкое. Часто вы с Иваном деретесь?

  Внутреннее напряжение, накопившееся во мне за два последних дня, было точно сжатый кулак и требовало разрядки. Поэтому вопрос Георгиса меня не просто рассмешил. Запрокинув голову, я закатилась хохотом так, что кошки едва не посыпались с тамарисков.

  Пока я веселилась, Георгис расправился с одним мясистым ребрышком. Отделив мякоть ножом и вилкой, взял пальцами косточку и откусил блестящий масляный хрящик. Вытер салфеткой губы, налил из графина узо. И, опрокинув стопку залпом, наблюдал за моей буйной радостью. Я даже позавидовала, насколько естественно у него это получается. Обкусывать хрящи и жилки тоже любила, но делала это, только когда никто не видит.

  - Нет, черт возьми, редко, - утирая глаза, сказала я. - Последний раз в детстве.

  - Это особенность русских девушек - часто поминать черта?

  - Это особенность греческих военных - уходить в священники?

  Он улыбнулся.

  - Вы серьезно собираетесь стать священником?

  - Нет... Точнее, пока не решил.

  - А ваш духовный отец, Владыка, что советует?

  - Советует повременить... В этом деле он не может настаивать или, наоборот, отговаривать. Но, скажем так, я знаю, что эта идея ему не нравится.

  - Чем вы занимаетесь, Георгис?

  - Мы помогаем беженцам на Лесбосе. Там есть община... Мы построили им дома, больницу. До этого долго занимался практически тем же самым на Сицилии в организации по делам беженцев при ООН.

  "Хорошо, что сейчас рядом нет Ивана", - подумала я. Взгляды друга на проблему беженцев, а особенно на их размещение на греческих островах, были прямо противоположными.
  - Кстати, именно на Сицилии мы познакомились с митрополитом Филаретом. В смысле он тогда еще не был митрополитом.

  - Мне кажется, он, подобно своему другу, покойному отцу Тихону, обладает очень деятельной натурой.

  - Вы правы, - улыбнулся Георгис. - Думаю, если бы Владыка не избрал духовное поприще, он стал бы полицейским офицером. Ему обязательно надо наводить мир и порядок. Однажды на Сицилии стукнул во время службы ливийского мальчишку кадилом по лбу за то, что тот запускал пальцы в купель.

  Смеясь, я чувствовала, как по позвоночнику бежит холодок. Предчувствие будущей несвободы жило в том, насколько неизменно короток оказывался путь его слов к моему разуму. И сердцу. Это пугало сильнее, чем двое темноликих убийц.

  - О чем вы сейчас подумали? - спросил Георгис. - Вас что-то тревожит?

  - Нет-нет... Вы, наверное, хорошо знаете итальянский?

  - Выучил, да. А как давно вы знакомы с Иваном?

  - С пяти лет. У всех знакомых девочек были лучшие подружки. А у меня - лучший друг.

  В конце ужина Георгис не дал мне заплатить за кофе с мороженым и попросил в будущем к этому не возвращаться. Оплата таверн и гостиниц входила, по его словам, в ту финансовую поддержку, о которой говорил митрополит.

  Около полуночи, когда мы возвращались в отель, веселье на набережной было в самом разгаре: музыку в баре у дороги включили громче, из соседней таверны долетали взрывы хохота хмельной молодежной компании.

  Перед сном я вышла на балкон подышать воздухом. Но желаемого освежения не получила. Атмосфера сжалась в душный комок. Неужели снова принесет дождь? Пальмы под балконом качали длинными листьями, под одной из них в свете фонаря стоял человек. И смотрел на мой балкон. От неожиданности я отскочила к стене. Когда снова выглянула, никого не было. Возможно, он просто зашел под деревья. Понаблюдав еще из тени стены, я призвала себя рассуждать здраво. Во-первых, сразу бежать в соседний номер к Георгису не следовало. Что я скажу? Кто-то стоял под деревьями? То есть к званию истерички и драчуньи прибавлю третье - паникерши. Фу! Во-вторых, в темноте не видно было лица, следовательно, я не знаю, куда он глядел. Поздравив себя со способностью сохранять хладнокровие, я отправилась в душ.

  Одно только перечеркивало все эти логические и самохвальные выкладки: я не смогла выключить ночник, так и спала со светом. Потому что была уверена: смотрел неизвестный именно на мой балкон.

  Утром мы позавтракали в кафе при отеле и отправились в путь. Ветер расходился. Небо затягивало пеленой.

  - Похоже, идет сирокко. Но, судя по прогнозу, пролетит быстро, - сказал Георгис, глядя в телефон.

  Я украдкой оборачивалась. Но ничего подозрительного не заметила: вот черный мотоцикл у обочины, вот хозяйка апартаментов поливает из шланга палисадник.
  На выезде из Плакиаса, отчаянно сигналя, нас нагнал вчерашний попутчик. Он затормозил, подняв клубы пыли, перегнулся через пассажирское сиденье и открыл дверь:
  - Садись, приятель! Почему вы не сказали вчера, куда вам надо?!
  Долю секунды, я видела, Георгис колебался, но затем улыбнулся и кивнул. Дядька хлопнул его по плечу и сказал, что на сей раз едет к куму, но готов подвезти нас туда, куда мы на самом деле хотим.

  - Эндакси, - смеясь, ответил Георгис, - тогда подбрось до Франгокастелло, паракало .

  Я удивленно подняла брови.

  Заброшенная деревня Арадена, где ждало послание, находилась в горах. До нее вел крутой серпантин от прибрежного городка Хора Сфакион - центра легендарного повстанческого региона Сфакья и родины Георгиса. Логичнее было воспользоваться оказией и попросить доброго водителя закинуть двух отличных ребят в Хору Сфакион, а не в Франгокастелло , до которого тут ехать всего ничего. Прекрасный сфакиот (как сказала бы Маша), ясно, осторожничает. Но, черт возьми (как скажет русская девушка), мы не проделали и половины пути. Иван да Марья, конечно, уже добрались до Рефимно и получили записку от Костаса... Интересно, как там Ваня?

  Иногда я посматривала в заднее стекло. Но погони не обнаружила. Позади маячили мотоцикл да пара легковушек.

  Вскоре показались зубчатые стены венецианской крепости Франгокастелло. Вот мы и в Сфакье.

  Мужичок за рулем снова долго прощался с Георгисом. Наконец, развернулся и уехал.

  Проводив его взглядом, мы зашагали по обочине. Дорога бежала вдоль моря, горы отступили. Ветер заметно усилился, пригибая к земле придорожные кусты. На волнах появились барашки.

  - Почему вы не попросили подвезти нас до Хоры Сфакион? - спросила я.

  - Потому что в Хору мы поплывем. Или поедем, если заштормит. Но сами.

  - Тогда, считаю, можно уже рассказать план и мне.

  - Извините! Просто для меня это было очевидно. Это мои родные места, и маршрут был готов моментально. Не сердитесь.

  Я засмеялась:

  - Георгис, да я не сержусь. Я шучу. Рассказывайте!

  - Мы дойдем до дома моего крестного - это в пяти километрах отсюда. Возьмем моторку и на ней доедем до Хоры Сфакион. Там живет мой сводный брат Лукас... Собственно, там живет почти вся моя родня.

  - А чем ваш крестный занимается?

  - Помогает сыну - Луке и его семье. Ловит рыбу и привозит им - у Луки небольшой отель и таверна. Раньше, когда мы были детьми, ими управлял сам крестный.

  - А в Хоре где мы остановимся?

  - В доме моего отца, - коротко ответил он.

  Я искоса на него взглянула, отметив, что он не сказал "в моем доме". И осторожно спросила:

  - Там никто не живет?

  - Иногда... кто-нибудь из родни.

  - А я думала, вы под Ханьей живете.

  - Там дом мамы. Обычно, когда приезжаю на Крит, я останавливаюсь в нем.

  - Почему же при нашей первой встрече вы поселились в отеле?

  - Так быстрее, чем ехать из аэропорта сначала домой, затем опять в Ханью. А главное, мне хотелось встретиться с вами наедине... С вами всеми наедине, я имею в виду. А не в кафе или таверне.

  Небо глядело голубым глазом, затянутым бельмом. Песок сек ноги. В затылке запульсировала боль, в груди - непонятная тревога.

  С тарахтением мимо проехал черный мотоцикл с таким же черным, затянутым в кожу седоком в шлеме. Мне показалось, что звук затих где-то совсем близко, на проселке за пригорком.

  - Георгис. - Я тронула спутника за запястье, и он остановился. - Знаете...

  - Вы про мотоцикл? Он ехал за нами от Плакиаса, да.

  Точно в ответ на его слова, мотоциклист пронесся в обратную сторону. Остановился метрах в пятидесяти от нас. И хотя был к нам спиной, явно наблюдал в зеркало заднего вида.

  - Смотрите на меня, - проговорил Георгис, глядя на слияние моря с горизонтом и не выпуская из поля зрения фигуру на пустынной дороге.

  В груди похолодело.

  - Кажется, я видела его в Плакиасе. Напротив отеля. И еще: кто-то смотрел на мой балкон ночью с улицы.

  - Да что вы? Как вовремя вы этим поделились!

  Взгляд его был что сухостой, клоки которого ветер кидал через дорогу.

  - Я не была уверена... Как теперь быть? Идем к вашему крестному?

  - Нет. Нельзя его впутывать.

  Ветер из Африки штурмовал критский берег. Шквалы обдавали жаром и пригибали к земле. На пригорке у моря виднелось кафенео. Забегаловка, стекляшка. В таких на Крите предлагают лишь кофе, орешки да спиртное. Георгис кивнул на него, и мы боком, отворачиваясь от летящего в глаза песка, перешли дорогу.

  За стойкой обнаружились усатый хозяин и подросток со сросшимися бровями. За круглым столом - деды в черном. Едва мы затворили дверь, мотоцикл рванул с места и исчез за поворотом.

  - Ясас! - поздоровался Георгис.

  - Ясас! - отозвались деды.

  - Ясас! - сказала я.

  - Я-я-я, - лениво ответил хор. Женщин здесь не жаловали.

  Усадив меня за свободный стол, Георгис ушел к стойке, где тихо заговорил с хозяином. Деды пока разглядывали меня.

  Хозяин водрузил на поднос пару чашек кофе и графин с ракией и, удерживая его на одной руке, вторую положил на плечо Георгису:

  - Это сын Янниса Анастакиса!

  Деды приветливо закивали, подняли стопки, подвинулись.

  Георгис склонил голову, представил меня, и нас приняли за общий стол. Теперь, когда я была не какой-то тощей девицей, а спутницей сына самого Янниса Анастакиса, атмосфера заметно потеплела.

  За окнами, наоборот, стало еще неприветливее. Выл ветер. В стекло царапались ветви. Дорога скрылась за пеленой песка.

  В затылке налилось и заныло пуще прежнего.

  - Когда это кончится? - пробормотала я, надавливая на основание черепа.

  - Это сирокко, - ответил дед с такими же голубыми глазами, как у Георгиса. - Может, через час. А может, через двое суток.

  - Вот как раз после такого дня я видел дросулитов! - заметил хозяин, присоединившийся к компании.

  Дросулиты - в переводе с греческого "люди росы" - самые известные привидения Крита. Очевидцы утверждают, что появляются они в мае, в ясную погоду на рассвете (отсюда и название). Черные всадники движутся из Франгокастелло - то души убитых сфакиотов, осажденных в крепости турками во время восстания за независимость Крита.

  - Расскажите, пожалуйста! - попросила я.

  В сотый раз хозяин рассказывал эту историю. В сотый раз деды ее слушали. В сотый раз за окнами поднимался желтый ветер.

  - Я был мальчонкой. Однажды, в конце мая, с юга пришел сирокко. Два дня мы с отцом не могли выйти в море. А на третий наступила тишина. И берег стал как древняя Эллада - усеянный кусками канатов и амфор, поднятых бурей с глубин. Небо было, - усач взглянул на просвет через стопку с ракией, - что Божий напиток. Наверное, тем майским утром разные времена соединились воедино. Напротив крепости мы с отцом ловили кефаль. Вдруг воздух вздыбился... - Он тяжко глянул в окно. - И от стен поскакали они. Черные всадники. Взрезая воды, неслись на нас. Барабанные перепонки рвались от вибрации. Отец, закрываясь руками, выронил перемет, а я упал на дно лодки. У борта всадники взорвались брызгами. И время исчезло. Я очнулся, когда отец тряс меня за плечи. Был примерно полдень. Нашу лодку отнесло далеко от берега.

  Помолчали.

  Пространство за окнами стало почти оранжевым - солнце пыталось пробиться сквозь густую пыль.

  Тихо-тихо вначале долетел звук. И, убыстряясь, перешел в отчетливый цокот копыт. На нас со стороны невидимого за изгибами дороги Франгокастелло неслись всадники.

  Я вцепилась в запястье Георгиса.

  Сначала в пелене ничего не было видно. Но вот, прорывая ее, появилась лошадиная голова, кося безумным глазом. За ней - вторая. Кавалькада людей в развевающихся одеждах пронеслась мимо.

  - Матерь Божья! - пробормотала я.

  - О как! - заметил голубоглазый дед и опрокинул в себя стопку.

  Послышался рокот моторов. В пыльной взвеси заметался свет фар. К рыку мотоцикла примешивалось гудение автомобильных двигателей. Я зажала рот руками.

  - Отец, можно тебя? - быстро обратился Георгис к хозяину.

  Отведя его на середину зала, он что-то проговорил, кивнул на меня и, сняв ружье с плеча, сделал было движение к выходу.

  - Еще чего?! - гаркнул старец, неожиданно сильным рывком останавливая Георгиса.
  Миг - и старик оказался у стойки с карабином в руках. Я даже не поняла, откуда он его достал.

  - Эй, Никос, хватай ружье!

  Голубоглазый стянул со стены ствол, висевший, казалось, для антуража. Хозяин перекину ему пачку патронов.

  Третий дед поднялся из-за стола, вытаскивая из необъятных брюк револьвер.
  - Ты - под стойку! - бодро скомандовал бровастому внуку хозяин.

  Парень пригнулся и, невидимый деду, вынырнул из-за другого ее конца, сжимая в руке нож.

  Георгис передернул затвор.

  Остальные деды встали по бокам стрелков.

  Я застыла. Передо мной было то, чего не видел никто из туристов в пузатых автобусах и никто из гидов, говорящих в них заученный текст. Я видела сейчас настоящую Сфакью, чья история породила не только легенды, но и вполне определенный генетический психотип.

  - Вера, - не поворачивая головы, сказал Георгис, - в шкаф!

  За стойкой стоял облезлый шкаф, полки в котором были только наверху.

  Шмыгнув в него, я прикрыла дверцу, оставив щелку.

  Рев моторов окружил нас, казалось, со всех сторон. Послышались выстрелы.

  Мужчины единым движением вскинули стволы.

  Дверь распахнулась. На порог шагнул мотоциклист, стягивающий шлем.

  И выронил его из рук, узрев ощерившиеся ружья.

  Рядом возникла черноволосая девица. Кажется, где-то я ее видела.

  - Маркос, что это?!

  Я задохнулась от удивления в своем шкафу. Это и правда был Маркос.

  Следом за ними просачивались в зал молодые люди, наталкиваясь друг на друга при виде нацеленных на них дул. Очевидно, разошедшийся ветер согнал их с нудистского пляжа близ Франгокастелло: волосы у всех были мокрые, под девичьими топиками колыхались ничем не сдерживаемые груди. Компания была интернациональная: темные головы греков разбавляли светлые - немецкие и скандинавские. Только лоск загорелой кожи, веселая уверенность в глазах и небольшие яркие машинки выдавали их общее на всех свойство - благополучие.

  Хозяин кивнул на Маркоса:

  - Знаю его. Это сын Стэлиоса из Рефимно.

  - А это - молодой Танакис, - указал подбородком на дверь голубоглазый Никос.

  - Ты стрелял-то? - спросил он.

  Молодой Танакис кивнул.

  - Я в воздух... Простите, - смущенно пробормотал он, сделав не совсем верный вывод о причине вооружения сфакиотов.

  Оборонявшиеся в ответ взорвались хохотом и опустили ружья.

  Выбравшись из шкафа, я уставилась на Маркоса:

  - А ты почему тут?!

  Коротко обернувшись, Георгис спросил:

  - Вы знакомы?

  - Да, но не виделись пару месяцев.

  - И правда, Маркос, любовь моя, зачем ты здесь? - по-английски проговорила черноволосая.

  - Вы следили за нами? - спросил его Георгис.

  В центре всеобщего внимания Маркос быстро пришел в себя.

  Он сел за стол и, закинув ногу за ногу, ответил всем нам троим сразу:

  - Просто проезжал мимо. Здесь варят отличный кофе.

  - Проезжали? Три раза? - усмехнулся Георгис.

  - Я часто бываю в этих местах. Это моя родина.

  Проследив взгляд Георгиса, Маркос нахмурился. В окне виднелся его мотоцикл. А на нем - нашлепка известного критского рент-кара.

  - Моя машина барахлит, - буркнул он, мельком глянул на меня и покраснел.

  Я аж присвистнула. Слежка, смена транспорта и подсунутая мне под нос подруга как основное доказательство удачи в личной жизни и равнодушия к белобрысой мерзавке. Ай да Маркос! Как и прежде, бездна энергии и свободного времени.

  Подруга тем временем не сводила с меня яростных глаз.

  - Маркос, я тебя спрашиваю: зачем мы здесь? - хрипло вопросила она.

  До меня долетал слабый запах спиртного, исходивший от нее.

  - Кофе выпить. Моника, это - Вера... дизайнер. Вера, это - Моника, она из Италии, - представил нас Маркос.

  Золотая молодежь у стены и сфакиоты у барной стойки являли собой два лагеря, разделенных невидимой чертой. У этой границы посреди зала, точно переговорщики, находились с одной стороны Маркос с опирающейся на его плечо Моникой, с другой - мы с Георгисом.

  Хозяин, который убрал карабин так же незаметно, как прежде вынул, кивнул внуку, и тот поставил перед Маркосом чашку с кофе.

  Неожиданно Моника хлопнула в ладоши. Я вздрогнула. Низким, полным голосом она запела "Мамбо италиано". Когда хмельная дева раскинула руки, туника расправилась как крылья летучей мыши и стало очевидно доселе лишь угадываемое: белья на ней не было. Она раскачивала бедрами, то касаясь колен Маркоса своими, то поворачиваясь к нам. И тогда меж полосок легкой одежки проступали темные фасолины сосков, налитая грудь, а снизу - темный треугольник волос.

  Георгис отошел к стойке, я следом за ним.

  - В курятнике-то наоборот - петух пляшет перед курочкой, - заметил один из дедов, которым больше никто не заслонял вид на откровенную Монику.

  - Тут петух тоже пляшет, - негромко ответил хозяин, вешая ружье на стену.

  И, весело переглянувшись с Георгисом, добавил:

  - Только перед другой курочкой.

  Улыбаясь, Георгис зачехлил карабин. Кажется, вместе с ним исчезли напряженность и колючесть в его глазах.

  Моника, войдя во вкус, прищелкивала в такт пальцами над головой. Озорно подергивала край туники над круглыми коленками. Тяжелые груди раскачивались и подпрыгивали.

  Деды у стойки покуривали трубки. Никос пояснил внуку хозяина:

  - Чем дороже у туристки машина, тем прозрачнее у ней платье.

  Поняв, о ком речь, плясунья резко остановилась перед хозяйским внуком. Выудила из пачки на столе сигарету и уставилась на него шальными глазами. Он тут же щелкнул зажигалкой.

Поразительно все же, с какой скоростью здесь меняли ружья на чашки кофе, а ножи на зажигалки!

  - Благодарю. Ты местный? - спросила она по-английски, поведя плечами.

  Полные груди, обтянутые прозрачной тканью, уставились на парня.

  - Да, мэм! - вежливо ответил тот, стойко не опуская глаз ниже ее лица.

  С улыбкой она легонько выпустила дым ему в лоб. Не шелохнувшись, он заметил на вполне сносном английском:

  - Что интересно, мэм, места у нас исторические!

  Георгис беззвучно рассмеялся.

  Хозяин, тоже смеясь, позвал внука за стойку.

  Хищница погасила пожар очей и опустилась на стул рядом с Маркосом. Складки опали, скрыв ее наготу.

  Обняв подругу за плечи и поцеловав в разгоряченный влажный висок, Маркос отхлебнул кофе и вернул мне вопрос:

  - Вера, ну а ты здесь какими судьбами?

  - Мы едем на похороны, - выпалила я.

  Стало тихо.

  "Вот черт, - подумалось запоздало, - а если захотят знать к кому?"

  - К кому? - спросил хозяин.

  Обернувшись, Георгис негромко назвал имя. Я вспомнила, что слышала его вчера сквозь сон по пути в Плакиас, когда водитель рассказывал последние новости: кто родился, женился и скончался.

  Тут заговорили все разом. Деды - обсуждая покойного, молодежь - планы на вечер. Попросить кофе больше никто не решился.

  - Спросите Маркоса, не он ли стерег вас вечером в пальмах, - негромко проговорил Георгис.

  - Как?! С ним же Тинто Брасс на выезде...

  Погасив усмешку в бороде, Георгис шагнул к эпатажнице:

  - Scusi, Signora, Lei è di Napoli?

  Она откинула голову, точно подставляя ему шею. И приглашающе повела рукой. Грудь ее едва не касалась опустившегося на соседний стул Георгиса. Противная девка!

  Пока они говорили по-итальянски, я села за Маркосом.

  - Маркос, - ласково позвала я, обдавая его ухо дыханием, - ты вчера стоял у меня под балконом?

  Он обернулся. В глазах боролись желание соврать и надежда. Гореть мне в аду, я сделала олений взгляд и приоткрыла губы.

  - Я...

  - А зачем?

  - Увидел тебя в Плакиасе... Ты так весело смеялась. Хотел посмотреть, что ты будешь делать дальше.

  Вот почему его спутница показалась мне знакомой: я мельком видела ее в соседней таверне.

  - Кто это? - в свою очередь тихо спросил он, кивая на Георгиса.

  Тот сидел вполоборота, слушая хрипловатую речь, сопровождаемую замедленными, но, надо признать, изящными взмахами, черт ее дери, аппетитной руки - Тициан любил рисовать такие своим Венерам и Мариям Магдалинам.

  - Это... друг Ивана. А она - правда, из Неаполя?

  - Да, твой друг... - Маркос усмехнулся, - точнее, друг Ивана все верно понял. У нее характерное произношение.

  Георгис обернулся. Я моргнула. Вежливо попрощавшись с просвечивающейся красавицей, он вернулся на половину сфакиотов.

  - Пойду, пока твоя Софи Лорен не вылила на меня остатки кофе, - прошептала я.

  На пару секунд Маркос, подавшись вперед, приклеился взглядом к моим зрачкам. Но сник плечами, отвернулся и кивнул.

  Его друзья, определившись с местом предстоящего веселья, с хохотом выкатились на улицу. У выхода Маркос обернулся, попрощался с дедами и помахал рукой мне. Моника послала воздушные поцелуи Георгису и хозяйскому внуку. Захлопали дверцы, и рев моторов стих вдали.

  - Чего только не надует ветром, - философски заметил один из дедов.

  Засмеявшись, все чокнулись ракией. Георгис протянул мне свою стопку, наливать женщинам здесь было не принято.

  - Ну что? - негромко спросил он.

  - Да, это был Маркос, - делая глоток, отозвалась я.

  Шторм утихал. Деревья перестали рваться внутрь кафенео, и атмосфера очистилась от желтизны. Точно привлеченный юностью и беззаботностью недавно покинувшей нас компании, сирокко умчался вслед за ней на север.

  Затылок постепенно отпускало.

  Уходя, Георгис хлопнул по плечу чернобрового внука и слегка поклонился дедам, поблагодарив их. Я прижала руку к груди и склонила голову.

  В небе африканский ветер разметал на прощание облака, как пух из разорванной подушки. От ходьбы и свежего воздуха боль в голове совсем прошла. Только где-то внутри еще ворочалась непонятная тоска. Как напоминание о пережитом страхе, решила я.

  - А что за кавалькаду мы видели?

  - Здесь рядом конюшни. Лошадей напугало сирокко и поднятая пыль. Видели, как они неслись? А судя по скудности одежд всадников, они вполне могут быть друзьями вашего поклонника, - улыбаясь, закончил Георгис.

  По пути к дому крестного я быстро пересказала недолгую историю нашего с Маркосом знакомства.

  - Вы его подозреваете? - спросила я.

  Георгис усмехнулся:

  - Явившегося на арендованном мотоцикле во главе детсада? Скорее, нет.
  Свернув с шоссе к морю, мы подошли к белому домику. Войдя в ворота, Георгис прокричал:

  - Нонэ, ясу!

  Дверь распахнулась, и на пороге появился дед с щеткой седых усов, в кепке, сдвинутой на ухо. Левое веко было сильно опущено, закрывая почти весь глаз.

  - Йорго, дорогой! - закричал он.

  Не выпуская крестника из объятий, старик взглянул на меня:

  - А ну, дай ее рассмотреть!

  У него были широкие плечи моряка и сухие, тонкие руки старика. Единственный видимый глаз горел жизнью и задором.

  - Хм... Да, иногда у нас тут появляются белокурые создания. И потом по берегу бегают белобрысые ребятишки!

  - Что, нонэ, молодость вспомнил? - усмехнулся Георгис.

  - А я ее забывал? Ну-ка, пойдем со мной, будем обедать!

  Есть нам не хотелось, но нас не отпустили без кофе. Пили его за столиком под вьющимся виноградом и свисающей длинной, амфоровидной тыквой.

  - Так ты из России? Это хорошо. Греки и русские - братья. По вере. А это самое крепкое родство. Потому вы наших детей и женщин от турок спасали.

  На голое тело у него был надет жилет со множеством карманов. Наверное, рыбаки всего мира носят такие, у моего деда был похожий.

  Ладонью крестный то и дело похлопывал руку Георгиса. Проследив мой взгляд в сторону дощатого забора и круглого стола с покосившимся табуретом, кивнул:

  - Мое обычное место, когда я тут. Сижу, пью кофе, смотрю на море.

  Каменистый пляж начинался сразу за гравийной дорогой.

  - Вера как-то особенно расписывает стулья. Попробуй найти к ней подход, может, и тебе посчастливится, - закуривая, сказал Георгис.

  - Ну уж - особенно... Просто пишу на них мантинады, - пробормотала я.

  Встретив их удивленные взгляды, пояснила.

  - Прочтите хотя бы одну! - потребовал Георгис.

  Продекламировала самую первую из сочиненных:

  
  Пучеглазые рыбы знают мою тайну,
  Осьминог бормочет о ней с креветками,
  И только ты, упрямый сфакийский рыбак,
  Еще ничего не знаешь.
  
  Испугавшись, что звучит она в данных обстоятельствах двусмысленно, поведала им еще одну.

  - Сама?! - удивился крестный.

  - Ну, с помощью коллеги... Марии. Она редактировала.

  - Э, главное, кто писал, - усмехнулся крестный. - Ну-ка, скажи еще ту, про сфакийского рыбака.

  Видно было, что отпускать нас ему не хочется. Но, просидев час, мы засобирались.

  На пляже, где лодки клевали носами берег, крестный поставил канистру с топливом в белую моторку.

  - Ну, береги девушку, - сказал он Георгису на прощание. И тот вместо ответа обнял его.

  Пока Георгис разматывал канат, крестный сказал мне:

  - Он, знаешь, упрямый, конечно...

  - Нонэ, да уймись ты уже! - закричал стоящий по колено в воде Георгис.

  В закатанных джинсах, загорелый - его и впрямь можно было принять сейчас за сфакийского рыбака.

  Мы еще долго видели на берегу человека, провожающего нас взглядом из-под ладони. И мне жаль было с ним расставаться.

  Вдоль по берегу замелькали каменистые бухты. За ними встали над водой белые домики, и рукав пирса заслонил порт. Чуть прищурившись, Георгис смотрел на приближающийся городок.

  На причале ждал человек, не сводящий глаз с лодки. Чем ближе подходила моторка, тем больше он становился. И в результате оказался просто огромным. Когда Георгис заглушил двигатель, великан поймал канат, помог пришвартоваться. Лицо у него заросло черной бородой, сквозь которую сейчас сверкали зубы. Кажется, Георгис даже не успел ступить на пристань, как огроменный дядька схватил и почти вытащил его из моторки:

  - Йорго, адерфе !

  И далеко не маленький Георгис почти скрылся в складках клетчатой рубашки навыпуск и огромных ручищах. По серии коротких шутливых подзатыльников и захвату плеч и без слов было ясно, что передо мной два брата, хоть и сводных.

  - Вера, это Лукас. Лука, это Вера, - выныривая из-под братского локтя размером с дыню, представил Георгис.

  Отстранив брата, но так же, как ранее крестный, не выпуская его из объятий, малыш Лукас уставился на меня.

  - Добро пожаловать в Хору Сфакион, Вера! - густо пробасил он мне.

  И затем - Георгису:

  - Она похожа на статуэтку.

  В это время к порту бежали женщина в черном и подросток лет четырнадцати. Они по очереди обняли Георгиса. Он ерошил мальчишке волосы и улыбался. А с набережной Георгису уже махал рукой дядька в белом фартуке.

  В Хору мы вошли важно. Туристы за столиками таверн уставились на толпу, росшую по мере продвижения процессии. Участники шествия вежливо оставили мне почетное место рядом с Георгисом. Смотрели с любопытством.

  Мы подошли к небольшому белому дому на горке. Вплотную к стене примыкала беседка, увитая виноградом с тяжелыми гроздьями.

  На первом этаже была гостиная, соединенная с кухней, на втором - две спальни.
  Не желая стеснять Георгиса и его родственников, я сказала, что хочу почитать в комнате. Ехать за письмом было уже поздно, до заката оставалось часа полтора.

  Выйдя из душа, услышала голоса под окном. Почти все родственники и знакомые разошлись, и в виноградной беседке с Георгисом сидели только брат и его жена Катерина - женщина, встречавшая нас на пристани. Они пили вино, разговаривали и смеялись. Когда Катерина ушла, Георгис с братом заговорили тише. Вскоре заскрипела скамейка, заскрежетали по плитам ножки стола - Лукас собирался уходить. На дорожке, под самыми окнами он остановился.

  - Зачем тебе карабин, адерфе? - негромко, так, что я едва расслышала, спросил он.

  - Охотиться.

  - Это с ней-то? - Речь обо мне, поняла я.

  Георгис молчал. Лукас сказал:

  - Захочешь - расскажешь.

  Послышались прощания и звук удаляющихся шагов.

  Кусочек неба над горой порозовел, дело шло к закату. Я надела свободное черное платье до колен. И распустила мокрые волосы по плечам.

  В дверь постучали.

  - Что читаете? - спросил Георгис, стоя в дверях.

  - Ничего, у меня и книги-то с собой нет.

  - Вы очень деликатны, - улыбнулся он.

  - Спасибо. Еще я невольно подслушала ваш разговор с братом, его последнюю часть. Похоже, Лукас не очень-то поверил, что со мной можно пойти на охоту?

  - Ну, он же не знает, какой у вас хук правой.

  Я засмеялась.

  - Пойдемте ужинать, - позвал он.

  Вся кухня была заставлена пакетами и мисками, перекочевавшими сюда из таверны Лукаса. Их принесла Катерина. В качестве обеденного стола Георгис выдвинул на середину низкий столик, перед которым мы уселись прямо на полу. Все принесенное на него не поместилось, часть пришлось убрать в холодильник.

  - Даже не знаю, как благодарить Лукаса и Катерину, - сказала я, кусая хрустящий бок дакоса.

  - У вас будет такая возможность. Завтра у брата именины. Вы не против пойти? Это вечером. Мы уже вернемся из Арадены. А послезавтра утром уедем в Аликианос на старом пикапе крестного. С тех пор как Лукас подарил ему новый, этим он почти не пользуется, так и стоит тут в гараже.

  - Звучит чудесно... Вот только подарка у меня нет.

  - Ничего, у меня есть. Правда, я не думал, что удастся подарить его день в день.

  - Что за подарок, если не секрет?

  Георгис поднялся в свою комнату, вернувшись, положил передо мной критский нож - с широким лезвием и узкой костяной рукояткой. Нож носил следы аккуратной реставрации. По блестящей стали вилась выгравированная надпись:

  
  Два друга у Сфакьи всегда:
  Клинок и лира.
  
  - Какой старый! Сколько ему лет?

  - Его носил еще дед Луки. Семейное предание утверждает, что сделали его во время восстания 1821 года . Надпись, конечно, позже.

  Он принес с дивана две большие подушки и бросил их рядом со столом. На одной свернулась я, на другой растянулся на спине, закинув руки за голову, Георгис.

  - Расскажите про свое детство. Наверное, оно было... вольным? - спросила я.

  - Вольным... по сравнению с детством городских детей. У крестного была таверна, и работали в ней все - от мала до велика. В 70-х туристы как раз начали активно осваивать Сфакью. Мы с братом ловили рыбу, обслуживали посетителей. И учились. Хотя это больше ко мне относилось.

  - Почему?

  - Ну, с Лукой все было ясно: он продолжит дело отца, унаследует таверну. Я же был сыном священника и, будь родители живы, получил бы иное воспитание. Крестный старался не нарушить этого положения дел и дать мне неплохое, по здешним меркам, образование. Это заключалось в том, что, когда Луку отпускали играть с приятелями, меня заставляли зубрить задания, - засмеялся он.

  Мы помолчали.

  - Сколько вам было, когда погибли родители? - осторожно спросила я.

  - Три... Я жил здесь, в Хоре, с крестным. Мама боялась брать меня на Кипр, там было неспокойно с самого начала, когда они приехали. Отец отправился служить в общину выходцев с Крита, в том числе из Сфакьи. Межэтнические распри между греками и турками шли уже вовсю, и однажды ночью случилась резня... Говорят, что за этим стояла ЭОКА - радикалы, выступающие за присоединение Кипра к Греции. То есть сами же греки. И действительно, после резни, в которой погиб священник с женой, протесты греческой диаспоры Кипра усилились.

  - Соболезную, Георгис...

  - Спасибо.

  Он повернулся на бок и продолжил:

  - Я быстро превратился в маленького героя здесь. Вы ведь неплохо знакомы с историей Крита. И в курсе, что за регион Сфакья. Да, никто не смог завоевать нас: ни венецианцы, ни турки, ни немцы. Но также верно и то, что ненависть к туркам у нас на генетическом уровне. Теперь представьте мальчишку, чьи родные пали от рук турок в наше время. Пусть даже многие понимали, что не все здесь так очевидно. Мне прощали то, что не спускали другим. Последней каплей стал случай с лодкой. Как-то мы с Лукой и его другом тайком взяли лодку старого рыбака и поплыли к подводным гротам возле Лютро. В общем, лодку мы разбили и утопили. Родители приятеля Луки и крестный, конечно, скинулись и купили деду новую. А нас троих привели к нему - просить прощения. Луку и его друга старик отругал, но, поворчав, извинения принял. Я же не извинился. И главное, старик от меня того и не ждал. Взглянул... и все. Ничего не сказал. Вскоре после этого крестный отправил меня в военное училище.

  - Я думаю, это было мудрое решение.

  - Да, он был мне хорошим отцом, - улыбнулся Георгис.

  - Знаете, сегодня мне не хотелось уплывать от него.

  - Скажу ему, он обрадуется. Уверен, что производит на женщин особое впечатление и любит учить обращению с ними. Хотя после смерти жены тридцать с лишним лет назад так и не женился.

  После полуночи мы вымыли посуду и разошлись по комнатам.

  Во сне я видела маму в коротком грязном халате, всклокоченную и в слезах. Она протягивала мне маленького мальчика, голова и руки его безжизненно висели.

  Мне стало не хватать воздуха. Я проснулась. В углу комнаты мрак был плотный. Сверкнули два глаза, зашевелились на корявом теле корни-змеи, черные - темнее, чем сама ночь. От ужаса сердце глухо стукнуло и остановилось. Я не могла дышать. Подавившись криком, на который хватило оставшегося в легких кислорода, я дернула за шнур прикроватной лампы.

  Никого. Открытое окно и тьма за ним.

  Дверь распахнулась. Появился Георгис в одних джинсах.

  - Что случилось?! - Он охватил взглядом комнату. - Вера!

  Я по-прежнему не могла вдохнуть.

  Видеть за бегающими перед глазами алыми лепешками тоже перестала и чувствовала только, как сильные руки встряхивают меня за плечи.

  - Да господи, Вера, что?!

  В ушах шумело. Наконец кто-то невидимый перестал душить меня. Я закашлялась от воздуха, ободравшего горло при судорожном вдохе. Из глаз потекло, из носа тоже. Пришлось закрыть лицо ладонями.

  Георгис резко отпустил меня. Подышав теплом, исходящим от кожи, кашель удалось усмирить. Одну руку мне отодвинули, губам стало холодно.

  - Пей!

  Выстукивая зубами по краю бокала, я сделала глоток. От коньяка спазм в горле совсем прошел. Неэстетично вытерев мокрые нос и глаза, я сказала:

  - Это было оно.

  - Кто?

  - Существо в углу. Я его видела среди четверых за столом. Это оно.

  Лицо у Георгиса, сидевшего на крае кровати, посуровело. Наверное, не мог решить - полночный бред это или уже шизофрения. Он встал, дошел до страшного угла, выглянул в окно. И повернулся ко мне, засунув руки в карманы.

  Вместе с выравнивающимся дыханием стал возвращаться разум. Об руку с ним в меня входила смертельная тоска, предвестница которой явилась ко мне сегодня утром у Франгокастелло.

  Хотелось выть и забиться в угол под диваном.

  Глотнув коньяка из бокала, я пояснила:

  - Мне приснился сон.

  - А существо? Тоже?

  Не желая сейчас объяснять, я кивнула.

  - Что вам приснилось?

  - Мертвый ребенок.

  Георгис подошел, взгляд у него смягчился:

  - Это просто реакция на последние события. И сирокко...

  Я покачала головой:

  - Как только приедем в Аликианос, позвоню брату. Надеюсь, с моим маленьким племянником все хорошо.

  Коньяк творил внутри меня добрые дела: расслабил сведенные мышцы и приглушил ужас. Веки отяжелели, голова опустилась на подушку. Свет выключили, я уснула.

  Проснулась поздно. Заплела косу. На кухне Георгис читал новости с ноутбука, принесенного братом. Разговаривать мне не хотелось, под сердцем еще сидел полночный кошмар.

  Солнце висело на самой макушке небосклона, когда мы сели в пикап. Дорога быстро увела нас в горы, прочь от моря. И вот уже далеко внизу: зигзаги серпантина, как росчерки шпаги, белая деревушка и бесконечная синь, обнимающая их.

  Мы переехали грохочущий мост над ущельем Арадена, спаянный из стальных балок и деревянного настила. И припарковались рядом с указателем Aradaina, сплошь покрытым пулевыми отверстиями. Пальба из ружей по указателям - любимая забава критских горцев. Особенно в Сфакье.

  За антиовечьей сеткой лежали каменные развалины домов заброшенной деревни.

  Жители покинули Арадену в конце 40-х годов XX века из-за вендетты. Просто один из мальчишек назвал другого в пылу спора мазилой. И тот всадил ему пулю в лоб. Началась вражда между семьями. Мост через ущелье тогда еще не построили, с Хорой Сфакион деревня соединялась тропой через крутые отроги Араденского ущелья. Горы, каньоны да каменистые тропки до таких же затерянных деревень - вот и все, что здесь было. С точки зрения сопротивления захватчикам - идеальный ландшафт. Но для враждующей общины - что котел с кипящим маслом. Те, кому удалось уцелеть в межсемейной войне, покинули Арадену.

  Отворив калитку, мы вошли. Отрадно, что некоторые дома начали восстанавливать. Не доходя до приземистой церкви Архангела Михаила, Георгис свернул и огляделся.

  - Все еще ждете преследователей, Георгис?

  - Все еще в них не верите?

  Он так резко повернулся и остановился, что я едва не налетела на него.

  - Я тоже под подозрением? - вырвалось у меня.

  Георгис поморщился:

  - Подозрение совсем не то слово. Я хочу понять, почему нас так быстро нашли в Астерусии. Вы никому не проговорились перед отъездом? Это просто вопрос. Не желание обвинить.

  - Нет, никому. А если бы и проговорилась, сказала бы вам. Потому что... видела последствия.

  Под соседней оливой засверлила цикада.

  Подумав, Георгис кивнул:

  - Да, наверное, сказали бы.

  И пошел по едва заметной стежке к развалинам дома. Войдя в дверной проем, вынул шатающийся кирпич из-под порога и вытянул уже знакомый предмет - пенал, обернутый в полиэтилен.
  Сев на остатки каменной ограды в тени оливы, мы склонились над листом. Цикады к тому времени сколотили хор и грянули во всю мощь.

  Синхронный перевод на греческий получался у меня не таким гладким, как у Вани. Я часто делала паузы, пытаясь подобрать слова, как можно точнее. В такие моменты Георгис вскидывал на меня глаза.

  
  "Иван!

  Тайник находится в ущелье Агиофрагго, что рядом с монастырем Одигитрия.

  И знаешь, я ведь видел ее, Софию. В монастыре Мони Одигитрия местами сохранились старые фрески. Среди них есть лик Богородицы столь живой и нежный, что нет сомнений: он принадлежал реальной женщине и был написан влюбленным в нее мужчиной.

  Ты, наверное, думаешь, что дядя твой становится сентиментален. Возможно. Но я в последнее время часто думаю об этих двоих. Буквально вижу их перед собой. Вот недавно подумалось... Если бы Софию и Георгиса после смерти спросили: что вы помните о земной жизни лучше всего? Ужасы захваченной турками Ханьи, крики детей и женщин, сталь на горле Георгиса и в сердце Софии?

  Нет. Я думаю, что лучше всего они помнят бухту Диктинна, где целых три дня принадлежали только друг другу. Помнишь, как она сказал в письме духовному отцу: "В словах апостола будем жить мы. И наша любовь".

  Ведь писала это София уже отправляясь на гибель... Может быть, не так уж не правы полагающие, что есть нечто, со смертью не заканчивающееся?

  Усмехаешься, наверное. И с некоторым цинизмом, который тебе свойственен, мой дорогой мальчик, думаешь: что монах может знать о любви? Но ведь я не всегда был монахом. Конечно, я не скажу столь емко, как апостол Павел: "Любовь - самое сильное из проявлений Бога". Я всего лишь иеромонах. Но поверь, я знаю, что такое любить.

  Любить - это значит не помнить, как дышал иначе".

  
  Мы молчали под буйство расходящихся цикад.

  Я протянула письмо Георгису. Убрав лист в пенал, он резко захлопнул его, сунул за пазуху и, не оборачиваясь, зашагал к выходу из деревни. Напряжение и раздражение, сидевшие в нем, уже когда он говорил о преследователях, сейчас были настолько очевидны, что я растерялась. И невольно отстала.

  Один из домов почти восстановили из руин: на окнах - ставни, на стенах - штукатурка. Взгляд невольно искал дымок над печной трубой. Скоро вражда превратится в легенду. Люди вернутся сюда.

  Горло мне сдавило, и не в силах сдержаться я расплакалась.

  Обернувшись, Георгис быстро подошел:

  - Вера, вы что?!

  Изо всех сил я пыталась взять себя в руки и отвернулась от него:

  - Слова Софии, что они будут жить в Евангелии апостола, - это просто горячечный бред женщины, потерявшей любимого. Не более. Рано или поздно мы все сгинем со своими слезами, как сгинули София и Георгис. Мы очень хрупкие в мире. А мир - нет, совсем не хрупкий. Кто-то покрасит твой разрушенный дом и будет в нем счастлив. Потому что мир всегда возрождается. Но уже без нас.

  Цикады, взяв верхнюю пронзительную ноту, разом заткнулись. Тишина стояла звенящая. Солнце било нещадно.

  - Какого черта вы вообще во всем этом участвует? - с тихой яростью спросил Георгис.

  Вздрогнув, я повернулась:

  - Считаете меня слишком нежной?

  - Считаю.

  - Надо же. Вы прям как Маша...

  - Это вряд ли. Я с самого начала говорил, что поиски - не женское дело. Но если бы можно было выбирать, кому из вас их продолжать - вам или Марии, я бы выбрал ее.

  Отерев с щек слезы, я резко выпрямилась:

  - Что ж, в следующий раз берите в попутчики Машу.

  - Вера, вы правда не понимаете или делаете вид? Если наши преследователи хоть немного нас изучили, они видят то же, что и я. Каждый раз, когда Иван нарывается на пулю, вы бежите его спасать. И никого ближе к нему, чем вы, нет. Так что...

  Доставая из кармана ключи от пикапа, он закончил:

  - Если появятся хоть малейшие сомнения, не стесняйтесь поделиться ими со мной. Даже если кто-то просто остановится под вашим балконом.

  Засигналил джип. Из него Георгису махали и кричали:

  - Йоргос! В Агиосе Иоаннисе! Костас, у него ружье! Езжай скорее, я - туда!

  Мы затворили за собой калитку, запрыгнули в машину и понеслись в горы. Мелькали сосны. Все выше. Облака стекали с гор. В полусумерках по обочинам трясли рогатыми башками козы и овцы. Тянули удивленное "э-э-э" нам вслед.

  Дорога с разгону нырнула в деревушку с таким же расстрелянным указателем, что и в Арадене. Посреди улицы перед одним из домов кричала и волновалась толпа. В огороде, спиной к односельчанам, стоял мужик в высоких сапогах и целился в окно.

  Георгис подошел к седой женщине, прижавшей ладонь к сердцу. Она ближе всех находилась к ограде. Послушав ее, кивнул и вошел в огород. Я совсем неживописно раскрыла рот. Но меня вряд ли кто видел.

  Подняв руки, Георгис подошел к человеку с ружьем, что-то сказал и скрылся в доме. Через пять минут вышел смеясь.

  - Принеси нам вина! - крикнул он женщине, державшейся за сердце, очевидно матери смутьяна.

  И, подходя к нему, сказал:

  - Он пьян, Костас.

  - Пьян?! Да он просто... - последовало крепкое ругательство.

  - Когда у тебя будет пуля здесь, "просто" для матери не будет. - Георгис резко дернул дуло одной рукой вниз, а пальцем другой стукнул по лбу мужика. При этом он стоял так, что заслонял его от невидимого партизана за окном.

  Мать Костаса вошла во двор с бутылкой вина и двумя стопками на подносе.

  - Эла, эла, рэ! - засмеялся Георгис, обхватывая локтем шею мужика и пригибая ее. - Кубарэ , тебя ждут! У брата именины, ты забыл? Катерина не начинает делать без тебя пирог!

  Выпив с Костасом вина, он обнял его за плечи и усадил в наш пикап. Что-то быстро проговорил собравшимся, кивнув в сторону дома, и мы тронулись.

  Дядька на заднем сиденье понурился.

  Пока мы скользили вниз по серпантину, он жаловался на жизнь:

  - Ты говоришь - мать! А что они понимают, матери?!

  Вспомнилось, как однажды отец, возвращающийся поздно после заседания кафедры, плавно перетекшее в отмечание 23 февраля, заснул в метро, вышел на конечной, был ограблен и избит. Ночь провел сначала в милиции, потом в скорой и пришел только под утро. Мы с мамой обзванивали полицейские отделения и больницы. К утру мама состарилась. Лицо стало морщинистое. С мешками под глазами и серой кожей.

  Длинная непечатная фраза на русском заставила обоих мужчин уставиться на меня. Одного - в зеркало, другого - в глаза, когда я обернулась к нему. Перейдя на греческий, спросила:

  - Ты никогда не ждал, да? И у тебя потом никогда не лезли волосы? Ты просто счастливый идиот. Идиот, потому что не понимаешь. Счастливый, потому что у тебя такая мать!

  Дядька, кажется, не решался возражать. Георгис смотрел на меня в зеркало.

  - На дорогу смотрите, - важно кивнула я.

  Он беззвучно засмеялся. Не желая портить воспитательный момент для пассажира на заднем сиденье, я уставилась в окно, но губы, конечно, предательски разъезжались.

  Приехав в Хору, мы сдали бузотера на руки Катерине, готовившей столы на набережной. До начала праздника оставался час.

  Припарковавшись возле дома, Георгис спросил:

  - Так что вы ему там сказали?

  - Вам не понравится...

  - Повторите!

  Я повторила.

  - Звучит, - кивнул Георгис.

  - Вы ж не поняли ни черта! - сказала я уже по-гречески.

  Он снова засмеялся, глядя на меня.

  Улыбаясь, спросила:

  - Сможете раздобыть мне фен?

  Он кивнул.

  Когда я вышла из душа, фен лежал у двери в комнату.

  Что ж, подобьем активы. У меня нет подарка для Лукаса. Но у меня есть синее платье. Оно относилось к разряду идеальных макси - по щиколотку, то есть длинное, но не волочащееся по земле. И похоже на греческую тунику: разлетающееся от ветра, спадающее потом по бедрам. На талии перехватывалось витым поясом.

  И были босоножки.

  С помощью фена и расчески получилось волнистое облако волос. Ни браслета, ни других украшений у меня не было. В косметичке только зеркало и тушь для ресниц. Пусть. Ярко-синее платье плюс загар. Белые волосы, темные ресницы - достаточно.

  Я вышла на лестницу. В открытую дверь было видно Георгиса. Поджидая меня, он сидел на краю стола в беседке.

  Так. Белая рубашка с закатанными рукавами. Верхние пуговицы расстегнуты. Голову перехватывает знакомое сарики.

  Мне надо подышать.

  "Вера, - строго сказала я себе, - ты здесь, чтобы помочь Ивану. Все остальное - пустое".

  И спустилась.

  Сладко-сладко пахнет земля! Наверное, критским душистым табаком.

  Георгис повернул голову, и я привычно опустила глаза. Да что же это такое!

  - Добрый вечер, - поздоровалась с его коленкой.

  В ответ было молчание. Он смотрел на меня.

  "Прекрати! - приказала я себе. - Ты - человек, выставлявшийся в дружеском коллективе Союза художников Москвы и год проживший в двушке со свекровью, заведующей детсадом. Чего тебе на этом свете бояться?"

  Сжав вытянутые вдоль тела руки в кулаки, сказала:

  - Отлично выглядите. Не забыли подарок?

  Безрезультатно.

  Присела на край стола рядом с ним. Оглядев небо, мы одновременно повернули головы. Никогда так близко ему в глаза я не смотрела. Его рубашка пахла свежестью. И был еще один запах - трудноуловимый, его тела. Из расстегнутого ворота. Нельзя на этом концентрироваться, нельзя!

  - Мария говорит... Говорит, это смилакс. Пахнет. Лиана такая. А я думаю, табак. Душистый. Мария - это мой друг. А не та, которую вы бы оставили вместо меня.

  Облизнув пересохшие губы, я опустила голову. Тишина стояла жуткая. Хоть бы одна цикада заголосила!

  Взяв лежащий на столе сверток, Георгис показал его мне. Нож для Лукаса, обернутый в бумагу.

  - Хорошо, - кивнула я. И сама не поняла, что "хорошо": обертка или что подарок не забыт.

  Георгис встал. Подождал, когда поднимусь я, и, не глядя друг на друга, мы пошли по улице вниз. Там светились фонари и слышался смех.

  На набережной я оглохла, ослепла. И растерялась.

  К нам шагнул гигантский именинник, протягивая два бокала вина:

  - Вчера я говорил - статуэтка. Сегодня я говорю - богиня!

  Место Лукаса было во главе длинного стола, что стоял вдоль парапета. По правую руку сидела Катерина, по левую - Георгис.

  Рядом с ним - я. За столом было шумно и весело. Давешний задира из Агиоса Иоанниса в окружении двух дев, кажется, забыл обо всем.

  Когда Лукас заговорил со мной о Москве, Георгис отпил вина, опустил взгляд на мои губы и медленно поднял его к глазам.

  В горле пересохло, но я машинально продолжила рассказ про превратности получения шенгенской визы подданными Российской Федерации. Хорошо, что текст я знала почти наизусть - привыкла писать то же самое на форуме.

  Ни за что на свете я на тебя не взгляну. "Слишком нежная". Надо же. Хоть обсмотрись теперь, окаянный. В жизни не посмотрю!

  И, резко повернув голову, уставилась в самую сердцевину темнеющих глаз.

  Господи, когда это случилось? Всего несколько дней назад все было по-другому. Или нет? Как там сказано в письме: "Любить - это значит не помнить, как дышал иначе".

  Все закричали и подняли стаканы. Георгис протянул бокал ко мне, словно не видя устремленных к нему со всех сторон стопок, в том числе братской.

  "Вера! Приди в себя! Вино вином, но девушкам важно не терять голову. Разбитое сердце может оказаться для нас смертельным".

  Черта с два! Рука уже протягивала стопку к его бокалу. Что касается сердца, то больше всего ему хотелось услышать биение другого сердца из прижатой вплотную груди. Пальцы же пульсировали от желания скинуть сарики и зарыться в его волосы.

  - А сейчас я хочу выпить за вернувшегося, я надеюсь насовсем, брата. И за его спутницу. Катерина, - обратился к жене Лукас, - давай, поддержи меня. Видела ты кого-либо прекраснее, чем эти двое?

  - Адерфе, - улыбнулся он, - поцелуй ее, и поднимем бокалы!

  Я тоже улыбнулась и подставила щеку. Почувствовала легкое касание губ.

  - Э нет! Так не годится!

  Не задумываясь над тем, что делаю, повернулась к Георгису и чуть запрокинула голову. Сделав короткий вздох, закрыла глаза.

  Почувствовав его губы на своих, я невольно их приоткрыла. Кончики наших языков соприкоснулись. Кровь затопила тело. Несколько секунд мы пробовали друг друга на вкус. После чего Георгис отпрянул.

  Дышать было тяжело. Меня окружала плотная тишина, как под надвинутым капюшоном.
  Скосила глаза. Он сидел, опустив голову.

  Самый главный вопрос, думала я, вовсе не в том, найдем ли мы рукопись. И не в открытии, сделанном для человечества, как говорили митрополит и отец Тимофей.

  Самый главный вопрос - что у него сейчас с дыханием? Если оно ровное - мне конец.

  Именинник был уже захмелевший, темные кольца волос прилипли к смуглому лбу. Обнимая брата за плечи, тихо говорил ему:

  - Ты же видишь, Йорго, твое место тут... Это лишь вопрос времени, когда сфакиоты возвращаются.

  Мы уходили ночью, и Катерина, потянув меня за локоть, прошептала на ухо:

  - Послушай, он никого еще не приводил в дом отца.

  Дома, перед дверью своей комнаты, Георгис сказал:

  - Спокойной ночи.

  Это были первые его слова, адресованные мне, за весь вечер.

  Проснулись мы поздно. В молчании выпили кофе, съели раскисший дакос и поехали дорогами меж гор вверх, к Аликианосу.

  
  

  ГЛАВА 4. Последние письма. Беда

  
  Георгис припарковался в центре Аликианоса, у заранее присмотренных апартаментов. Маши с Иваном еще не было.

  Сняв два номера, мы отправились к развалинам замка Да Молинов.

  Здешние городки вспенены рыже-зелеными кронами апельсиновых рощ. За городом плантации дисциплинированны - смирно стоят рядами вдоль дорог, но, проникая на улицы, хаотично мешают строй, подступают к домам и над оградами обнимаются с тянущимися к ним с участков лимонами. Цитрусовое буйство разбавлено вековыми платанами. Приземистые византийские церквушки укрылись под ними на обочинах, точно боровики.

  Свернув с улочки в апельсиновый сад, мы вышли к лужайке, со всех сторон попираемой плодовыми деревьями. От замка остался маленький пятачок разрушенных стен с бурьяном внутри.

  В своем нынешнем виде развалины замка Да Молинов отталкивали и пугали. С каменной кладки во все стороны топорщился косматый кустарник, навевая ассоциации с чем-то ведьминским, нечеловеческим. И в фантазии писателя, и в реальности, описанной Софией, это место служило ареной страшных событий. Правда и вымысел, прочно сросшиеся меж собой на Крите, иногда свидетельствуют об одном и том же. Предатель везде оказывается предателем. И кровь, пролившаяся из-за него, питает одну и ту же землю.

  Георгис разобрал каменную пирамидку под проемом окна. На крышке железного пенала извивался червяк. Стряхнув его, он передал мне записку.

  Я перевела:

  
  "Дорогой Иван!

  Тайник находится возле церкви Святого Антония в ущелье Агиофарагго. Если стоять лицом к дверям, по правую руку, у самого угла, увидишь белый камень. Возьми с собой небольшую лопату или кирку - поддень его. Под ним будет сложенный из камней саркофаг с углублением в виде креста посередине.

  Церковь Святого Антония очень древняя. Когда-то на ее месте была скальная церквушка, где первые христиане острова тайно справляли обряды. Хотелось бы знать, кто и когда устроил этот тайник для Евангелия.

  Однако уже темнеет... У меня дурные предчувствия здесь. Еще недавно я сидел на теплых камнях возрождающейся Арадены, вспоминал и улыбался. А теперь сердце сжимает тоска. Возможно, место такое. Страшное. Крит - это поцелуй прошлого и настоящего. Иногда он горький.
  Обнимаю тебя, мой мальчик".

  
  Пока мой мальчик не пришел, я позвонила из отеля брату и выяснила, что у них все в порядке.

  На следующий день мы включили телефоны. И почти сразу у Георгиса зазвонил мобильный. Он слушал. Лицо его как-то затвердело. Нажал отбой. Взял меня за плечи. Сказал.

  И я потеряла сознание.

  Не знаю, сколько раз я приходила в себя и снова проваливалась в темноту. От мысли, что Ивана больше нет.

  Из того дня помню только лицо Георгиса, врача, делающего мне укол в вену, и опять темноту.

  Само сознание было болью.

  Когда я очнулась, Георгис присел на кровать и, нагнувшись, сказал:

  - Послушай. На похоронах может быть опасно. Их еще не поймали... Это даже лучше, ты будешь помнить его живым.

  Я резко села, стало не хватать воздуха:

  - Нет! Пожалуйста! Поедем, я должна!

  И почти задохнулась, растопырив пальцы от недостатка кислорода на манер куриной лапы.

  - Хорошо... хорошо. - Георгис уложил меня обратно, протянул таблетку, и, когда меня уже одолевало серое забытье, я слышала, как он о чем-то говорит по телефону.

  Утром Георгис положил рядом мой рюкзак и мягко сказал:

  - Переоденься. Пора...

  Я чувствовала себя лягушкой, прыгающей в пасть удава.

  Я должна была одеться в черное.

  На самом дне рюкзака, под одеждой, пахнущей ветром и солью, притаились черные юбка и водолазка. Те, что я примеряла перед зеркалом, собираясь к митрополиту, и Ваня еще шутил. Нет. Стоп. Иначе начну визжать.

  Когда я вышла из ванной, Георгис протянул мне чашку с остро пахнущей жидкостью. Кажется, ее выписал врач.

  И мы поехали.

  Капли сильно затуманивали разум. Мелькали за окном расплывшиеся силуэты деревьев, а в памяти - обмылки фраз Георгиса, сказанные вчера. Что Иван с Машей узнали, кто стоит за убийством настоятеля, и Маша написала заявление в полицию. Что на двоих предполагаемых душегубов, виденных нами возле ущелья, составлены фотороботы. А после гибели Ивана их объявили в розыск на Крите.

  Застрелили Ивана в сердце. Ночью возле его дома.

  На этом месте все влитое-вколотое в меня дало сбой. Я завизжала. Или закричала. Помню только толчок от резко съехавшей на обочину машины. И что меня сильно сдавило. Ни плечами, ни подбородком пошевелить я не могла. Голос повторял слова, осознанные не сразу:

  - Вера, смотри на меня!

  Я посмотрела.

  - Молодец. Открой рот.

  Я открыла.

  - Теперь глотай.

  Я проглотила таблетку.

  Через какое-то время я вздохнула. Руки перестали сдавливать меня, я откинулась на спинку сиденья, и за окном снова замелькали деревья.

  - Зачем он поехал домой... вы же ему говорили. Не слушает... никогда не слушает! Это я сглазила, когда сказала Маркосу, что мы едем на похороны. Вот и едем, - бормотала я чуть онемевшими от лекарств губами, не сразу отдавая себе отчет, что говорю по-русски.

  Еще один раз я упала в обморок в церкви - когда прощалась с Иваном. Он лежал в синей рубашке. Той, что была на нем, когда мы до полуночи стояли на террасе отеля "У самого моря", обмывая нашу воплощенную детскую мечту.

  Милосердный инстинкт самосохранения почти начисто стер этот день из памяти. Помню только белое как мел лицо Розы Михайловны. Ей периодически становилось плохо. Кажется, о чем-то она меня спрашивала и что-то я ей отвечала. Помню плачущих Михалиса и Манолиса. Помню полицейских поблизости от нас с Георгисом, с которыми он часто переговаривался.

  Пока не кончилась служба и потом на кладбище я сосредоточилась на одной мысли: больше в обморок падать нельзя. Неудобно перед собравшимися. Сколько им меня ловить? Потому ничего я не слушала и ни на что не смотрела. Просто старалась дышать.

  В обратный путь тронулись, когда смеркалось. Припустился мелкий дождь.

  - Куда едем? - бездумно спросила я. В общем-то мне было все равно.

  - В отель. Тут недалеко, - Георгис глянул в зеркало и осекся.

  Сзади была только одна легковушка. Подрагивающий в мутной измороси свет фар быстро приближался. По корпусу нашей машины словно чиркнул камень. Шины взвизгнули, пикап прыгнул вперед, одновременно Георгис резко и больно рванул меня к своим коленям так, что лбом я стукнулась о приборную доску. Сам откинулся и сполз по сиденью. Затормозив, скомандовал:

  - Катись в кусты! Лежи!

  Поскольку я не двигалась, он щелкнул фиксатором ремня безопасности и вытолкнул меня из машины. И я покатилась. Хотя откоса, как и кустов, не было. Что-то низкорослое обдирало и перекатывало тело меж колючих ладоней.

  Кое-как раздвинув саднящими руками ветки, обнаружила метрах в пяти от себя наш пикап. Передними колесами он съехал на обочину, правая задняя шина расплющилась по асфальту. Двери распахнуты. Рявкнуло вспышкой, и дорожный фонарь между ним и мной посыпался стеклом. Стало темно.

  Машина, преследовавшая нас, резко затормозила, завиляв на мокром шоссе. Из дверей выпрыгнул человек и перекатился за пикап. Пригибаясь, вынырнул и второй. Выстрел с темной обочины опрокинул его на асфальт. Первый высунулся из-за капота и открыл огонь, проводя дулом смертельную линию чуть правее меня.

  Я не двигалась и не думала. Точно ящерица, впавшая в анабиоз.

  Снова визг шин. Из тумана выскочил третий автомобиль. Пара хлопков из окна - и стрелявший упал. Миг - и машина исчезла в чахоточном свете фонарей.

  Я видела тень. Она скользнула по обочине и застыла над лежавшим у пикапа. Мыском ботинка Георгис откинул в сторону пистолет и, пока обхлопывал убитого, оглядел второго. Проверил пульс на шее у обоих.

  - Вера! - крикнул он.

  Подумав, что, наверное, это меня, кое-как выпуталась из кустов, зацепив и распоров чем-то острым рукав водолазки.

  Он уже шел ко мне. Рубашка его тоже была разодрана, на щеке ссадина.

  - Как вы? - спросил он, выводя меня на середину дороги, куда доставал свет от целого фонаря, и оглядывая.

  Другой рукой набирал номер. Не в силах сосредоточиться на его разговоре, я обернулась. Никогда не видела убитых. Нет. Видела. Сегодня - Ваню.

  От догадки я задохнулась. Вот же они - передо мной, с безвольно раскинутыми руками. Один - задравши черную бороду в темное, сочащееся влагой небо, второй - ничком. Я подошла к тому, что лежал на спине, и заглянула ему в лицо. Кожа смуглая, вся в мелких каплях дождя. На правой щеке бледный шрам.

  Присев на корточки рядом со вторым, я оттянула за волосы его голову вверх и чуть повернула, чтобы рассмотреть лицо с расплющенным носом.

  - Вера! - Георгис вздернул меня на ноги, от чего голова убитого клюнула вниз, ударившись с глухим звуком об асфальт.

  Послышалось завывание приближающихся сирен.

  Минут через пять стало светло и шумно. Вокруг Георгиса стояли полицейские. Один записывал, другой спрашивал, третий размахивал рукой, крича что-то в рацию.

  Меня же пожилая женщина-врач мазала какой-то щипучей гадостью, трогала то за ногу, то за руку, то за лоб и спрашивала одно и то же:

  - Здесь больно?

  Потом взвыло еще раз, на шоссе вкатилась новая машина, из нее выскочил коренастый дядька и, расталкивая собравшихся, кинулся к Георгису.

  Все вместе - коренастый (наверное, Ставрос, отстраненно подумала я), Георгис и полицейские - стали ходить вокруг машин.

  Поздним вечером мы ехали темной дорогой, и Ставрос с Георгисом что-то обсуждали. Картинка перед глазами постепенно начала смазываться.

  Последнее, что я помню из тех ненормально длинных двадцати четырех часов, - теплый свет ночника подле кровати. На которую я упала, не раздевшись.

  На следующие сутки я просыпалась пару раз: днем и вечером. На мне был плед, рядом, на тумбе, - полотенце и записка: "Вера, я в полицейском участке. Георгис".

  На этом я снова проваливалась туда, где не было ни мыслей, ни чувств.

  Когда я в третий раз открыла глаза, за окном светило солнце. Прихватив полотенце и стоявший рядом с кроватью рюкзак, пошла в ванную рядом с комнатой.

  Что водолазка, что юбка были безнадежно испорчены. Хотя почему безнадежно? Я бы выбросила их, даже будь они целы-невредимы.

  Вытираясь перед зеркалом, я чувствовала себя зависшей в незнакомом пространстве. Ни здесь, ни там. Невозможно ни вернуться в Москву, ни остаться на Крите. Куда идти из душа, тоже не понятно - все вокруг незнакомое. Переступив порог, я остановилась в коридоре.

  Из двери, за которой виднелся стол и большое зарешеченное окно, вышел Георгис.

  - Добрый день, - поздоровался он, - идите сюда. Как вы себя чувствуете?

  Я села за кухонный стол, огляделась.

  - Где мы?

  - У меня дома.

  Помолчав, спросила, точно это было самое важное сейчас:

  - А что пикап?

  - В ремонте. Вчера я забрал "вранглер" из Спили. Нет, - ответил он на мой безмолвный вопрос, - маячка на нем уже нет. Но его все равно проверили в участке.

  С этими словами Георгис поставил на стол чашку с дымящимся кофе, тушеное мясо и салат.

  Я покачала головой:

  - Нет, спасибо, только кофе.

  - Есть все равно придется. Вы четвертые сутки без еды.

  - Ну и что...

  - Скоро придет полицейский. Расскажите ему, что помните о нападении. Потом съездим к нотариусу... - Он закусил губу.

  - Зачем?

  - Иван упомянул вас в завещании.

  Георгис пристально смотрел на меня. Опасался, что я снова начну кричать или падать в обморок.

  - Когда, - протолкнув воздух через грудь, спросила я, - он успел его составить?

  - В день, когда мы встретились у меня в отеле. Очевидно, тогда же, когда достал пистолет, - невесело усмехнулся он.

  - Не хочу к нотариусу. И вообще никуда выходить и ни с кем говорить.

  Он едва заметно кивнул:

  - Это ненадолго... И, Вера, если вы не будете есть, я сдам вас в больницу. Там вам поставят капельницу.

  Пришлось проглотить кусок мяса и оливку из салата. На этом желудок сжался, отказываясь принимать что-либо еще.

  Однако сознание стало немного проясняться.

  - А что это было - вчера... или позавчера? На нас напали?

  - Позавчера. Нас пытались убить.

  - Как вы и говорили!

  Прозвучала эта фраза с каким-то слабоумным энтузиазмом. Судя по задумчивому взгляду Георгиса, действие скормленных мне лекарств оказалось сильнее, чем он предполагал.

  - Хм... Мы опасались стрельбы скорее на похоронах, там есть где укрыться и потом исчезнуть. Но полиции было слишком много, они не стали рисковать. Во время похорон их нигде не обнаружили, и мы уж было решили, что они залегли на дно... Нам с вами совсем немного оставалось до отеля, где я думал остановиться, пока мы со Ставросом и его ребятами не поймаем эту парочку.

  - Они следили за приехавшими на кладбище?

  - Да... И машину сменили.

  В дверь позвонили. Пришел полицейский. Устроившись здесь же, на кухне, он записал все, что я смогла вспомнить.

  Когда он ушел, Георгис заставил меня доесть салат, и мы отправились к нотариусу.

  На оглашении завещания не было Розы Михайловны. Она лежала под наблюдением мужа (отчима Ивана) и докторов. Приехала Ванина сестра. Ей и матери Иван оставлял дом и таверну. Свою долю в автопрокате - Михалису. Отель "У самого моря" - мне. Остальное я не запомнила.

  В конце нотариус передал записку. Сразу читать ее я не смогла.

  В холле ко мне подошел Михалис, одетый в темный костюм, сидевший на нем мешковато. Видно было, что носить такое он не привык.

  - Не могу поверить, что его нет, - монотонно повторял он, глядя в пространство, - не могу. Заранее знал, что так может случиться, и все нам расписал...

  Быстро взглянув на мое лицо, Георгис мягко отстранил Михалиса, оперевшись меж нами рукой на оконную раму, а другую опустив ему на плечо:

  - Соболезную вам...

  Я развернула записку:

  
  "Вера!

  Прости меня. Думаю, ты поймешь, что по-другому я не мог. Он был мне как отец.
  Зато ты теперь - женщина с отелем. И видом на жительство . Все налоги за этот год уплачены. Также я оставил немного денег для зарплаты персоналу на первое время.

  Удачи тебе, и пусть будет все, как мы хотели.

  Обнимаю тебя, ты мой самый близкий друг.

  Любящий тебя Иван".
  
  Плечи свело, и опять стало не хватать воздуха. Вынув из моих пальцев записку, Георгис приблизился почти вплотную и тихо сказал:

  - Все-все... Едем домой. Да?

  Я кивнула. С такого расстояния я чувствовала тепло его тела.

  Сбоку от нас вежливо кашлянули. Не отходя от Георгиса, я повернула голову.

  Рядом стоял джентльмен в отлично сидящем сером костюме.

  - Здравствуйте, - сказал он, - прошу извинить за беспокойство в такой момент. Примите мои соболезнования. Меня зовут Никос Метаксас. Я был консультантом Ивана по недвижимости. В частности, по отелю. Остались кое-какие вопросы - несложные, но хорошо бы решить их в течение двух недель. Вот моя визитка, позвоните мне, когда сможете, пожалуйста.

  Взяв визитку, я кивнула, и он, снова выразив соболезнования, растворился. После него подошел Манолис и еще какой-то человек, как выяснилось, владелец здания, в котором у Ивана была таверна. Отец Маркоса, вспомнила я. А потом наконец Георгис и я уехали.

  Вечером мы сидели на диване. Горел светильник. Плеснув в бокалы "Хеннеси", Георгис протянул один мне.

  "Вот как изменить градиент, - думала я, - чтобы это янтарное озерцо стало шафрановым, точно одежда у буддистских монахов, что на Ивановых фотках из Тайланда? Или добавить мадженты?"

  Я долго перебирала в уме варианты. С противоположного конца дивана донесся негромкий совет:

  - На вкус коньяк еще лучше.

  Сделав глоток, я проговорила:

  - Помню Ивана столько же, сколько себя. С одной стороны, мы всегда жили вдали друг от друга. И могли не общаться долгое время. Но с другой... Я, например, всегда знала, что он скажет. Однажды увидела платье в магазине на Тверской. Дорогущее - жуть. И я все не могла понять, нравится оно мне или нет. Потом подумала, что Иван, глядя на него, наверняка заметит, что я в нем - как русская девушка из глубинки, впервые приехавшая за границу и вышедшая на променад. Не купила потому в итоге. Или вот Рим. Одна из излюбленных шуток Ивана. Он говорил, что я почти как Тургенев: тот чуть что сбегал в Баден-Баден , а я - в Рим. В этом была доля правды. Рим люблю... Он для меня как панацея.

  - С Иваном вы бывали в Риме?

  - Нет... Он его не любил. Из всех европейских городов ему нравилась разве что Барселона. А вообще, фанател по Азии: Сингапур, Тай, Вьетнам...

  Георгис сидел подвернув под себя одну ногу, на колене другой придерживал бокал с коньяком. Был он бос, в закатанных джинсах. Я, наоборот, куталась в плед, меня знобило.

  - Вы когда-нибудь с Иваном были...

  - Близки? Нет. Он был мне как брат. То старший, то младший... Мы всегда влюблялись в других. Не друг в друга.

  Я невольно улыбнулась:

  - Вы, наверное, в тот первый вечер, когда нас хотели брать с полицией, видели нашу ссору.

  - Да. Забавно со стороны смотрелось. Какое-то время я не мог понять, в каких отношениях вы находитесь.

  - Родственно-дружеских. Наверное, так точнее всего.

  - Вера, вы привыкните. Со временем. Вы сами сказали, что никогда не жили рядом. Только теперь он будет еще дальше. Но все так же с вами. Это не просто слова, я тоже терял близких.

  - Родителей?

  Он покачал головой:

  - Я сейчас не о них. Когда они погибли, я был слишком мал, чтобы... понимать.

  Глядя на светильник, я тихо попросила:

  - Расскажите, как это произошло. С Иваном.

  Письмо, которое Ваня с Машей забрали у Костаса, содержало несложную инструкцию, как открыть тайник: вставить каменный крест сточенными концами в углубления на крышке саркофага и повернуть по часовой стрелке. А также код от контейнера: число, месяц и две последние цифры года рождения Ивана. Кроме того, иеромонах Тимофей сообщал, что, хотя и не знает фамилии Сандро, но видел в документах подпись человека, заключавшего контракты от его имени - Панаетис Аргиропулос. Маше это словосочетание оказалось известно. Да и с шефом господина Аргиропулоса она была близко знакома.

  Полгода назад в Афинах на закрытом ужине, завершавшем конференцию отельеров, Мария познакомилась с Алексом - владельцем крупного гостиничного бизнеса на территории Греции и Италии. Для него - плода слияния старинного венецианского рода и греческой династии судовладельцев - обе эти страны были родные. У Маши и великолепно образованного, вхожего в самые разнообразные круги Алекса нашлось много общих интересов: страсть к истории, альпинизму, верховой езде... Обычно Алекс жил на вилле под Афинами, но нередко бывал и на Крите. Вскоре у них завязались романтическо-деловые отношения. Одной из особенностей ведения бизнеса блестящим кавалером была привычка держаться в тени. Даже свое полное имя - Александр - он берег от чужих ушей, предпочитая сокращенные варианты. Его фотографии не появлялись ни на страницах газет, ни в интернете. Документы он также подписывал крайне редко. Как-то Александр обмолвился Марии, что сетью принадлежавших ему на Крите отелей управляет Панаетис Аргиропулос. Обнаружив эту фамилию в письме иеромонаха Тимофея, Маша с горькой ясностью осознала взаимосвязь имен и событий. Учитывая маниакальную скрытность Александра, неудивительно, что отцу Тихону он представился в свое время как Сандро... Также очевиден был ответ на вопрос, как бандиты обнаружили нас в Астерусии. Отправляясь на поиски, она, желая заинтриговать нового милого друга, намекнула, для чего едет сперва в Ханью, а затем в Астерусию...

  Движимая яростью и раскаянием, Маша отправилась сперва к шефу полиции Ираклиона - писать заявление. К которому приложила фоторобот следящих за нами убийц отца Тихона. А потом улетела в Афины - договариваться на телевидении о съемке программы, посвященной гибели настоятеля критского монастыря - тема до сих пор была у всех на слуху. Александра вызвали для дачи показаний, пока как свидетеля. Все это подхлестнуло убийц действовать по своему разумению - убрать всех, кто мог опознать их лично, после чего исчезнуть с Крита.

  Что привело Ивана в ту ночь к дверям его квартиры, теперь уже не узнать. Вероятно, он хотел взять кое-какие документы и фотографии - намеревался лететь в Афины к Маше на съемку.

  Убийцами, как выяснилось при установлении их личности, оказались граждане Албании.

  Часть из этого Георгису рассказала Маша, часть - Ставрос.

  - Все соглашения по сделке о продаже земель монастыря пока приостановлены, - закончил он свой рассказ.

  - Хорошо... А кто это был в третьей машине, когда нас хотели убить?

  - Скорее всего, люди Александра подчищают хвосты. Так мы со Ставросом думаем. Пока что предъявить Сандро-Алексу нечего. Машино заявление ему - досадная помеха, не более. С убийством настоятеля его связывали исключительно эти двое. После смерти Ивана их физиономии были во всех новостях и на всех столбах. Так что они стали ему опасны.

  Поставив бокал на стол, я опустила лоб в ладони.

  - Господи, ну почему я не пошла с ним? Почему не пошла в полицию?!

  - Вера! - Георгис придвинулся и с силой развел мои руки. - Прекратите немедленно! Остановить Ивана было невозможно. Его мотивы были определены с самого начала. Вы же сами это поняли у заброшенного монастыря, когда он вытащил пистолет. Вы могли кричать на него, могли, я не знаю, привязать за ногу, но...

  - Но?

  - Свою пулю он бы получил, - тихо закончил Георгис.

  Я сделала попытку вырваться, однако он не отпускал меня.

  - Я знаю, о чем говорю, - продолжил Георгис, - я был почти таким же когда-то. В самом начале службы. Накрученный легендами моей деревни и патриотическими речами. Я жалел, что мы не воюем с Турцией. Мне хотелось мстить, убивать. Поверьте, остановить в таком состоянии человека может либо он сам, либо... пуля.

  Он выпустил меня и чуть отодвинулся, покачав головой:

  - И теперь, когда вы начинаете винить себя... Что бы вы сделали? Написали заявление в полицию, что два бородатых человека стреляли в горах Астерусии в вашего друга? А до того он стрелял в них? Это уберегло бы его?

  Тут Георгис был прав.

  - Помните мой кошмар в Хоре? - спросила я.

  - Да, получается как раз в ночь убийства Ивана.

  Я опустила глаза. Не просто в ночь убийства. В тот момент, когда я не могла сделать вдох, Иван перестал дышать. Это его смерть приходила в угол моей комнаты. Явление четверых было именно что предзнаменованием. Как там у иеромонаха Тимофея, цитирующего слова апостола? "Проявления Бога могут быть непонятными, даже пугающими". Сил вдаваться в анализ мироустройства не было. Отгоняя эти мысли, я спросила:

  - Где сейчас Маша?

  - Возможно, уже на Крите, не знаю. После гибели Ивана мы все советовали ей остаться в Афинах, пока убийц не поймают.

  - Мы все - это кто?

  - Шеф ираклионской полиции, Ставрос, я. Все, с кем она общалась.

  Я даже задохнулась от злости:

  - А вы, если не секрет, о чем с ней общались?

  Смотря мне в глаза, он спокойно ответил:

  - Как раз об этом, чтобы сидела в Афинах. Она хотела прилететь на похороны, но понимала, что делать этого не стоит. Вряд ли она когда-нибудь себя простит, Вера. Спрашивала, можно ли поговорить с вами. Я сказал, что не сейчас... Возможно, со временем.

  Ненависть моя как-то схлопнулась, уступив место усталости.

  - Ну да, теперь она может безбоязненно возвращаться на Крит - жить и работать. Какая все же была плохая идея - пригласить ее. Почему так получилось: рассказала она, а лежит мертвый он? Лучше бы наоборот.

  - Лучше не начинайте. Ни гадать, что было бы, ни желать Марии смерти. Ей и так теперь жить с этим. Неизвестно, справится ли.

  - Да, пожалейте ее...

  Отпив коньяка, Георгис взглянул на меня. Конечно, он ее жалел. Но не развивал эту тему, щадя меня.

  - Мне тоже есть с чем теперь жить. Я слишком быстро сдалась тогда, в Спили. Все понимаю умом. Что вряд ли уберегла бы его. Но так же верно и то, что я никогда не забуду... Как быстро я сдалась.

  "Во многом потому, что очень хотела пойти с тобой", - мысленно закончила я.

  Георгис вздохнул:

  - Думаю, сама лучшая идея сейчас - лечь спать, Вера.

  Я поднялась. Но, прежде чем уйти в комнату, остановилась перед ним:

  - Я бы не прожила без вас эти дни. Не только при нападении. Спасибо.

  Засыпая, думала о том, что видела мертвые лица Ваниных убийц. И что страха при мысли о перестрелке не чувствую, словно и не со мной было.

  Утром я включила телефон. Георгис, оказывается, отключал его на эти дни. Немного поговорила с сестрой Ивана. Роза Михайловна все еще лежала, но уже начала понемногу есть. Не зная, известно ли Марии и Димитрису о Ване, звонить им не решилась: если они не знают, сообщать весть я была не в силах. Умываясь и сооружая пучок на затылке, я думала о том, что теперь делать. Мир представлялся пустым и холодным. А я себе - бездомной. О возвращении в отель пока даже думать было страшно. Ехать в отдаленный край, где море да скалы, тоже не вариант. Наверное, самое правильное - снять жилье в городе: Рефимно или Ираклионе. Главное, не в Ханье - там все напоминало об Иване.

  О финансах беспокоиться, к счастью, не приходилось. Деньги от сдачи квартиры так и лежали нетронутыми на моем счете. От Ваниных двух тысяч осталась большая часть, все эти месяцы мои расходы были существенно меньше доходов, поскольку тратилась я лишь на еду. Решая в уме эти нехитрые экономические задачи, я, конечно, просто оттягивала главный момент, когда надо было признаться себе: пора поблагодарить Георгиса и прекратить злоупотреблять его гостеприимством. У него наверняка дела. Где находится рукопись, мы выяснили. Дальше митрополит и Ко справятся сами. Больше нас ничто не связывает, путь мой свободен.

  Георгис варил кофе. Все так же босиком, в закатанных джинсах и свободной футболке.

  - Доброе утро, - приветствовал он меня, оглядываясь через плечо, - садитесь, будем завтракать.

  - Спасибо, давайте я помогу.

  - Садитесь-садитесь... У нас самолет через четыре часа.

  За секунду до того, как он сказал, я уже знала ответ.

  - Вы не против сгонять в Рим на три дня?

  
  
  ***
  
  Мы поселились в отельчике близ Кампо-деи-Фьори . Вечером наш переулок был полон рычания "весп".

  Поужинали на маленькой пьяцце по соседству. Как обычно в Риме, все вокруг смеялось, сигналило, лаяло. Звенели бокалы, аккордеонист ходил меж столов. С первых минут город опустил на меня мягкое анестезирующее облако.

  После еды, накинув на плечи ветровки, мы спустились к Тибру и взошли на мост Систо. Свет от фонарей поплавками лежал в темной воде. По ту сторону реки нас затянули в свое чрево пахнущие прелой листвой улочки с провисшим меж домами плющом, шумными тратториями и сохнущим под окнами бельем.

  Свернув в узкий переулок, мы остались одни. На углу Георгис неожиданно потянул меня за руку к стене дома. Едва я открыла рот, он прижал палец к моим губам и прошептал:

  - Тссс!

  По соседней улице, пересекающей нашу наподобие верхней перекладины буквы "Т", шел человек. Довольно грузный, с надвинутым на лицо капюшоном. Вот он миновал фонарь и стал едва различим во мраке средневековой стены. Я с недоумением посмотрела на своего спутника.
  - Он не отбрасывает тени, - едва слышно прошептал тот.

  В темноте-то тени, ясно, нет, а вот была ли она пару секунд назад под фонарем, я не помнила.

  - Вы меня разыгрываете?

  Он не отвечал - покусывая губу и хмуря брови, глядел на прохожего.

  Человек немного хромал. Присмотревшись и прислушавшись, я различила какое-то бормотание.

  - Что он говорит?

  - Кажется, это латынь...

  Я пугливо заозиралась и придвинулась к Георгису.

  - Тссс, - еще раз прошептал он и мягко скользнул на противоположную сторону нашего переулка. Я метнулась за ним. Последовав его примеру, прижалась спиной к каменному боку дома. Вдруг вечерний прохожий сделал нечто, заставившее меня раскрыть рот. Вошел в стену и исчез. Георгис удивленно присвистнул.

  Я прижала ладони к щекам:

  - Куда он делся?!

  Поскольку Георгис не двигался, я, желая немедля разрешить загадку, перебежала улицу. По стене, поглотившей незнакомца, спускался плющ. За ним обнаружились ворота, свободно ходящие взад-вперед на хорошо смазанных петлях. Там, внутри, был обычный римский двор, пересеченный бельевыми веревками. В низком проеме дверей дома я успела разглядеть мелькнувшую куртку с капюшоном. Клацнул замок, мяукнул кот. В тусклом свете фонаря в окне угадывались округлые силуэты то ли скрипок, то ли гитар. Я быстро закрыла ворота и пошла к нашему переулку. Меня душил смех. Щелкнула зажигалка. В ее огоньке я видела, как смеется Георгис.

  Глядя на него, я тоже расхохоталась.

  - Это был Марко, скрипичных дел мастер, - выпуская дым в ночное небо сказал Георгис. - Известная личность в Трастевере . Помимо скрипок, делает почти любые струнные инструменты. А вход в его двор - предмет постоянных розыгрышей. Вот как раз с места, где мы стоим, иллюзия полнее всего...

  При этих словах я легко стукнула его по руке и снова засмеялась:

  - Бормотал-то он что?

  - Напевал какую-нибудь неаполитанскую песенку. Что-нибудь из Пино Даниэле обычно.

  Глядя в его веселые глаза, спросила:

  - Признавайтесь: это был спонтанный розыгрыш или вы заранее плели интригу, за ужином например?

  - Заранее, конечно. Когда брал билеты. Просто так удачно совпало, что появился Марко и вошел во двор. Не пришлось делать это самому.

  Боясь выдать себя, я опустила глаза. Слишком прочно благодарность к нему за эти десять минут - первые в жизни без Ивана, когда я дышала без боли и смеялась, - была спаяна с чувством, осознанным мной в Сфакье. Чтобы не дать этому вареву эмоций выплеснуться, я поспешила нарушить молчание:

  - С вас пицца на вынос!

  - Не вопрос, - усмехнулся он.

  Пицца на вынос обнаружилась через квартал. Разноцветные квадраты в освещенной витрине.

  Была тут и одна из моих любимых, редко встречающаяся где-либо в Италии, кроме Рима (по крайней мере мне), - с креветками и картошкой. Себе Георгис взял кусок с прошутто. Свернув их, чтобы удобнее было есть, мы побрели куда глаза глядят. Мимо галдящей за столиками пиццерий молодежи, мимо шныряющих с дьявольской ловкостью по узким переулкам "весп", мимо темных, расклешенных кверху пиний.

  В номере меня едва хватило на то, чтобы раздеться и принять душ. Ложась в кровать я, кажется, уже спала.

  Утро было ярким, точно наступление праздника. Солнце било сквозь распахнутые ставни. На окне дома напротив плющ тянул вверх упругие листья и не думая сворачиваться по случаю октября. День обещал быть теплым, уже сейчас термометр показывал двадцать градусов.
  "Если не встали - вставайте, если встали - спускайтесь. Я в кафе", - пришла эсэмэска от Георгиса.

  Из одежды выбор у меня был небогат. Прилетела я с рюкзаком, который собирала уж и не упомнить когда в отеле "У самого моря". Подсчитывать не хотелось - такие мысли неизбежно вели к Ивану. Пусть пока существует только "сейчас".

   На выход оставалось черное свободное платье. Джинсы и капри были уже не первой свежести. Синее платье исключалось, надевать такие вещи следовало только по случаю и нечасто. И случай уже был. Так что надо с оказией завернуть в магазин.

  В маленьком кафе под козырьком Георгис пил кофе и читал новости.

  - Доброе утро, как спалось? - поздоровался он.

  - Здравствуйте, отлично, а вам?

  - Тоже. Какие планы?

  - Мне надо в магазин. Еще два с половиной дня в Риме в одном и том же платье - это жестоко. Ну и плюс весь Рим по пути.

  - Ясно. Тогда, может, на Авентин?

  - Давайте! Тем более я так ни разу на него и не поднялась. А вы часто бывали в Риме?

  Георгис кивнул:

  - Да, когда жил на Сицилии. Ездил сюда по делам.

  - Любите его?

  - Естественно, - улыбнулся он.

  Спустя час мы стояли в самом знаменитом апельсиновом саду Рима - парке Савелло на холме Авентин. Здесь кажется, будто попал на картину эпохи Возрождения: глядишь на пейзаж за высоким сводчатым окном и дышишь апельсиновым светом. Газоны парка были покрыты упавшими рыжими плодами. Взяв один из них, плотный и свежий, я сейчас же расковыряла его ароматную шкурку. То, что пахнет солнцем, разве может быть невкусным?

  - Не надо! - предостерегающе протянул руку Георгис.

  Я поглядела на него с мудрой, тонкой улыбкой: второй раз меня не проведешь. И положила в рот сладко пахнущую дольку.

  Через секунду выронила апельсин, закрыла лицо руками, чтобы никто не видел моих гримас. Цитрус пришлось глотать - не плеваться же средь дивного сада.

  Когда скулы немного отпустило и можно было не опасаться, что с зубов будет капать слюна, я сглотнула и развела руки.

  Демон опять смеялся:

  - Я же говорил - не ешьте! Это не совсем апельсины - это померанцы, они горькие.

  - У настоящих джентльменов в таких случаях оказывается конфета. Или носовой платок. Ну, газировка...

  - У меня ничего нет, придется вам как-то самостоятельно это пережить, - улыбаясь, ответил он.

  С достоинством отвернувшись, пошла по аллее к парапету.
  С противоположного берега Тибра на меня глядели пинии, кипарисы и дворцы другого холма - Яникула.

  Если встать на любом холме Рима, взять рамку от картины, то можно просто медленно перемещать руки - все, оказавшееся внутри, будет представлять собой классический пейзаж, совершенно точно тебе знакомый. Ты уже все это видел: на картинах, на иллюстрациях в книгах и школьных учебниках... Чувство внезапного узнавания - твой неизменный спутник в этом городе. Поначалу его вспышки следуют так часто, что слегка дезориентируют.

  Глядя на залитые светом купола и крыши, я пробормотала:

  
  - Ромул и Рем взошли на гору,
  Холм перед ними был дик и нем.
  Ромул сказал: "Здесь будет город".
  "Город, как солнце", - ответил Рем .
  
  - Русские стихи о Риме? - спросил Георгис.

  Он стоял позади, засунув руки в карманы, и глядел на Тибр.

  Я кивнула.

  - Пойдемте, покажу еще один апельсин. Он за стеной, так что съесть его вы не сможете.

  Спустя минут десять мы по очереди заглянули в круглое отверстие в ограде базилики Санта-Сабина. За ним рос потомок прародителя всех римских апельсинов. По легенде, привезенный в город лично святым Домеником. У потомка был высокий гладкий ствол и тонкие вьющиеся ветви. Картинка за стеной напоминала гравюру.

  В завершении темы отверстий мы поглядели в самую известную римскую дырку - замочную скважину в воротах монастыря Мальтийского ордена. За ней в конце монастырского сада виднелся купол собора Святого Петра, словно он стоял в конце аллеи. И не скажешь, что между ними лежала река и километры улиц.

  - Это интересное место, - сказал Георгис, показывая интерактивную карту в своем телефоне, когда мы отошли от ворот. - Смотрите, вот очертания Авентина и на его краю - монастырь Мальтийского ордена. Раньше он принадлежал тамплиерам. А они верили, что холм - это замаскированный от непосвященных глаз корабль. Видите его нос, устремленный к Тибру? Однажды он снимется с якоря и отправится к Святой земле. Архитектор Пиранези, когда получил заказ на реставрацию монастыря и его территории, четко следовал этой легенде. Кстати, скважина в воротах с видом на сад и купол Сан-Пьетро тоже его рук дело. Так вот, по замыслу Пиранези, монастырская церковь, что стоит на краю обрыва, - это рубка корабля, сады - канаты на борту, ограда монастыря - фальшборты. А обелиски на площади, где мы с вами сейчас смотрим в мой планшет, - мачты.

  - Cлышу, как они скрипят, - закрыв глаза, улыбнулась я.

  Хорошо, что быстро открыла. Взрезая пространство ревом, промчался мимо парень на "веспе". Подол платья рванулся за ним по воздушной дорожке, а молодой гонщик уже несся по улице вниз - туда, где бурлил город, стояла очередь желающих вложить, наподобие Одри Хебперн, ладони в Уста истины, перекликивались, смеясь, официанты кафе перед Пантеоном. Темным сполохом метнулась с пинии стая ворон. Такая огромная, что солнце сквозь нее прорывалось вспышками. Замерев на секунду, неожиданно для самой себя я пробормотала по-русски:

  - Кажется, я жива.

  Днем мы сидели в пиццерии неподалеку от Испанской лестницы. Нас окружала пестрая толпа: японцы, молодые отцы со спящими в кенгурушках младенцами, одетые в футболки и затертые джинсы длинноволосые девушки модельной внешности, элегантные старушки с укладкой на голове и в туфлях на каблуках, болтающие по мобильному телефону монахини, какие-то люди с расписанными лицами и бритыми головами - словом, обычная римская публика.

  Пиццерия принадлежала давнему другу Георгиса, служившему некогда в береговой охране на Сицилии.

  - Он вылавливал мигрантов в море, а я обустраивал их на суше, - пояснил Георгис.

  Потом Энцо (так звали друга) получил в наследство пиццерию, женился и осел в Риме. Он должен был подойти с минуты на минуту. Георгис, делая заказ, шутил с официантом. Их слов я не разбирала, видела только, что парень подыгрывает Георгису, улыбается, кивает, но при этом держится своего мнения.

  - Уверяет, что у них тут готовят лучшую во всем Риме пасту алламатричиана . Советует попробовать...

  - Ой, я пас! Ее никогда невозможно съесть, не заляпав себя и всех вокруг! Георгис, ничего, если я вас оставлю ненадолго? Пока вы с другом будете пить за встречу, я - в магазин. Присоединюсь попозже.

  - Возвращайтесь до полуночи, - улыбнулся он.

  Я не люблю римские торговые центры. Они не отличаются от московских или, скажем, афинских - те же марки по тем же ценам. Но мелкие римские лавчонки, каждая из которых имеет свой график работы, антураж и товар, который не встретишь больше нигде, - это да! Уже только за них можно обожать этот город. И улочка с пиццерией Энцо была щедро ими усеяна.
  Мне нужно было нечто изящное, не парадное. В одном магазинчике я зарылась в ворох платьев и блузок, когда услышала с улицы возгласы. Встреча друзей состоялась. Они перекрывали даже обычный римский шум. Обернулась к окну. За ним Георгис и краснолицый толстый коротышка радостно сжимали друг друга в объятиях, хлопали по плечам, а коротышка Георгиса еще и шутливо по щекам. Даже не зная итальянского, я могла понять, что сицилиец кричит примерно следующее:

  - Лора! Лора! Иди сюда, смотри, кто приехал! Лора, Йоргос приехал! Неси вино!

  Когда я в следующий раз взглянула в окно, Георгис и Энцо сидели друг против друга, стол был уставлен всякой всячиной, посреди красовался внушительный кувшин с домашним вином. За плечи Энцо обнимала высокая черноволосая женщина, хохотала и время от времени давала ему подзатыльники. Я даже засомневалась, есть ли мне место в этом безудержном веселье друзей. А потом увидела его. В смысле костюм. С прямой длинной юбкой и блузой по фигуре. К ним прилагался широкий пояс с круглой пряжкой. Одежка была из мягкого коричневого материала вроде тонкой замши. Когда вышла из примерочной, две продавщицы заголосили-затараторили, из их жестов поняла: я - тонкая, а талия - еще тоньше. Костюм придавал мне вид немного хулиганский и в меру чувственный. Вырез был глубок, его темные края изгибались вокруг белых пухлых бугорков. Ваня точно сказал бы: "Если б это была не ты, я бы сделал тебе хорошо и приятно".

  Улыбаясь этим мыслям, я отметила, что впервые со дня смерти Ивана воспоминания о нем не топят меня в отчаянии. Впервые я думаю о нем как о живом.

  Расплатившись, вышла на улицу.

  Энцо стал еще краснее, на лбу у него выступила испарина. Георгис сидел отодвинувшись от стола и положив щиколотку одной ноги на колено другой. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты. Два объекта из присутствовавших ранее отсутствовали: жена Энцо и большой кувшин. Наверное, она ушла за очередной порцией вина.

  Увидев меня, Георгис перестал улыбаться словам Энцо. Медленно опустил глаза от моей груди к ногам и вернулся обратно, сосредоточившись на вырезе. Вместе с подбирающимися вслед за его взглядом мышцами и раскрывающимися губами во мне закипала свирепая радость от того, что вот я - не теряю сознание, не раздираю кожу при падении. А вызываю возбуждение в глядящем на меня мужчине. От бешеного желания почувствовать на себе его губы и руки - особенно там, куда он сейчас смотрел, - свело затылок.

  Наше визуальное кружение не укрылось от Энцо. Он замолчал и тоже уставился на меня.

  - Энцо... это - Вера.

  Я видела, как под рубашкой поднимается грудь Георгиса. С трудом оторвавшись от этого зрелища, облизнув пересохшие губы, я улыбнулась толстому коротышке:

  - Здравствуйте!

  Ха-ха-ха! Это был итальянец, более того - сицилиец. Проворно вскочив, обежав стол, он практически упал мне на грудь. Обхватил руками, поглядел в глаза и заголосил по-английски:

  - Мамма мия, Йоргос, где ты отхватил такую красотку!

  Я смеялась, надеясь, что шлепать меня не будут. В это время послышались уже женские крики на итальянском. Оборачиваясь на голос, Энцо радостно прокричал, мешая итальянские слова с английским:

  - Лора, радость моя, я люблю тебя сильнее всех женщин вместе взятых! И даже больше! Познакомься! Лора, это Вера! Вера, это Лора!

  Мы с Лорой тоже обнялись. Смеясь, я наконец уселась за стол. С удовольствием съела кусок пиццы с грибами и, когда стали пить за встречу с новыми знакомыми, обернулась к Георгису. Он сидел все так же - боком к столу, лицом ко мне. Притянув его взгляд в глубину своих глаз, я промокнула пальцем нижнюю губу, влажную от вина.

  Георгис кашлянул, вернул себе нормальное положение и повернулся за стол. На меня старался больше не смотреть. Удавалось ему это не всегда.

  С моим появлением разговор пошел на английском. Энцо рассказывал про синьору Лоретти, жившую рядом с Аппиевой дорогой. К ней приходили за неким мистическим опытом, который сам Энцо определял как "совет о будущем". По его словам, люди видели разное: кто картинки из прошлого, кто - из альтернативного будущего, то есть которое могло бы случиться, но не факт, что случится. Цель всех этих видений была одна - помочь человеку сделать выбор, увидеть главное.

  - А как, как она это делает? - спросила я.

  - Непонятно! Просто приходишь к ней, ложишься на кушетку, и все! Через какое-то время начинаешь видеть, - сказала Лора.

  - Мы с Лорой ходили, - вставил Энцо.

  - Видишь - то есть с закрытыми глазами или с открытыми?

  - Конечно, с закрытыми! Хочешь адрес? - спросила Лора и в ответ на мой кивок начала писать на салфетке.

  - Только имей в виду - это не предсказание. Это такой способ заглянуть в себя, - сказала она.

  - А вот что касается предсказаний, то у нас на Сицилии была одна старуха-ливийка... - начал Энцо, но Лора хлопнула его по голове (вообще, лупили они друг друга, хоть и в шутку, постоянно).

  - Мадонна! Да сколько можно уже про эту вашу Сицилию и мигрантов!

  - Э-э-э, сладкая моя, напрасно ты так. Те годы дали твоему мужу колоссальный опыт!

  - Например?

  - Например, рефлекс: глядеть в сторону, противоположную от тычка. Если тебя толкают справа, значит, тырят бумажник из левого кармана. Вот так. - С этими словами Энцо ущипнул Лору за правый бок и, когда она, ойкнув, повернулась, схватил ее за левую грудь.

  В итоге мы засиделись до вечера и распрощались, когда зажглись фонари.

  Медленно пошли к форумам и освещенному кругу Коллизея. Глядя на подсвеченные колонны античных храмов, я спросила:

  - Георгис, вы не собираетесь возвращаться на Крит? Я имею в виду с Лесбоса.
  Он помолчал.

  - Почему вы спрашиваете?

  - Когда мы ехали в Аликианос, я думала, что ваш брат, призывающий вернуться в Сфакью, и прав, и не прав. С одной стороны, вы плоть от плоти Крита. С другой - в маленькой деревушке вам будет тесно. У вас столь же деятельная натура, как у вашего духовного отца митрополита. Мне кажется, вам необходимы перелеты, необходим весь мир. Но также нужно место, куда вы будете возвращаться.

  Пока я говорила, он смотрел на меня. В конце моей речи улыбнулся:

  - Вы хорошо все это описали. Да, такие мысли меня посещают.

  - Знаете что? Давайте завтра сходим к этой... как ее... Лоретти.

  - Мне кажется, это не очень хорошая идея.

  - Почему?

  - Вы понимаете... кого вы можете увидеть, если в словах Энцо и Лоры есть хоть доля правды?

  - Понимаю. Но это же не гадание. Мне интересно... Пожалуйста. - Я просительно дотронулась до его рукава.

  Поглядев мне в глаза, он едва заметно кивнул.

  Назавтра мы стояли в грязном, захламленном дворе. Домик синьоры Лоретти, обшарпанный, с мутноватыми стеклами, находился за Аврелиановыми стенами. Совсем рядом начиналась Аппия Антика - Аппиева дорога, одно из самых красивых мест Рима: вымощенная камнями, бегущая меж кипарисов и пиний, за которыми там и сям встают величественные гробницы, катакомбы и бродят отары белоснежных овец.

  Первое, что привлекало внимание в облике самой синьоры Лоретти, - это многочисленные побрякушки: серьги, браслеты, бусы. Голова была повязана цветастым платком с бахромой, по юбке шли обильные оборки. Все это колыхалось и позвякивало. Справившись с головокружением, мы прошли в дом.

  Пока Георгис говорил с ней, я огляделась. Внутри было довольно уютно, даже несмотря на массу безделушек и амулетов. Усадив Георгиса на диван, синьора показала мне на дверь в соседнюю комнату. За ней оказалось на удивление мало вещей. Кушетка с подушкой, на которую хозяйка накинула одноразовую простынку, как в поликлиниках. Стены темно-синие, рядом с кушеткой - тумба и лампа на ней. Жестом пригласив располагаться, Лоретти вышла.

  Потом она сидела на низком пуфике, держа меня за запястье. Лицо у нее было подвижное - во время речи вокруг рта собирались длинные складки. Только темные глаза оставались непроницаемы. Я не понимала ее слов, но, кажется, этого и не требовалось. Пальцами она сделала схлопывающее движение и закрыла глаза. Я послушно опустила веки, подумав, что, наверное, это гипноз. И через несколько минут словно спала.

  
  
  ***
  
  За ресницами дрожал свет, как бывает, когда в глаза попадает дождь или снег. Картинка приобрела резкость, и я увидела огромный белый корабль с золотой короной на верхней палубе.

  - Из Греции припыл, - толкнул меня в бок Иван.

  Нам было лет восемь, я помнила этот день. Сейчас мы подеремся из-за монетки. И точно - вот уже мы толкаемся на разогретых плитах ялтинской набережной, одновременно заметив на ней драхму с выгравированным парусником. Померкло все доброе, что в нас было: и вежливость, и сострадание. Сие сокровище ни Ваня не был готов уступить девчонке, ни я - недавно исцелившемуся от свинки другу.

  Нашу склоку прекратил человек, гаркнувший:

  - А ну цыц!

  Был он тощ и сер (в сером костюме то есть). С белесыми рыбьими глазами. Неприятный тип.

  - Вытри нос, - скомандовал он Ивану, которому я пару минут назад заехала по физиономии.

  Поглядев на меня, двумя пальцами попытался пригладить мои всклокоченные вихры - по ним основательно прошлась Иванова длань. Причем делал это брезгливо морщась. Наверное, не любил детей, во всяком случае чужих.

  - Стыдно! - сказал он мне. - Ты же девочка!

  И дал мне несильный подзатыльник. Так я в первый и, к счастью, в последний раз ощутила на себе руку Госбезопасности: наши с Ваней родные, когда мы рассказали им эту историю, сошлись во мнении, что серый был из КГБ.

  - Не тронь ее! - крикнул Ваня, пнув его в лодыжку, от чего рыбоглазый скривился.

  - А ну, хватит, ребята! - подкатил к нам некто пухлый с кожаным портфелем под мышкой.

  Позади него стоял человек, меня завороживший. В белом кителе, в белой фуражке. И с белыми зубами.

  - Гляди, Ванька, капитан! - сказала я.

  - Что за манеры, - процедил серый, - кто их сюда вообще привел?

  А нас никто и не приводил, в детстве мы свободно гуляли по соседним улицам и набережной одни.

  Улыбаясь, капитан шагнул к пухлому и сказал:

   - Я хочу, чтобы дети пошли с нами, пожалуйста, - говорил он с сильным акцентом.

  Серый и пухлый покривились, поколебались. Но согласились. Грозно зыркнув на нас, чекист тихо приказал:

  - Чтоб без фокусов! Есть ножом и вилкой!

  И мы впятером пошли в ресторан "Таврида". Я так ясно видела его сейчас перед собой, хотя прошло много лет. Его анфиладу, зимний сад. И пустой зал, в котором не было никого, кроме нас. На столе - блюда с бутербродами, вазочки с салатами.

  Иван времени не терял - ел. Я же рассматривала собравшихся. Капитан курил трубку, пухлый рассказывал ему о достижениях ялтинцев. Кажется, он был из городской администрации.

  Повисла пауза. Пухлый, умаявшись говорить о высоком, жадно пил газировку. Он и за столом не расставался со своим портфелем, прижимая его к животу.

  Капитан, выпустив струю дыма, спросил:

  - Ну а ты, маленькая леди, что мне расскажешь?

  Вот рассказать что-нибудь меня никогда не приходилось просить дважды. Кроме того, приятно же, когда тебе называют маленькой леди. Да еще сам капитан!

  Под сверлящим взглядом серого начала я очень хорошо. С выражением, как учили, рассказала миф о Персее. Взгляд тирана чуть смягчился. Потом о приключениях Одиссея. Мифы Древней Греции я всегда любила, запоминала их легко и гладко. И вот, когда серый и пухлый расслабились, я поведала историю про Красную Свинью - хит номер один среди юниоров нашего московского двора. Там так. Семья из Америки приезжает в Москву. Останавливается в гостинице. Мама и папа уходят на прием. А дети остаются в номере. По телефону им звонит Красная Свинья и говорит, что поднимается на второй этаж. Ну и так далее, пока не доходит до десятого этажа. Кончается плохо, детей на утро не находят... Уже в начале пухлый подавился газировкой, а серый предостерегающе поднял руку. Куда там! Я не остановилась, пока не досказала до конца.

  Капитан хохотал, запрокинув голову.

  - Мне понравилась твоя история, - отсмеявшись, сказал он. - Взамен я расскажу тебе и твоему другу свою. Моя мама - эмигрантка из России. Она участвовала в подготовке Олимпийских игр в Париже. В оргкомитет входил и мой отец - грек с острова Лесбос... Лесбос прекрасен!

  - Не надо, здесь дети, - дернулся пухлый.

  - А за мамой в то время ухаживал еще какой-то француз. И они одновременно - француз и мой отец - пришли делать ей предложение. Мама была большой затейницей. Она сказала, что положит в две коробки разноцветные бумажные кольца - как символы Олимпиады. Пусть каждый из претендентов достанет из одной коробки кольцо своего любимого цвета. За счастливца, чье кольцо совпадет по цвету с кольцом, наугад вытащенным мамой из ее коробки, она выйдет замуж. Как вы думаете, какого цвета было кольцо моего отца?

  - Красного! - хором ответили серый и пухлый.

  - Жолотово, - сказал практичный Ваня, что-то жуя.

  - Я бы выбрала синий...

  - Вот и мой отец вынул синее кольцо, - сказал капитан. - Этот цвет он выбирал везде и всегда. Потому что был моряком. И потому что флаг Греции бело-синий. Какой был у француза цвет, не помню. Главное, что у мамы тоже был синий.

  Помолчали.

  Серый фыркнул:

  - Ну, это случай. Если б ваша матушка вытянула красный, вас бы и на свете не было!

  Я и сейчас помню, что подумала тогда, глядя на него: до чего взрослые бывают тупыми!

  А капитан, мягко улыбнувшись, возразил:

  - Нет. В ее коробке все кольца были синие. Моя мама могла выйти замуж только за моего отца.

  Картинка стала отдаляться, и я - настоящая, - кажется, заплакала, протягивая руку, желая удержать ее. Но воспоминание растаяло.

  И я снова оказалась на залитой солнцем набережной. Лицом к морю стоял Иван. Уже взрослый, в синей рубашке, как на балконе отеля. Обернулся ко мне, улыбнулся и сказал:

  - Бухты изрезали низкий берег,
  Все паруса убежали в море...

  Его окружал яркий ялтинский день, который постепенно весь заполнился солнечными брызгами.

  
  
  ***
  
  Я открыла глаза. Единственным источником света служила лампа возле кушетки. Рядом никого. Проглотив ком в горле, вытерла набежавшие слезы. Посидев еще немного, вышла за дверь.

  В соседней комнате Георгис и синьора Лоретти пили чай и разговаривали.

  - Ну как? - спросил Георгис, оглядывая меня.

  - Я рада, что пришла сюда. Надо будет поблагодарить Энцо и Лору... Грациэ милле, синьора!

  Она внимательно посмотрела на меня и перевела вопросительный взгляд на Георгиса. К моему изумлению, он встал и скрылся в комнате. Проводив его, кудесница заварила мне каких-то душистых трав и села вышивать мудреный узор. По-английски она не говорила.

  Георгис вышел через полчаса. По его лицу, как я ни гадала, понять что-либо было невозможно. Поблагодарив Лоретти, он, несмотря на мои протесты, заплатил за нас обоих, и мы вышли на улицу.

  - О чем она говорила, пока меня не было?

  - Так... Рассказывала разные истории.

  Содержательный ответ... Ладно.

  - А что она говорит, когда уже лежишь на кушетке?

  - Обычные вещи... Расслабься, закрой глаза, будь спокоен.

  - Так это что, гипноз? Но вроде гипнотизер до конца остается со своей жертвой. В смысле с клиентом.

  - Я не знаю.

  Очевидно, на разговор Георгис был не настроен. Мы прыгнули в подъехавший автобус, и он увез нас обратно, за Аврелиановы стены.

  Когда небо Рима пылало золотом и купола церквей проступали на нем темными силуэтами, самым высоким из которых был Сан-Пьетро, мы сидели в саду виллы Боргезе. В опавших листьях шныряли ящерицы. Верхушки пиний подпаливало уходящее солнце.

  - Помните, вы говорили, что сами были когда-то похожи на Ивана? Что вас остановило?

  Георгис откинулся на спинку скамейки, наблюдая за чайками, разносящими по городу весть о закате.

  - Осознание того, что это затягивающее, тупое состояние. Оно питается исключительно тобой и не приближает к дорогим людям, за которых хочется отомстить... Вероятно, мне просто повезло больше, чем Ивану: я сумел до этого понимания дожить. Ну а во время службы в Косове решил, что в принципе завязываю с участием в политических играх. Тем более с автоматом в руках. Я готов защищать свою страну, но не готов наводить его на тех, кого завтра объявят друзьями. - Он усмехнулся. - Зато, когда помогал тем же мигрантам, впервые увидел мелькнувшее лицо матери.

  - Вы поэтому хотели стать священником?

  - Да... И благодарен митрополиту за совет не спешить.

  - Что он вам сказал, если не секрет?

  - Что в этом желании гораздо больше от раскаяния, чем от истинного призвания.
  Мы смотрели на людей, идущих мимо, - гуляющих с собаками, спешащих с работы. И подобно тому, как от Рима отступал пылающий, душный день, уходило чувство брошенности, поселившееся во мне после смерти Ивана. Я видела перед собой его улыбку, золотой ялтинский свет. Девятый день без Вани заканчивался. Я медленно возвращалась к себе.
  
  

  ГЛАВА 5. Читая Евангелие

  
  На следующий день мы улетали в Ханью. Но прежде пришли на площадь Сан-Пьетро. Все пространство перед собором Святого Петра заполнили люди, ожидающие воскресную проповедь из уст папы.

  Ближе к полудню занавесь в верхнем окне Апостольского дворца отъехала в сторону. Народ захлопал, и перед микрофоном предстал одетый в белое Франциск II. Он заговорил по-итальянски. Георгис, стоявший позади меня, негромко перевел:

  - Братья и сестры, добрый день! Я рад приветствовать вас сегодня...

  Певучий голос папы парил над площадью, отдаваясь эхом от колоннады. Ему вторил хрипловатый шепот возле моего уха, согревающий кожу.

  За проповедью следовала молитва "Ангелус Домини", которую понтифик повторяет каждое воскресенье. Франциск II оставил прежнюю тягучесть речи. Сопровождаемый хором священнослужителей, он, как на четках, начал быстро отщелкивать латинский текст:

  - Ангелус Домини нунти Авит Мария...

  Под мои локти вошли крепкие руки, и Георгис мягко прижал меня к себе.

Апостольский дворец качнулся и вывалился из фокуса.

  - Эт кончепит дэ Спириту Санкто!

  - Ангел Господень возвестил Марии, и она зачала от Духа Святого, - прошептал Георгис, медленно разводя пальцы на моем животе, словно слушая ими, как от сбивающегося дыхания он напрягается и опадает.

  - Аве Мариа, гратиа плена!

  - Радуйся Мария, благодати полная, - тихо проговорил Георгис в уголок моего рта.

  Я обняла его руки своими. Повернула голову и вплотную приблизила к его губам свои.

  - Эт вэрбум каро фактум эст... - чеканили в вышине.

  Близкий выдох Георгиса толкнул мне губы, раздвигая их, и я глубоко вдохнула фразу, согретую его нутром:

  - И слово стало плотью... и обитало с нами.

  Вскоре мы начали задыхаться. Наши рты ласкались, почти целуясь: его - произнося молитву, мой - принимая ее в себя. Георгиса теперь хватало только на первые буквы, конец предложений, теряя плоть, растворялся в его судорожном дыхании. Я глотала теплые обрывки слов, но воздух дальше горла не проникал. Кольцо рук сжимало меня все сильнее. Это было почти убийство. Площадь заволокло пеленой.

  Глухо и торжественно Франциск II возвестил сверху:

  - Амэн!

  - Аминь! - беззвучно повторили мы и едва не потеряли сознание.

  Слава сотворившему "Ангелус Домини"! Спасибо, что не сделал текст длиннее. Сами бы мы не остановились. Папа осенил нас крестным знамением, и площадь взорвалась аплодисментами. Меня пошатывало, перед глазами бегали черные точки. Тяжело дыша, мы выравнивали сердечный ритм, глядя стеклянными глазами на белоснежную фигуру в вышине.

  - Buon pranzo e arrivederci! - пожелал присутствующим папа.

  Толпа стала медленно растекаться по окрестным тратториям и пиццериям.
  По пути в отель, на мосту Святого Ангела, мы взялись за руки. И шли так, как ходят миллионы пар в мире. Но, кроме нас, в нем было только яркое небо Рима.

  Такси подъехало почти сразу, едва мы подошли к отелю.

  Спустя пять часов Георгис и я сидели в кафе аэропорта Афин.

  Жужжала кофемашина в баре, за столиком по соседству спорили два араба, то и дело воздевая руки, словно призывая Аллаха в свидетели своего терпения и бестолковости оппонента. За огромными окнами стояли густые сумерки. По громкоговорителю объявляли рейсы, разлетающиеся по всему миру.

  - У крестного есть домик рядом с бухтой Мениес... Поедем туда? - тихо спросил Георгис, глядя на меня.

  - Внимание! Начинается посадка на рейс Афины - Осло.

  Я беззвучно сказала одними губами:

  - Поедем.

  - Внимание! Продолжается посадка на рейс Афины - Абу-Даби.

  - Это ведь над бухтой Мениес бывшее святилище Диктинны? На горе, кажется, - спросила я и осеклась, вспомнив женскую фигуру за столом посреди комнаты, залитой лунным светом.

  - Да, поэтому чаще бухту называют Диктинна, а не Мениес... В тех местах крестный держал пасеку. Потом стало тяжело ездить. А недавно попросил меня закинуть туда кое-какие вещи. Так что я точно знаю: в баках есть вода, а в баллонах - газ. Ты была на Диктинне?

  Арабы, подхватив свои вещи и не переставая спорить, побежали к выходу на посадку. Их место тут же заняла галдящая стайка американских подростков.

  Я наклонилась через стол ближе к Георгису:

  - Видела только на фото... Красиво. Ночью там, наверное, никого.

  Он взял мою руку в свою:

  - Проверим?

  - Проверим.

  Ладони от его бороды стало щекотно. Он по очереди целовал мои пальцы, и я как-то вся ужалась, умещаясь целиком в его губах и глазах. Вокруг была светлая пустота. Она ширилась, ширилась и взорвалась. Прошлое разметало по свету вместе с самолетами, стартующими со взлетной. Четвертый, сияющий ночной гость за круглым столом - тот, кого апостол называл главным проявлением Бога, - смотрел на меня из центра этой новорожденной вселенной.

  И я скорее умру, чем когда-либо покину ее пределы.

  - Внимание! Начинается посадка на рейс Афины - Ханья...

  Лететь было всего ничего. Сбоку от Георгиса, третьим в нашем ряду, сидел грузный грек с Пелопоннеса, проговоривший до самой посадки, не смущаясь скупыми ответами собеседника. В аэропорту мы отпустили его вперед подальше от себя. Нашли на стоянке "вранглер" и покатили на запад. По пути завернули в мини-маркет, бестолково покидав в корзину продукты, с трудом сосредотачиваясь на этикетках. Единственное, что Георгис искал целенаправленно, - это пляжный коврик.

  Ехали с опущенными стеклами - на Крит в конце октября пришла жара. Когда свернули с Национального шоссе на полуостров Родопос, уходящий на север, машины попадаться перестали, и мы помчались еще быстрее. За крупным поселком освещение закончилось, колеса пикапа встали на грунтовку. В дальнем свете фар мелькали чахлые кусты да рыжеватая земля. Жилья тут не было - лишь камни.

  Луна взошла над крайней точкой полуострова - мысом Спата, очертаниями похожего на женскую грудь. Свернув, мы заскользили по серпантину, и море неожиданно появилось из-за скалы, раскинув морщинистую гладь с темной полосой у горизонта. На подъезде к бухте мы миновали небольшую постройку. Георгис притормозил - убедиться, что в ней никого. Наконец под шинами захрустела прибрежная галька, и "вранглер" остановился.

  Два пологих рыжеватых мыса стерегли залив. На правом холме, я знала, лежали развалины античного храма Диктинны, невидимые от воды.

  Луна висела ровно посреди бухты, пуская до берега широкую полосу. Коротко глянув на Георгиса, я открыла дверцу и пошла к берегу, чувствуя на себе его взгляд. На ходу расстегнула пояс, стянула блузку и за ней - бюстгальтер, кидая их на землю. Сзади хлопнула дверь и заскрипела галька под ногами. Не останавливаясь, я расстегнула юбку. Шаги ускорились, и почти у самой воды Георгис резко развернул меня к себе. Он уже успел снять рубашку. Уперевшись лбами друг в друга, мы переплели пальцы рук, тяжело дыша. Точно теперь, когда вокруг никого не было, собирали силы перед последним рывком.

  Наши губы слились, языки встретились. Запустив пальцы в волосы Георгиса, я скользнула горошинами сосков по его груди. Он с силой прижался ко мне животом. Секунду назад я думала, что могу целоваться с ним вечно, но предательское дыхание снова сбилось. В ушах бесновалась кровь. Ненадолго оторвавшись от меня, Георгис стянул упаковочное кольцо с коврика, и мягкая подстилка сама развернулась, шлепнув концом по воде. На крупной прибрежной гальке без нее было бы непросто. Хорошо, что Георгис помнил об этом.

  Потянув его за руку, я ступила на пружинистую материю. Дальний ее конец уходил в подступившую к берегу лунную дорожку.

  Георгис обошел меня. Его тело было сильное, с вьющимися черными волосками. Не удержавшись, провела пальцем по темной полоске от середины груди к животу. Он потянул меня вниз, опустил на спину, развел ноги коленями и лег сверху. Чувствуя его тяжесть и тепло, сходя с ума от желания между бедрами, я обвила его ногами. Обхватив запястья, Георгис завел мне руки за голову. Прелюдии мы оставили на Сан-Пьетро в Риме.

  Он вошел в меня сильно. Двигался глубоко и жадно, точно не мог насытиться. Я выгибалась, поднимала лицо к серебряному кругу, задыхалась - он стонал. Я кричала - он покрывал мой рот поцелуями. Мы терлись горячими лбами и щеками. Сознание уходило от меня. Когда в конвульсиях тела сдавило друг с другом, он выпустил мои руки, прижал к себе и с хриплым протяжным стоном закинул голову вверх.

  Несколько минут мы лежали переплетясь, чуть подрагивая.

  Почувствовав его ладонь на свой щеке, я открыла глаза. Голубые радужки тонкими нитками охватывали расширившиеся зрачки. Я подняла взгляд чуть выше. Небо напоминало дисплей авиадиспетчера. Контуры созвездий мигали яркими точками, некоторые из них двигались. Это самолеты разлетались во все концы света.

  Опустив глаза, снова нырнула в родное. Губы у него пересохли, и я мягко поцеловала их. Потом еще, задержавшись на нижней подольше. Мышцы внизу его живота подобрались и затвердели. Взгляд из расслабленного стал острым. Руки сдавили мои виски чуть сильнее, чем минуту назад. Я улыбнулась. Изогнувшись, выскользнула из-под него. Он повернулся так резко, что тут же вспомнился хищник, от лап которого уворачивается дичь.

  По лунной дорожке я зашла в море и, обернувшись, поманила его. Йоргос шел медленно, не отрывая от меня глаз. Серебряная вода обжигала кожу. Я медленно отступала, пока сияние не обхватило нас кольцом по пояс.

  Он подошел вплотную, положил руки на мои бедра и рывком прижал к себе. Голова закружилась.

  - Над тобой нимб, как тогда, у водопада, - проговорил он, глядя на меня сверху вниз.

  - Но заниматься любовью мы здесь не будем. Мы поедем туда, где есть твердый пол, - закончил Йоргос с улыбкой.

  Засмеявшись, я ударила его кулаком в плечо. Он подхватил меня на руки, и я снова обвила его ногами. Как по команде мы повернули головы к холму с руинами храма Диктинны. Но все молчало. Вода была на удивление спокойна.

  Запрокинув ко мне голову, он продекламировал:

  - Бакко, тобакко э Вэнэрэ,
  Ридукон ль"уомо ин чэнэрэ!

  Обняв его за шею, я поразилась:

  - Матерь Божья, Йоргос, ты выучил стихи на итальянском?! Ты же их не запоминаешь!

  - Я сделал это ради тебя, родная моя.

  Однако насмешка в глазах и предательски дрогнувшие губы заставили меня прищуриться и внимательнее взглянуть на него. Не выдержав, он расхохотался:

  - Это не стихи, а любимая поговорка Энцо: "Вино, табак и женщины до добра не доведут!"

  Смеясь, мы повалились в воду. И, выбравшись на берег, на ходу подбирая разбросанные вещи, устремились к машине, ибо закоченели. К счастью, на этот раз ехать было всего ничего. Взобравшись в гору, джип свернул с грунтовки и остановился у маленького дома.
  За предбанником следовала единственная комната. Часть ее была отведена под кухонный уголок с газовой плиткой, часть - под закуток с кроватью. Центральное место занимал не то камин, не то печь.

  - Это печь или камин?

  - Как тебе сказать... - Георгис тут же присел разжигать внутри жерла огонь из газет и поленьев, лежащих в жестяном ведре. - Сейчас скорее камин, а раньше отец крестного делал здесь гравьеру. Ставил сюда ведро с молоком. За дверью есть полуземлянка-полуподвал, где головки сыра вызревали. Теперь ее используют как холодильник.

  Кроме полуземлянки, другого холодильника тут не было. Как и электричества. Я сняла с себя влажную одежду, наспех натянутую на голое тело на пляже, и завернулась в плед, принесенный Йоргосом. Он остался в одних джинсах.

  Рядом с камином стоял невысокий столик, заваленный всякой всячиной. Между ним, деревянной подпоркой до потолка и печкой-камином Георгис расстелил одеяло и кинул пару подушек.

  Плечам, несмотря на плед, было зябко, и я опустилась на колени перед пылающими поленьями. Скоро тепло поднялось до локтей и охватило меня целиком. Воздух в комнате быстро прогревался, собственно, он и не успел как следует остыть после жаркого дня.

  Йоргос сел сзади. Обнял, поцеловал в висок. Руки его забрались под плед. Проведя ладонью по животу, одна осторожно сжала грудь, другая проникла ниже, я застонала и откинулась в его объятия. Он целовал мою шею, борода колола кожу, и я чувствовала за нас обоих. За него: как мягкая женская плоть меж бедер раздвигается и напрягается при более сильном нажатии. И за себя: как твердый палец скользит вниз, сгибается и ласкает по кругу, едва касаясь. Оперевшись ладонями о его колени, я запрокинула затылок ему на плечо.

  - Йорго!

  - Да, девочка моя... ты... прекрасна!

  От низкого голоса и движений, следующих за моими, разум отключался. Его палец был легок, нежен. Он ласкал влажный, набухший бугорок, превращая кровь в ток. Йоргос притянул к себе мой мечущийся подбородок, накрыл губами хнычущий рот, впитывая сочащееся из него исступление. Обладая мной полностью, он давал мне выбор дальнейших действий.

  Почти ослепнув, я развернулась к нему, помогла стянуть джинсы. Он откинулся на подпорку. Сжал руками бедра, опустил на себя, и горячие волны пошли по телу.

  Проникая в меня, ему нравилось терзать мой рот: раздвигать распухшие губы языком, покусывать их. Казалось, еще чуть надавит - брызнет кровь. Ладонью он удерживал мою голову, но и без того оторваться от него я не могла. Лишь когда внутри скручивался сладкий жгут и я задирала подбородок, Йоргос ослаблял хватку на моем затылке. На секунду замирал во мне, давая пережить этот пик. Почти выскальзывал. И мы начинали по-новой. То, что он сдерживается, чтобы продлить мое наслаждение, возбуждало до пелены перед глазами. Но еще сильнее хотелось доставить мощь удовольствия и разрядки ему. Покачивая бедрами, я опускалась все глубже, с силой обхватывая его изнутри. Он застонал и задохнулся. Широко, будто удивленно, распахнул глаза. Запрокинул голову, зажмурился. И задвигался резкими, сильными толчками. Острая игла прошила мой живот, я вскрикнула. Нас почти подбросило и било как на барабане. Вцепившись друг в друга, ни он, ни я не могли даже кричать от судорог, беззвучно разевая рты. Внутренним стенкам стало горячо от его извержения.

  В конце мы завалились на пол, и некоторое время я не соображала, где моя рука-нога, где его. Осознала себя лежащей на спине. Разлепив ресницы, встретила взгляд потемневших глаз. Казалось, он смотрит на меня из глубины океана или космоса. На лбу Йоргоса выступил пот. Все еще не отдышавшись, он сглотнул пересохшим горлом и выдохнул:

  - Ты - моя.

  - Да...

  Позже мы, обнявшись, лежали на подушках, глядели на огонь и пили вино.

  - У меня сегодня в бухте было четкое ощущение, что за нами наблюдают, - сказал Йоргос. - Не следят. А именно наблюдают и не понятно откуда.

  Я потерлась о него головой.

  - Это Диктинна.

  - Кто-кто? - Он повернул меня к себе. - Древняя богиня? Ну, тогда мы ей вряд ли понравились, учитывая, что она была девственницей и упорно свое девство охраняла . У меня же, напротив, никакой тревоги не было...

  - Она покровительствует охотникам и рыболовам, далеко не все они девственники, так что, думаю, к чужой страсти Диктинна снисходительна. Знаешь... я ее видела.

  - Когда?

  Водя пальцем по его груди, я рассказала о четырех фигурах за круглым столом. Закончив, взглянула ему в глаза:

  - Ты мне веришь?

  Он кивнул.

  - Ты говорила кому-нибудь?

  - Нет... Иван поржал бы. Мария смеяться не стала бы. Но поверила бы?

  Закинув руки за голову, он вытянулся, глядя на пляшущие по темному потолку тени. Наш пятачок перед камином был единственным освещенным местом в комнате. По углам расползалась тьма.

  - Когда мне было лет десять, незадолго до отъезда в военное училище, нашего с Лукой друга послали в горы пасти овец. Под вечер он не вернулся, и мужчины отправились на поиски. Нашли сперва овец из разбредшейся отары, а потом и его самого - в пещере, к счастью, живого-невредимого, но насмерть перепуганного. Когда его привели домой, приятель рассказал, что уже вечером, недалеко от Хоры, сгоняя отару, увидел странного человека на дороге. Он был одет в военную форму. А когда повернулся, оказалось, что у него нет левой половины лица. А во всю правую щеку - родимое пятно. Испуганный мальчишка дал стрекоча и отсиживался в пещере, пока его не нашли. Мать ругалась, не верила ему. Переполох был большой. Уже потом, когда я приехал домой, Лукас рассказал, что одна из женщин приходила к родителям нашего друга. В начале Второй мировой из Сфакьи велась эвакуация союзников британским флотом после проигранной Битвы за Крит. По пятам шли немецкие отряды. И многие жители Хоры прятали у себя в домах новозеландских и английских солдат. За это, когда в Хору вошли немцы, большую часть мужского населения расстреляли. В том числе мужа и двух сыновей той женщины. Она видела их палача. У него была особая примета - родимое пятно на правой щеке. И, встретив его спустя несколько дней, застрелила из мужниного ружья, снеся левую часть черепа. Труп она спрятала в кустах. А ночью на осле отвезла к берегу и, привязав к ногам камень, утопила в море. Никому прежде об этом она не рассказывала.

  Потрескивали поленья.

  - Помнишь, иеромонах Тимофей писал: естественное на острове переплетено со сверхестественным, - сказала я.

  Он повернулся ко мне:

  - И не всегда понятно, что есть что. Например, однажды в мой номер в Ханье вошли две девушки. У одной глаза были играющие. У другой - светлые.

  Йоргос замолчал. Я спросила:

  - И... что же?

  - Та, вторая, поздоровалась. Улыбнулась. И... все.

  Он растрепал мои волосы:

  - Я пока не знаю, к естественному это отнести или к сверхестественному.
  Уснули мы на рассвете. Спать устроились у камина, кинув еще одно одеяло, а под него, для мягкости, пляжный коврик. На удивление полезная все же вещь!

  Утром, выйдя из ванной, я встретила пристальный взгляд Йоргоса. Он стоял рядом с плиткой, контролируя процесс закипания кофе в турке. Света этому закутку не доставалось даже днем, на потолке трепыхались тени от газа.

  - Знаешь, что самое красивое из того, что я видел? Твои губы. А когда ты возбуждена, они пунцовые. На белой коже... горят.

  - Как сейчас? - тихо спросила я, закалывая пряди на затылке.
  В один шаг он пересек расстояние между нами, провел пальцами по щеке, но я мягко отстранилась. Принесла из комнаты стул, поставив в узкое пространство между плиткой и дверью душа. Не совсем верно истолковав мои маневры, Йоргос потянул меня к себе, но я снова чуть отвела плечи. Он недоуменно посмотрел и засунул руки в карманы. Глядя ему в глаза, обвила одной рукой его поясницу. После душа он был в одних джинсах и на спине в ложбинке скопились капли. Помедлив, все еще не понимая, он осторожно обнял меня так же одной рукой. То ли детский, то ли иезуитский восторг начал забирать меня от вовлеченности в ситуацию "я знаю - ты нет". Не знаешь, что я собираюсь сделать. С тобой. Дала себе еще пару секунд поплавиться в этом самодовольном чувстве. И, не отрывая от него взгляда, расстегнула ширинку. Прижалась к мгновенно подобравшемуся телу и спустила джинсы долой. Он коротко вздохнул, проглотил комок в горле и плотно сжал губы. Но не шевелился. Чертовски заводила эта его готовность принимать мои действия! Осознала, что стою, уставившись в его зрачки, и дышу полураскрытыми пересохшими губами. Чувство власти над другим человеком возбуждает, не врут писатели.

  Я ласково надавила Йоргосу на плечи, и, едва поколебавшись, он сел. Занятно, как мозг пытается найти ответы, даже когда уже решил подчиняться. Опустившись на колени меж напряженных ног, я обняла его бедра и, запрокинув голову, облизнула губы. Георгис жестко глянул на меня, желая убедиться, точно ли я собираюсь сделать то, о чем он думает. Крепкая рука взяла подбородок, большой палец провел по губам и, чуть раздвигая их, проник в рот.

  В ответ я прикрыла веки, подтягивая языком горький от кофе палец к небу. Пососала как эскимо и, вытолкнув его, опустилась.

  Щекой потерлась о мягкий пах. Это место, поросшее волосками, еще мокрыми после душа, было такое трогательное, незащищенное. Задыхаясь от нежности, я вдохнула его теплый запах и поцеловала пульсирующую под волосами плоть. Виски мне сжали две ладони.

  "Значит, говоришь, губы пунцовые? Окей, смотри", - подумала я.

  Нагнув голову, укусила себя несколько раз с внутренней и внешней сторон рта. Если опять же верить мировой литературе, этим способом пользовались дамы высшего света в те времена, когда помада была уделом шлюх. Мне достаточно было чуть придавить зубами губы, чтобы они покраснели и распухли. Папа, спасибо!

  Взявшись пальцами у основания, я поцеловала гладкую, солоноватую головку. Обхватив ее губами, обнаружила у себя доселе неизвестную эрогенную зону. Весь организм сейчас плясал под дудку слизистой оболочки рта. Поводив губами по затвердевшей плоти, вскинула глаза.

  Йоргос дышал сквозь зубы и не отрывал глаз от упругого полукружья возбужденных губ. Поймав мой взгляд, судорожно сглотнул. Я пошевелила языком - он вздрогнул и выпрямился, точно на него надели корсет. Виски сдавило сильнее.

  Опустившись ниже, я захватила его целиком, до основания. С наслаждением почувствовала языком все вздувшиеся вены. Там, наверху, было движение. Чиркнув взглядом, увидела запрокинутый подбородок и взбухшие жилы на шее. Он старался сдерживаться: молчать и не двигаться.

  Господи, был ли на свете кто-то, кого я любила сильнее?!

  Плотно обхватывая, начала тереться языком и внутренней поверхностью щек о твердый, вздувшийся ствол. Он заполнял весь мой рот. Йоргос наконец задвинул на условности. Громко стонал, выгибался на стуле, реагируя на каждое мое сжатие или поглаживание. Если я замедляла темп - замирал, ожидая, и он. По телу его прокатывалась судорога: с разведенных в стороны ног перекидывалась на вздымающийся живот, заставляла белеть костяшки пальцев, вцепившихся в сиденье. Единственно, на что хватало его контроля, это не выбрасывать слишком сильно вперед бедра, чтобы не разнести мне изнутри горло.

  На секунду отстранившись, я зачарованно залюбовалась головкой - она была тяжелая, раздавшаяся. Алая с синевой проступивших под кожей сосудов. Дышала мощью, с которой входила и будет входить в меня, раздвигая узкую ткань до своих размеров. Жадно опустившись на нее горячим ртом, я владела ею. Ласкала вокруг языком, с силой всасывала и водила вверх-вниз губами. Она упруго скользила кожицей и наливалась в ответ.

  Там, наверху, кажется задыхались. И вскрикивали. Возможно, от боли. Не важно - сейчас я была нечеловеческим существом и мало соображала. Надевшись до основания, как змея на жертву, устроила вакханалию всему остальному.

  Йоргос дернулся, застыл. Тяжело дыша, потянул мой затылок назад.

  - Я - все, - сдавленно проговорил он.

  Нетерпеливо скинув его ладони, я вдохнула и со всей силы - до точек перед глазами - сжала его ртом и задвигала головой.

  Его крик перешел во что-то напоминающее рык, и в горле моем стало тепло. Чуть отодвинув назад голову, я всасывала его в себя. Когда поняла, что не справляюсь, обхватила пальцами, подставляя лицо под терпкую, густую жидкость. Он резко нагнулся, ухватив меня за волосы. Глядел, как я снимаю языком белые капли с его мокрой, малиновой, вздувшейся кожи. От спазма не мог произнести ни звука. Лоб у него покраснел, глаза казались черным стеклом. Кое-как втянул воздух и откинулся назад. Хорошо, я вцепилась в ножки стула, потому что на несколько секунд Йоргос, кажется, отключился.

  Я улеглась лицом туда, откуда начала. Пах его теперь был расслабленный, нежный. Я поцеловала его и погладила, пугаясь обожания, захлестывающего меня от одного созерцания этого места. Йоргос немного включился в реальность и что-то полупростонал-полупромычал. Но шевелиться особо не мог. Нечеловеческое существо внутри меня втянуло свой хвост в самый темный угол сознания. И чтобы меня сейчас же не разорвало от нежности, я закрыла глаза, улыбаясь и вдыхая запах от его влажных теперь не от душа волос.

  Кофе, конечно, давно убежал.

  Весь день мы провели здесь, в доме. Думали съездить в бухту искупаться, но не сложилось. До позднего вечера разговаривали и занимались любовью. Когда поленьев в ведре почти не осталось, Йоргос сказал:

  - Ну все, поехали утром домой. К электричеству и горячей воде.

  Душ нам приходилось принимать под прохладными струями.

  Я засмеялась:

  - Видишь, какой ты. То тебе твердый пол подавай, теперь электричество и горячую воду. А как же твой тезка и земляк - Георгис Скордилис и София Да Молин? Они тут три дня прожили, имея из всех перечисленных тобой благ разве что твердый пол. Интересно, где их домик стоял...

  - Ну да, видимо, старею. А ты, кстати, еще не видела дома комнату с тремя окнами, они все в сад выходят. Пойдет тебе такая мастерская?

  - Пойдет, - улыбнулась я.

  К этому времени мы решили, что дом мамы Йоргоса теперь наш общий.

  - Только сперва заглянем в отель? Мне нужно забрать вещи. Это же подумать только - весь месяц я с одним рюкзаком! Честно говоря, со мной такое впервые.

  Что за один октябрь со мной случилось больше, чем за всю жизнь, я говорить не стала, решив, что это можно расценить как свидетельство скудности событий в моем прошлом. Хотя во многом это было правдой.

  - Конечно, заберем. Может, тебе еще что-то надо? Ну, возможно, не прямо сейчас, но в ближайшем будущем?

  - Гончарный круг, - подумав, сказала я. - Очень хочу делать керамическую посуду и вазы. Только нужна печь...

  - Печь не проблема, я тебе ее сам сделаю в саду.

  Села к нему на колени, и он обвил руками мою талию. Мне нравилось это ощущение естественности, когда он обнимал меня - руки ложились так спокойно и уверенно, точно мое тело было вылеплено специально под них. Весь мир умещался в пределах этого кольца и сейчас же становился правильным, таким, каким должен быть.

  Я сказала:

  - Только знаешь... станок - стучит. А краски - пахнут.

  - Да ты что? Сильно?

  - Ну, иногда довольно ощутимо.

  - Что ж делать-то?!

  - Йорго, не смейся! И не говори потом, что я тебя не предупреждала.

  Отсмеявшись, он сказал:

  - Стучи на здоровье. Давай еще завтра, пока ты будешь собирать вещи в отеле, я заберу рукопись из тайника. Хочу отдать ее митрополиту и поставить точку в этой истории.

  Я кивнула. Он провел рукой по моим волосам:

  - Тогда ложимся, ехать надо рано, пока в ущелье не набежали толпы.

  - Постой, а как же ключ? Он же был у Ивана...

  - Среди вещей, да. Ставрос мне его отдал. Он в курсе наших поисков.

  Выехали мы около шести утра. По пути я зарядила в машине севший телефон, он отключился еще на вторые сутки в Риме. Обнаружив несколько звонков от Марии, перезвонила ей, помня ее привычку подниматься на рассвете. Она уже знала про Ивана. С Димитрисом они гостили сейчас у родни. Мы договорились встретиться и обсудить план дальнейших действий. Я хотела предложить им стать управляющими отеля, жить там в сезон. Сама планировала приезжать время от времени.

  После того как мы миновали Спили, я вытащила из рюкзака картонный прямоугольник с телефонным номером.

  - Господин Метаксас, доброе утро, - поздоровалась и представилась я.

  - Добрый день! Прошу вас - Никос. Мы с Иваном были почти в дружеских отношениях, - сказал консультант.

  С ним договорились встретиться через четыре часа в отеле. Он пообещал не отнять много времени, привезти все бумаги. Был вежлив и полон сдерживаемого, но явного сочувствия. Настоящий поверенный.

  Когда мы спустились по серпантину к Агиосу Павлосу, у меня царапнуло в груди и я невольно поднесла руку к горлу.

  - Может, заберем вещи в другой раз? - спросил Йоргос. - Ну проживешь ты без них. В Ханье полно магазинов.

  Я покачала головой:

  - Все в порядке. Просто... я давно здесь не была.

  Отель стоял с закрытыми дверями. Инструменты Димитриса и Янниса, целое лето раскиданные по территории, теперь были убраны.

  Строгим и замершим показалось мне все.

  На пляже никого не было.

  Георгис торопился в ущелье. И быстро уехал.

  Проводив его до ворот, смотрела, как "вранглер" поднимается по серпантину и скрывается за горой. По нашим расчетам, вернуться Йоргос должен был часа через три. Я уже скучала по нему. В который раз поймав себя на мысли, что мне хочется бесконечно прикасаться к нему, хотя бы просто держать за руку.

  Прошлась по комнатам, зашла к себе. Всего месяц отделял меня от той жизни. Как полоса, которую уже никогда не перешагнуть.

  На террасе таверны сердце сжалось и потекли слезы. Вот в левом углу подушка, когда-то сделанная мной, на которой любил сидеть Иван. Без него все вокруг казалось осиротевшим. Погладив ее рукой, я решила, что поставлю здесь горшок с лимоном, например. Не важно с чем. Важно, что никто и никогда сидеть тут не будет, несмотря на лучший вид на бухту.

  Снова шевельнулось смутное беспокойство, поселившееся во мне со вчерашнего вечера. Получится ли совмещать два мира: этот, задуманный нами с Ваней, и тот, в котором существовали мы с Йоргосом? Я боялась, что первый сезон отеля потребует столько сил и времени, сколько жизнь с Георгисом ему не оставит.

  Прикидывая различные варианты, я спустилась в таверну и среди рядов готовых стульев отыскала тот, на котором была мантинада про сфакийского рыбака. Я решила подарить его крестному взамен расшатанного табурета.

  Уложив стул в багажник "лэнд ровера", стала собирать вещи и постепенно успокоилась. Когда застегивала чемодан, услышала звук мотора. Черная "ауди" сворачивала с дороги к отелю. Приехал Никос Метаксас.

  Никос приехал не один. Вместе с ним из машины вышли два парня в кожаных куртках.

  - Это мои помощники, - представил он их мне.

  "Странные у консультанта помощники, на что они ему?" - мелькнуло в голове.

  - Оооо! За лето, вижу, вы проделали колоссальную работу! - поцокал языком Никос.

  Из вежливости я обвела его вокруг. Никоса живо интересовало все, и постепенно у нас завязался разговор. Вопросы он задавал по делу и даже прочитал мини-лекцию по поводу целесообразности установки здесь солнечных батарей. Во время его речи я иногда поглядывала на соседний отель на левом мысу бухты, гадая, закончился у них сезон или нет. Вроде мне удалось разглядеть чье-то полотенце на террасе, но, возможно, оно просто осталось от уборки. На пляже под скалой появилась парочка, которую было видно лишь с самого края нашего пригорка.

  По моим расчетам уже скоро должен был приехать Георгис.

  - Господин Метаксас... простите, Никос, давайте выпьем кофе, и вы мне все расскажете.

  - О, конечно! Правда, кофе я не пью, но, если позволите - это исключительно любопытство, - я бы хотел взглянуть на то, как теперь выглядят номера. Заодно все вам расскажу и передам бумаги.

  - Конечно, прошу вас!

  И мы поднялись по лестнице на третий этаж. Не понравилось только, что один из безмолвных помощников идет за нами следом. Второго не было видно.

  Прошли по номерам.

  - А это хозяйское крыло, насколько я понимаю? - кивнул мой гость на торцевые комнаты.

  Не хотелось вести его к себе, тем более с таким помощником, но Никос смотрел столь выжидательно-любезно, что я не нашла повода для отказа.

  Едва я ступила за порог большой комнаты, плечи передернуло ознобом и засыпало мурашками. Вероятно, дело во вторжении чужаков в личное, почти интимное пространство. Вот круглый стол. Исписанная сердечными признаниями столешница была чиста и пуста. В те немногие дни, что я прожила в отеле после ночи четырех, сюда ничего не ставила. Даже чашку с кофе, расхаживая утром по комнатам и террасе.

  Быстро проведя своих спутников сквозь спальню, вывела их на балкон и облегченно вздохнула.

  Почти на этом самом месте Иван и я стояли когда-то, глядя на бухту. Как безмятежны и богаты мы были. Луна над морем, бутылка метаксы и, казалось, бесконечное количество времени.

  Вспоминая, я засмотрелась на искрящуюся воду.

  - А теперь будте умницей, скажите, где оно, - тем же тоном, которым ранее рассказывал о солнечных батареях, проговорил Никос.

  Я недоуменно уставилась на него.

  - Евангелие, Вера. Вы же теперь наследница почившего, - усмехнулся он.

  Сглотнув ком в пересохшем горле, я спросила:

  - Кто вы?

  - Зверь самый лютый жалости не чужд.
  Я, леди, чужд. Так, значит, я не зверь!

  - О чудо, дьявол истину изрек! - машинально пробормотала я в ответ.

  Он расхохотался и захлопал в ладоши:

  - Браво! Вы мне все больше нравитесь!

  - У вас, кажется, и имен как у дьявола! Вы и Александр, и Алекс, и Сандро. Теперь еще и Никос. Правильно я понимаю?

  Он слегка улыбнулся.

  - Фамилия у вас случайно не Да Молин?

  - О нет, хотя, согласитесь, эффектно бы вышло. Хотя род наш не менее древний, чем Молины. И так же, как они, мои венецианские предки по матери жили на Крите несколько веков. Покинув его лишь в XVII веке, перед самым захватом турками острова. Барельефы Рефимно до сих пор хранят наши фамильные гербы... Вижу, эта тема вам знакома. Читали "Рассказ о разных вещах, случившихся на Крите" Антонио Тривана?

  - Это вы... приказали убить Ивана?

  - И снова нет, моя дорогая. Здесь я чист. Ваш друг был чересчур горяч, мне и приказывать не пришлось. Важно уметь использовать свойства человеческой натуры, Вера. Горячие парни убивают других горячих парней. Остается только чуть подмести...Теперь же не время думать о том, чего у тебя нет. Подумай о том, как бы обойтись с тем, что есть . Где же Евангелие?

  - На что оно вам? - невольно вырвалось у меня. - Для шантажа?

  Александр поморщился:

  - Никогда не мыслите шаблонами. Я для вас кто? Киношный злодей с табличкой вот здесь "Злодей"?

  Он очертил длинными ухоженными пальцами прямоугольник у груди.

  - Скажите, вы держали когда-нибудь в руках первое издание сборника стихов Хаяма? Листали рукописи Бальзака? Вы даже не представляете себе, какое это наслаждение! Я мог бы показать, мне кажется, вы оцените. Но Евангелие!.. Признаться, оно завладело мной, моими мыслями. Отправная точка нравственных законов современного человека, источник последующих текстов и споров. И оно будет моим. Вместе с письмом Софии Да Молин. Да я богач! - воскликнул он и расхохотался.

  "Как иногда дико отражается прошлое в настоящем", - пронеслось в голове. Еще недавно почти на этом месте я слушала от Маркоса о любви к чтению и цитаты.

  Словно в ответ на мои мысли Александр нагнул голову, поглаживая пальцами подбородок, и, исподлобья глядя на меня, пробормотал:

  - Вера-Вера - оазис в сердце... Мне кажется, я уйду отсюда с двумя дарами. И у второго будут белоснежные волосы.

  Вот что отталкивало в нем. Складка губ. Тонкие, с опущенными уголками, словно изогнутые в презрительной усмешке. Мне кажется, ему не знакома жалость. Совсем. Он откровенно разглядывал меня. Я невольно попятилась и уперлась в грудь "помощника". Обменявшись над моей головой взглядами, оба усмехнулись.

  - Какая опера у вас любимая, Вера? - тихо спросил Александр.

  От страха спина взмокла. Сжав руки в кулаки, я приказала себе стоять на месте, а взгляду - не метаться по веранде, как загнанный заяц. Скоро должен вернуться Йоргос... Йоргос. Который не подозревает. И они наверняка вооружены. На какой-то миг я перестала дышать. Нет, Господи! Пусть в ущелье будет много туристов, пусть он задержится. На пару секунд я закрыла глаза, мысленно послав Богу горячую мольбу.

  Александр вплотную приблизился ко мне, так что я вдыхала древесный запах его одеколона. Ноздри раздувались, глаза стали безумны. Неверно истолковав мой страх, он получал извращенное удовольствие при виде женщины, зажатой меж ним и его подручным.

  - Ну-ну... Я, как и Дали, считаю, что мед слаще крови. Не бойся. Скажи мне, где оно и где ключ. Ты же не достала его еще?

  - Нет... Ключ был у Ивана.

  - Думаю, мы и без ключа справимся. Где тайник?

  Если ему известно, что хранили рукопись в Одигитрии, значит, известно, что тайник рядом.

  - В ущелье Мартсало , в церквушке. Я покажу.

  Главное - увести их отсюда, пока не вернулся Йоргос.

  - Зачем же ехать самим? Мы с тобой подождем тут, пока...

  Договорить он не успел.

  Сквозь распахнутые на балкон двери номеров из коридора долетел приглушенный шум. Александр кивнул "помощнику", и тот по-кошачьи скользнул в мою спальню.

  В коридоре послышались чмокающие хлопки. И снова все стихло.

  - Он здесь, - крикнул "помощник", - у него пистолет Мано! Мано, видимо, мертв!
  Поняв, что речь о Георгисе, я дернулась к двери, но меня сдавили неожиданно сильные пальцы.

  Из номера, соседнего с моей комнатой, на террасу выскользнул "помощник", держа в согнутой руке пистолет с глушителем. Прижавшись к стене спиной, он двинулся к двери следующего номера. Я видела, как на загривке у него напряглись мышцы. Он резко выбросил руку, раздались выстрелы, и его отбросило в сторону. Потеряв пружинистую ловкость, он мешковато завалился на бок. Крутясь, как рулетка, пистолет отлетел к перилам террасы.

  Александр дернул меня на себя, плотно притиснув спиной к животу. В висок что-то больно воткнулось - скосив глаза, увидела длинное дуло пистолета. Внутренности на пару секунд замерзли от ужаса.

  На террасу ступил Йоргос. В одной руке он держал черный контейнер, в другой - пистолет, наведенный на Александра. По правому боку рубашки расплывалось красное пятно, очевидно оставленное пулей кого-то из "помощников". Я невольно рванулась к нему.

  - Дурочка, - почти по-отечески сказал мне в ухо Александр, - я ж тебе башку прострелю. Стой смирно.

  Мельком взглянув на распростертое тело, Георгис отшвырнул ногой пистолет вниз за перила. И медленно двинулся к нам.

  - Отпусти ее, и Евангелие твое.

  - Конечно, мое. Только ближе не подходи. - Александр опустился щекой на мой свободный висок, отчего боль в голове, зажатой меж его черепом и пистолетом, стала почти невыносимой. Левой рукой, прижимающей меня, он провел вверх от живота к груди, задержав руку на ней. Втянул ноздрями запах моих волос. Я, хотя и не могла видеть, знала, что глядит он в глаза Йоргосу. Чувствовала, как улыбаются его губы, ласкающие мой висок. И как это возбуждает его, я тоже, к сожалению, чувствовала.

  - Какая сладкая, - хрипло проговорил он, прижимаясь еще сильнее.

  Йоргос не смотрел на меня. Я никогда не видела у него такого лица. Глаза посветлели до бледно-голубого, став почти бесцветными. Он целился в Александра, отмеряя длину его вдохов и выдохов. Если бы Сандро не плавился сейчас от садистского кайфа, то разглядел перед собой не просто приговор, а практически его исполнение.

  - Положи контейнер и толкни к нам, - распорядился Сандро. - Ее я тоже оставлю себе. Вера будет моей естественной защитой, ну в том числе. Но ты можешь быть спокоен: она будет жива. Если не наделаешь глупостей.

  Георгис медленно опустил контейнер на пол и поддел его мыском, не сводя глаз с Александра.

  - Браво! Теперь осталось понять, действительно ли Евангелие здесь.

  Он потянул меня вниз, опускаясь вместе со мной на корточки:

  - Давай посмотрим, что там, Алиса. И не делай резких движений, а то - бам! - весело проговорил главный свидетель защитников теории о вырождении старых родов.

  Едва я ощутила пальцами прохладную сталь контейнера, как за Георгисом пространство задвигалось, что-то бесформенное бросилось к нему, и я закричала:

  - Йорго, сзади!

  Окровавленной массой оказался недобитый "помощник", который как-то по-обезьяньи подпрыгнул к нему со спины, закинув обеими руками на горло шнур. Меж пальцев, зажимавших его конец, сверкнул нож. Йоргос успел подставить руку, и лезвие полоснуло его шею по касательной. По горлу заструилась кровь, а голова, резко дернутая удавкой, откинулась назад.

  Издав болезненный всхлип, я одновременно почувствовала облегчение в правом виске - Александр теперь целился в Йоргоса. Размахнувшись контейнером, со всей силы я саданула по руке с пистолетом и, разворачиваясь, еще раз, уже не целясь. Попала по скуле и плечу. Пуля улетела куда-то за перила к морю. Сандро разъяренно дернулся ко мне, но я отскочила. Раздался еще один выстрел - я уже привыкла к их замаскированным глушителями звукам. Стрелял Йоргос, заведя руку с пистолетом назад. Он попал в голову душителю. Опрокинувшись за ним следом, Йоргос поднялся на одно колено, зажимая рукой шею. Его пошатывало. Сандро попытался вновь отловить меня, но я инстинктивно отскочила в балконную дверь своей спальни. Раздался выстрел, и следом за мной сюда же влетел Александр, уворачиваясь от пули Йоргоса.

  Пронесясь по спальне, я вбежала в комнату с круглым столом и захлопнула дверь. Мир, знакомый мне, корчился, распадался. Я могла думать только об окровавленном горле Йоргоса и что времени у него остается немного. Куда бежать и как помочь ему, я не знала. За дверью слышались какие-то стуки, но я не понимала, кто теперь где. Кружение мыслей и взгляда сошлось клином на круглой столешнице. Точно кто-то остановил волчок. Посреди стола лежала книжка в темно-серой твердой обложке. Машинально, не думая, я подошла к ней, крутя на контейнере колесики кодового замка.

  Через минуту, когда я едва успела захлопнуть его, набрав код снова, дверь с треском распахнулась под ударом ноги Александра. Развернув меня, как прежде, - щитом перед собой, приставив пистолет к виску, он прошипел:

  - Я могу пристрелить тебя прямо сейчас, тварь! - И толкнул к двери в коридор.

  Мне тоже хотелось себя пристрелить: получается, я вновь связала Йоргосу руки.

  - К лестнице! - скомандовал бармалей.

  Ее пролет был шагах в пятнадцати от нас. Но мы не дошли. Из двери соседнего номера в коридор вышел Йоргос. Привалясь плечом к притолке, он навел пистолет на Александра. И мы опять заняли исходные позиции. Правда, на этот раз Георгис держал оружие обеими руками. Рубашка и джинсы почернели от крови. Шея и грудь были алыми.

  "Матерь Божья, помоги нам!" - взмолилась я про себя.

  - Положи пистолет, Йоргос, - тихо сказал Александр.

  Поведение Сандро тоже отличалось от недавнего, на террасе. Спиной я чувствовала его частое неглубокое дыхание. Дуло, приставленное к моему виску, подрагивало.

  - Положи! - почти истерически выкрикнул он. - Мне уже несильно хочется оставлять ее в живых!

  Йоргос, к моему ужасу, медленно опустил пистолет на пол.

  - Только, Александр, - проговорила я, сама удивившись, как спокойно звучит мой голос, - прежде проверь контейнер. Георгис - будущий священник. Сомневаюсь, что он отдаст тебе Святое Писание.

  Повисла пауза. Потом ствол толкнул меня в висок.

  - Открывай!

  Хорошо, когда пистолет у моей головы. Это значит, он не наведен на Йоргоса.

  Покрутив колесики, я откинула крышку.

  - Это что? - прошипел Александр.

  Внутри лежала книжка с серой обложкой.

  - Это сборник стихов Анны Андреевны Ахматовой. Тебе на цитаты.

  - Где Евангелие?!

  - Спроси Георгиса! Только он знает!

  Крутанув меня к себе лицом, тыча дулом в лоб и косясь на Йоргоса, Александр зло проговорил:

  - А знаешь, я думаю все ровно наоборот. Он не стал бы менять Писание. Это сделала ты. Пару минут назад. Хочешь, чтобы я поверил, будто этот окровавленный парень - единственный обладатель бесценного знания? - Усмехнулся и стал похож на щитомордника. - Но я не верю. И он нам больше не нужен. - Александр перевел взгляд на Георгиса.

  - Нет! Если выстрелишь в него, клянусь, никогда не узнаешь, где Евангелие!

  - А я вот, наоборот, не сомневаюсь, что узнаю. Ты будешь, сука, радоваться, что можешь мне его показать и сразу после этого сдохнуть!

  И дуло сползло с моей головы в сторону.

  "Надо ударить двумя пальцами в глаза", - решила я. Видела, как это делают в кино.

  Дальше произошло сразу много действий одновременно. Со стороны лестницы грянул выстрел - не тихий, как у пистолета с глушителем, а настоящий, полновесный, от которого гудят барабанные перепонки. Александр дернулся и застыл. Георгис, поднырнув под направленной в его сторону рукой Сандро, бросился меж нами. Вместе они повалились на пол.

  Воздух затрясся от криков и топота. Обхватив Йоргоса за плечи, я зажала рану на его шее одной рукой, другой - его бок. Откуда-то из-под потолка к нам нагнулся Ставрос:

  - Йоргаки, малыш, почему в последнее время там, где ты, там стреляют?

  Йоргос ничего не ответил. Дыхание ему давалось с трудом. Взглянув на меня, он закрыл глаза и уронил голову.

  - Врачей сюда! Живо! - закричал страшным голосом, еще громче, чем его выстрел, Ставрос. Я не сразу поняла, что плачу и тоже кричу. Ставрос оттащил меня к стене. Йоргоса взяли в кольцо врачи, отодвигая ногами безжизненные конечности лежавшего рядом Александра.

  Помню ощущение холода в руке, когда мне делали укол какой-то успокоительной смеси. Когда сознание чуть прояснилось, обнаружила перед собой Ставроса, державшего меня за плечи и размеренно, кажется раз в двадцатый, повторявшего:

  - Рана на горле у него неглубокая, артерии, вены не задеты. Он потерял много крови, но не слишком много. Его уже везут в больницу, он уже под капельницей. Нам позвонят.

  Увидев, что взгляд мой сфокусировался, он махнул рукой, подзывая молоденькую медсестру. Она осведомилась, где душ и есть ли у меня запасная одежда. И мы побрели в спальню. Вынув из чемодана шорты с майкой, я шагнула в ванную и заперла дверь.

  Весь римский костюм был в крови Йоргоса. Вспомнились черная водолазка с юбкой. В последнее время только и делаю, что порчу и выбрасываю одежду. Я в отупении привалилась к стене.

  "Если Йоргос умрет, я тоже умру. Чертово Евангелие! Хватит с меня!" Это были первые осознанные мои мысли. Они принесли облегчение. Вот, кстати, и бритва - та самая, Димитриса, которую брал Иван.

  Вымывшись и переодевшись, я снова опустилась на пол, взяв бритву в руки. Мне не хотелось покидать ванную, внутри которой все было ясно и, пока дверь оставалась закрыта, не было риска обнаружить, что моего мира за ней больше нет.

  В дверь настойчиво постучали.

  - Вера, ты что так долго? - крикнул Ставрос.

  - Скоро выйду, - слабо отозвалась я.

  Через тонкую фанеру я слышала, как он напустился на медсестру:

  - Ты зачем ее оставила?! Ты не баба, что ли - чего там не видела? Кто в норме? Она в норме?! Тебе самой-то когда в последний раз пистолет к голове приставляли и любимого на глазах резали?! В норме она!

  И забарабанил с удвоенной силой:

  - Вера, открывай, не то выбью дверь!

  Душевая у меня была крохотная, и, не вставая с пола, я дотянулась до задвижки. Глазом моргнуть не успела, как Ставрос проворно, что было удивительно, учитывая его широкое телосложение, вынул у меня из пальцев бритву:

  - Дай-ка мне эту штуку. Она тебе не нужна. Что ты, как угорь, свернулась? Идем в комнату.

  Моя кровать застонала под Ставросом. Я опустилась рядом. Отруганной медсестры не было. Из коридоров по-прежнему доносились крики, с улицы - звуки двигателей.

  - Так, слушай. Йоргос в больнице. Состояние стабильное. Он не умрет. Поняла? Повтори.

  - Не умрет, - повторила я.
  И заплакала. Ставрос терпелив

о подождал, пока эмоции утихнут.

  - Это вы застрелили Александра?

  - Ага. У нас с Йорги два один в его пользу. Но это только потому, что я приехал позже, - хохотнул он. - Первого он убрал сразу при входе в отель. Тот не ожидал нападения, конечно, но все же Йорги был невооружен. Так что молодец малыш.

  "Это он специально для меня говорит, подбадривает", - поняла я. И улыбнулась.

  - Давай-ка пройдемся, и ты расскажешь, что было, - поднимаясь, сказал Ставрос.

  Мы вышли в коридор. Тело Александра еще не убрали. Вокруг работали судмедэксперты. Остановившись рядом, Ставрос пробормотал:

  - Чертовски рисковый сукин сын! И ведь могло выгореть...

  Я отвела взгляд, ни живое, ни мертвое лицо Александра мне видеть не хотелось. Возле стены лежала уже упакованная в прозрачный полиэтиленовый пакет книжка.

  Вздохнув, я начала рассказ.

  - А что ты телефон не брала? - спросил Ставрос.

  Телефон я оставила в рюкзаке возле Ваниной подушки в таверне. Звонков потому не слышала, обнаружив позже страшное количество вызовов от Георгиса, Маши и еще кого-то (как потом выяснилось, от полицейского оператора).

  Как кратко рассказал Ставрос, по пути в ущелье Георгис осознал мысль, усыпленную бурными событиями последних дней: он так и не видел фотографию Александра. В свое время в сети не нашлось ни одной, и он отложил поиски. Сейчас же позвонил Маше и попросил скинуть фото бывшего бойфренда. В ущелье связи не было, и Йоргос увидел его лицо уже на выходе из Агиофарагго...

  - Не знаю, за кого из вас я боялся больше, - хмыкнул Ставрос, - за тебя или за него. Сперва испугался, что Йорги рехнулся. Он звонил в невменяемом состоянии, когда несся в отель. Хорошо, не сбил никого. В смысле надеюсь, что не сбил.

  Мы постояли на террасе. Я показала, кто откуда стрелял. Труп "помощника", к счастью, уже унесли.

  Через спальню провела Ставроса в комнату с круглым столом.

  - Одного только не понимаю, - сказала я. - Откуда взялась книжка? Минут за двадцать до этого я вела Александра через мои комнаты, стол был пуст как всегда.

  - Это вон та, что в коридоре? - прищурился Ставрос.

  Я кивнула.

  - То есть в отеле был кто-то еще?

  - Нет, только мы. А книга до того лежала в мастерской. Я летом сверялась с ней, когда вырезала стихи на стульях, и не выносила ее оттуда.

  Ставрос хмыкнул.

  - И главное, - продолжала я. - Можно, конечно, списать все на состояние, в котором я находилась. Но понимаешь... пока я эту книжку не увидела, меня точно замкнуло. Я не соображала, что делать. А поглядела на нее, и в мозгу сложился четкий план действий: руки сами положили ее в контейнер вместо Евангелия. Хотя после я и ругала себя, что не убежала сразу из комнаты и попала в лапы Сандро.

  Ставрос снова хмыкнул.

  - Что бы или кто бы это ни был, оно сохранило вам жизнь. Мы едва успели подняться по лестнице. Собственно, я стрелял на ходу. Получи Александр сразу, что хотел, то есть Евангелие, или начни ты бегать по коридору, и, возможно, мы бы застали... хм... другую картину.

  "Если родится сын, назову Ставросом", - внезапно, как и многое сегодня, решила я.

  - Спасибо, - сказала я, дотрагиваясь до его рукава.

  - Тут, видишь, много сил вмешалось, - усмехнулся он. - И потом мы с Йорго уже столько раз выручали друг друга, что и считать бросили. Я тоже обязан ему жизнью.

  Выдвинув ящик под круглой столешницей, я достала рукопись. Тяжелую, в кожаном переплете. И два мелких контейнера, куда были спрятаны кусок уцелевшего подлинника и письмо Софии.

  - Читала их? - спросил Ставрос.

  Я покачала головой.

  Открыла последнюю страницу списка. Если бы не знала, то вряд ли разобрала в вензелях и не совсем привычной грамматике:

  "С любовью к Господу и Софии".

  Вот они, все вместе: рукописи Георгиса и Софии и венчающее их Евангелие. Как и хотела София. Прав был иеромонах Тимофей в своем послании Ивану, оставленном в Арадене: есть нечто, не заканчивающееся со смертью. Вспомнилось, насколько беспомощными показались мне эти слова тогда, средь развалин. Но сейчас я сама не сказала бы иначе. Не знаю, кто положил на стол сегодня книжку, а прежде усадил за него четверых. Но я точно знаю, что есть сила, которая держит мир на плаву. Часть ее уходит вместе с нами, часть - делает нас бессмертными. Потому, София, я слышу тебя.

  Подвинув к Ставросу оба мелких контейнера, я отдала и рукопись. А спустя полчаса была уже на пути к Рефимно - ехала в больницу к Йоргосу. Мы со Ставросом договорились, что я подброшу в город двух его коллег. Причем один из них поведет до госпиталя "ленд ровер" (руки у меня еще подрагивали), а второй по пути запишет для протокола мои показания.

  - Про книгу на столе можно опустить, - задумчиво заметил Ставрос. - А ключи от дома Йоргоса тебе отдаст врач в больнице, я его попрошу. И пустят тебя к нему, не волнуйся.
  Это перед самым отъездом я вдруг подумала, что формально Йоргосу я никто...
  Ставрос помог донести до машины мои чемоданы. Туда же я затолкала мольберт с красками.

  В больнице врач провел меня в реанимационное отделение, бубня, что, строго говоря, не положено и только в качестве исключения и уважения к просьбе господина Ксенакиса...
  Йоргос был отгорожен от соседей занавеской. Пищали приборы, к телу тянулись какие-то трубки и хоботки капельниц. Он был в забытьи. От шеи до скул его покрывали бинты. Хотелось прикоснуться к нему, но страшно было потревожить. Да и врач топтался рядом.

  Магическое словосочетание "господин Ксенакис" нимбом окружало меня. И в обход правил мне разрешили навещать Георгиса утром и вечером начиная с завтрашнего дня.

  Дома я легла в его кровать. Белье хранило знакомый запах. Всего две ночи я прижималась к Йоргосу. Но уже не могла вспомнить, как засыпала раньше. Укутанная покоем, исходившим от места его сна, я вскоре и сама задышала ровно. Перед закрытыми глазами встал белоснежный отель. Сегодняшний день показал, что у задачи, над которой я билась утром, решения нет. Нельзя уравнять два мира: тот, в котором существовали объятия Йоргоса, и тот, в котором я едва не лишилась их навсегда. Обустраивать место, где нас чуть не убили, я не смогу. В ответ на этот вывод, словно проверяя его на истинность, я вновь увидела себя в той своей жизни на Агиосе Павлосе. И сердце сжалось от родного, еще не забытого. Качнулся керосиновый фонарь на ветке. Блеснула свежим лаком греческая вязь на спинке стула. Душистый порыв ветра перекинул меня в ослепительную белизну дюн, по которой я гоняла вверх-вниз кавалера. Но еще сильнее я чувствовала тепло, исходившее от подушки Георгиса. Лежа на ней, я точно прощалась с девичеством. Точно заплетала косу.

  Утром, перед тем как ехать в Рефимно, я позвонила Маше - договориться о встрече. Моему звонку она обрадовалась:

  - Я хотела сама позвонить, но боялась, что ты не захочешь со мной разговаривать.

  Мы условились пересечься во второй половине дня на ханьевской набережной.
  В больнице, перед палатой Йоргоса, медсестра предупредила, что больной слаб и пока не может говорить.

  Его кровать по-прежнему была за занавеской. К счастью, вчерашние трубки убрали, осталась лишь капельница. Отвернув голову, Йоргос спал. Я острожно прилегла на край, туго обтянутый белой простыней. За летучей смесью йода и еще каких-то лекарств таился родной запах, которым я дышала сегодня всю ночь. Угадав его, я улыбнулась и закрыла глаза. Зашуршала наволочка, и на мою щеку опустилась прохладная сухая ладонь. Йоргос подвинулся, освобождая мне место на подушке, и слегка повернулся на левый бок. Движения давались ему с трудом, судя по дрогнувшему лицу. Дыхание тоже. Кожа побледнела, между носом и глазами залегли тени.

  - Йорго...

  Одними губами он сказал:

  - Я люблю тебя.

  - И я тебя. Больше жизни.

  Рот его обметало. Надо спросить врача, чем можно смазывать, я привезу. Пока же я вынула бальзам на травах, купленный еще в Спили во время наших с Марией вылазок, и нанесла густой слой себе на губы.

  Кажется, медсестра заглянула как раз, когда я целовала Йоргоса. Сначала он замер, стесняясь, что пахнет от него сейчас химией. Но потом запустил пальцы мне в волосы. Кажется, на этом месте медсестра почти так же бесшумно вышла, задернув занавеску.

  
  
  ***
  
  Днем небо над ханьевским маяком было холодным и безоблачным. Я сидела в кафе, поджидая Машу, и ловила кайф от обычных вещей. Все доставляло мне радость: и чавканье волн о камни гавани, и плавная дуга, выписанная рукой официанта, ставящего передо мной кофе. Это простое и привычное было сейчас самым мощным доказательством жизни. Люди, чей мир едва не съехал в пропасть, знают, сколько удивительного обнажают шестеренки, возвращающие его на место. Например, почему я раньше не замечала, что у маяка и при свете дня видна лампа фонаря на макушке?

  - Привет, - раздался тихий голос.

  Маша выглядела усталой. Одета была в черное. Едва опустившись на стул и коротко взглянув на меня, она заплакала:

  - Прости меня! Прости! Потому что сама я себя никогда не прощу. - Дальше ее голос перешел на сбивчивое бормотание.

  Перегнувшись через стол, я сжала ее руку:

  - Послушай, не надо. Ты не виновата. Я видела его... Александра. Некоторые злодеи умеют отлично маскировать свое злодейство. Я до последнего не сомневалась в искренности его намерений. И он, правда, упертый. Даже без тебя его подручные рано или поздно отыскали бы нас... и Ваню.

  Она глядела покрасневшими глазами, в которых читалось такое страстное желание принять мои слова и хоть немного ослабить гнет, лежащий на ней, что, вспомнив, как желала ей смерти, я тоже попросила у нее прощения.

  Мы просидели до вечера. В последующие дни периодически созванивались - обсудить дело и просто... поболтать. Иногда сквозь сдержанность и понурость у нее проскальзывала прежняя искра фрондерства, чему я радовалась. Удивительно, но сейчас наши беседы приносили мне то, чего раньше ожидать от них было невозможно, - успокоение. Например, только с ней, говоря об Иване, я не сдерживала слез. Как сдерживала перед Йоргосом: какому мужчине понравятся частые рыдания женщины по другому, пусть и исключительно другу? Как сдерживала их в разговорах с мамой и Марией, чтобы не вынуждать их бесконечно подбирать слова утешения. Как сдерживалась, говоря с Розой Михайловной и сестрой Вани, чтобы не причинить им боль еще большую, чем моя. И только с Машей я могла плакать на равных.

  К Йоргосу я ездила два раза в день. Утром зачитывала и рассказывала новости. Когда он дремал, вязала свитер для Марии-старшей - к Рождеству. По вечерам читала вслух "Мастера и Маргариту", заодно упражняясь в быстром переводе с русского на греческий. С первого дня Йоргос требовал, чтобы я садилась не на стул, а к нему на кровать. Так, чтобы он мог держать меня за руку, обнимать или играть со складками моей юбки на коленке. Врачу это не нравилось, он возмущался. Как Йоргосу удалось с ним договориться, учитывая, что на первых порах он не мог говорить, не известно. Возможно, снова сработало заклинание "господин Ксенакис". Так или иначе, от нас отстали, поставив единственное условие - чтобы я надевала поверх уличной одежды больничный халат.

  На первых порах Йорго общался жестами, сопровождаемыми беззвучной артикуляцией. Например, если я приходила в чем-то новом, он прокручивал в воздухе указательным пальцем, призывая меня повернуться в разные стороны. После чего поднимал большой палец, подносил руку к груди и закатывал глаза. К счастью, способность говорить - сперва негромко и недолго - быстро возвращалась к нему.

  Выписали его в середине ноября. На выписку он попросил привезти водолазку. По прогнозам врача, полоска на горле от удавки будет держаться долго. Небольшой шрам от ножа, вероятно, всю жизнь.

  - И хорошо, - мрачно сказал Йоргос, когда я везла его домой. - Как напоминание, каким идиотом я могу быть. Хотя прежде упрекал в том Ивана.

  Здесь он закашлялся, и я попросила его терзаться муками совести пока молча.

  Георгис не мог простить себе, что не взглянул на фотографию Александра прежде. Что они со Ставросом быстро списали его со счетов, решив, что из-за шумихи, поднявшейся после Ваниной смерти, Сандро решит залечь на дно.

  - Йорго-Йорго, - в сотый раз сказала я, когда мы вернулись из больницы домой, - ты напрасно винишь себя. Ведь я-то даже не подумала отыскать его чертово фото. Никто не может жить в состоянии постоянной боеготовности.

  Тем вечером, накормив его и напоив отваром целебной травы диктамус из наших с Марией запасов, я зажгла ночник в комнате. За окном пошел дождь. Скоро на Крите задуют ветры, заходят волны вдоль набережной Ханьи. После таких зимних штормов нередко приходилось менять мостовую в старом порту. Ущелья со струящимися потоками станут опасны для прохождения. И до купаний под луной придется ждать более полугода.

  Ливень за окном припустился сильнее.

  Йоргос с наслаждением вытянулся под одеялом и откинул его край, зовя. Обхватил меня руками и прижал к себе. Окруженная им со всех сторон, я глубоко вдохнула любимый запах. И уснула.

  На следующий день мы шли знакомой мощеной дорожкой к храму Святой Троицы в Ханье. Дождь, ливший всю ночь, унялся только утром. С листьев пальм ветер сдувал мелкие капли.
  В покоях, занимаемых митрополитом Филаретом, в этот раз было теснее прежнего. Помимо Владыки, здесь находились игумен и два иеромонаха Афонского монастыря, отец настоятель монастыря на Пелопоннесе и епископ.

  Владыка нас друг другу представил. И после соболезнований по поводу кончины Ивана и ранений Йоргоса повисла пауза. Затем один из иеромонахов кашлянул, приступив к главной теме, из-за которой нас сегодня пригласили.

  - Хочу поблагодарить вас обоих за завершение поисков. Отрадно также, что все предварительные соглашения о продаже земель монастыря признаны недействительными. Однако теперь, когда рукописи переданы в лоно Церкви, мы неизбежно сталкиваемся с вопросом: что дальше? Конец экспертизы нескоро... Учитывая, сколько вы, Георгис, отдали этим поискам, мы хотим предложить вам стать хранителем манускриптов. Тем более, если не ошибаюсь, вы раздумывали над посвящением своей жизни Господу и принятием монашеского сана. Местом вполне может стать привычный вам Лесбос.

  Я встретилась взглядом с Владыкой. Усмехнувшись, тот посмотрел на Георгиса и с интересом стал наблюдать за птичкой по ту сторону окна.

  - Благодарю за доверие, - склонил голову Йоргос, голос его звучал тише и ниже обыкновенного, - оно много значит для меня. Правда, от намерения принять священный сан я отказался давно. События последних дней только укрепили меня в верности моего решения. На протяжении столетий монахи берегли рукописи. Я же фактически отдал их в руки врага. Боюсь, я недостоин сего таинства.

  - Вы спасали жизнь ближнего, сын мой, - тихо возразил игумен.

  Георгис взглядом поблагодарил его и мягко возразил:

  - Не просто ближнего, а любимой женщины, отец настоятель. Скорее, здесь вопрос выбора. Свой я уже сделал. Поэтому, к сожалению, не могу стать хранителем рукописи. Да и с Лесбосом мне предстоит проститься. Я возвращаюсь на Крит. В ближайшее время мы приступаем к строительству реабилитационного центра здесь.

  Георгис кашлянул, отпил из стакана воды:

  - Более того, я считаю, что хранитель не нужен. Чем больше тайн и секретов возводится вокруг рукописи, тем сильнее хотят ее похитить... Мне кажется, пора выводить в свет манускрипты, чем бы в итоге они ни оказались. Их так долго прятали, что едва не уничтожили... Времена ни для Церкви, ни для мира никогда не были простыми. Стоит ли и дальше держать факт обнаружения Евангелия в секрете?

  - В какой-то мере вы правы, Георгис, но... Вы его читали? Как и четыре канонических, оно немного отличается в деталях описываемых событий. Несильно, но... Этим и вызвана наша осторожность, - проговорил епископ.

  Йоргос покачал головой:

  - Даже не открывал, Ваше Преосвященство.

  - И тем не менее читал, так же как и Вера, - усмехаясь, вступил в разговор Владыка. - Знаете, я намедни вот о чем подумал. Если разобраться, то рукопись сохранена только благодаря любви. По крайней мере в той истории, которую мы можем проследить. Сперва влюбленный юноша переписывал Евангелие с мыслью о невесте, ждущей в Ханье. Затем убитая горем женщина, потерявшая мужа, последним усилием воли сделала все, чтобы не пропал его труд, отправив крестному отцу указание, где искать Евангелие. Иеромонах Тимофей, в свою очередь, оставил письма тому, кого любил больше всех, изложив в них не высказанное при жизни. И наконец, эти двое уберегли рукопись от негодяя. Да, они спасали не Евангелие, а друг друга. Но не в этом ли главное послание апостола Павла, говорившего, что даже ангельский язык без любви, что медь звенящая?

  Он обвел взглядом собрание.

  - Я согласен со своим духовным сыном. Пора выводить рукопись на свет Божий. Слишком много горя рождают попытки укрыть ее. - Полный сострадания взгляд митрополита толкнул меня в сердце.

  Когда мы уходили, Владыка вышел проводить нас на крыльцо.

  Пахло свежестью. Сквозь тучи кое-где пробивалось солнце. Заметив наши переглядывания, он усмехнулся и, прежде чем Георгис успел открыть рот, спросил:

  - Ну? Когда хотите-то?

  Йоргос улыбнулся:

  - Как-то так, чтобы не тянуть...

  - Чтобы не тянуть... - передразнил духовного сына Владыка, чиркнув по нему насмешливым взглядом. - Ну тогда выбирайте дату до конца февраля. Дальше - Великий пост, потом я улечу на Собор. И обвенчать вас смогу уже не раньше мая.

  Сверив планы, сообща вычислили дату в начале февраля. Я держала в уме, что к этому сроку пройдет три месяца с гибели Ивана.

  Когда, благословив нас, митрополит вернулся к святым отцам, я сказала:

  - Сдается мне, не очень-то тебя и Владыку послушают... И вряд ли мы в ближайшем будущем услышим о Евангелии от Павла, найденном на Крите.

  Йоргос прищурившись смотрел туда, где на горизонте ветер гнал облака, то обнажая яркую синь, то вновь затягивая ее пеленой.

  - Знаешь, что я видел в Риме у синьоры Лоретти? Как раз то, что они предлагали: я стал монахом и хранителем.

  Я обняла его.

  - Сгоняем к крестному, порадуем новостью? - спросил он. - Тем более он звонил, обещал нажарить фирменной кефали. У них на юге сейчас солнце.

  - Давай. Заодно я подарю ему стул с мантинадой про сфакийского рыбака. Он, конечно, нравится Марии, но для нее я сделаю еще один. - Я вздохнула.

  - Отлично! Уснет он сегодня вдвойне счастливым. А по какому поводу вздох?

  Я улыбнулась и покачала головой.

  Не здесь, а где-нибудь на южном берегу я расскажу ему.

  Расскажу, что отеля "У самого моря" больше нет. Вместо него будет отель и таверна "Иван". Я уже начала делать новую вывеску. Управляющими останутся Мария и Димитрис. Это была моя единственная просьба к Маше - новой владелице отеля. Она приняла мое предложение о продаже с радостью, расценив его как своего рода искупление. И согласилась бы на любую сумму, но я попросила те же деньги, за которые Иван купил недоделанное хозяйство над бухтой год назад. Ваня тут, конечно, фыркнул бы:

  - Серденько, продать за изначальную цену отель, полностью готовый к сезону, оформленный, подключенный, тобой же обшитый-расписанный?.. Все ж в твоем случае отсутствие деловой хватки - клиника.

  Георгис обхватил руками мою голову и притянул ко лбу:

  - Говори сейчас же, чему ты смеешься?

  - Уверена, гости митрополита смотрят на нас в окно.

  - И только Владыка при этом улыбается, - пробормотал Йоргос, приближая свои губы к моим.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"